«Писатель Александр Добровольский (Тришатов)». Анна Грушина

У нас в гостях была кандидат исторических наук, главный редактор «Московского журнала» Анна Грушина.

Мы говорили о творчестве, духовных поисках и трагической судьбе писателя Александра Добровольского, писавшего под псевдонимом Александр Тришатов.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Святость». Священник Александр Сатомский
• «Ответственность мужчины в семье». Священник Анатолий Главацкий, Ирина Главацкая
• «Образы эпохи в романах Ф.М. Достоевского»

---

К. Толоконникова

—Здравствуйте, дорогие друзья! В эфире «Светлый вечер» на светлом радио. И, как всегда в это время по четвергам, у нас с вами совместная программа с музеем «Советский Союз: вера и люди». Я, Ксения Толоконникова, сегодня в этой студии. Я — директор музея. К сожалению, сегодня мы вынуждены были на эту передачу расстаться с нашим постоянным напарником Алексеем Пичугиным. Надеемся, что уже в следующий раз он, как обычно, займёт своё место у микрофона. В гостях у нас добрый друг нашего музея, кандидат филологических наук, редактор Московского журнала — Анна Филипповна Грушина. Добрый вечер!

А. Грушина

—Добрый вечер.

К. Толоконникова

—И поговорить мы сегодня хотим о человеке удивительной судьбы, писателе Александре Александровиче Добровольском, который, может быть, некоторым нашим радиослушателям известен под псевдонимом Александр Тришатов, но вряд ли, конечно, известен, потому что имя почти забытое. А когда-то, в начале XX века, когда вышел первый прижизненный сборник его рассказов в 1915 году, тогда его, как прозаика, ставили в один ряд с Борисом Пастернаком и Андреем Белым. Предварить наш разговор о нём я бы хотела одним его стихотворением, чтобы оно стало эпиграфом к нашей сегодняшней беседе и задало нам сразу вектор и тон этого разговора. Стихотворение было написано в конце 1940-х годов, он находился тогда в заключении, и вот эти несколько лагерных строк:

—Я вышел. Тихо. Ночь кругом.

И спят и грешный, и проклятый.

И я шепчу: «Ночь — тоже дом.

Войди сюда. Здесь — у себя ты».

И длится продолжение дня.

Огни, горящие по зоне.

Они не страшны для меня,

Их свет в нездешнем свете тонет.

Сейчас все эти дали, лес

Лежат, окутанные снами.

И только Ширшая небес

Скорбит и молится над нами.

Анна Филипповна, а как произошла ваша встреча с этим человеком, с этим именем, с этой судьбой, почти потаённой?

А. Грушина

—Ну, надо вернуться, дорогая Ксения, в 1990-е годы, в самое начало 1990-х годов, когда мы только-только готовили журнал, он начал выходить в 1991-м году, а в 1990-м году, он был утверждён, он был создан. В этом же 1990-м году Русской Православной Церкви вернули храм святителя Николая в Клённиках, на Маросейке, который, по счастью или несчастью, но больше, наверное, по счастью, до того, как его вернули, занимал ЦК ВЛКСМ. Я говорю «по счастью», потому что там располагалась бухгалтерия, типография, то есть, храм не был разрушен. Стены были. Были стены, было много перегородок между стенами, много лишнего, но, тем не менее, храм не был разрушен. Храм стоял. И тогда мы начали работу в редакции, подготовку первого номера. Первый выпуск вышел у нас тогда — он оказался, по сути, и последним — Московского приходского сборника. Планы у нас были очень большие: мы думали, что будет многое впереди. Предполагалось, что каждый выпуск этого сборника будет посвящён какому-то храму, а начали мы с Маросейки. И, когда мы готовили этот сборник, мы писали о московском старце Алексее Мечёвом, тогда ещё не прославленном. Мы писали о связях отца Алексея с Оптиной пустынью и о некоторых его духовных чадах, которые тоже оставили о нём какие-то воспоминания. Оказалось, оставил свои воспоминания о старце Алексее, о храме и о Москве Александр Александрович Добровольский. Вот так я встретилась с этим человеком, сначала, как с прозаиком: у него трагическая очень судьба, в том числе, и литературная тоже.

К. Толоконникова

—Да, ему пришлось пережить самое страшное событие для писателя — уничтожение своих рукописей. Но об этом, конечно, мы по порядку поговорим.

