«Первое воскресенье после Пятидесятницы: память всех святых. Петров пост». Прот. Максим Первозванский

В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников, главный редактор молодежного портала Naslednick.online протоиерей Максим Первозванский.

Разговор шел о смыслах и особенностях богослужения в воскресный день, когда вспоминаются все святые, о значении Петрова поста, об иконах Богородицы "Умягчение злых сердец" и "Боголюбская", о Соборе Дивеевских святых, а также о памяти святых святителя Ионы Московского, святителя Феофана, затворника Вышенского, преподобномученика Максима, преподобного Варлаама Хутынского и святителя Иоанна архиепископа Шанхайского и Сан-Францисского.

---

М. Борисова

— Добрый вечер, дорогие друзья. С вами Марина Борисова. В эфире наша еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы каждую субботу говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. И сегодня у нас в гостях клирик Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский.

Протоиерей Максим

— Здравствуйте.

М. Борисова

— И с его помощью мы постараемся разобраться, что ждет нас в церкви завтра, в первое воскресенье после Пятидесятницы, и на седмице. Отец Максим, вот первое воскресенье после Пятидесятницы называется воскресеньем Всех святых.

Протоиерей Максим

— Да.

М. Борисова

— Насколько я понимаю, это название довольно раннее, то есть даже в первые века Церковь вспоминала, но вспоминала кого? Давайте разберемся, кого подразумевала под святыми древняя Церковь.

Протоиерей Максим

— Ну вообще, даже если посмотреть и на современный строй богослужения, на тропарь этого праздника и действительно обратиться, как вы предлагаете, к его истории, то мы увидим, что, конечно, это были мученики. И вообще в нашем современном русском языке... Вы знаете, я с детства люблю русский язык, потому что других, собственно, в совершенстве и не знаю. Но убеждаюсь последние годы, насколько он в некоторых вопросах оказывается беден. Например, слово «любовь» у нас такое одно, в отличие от многих других языков, где разные виды любви выражаются разными словами. У нас и Бога люблю, и картошку люблю, и жену люблю. И то же самое и здесь. У нас словом «святой» переведены два разных слова — это слово «святой» в нашем вот современном русском языке, и это же слово «свидетель» — это же слово «мученик». И здесь вот в ранней Церкви, конечно, имелись в виду именно мученики — те самые «мартирос», которые своей кровью утверждали торжество Духа Святого. Ведь предыдущее воскресенье, день Святой Троицы, или Пятидесятницы, последующий день Сошествия Святого Духа на апостолов — это день рождения Церкви. То есть Господь посылает Духа Святого на Своих учеников и дает начало совершенно новой эпохе, эпохе новозаветной Церкви. И вот первое же воскресенье, то есть завтрашний день — это как раз такое утверждение, провозглашение того, что Церковь есть, что она жива, что она приносит плод в лице своих свидетелей.

М. Борисова

— Но как нам тогда понимать слова апостола Павла, который святыми называет всех христиан?

Протоиерей Максим

— И второе слово «святой» — совершенно справедливо, почему я и говорю, что русский язык достаточно беден оказывается в этом вопросе, — это буквально переводится на русский язык как слово «избранные» или «призванные». То есть и этом отношении все православные христиане, все крещеные люди, они являются святыми. И тот самый возглас Божественной литургии перед причастием: «Святая святым» — то есть это не святой в смысле праведник, вот есть еще слово «святой» как «праведник», то это не праведник, это именно избранный, призванный христианин, рожденный от воды и Духа и являющийся одновременно и священником, и предстоятелем — то о чем говорит апостол Павел: вы род избранный, царское священство, люди взятые в удел. Это второе значение слова «святых». И в этом отношении мы с радостью можем констатировать, что вот мы сейчас с вами, Марина, сидим и беседуем — два святых человека беседуют, между прочим.

М. Борисова

— Страшно, страшно это произносить.

Протоиерей Максим

— Радиослушатели, да, вот так вообще, да, вот проникнитесь тем, что вот с вами беседуют два святых человека.

М. Борисова

— Ну, как всегда, мы стараемся разобраться в смысле грядущего воскресенья, исходя из евангельских и апостольских чтений, которые мы завтра услышим в храме за Божественной литургией. Завтра в храме будет читаться отрывок из Послания апостола Павла к Евреям, глава 11-я, с 33-го стиха до 12-й главы 2-й стих. И там, собственно говоря, достаточно пространное описание всех возможных праведных людей — и те, которые верою побеждали царства, творили правду, получали обетования — ну, в общем, достаточно долгое, через запятую перечисление, которое заканчивается словами, таящими для меня в себе вопрос. Слова это такие: «И все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства».

