
У нас в гостях был настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино священник Григорий Геронимус.
Мы говорили о том, почему люди иногда уходят из Церкви и о том, что может способствовать их возвращению. Разговор шел о христианском воспитании детей: как помочь ребенку обрести веру и не потерять её по мере взросления. Отец Григорий размышлял над смыслом евангельского призыва быть «ловцами человеков», и как современный христианин может исполнить эти слова.
Ведущий: Константин Мацан, Марина Борисова
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии Марина Борисова...
М. Борисова
— И Константин Мацан.
К. Мацан
— Добрый вечер. В гостях у нас сегодня священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино. Добрый вечер.
Иерей Григорий
— Добрый вечер. Здравствуйте.
К. Мацан
— Отец Григорий, хотелось сегодня поговорить о явлении не очень распространенном, но, может быть, из-за этого не слишком осмысленным у нас, в нашей православной среде. И последние вот месяцы появились некоторые такие ну что ли рассказы о своем пути некоторых молодых людей. Это молодые люди из православных семей, которые были в детстве крещены, которых мама за ручку водила в храм, которые ходили в церковноприходские воскресные школы. А потом где-то к подростковому возрасту выяснили, что никакого особо религиозного чувства у них нет и, как обычно бывает в подростковом возрасте, поставили вопрос ребром: чтобы родители от них отстали, предоставили им возможность самим решать, ходить или не ходить, — как правило, ходить перестали, ну и, соответственно, размышлять на темы, которые связаны с Церковью, тоже перестали. Но вот не очень часто, но появляются некоторые рассказы молодых людей, которые потом либо в институте, либо на какой-то уже работе столкнулись с молодыми людьми — православными, неофитами, которые пришли к вере сознательно и во взрослом возрасте, и которые полны вот этого неофитского энтузиазма, со всеми его плюсами и минусами. И посмотрев на них, пообщавшись с ними, вдруг получили какой-то повторный заряд — начали, хотя сначала, может быть, только самим себе, а потом и в разговоре с этими новыми своими друзьями обсуждать какие-то темы, касающиеся таких глобальных вопросов для верующего человека, начали снова перечитывать уже Священное Писание, жития святых — то есть для них начался какой-то вот такой странный период повторного неофитства или повторного обращения. Что это за феномен, насколько он важен, и насколько нужно разобраться, чего в нем больше, плюсов или минусов для такого вот молодого человека, который вырос в церковной среде?
Иерей Григорий
— Ну вы знаете, вот в том, о чем вы сейчас говорите, я немножко узнаю самого себя. Я, наверное, сам был таким молодым неофитом, который при этом вырос в семье священника. Причем христианское воспитание с детства, оно может быть таким разным, и иногда есть воцерковленные семьи, где вера ребенку навязывается, и навязывается не очень правильным образом. Одно дело, когда родители за руку приводят ребенка в храм и показывают ему красоту церковной жизни, красоту веры, красоту богослужения. А другое дело, когда его гонят в храм палкой (бывает и такое) — вот это очень опасно и очень вредно. Меня приводили за руку, мне родители давали очень много свободы. Но в нашей семье Церковь была всегда центром всего. Все решения, которые в семье принимались — и те, которые обсуждались, и те, которые не обсуждались, но это было видно — принимались, исходя из религиозных каких-то соображений, исходя из того, о чем говорит Евангелие: вот здесь Господь так говорит в Евангелии, значит, давайте поступим вот так. Мы это видели. В семье очень строго соблюдались посты — в семье постились у нас даже кошки, и гости, и дети. Мои родители считали, что никакой тут проблемы нет, и у нас вот сейчас постный день, постная трапеза, и дети будут питаться точно (ну грудное молоко пили там самые малыши, у нас была большая, многодетная семья), вот а дальше уже, когда переходишь за общий стол, ты ешь то, что дают за этим общим столом. И при этом я тоже, вот будучи воспитан в такой воцерковленной семье, я тоже переживал это молодое неофитство. Как это произошло? Когда я немножко подрос, я, как и многие другие люди, несколько охладел. Есть дети (может быть, вот как раз жертвы такого чрезмерного православного воспитания — в кавычках я говорю «православного»), которые просто уходят из Церкви, которые говорят: я подрос, теперь я самостоятельный, и больше вы меня палкой в храм не загоните. Я был не таким. Я по-прежнему был верующим человеком, я даже посещал храм, хотя многое в церковной храмовой жизни стало меня смущать, у меня стали возникать вопросы. Если раньше я, по доверию к родителям, принимал это совершенно как само собой, естественно, по-другому и быть не может, здесь я подрос, у меня возникли эти вопросы. И, слава Богу, что они возникали, потому что человек имеет от Бога свойство размышлять, Бог дал человеку разум, и мы должны им пользоваться. И ну, скажем, воцерковленность моя даже не исчезла (я никогда ни от чего не отрекался, я никогда не уходил из Церкви), но она что ли ослабла несколько: я посещал храм не каждое воскресенье, я перестал поститься в какой-то момент. И думал: нужно ли мне это самому? Я очень рано женился, венчался, пошел сразу работать, потому что надо было как-то эту семью мою молодую содержать. И вот при этом очень интенсивно как-то размышлял: что для меня Церковь, что для меня вера? Хотелось, чтобы то, что мне когда-то родители дали как дар, вот понять, нужен мне этот дар или не нужен, чтобы это стало моим собственным, уже не тем, что мне дано, а тем, что я сам в себе имею, сам в себе ношу. И вот в какой-то момент я после рабочего дня (я привык быть хулиганом, прогульщиком, тусовщиком в старших классах школы, а тут вот работа, рабочий день, расписание, график — мне как-то все это тяжело давалось) и такой утомленный... Я, правда, продолжал ходить в церковь, у меня был даже духовный отец, мне духовный отец говорил: это у тебя не тяжелая работа, на которую ты жалуешься и ноешь, это теплое местечко. Наверное, он отчасти был прав, хотя тогда я на него обижался, что он не понимает всех тягот моей жизни. И вот после этого «теплого местечка», утомленный, я как-то шел и увидел — были тогда какие-то книжные развалы, прямо на таких раскладных столиках продавали разные книжки — и там и про йогу там, и про что угодно, и в том числе лежали почему-то книжечки, брошюры такие, еще плохо изданные, митрополита Антония Сурожского. Я это имя очень хорошо знал, потому что в семье моих родителей это имя было окружено огромным почтением. Я знал, что когда приезжает митрополит Антоний Сурожский, еще в советское время, жизнь останавливается, все остальные хлопоты, обязанности уходят на второй план. Надо бросить все и ехать на эти встречи — так поступали вот взрослые, мои родители, их друзья. И я знал, что это вот какой-то удивительный такой проповедник. И я подумал: ну вот почитаю-ка я, куда это ездили мои родители, кто это такой, о чем он говорит. Мне попалась книжка, которая называлась «Вниду в дом Твой». Сам митрополит Антоний