А. Грушина

—Да, тогда ещё я не знала его поэзии. Владимир Брониславович Муравьёв, москвовед, о котором у нас уже были разговоры на нашей светлой программе. И мы говорили о том, что Владимир Брониславович — он, кстати, тоже сиделец — выпустил сборник лагерной поэзии. Назывался этот сборник «Средь других имён», и в нём — всё то, что написал Добровольский в лагере, а в лагере он писал только стихи, в лагере к нему вернулась Муза — как он сам напишет в своих стихах, и Муравьёв эти стихи опубликовал. Вот так мне это открылось, хотя я и раньше знала, что у Владимира Брониславовича есть его стихи, и что-то читала... но сборник московский приходской впервые опубликовал его воспоминания, написанные после лагеря. И тут, как вы говорите: всё по порядку, в своё время- но, в общем-то, время пришло сказать, что, когда его арестовали, и он подписывал, как он пишет сам... он был очень плохого здоровья человек и был очень слаб. И, утомлённый всеми этими допросами, переездами, ночами без сна, он очень сильно был утомлён, и, как он сам пишет в своих воспоминаниях, он подписывал абсолютно всё, что ему давали, любые бумаги. И тогда следователь ему сказал: «Ну, ладно, вы всё подписали, подпишите и эту». Он подписывает, а следователь говорит: «А что же вы не глянули, что вы собираетесь подписывать?» Добровольский читает, что он даёт согласие на уничтожение всего его литературного архива. Увидев страдание на лице Добровольского следователь спрашивает, отчего же он так страдает. И Александр Александрович говорит: «Ну, как же можно не страдать, когда ты собственное дитя прямо сейчас приговариваешь к кончине?!» А тот сказал: «Вы всё равно бы это сделали, даже Гоголь сжигал свои рукописи, и вы бы всё равно это сделали, потому что это вообще никому не надо. Так что, мы за вас сделаем вашу работу. Дело житейское, чего уж так убиваться». И его архив был уничтожен, его арестовали по делу Даниила Андреева, и архив Даниила Андреева, как ни странно, сохранился: его жена, Нина Андреева, во Владимирской тюрьме сумела забрать этот мешок.

К. Толоконникова

—По-моему, как раз роман «Скитальцы» Даниила Андреева, за прочтение рукописи которого всех обвиняемых по делу Даниила Андреева и арестовали, этот роман не сохранился.

А. Грушина

—Этот роман не сохранился, он повествует о путях интеллигенции в России в послереволюционное время. Этот роман не сохранился. Причем, все те, кто был арестован, получили очень большие сроки. Добровольский получил 10 лет. Вероятно, он не так часто ходил на эти посиделки: Андреевы жили на Никитском бульваре, там они устраивали чтения этой рукописи. Но, тем не менее, 10 лет, как вы понимаете — это очень прилично. В 1953-м году его, как и всех, выпустили, и сразу же, буквально в 1954 — 1955 годах его реабилитировали. Его реабилитировали сразу же, за отсутствием состава преступления.

К. Толоконникова

—Жил он в Москве.

А. Грушина

—Он жил в Москве, он туда вернулся. Вообще, Александр Александрович — москвич по происхождению. Детство его прошло на Садовнической набережной...

К. Толоконникова

—Он родился в 1886 году?

А. Грушина

—Да, совершенно верно.

К. Толоконникова

—И, если я не путаю, он успел поучиться на двух факультетах Московского университета.

А. Грушина

—До этого он учился в третьей гимназии на Лубянке, его водили туда пешком, через мост, на учёбу. Вообще, это известная очень гимназия. Кто только там не учился из известных в России имён, а потом уже — два факультета, вы правы, Ксения.

К. Толоконникова

—Но, по-моему, ни одного из них он не окончил, ни одного курса он не прослушал. Он, кажется, сам об этом вспоминал, в связи со своим слабым здоровьем, он был очень болезненным. Потом он, как и многие молодые люди, принимал участие в студенческом вольнолюбивом кружке.

А. Грушина

—Нет, там была немножко другая история. В 1912 году его друг пригласил в Екатеринославскую губернию. И, поскольку он был слабого здоровья, совершенно верно, мама его отпустила — и он уехал в Екатеринославскую губернию отдыхать к другу в имение. И он абсолютно не был осведомлён о том, что там собрались друзья его друга — такая тавтология — они как раз были кружковцами, а он не входил ни в какой кружок, он ни о чём не ведал, что и позволило его маме его оттуда вызволить.

К. Толоконникова

—Напоминаю нашим слушателям, что в эфире «Светлый вечер» на светлом радио, совместная передача с музеем «Советский Союз: вера и люди». В студии у нас Анна Филипповна Грушина, и мы разговариваем о писателе Александре Александровиче Добровольском (Тришатове).