Протоиерей Максим

— Ну апостол Павел все-таки, если мы обращаемся не просто к тому смыслу или к тому поводу, по которому читается этот отрывок, а не вырываем из контекста этот отрывок, то мы увидим, что он говорит, конечно, о ветхозаветных святых, он говорит о тех, кто святые верою — и дальше вот перечисляет то, о чем вы как раз сказали — победили царства, заградили уста львов и так далее. Во что они верили? Они верили в Бога и верили в то, что Бог силен их защитить, спасти, утвердить. При этом мы видим, и апостол Павел это подтверждает, что они, многие из них обещанного-то не получили. И это вот та самая тема, очень Достоевского тема — о слезинке ребенка, о несправедливости в мире, главный вопрос в теодицее или оправдании Бога — то есть как Бог терпит зло. Потому что во Христе и в Его будущем царстве, в Его пришествии — апостол Павел верил в то, что не через две тысячи лет после него наступит второе пришествие Христово, его послания, особенно ранние, проникнуты верой в то, что Господь грядет вот здесь и сейчас. Это видно, например, даже в отрывке, который мы читаем на погребении, например, в чине отпевания. Там ведь тоже такие слова, что мы, живые, «не имамы предварити умерших» — то есть вот вера во всеобщее воскресение, в то что мы все встанем и встретим Христа воскресшего и грядущего в Его царствие, она была определяющий для ранней Церкви, для апостола Павла. И несмотря на то, что две тысячи лет прошло, для нас это тоже ничего не меняет, да, то есть мы верим в то, что наша жизнь, была ли она ветхозаветной или она была новозаветной, она лишь временное испытание нашей веры — я сейчас не хотел бы обесценить все остальное прекрасное, что есть в этой жизни, вот если не обесценивать это, а все-таки главный смысл рассмотреть — все-таки это временные испытания перед грядущим царством. И поэтому в этой жизни может быть сколько угодно несправедливости, в этой жизни может быть сколько угодно боли. И несмотря на то, что христианин призван к тому чтобы уменьшать несправедливость, к тому чтобы врачевать боль, к тому чтобы покрыть все, по возможности, любовью, как в духовном, так и вполне материальном смысле этого слова, все равно этот мир несправедлив, и справедливость, царство любви будет только в грядущем веке. И вот об этом говорит апостол Павел, что они веровали в Бога и Богу, и Господь их всех — знаем, что до пришествия Христова все люди, и праведники, и не праведники, сходили в шеол. В Ветхом Завете нет понятия ада, но есть понятие шеол — как бы такой вот какой-то мрак полусна, полузабвения, полубытия. И поэтому, конечно, обидно было бы так вот, если представить себе, что нет Христа, нет воскресения, что ты всю жизнь служил, да, Богу, преданно, и в результате ничего не получил. Я не говорю прямо про служение за награду, я не про корыстное какое-то отношение к Богу, но все-таки апостол Павел утверждает, что все будет восполнено.

М. Борисова

— Ну обратимся теперь к евангельскому чтению, оно довольно сложносоставное на завтра — это отрывки из Евангелия от Матфея: из 10-й главы — стихи с 32-го по 33-й и с 37-го по 38-й и из 19-й главы — стихи с 27-го по 30-й. Но если говорить о тех фразах, которые вот на моей памяти почти 40 лет вызывают одни и те же вопросы, сколько бы заново люди ни читали, все время спотыкаются об одни и те же формулировки и задают те же самые вопросы. И один из традиционных вопросов обращен как раз к 37-му стиху 10-й главы: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня». Вот эта фраза, которая повергает в недоумение на моих глазах множество и новообращенных христиан, и, в общем-то, мало кто из людей, которые многие годы живут церковной жизнью, могут членораздельно объяснить, что они-то сами вкладывают, какой смысл в эту фразу.

Протоиерей Максим

— Вот как это ни удивительно, советским людям, с одной стороны, впитавшим в себя евангельские основания, с другой стороны, в общем-то, отступившим от Церкви, и тем людям, которые приходили в Церковь в 90-е из советских людей, ничего особенно объяснять было не надо. Я могу пояснить это сейчас, почему. Большинство фильмов о войне, Великой Отечественной войне — даже советских, даже очень партийных, даже очень таких, может быть, немножко даже лакированных — в них обязательно присутствуют герои. В современных фильмах это тоже есть, вот если взять из последнего, например, что-нибудь про подольских курсантов, да, то есть там есть герои, которые, узнав, что началась война, что там взят какой-нибудь Минск, они оставляют все и идут в военкомат записываться добровольцами. Жена и дети сзади стоят и плачут: папа, куда ты? не уходи! Но он говорит: так, поедешь к тетке в Ташкент, в эвакуацию куда-нибудь и всё, дальше будем списываться. И идет защищать родину. То есть для него нет сомнений, что для него защита родины, любовь к Родене выше любви к отцу, матери и семье. И обязательно в этом фильме есть какой-нибудь партийный чиновник, который, значит, там нагрузил грузовик своими шмотками, и как раз марширующая колонна народного ополчения идет на запад, а он, значит, через нее, бибикая, прорывается куда-то там, значит, на восток, спасая свою собственную шкуру, спасая свою жену и детей. Знаете, на эту тему (можно я себе позволю маленькое отступление?) есть старый анекдот такой. 22 июня 41 года, берег Днепра. Сидят два человека, ловят рыбу и слышат, как доносятся уже взрывы оттуда, голос Левитана: началась война. Один из них сидит и страдает: ой, проблемы, ой, проблемы! Сейчас жену в Ташкент, значит, рынок надо закрывать, все куда-то отправлять, вагон заарендовывать, дяде писать, самому куда-то ехать, обустраиваться на новом месте — ой, проблемы, ой проблемы! А второй сидит, тоже поддакивает: ой, проблемы, ой проблемы... Первый говорит: да какие у тебя проблемы? Винтовка — и на фронт. То есть вот и поэтому я говорю: люди, воспитанные вот на этом, они очень хорошо понимали, что твое личное счастье — жила бы страна родная, и твое семейное счастье — это очень важно, это то, чем надо заниматься, это то, во что надо вкладываться. Но если завтра война, если завтра в поход, то винтовку — и на фронт. Вот здесь то есть речь идет о иерархии ценностей. Здесь все то же самое: «Если кто любит отца или мать более Меня, тот недостоин Меня». Вообще вопрос, кого мы любим больше, встает только в том случае, когда у нас возникает выбор. Я вот, например, не знаю, кого я люблю больше: Бога, родину, семью, себя самого, любимого — то есть вот выбор. У нас два, допустим, два человека и один противогаз на двоих — я на себя его потяну или я его своим любимым даже или вот вам отдам, если придется? Я пока не знаю, к счастью, я не проверял, готов ли я отказаться от себя для того, чтобы спасти, например, вас, или спасти своего ребенка, или спасти своих родителей, или просто чужого человека. Не знаю. И дай Бог, чтобы мне такого выбора делать не пришлось. Но если этот выбор придется делать — вот тогда и выяснится, кого и как я люблю больше. То есть вот именно об этом идет речь. То есть это не значит, что мы должны не любить своих родителей, что мы не должны любить своих ближних. Я уже много раз рассказывал эту историю про своего знакомого приятеля, который в 90-е годы как раз пришел в Данилов монастырь послушником, тоже уперся в эту фразу, и мы с ним ее обсуждали, и говорит: вот написано, как это сложно как будто — я и так их не люблю, своих родителей, я и так их ненавижу, чего сложного такого? То есть не об этом речь идет, не о том, чтобы не было земной любви. Не о том, чтобы не было земной привязанности. Но если Господь позовет, чтобы мы были готовы идти за Ним.

