«Первая волна русской эмиграции: Россия за пределами России». Исторический час с Дмитрием Володихиным

У нас в гостях был историк, исторический публицист, руководитель образовательных и просветительских проектов Фонда исторической перспективы Александр Музафаров.

Мы говорили о русской эмиграции первой волны, которая образовалась в ходе Гражданской войны, а также в первые годы после неё. Александр рассказал о масштабах Русского исхода, о том, почему люди уходили и каким образом, и почему для Советской России это стало колоссальной и невосполнимой потерей.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас уже было несколько передач, посвященных столетию Русского исхода или, как его иначе называют, Великого исхода, то есть эмиграции из России в последние годы гражданской войны. Самое крупное событие — это, конечно же, эвакуация Русской армии Врангеля из Крыма в ноябре 1920 года. Но сегодня мы будем говорить не об этом. Русский исход — это не только корабли Черноморского флота Врангеля, которые увозят беженцев из Крыма в Константинополь, это гораздо более значительное явление, можно сказать, масштабное явление. И касается оно разных областей России, касается оно разных морей, разных сухопутных границ, поскольку исход представляет собой процесс покидания России тысячами, если не миллионами людей на протяжении многих лет, с 1917 года по середину 20-х — явление поистине масштабное, оно породило Россию за пределами России. И в некоторых случаях даже говорят, что Россия, которая образовалась в Европе, в Соединенных Штатах, в Китае, в Латинской Америке, то есть совокупность общин русских эмигрантов, была в большой степени Россией, чем та страна, которая приняла в качестве названия аббревиатуру РСФСР, а затем СССР. И вот именно об этой России за пределами России мы сегодня и поговорим. Для этого мы пригласили в студию специалиста по данному вопросу, руководителя просветительских и образовательных программ Фонда исторической перспективы, известного историка и исторического публициста, Александр Музафарова. Здравствуйте.

А. Музафаров

— Здравствуйте.

Д. Володихин

— Ну что ж, попробуем для начала очертить масштабы явления. То есть мне приходилось слышать разные цифры: от людей левого мировидения — пятьсот-шестьсот тысяч человек, которые покинули Россию; от людей правого мировидения — два миллиона. Леонид Петрович Решетников говорил о двух с половиной миллионах. Вот недавно на большой конференции в Симферополе, посвященной тому же событию, 100-летию исхода, прозвучала цифра «три миллиона». С вашей точки зрения о каких масштабах Русского исхода можно говорить, какие из этих цифр наиболее правдоподобны?

А. Музафаров

— Надо учесть, что в годы гражданской войны, в годы революции, разрухи, конечно, никакого точного учета этих людей не было. Первую попытку оценить масштаб русской эмиграции предпринимает международная организация Красного Креста в 1920 году, и вот по ее данным за границей на положении беженцев оказались миллион сто тысяч человек — это минимальная оценка. Почему, потому что, во-первых, эмиграция продолжалась и после 1920 года; во-вторых, я напомню, что Европа в этот момент тоже лежит в таких полуруинах после Первой мировой войны. И более того, на базе, на месте бывших Османской, Австро-Венгерской империй образуются молодые государства, у которых множество своих проблем, и учет вот людей, которые на их территории, это не самая главная проблема. То есть реально, конечно, число было гораздо больше. Во-вторых, надо учесть, что большевики изменили границы нашего государства: Советский Союз признал независимость Финляндии, Советский Союз признал независимость балтийских республик.

Д. Володихин

— Ну а еще даже до того периода, когда страна стала называться Советский Союз, еще в эпоху РСФСР.

А. Музафаров

— Да, при ее признании независимости Финляндии, Польши, Прибалтики, передача Турции Карской области Российской империи. И сейчас вот есть город Карс, застроенный совершенно русскими домами, но живут там турки. И согласие на оккупацию Румынией Молдавии, Бессарабии — то есть изменились границы страны. И на этих территориях тоже оказались люди, и далеко не все из них захотели стать гражданами вот этих вот новых независимых государств. Потому что надо отметить, что государства эти были во многом националистичны, и далеко не все из них признавали за русскими право быть своими гражданами. То есть, в общем, по оценкам большинства специалистов, масштаб Русского исхода, масштаб первой волны эмиграции, людей, покинувших Россию, составляет где-то от двух до двух с половиной миллионов человек. Надо учесть, что эмиграция из Советского Союза продолжалась и после окончания гражданской войны. Во-первых, советское правительство само высылало людей, которых считало неудобными для себя...

Д. Володихин

— Ну «философский пароход» знаменитый.

А. Музафаров

— Да, знаменитый «философский пароход». Ну, кстати, пароход там был не один, а два, то есть там был эшелон людей, которых высылали. Плюс были не столь массовые, одновременные высылки, но они тоже были. Я напомню, что в советском уголовном кодексе были две высших меры социальной защиты: первая была расстрел, а вторая — высылка за пределы СССР. И эта мера тоже применялась: лишение советского гражданства и высылка из СССР. Вы знаете, эту меру советская власть применяла вплоть до 70-х годов XX века.

Д. Володихин

— Ну, конечно, и еще к тому же на Дальнем Востоке говорить об установлении твердой границы — переходило много народа.

А. Музафаров

— Совершенно верно. Более того, Китай, я напомню, в это время переживает эпоху сражающихся губернаторов, и там вообще никто не вел учет, строго говоря. То есть поэтому речь идет о миллионах людей.