А. Грушина

—И мама его, понимая, что это недоразумение, она, как мать, сумела найти слова. Она обращалась во все инстанции, она писала, что её сын — совершенно не революционный человек, а больной и слабый, и что муж её разбит инсультом, и если он узнает, то всё вообще очень плохо закончится. И, действительно, когда стали разбираться, выяснилось, что он не при чём. Но ему два года пришлось прожить в Луганской тюрьме, а потом в Бердянске ему пришлось прожить. И это прерывает учебу, потом начинается Первая мировая война. Он переезжает из Москвы в Санкт-Петербург, потому что, к тому времени, уже начинает писать рассказы, но нигде их не публикует. И он уезжает в Санкт-Петербург, потому что там, как ему казалось, и как, возможно, было на самом деле, шла оживлённая культурная жизнь. Там было для него множество важного общения. Он уезжает в Санкт-Петербург, в это время знакомится с Есениным, есть даже фотокарточка, где они вдвоём, плечом к плечу, стоят. Они дружили, наверное, с год, и Александр Александрович оставил какую-то весьма нелестную запись в адрес Есенина: мол, белокурый, весь напомаженный, очень неискренний человек. А потом уже, будучи в лагере, если почитать его лагерные стихи, он пишет обращение к Есенину: пронзительное и совершенно противоположное тому, что он говорил тогда. То есть, видимо, была между ними очень глубокая дружба. Вот, как раз, буквально вчера приезжала к нам в редакцию Татьяна Владимировна Муравьёва, дочь Владимира Брониславовича. Дело в том, что все редкие, архивные фото сохранила Надежда Александровна, племянница Александра Александровича. Тут надо сказать, что в 2014-м году вышла книга, которая так и называется «А. Тришатов». Эту книгу мы издали, мы — это редакция Московского журнала — собрав все то, что мы смогли найти, что было опубликовано в журнале «Молодое, только молодое», о котором вы упоминали, все, что хранилось в архиве РГАЛИ, какие-то рукописи. Мы включили сюда и стихи, и воспоминания, которые он написал, вернувшись из лагеря в начале 1960-х годов. Он вернулся из лагеря в 1964-м году и написал воспоминания. Они назывались у него «Десять мин», то есть, десять его приношений: десять рассказов очень пронзительных, очень откровенных, кристально чистых и искренних. Я, когда в первый раз их прочитала, я была просто поражена — это случилось, когда мы выпускали приходской сборник. Потом они выходили и в Сергиевом Посаде, и в Оптиной пустыни, но там автор потрудился, подредактировал. И, поэтому, когда мы собирали эту книгу «А. Тришатов» в 2014 году, мы выпустили их в авторской версии редактуры, без помарок и купюр, все эти рассказы опубликованы в этой книге. Книга прекрасная совершенно — и не потому, что мы её сделали.

К. Толоконникова

—Надо полагать, что она уже является библиографической редкостью.

А. Грушина

—Да, тираж издавался, фактически, на средства Надежды Александровны. Сейчас только у неё, как я понимаю, есть ещё какое-то количество экземпляров. Сегодня на нашу встречу я принесла одну книгу, она у меня одна дома. И я хочу его вам подарить, в надежде на то, что у Надежды Александровны есть ещё несколько экземпляров, и она мне восполнит. Я считаюсь её составителем, и не только потому, что сюда вложен мой огромный труд материальный: и бумага прекрасная, и мы специально подбирали шрифты под Серебряный век, так сказать, в стиле модерн.

К. Толоконникова

—Спасибо вам большое. Очень здорово.

А. Грушина

—Вот. И вот эти, так сказать, воспоминания дают нам полное представление. В них он описывает и своё детство, и свою связь с Маросейкой. А Маросейка — это тоже очень яркий эпизод. Когда его мобилизовали — а в то время мобилизовывали всех, он не должен был идти в армию. Когда его мобилизовали, он был и в Иркутске, и в Красноярске. Слава Богу, ему разрешили работать с рукописями, архивами, протоеолами, потому что он был абсолютно больным человеком. И Луначарский потом на него отправил запрос, чтобы его вернуть в Москву. И он вернулся в Москву оттуда уже человеком, который, по его собственным воспоминаниям, к литературе потом уже больше не приступал. Были какие-то отдельные рассказы, были рукописи, которые нигде не печатались.

К. Толоконникова

—Если я правильно помню, его литературная деятельность, которая началась, если не триумфально, то, можно сказать, обнадёживающе, завершилась, не успев толком начаться, потому что накануне революции или в процессе революционных событий, его вторую книгу рассыпали в типографии.