рассказывал, что когда он особым, чудесным образом был обращен к вере, когда он четырехлетним мальчиком впервые прочитал Евангелие и ощутил, что Христос стоит с ним в одной комнате. Вот это его перевернуло, вот этот непосредственный опыт переживания близости Христа. Вот он говорит: Бог тогда меня поймал, потому что я открыл Евангелие и выбрал для себя самое короткое, Евангелие от Марка, а оно было написано как раз для таких, как я, таких, какой я тогда был. И вот здесь, наверное, я тоже немножко поймался, потому что эта беседа митрополита Антония Сурожского, «Вниду в дом Твой», она обращена как раз к людям, которые только-только задумываются о вере. Вот мое положение было именно таким парадоксальным: я вырос в Церкви, но тут я бы как бы еще входящим, мне надо было самому этот порог переступить, а не чтобы меня кто-то за руку перевел. Я прочитал эту беседу — это меня поразило. Мне показалось, что это дало мне какое-то особое вдохновение. Вот что это такая глубина, такая мудрость, такая правда, которую я уж никогда не смогу предать и никогда не смогу «развидеть» — да, есть такой новый глагол в русском языке: вот ты чего-то увидел, и уже что с тобой ни сделаешь, а ты не можешь сделать вид, что у тебя не было этого опыта. И стал очень много читать. Я прочитал все, что смог найти, тогда этого было еще меньше, чем сейчас — записей, бесед митрополит Антония. И прочитал уже гораздо более сложное. Если бы я что-то другое, может быть, взял вначале, может быть, меня это так и не заинтересовало бы, и не восхитило бы. Но вот это меня перевернуло, вот эта беседа митрополита Антония. И интернет тогда был, я знаю, что русский, русскоязычный интернет, объемом четыре гигабайта — весь русскоязычный интернет. Вот я в этом русскоязычном интернете где-то нашел фотографию семисвечника и собора в Лондоне, и вот настолько я был этим увлечен. И, конечно же, я читал не только самого митрополита Антония, я перечитал Евангелие, я перечитал и носил все время с собой Библию. И именно стал таким неофитом — со всеми, как вы говорите, и плюсами, и минусами. Ошибки тоже делал: чего-то там требовал от своей жены, которая не готова еще была к этому, требовал от других людей, которые были рядом со мной, которые совсем были к этому не готовы. Сам в собственной неофитской жизни совершал какие-то, видел какие-то, как мне казалось, знаки, которые сейчас я бы, наверное, уже не расценил, как вот какие-то особенные — может быть, в этом была какая-то такая чрезмерность неофитская. Но горение было. И вот это горение неофитское, оно гораздо важнее, чем что-то другое. Привело меня это к тому, что я поступил в богословский институт, решил, что я хочу, чтобы моя жизнь была связана только с Церковью. Ну и потом стал сам священнослужителем. И я вот как раз был таким молодым юношей, о котором вы говорите, воспитанным в Церкви, несколько отошедшем, и бывшим этим самым неофитом. И знаю, что подобный опыт переживают очень многие. Кто-то, к сожалению, отходит на несколько — не на шаг, как я, а на три шага, и все равно возвращается. Есть такие, которые отходят на много шагов. Чаще всего это связано вот как раз с тем, о чем я сказал — когда в детстве не за руку водили и не приглашали, а заставляли из-под палки — вот это очень плохо. Или пугали. Есть такие православные родители, которые пугают детей: если ты сейчас это не сделаешь, попадешь в ад, Бог тебя накажет. У тебя, вижу, там черти тобой овладели. Это ужасно. Вот никогда нельзя допускать таких ошибок. Вот если будет такое, в кавычках, «православное» воспитание, скорее всего человек подрастет и убежит от этого не на шаг, не на два, а прочь, куда только сможет. Чудо будет, если он потом вернется. Но многие все-таки, отходя на шаг, на два, на три, возвращаются и переживают это самое неофитство. Это прекрасно: вера становится не предложенной тебе, а твоей собственной.
М. Борисова
— Но в том, что вы рассказали, все-таки нет столкновения с другим неофитами. Тут интересен еще вот этот момент, когда молодому человеку легче воспринять какие-то вещи из уст своих сверстников или людей чуть старше себя, нежели от, может быть, гораздо более умудренных духовным опытом, но более взрослых людей. Но насколько вот эта вот искра проскальзывает именно оттого, что человек сталкивается с людьми? Вот он относится к Церкви и к вере как к чему-то привычному и обиходному, и вдруг он сталкивается с людьми, для которых это открытие. И вдруг он как бы их глазами видит то, что кажется ему таким привычным и, может быть, даже скучным.
Иерей Григорий
— Ну вы знаете, тут вот мне вспоминаются два разных высказывания. Одно — это древнее монашеское присловье. Кстати, тоже у митрополита Антония впервые об этом прочитал. Присловье такое: никто не может прийти к Царствию Небесному, если не увидит отблески света этого Царствия в глазах другого человека. А другое слово, которое мне сейчас вспомнилось, это то, что говорила мать Мария Скобцова, она говорила: христианство или огонь, или его нет. И вот, к сожалению, мы очень часто живем в такой теплохладности — это слово из Священного Писания, в Апокалипсисе говорится: ты не холоден ни горяч. Когда вот вера становится рутиной, привычкой, образом жизни, мы относимся к такой субкультуре православной, каким-то образом одеваемся, выстраиваем свой график, свое расписание, вот таким образом, по воскресеньям в храм ходим. И тогда можно, к сожалению, сказать: христианство не огонь, его нет. А вот когда огонь есть, когда человек горит этим, то неважно, это ребенок, это юноша или это старец — вот он этим горит, и другой может от этого загореться, может увидеть в его глазах отблески света Царствия Небесного. И вот если такое соприкосновение возникает, то вот тогда и возникает огонь в другом человеке, подлинное христианство, поначалу неофитское. Я знаю одного мальчика из воцерковленной семьи, он не делал ничего такого особенного, это мальчик, школьник. Он участвовал в одном проекте, он не проповедовал никак специально, но он просто вот как-то жил этой верой, он сам был таким горящим. И совершенно светский руководитель этого проекта пришел и сказал: «Я хочу креститься. И вы знаете, к вере меня привел этот мальчик. Вот это как-то произошло без видимой проповеди. Я просто увидел, как он этим горит, я тоже хочу быть христианином». Так что это может быть и мальчик, и юноша, и старец тоже, и возраст тут, мне кажется, не имеет большого значения. Если ты горишь этим огнем, ты его можешь передать кому-то другому. Если ты в ком-то увидел этот огонь, ты можешь им загореться. Но вот христианство должно быть этим огнем. Неофитство — это особый период, когда этот огонь играет. Но вот даже костер мы разжигаем — сначала как-то один у него этап горения, потом другой, потом третий. И в итоге все-таки должно какое-то быть ровное пламя, да, если мы хотим костер, нам не надо, чтобы это там был пожар, нам не надо, чтобы это было тление, а нам нужно, чтобы этот огонь нас грел, согревал. И вот таким огнем должно быть наше христианство. Но пройти нам всем, наверное, надо через этот период неофитства. И всем надо бы нам так жить, чтобы христианство было не рутиной, а огнем.