Д. Володихин

— Ну вот давайте мы поговорим не только о количественных параметрах, но и о качественных. Ведь, насколько я понимаю, лишь очень незначительная часть тех, кто оказался элементом Русского исхода или Великого исхода, это военнослужащие. То есть, конечно же, допустим, в составе Русской армии Врангеля и экипажей Черноморского флота врангелевского несколько менее ста тысяч ушло военнослужащих — офицеров, нижних чинов, генералитета, адмиралов одних около двадцати человек — конечно, около тысячи человек, ну по более оптимистичным подсчетам, около двух тысяч человек на Севере. Конечно же, армия Колчака, Семенова, которые переходили китайскую границу, тоже счет идет на тысячи, может быть, на десятки тысяч. Ну и эскадра Старка, которая ушла с Дальнего Востока в 1922 году — это тоже тысячи людей. Но вот как ни старайся, ну в лучшем случае можно натянуть ну двести, ну двести пятьдесят тысяч, условно говоря, рядовых бойцов, офицеров, генералов, я думаю, что даже до трехсот тысяч не дойдет. А остальные-то откуда? Или, может быть, я что-то неправильно оцениваю?

А. Музафаров

— Нет, это оценки совершенно близки к истине. Можно отметить, что действительно Белая армия не составляла большую часть белой эмиграции. То что белый эмигрант это бывший белый офицер, который обязательно офицер, да, по советским таким представлениям...

Д. Володихин

— Генерал еще, может быть.

А. Музафаров

— Да, генерал, по советским представлениям, который вот оказался за рубежом — ну это такой советский пропагандистский миф. Потому что считалось, что обычному человеку за границу уходить незачем. Но было два обстоятельства. Кто покидал Россию? Те, кто не мог примириться с тем, что Россия, собственно говоря, уходит на дно, не захотел оставаться под властью большевиков. И вот здесь тоже очень интересный момент: где была Россия в 20-м году, вот с теми, кто уходил, или с теми, кто на каждых перекрестках кричал о мировой революции «земшарной республики Советов»? Еще кто кого покинул.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, советская Россия — это Россия? Или территории Белого Крыма и Дальневосточного государства, также белого, это в большей степени Россия? Вопрос не такой уж простой, как может показаться.

А. Музафаров

— Безусловно. Хотя бы потому, что красные не называли себя представителями русской или российской государственности. Они кричали о начавшейся мировой революции, о построении вот этой «земшарной республики Советов», всемирной коммуне, то есть там никто о том, что вот это Россия, не говорил. Потом жареные петухи запели свои песни и заставили их это говорить. А пока нет. Поэтому вот корабли Врангеля, корабли Старка это такие, знаете, шлюпки, спущенные с тонущего корабля исторической России, в которых спасались те, кто оставался. И, как и во всякой такой эвакуации, действовало правило: женщины и дети садятся первыми. И среди белоэмигрантов большую часть людей составляли люди совершенно мирные, да, то есть кто это был? Во-первых, это были те слои общества, которым советская Россия, советская власть объявила войну на уничтожение — то есть это представители образованных слоев старого общества. Это были инженеры, интеллигенция, врачи, профессора, интеллектуалы, священники...

Д. Володихин

— Да, значительная часть духовенства.

А. Музафаров

— Священники, учителя — это те, кого здесь брали в заложники, так сказать, ну в рамках красного террора, и расстреливали, у которых выбор был: либо уйти за границу, либо с высокой вероятностью погибнуть, потому что шла кампания по их уничтожению по классовому признаку. Конечно, значительную часть эмиграции составляло казачество, которое хорошо помнило расказачивание эпохи товарища Троцкого. И казаки уходили целыми куренями, целыми станицами. Вот и здесь выбор был не сословный, а выбор нравственный. Мне доводилось читать мемуары одного из казаков, который оказался в эмиграции в Персии, и вот он описывает, что в 20-м году он служил военным советником при персидской армии, и он пишет, что вот в 20-м году моя служба Персии кончилась, и я мечтал бы вернуться в Россию, но я не могу смириться с тем, что в России правят люди, поправшие Бога, царя и все что мне дорого, поэтому я остался.

Д. Володихин

— Ну что ж, среди тех, кто остался, был и знаменитый русский композитор, блистательный исполнитель музыкальных произведений — Сергей Васильевич Рахманинов. И за рубежом он написал несколько замечательных произведений. Одно из них — «Три русские песни» — в отрывке прозвучит сейчас на нашем радио.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня у нас в студии известный историк, исторический публицист Александр Музафаров. Мы обсуждаем с ним судьбы России за пределами России — иными словами русская эмиграция первой волны, которая образовалась в ходе гражданской войны, а также в первые годы после нее, то есть в конце 10-х в начале 20-х годов. Ну вот здесь мне хотелось бы напомнить, что действительно огромное количество людей, которые в жизни могли ни разу не взять в руки оружия, оказались за пределами страны. И это не только члены семей офицеров или иных военнослужащих. Из Петрограда уходили через карельскую границу с Финляндией по льду Финского залива огромное количество людей, уходили через страны Прибалтики, через границы с Польшей люди уходили, через сибирскую границу в огромном количестве — и эти процесс были массовыми. Да в 1917 году, пока еще железные дороги исправно работали, те железные дороги, которые вели в страны Европы, совершенно официально, легально по ним уехало значительное количество людей, которое не могло примириться ни с февральским вооруженным переворотом, ни тем более с октябрьским. То есть, в общем, кто-то уходил нелегально, а кто-то вполне законно, на глазах у властей. И власти потом схватятся за голову: кто уехал, и без кого осталась Россия. Но пока даже праздновали: от нас уходят наши враги.