А. Грушина

—Да, ее рассыпали в типографии. Как мы и говорили, он уехал в Петроград, и уже в 1916 году вернулся из Петрограда в Москву, так получается? Революция приближалась, потом она совершилась, издательства закрывались, печататься было очень трудно, и вторая его набранная книга, действительно, была рассыпана. И в своих воспоминаниях, если кто-то после нашего разговора кто-то заинтересуется и найдёт воспоминания Добровольского, они есть в интернете, обратите внимание — там на все надо обратить внимание, и биографически, и человечески, и литературно — хотя они все написаны прекрасно — меня особенно тронули три рассказа. Первый, когда он маленьким мальчиком шёл из гимназии вместе с братиком и заблудился. И до конца жизни он был уверен в том, что его вывела из толпы Богородица. Он потерялся, его не пришли забрать из гимназии, и учительница спросила у него: "Дорогу домой-то знаешь?«,он сказал, что знает, взял братика за руку, и они пошли посмотреть на Кремль. Не пошёл дорогой, которая была ему привычна, а пошёл посмотреть на Кремль, который всегда его очень волновал, попал в людской водоворот и заблудился. А нянечка ему всегда говорила, чтобы, когда с ним будет что-то происходить, он молился и просил Божию Матерь, и она ему поможет. И он шёл и молился — как он пишет, он молился всем — святителю Николаю, Божией Матери, он просил Спасителя помочь ему дойти домой. И в толпе появляется женщина: она высокого роста, на ней чёрный плат, который достаёт почти до земли. Она идёт впереди и говорит ему: «Иди за мной, я тебя выведу». Толпа, людей очень много, а он все время видит Её впереди, она выше всех — он идёт, идёт, идёт за Ней, и в какой-то момент он понимает, что потерял Её. Он пугается, не видит Её, но слышит голос: «Теперь ты знаешь, куда тебе идти». Он собирается, оглядывается вокруг себя и понимает, что находится на своей улице, только зашёл на эту улицу с другой стороны. Он очень обрадовался, прибежал домой и всю жизнь благодарил святую Ефросинью Московскую за то, что она его вывела. И второй рассказ, который меня ну невероятно потряс, это сила молитвы ребёнка, когда у него брат Серёжа заболел.

К. Толоконникова

—Да, я помню этот рассказ.

А. Грушина

—Помните? Когда мама в слезах, няня плачет, все плачут.

К. Толоконникова

—Да, ребёнок уже при смерти, и Саша молился, но этот рассказ печально заканчивается.

А. Грушина

—Так вот, он очень назидательный, этот рассказ. Он говорит о том, что он стоял на коленочках перед Казанской, по-моему, иконой и просил: «Только верни, верни мне братика, он болеет». И он его вымолил, вымолил на горе, на страдания, потому что самая трагическая судьба была у брата. Он попал в этот революционный водоворот, попал в лагеря и просто сгинул, погиб. И больше всего его печалило то, что он не просто сгинул и погиб, а отошёл от веры. И там назидание такое, что, когда молишься, всё-таки говори: «Твори, Господи, волю Свою, пусть будет так, как Ты хочешь, а не как я хочу». А вот, третий — это, как раз, рассказ о старце Алексие Мечёве. Когда у него открывается туберкулёзный процесс, и по хлопотам Луначарского даже, по-моему, его хотят определить в санаторий, потому что он очень болен, у него высокая температура, ему плохо. И, когда его привозят на Маросейку для того, чтобы он взял у старца благословение на поездку, и старец Алексий постоянно уходит в алтарь, молится, возвращается к нему. Завтра надо идти в диспансер, брать справку, заключение, почему он едет в санаторий, а там говорят: «Простите, у вас ничего нет».

К. Толоконникова

—Дорогие друзья, я напоминаю, что в эфире наша еженедельная, выходящая по четвергам программа на светлом радио в рамках «Светлого вечера». Сегодня с вами в студии я, директор музея «Советский Союз: вера и люди» Ксения Толоконникова, у нас в гостях Анна Филипповна Грушина, главный редактор Московского журнала. Мы говорим о писателе и христианине Александре Александровиче Добровольском. На минуту расстанемся с вами, чтобы вскоре встретиться вновь.

К. Толоконникова

—Возвращаемся в студию светлого радио. У нас совместная передача радиостанции «Вера» и музея «Советский Союз: вера и люди». С вами сегодня в студии я, Ксения Толоконникова, директор музея, к сожалению, сегодня без Алексея Пичугина, но мы уверены в том, что скоро он снова к нам присоединится. И у нас в гостях Анна Филипповна Грушина, кандидат исторических наук, наш дорогой друг, главный редактор Московского журнала. И мы говорим о писателе очень трудной судьбы, в том числе, и писательской — Александре Александровиче Добровольском-Тришатове. Давайте, Анна Филипповна, вспомним, как состоялось знакомство Александра Александровича со старцем Алексием. Он об этом вспоминает, он говорит, что знакомство это случилось не вдруг, что некая подруга их дома, ездившая в Оптину Пустынь в 1917-м году, сказала ему на какой-то его вопрос: «Ну, что ты ищешь? Ведь и в Москве есть священники высокой жизни. Пойди туда-то». И он пришёл на Маросейку, и как-то тамошняя обстановка и отец Алексий не произвели на него большого впечатления. Ему показалось, что всё это выглядит простовато. Потом началось то, что началось, и в 1919-м году он приходит на Маросейку вновь, с совсем другими уже чувствами. И сразу — как-то так получается — он попадает в «духовный оборот», его берет праведный Алексий (Мечёв) и окормляет его до конца своих дней.