М. Борисова

— Напоминаю нашим радиослушателям, сегодня, как всегда по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица». С вами Марина Борисова и со мной в студии наш сегодняшний гость, клирик Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Вот помимо того, что мы будем вспоминать всех святых, мы особо еще будем вспоминать Собор Дивеевских святых. Но Дивеево настолько неразрывно связано в нашем сознании с памятью о преподобном Серафиме Саровском, любимейшем из русских святых, наверное. Если вообще допустимо какое-то сравнение, то по вот этой сердечной любви, по восприятию не умом и даже не знанием, а какой-то вот интуицией сердечной, его можно сравнить в России, по-моему, только с Николаем Чудотворцем.

Протоиерей Максим

— С преподобным Сергием еще, пожалуй.

М. Борисова

— Преподобный Сергием — да, но вот такое детское расположение, то есть когда люди видят икону преподобного Серафима — в храме может быть много разных икон, но обязательно человек подойдет, поставит свечку и приложится. Вот просто, как говорится, зовет сердце. Но мало кто думает о том, как вообще сложилась и эта судьба, и этот монастырь Дивеевский. Ведь на самом деле хуже времени... Ну было хуже время, наверное, в XX веке для Русской Православной Церкви, особенно для монашествующих. Вот начиная с Петра I, который считал всех монахов дармоедами, и заканчивая...

Протоиерей Максим

— Они и есть дармоеды.

М. Борисова

— Ну относительно.

Протоиерей Максим

— Я надеюсь, что вы понимаете, что я это говорю не в том смысле, чтобы осудить монашество. Но в глазах государственного деятеля богатый, благоустроенный монастырь, который исключен из общегосударственных повинностей, не подлежит даже суду как бы государеву, за исключением тяжких уголовных преступлений — естественно, это странные люди, которые должны быть так или иначе встроены в систему общегосударственного тягла.

М. Борисова

— Ну и, в общем, на протяжении всего XVIII века с каждым новым государем, а государи там сменялись достаточно быстро, в эпоху дворцовых переворотов, отношение к Русской Православной Церкви все ухудшалось и ухудшалось. И доухудшалось до того, что при Екатерине II и Церковь, и особенно монашествующие пришли в полный упадок. Потому что возможности просто даже поддерживать монастырские постройки не было. Не говоря о том, что не было священства, приглашали белых священников служить литургию в монастырях, монахи разбредались, потому что есть было нечего, надо было как-то поддерживаться.

Протоиерей Максим

— Я же говорю, дармоеды.

М. Борисова

— Ну да. И в результате, в общем, это достаточно плачевое состояние привело к тому, что... но все равно всегда есть люди, которым вот очень хочется монашеского подвига. В стенах монастыря, без стен, но вот влечет их к этому, влечет их к аскетике, их влечет к какому-то созерцательному образу жизни, Вот таким, собственно, и был преподобный Серафим, которого в Киеве монах — или старица, или старец...

Протоиерей Максим

— Все-таки старица.

М. Борисова

— Старица Досифея благословила на этот его подвиг. И в результате возник его трудами монастырь, наверное, в то время в Русской Церкви, ну если не уникальный, то очень редкий. То есть это даже не женский, ведь мельничная община его была исключительно из девиц — то есть это вот чистота, возведенная в какую-то степень математическую.

Протоиерей Максим

— Вот вы сказали: его трудами, а как он там потрудился-то вот: гвозди забивал, дома строил?

М. Борисова

— Вот не забивал, наверняка.