А. Музафаров

— Изгнали буржуев.

Д. Володихин

— Да, помашем рукой, и скатертью дорога. Но давайте как раз на эту-то тему и поговорим. Вот скатертью дорога, изгнали буржуев. А кого, собственно, изгнали? Ведь Русский исход или Великий исход — это не только трагедия тех, кто ушел и остался без Отечества, это не только спасение для тех, кто избег красной расстрельщины, это еще колоссальная потеря для России советской, потому что она лишилась чудовищного количества специалистов в самых разных сферах жизни. Ну поговорим прежде всего о сферах, которые, так сказать, лежат на поверхности — сферы науки, технологии, инжиниринга. Ведь насколько я понимаю, между 1917 годом и 1922-м Россию покинуло огромное количество людей, которые были именно в этой сфере хороши, знамениты и знали свое дело наилучшим образом.

А. Музафаров

— Безусловно так. Надо отметить, что русский Инженерный корпус до революции был не очень большим по количеству, но великолепным по качеству подготовки. И потеря любого количества инженеров для страны, которая начинает развивать свою индустрию, была весьма серьезной, а потеря большого количества талантливых инженеров тем более. Ну простой пример возьмем — авиационного КБ Русско-Балтийского вагонного завода, который возглавлял Сикорский: из 75 человек, которые там работали, 40 оказались в эмиграции. Во главе с самим главным конструктором.

Д. Володихин

— Ну и что же прекрасная российская авиация в первые годы советской власти?

А. Музафаров

— В первые годы советской власти советская авиация выпускает по лицензии немецкие самолеты «Юнкерсы», английские самолеты «Де Хевилленд», скопированные пиратским образом. Советский разведчик это Р-1 британский «Де Хевилленд» DH9 и, собственно, ведет очень робкие разработки, что бы такого сделать. Талантливые конструкторы, которые остались здесь, не пользуются доверием советской власти, они постоянно арестовываются. Арестован Поликарпов, арестован Григорович, и работу под контролем следователей НКВД (вернее, простите, тогда еще ОГПУ) и в таких тюремных условиях создают самолеты. Но что интересно, вот если мы посмотрим, дореволюционная Россия, безусловно, уступала в некоторых аспектах европейским державам в авиационной сфере, да, но при этом у России были прорывы — то есть Россия могла создавать то, что никто другой не создавал.

Д. Володихин

— Ну вот самолет «Илья Муромец».

А. Музафаров

— Да, первый в мире многомоторный самолет, более того, применивший вообще схему, которую использует многомоторные самолеты до сего дня, первый русский самолет, который пытались копировать за границей, кстати, неудачно. И что создает советская авиация? Ничего подобного этапного. То есть вклад советской авиации в мировую начинается ну, наверное, в 50-е годы, когда действительно появляются некие оригинальные конструкции.

Д. Володихин

— Ну а вот то, что летало в Великую Отечественную войну? ЯКи, МиГи, ЛаГГи...

А. Музафаров

— Понимаете, здесь мы сталкиваемся с проблемой, что вот эти самолеты нам дороги, потому что наши деды на них...

Д. Володихин

— Сражались.

А. Музафаров

— Воевали, да. Но если объективно их сравнивать, это был все-таки такой полувчерашний день по сравнению с днем мировой авиации. Цельные деревянные конструкции истребителей — то есть тяжелые, не выдерживающие больших перегрузок, легко повреждаемые в бою. Слабые авиационные моторы. Слабые бомбардировщики. Самолет ИЛ-2, которой у нас стал символом победы...

Д. Володихин

— Летающий танк такой.

А. Музафаров

— Да, так сказать, по мнению современных историков, Олега Растренина, выдающегося специалиста, который изучил этот самолет досконально, историю создания — это самолет-эрзац, который приняли на вооружение — просто на безрыбье и рак рыба — он не удовлетворял требованиям военных в самом начале, он не удовлетворял им всю войну. И тем не менее нашим пилотам приходилось на нем летать, воевать и погибать. И побеждать. Но это было, как бы сказать, когда мы хвалим эту машину, мы выдаем нужду за добродетель. Это был эрзац нормального боевого самолета.

Д. Володихин

— Хорошо. В советской России осталось мало собственных кадров, приходилось опираться не только на остатки этих кадров, но и в значительной степени на чужую мысль в сфере конструирования летательных аппаратов. Ну а те, кто убыл — Сикорский и его люди, они-то как устроились за рубежом? Они-то потеряли от того, что они покинули Россию или приобрели? Ну кроме, конечно, тоски по родной земли.