К. Мацан
— Священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». У нас как-то в программе был человек — многодетный отец, очень глубоко церковный человек, который, когда мы с моей коллегой допытывались, как же он воспитывает детей в вере, ответил, говорит: я, — сказал он так искренне, — не могу ничего говорить о том, как я воспитываю детей в вере, потому что у меня такое ощущение, что я себя-то до конца пока не воцерковил. Как я могу пытаться воцерковить детей, когда я сам не чувствую себя церковным человеком вот как-то вполне. При том что человек живет церковной жизнью, и это очень важная для него идентичность...
Иерей Григорий
— Очень импонирует такая позиция.
К. Мацан
— С другой стороны, что такое вполне — тоже какое-то такое возникает, какое-то рационализация. Но вот мне очень мысль эта запала. Действительно, не детей в вере воспитывать, а себя воцерковлять. Потому что это очень совпадает с тем, что, как правило, мы говорим о воспитании, что оно только примером дается и что все вытекающее. С другой стороны, очень легко этой мыслью как бы вообще с себя снять задачу ну какого-то ведения ребенка: вот главное, чтобы я сам молился, сам какие-то вещи соблюдал, читал, жил глубоко религиозной жизнью, насколько я могу, а ребенок подтянется. И вовсе как бы отказаться от задачи что-то сказать, привести, вот то самое, за руку, без насилия. Вот что вы об этом думаете, как здесь искать какую-то золотую середину?
М. Борисова
— В «Парсуне» на канале «Спас», где гостьей была Надя Михалкова, там зашел разговор как раз о христианском воспитании детей и когда вообще стоит предоставить ребенку самому идти в храм ему или нет. Она сказала, что мы это все проходили в пятилетнем возрасте, когда ребенок заявил, что вообще она не тварь дрожащая, а право имеет сама, и ей это право было предоставлено. Но, говорит Надя, через три недели я поняла, что, если это будет продолжаться, она вообще перестанет туда ходить, поэтому нужно было применить родительскую власть. И после этого она, говорит, теперь ходит по собственной воле, она говорит: мне нравится.
Иерей Григорий
— Стараться надо, конечно, воспитывать детей так, чтобы посещение храма и вообще все аспекты христианской жизни были для них не обязанностью, а радостью. Не нудной какой-то обязанностью, а правом. Чем младше ребенок, тем больше, так сказать, насилия по отношению к нему мы можем применить. Пока ребенок грудной младенец, мы его спрашивать не будем, мы его возьмем на руки, физически как бы заставим, без согласования с его волей, принесем его в храм, будем причащать. И малышей мы причащаем, иногда они могут и у Чаши заплакать. И вот здесь мы еще не считаемся, потому что его свободная воля еще не окрепла, но чем он становится старше, тем больше мы должны считаться с его свободной волей. И своим старшим детям я говорю: для меня может быть большим расстройством, что ты очень давно не посещал храм, это меня очень огорчает, мне кажется это очень важным. Но ты поступи как хочешь. Старшим детям я в этом смысле даю свободу. И, мне кажется, это очень важно. Бог нас сотворил свободными, и мы, люди, не имеем права свободу друг у друга отнимать. Если человек достиг совершеннолетия, то тем более уже тут никакого принуждения не должно быть, оно может дать обратный эффект: чем больше мы принуждаем, тем больше подросток будет сопротивляться. Мне вот как-то сейчас вот с моими младшими детьми удалось, мне кажется, вот к этому прийти, потому что они у меня просятся: а когда мы пойдем в храм? Они поход в храм воспринимают как праздник, не как что-то такое нудное: придется. А в храме они увидят своих друзей, в храме особая торжественная, радостная обстановка, в храме они смогут причаститься, они знают, что это очень большая радость. И вот они просятся: мама, я себя буду хорошо вести, я не буду в храме разговаривать, только возьми меня в храм. И мы стараемся поддерживать именно такое понимание у детей. Такая позиция, что я сам только учусь, она, мне кажется очень праведной, она мне импонирует. Потому что, когда человек говорит: я все знаю, у меня есть ответы на все вопросы, я уже сам вообще всего достиг, все умею, и все понял, и все осознал — это очень опасная такая позиция. А когда человек говорит: я сам пытаюсь разобраться, я сам иду, вот смотри на то, как я разбираюсь, то в этой позиции гораздо больше правды и гораздо больше смирения. Иногда действительно бывает такое, что человек немножко перебарщивает. Я, например, вспоминаю такой случай. Привел одного нашего прихожанина к викарному архиерею, потому что хотел представить этого нашего прихожанина, чтобы он занял некоторую церковную должность. Очень достойный человек, доктор наук, очень уважаемый. Я говорю: Владыка, вот познакомьтесь, там такой-то, хотел бы его предложить вот на такую церковную должность. Владыка говорит: ну расскажите немножко о себе, вы человек верующий, воцерковленный? Он говорит: ну я не могу себя называть воцерковленным, я только стремлюсь, только иду. Значит, по моим сведениям, это человек за пятьдесят последних лет не пропустил ни одного воскресного богослужения. И ну он вот по такому преувеличенному смирению говорит: ну какой из меня воцерковленный, я только стремлюсь, только иду. И потребовалось некоторое время, чтобы разрешить это образовавшееся недоразумение. Человек занял эту должность, и некоторое время очень успешно на ней трудился, пока такая была возможность. Поэтому смирение всегда лучше, чем гордыня и ощущение, что я все знаю, я все понимаю. Воспитываются дети, конечно, примером больше, чем словом и атмосферой, я бы сказал, больше, чем примером. Вот какую атмосферу мы создадим вокруг себя, в такой атмосфере и будут расти наши дети. Если они будут видеть, что эта атмосфера христианская, что она пропитана любовью к Богу и любовью к другим людям, и смирением в том числе, то они будут расти в этой атмосфере, ей дышать, ей питаться, напитываться, и создаваться этой атмосферой, формироваться этой атмосферой.