Протоиерей Максим

— Не забивал. Я как раз, это не оговорка с вашей стороны, а очень важный момент, показывающий, что... Я хотел бы сейчас оговориться, что я реально очень люблю монастыри и монашество. Сам в свое время это искушение — ну видимо, для меня это было искушение, был у меня период, когда я жалел, что я не смог, ну как бы не выбрал этот путь монашества, а выбрал путь семейной жизни. Такой кратковременный, юношеский, неофитсткий, но он был, и я начинал свою духовную жизнь именно в Новоспасском монастыре, и сейчас продолжаю служить в дух шагах от него и чуть ли не каждый день в него захожу, и бываю, и по возможности что-то там делаю — то есть для меня это не пустое. Но очень важно понимать, что истинное монашество — это ведь действительно искание Бога, это желание послужить Ему одному. И оно, как вы совершенно справедливо сказали, по большому счету, никак не зависит от какого-то внешнего благоустройства. И люди приходят, есть два таких выбора — уж да простят меня монахи, что я об этом как-то дерзаю рассуждать. Либо они уходят от мира в поисках Бога, как это делал преподобный Сергий Радонежский, то есть просто вот вместе с братом Стефаном взяли и ушли в чащу. И сейчас есть такие монахи, я точно, лично об этом знаю, которые живут не в благоустроенных монастырях, а в местах, куда от ближайшей железнодорожной станции, где поезд останавливается на две секунды, и платформы никакой нет, вещи надо выкидывать просто на землю из поезда, еще 60 километров по бездорожью по тайге. Живут и, милостью Божией, Господь их там спасает. Есть второй вариант, о котором вы сейчас только что рассказали — это когда в монастырь приходят к духовному наставнику. И тогда тоже неважно, где этот монастырь находится и как он благоустроен, разрушен он или создан. Например, к Серафиму Саровскому или вот, как очень многие люди там известные, духовники — покойный архимандрит Алексий, возобновитель Новоспасского монастыря, отец Авель в Рязанской области, и множество других ведомых, прославленных и не очень — ну прославленных сейчас не в лике святых, может быть, но известных православному народу отцов, к которым приходят за духовным советом, окормлением, утешением, и в которых действует благодать Духа Святого. И люди остаются, и как вокруг преподобного Сергия сначала селились отдельные люди, желающие его наставления, потом образовался как бы целый город, который сейчас, спустя 600 с лишним лет, претендует буквально там на статус какой-то духовной столицы Русской Православной Церкви, реально, может быть, наряду как бы не единственный такой, но уникальный совершенно центр, который вот возник по молитве одного человека буквально. Так и с преподобным Серафимом, когда он же не строил эту обитель, но сестры, нуждаясь в его духовном окормлении, приходили, селись, пытались как-то жить вместе, выживать. Им неважно было, выделяет государство на это средства или наоборот, оно там закрывает, есть ли там храм, нет ли там храма, поддерживается ли там, ведутся ли реставрационные работы или еще что-нибудь — это оказывается все глубоко второстепенным, это прикладывается. Это все вырастает, наполняется, но не это цель. Не храмы цель, не благоустройство цель, не количество паломников и окормленных людей цель. Цель — приблизиться Богу.

М. Борисова

— Но, по-видимому, по молитвам преподобного Серафима удавалось это в Дивееве особенно. И проявилось как раз в те времена, когда на Русскую Православную Церковь обрушились новые гонения, достаточно жестокие. Собственно говоря, вот с 19-го года, когда монастырь в Дивееве упразднили, и сначала там создали трудовую артель, а потом вообще разогнали всех куда подальше....

Протоиерей Максим

— Вот та же схема: трудовая артель — чтобы недаром ели хлеб.

М. Борисова

— Да, но удивительны вот воспоминания. Им пришлось перебраться в Муром. И довольно долгое время там была такая ну нелегальная или официально никак не обозначенная община из сестер из разных монастырей. И вот воспоминание о этой общине осталось от одной из насельниц ее, она писала: «Внешне все выглядели одинаково: темный платок, темное платье. Но дивеевских мы узнавали сразу — они резко отличались от всех, они успели получить нечто в монастыре — благодать. Они были ни на кого не похожи, в общении особенно приятные, очень смиренные и это чувствовалось всем». Это вот самый разгар дикости во всем народе, когда человеческая жизнь копейки не стоила. Когда все настолько опьянели от безнаказанности убийства, что представить себе сейчас трудно психологическое состояние людей в 19–20-м году, в разгар гражданской войны, когда вообще устоев нет, когда понятия о добре и зле настолько смещены, упразднены, что все перевернуто, все расхристано, все не пойми какое. И вот на этом фоне удивительная способность сохранить эту благодать. Поскольку монастыря нет, службы регулярной нет, вот остался один подвиг исповедничества, свидетельства, о чем мы с вами говорили уже. И вот это свидетельство — это только они сами.

Протоиерей Максим

— Конечно. И как раз годы такого такой — я бы более мягкое сейчас слово специально употребил, говоря не только о тех годах, те годы так, может быть, и не назовешь, — какой-то расхлябанности и вседозволенности, они как раз проявляют и отображают истинную иерархию в человеке. Вспомним 90-е годы, которые мы с вами застали, когда, с одной стороны, кто-то ударился во все тяжкие, кто-то в зарабатывание денег, кто-то в откровенный бандитизм, совершенный разгул безнравственности во всех смыслах этого слова. При этом люди, которые Бога в себе несли и, кстати говоря, точно также, как в этом описании, которое вы прочитали, точно также в 90-е годы, например, лаврских, если говорить о преподобном Сергии, тоже узнавали за версту. И то что человек лаврский воспитанник — это было не просто некий знак качества, а это вот действительно виделось, это прямо чувствовалось. Вот сложно сказать даже, в чем. Понимаете, говорят: не так стоишь, не так уши держишь. Вот благодать, действительно вот она сквозила и сочилась через лаврских, где бы они ни оказывались.