А. Музафаров

— Понимаете, если вот такой типичный образ русского эмигранта — это вот, который рисовала советская пресса: это вот бывший офицер за баранкой парижского такси — у него все в прошлом, он тоскует, он слушает народную музыку и пьет «водка», да, и тоскует. Конечно, русские люди тосковали по родине, конечно, не всем удалось устроиться. Но очень многим удалось. И русские инженеры были среди тех, кто прекрасно влился в мировую инженерную элиту и очень много сделал для тех стран, где они оказались. Ну посмотрим пример Игоря Ивановича Сикорского. Начал он с того, что в Америке преподавал математику. Потом собрал небольшую сумму и с такой же компанией таких же отчаянных эмигрантов они создали авиационную фирму. Они снимали курятник: в одной половине там квохтали куры, в другой стояли кульманы и собирался первый самолет. Построили один самолет, потом другой, потом его фирма развернулась, и Сикорский добивается прорыва, когда создает пассажирские летающие лодки, и это стали первые такие пассажирские серийные авиалайнеры, способные пересекать океан — то есть это был прорыв. Потом, казалось бы, в начале 40-х Сикорскому говорят: ну вот, мистер Сикорский, все замечательно, вы достигли успеха, вы награждены там золотой премией Международного союза авиастроителей, ваши самолеты замечательные, ну вот все, вам вроде уже пора на покой. Он говорит: да-да, хорошо, я пошел на покой, только вот можно мне вот здесь, вернее не можно, а вот здесь, на своем заводе, я буду заниматься своей юношеской мечтой — вертолетами. И он создает первые в мире массовые серийные вертолеты. До сих пор президенты США летают на вертолете конструкции Сикорского, выпущенных на фирме «Сикорский» — это был еще один прорыв такой. И, конечно, окончательно на пенсию он уйдет в 60-е годы.

Д. Володихин

— Ну хорошо, хорошо.

А. Музафаров

— Он был не один такой. Давайте посмотрим.

Д. Володихин

— Вт вы сейчас продолжите перечисление авиаконструкторов.

А. Музафаров

— Да.

Д. Володихин

— А после этого еще перейдите на кораблестроителей, там ведь тоже было интересно.

А. Музафаров

— Ну замечательно, давайте. Вот я авиаконструкторов, чтобы просто закончить. Я напомню о Прокофьеве-Северском, я напомню о Михаиле Картвели — главном конструкторе фирмы «Репаблик», которая создавала лучшие истребители американской авиации в годы Второй мировой. А теперь давайте поговорим о кораблестроении. Символ предвоенной эпохи, такого прогресса эпохи Интербеллума — замечательный французский лайнер «Нормандия». Великолепный пароход, развивающий скорость до 60 километров в час, пересекающий Атлантику за четыре с небольшим дня. Великолепный, красивый лайнер, гордость Франции. Но гордость Франции была разработана руками русского инженера — штабс-капитан корпуса корабельных инженеров Владимир Юркевич. Он работал, окончил Санкт-Петербургский политехнический институт, поступил на службу в Морское ведомство, проектировал боевые корабли русского флота. В частности, он проектировал корпуса для линейных крейсеров класса «Измаил», которые большевики пустили под нож — почти готовые, стоящие на стапелях корабли, даже не стоящие на стапелях, они уже спущены на воду были.

Д. Володихин

— Просто продали на металл.

А. Музафаров

— Да, причем когда они продали на металл, и немцы увидели формы корпуса — у них вот такие были глаза, и они начали ее специально изучать, потому что это был прорыв в мировом кораблестроении. Юркевич разработал обтекаемую форму корпуса для судов большого водоизмещения. Он был в составе Белого дела, он оказался в эмиграции во Франции. И поначалу он работал рабочим на заводе «Рено». Но узнав, что компания «Женераль Трансатлантик» собирается строить новые лайнеры, он предложил им свои услуги и предложил свою форму корпуса. Они проверили сначала на небольшом лайнере, он оказался на редкость удачным. И тогда Юркевич проектирует «Нормандию». Потом он работает во Франции, он работает в Германии, он переезжает работать в США, и по его проектам было построено более сорока прекрасных судов. Бульбовый нос Юркевича, который обеспечивает огромным судам возможность плавать быстро и экономит массу топлива и энергии, является сейчас общепринятым в мировом крупнотоннажном кораблестроении.

Д. Володихин

— Ну вот мы прошлись по авиационной промышленности, прошлись по кораблестроителям. Ну а то, что относится к промышленности металлургической, химической, к тому, что, в общем-то, является основой индустрии по современным понятиям, там тоже что-то было? Мы сейчас поговорили о авиационном секторе промышленности, о кораблестроении, но ведь были еще знаменитые архитекторы, были люди, которые вообще развивали образование инженеров за рубежом, получив когда-то образование русских инженеров.

А. Музафаров

— Да, скажем, был замечательный ялтинский городской архитектор Краснов. Он строил замечательные дома в Ялте, он строил Ливадийский дворец — вот этот самый знаменитый дворец, символ Ялты, дворец императора Николая II, дворец, в котором проходила Ялтинская конференция — это его работа. После эмиграции он оказался в эмиграции, он оказался в Сербии. Он не остался в Крыму, не поверил ласковым посулам Михаила Фрунзе, Землячки и прочих...

Д. Володихин

— Те, кто поверил — легли в землю.

А. Музафаров

— И тем самым спас свою жизнь. Значит, он оказался в Белграде и там он начинает строить. Он проектирует и строит очень много. Он строит дома, он строит королевский дворец, он строит церкви, он строит художественные галереи. Но самое главное, он выработал тот стиль, которому сербская столица следует до сих пор. Вот стилистически старый Белград лишь выполнен в том, как его замыслил Краснов — это вот такая легкая форма славянского модерна. Замечательные по своей конструкции здания, замечательный облик, который восхищает тех, кто посещает сербскую столицу, во многом создан трудами русского архитектора. Давайте вспомним еще про братьев Лебедевых. Это была очень интересная пара: старший брат был профессором Санкт-Петербургского политехнического института, и занимался вопросами двигателей внутреннего сгорания автомобильных и авиационных, а младший брат был предпринимателем, который строил автомобильные и авиационные заводы. Вот Ярославский моторный завод, нынешняя опора российского автомобильного двигателестроения — это завод Лебедева. Знаменитый Таганрогский авиационный завод, который выпускает сейчас летающие лодки для нашего флота — это завод Лебедева. Братья Лебедевы оказались в эмиграции во Франции. Так вот старший из них долго преподавал во французских вузах, был награжден академической медалью Французской республики, а потом уехал в Южную Америку и там, в Аргентине, создал собственную политехническую школу, ну основал. Его пригасили как основателя университета технического, он его создал, до сих пор там почитается как основатель во многом аргентинской инженерии. То есть имя этого человека там хорошо известно.