А. Грушина

—Отец Алексий его очень любил. Он всегда его встречал фразой: «Пришёл мой Александр! Александр мой пришёл!» И, как раз перед нашим расставанием на короткую паузу, я говорила о том, что старец его излечил от туберкулёза, буквально, вымолил — это я говорю так, по-простому, излечил. И, когда они возвращались домой, он уже чувствовал себя лучше, у него не было температуры — они даже решили, что градусник сломался. И, когда он приходит за справкой в лечебное заведение, ему говорят: «У вас закрывшийся старый процесс. Не надо вам ехать ни в какой санаторий!»

К. Толоконникова

—То есть, буквально, его прогнали, решив, что он то ли симулянт, то ли какой-то назойливый человек.

А. Грушина

—И когда было изнесение мощей старца Алексия из Новоспасского монастыря, где они после обретения находились, в 2001 году это было. И перед всей процессией несли большую-большую житийную икону старца Алексия. Её написала Ирина Васильевна Ватагина, известный иконописец. Сейчас её уже нет, Царствие ей Небесное, она уже ушла из этой жизни. И на этой житийной иконе есть эпизод излечения, исцеления Александра, вымаливания, а не излечения. Естественно, вымаливания Александра Александровича из этой страшной болезни старцем Алексием — то есть, теперь этот интересный эпизод зафиксирован официально, и так далее. Я начала наш разговор с того, что вчера приходила в редакцию Татьяна Владимировна Муравьёва. Когда мы готовили к изданию эту книгу, Надежда Александровна Добровольская принесла все семейные архивы, которые у неё были, включая те редкие фотографии, где он м Есениным и другими литераторами запечатлён. Разбирая архивы, она всё это нашла и вернула нам, а мы, в свою очередь, вернём это Надежде Александровне Добровольской. Я очень рада, что всё это нашло , в том числе, одна из рукописей. Александр Александрович чем еще занимался, вернувшись из лагеря. Они вместе с монахиней Иулианией (Соколовой) просили прихожан из Маросейки писать свои воспоминания, из которых позже монахиня Иулиания собрала свою книжку о старце. И тетрадка — большая, толстая такая тетрадь, очень мелкий почерк и чернила, которые выцветают уже — тоже оказалась в этой папке. Так что, у нас будет большая-большая радость прочитать и просмотреть всё это, и я очень надеюсь, что мы с вами в ближайшее время это сделаем.

К. Толоконникова

—Замечательно, это очень заманчиво. До кончины старца Алексия Александр Александрович окормлялся у него, а потом, я так понимаю, перешёл к отцу Сергию (Мечёву), как и большинство прихожан с Маросейки.

А. Грушина

—Ну, к отцу Сергию, я бы уже так не говорила. Потому что он находился какое-то время в Иркутске. Его же призвали чуть ли не в 1924 году.

К. Толоконникова

—То есть, он почти год не был в Москве?

А. Грушина

—Сейчас мы с вами всё уточним. Освобождён он был в 1955-м, я оговорилась, в начале я сказала в 1953-м — нет, в 1955-м он был освобождён и вернулся в Москву. Уже не было ни семтры Вари, ни мамы, и он продолжал жить в их квартире. Осталась только племянница Надежда Александровна Добровольская.

К. Толоконникова

—А работал он библиотекарем и зарабатывал на жизнь этим трудом. Надо сказать, мы говорим о нём, как о писателе. И это тоже такой, интересный очень момент в общении Александра Александровича со старцем Алексием. Он сомневался, стоит ли ему заниматься писательским трудом, он находил это ремесло каким-то... соблазнительным, что ли. И старец Алексий буквально его благословил написать что-то для духовной пользы людей, которые ему близки. И он это благословение выполнил своими короткими рассказами, своими мемуарами, которые настолько блестящи стилистически, что ты их читаешь и пьёшь как воду, ты стиля не чувствуешь. Это, как раз, и есть высота стиля естественного. При этом, как я понимаю в 20-е, 30-е, 40-е годы XX века он не писал.