М. Борисова
— Но как бы человек ни воспитывался, и в какой бы семье, в какой атмосфере он ни жил, мне кажется, что, вот вы вспоминали владыку Антония Сурожского, у него целый сборник его проповедей назван одним словом — «Встреча». Он очень много говорит о том, что для человека важно не просто уверовать, ему нужно встретиться со Христом. И как происходит эта встреча, это настолько индивидуально, что сколько людей, столько историй. Поэтому пока человек сам лично с Богом не встретится, вот этого огня, о котором вы говорите, наверное, от него ждать не приходится. То есть он может совершенно искренне — я сталкивалась с людьми, которые, будучи ну крещеными там в детстве, их потихоньку бабушки какие-нибудь, тетушки крестили в советское время, потом шла большая-большая совсем другая жизнь. И они, сталкиваясь с нами, вот неофитами там образца конца 70-х — начала 80-х, у нас происходили какие-то безумные разговоры. Потому что они говорили, что религия — это замечательно, и Церковь — это очень хорошо. И вообще Евангелие всем нормальным людям надо прочитать хотя бы один раз, без этого вообще ничего непонятно в этой жизни. Но это вот такое замечательное человеческое изобретение.
Иерей Григорий
— Если бы Бога не было, Его следовало бы придумать.
М. Борисова
— Да, да. И их невозможно было никаким образом сдвинуть с этой позиции. А для нас это была оторопь, потому что мы тогда были все наперечет, и каждый вот прошел вот этот опыт личной встречи, с этого, собственно, у всех все так или иначе начиналось. И объяснить человеку было ничего невозможно. Это как человеку, который никогда не влюблялся, ему никогда не объяснишь, что бывает любовь с первого взгляда — ну он не пережил этого. И что делать, как найти общий язык? И стоит ли его вообще искать? В особенности если человек вырос в церковной среде вот с этим убеждением, что это очень здорово, быть христианином хорошо, но это как бы вот от традиции, от того, что было в семье, а личной встречи у него так и не случилось.
Иерей Григорий
— Ну без встречи, разумеется, христианства быть не может — это аксиома. Но эта встреча действительно происходит очень по-разному у людей. У кого-то это чудо, как у апостола Павла, когда Господь ему явился особым, сверхъестественным образом. Или почти то же самое произошло с тем самым мальчиком Андреем — будущим митрополитом Антонием Сурожским, когда Христос ему явился во время чтения Евангелия. Кто-то встречается, вот действительно будучи ребенком в православной семье: его принесли в храм — он встретился, он увидел образ Распятия — это произошла эта встреча. Он спрашивает: мам, что это, Кто это? Ему говорят о Христе — вот эта встреча. Она происходит не только по-разному, но и на разных уровнях. Когда мы причащаемся, мы верим, что мы подлинно встретились со Христом. Когда мы пришли в храм, поучаствовали в богослужении, мы верим, что мы подлинно встретились с Богом, потому что Он обитает в храме. Когда мы были крещены, мы подлинно встретились со Христом. То есть участие в таинствах, участие в богослужении — эта встреча происходит. И не надо думать, что только мистический опыт это есть встреча. Встреча может с чего-то другого начаться. Она может быть как такое, постепенным таким приближением, на разных уровнях она может произойти. И участие в таинствах — это тоже очень глубокий уровень. И в какой-то момент — да, у человека может произойти мистический опыт, когда он вот непосредственно встречает Бога, когда он понимает: сейчас я нахожусь в Его присутствии. И это опыт, который является чудом, которое происходит всегда, когда есть воля, с одной стороны, самого человека — человек готов, он открыт к тому, чтобы этот опыт с ним произошел, без этого это не может с ним случиться. И, с другой стороны, есть воля Божия на то, чтобы этот опыт произошел. Его нельзя, этот опыт, вызвать искусственно. И мы не можем сказать, что люди, которые не пережили мистический опыт, вот они какие-то неправильные христиане, их нет. Они ждут, они открыты к этой встрече. Это похоже на любовь действительно. Вот юноша или девушка знают, что любовь существует, читают там рыцарские романы, имеют какие-то свои романтические представления, а в какой-то момент они это переживают. Но они знали о том, что такое любовь и раньше, до того, как они это пережили, до того, как они встретили жениха или невесту и полюбили его всей душой, всем сердцем. Вот и здесь вот предчувствие этой встречи, и уже эта встреча, она есть даже до того, как мы пережили какой-то особый мистический опыт. Но приходит такой день, когда Господь дает и это тоже пережить. Если мы этого ждем, этого хотим и к этому готовы.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино. В студии моя коллега Марина Борисова и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. У микрофона моя коллега Марина Борисова и я, Константин Мацан. В гостях у нас сегодня священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино. А мы заговорили об этом понятии — встреча и том религиозном опыте, который в этой встрече содержится. И от одного священника, тоже у нас в программе, слышал такую мысль, причем как-то впроброс, как нечто само собой разумеющееся, что человек вообще каждые пятнадцать лет свои отношения с Богом переосмысливает. Это не значит, что отказывается от предыдущего, но это значит, что накапливается опыт, и в какой-то момент ты как будто прорываешься на какой-то другой этап, может быть, в какую-то иную меру, в иное качество ты вырастаешь отношений с Богом. Вот вы с таким видением согласны, вот в вашем опыте это отзывается?
Иерей Григорий
— Мы, безусловно, как-то в жизни растем. И хорошо, когда этот рост есть, ну может быть с разной скоростью. Мне не приходило в голову именно такими мерить периодами, по пятнадцать лет, подумаю об этом, сейчас не готов так вот сходу сказать. Но в моей собственной жизни, конечно же, я вижу некоторые стадии. Вот там стадия возрастания в церковной семье, о которой я говорил. Стадия некоторого отхода, о котором говорил, когда я очень много думал, и некий шаг в сторону от церковности сделал. Стадия неофитства, которая у меня потом пришла — все то, о чем мы сейчас говорим. Учеба в богословском институте — это дало мне очень много новой интеллектуальной информации, которая, естественно, изменила мою духовную жизнь. Я там стал читать святых отцов, по учебе просто, знакомиться с догматикой церковной глубже, что-то, конечно, знал, но глубже, чем мне до этого приходилось — это изменило мою духовную жизнь. Потом уже служение в Церкви в качестве священнослужителя. Вот я в своей жизни некоторые стадии наблюдаю. Диаконство — одно, священство — другое, в священстве, когда священноначалие мне поручилось быть настоятелем строящегося храма — это третье. И это отражается на духовной жизни, на одни и те же вещи смотришь по-разному. Вот алтарник трудится в храме — ему кажется, что он наизусть знает богослужение, что он знает каждое движение, каждое слово, каждый взгляд, все что должно произойти в богослужении. Есть такие алтарники, такие зубры алтарного дела, они считают, что они знают все. Потом его вдруг рукополагают...
К. Мацан
— «Зубры алтарного дела» — я это выпишу себе, буду использовать.