Д. Володихин

— Ну что ж, вот на этой ноте, на ноте повествования о детях России, которые за пределами России оказались людьми великими, выдающимися личностями, вот на этой ноте мне приятно будет напомнить, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы ведем разговор о России за пределами России. Мы расстаемся с вами, дорогие друзья, буквально на одну минуту и вскоре вновь встретимся в эфире.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И наш замечательный гость Александр Музафаров, известный историк, исторический публицист, руководитель просветительских и образовательных программ Фонда исторической перспективы, просвещает нас по поводу того, как жила русская эмиграция и как много потеряла советская Россия, оттого что эти люди оказались за ее пределами. Ну мы поговорили о интеллигенции технической — об инженерах, об ученых, конструкторах, но ведь советская Россия лишилась также и людей гуманитарной сферы — историков, философов, социологов, поэтов, писателей, композиторов и так далее.

А. Музафаров

— Безусловно, эти люди были особенно не ко двору советской России. Можно вспомнить историю с «философским пароходом», на котором этих людей специально из России высылали — они здесь не нужны. И вот Россия, советская Россия потеряла, мир приобрел очень много. Надо отметить, что русские ученые, русские, оказавшиеся за границей, не утратили ни бодрости духа, ни приверженности к своим занятиям. Как только прошел первый шок эмиграции, создаются эмигрантские научные общества, институты, где продолжаются исследования по русской, скажем, и мировой истории — как историку мне, скажем, ближе говорить об истории. В Белграде создается Русский институт под покровительством короля сербов, хорватов и словенцев Александра, создается Русский институт, где ведутся исследования по истории славянства, по истории России, где идут исследования по истории Византии. Один из выдающихся русских византинистов, Андрей Васильев, уезжает из Советского Союза и, по-моему, начинает работать в Югославии, а в США уже издает свою фундаментальную монографию «Готы в Крыму», которая является вот одним из таких фундаментальных трудов по истории и Крыма, и вообще Византийской империи определенного периода. Можно вспомнить замечательного историка Георгия Владимировича Вернадского, который создает целую школу русистики в США и является одним из авторов многотомной истории Древней и Средневековой Руси, одного из самых подробных трудов на эту тему. И что интересно, в советской России этими темами в это время не занимаются вообще. Потому что, я напомню, что до 34-го года в Советском Союзе вообще запрещено преподавание истории.

Д. Володихин

— Ну не то чтобы запрещено...

А. Музафаров

— Ее просто нет.

Д. Володихин

— Но действительно, ее перевели в некое общее преподавание общественных наук. И, в общем, само это преподавание по целому ряду позиций, ну, мягко говоря, оставляет желать лучшего. Желающие проверить могут обратиться к учебникам того времени.

А. Музафаров

— Да, совершенно верно. И там эти работы продолжаются. И, скажем, в той же Сербии если смотреть на развитие гуманитарной науки, то вся она вышла во многом из Русского института. Потому что ученых такого уровня в Сербии до этого никогда не было, ну будем надеяться, что когда-нибудь еще будут, но не при столь трагических обстоятельствах. Если говорить о литературе, то советскую Россию покинули очень многие выдающиеся русские писатели. Потерю писателей большевики ощущали особенно остро, некоторых они пытались заманить обратно.

Д. Володихин

— Ну Алексей Николаевич Толстой поддался. Нельзя сказать, что его жизнь складывалась счастливо. Первое время, находясь в советской России, он подвергался травле, и был рискованный момент, когда мог встать к расстрельной стенке. Некоторые из вернувшихся встали-таки к ней. Алексей Николаевич в данном случае сумел защититься, но это, можно сказать, счастливое исключение.

А. Музафаров

— Счастливое исключение. А главное, давайте посмотрим, что же он написал в Советском Союзе: то есть один недописанный роман «Петр Первый» и, собственно, все. И вот если мы посмотрим...

Д. Володихин

— «Аэлита».

А. Музафаров

— «Аэлита», по-моему, писалась еще в эмиграции. Надо посмотреть по датам, но, по-моему, начиналась она еще там. А если посмотреть на имена тех, кто работал за границей, то вот Бунин, Шмелев...

Д. Володихин

— Зайцев.

А. Музафаров

— Зайцев.

Д. Володихин

— Целое созвездие поэтов.

А. Музафаров

— Поэтов, да.

Д. Володихин

— Георгий Иванов, Адамович, Ходасевич. Да целое, в общем, созвездие. Ну из белых поэтов, например, там прославился, а в советской России был табуирован Туроверов.

А. Музафаров

— Николай Туроверов, совершенно верно, замечательный поэт. А Михаил Каратеев — автор замечательных исторических романов. То есть и причем вот так если сравнить, что писали писатели эмиграции на русском языке и что писали писатели советские — ну эти книги рядом на одну полку не поставишь.