А. Грушина

—Нет, не писал. В 1930-е, 1940-е годы он уже не писал. При этом, понимаете, мы уже говорили о его литературная жизнь сложилась трагически: если и писал, то это всё уничтожено было. Если и писал, то писал в стол, он не мог не писать. Наверное, он не мог не писать, поскольку продолжалось литературное общение и с Даниилом Андреевым, и с другими писателями. Наверное, писал. Понимаете, даже когда мы издавали эту книгу, мы собирали то, что есть. И в самом конце предисловия говорили о том, что, возможно, кто-то, где-то, что-то найдёт, обнаружит, потому что ещё остаётся надежда. Если в музей приносят какие-то редкие вещи, как вчера, например, пришла тетрадка через Татьяну Владимировну Муравьёву, возможно, кто-то принесет какой-то его рассказ, рукопись — всё может быть, но мы не знаем, поскольку полностью архив был уничтожен. Ещё до мобилизации в Красную армию он работал в Калуге, поскольку, когда произошла революция, жить было очень трудно. Это к вопросу о том, что он не успел побывать у отца Сергия. Сначала он был у отца Алексия, потом стало совершенно негде работать в Москве, друг предложил ему поехать в Калугу. И он поехал в Калугу.

К. Толоконникова

—Об этом он тоже оставил свои воспоминания. Он полностью предал себя водительству Божией Матери, и в этом случае тоже. И калужская икона Богородицы сопровождала его в течение всего этого путешествия, в течение всей его калужской жизни. И, более того, когда он уезжал из Калуги после девяти или десяти месяцев — он там довольно много времени провёл — приятельница, которая пришла его проводить, женщина, довольно далёкая от Церкви, передала ему завёрнутую в бумагу Калужскую икону Божией Матери. Она сказала: «Я видела, как вы молитесь перед этой иконой. Возьмите её.» И он вспоминает — это тоже очень трогательно — как он едет в поезде и держит на руках Калужскую икону Божией Матери. Ему кажется кощунством, он сам об этом вспоминает — куда-то её поставить, положить на полку или в корзину. И над ним все смеются, потому что из сравнительно сытой Калуги все везут постное масло и сало, а он — Калужскую икону.

А. Грушина

—Вот, вообще, его церковность, конечно, его религиозность — она внутренняя такая, подлинная. И она ведь не афишировалась — он просто так жил. Она спасала ему жизнь — по его воспоминаниям, по воспоминаниям Надежды Александровны — даже когда он вернулся, тяжело было, очень тяжело. Но вот это упование безусловное и безграничная вера давали ему силы жить и переживать всё то, что доводилось переживать. А переживать ему, надо полагать, приходилось немало. Ведь он и ВетЛаг, и какие страшные лагеря прошёл! В Красную армию его мобилизовали в 1919-м году, он вернулся, когда его выхлопотали оттуда, и обратился к Брюсову и другим своим покровителям. Вот, такими трудами его вызволили оттуда. Но, чтобы он у отца Сергия был таким же духовным чадом, как у отца Алексия — такого я не встречала.

К. Толоконникова

—Да, это видно даже по его воспоминаниям. Отец Сергий в воспоминаниях предстаёт очень горячим человеком, они с ним спорят — всё это тоже есть в мемуарах. Тут нпдо сказать, что в конце 1920-х годов в Александре Александровиче были очень сильны монашеские устремления. Он самочинно накладывал на себя жесточайшие посты, какие-то сотни поклонов, самочинно брал на себя строжайшее монашеское правило по образцу Феодора (Санаксарского), и, когда отец Сергий об этом узнал, спросив его, он был возмущён, он его так ругал и так отчитывал, как мог ругать только отец Сергий. Потому что у отца Алексия была совсем другая манера — если мы можем здесь говорить о манере духовничества. И Александр Александрович вспоминает, что иногда ему даже не нужно было говорить ничего. Он мог постучать себе пальцем по лбу — и этого оказывалось достаточно.

А. Грушина

—Вот, мы с вами говорили сейчас об отце Сергие, и, по воспоминаниям Добровольского, он напрямую об этом не говорил, но в других воспоминаниях это проскальзывает. Вы говорили сейчас о разной манере духовничества. У отца Алексия не было любимчиков, он любил всех. А отец Сергий, всё-таки, имел человеческие пристрастия, и часто в них ошибался. Это было для него невероятной драмой. И Александр Александрович, улавливая горячность отца Сергия, временами даже некоторую нетерпимость к каким-то обстоятельствам, и так далее — Александр Александрович этого не понимал немножко. Он не сближался. С отцом Алексием сближались все. Каждый думал, что он любит его больше всех, что он — такой единственный и неповторимый. У отца Сергия этого не было. И Александр Александрович тоже держал человеческую дистанцию.

К. Толоконникова

—Да, мы много знаем о Маросейском периоде его жизни, но мне не удалось сыскать никаких сведений о том, в какой приход он ходил, вернувшись из лагерей и живя в Москве. Всё-таки, это довольно длительный период: он вернулся в 1955-м году, а умер в 1964-м. Девять лет жизни. Что-нибудь об этом нам известно?