Иерей Григорий
— Потом рукополагают такого человека, он становится диаконом, и оказывается, что он не знает ничего: ни куда встать, ни как повернуться, ни что сказать, ни что за чем идет — богослужение вдруг открывается ему совершенно с новой стороны. Ну наконец он стал диаконом, за год примерно освоил уже диаконское служение нормально, через пять лет он чувствует себя, повторюсь, зубром уже диаконского дела — он знает уже все. Его рукоположили в священники — он опять не знает ничего. Это такое знакомое ему уже дважды богослужение опять оказывается совершенно новым. И вот это касается не только священнослужителей, и для мирянина, конечно, тоже есть некоторые стадии, некоторые этапы в нашей духовной жизни. На каком-то этапе мы уделяем больше внимания посещению богослужения, на другом этапе мы богослужение посещаем реже, но больше занимаемся благотворительностью. На третьем этапе мы погружаемся в какое-то чтение душеполезное. У каждого из нас в жизни, мы постоянно развиваемся, что-то с нами происходит. Мы, как Григорий Богослов, да, размышлял: вот чем я был, тем я уже не являюсь, тем что я буду, тем еще не являюсь. Кто я есть? Я похож вот на реку — он стоял на берегу реки. Вот она течет — та вода, которая уж утекла, ее здесь нет, которая еще не притекла, ее тоже нет. Вот что, как же это все происходит? И действительно мы все в жизни такая движущаяся река, в которой есть определенные стадии. Ну вот про пятнадцать лет я подумаю.
К. Мацан
— Вот в моем вопросе есть еще один аспект, тоже, кстати, связанный с тем, о чем любил говорить владыка Антоний Сурожский, хотя не только он, и как раз вот связанное с теми рамками разговора, которые Марина вначале задала, что мы говорим в том числе, о, допустим, молодых людях, которые выросли в церковной семье, потом к вере охладели, а потом встретились, например, в институте с неофитами, христианами, своими ровесниками, и вот они-то и привели снова их к вере. Что здесь возможно? Здесь возможно, то что такой молодой человек, встретившийся с неофитами, приходит потом к родителям и говорит: вы верили неправильно, вы все мне неправильно говорили, вот настоящие христиане, вот я их встретил наконец-то. То есть человек свой прежний опыт обесценил тем самым, таким заявлением. И это близко к тому, к той ну не проблеме, а к тому явлению, на которое уже, с другой стороны, владыка Антоний указывал, что мы проходим стадии, и не нужно стадию предыдущую считать некачественной по отношению к новой. Это было некоторое накопление, то есть вот на том этапе моей жизни я вот так узнал Бога, как мог. И следующая стадия не отменяет предыдущую, а все аккумулированное ранее как бы вызревает, как некий плод, в новое качество, но без предыдущей стадии не было бы новой. Вот что вы об этом думаете?
Иерей Григорий
— Ну вот когда тезис, антитезис и синтеза — вот мы что-то приняли для себя, потом опровергли, а потом вдруг пришли к тому, что правда, она и здесь, и здесь, и она глубже и шире. Мне вспоминается, один диакон рассказывал, что у меня, говорит, мама, она неверующая, она некрещеная, ну по крайне мере вот, может быть, верующая, но некрещеная, не христианка, и она психолог. И этой маме в одном из храмов предоставляли кабинет, чтобы она так работала, будучи некрещеным человеком, она работала там психологом. И вот, говорит, я крестился, я стал неофитом, я стал молодым христианином, мне казалось: как это может быть? Почему этот настоятель такой вот отступник, вообще некрещеному человеку позволяет обрабатывать крещеных христиан. Вообще не развратит ли она их, же не крещена сама, как это может быть? Говорит, потом прошло несколько лет, я поумнел: какой же я был Павлик Морозов, о собственной маме так думал, какой же мудрый этот настоятель, который ее допустил. Вот да, на каком-то этапе мы можем отрицать, в неофитском порыве, и это как раз минус неофитства, когда мы легко отбрасываем то, в чем может быть ценность. А потом пройдет еще какое-то время, и неофитство сменится, придет, может быть, какая-то мудрость еще с этим, и ты по-другому взглянешь. Да, какие-то, может быть, были и ошибки, перегибы у моих родителей, но то, что они мне давали тогда, это тоже очень ценно. И они делали все, что могли, они делали, как умели. Да, может быть, где-то они там были чуть более строгими или чуть более формально что-то восприняли, что я сейчас воспринимаю уже не так формально, но зато они мне это дали, этот огромный опыт, спасибо им большое. Вот я думаю, что такая позиция является гораздо более христианской и правильной, чем позиция отрицания: вот, я единственный правильный христианин, ну еще несколько моих друзей, а все остальные верят как-то неправильно, нехорошо.
К. Мацан
— «А остальные не войдут в малое стадо».
Иерей Григорий
— Это такая сектантская позиция, горделивая, неправильная, которая должна преодолеваться.
М. Борисова
— Вы знаете, мне кажется, что мы вообще не очень склонны размышлять о роли неофитов в нашей жизни. Но в особенности люди, которые много лет живут церковной жизнью, как-то разница между такими церковными кругами что ли, если можно так сказать, вот поздней советской власти, когда все-таки Церковь была уже не жестко гонима, но в загоне, и которые, в общем, приходили в Церковь, которая была опутана какими-то цепями всевозможных запретов. И когда такие молодые люди в эту Церковь приходили, я помню, как нас берегли. Когда в этом, достаточно возрастном уже приходе появлялись какие-то молодые новые лица, нам очень помогали. И все ужасно радовались, что вот, казалось бы, не сегодня завтра церковная жизнь в этой стране вообще полностью заглохнет, и вот какие-то новые молодые люди появились — это для всех была такая радость. И мы это чувствовали, что к нам такое бережное отношение, как к неразумным, но любимым детям. А с другой стороны, вот несмотря на то, что тогда был чудовищный дефицит духовной литературы, очень сложно было то, что сейчас дается, в общем, считайте даром — то есть зашел в интернет, нашел любую там нужную тебе книгу, посмотрел, прочел, да еще послушал там какие-нибудь подкасты и какие-то беседы, и толкования, и проповеди — тогда все это давалось очень большим трудом. Поэтому мы были достаточно бессмысленны в плане вот интеллектуального развития, как вы говорите. Но вот этот вот порыв, духовный, он, как ни странно, было полезен не только нам. Ну я могу привести пример из собственной жизни. Мне посчастливилось на очень ранних вот периодах вхождения в церковную жизнь встретиться и близко сойтись с удивительной женщиной. Она жена священника, но о ней можно отдельную передачу делать, потому что это будучи подростком сама, она привела в храм и как бы не приучила даже, а приохотила к церковной жизни всех своих сестер и брата. В результате брат сейчас митрополит, сестра у нее монахиня в Пюхтицах, матушка, ее родная мать приняла постриг тоже перед кончиной. То есть, в общем, это удивительная совершенно семья. И мне, конечно, знакомство, общение с ней давало... Ну она духовное чадо отца Кирилла (Павлова), за советами ездила к владыке Зиновию (Мажуге) — то есть это удивительный, совершенно уникальный человек. Но я очень запомнила один разговор мой с ней. Ну я, естественно, ей рассказывала о свих переживаниях, там спрашивала советов. Она слушала, слушала как-то, и так как-то опечалилась, говорит: я слушаю тебя, так завидую, ты так горишь этим всем. Я не поняла тогда, то есть мне показалось, это так вот, ну такое смиренничество. Но я сейчас понимаю, что она имела в виду. То есть даже когда у тебя вот такой колоссальный духовный опыт собственной жизни, ты, когда сталкиваешься с этим бессмысленными юными горящими людьми, ты от них как бы подзаряжаешься. Но так ли это, как вы считаете?