Д. Володихин

— Ну да, кто бы там соревновался с Буниным, с Набоковым.

А. Музафаров

— Да, с Набоковым к тому же, да, то есть что можно поставить рядом. И даже да за весь XX век в общем, очень сложно сравнивать с появлением здесь, у нас, писателей сходного уровня. И это неслучайно, потому что большевики исходили из того, что писатель, инженер душ человеческих, это профессия, для которой нужно правильное литературное образование, а вовсе не талант, и писателей массово готовили: в Москве был Литературный институт, который пачками выпускал дипломированных писателей.

Д. Володихин

— Он и сейчас есть.

А. Музафаров

— Да. Но тем не менее, когда читаешь этих писателей 30-х годов, ну вот даже не очень понятно, на каком языке они пишут.

Д. Володихин

— Ну вот, собственно, о судьбах тех людей, которые вернулись. Мы вспомним, семья Марины Цветаевой оказалась в тяжелейшем положении — часть была репрессирована, сама Марина Ивановна оказалась во время эмиграции, в 41-м году, человеком бедствующим и покончила с собой. Но ведь это не единственный пример.

А. Музафаров

— Совершенно верно. Можно вспомнить вернувшегося, так сказать, Куприна, который вернулся фактически, как он сам говорил, в Россию умирать. И фактически единственное, что он здесь сделал, это умер. А можно вспомнить философа Льва Карсавина, который, в общем-то, не то чтобы хотел вернуться, просто попал к советской армии в 45-м году и умер в лагере.

Д. Володихин

— Ну Роберт Юревич Виппер...

А. Музафаров

— Да.

Д. Володихин

— Человек который эмигрировал в 1925 году и провел за рубежом, в Латвии много лет, преподавал в Риге, в тамошнем университете. И вернуться захотел, но не столько захотел, ему уже некуда деваться было: он 1859 года рождения, и когда советские войска входят на территории Латвии, у него два варианта: либо бежать дальше, либо согласиться на предложение советских властей: ну оставайтесь, оставайтесь, ну дадим мы вам работу, ради бога оставайтесь, вы целый академик. Ну, в общем, для, скажем, Бунина тоска по России на протяжении жизни была ужасающим бичом, но при всем том он ведь стал Нобелевским лауреатом. Для кого бы то ни было из его коллег на территории советской России в те годы это было в принципе невозможно.

А. Музафаров

— Безусловно. Потом надо отметить, что вот тоска по родине, которая у нас подавалась, скажем, как такая иссушающая страсть, для многих наших писателей русского зарубежья была творческим началом, и они сумели преобразовать ее в замечательные произведения. Посмотрите на произведения, скажем, Ивана Шмелева — да, они пропитаны любовью к России, но насколько замечательные эти произведения, насколько они глубокие. Найдите в русской литературе что-нибудь более светлое, написанное в ту эпоху, чем, скажем, «Лето Господне» или «Пути небесные» — это же замечательные образцы русской литературы. Или, скажем, возьмем ранний роман Набокова «Дар» — он написан под влиянием меланхолии, но как он написан, как он стилен, как он проникнут пониманием русской истории, а отчасти пониманием революции.

Д. Володихин

— Вот меланхолией и в какой-то степени ностальгией.

А. Музафаров

— Да. Но по определению это начало творческое, начало живое. А здесь могли писать, только прославляя великого вождя: вот через степь идет товарищ Сталин — нет нищеты, ни горя, ни забот.

Д. Володихин

— Ну в 30-е годы, да, стало суховато в отечественной литературе, тут не поспоришь, это правда. И надо сказать, что, в общем, тяжелый фактор потеря такого количества одаренных людей. Мы еще назвали далеко не всех. Там Гайто Газданов и Марк Алданов...

А. Музафаров

— Да, безусловно.

Д. Володихин

— Люди, которые за рубежом сделали множество потрясающих произведений. Ну вот, допустим, переведем разговор из сферы истории, философии, литературы, в другие сферы. Ведь и музыканты уезжали, и художники.

А. Музафаров

— Ну можно вспомнить Илью Ефимовича Репина, который остался в Финляндии — просто его дача оказалась на территории, признанной большевиками независимой Финляндией, он остался там. И посмотрите, еще один момент: его сын решил вернуться в советскую Россию. В советской России, где Репина почитали как великого русского художника, об этом говорили, да, но сына, который вернулся, обвинили в шпионаже в пользу уж не помню кого и расстреляли.

Д. Володихин

— Ну что ж, хотелось бы напомнить также человека, о котором мы сегодня уже говорили, это Сергей Васильевич Рахманинов. И он творил и за рубежом, в частности, сейчас в эфире прозвучит отрывок из его именно эмигрантского периода произведения — Четвертый фортепианный концерт.