А. Грушина

—Я думаю, что, поскольку он был очень тесно связан с монахиней Иулианией, я думаю, что он бывал с ней в Лавре. Но это я думаю, я предполагаю, об этом есть информация в воспоминаниях у Надежды Александровны. Монахиня Иулиания в это время трудилась в Троице-Сергиевой лавре: она там возрождала иконопись, там были у неё ученики, и школа была иконКописная. А сбором рукописей, в основном, занимался он, но это всё делалось совместно. Вероятно, я думаю, он бывал у неё там. Возможно, в те годы на квартирах служили ещё Литургии, и он принимал в них участие. Но конкретного храма ни Надежда Александровна, которая жила с ним в одной квартире, и уж лучше неё никто не может знать, не называла никогда.

К. Толоконникова

—Напоминаю нашим слушателям, что в эфире «Светлый вечер» на светлом радио. Как всегда по четвергам, у нас совместная передача радиостанции «Вера» и музея «Советский Союз: вера и люди». С вами в студии я, Ксения Толоконникова, директор этого маленького музея. У нас в гостях Анна Филипповна Грушина, главный редактор Московского журнала. То есть, вы предполагаете, что, может быть, он и не был прихожанином какого-то конкретного храма в Москве?

А. Грушина

—Я предполагаю, что не был, потому что, все равно, это бы где-то прозвучало. Об этом знала бы и Надежда Александровна, потому что, как правило, когда ты живёшь с человеком воцерковлённым, а он ещё и ходит в храм, это всё равно производит какое-то впечатление. Она такого не помнила. Для неё были открытием какие-то факты его биографии, связанные с церковью. Когда мы работали над книгой, она даже через нас что-то узнавала и открывала для себя. То есть, жил он абсолютно потаённо, что тоже можно объяснить: пройдя через такую мясорубку, вряд ли он захотел бы афишировать свои взгляды. Жил он потаённо. И её воспоминания тоже есть в этой книгк, они очень приятные. Она очень добрый, очень искренний человек, поэтому, повторюсь, если бы она что-то знала, что он ходил туда-то и туда-то, она бы обязательно об этом сказала.

К. Толоконникова

—А какое-то общение с литераторами поддерживал он в эту пору или нет?

А. Грушина

—Я думаю, что нет. Потому что если раньше, как мы уже говорили, он публиковался — 1915-м году выходит его первый рассказ в журнале «Молодое, только молодое», но рассказ-то датируется 1912-м или 1911-м годом. То есть, он писал и это все складывал. И потом, когда он переехал в Москву, он встречался с Валерием Брюсовым и Андреем Белым. Он читал Андрею Белому свой рассказ «Тысячебратское», который производит на него очень серьёзное впечатление. Были ещё опубликованы у него рассказы в журнале «Млечный путь» в 1924-м и 1926-м годах. Но это редкие публикации, мы их тоже сюда включали. Потом, выходило что-то в альманахе «Современник», и в 1922-м году — в альманахе «РОЛ», корпоративного издательства «Земля и фабрика». Там был напечатан его рассказ «Металлический скворец», это былаего последняя печатная публикация. Потом выходило что- то, но, по возвращении из лагеря — никогда, нигде, ничего. Что касается общения, были встречи с Даниилом Андреевым — это литературный круг, возможно, там он кого-то видел, с Пастернаком встречался иногда, но, чтобы это стало стилем жизни, такого не было. Но длительная дружба, долговременная или очень близкая — этого уже не было ничего. Он ни с кем не сближался, никого не подпускал к себе — и сам ни на кого не полагался, никак.

К. Толоконникова

—А где он погребён? Мы знаем, где находится его могила?

А. Грушина

—По-моему, на немецком Введенском кладбище.

К. Толоконникова

—То есть, он и по смерти лёг поближе к старцу Алексию. Потому что прах — сейчас уже мощи — были перенесены с Лазаревского кладбища, после его закрытия, на Введенское немецкое. Кстати, говоря о кладбищах, тоже очень трогательное воспоминание Добровольского о том, как он после смерти отца Алексия он ходил на его могилу, ходил почти каждый день, и говорил о том, что летел туда как на крыльях и желал поскорее добраться. Могила тогда ещё была на Лазаревском кладбище, а обратно шёл очень медленно, перебирая в памяти всё то, что связано с дорогим батюшкой. И любопытно, что в своих воспоминаниях он, не будучи человеком экзальтированным ни в какой степени, но батюшка Алексий для него всегда Батюшка с большой буквы.

А. Грушина

—Да, и я думаю, что вы сейчас, Ксения, ответили на свой вопрос: был ли он духовным чадом отца Сергия. Он всегда оставался духовным чадом старца Алексия. Почему я даже такую паузу взяла, растерянно посмотрела. Потому что он оставался духовным чадом отца Алексия всегда. И даже эти его «Десять мин», написанные после лагеря как приношение Богу, они пронизаны его преданностью, общностью со старцем Алексием.