Иерей Григорий
— Да, разумеется, когда человек, пусть делает даже какие-то ошибки, в чем-то еще не разобрался, все равно это, но при этом горит, это все равно очень здорово. А когда человек уже такой умудренный, но холод наступает, теплота уходит — вот это становится как-то больно, страшно и обидно потом. Дай нам Бог всем гореть. Мой папа, священник, он часто, у него было такое присловье, он маму спрашивал, они уже там жили много лет тоже вместе, он ее тем не менее периодически спрашивал: тебе со мной не скучно? Вот эта забота о том, чтобы было нескучно, это, мне кажется, очень здорово. Очень важно и очень нужно и очень здорово. Вы говорите, что эта удивительная женщина, с которой вы общались, она вот своих братьев, сестер привела к Христу, зажгла. Вот я сегодня говорил о подростке, который тоже обратил своего руководителя. А сейчас вспоминаю, у меня вообще был случай, когда трехлетняя девочка обратила всю свою семью. Они зашли в храм только по одному поводу: им надо было что-то передать своим знакомым, которые сказали: мы будем в храме. У них только это вот время было, когда они могли пересечься, какая-то техническая была необходимость, чтобы одни люди что-то передали другим. Зашли с ребенком. Ребенок потом к родителям пристал, говорит: а куда это мы заходили? А что это был за замок? А что там происходило? Ну это церковь, туда вот верующие люди ходят, нам туда не нужно. Я хочу опять пойти. И так она на своих родителей наседала, что они, значит, ее там через несколько воскресений: ну ладно, хорошо, хочешь — пойдем. Она видит, что дети причащаются, говорит: я тоже хочу причащаться. Ну ты некрещеная, это только крещеные причащаются. Я хочу креститься. В общем, эта трехлетняя девочка добилась того, что родители ее привели, она крестилась, потом крестились сами родители. Сейчас они наши прихожане и бывают почти на всех службах. Так что в разных возрастах такое чудо может произойти, когда один человек зажигает другого.
М. Борисова
— Ну что касается вот женщины, о которой я рассказывала, матушки Веры, светлая ей память, она брата своего, который ныне сам владыка, приучила таким образом. Тогда очень мало же было действующих храмов, и ехать нужно было там с пересадками, на перекладных там, на автобусе. Он ей ставил условие: я пойду с тобой в церковь, если ты меня на закорках на автобус донесешь. Она несла.
Иерей Григорий
— Подвижница.
М. Борисова
— Так что да, действительно, есть разные способы. Но мне-то интересно то, что сейчас в нашей церковной жизни вот это вот воздействие неофитов наших новых не очень чувствуется. И отношения к ним такого бережного и внимательного, как было к нам, я тоже не вижу. Может быть, это наша ошибка?
Иерей Григорий
— Я думаю, что это может очень сильно зависеть от каждой конкретной ситуации. И хотелось бы, чтобы мы все друг друга берегли: и неофитов, и наших прихожан, которые давным-давно с нами. И те люди, которые только впервые переступили порог храма, их даже неофитами не назовешь — все это люди, достойные любви, уважения и бережного отношения. И тем более, если кто-то уже стал христианином, уже входит в эту семью, то мы должны вспоминать слова Евангелия: жатвы много, а делателей мало. Вот этот пришел еще один делатель — обогрей его, дай ему возможность расцвести, быть здесь, не испугай его, не прогони его. Вот, мне кажется, это очень важно, мы должны об этом помнить, чтобы мы друг друга не травили, не пугали, не выгоняли, а берегли бы и оберегали бы.
М. Борисова
— А мы от них чему-то научиться сами можем, вот те, кто много-много лет уже в Церкви?
Иерей Григорий
— Ну, разумеется, разумеется, мы все друг от друга учимся. Вот этот вот молодой — молодой, может быть, не по возрасту — это, может быть, уже и зрелый человек может стать неофитом, вот этот вот неофитский подход, ревностный, горячий, для многих людей, которые уже немножко охладели, он может, как вы правильно сказали, подпитать. Вот глядя на этого человека, сам вдруг снова зажигаешься тем огнем, который в тебе уже немножечко подугас.
К. Мацан
— Священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Знаете, о чем хотел бы спросить. Вот потрясающая история, то что Марина рассказывает, про знакомую матушку Веру — как вот сестры все воцерквились, брата принесла, носила в церковь, и тот теперь митрополит. Очень согревающая история. И от одной знакомой я тоже слышал такую, знаете, фразу, что вот у нас там знакомая, дома не было телевизора у них уже много лет, и таких детей воспитали — там сын священник, дочка матушкой стала. И, с одной стороны, я понимаю, о чем идет речь, понимаю, как человек церковный. С другой стороны, я воображаю себе нашего слушателя, который, может быть, нецерковный, только присматривается к Церкви, мало знает о Церкви, и это звучит со стороны как, знаете: мы в нашу партию прибавили новых сторонников. То есть мы вот так друзей, детей и сестер, братьев, мы так работу построили, что они теперь с нами в нашей корпорации, мы вот прибавили количество наших единомышленников. То есть речь идет о каком-то завоевании людей вот в общину, что, как мы понимаем, не всегда напрямую связано с изменением вообще жизни или действительно с тем, что человек глубоко переживает свою веру, встречает Христа — по-разному бывает. Ну вот что вы об этом думаете, если понятна проблема, на которую я указываю?