М. Борисова

— Ну ведь она не через них, ее воспринимали и другие люди. Ведь вы смотрите, помимо тех святых, которые связаны с именем Дивеевской обители, прославленных уже в наших дни, но местнопочитаемых еще и сразу после их кончины — это и схимонахиня Александра (Мельгунова), которая была, собственно, матерью-основательницей, и схимонахиня Марфа (Милюкова), и монахиня Елена (Мантурова), и блаженная Паша Саровская, Мария Саровская — вот все эти святые к ним присоединились в XX веке, удивительные люди. Вот, скажем, к лику новомучеников и исповедников российских причислены жившие рядом с Дивеевским монастырем Евдокия Шикова — она в 20 лет осталась после тяжелой болезни парализованной, возле нее собралась такая общинка благочестивых девиц. И в результате эту парализованную девицу Евдокию и вместе с ней еще троих ее как бы послушниц в 19-м году расстреляли «за укрывательство дезертира и агитацию против Красной армии». Это я говорю о том, что их окружало, в каком мире они должны были свидетельствовать, а я уже не говорю, что дальше это же ведь не остановилось на временах гражданской войны. Вот пожалуйста, смотрим дальше. В соборе Дивеевских святых протоиерей Максим Гусев, который был духовником монастыря — в 37-м году был расстрелян «за организацию контрреволюционной церковно-фашисткой группы». Дальше, естественно, мы помним митрополита Серафима (Чичагова), который был, собственно, и не только автором Серафимо-Дивеевской летописи, но и сделал все что мог для того, чтобы был прославен преподобный Серафим — в 37-м году расстрелян «за антисоветскую деятельность» на Бутовском полигоне под Москвой.

Протоиерей Максим

— Вы знаете, мне кажется, это устроено примерно следующим образом: когда мы дергаем за какую-то струну, которая выдает особенно чистый звук и все окружающие ее слышат, есть люди, которые быстро находят, входят в резонанс с этим звуком и сами начинают звучать тем же самым чистым звучанием. А от них могут снова этим же звучанием зазвучать и дальше, и больше. Как правило, великий святой, каким, например, был Серафим Саровский, он издавал настолько мощный и чистый звук, что в течение многих поколений после него этот камертон продолжает звучать, и новые и новые люди эту частоту настройки на Бога (уж простите меня за такой псевдо оккультизм какой-то) — вот они ее слышат, проникаются, и иногда очень даже в юном возрасте включается в них это. И тогда, когда ты звучишь в унисон с Богом, Господь наполняет твою душу благодатью, так оно и происходит.

М. Борисова

— В эфире радио «Вера» программа «Седмица». С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик храма клирик Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Мы прервемся буквально на минуту, не переключайтесь.

М. Борисова

— Еще раз здравствуйте, дорогие друзья, в эфире наша еженедельная субботняя программа «Седмица». С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. И мы говорим о том, что ждет нас в церкви завтра и на наступающей неделе. Нас на наступающей неделе всех ждет начало Петрова поста. И это, собственно, такое главное событие, о котором хотелось бы поговорить. Ну я не говорю о том, что Петров пост, многие знают, что он был когда-то исторически введен как некая компенсация для тех, кто не смог по каким-то причинам поститься Великим постом. Но это было давно. А на самом деле для многих, насколько я знаю, многих моих знакомых есть какой-то неотвеченный вопрос: зачем нам Петров пост? Нам, нам он зачем? Мы все стараемся Великим постом поститься. Ну уж по мере сил, как у кого получается, Все остальные многодневные посты, что Успенский, что Рождественский, они как-то проникнуты предощущением того великого праздника и смыслом великого праздника, к которому они нас предуготовляют. А с Петровым постом непонятно. Понятно, что все мы почитаем первоверховных апостолов Петра и Павла, но мы же не льстим себе...

Протоиерей Максим

— Почему перед их праздником надо поститься иногда больше, чем в Великий пост. В этом году не так много, конечно, но бывают годы...

М. Борисова

— Мы не льстим себе надеждой, что мы вот попостимся и станем, как Петр или как Павел. Вопрос: а тогда зачем?

Протоиерей Максим

— Вы знаете, я много слышал объяснений. И если честно, я не буду сейчас строить из себя великого понимателя этого вопроса и великого богослова — ни один из этих ответов вполне и до конца меня не удовлетворяет. У меня тоже нет ощущения этого поста как вот того, который меня к чему-то готовит. Вот вы совершенно точно нашли эту главную струну этого вопроса, что он как бы ни к чему не готовит. И всякая попытка сделать его апостольским, типа что надо куда-то идти, проповедовать или еще что-то — мы все должны куда-то идти и проповедовать. А тут как раз пора отпусков начинается, какая проповедь? Поэтому мне кажется и для меня — я могу только вот своим каким-то опытом поделиться, — он для меня очень созвучен третьей неделе пасхального периода, когда мы вспоминаем расслабленного у Овчей купели. Знаете, вот эта память, это тот самый воскресный день о расслабленном, эта Неделя о расслабленном, она как раз народом-то воспринимается очень просто: что-то я расслабился. Вот то есть не в как бы в конкретном контексте читаемого Евангелия этого самого расслабленного, который лежал 38 лет и никто его не мог отнести в воду. Но в пасхальный период мы, с одной стороны, к концу его утрачиваем уже пасхальную радость, то есть вот этого и даже «Христос воскресе!», за исключением, может быть, праздника Отдания Пасхи, звучит уже просто даже, когда мы приветствуем... Вспомните, как мы приветствуем друг друга возгласом «Христос воскресе!» на первый, второй, третий день Пасхи — это просто вот радостное, мы делимся этим переживанием друг с другом. А уже ближе к концу пасхального периода мы просто здороваемся: «Христос воскресе» — да, спасибо, меня уже информировали, «воистину воскресе» — что-то такое вот рутинное, оно замыливается, затирается. Троица — это вот такой всплеск некий новый эмоциональный, но его не вполне хватает на то, чтобы двигаться дальше. И если вот здесь не будет поста, через неделю после светлой Троицкой недели, мне кажется, я бы, например, совсем с катушек слетел — простите меня за такое вот простонародное выражение. И очень важно, что нас этим нестрогим постом все-таки так поджимают и напоминают о том, что мы христиане, что мы должны держать себя в рамках, что мы должны ради Бога хоть небольшой труд, но нести. Конечно, Богу не нужны наши посты и молитвы, но это все равно труд, который мы совершаем ради Бога, который нужен нам. И поэтому, мне кажется, в нем вот этот вот такой смысл: не расслабляемся, держим. То есть такой переход от праздничного периода к последующему обычному общегодовому циклу. Ведь, по сути дела, с этой недели начинается в церквях период так называемого пения Октоиха. Заканчивается период Постной Триоди, заканчивается период Цветной — Пасхальной, Троицкой Триоди, начинается период пения Октоиха: опять вот с 1-го гласа — поехали, то что мы будем потом петь аж до следующего, до следующей подготовки к Великому посту. И вот мы входим в этот большой период остального года так называемый, входим чрез нестрогий пост. Вот для меня это так. А другие пусть дополняют это всякими духовными смыслами, которые я, к великому для себя сожалению, так и не смог обрести за все годы моего пребывания в Церкви. Вот не нравится мне этот пост, вот не нравится — да простят меня радиослушатели, — но я понимаю, как он мне нужен. Вот Великим постом я всегда пощусь с удовольствием — опять-таки, простите меня за эти слова, — я вот жду Великого поста. А этот пост — я всегда страдаю, когда он слишком длинный, он ведь иногда шесть-семь недель бывает — ужас какой. В этом году он короткий, а так бывает очень длинный. Вот думаю: вот ну не хочется. Но вместе с тем это вот такая узда, которая тебя держит в начале лета, а лето всегда намного на расслабоне. И чтобы вот это «немного на расслабоне» не превратилось в «слетел со всех катушек», мне кажется, он и нужен.