Д. Володихин

— Дорогие друзья, после этой замечательной музыки мне приятно напомнить вам, что у нас здесь светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы с известным историком, историческим публицистом, руководителем просветительских и образовательных программ Фонда исторической перспективы, Александром Музафаровым обсуждаем исторические судьбы России вне России — русской эмиграции первой волны. Что ж, пожалуй, стоит поговорить о том самом очевидном, что я приберег напоследок тем не менее. Самое очевидное — это, собственно, эмиграция военная. Она не была наиболее многочисленной, мы уже об этом говорили, обсудили все это, но все-таки она была достаточно солидной. Вот хотел бы поставить вопрос очень, может быть, неудобный для национального самосознании, но ставить его надо. 1941 год — начинается Великая Отечественная войны, гитлеровцы вторгаются на территорию нашей страны, и руководят армией и флотом, ну скажем так, те, кто ею руководят на тот момент. И, в общем, 1941 год и 42-й год — это эпоха отступления, отступления, которое сопровождалась тяжелыми потерями, нанесением контрударов, ну в частности наступление советских войск под Москвой, но в принципе все то, что происходило на фронте до Сталинградской битвы, оно выказывало то, что военному руководству не хватает опыта, не хватает опыта и кругозора, не хватает образованности. Так вот задам вопрос рискованный, но важный. Допустим, удалось бы каким-то образом удержать офицерство, генералитет, те десятки, я повторяю, десятки адмиралов, которые оказались за рубежом, в строю советских вооруженных сил. Как вы думаете, 41-й год очевидно прошел бы уже не столь трагически? Я говорю не только о тех, кто мог дожить до 41-го года, но еще и об учениках опытных, искусных, хорошо образованных военачальников, которые могли бы войти в состав военной элиты советской России.

А. Музафаров

— Надо отметить, я вот просто чтобы подтвердить ваш тезис, приведу цитату из советского документа — это директива Ставки Верховного главнокомандования по поводу поражения Крымского фронта весной 41-го года. И там черным по белому написано: главная причина поражения фронта — это полное непонимание его командующим, генералом Козловым и его подчиненными природы современной войны.

Д. Володихин

— Можно добавить: сами признали.

А. Музафаров

— Да, это вот трезвая оценка. Главная проблема советской армии в 41-м году —это, конечно, колоссальная некомпетентность командного состава. Об этом, в общем, писали и в неподцензурных мемуарах и советские военачальники, и это не было случайностью, это было следствием целенаправленной большевистской политики. Ведь большевики не просто, так сказать, потеряли тех, кто ушел за границу, они еще тщательно вычистили из армии тех, кто остался.

Д. Володихин

— Ну значительная часть действительно оказалась у расстрельной стенки.

А. Музафаров

— Можно сказать, что по концу гражданской войны в составе Красной армии было около тридцати тысяч бывших офицеров русской армии.

Д. Володихин

— Офицеров, генералов.

А. Музафаров

— Да. Значит, к началу Отечественной осталось шестьсот, остальные были вычищены и многие расстреляны. Кто остался? При этом 12% советских командиров на 41-й год, по советским же оценкам, по советским же данным, не имели военного образования вообще. То есть человека призвали в военкомат, навесили ему командирские петлицы — иди, командуй. А как? Ну как...

Д. Володихин

— Человек имеет высшее образование в какой-то сфере. И считают, что ну добавим командирские курсы, и это сделает из него офицера.

А. Музафаров

— Нет, курсы, это курсы были окончены все-таки четвертью состава. А вот 12% не оканчивали даже курсов.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, это уже масло на хлебе, а кое-где и хлеб без масла.

А. Музафаров

— Да. Значит, если мы говорим о уровне компетенции, он, конечно, сильно упал. Конечно, армии очень не хватало компетентных, профессиональных, хорошо обученных генералов, офицеров, нижнего командного состава. И потеря многих талантливых военачальников, которые оказались за рубежом. Ведь давайте посмотрим на некоторые образцы, так сказать, тех офицеров и генералов, которые оказались за рубежом. Я приведу вот три примера. Первый — конечно, начнем вот с Антона Ивановича Деникина, да, — человек с методичной, хорошей подготовкой, окончивший Академию генштаба, ветеран русско-японской войны, с отличием прошедший Первую мировую, на которую он вышел командиром полка и закончил командиром армейского корпуса.

Д. Володихин

— Заметим, во время Луцкого, он же Брусиловский прорыв, Деникин отличился одним из самых ярких и волевых военачальников.

А. Музафаров

— Безусловно. И то что он, смотрите, сумел в условиях революционного хаоса стать создателем Добровольческой армии, очень много говорит о его военных и организаторских способностях. И этого командира здесь нет. Другой командир —генерал Беляев, он в эмиграции оказался в Парагвае вместе с группой русских офицеров. И парагвайское правительство охотно пригласило этих военных себе на службу, потому что в Парагвае намечалась война с Боливией за земли Чако, где тогда подозревали наличие нефти. И Боливия в два раза больше Парагвая, в три раза сильнее, а тамошнюю армию обучали бывшие офицеры немецкого рейхсвера. То есть вот генерал Беляев и его подчиненные — это бывшие офицеры русской армии — сумели эту войну для Парагвая выиграть. Они разбили, так сказать, вот этих боливийцев, обученных и командуемых немцами, одержали победу. В честь многих этих офицеров до сих пор названа улица столицы Парагвая. Памятник генералу Беляеву является одним из самых почитаемых в Парагвае, его помнят. Или другой совершенно, так сказать, эпизод. На одном из американских кладбищ есть могила, на которой начертано буквально следующее: ротмистр российской императорской армии, майор албанской армии, бригадный генерал итальянской армии. То есть человек, да, оказался в эмиграции, но он нашел себя как воин. И, безусловно, это энергичный человек, это человек, как хорошего начальника вряд ли бы его приглашали на разные службы. То есть он так хорошо командовал обороной Албании в 40-м году, что победившие итальянцы пригласили его к себе на службу. То есть это настоящий человек войны, человек поля боя. И это было то, чего советской армии, конечно, не хватало. И надо учесть, что, конечно, многие люди, воевавшие в Первую мирную войну, они до Великой Отечественной, может быть, уже и не дожили, были уже в преклонных летах, но они бы, конечно, могли бы передать свой опыт новым поколениями командиров.