К. Толоконникова

—А как вы думаете, почему старец Алексий — и это тоже в мемуарах красной нитью проходит — его называл отцом Александром? Что это было?

А. Грушина

—Не знаю, возможно, старец Алексий знал о нём гораздо больше, чем знаем мы. Отца-священника, однозначно, у него не было. Он никогда не был женат, и своей семьи у него не было никогда. Я долго размышляла о том, почему так случилось: почему он не мог, или боялся, или не хотел, или так судьба сложтлась в итоге. Потому что в тяжёлые времена людям как-то хочется прислониться друг к другу, ощущать поддержку, согревать и оберегать друг друга. Даже се1час, в наши тяжёлые дни, постоянно идут свидетельства о том, что кто-то уезжает на спецоперацию, а вчера он оформил отношения. Сейчас уже и в военкоматах регистрируют браки, и на призывных пунктах проходят массовые регистрации браков. Может быть, есть в этом просто какая-то жизненная необходимость: то есть, жили- жили люди гражданским браком, и теперь необходимо всё это как-то узаконить. Но я думаю, что это ещё, как раз, когда ты на переломе, на изломе, у тебя впереди испытания — человек не хочет оставаться один. Почему он не женился? У меня были по этому поводу разные размышления, но я не всем готова делиться.

К. Толоконникова

—Да, я понимаю, что такое может быть. И, при всей справедливости ваших слов, в трудные времена люди часто сознательно отказывались заводить семью. Чтобы, предполагая свою будущность, не обрекать близких людей на страдания.

А. Грушина

—Да, но, Ксения, это не противоречит тому, что я сказала. Просто, одни так, а другие, как Александр Александрович мог полагать: то одна Варя в семье работает и помогеет жить ему и маме, то он ещё там приведёт жену — это же очень серьёзно, ты должен за человека отвечать, ты берёшь на себя колоссальную ответственность. И, возможно, он понимал, что не сможет быть главой семьи: стеной, защитой, опорой, кормильцем. Вероятно, и эта причина была. Но старец, по-видимому, знал о нём вот это, что он навсегда останется отцом Александром.

К. Толоконникова

—Вы знаете, наша передача уже постепенно приближается к своему закату.

А. Грушина

—Почему они так быстро заканчиваются?

К. Толоконникова

—Ну, видимо хороший разговор...

А. Грушина

—Светлого человека вспоминаем, очень светлого.

К. Толоконникова

—В качестве эпиграфа у нас было стихотворение, а я, как раз, нашла послесловие к этим рассказикам, к этим десяти его минам, о его профессии писателя. Вот что он пишет: "С батюшкой я никогда не говорил о моей профессии писателя. Я уже начинал осознавать, что моё дело — не доброе дело, и мне трудно, служа ему, очистить сердце свое от страстей. И, как-то раз, на исповеди я сказал батюшке, как трудно мне это делать, ведь я — писатель. "Знаю, знаю«,- быстро заговорил батюшка, всё больше разгорячаясь, он даже не на меня смотрел, а на стоящих вокруг людей, и качал головой: «Какое дарование! И как оно расцветёт, и облагоухает многих!» «-Но, батюшка, писательство — это путь греха, писатель идёт туда, куда ведёт его демон!» Но батюшка точно не слышал моих слов. Он на них ничего не ответил, а потом сказал очень просто: «А ты бы попробовал написать что-нибудь назидательное, что-нибудь на пользу людей, близких тебе по духу». Эта запись сделана в Москве 11 августа 1961 года, в день памяти мученика архидиакона Евпла«. Это тоже такая замечательная подробность, что каждый свой рассказ Добровольский датирует, но датирует не просто календарным числом, а памятью того или иного праздника, того или иного угодника Божьего.

А. Грушина

—Я тоже, Ксения, хотела бы в завершении процитировать буквально два предложения, которые заканчивают предисловие к книге. Мы уже говорили об этом, и все-таки: «Талантливые литературные произведения не устаревают, а Александр Александрович Добровольский, безусловно, талантлив. В судьбе его творческого наследия ои много загадок и потерь. Надеемся, издание этой книги приведёт к новым находкам и открытиям. И мы по достоинству сможем оценить наследие Добровольского-Тришатова, и его место в русской литературе Серебряного века».

К. Толоконникова

—Спасибо вам большое, Анна Филипповна. К сожалению, друзья, надо нам прощаться — это всегда грустно, но надеемся встретиться в следующий четверг. С вами была я, Ксения Толоконникова. В студии светлого радио была совместная передача с музеем «Советский Союз: вера и люди». У нас в гостях была Анна Филипповна Грушина, главный редактор Московского журнала, кандидат исторических наук. Анна Филипповна много потрудилась в своё время, собирая книгу Александра Александровича Добровольского, и об этом мы сегодня поговорили. До свидания, друзья!

А. Грушина

—Доброго вам вечера!