М. Борисова

— Ну чтобы не слететь со всех катушек, нам церковный календарь дает возможность обратиться к примеру таких достаточно ярких святых на этой неделе. Мы вспоминаем святителя Иону Московского — собственно говоря, первый митрополит, который был уже совсем-совсем русский. Не только русский по крови, но и русский, потому что избран был Собором.

Протоиерей Максим

— Избран и поставлен, и утвержден, да.

М. Борисова

— То есть подразумевалось, что он потом съездит в Константинополь, и Константинопольский патриарх де-факто его тоже благословит. Но как-то не сложилось исторически. И с тех пор потребность ездить за этим поставлением в Константинополь отпала. И, собственно говоря, святитель Иона Московский был последним предстоятелем Русской Церкви, который носил титул Киевский, то есть на нем закончилась Киевская Святая Русь, началась Московская Святая Русь.

Протоиерей Максим

— Но все-таки Московская Святая Русь началась гораздо раньше. И это действительно важный момент, о котором вы сказали, что по традиции, несмотря на то что еще в домонгольские времена, а уж со времен митрополита Петра действительно духовный центр и место пребывания митрополита перебралось в Москву, все равно русские митрополиты носили титул Киевский, и это важно. Если мы посмотрим даже сейчас служебники современные московские и украинские — я имею в виду даже украинские служебники Московского патриархата, то мы увидим, что святители Московские — Петра, Алексия, и прочие, да...

М. Борисова

— Ионы, Филиппа и Ермогена.

Протоиерей Максим

— Которые просто у нас просто в одном ряду именуются Московскими, в украинских служебниках именуются все-таки — Петр и Алексий именуются, и Иона, именуются Киевскими — это такое важное различие. Я бы не сделал здесь ударение на какие-то национальные, может быть, особенности, но это действительно важно, что с этого момента Русская Церковь, по сути дела, становится тем, что называется таким сложным словом «автокефальная» — то есть, по сути дела, самоуправляемая.

М. Борисова

— Мы на этой неделе будем вспоминать Феофана Затворника Вышенского — 29 июня, — тоже знаковая фигура в особенности для православных XX века.

Протоиерей Максим

— Да.

М. Борисова

— Потому что с его, собственно, книги «Что такое духовная жизнь и как на нее настроиться» для многих вообще начиналось знакомство с духовной жизнью.

Протоиерей Максим

— И продолжает, по сути дела, начинаться. Для тех, кто хотел попроще и полегче — для тех был митрополит Антоний Сурожский. А для тех, кто хотел покруче и покрепче — тем, конечно, Феофан Затворник. А для тех, кто хотел совсем крепко — для тех Игнатий (Брянчанинов). Это действительно три автора, которые, мне кажется, сделали и определили для приходящих в Церковь в конце XX начале XXI века вот тот облик церковного чтения. Это правда, так оно и есть.

М. Борисова

— Но для меня еще удивительно близок стал Феофан Затворник, когда я прочитала его собственное суждение о его подвиге. Вот последние годы, когда он в этом затворе, собственно говоря, предавался этому писанию того, за что мы цеплялись потом, приходя в Церковь, сам он оценивал это так: «Из моего запора сделали затвор. Ничего тут затворнического нет. Я заперся, чтобы не мешали, но не в видах строжайшего подвижничества, а в видах беспрепятственного книжничества. Можно и при затворенных дверях по миру шататься или целый мир напустить в свою комнату». Вот не знаю, в свое время для меня эта фраза стала каким-то ключом. Потому что мы читаем очень часто жития святых как ну некую математическую формулу, которая, в принципе, наверное, имеет отношение к реальной жизни, но мы пока не знаем, как эту формулу применить.

Протоиерей Максим

— Да.