Иерей Григорий
— Да, Господь апостолам говорил: идите, Я сделаю вас ловцами человеков. И вот эта задача — «ловить человеков», она в Церкви присутствует и сегодня. Мы должно стараться людей улавливать и христианство распространять, чтобы как можно больше людей к Церкви прибегало и сделалось бы ее чадами, и все наши семьи общинные, они таким образом росли бы — это заповедь, которая нам дана от Самого Бога. Но это не то же самое, что прибавим членов нашей партии. Потому что Церковь — это не партия. Церковь по какой-то внешней своей стороне, как один человек сказал, «кучка любителей византийской старины» — но это очень внешняя сторона. А по внутренней стороне Церковь — это небо на земле, это посольство Царствия Небесного здесь, на земле. Мы людей приглашаем не делаться членами партии, отстаивая земную какую-то повестку и какие-то земны интересы, а мы людей пригашаем начать жить, а не существовать. Мы людей приглашаем научиться жить любовью к Богу и к ближнему. Стать светом в этом мире, где света так не хватает, стать милосердием в этом мире, там где милосердия так не хватает, стать помощью и поддержкой для окружающих, которым эта помощь и поддержка нужна. И это совсем не то же самое, что приглашаем их стать членами партии, а есть у нас другие противоборствующие партии, вот кто кого победит, кто кого перетянет — вовсе нет. Мы приглашаем людей войти в Церковь и стать членами богочеловеческого организма, как Хомяков называл Церковь. С одной стороны, да, мы здесь, на земле, вот такое общество любителей византийской старины. Но, с другой стороны, Сам Бог приходит в это общество, Сам Бог питает нас Телом и Кровью Христовыми от участия в таинстве Евхаристии. И кто входит в Церковь, они не просто становятся людьми, поддерживающими тот или иной лозунг, а начинают действительно жить полной жизнью. И, конечно, мы стремимся, стараемся, чтобы таких людей было больше, а кто пришли, мы стараемся не потерять, чтобы они эту жизнь не потеряли.
К. Мацан
— Ну вот мне очень важно, то что вы говорите и о богочеловеческом организме, о том, что Бог, как верят верующие, Сам очень активен. И, может быть, в первую очередь именно Бог активен. Как тоже у нас в программе один священник, размышляя о вере, о приходе к вере, сказал: я считаю, что инициатива всегда за Богом. Вот инициатива, в любом случае, всегда за Богом. И мне кажется, что мы нередко, обсуждая вообще вопросы Церкви, веры, чего угодно, связанного с религией с христианской, как-то об этом забываем. Очень легко начать мыслить и о неофитах, и о нас, о семьях, в категориях таких технологий: правильно воспитывать, неправильно, что делать, чтобы люди приходили. И как-то сердцевина упускается — по крайней мере я так это часто в себе даже замечаю, в своих мыслях, — что вообще-то Бог действует, в первую очередь Сам.
Иерей Григорий
— «Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог», — так говорит апостол Павел о тех христианах, которых в те времена удалось привести к участию в церковной жизни. Я очень согласен с тем, что вы сейчас говорите. И действительно это очень важно помнить: я могу какие-то свои небольшие человеческие усилия предпринять, я могу сделать то или се, но главный принцип «не навреди». А действует, конечно, Бог. Главное не сделать что-то такого, что людей — Бог их призвал, а я их оттолкну. Есть такая история благочестивая (уж не знаю, это предание или на каких-то фактах основано), что вот паломническая группа собралась ехать в какой-то монастырь, и все сели в автобус. А одна девушка пришла как-то вульгарно одетая или даже бесстыдно одетая, там накрашенная или что уж, и все начали на нее там пшикать: ты такая-сякая, мы едем в монастырь к святыне, ты без платочка, вот в таком виде. Ну девушка обиделась, заплакала и ушла. И женщине, которая была инициатором всего этого «пшиканья», явилась Сама Пресвятая Богородица и сказала: десять лет Я ждала эту девушку, наконец вот она отозвалась. И Я ее ждала, что она пребудет в Мой монастырь, вот к той иконе, где Я изображена, а из-за тебя она не смогла сюда попасть, в Мой монастырь. И она, боюсь, что уже и не придет... Вот чтобы не стать нам таким препятствием, вот это очень важно.
М. Борисова
— Ну это как преподобная Мария Египетская, которая отправилась, говоря современным языком, в Иерусалим потусоваться. И чем все дело кончилось. Вот скоро Великий пост, будем вспоминать неоднократно ее житие. И, в общем, там достаточно такая похожая история, но с другим завершением. Но вы как раз заговорили о том, что все мы должны быть ловцами человеком. Так вот ловить то можно по-разному: можно в сети, а можно на удочку. Нам как ловить, в сети или на удочку?
К. Мацан
— Можно ряд продолжать: еще гранатой глушить, либо можно войти...
Иерей Григорий
— Я думаю, что разные люди могут и должны использовать разные орудия. Дух один, а даров у нас у всех много. И кто-то действительно миссионер — он вот прямо там выступает и говорит или проповедует и рассказывает о Христе. Кто-то священнослужитель при этом — и его проповедь с амвона раздается. Кто-то мыслитель, кто-то философ. А кто-то не имеет таких даров, и он просто сам горит, сам живет по-христиански. И, глядя на него, другой может пойматься — сказать: как удивительно живет этот человек, он какой-то светлый, у него какой-то особый взгляд, он всегда придет на помощь там, где это нужно или часто придет на помощь, он не врет, он решительный. И это тоже инструмент, да, чтобы ловить других — самим жить по-христиански. И вот каждый на своем месте, в своем деле, в своей профессии, в своей семье будем стараться жить по-христиански. А дальше уж Господь подскажет, какие особые инструменты нам использовать. А главный инструмент, он вот такой: жить по-христиански.
К. Мацан
— Мы уже движемся к завершению беседы, и не могу вас в конце не спросить. Вы произнесли фразу, что в Церковь мы зовем людей жить, а не существовать. То есть предлагаем им некий такой образ жизни, в которой человек предположительно живет, а не просто существует. Вот как вы эту разницу видите, в чем, как бы вы объяснили? Жить, а не существовать — это про что?
Иерей Григорий
— Я думаю, что каждый человек чувствует, что сейчас тянутся минуты моей жизни — эти минуты ничем особенным не наполнены. А вот сейчас я живу полной жизнью, сейчас мне действительно интересно (мы говорили сегодня, да, о скуке и интересе), сейчас мне не скучно, сейчас я живу. И полнота этого интереса, полнота этой жизни — это то, что дается Святым Духом. Пока не горит сердце действием Святого Духа, мы до какой-то степени все существуем. Когда сердце загорелось Святым Духом — это же не существование, это полнота жизни. Мы говорим, обращаясь к Святому Духу: «Царю Небесный, Утешителю, жизни Подателю...» — Он податель жизни, Он источник жизни. Пока нет этого, мы похожи на цветы, которые то ли в воде стоят, оторвали от земли, то ли в этой воде, может, даже пустили какие-то корешки, но все-таки не до конца. Живые, с одной стороны, цветы еще не завяли, а с другой стороны, полноты жизни нет, если цветок оторван от земли. Так и здесь — вот мы вроде живем, но не до конца. А когда мы укоренены в Боге, то тогда мы соединены с источником своей жизни, вот эта жизнь, она начинает в нас жить до конца. И тогда становится интересно, и огненно, и радостно, и Дух Святой подсказывает нам, куда нам идти и что делать.