Д. Володихин

— Прийти в училища военные, стать преподавателями.

А. Музафаров

— Да, они могли бы учить так, как это нужно, и мы бы имели к 41-му году совсем другу армию, армию, не страдавшую от некомпетентности. Ведь трагедия 41-го года, когда я говорю, что советские командиры были некомпетентными, я никоим образом их не обвиняю, это не их вина, это их беда. Это были храбрые, преданные Отечеству люди, которые сражались геройски, но неумело, и отсюда несли страшные поражения. В военном деле храбрость очень редко может компенсировать отсутствие профессионализма.

Д. Володихин

— Ну вот в качестве примера попадание в «котел» множества не дивизий даже, а армий под Брянском и Вязьмой в 1941 году.

А. Музафаров

— Там даже не армии, там два фронта попало, собственно, Резервный и Западный фронт.

Д. Володихин

— Не полностью, но около сорока дивизий в целом. И что получается? Получается, то что это был результат ошибки командования, а не чего-либо иного. И современные военные историки четко говорят: вот не смогли определить направление удара немцев и понесли поражение, в силу того что немецкое командование переиграло. Переиграло за столом, до начала сражения.

А. Музафаров

— Ну вообще, когда читаешь документы и материалы 41-г года, видишь очень такой интересный момент, что советское командование часто даже просто не понимает логику действий немцев. То есть немцы же играют в какую-то игру, а советский игрок, сидящий на противоположной стороне шахматной доски, просто не понимает, во что с ним играют.

Д. Володихин

— И потом, конечно...

А. Музафаров

— Научились, но какой ценой.

Д. Володихин

— Да, в 43–44-м годах уже.

А. Музафаров

— В 44-м уже научились у немцев выигрывать эту игру, но какой ценой.

Д. Володихин

— Вот именно.

А. Музафаров

— Учиться приходилось на поле боя тем, кто сумел на этом поле боя выжить, а за учебу платили жизнями наших предков. Это великая трагедия, которая была бы гораздо меньше, если бы армия не лишилась выковываемого веками профессионального офицерского корпуса.

Д. Володихин

— Ну я бы даже сказал, что в некоторых случаях это были бы не преподаватели военных учреждений, это были бы действующие командиры.

А. Музафаров

— Да безусловно.

Д. Володихин

— Вот примеры. В 1912 году лейтенантский чин получил, за два года до Первой мировой, Николай Николаевич Машуков, через восемь лет он был контр-адмирал. Прошел Первую мировую, гражданскую, воевал, был еще молод, то есть контр-адмирал он получил вот у Врангеля в 1920 году. Он был начальником штаба тех военно-морских сил, которые дотащили беженцев из Белого Крыма до Константинополя и впоследствии до Бизерты. Он оставил, ну вынужден был оставить военное дело. Во Франции он уже как не военный человек, а получивший хорошее образование уже французского образца, сделал отличную карьеру. Вот этот человек на Балтике или на Черном море в 41-м году, наверное, пригодился бы. А для него не было возможности работать по своей специальности. То есть тут и он вынужден был переквалифицироваться, может быть, мечтая быть военным моряком и в дальнейшем, и страна, которая его потеряла, лишилась блистательного военачальника.

А. Музафаров

— Ну можно вспомнить балтийского лихого командира «Новик» Гаральда Графа, который, без сомнения, бы дослужился бы до генеральского чина к началу Второй мировой. И он бы командовал, конечно, эсминцами Балтфлота по-другому в начале войны.

Д. Володихин

— Ну да.

А. Музафаров

— И многих-многих других. Но наибольшие потери в этом плане понесла, конечно, русская авиация. Потому что в хаосе гражданской войны погиб и был уничтожен весь архив АвиаРМа — то есть весь архив опыта русской авиации, накопленный за Первую мировую войну. Значительная часть русских летчиков оказалась в эмиграции, включая командующего, первого авиационного генерала русской армии Вячеслава Михайловича Ткачева. Он с мизерным числом аэропланов, которыми располагала армия Врангеля, умудрялся сдерживать красных. И даже в красных академиях изучали пример, как двенадцать «Де Хевиллендов» Ткачева вдребезги разнесли кавкорпус товарища Жлобы — как пример действия авиации против конницы. Безусловно, он был командовал авиацией Советского Союза или России по-другому. И подготовил бы, наверное, лучших учеников, чем те, кто взлетали с пылающих аэродромов в 41-м.

Д. Володихин

— Ну что ж, это, надо сказать, трагедия и для тех, кто ушел, и для тех, кто остался. Просто размеры этой трагедии и ее двоякость, то есть те тяжелые потери, которые понесла страна, радостно расставшаяся с миллионами прекрасных работников, хорошо образованных людей, блистательных военных, они, на мой взгляд, до сих пор не до конца осознанны. Об этом еще говорить и писать. И, на мой взгляд, правильно было бы, если бы эта страница, то есть Великий исход и жизнь русской эмиграции, стал бы не только страницей нашего разговора на радио, но и страницей учебников. Это должно войти в учебные курсы и в школе, и в высших учебных заведениях. А сейчас время нашей передачи подходит к концу. Мне остается, дорогие радиослушатели, поблагодарить от вашего имени Александра Музафарова и сказать вам: спасибо за внимание, до свидания.

А. Музафаров

— До свидания.