М. Борисова

— А тут мы смотрим и видим: вот, пожалуйста, вот святой, вот на самом деле это так. К этому можно так относиться и это может принести такой плод.

Протоиерей Максим

— Вы знаете, есть такое юношеское заблуждение для юноши, стремящегося пешком на небо — он действительно видит некие жития святых, образ, по которому надо жить, чтобы стать святым, и пытается его копировать. И это, конечно, путь не к святости, а это путь к прелести. Настоящий путь к святости —это в тех жизненных ситуациях, которые посылает тебе Господь, делать выбор в сторону Бога. Не придумывать для себя образ спасения, не придумывать для себя образ святости, которая тебе нравится: вот я прочитал житие святого, вдохновился и решил сделать также. Вот Серафим Саровский зашел на камень на тысячу дней и ночей — значит, надо и мне. Но обстоятельства-то совершенно иные, и вы не Серафим Саровский, и ничего кроме вреда для такого человека стояние на камне не принесет. То же самое и с Феофаном Затворником, с его затвором. Он в конкретный жизненный момент сделал для себя выбор, к которому сам относился весьма просто, называя это так вот словом даже не «затвор» — таким красивым церковным словом затвором, а просто «запор», да, ну то есть он заперся, просто чтобы ему не мешали. То есть это не было какое-то вот, чтобы придаться книжничеству, он, видите, даже не говорит о духовных вещах — богомыслии, богосозерцании, он говорит о книжничестве. При этом отчетливо понимает, еще в эпоху до интернета, что запустить весь мир в свою комнату, в свою келью ничего не стоит — для этого достаточно просто мыслить, мечтать, размышлять, вспоминать о чем-то мирском, и ничего тогда из твоего запора-затвора не получится. И вот, мне кажется, вы очень важную вещь сейчас сказали. Вот поскольку люди все-таки православные святости ищут, и святость ждет каждого из нас, каждый из нас призван к святости — эта святость не в придуманном книжном образе святость. А это, как я уже сказал, в тех выборах, которые мы здесь и сейчас делаем в сторону Бога или в сторону от Бога, как бы красиво и правильно, и привлекательно ни выглядела эта другая дорога. А где она будет лично для вас к Богу, а где от Бога — никто кроме вас и Господа Бога вам даже и не подскажет.

М. Борисова

— Напоминаю нашим радиослушателям, сегодня, как всегда по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. У нас на этой неделе есть еще два примера великих святых, о которых нам Церковь предлагает вспомнить. Это преподобный Варлаам Хутынский, память которого приходится на 2 июля, на первую пятницу Петрова поста, и святитель Иоанн (Максимович), архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский. Это вот для меня удивительно разнесенные в историческом времени, но, по-моему, своей странностью, своей вот... они такие же странные, как апостолы, как Евангелие, они настолько не вписываются ни в какой исторический контекст, что, мне кажется, именно это их роднит. Они живут в каком-то ином измерении, в ином времени, в котором...

Протоиерей Максим

— Ну очевидно блаженные люди, да.

М. Борисова

— Да, в котором совершенно непонятно как, но все происходит так, как по их молитвам вот дает Господь. Но удивительно, почему именно Варлаам Хутынский. Ведь он же среди новгородских святых далеко не первый. Да, он где-то похож, вот его житие где-то похоже на житие преподобного Сергия, но как вот жития древних подвижников, скажем, то о чем писали исследователи русской святости, о том, что Северная Фиваида — вот эта вот монашеская, расцвет монашеской жизни в Русской Церкви очень схож и близок по духу с первыми веками монашества в Палестине, в Египетской пустыне — вот по, может быть, искреннему порыву, может быть, по незамутненному ощущению слова Божия и желанию его исполнить — я не знаю, как это назвать словами. Но они вот все, кто исследовали феномен монашеского внутреннего делания, все сравнивали эти два периода в разных совершенно исторических условиях, в разных климатических условиях, но какие-то по духу очень схожие.

Протоиерей Максим

— Ну дело в том, что времена, конечно, бывают разные. И бывают времена, когда и церковное общество, и вообще народ, находится в каком-то плавильном движении, когда все еще не устоялось, когда все еще только складывается. А бывает, когда все сложилось, когда все понятно, когда все закостенело, и при этом совсем не свято. И вот именно эта самая вторая ситуация, когда, например, понятно (вот я сейчас на примере Иоанна (Максимовича), когда понятно, каким должно быть святитель. Всем очевидно — это как бы наследник русского общества, там классика XIX — первой полвины XX века — все понятно, каков нам подобаше архиерей. И при этом, это все почему-то каким-то образом не ложится на сердце, например, тому же Иоанну (Максимовичу), приходится все ломать. А как ломать? Есть только один способ — это юродство. Это потому, что если ты просто прешь против системы, как танк, то ты попадаешь как бы, ну против системы еще никто не выживал — это тоже понятно. Даже будучи патриархом, систему сломать почти невозможно. Но будучи юродивым, будучи странным, будучи непонятным — непонятно, где ты шутишь, а где ты говоришь правду, где ты прикидываешься, а где ты на самом деле. То есть и поймать тебя особо нельзя и непонятно, то ли смеяться то ли плакать, и вместе с тем, вот только если, знаете, это не кривляние, не клоуничество, а если еще в таком человеке начинает действовать благодать, то есть если этот человек действительно является носителем Духа, то он способен перевернуть горы и оставить такой след в душах современников и потомков, что его действительно будут помнить столетиями. И причем поскольку это именно такое юродство, то есть это не прямо человек, который прославен в лике юродивых или блаженных, его подвиг нельзя повторить. Это будет смешно, ну как бы это будет какой-то позой, это будет выпендрежем. Все же понимают, что преподобный Иоанн (Максимович) — простите меня за это слово такое нехорошее, — он не выпендривался, он жил так, он этим жил. И то, что он этим жил, вот очень странно. Где вот эта грань между... Понимаете, Василий Блаженный не мог быть святителем, он был слишком юродивый. А Иоанн (Максимович) мог. То же самое касается Варлаама Хутынского. То есть вот эта странность, чудинка какая-то, она как раз и позволяет очень многое и говорить, и делать. Но только опять-таки тут дело не в революционности какой-нибудь, не в желании что-то сломать, а именно таким образом благодать Духа Святого находит себе путь к сердцам других людей и вообще всего общества и Церкви.

М. Борисова

— Ну мне кажется, что тут еще очень... Я по-другому, я другое слово найду, тоже не очень подходящее к святым. Если говорить о жизни святого Иоанна (Максимовича), там ведь не было ничего театрального. Вот все что было странного в этом человеке, оно вписывалось в то, что он жил в сумасшедшее время, абсолютно вывихнутое во всем мире.

М. Борисова

— Да.

М. Борисова

— Поэтому его странность на фоне того, что происходило... Ну как? Это же ведь он принял монашеский подвиг в 26-м году, уже в эмиграции. До этого он, как нормальный интеллигентный юноша из дворянской семьи, закончил юридический факультет Харьковского университета — то есть, казалось бы, ни чего такого импозантного и экстравагантного не было в нем. Ну, может быть, кроме того, что у него был, по-видимому, врожденный дефект речи, который так и остался с ним до конца жизни. Но вот дальше все вписывалось в немыслимый XX век, о котором многие сейчас знают очень схематично, но на самом деле это фантасмагория и безумство во всемирном масштабе. И когда в 34-м году его отправили в Шанхай, что он нашел, что там было — вот эти русские беженцы, которые бежали от гражданской войны, потеряв все на свете. Прибежали в Китай, в котором вообще все непонятно, который к европейской цивилизации никакого отношения не имеет, и нащупать там какую-то почву под ногами безумно трудно. Он умудрился их всех сплотить вокруг себя, каким-то образом наполнить их жизнь смыслом. Хотя, казалось бы, какой там может быть смысл, вот в таком бегстве — это даже не европейская эмиграция, в которой хоть какие-то корни, там хоть христиане живут. А тут вообще непонятно что.

Протоиерей Максим

— Только за Бога.

М. Борисова

— И дальше, и дальше, и дальше катится этот ком. Только они укрепились, как-то более-менее прижились в этом Китае, начинается мировая война, начинается весь этот ужас нового бегства: в результате после войны Китай становится коммунистическим и опять надо бежать. Куда? Вот они уже на краю земли. Они уже все теряли столько раз в своей жизни. И они никому не нужны, их никто не принимает. И тут этот странный человек отправляется в Вашингтон. Казалось бы, где Шанхай, где Китай...

Протоиерей Максим

— А где Вашингтон.

М. Борисова

— А где Вашингтон. И там — абсолютно никому не известный, без протекции, без ничего, в странном каком-то вот этом монашеском одеянии, с этой своей не очень внятной речью — он добивается того, что конгресс США принимает закон, позволяющий этим беженцам приехать в Штаты и получить какой-то вид на жительство. Это не укладывается в голове совсем. И потом: где монашеские молитвы и где вот это вот чудо, которое случилось совсем не в Церкви, а в Капитолии?

Протоиерей Максим

— Да, это вновь то, о чем мы говорили — про образ святости, про ту картинку, которую юноша, всматривающийся в жизнь, может пытаться себе нарисовать. Куда Господь позовет, там и надо быть святым. Большинство святых поступали так, как они поступали, потому что по-другому не могли. Вот это тоже удивительная тайна. С одной стороны, мы свободны в своем выборе, а с другой стороны, мы поступаем так, как будто у нас этого выбора нет. И неслучайно поэтому мне сейчас почему-то вспомнилась история Авраама и Лота. Помните, когда их пастухи стали между собой конфликтовать и ссориться, они решили разделиться. Старший патриарх Авраам и его племянник младший, Лот, договорились: если ты налево, я направо. Вот и тогда Авраам говорит Лоту: выбирай, куда ты пойдешь. И Лот выбрал, пошел, и Авраам пошел в другое место. А Лот пошел в Содом, потому что земля содомская была особо... Почему Авраам так поступил, почему он предоставил право выбора Лоту? Потому что, когда ты не выбираешь, ну как бы за тебя выбирает Господь. Господь дает тебе то, что Он считает нужным тебе дать. И поэтому я не думаю, что святитель Иоанн (Максимович) выбирал, куда ему: может, в Австралию поехать, или в Вашингтон, или, может, в Канаду? Нет, он поехал туда, куда он мог поехать, и именно там через него Господь совершил это чудо. И сейчас, вступая в начало Петровского поста, празднуя память Всех святых и таких замечательных святых, о которых мы сегодня говорили, давайте сами ощутим себя членами Единой Святой Соборной Апостольской Церкви, которая начала свое бытие в день Святой Троицы и Пятидесятницы, Сошествия Святого Духа на апостолов, и продолжает являть себя Духом Святым все эти тысячелетия. И самое удивительное — продолжает являть себя в нас. Постараемся быть достойными носителями этой благодати Божией.

М. Борисова

— Спасибо огромное за эту беседу. Вы слушали программу «Седмица». С вами была Марина Борисова и наш сегодняшний гость, клирик Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский.

Протоиерей Максим

— Храни вас всех Господь.