К. Мацан
— Спасибо огромное за эту сегодняшнюю беседу. Напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» был священник Григорий Геронимус, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино. У микрофонов также были моя коллега Марина Борисова...
М. Борисова
— И Константин Мацан.
К. Мацан
— Спасибо. До свидания.
Иерей Григорий
— Спасибо. До свидания.
М. Борисова
— До свидания.
Деяния святых апостолов

Апостолы
Деян., 21 зач., VIII, 40 - IX, 19.

Комментирует епископ Переславский и Угличский Феоктист.
Здравствуйте! С вами епископ Переславский и Угличский Феоктист.
В мире немало преступников, негодяев, злодеев, да и просто дурных людей. Глядя на них, невозможно не задаться вопросом: а почему Бог позволяет им быть? Почему Бог не ограничивает то зло, которое они причиняют другим людям? Неужели Бог не в силах это сделать? Или, может, Бог попросту не видит? А, может, Бога и вовсе не существует? Ответы на эти вопросы нам даст та история, которая рассказана в 8-й и 9-й главах книги Деяний святых апостолов. Отрывок из этих глав звучит сегодня во время литургии в православных храмах. Давайте его послушаем.
Глава 8.
40 А Филипп оказался в Азоте и, проходя, благовествовал всем городам, пока пришел в Кесарию.
Глава 9.
1 Савл же, еще дыша угрозами и убийством на учеников Господа, пришел к первосвященнику
2 и выпросил у него письма в Дамаск к синагогам, чтобы, кого найдет последующих сему учению, и мужчин и женщин, связав, приводить в Иерусалим.
3 Когда же он шел и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба.
4 Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня?
5 Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна.
6 Он в трепете и ужасе сказал: Господи! что повелишь мне делать? и Господь сказал ему: встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать.
7 Люди же, шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя.
8 Савл встал с земли, и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск.
9 И три дня он не видел, и не ел, и не пил.
10 В Дамаске был один ученик, именем Анания; и Господь в видении сказал ему: Анания! Он сказал: я, Господи.
11 Господь же сказал ему: встань и пойди на улицу, так называемую Прямую, и спроси в Иудином доме Тарсянина, по имени Савла; он теперь молится,
12 и видел в видении мужа, именем Ананию, пришедшего к нему и возложившего на него руку, чтобы он прозрел.
13 Анания отвечал: Господи! я слышал от многих о сем человеке, сколько зла сделал он святым Твоим в Иерусалиме;
14 и здесь имеет от первосвященников власть вязать всех, призывающих имя Твое.
15 Но Господь сказал ему: иди, ибо он есть Мой избранный сосуд, чтобы возвещать имя Мое перед народами и царями и сынами Израилевыми.
16 И Я покажу ему, сколько он должен пострадать за имя Мое.
17 Анания пошел и вошел в дом и, возложив на него руки, сказал: брат Савл! Господь Иисус, явившийся тебе на пути, которым ты шел, послал меня, чтобы ты прозрел и исполнился Святаго Духа.
18 И тотчас как бы чешуя отпала от глаз его, и вдруг он прозрел; и, встав, крестился,
19 и, приняв пищи, укрепился. И был Савл несколько дней с учениками в Дамаске.
Будущий апостол Павел, как мы можем понять из только что прозвучавшего отрывка книги Деяний, был человеком весьма незаурядным: он был гонителем христиан, он деятельно поддерживал попытки иудеев уничтожить весть о Христе Воскресшем, он, пусть и опосредовано, но принимал участие в убийстве первомученика и архидиакона Стефана. Тогда, когда Павел ещё не был Павлом, а был ревностным фарисеем Савлом, он представлял угрозу для христиан, и именно об этом сказал в своей молитве Анания: «Господи! я слышал от многих о сем человеке, сколько зла сделал он святым Твоим в Иерусалиме» (Деян. 9:15). Наверняка христиане, знавшие Савла, могли бы задаться вопросом о том, почему Бог попускает этому человеку творить зло. Таким вопросом можно было бы задаться и в отношении других гонителей христиан, и, конечно же, много вопросов вызывает попущение Божие, из-за которого Господь наш Иисус Христос оказался пригвождённым ко Кресту.
Однако мы не видим, чтобы первые христиане задавали такие вопросы Богу. Они поступали иначе — они просто принимали всё как есть, что, впрочем, не мешало им испытывать опасения по поводу Савла.
История обращения будущего апостола Павла очень показательна: она свидетельствует, что Бог способен буквально в одно мгновение переменить весь образ мысли человека, нарушить все его планы, изменить круг общения, и даже само имя человека. В истории апостола Павла действие Божие было очень быстрым, хотя, конечно, не стоит забывать о предшествующем периоде подготовки к восприятию этого действия — такой подготовкой была вся жизнь святого апостола, и даже его страстное желание уничтожать христиан — это тоже определённый этап подготовки. Можно сказать, что Бог попускал будущему апостолу совершать ошибки и зло ради того, чтобы в будущем Павел стал тем, кем он стал.
Возможно, что и нам Бог попускает совершать наши грехи по этой же причине. Да, конечно, никто не сможет сравниться с апостолом Павлом, но у нас своя мера, и нельзя исключать, что к ней мы движемся в том числе и через впадение в те или иные грехи. То же самое можно сказать и о любом другом человеке: не исключено, что таков его путь к Богу и к святости. Хотелось бы, конечно, чтобы было как-то иначе — без злобы, без греха, без страстей, но, увы, человек искажён грехопадением, и зачастую нам необходимо дойти до своего предела, и лишь после этого мы становимся способны слушать и слышать Бога.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Христианские мотивы в фильме «Сталкер». Иван Перекатов

У нас в студии был режиссер, сценарист Иван Перекатов.
Разговор шел об истории создания и христианских аспектах фильма Андрея Тарковского «Сталкер».
Этой беседой мы продолжаем цикл из пяти программ о христианских смыслах в фильмах Андрея Тарковского.
Первая беседа с кинокритиком Львом Караханом была посвящена фильму «Андрей Рублев».
Вторая беседа с заместителем главного редактора журнала «Фома» Владимиром Гурболиковым была посвящена фильму «Солярис».
Третья беседа с киноведом Августиной До-Егито была посвящена фильму «Зеркало».
Ведущий: Константин Мацан
Все выпуски программы Светлый вечер
«Нравственные ценности и бизнес». Сергей Иванов

Гостем рубрики «Вера и дело» был исполнительный директор Группы компаний «ЭФКО» Сергей Иванов.
Наш гость рассказал о своем пути в предпринимательстве, как на его жизнь и отношение к работе повлиял приход к вере и как удается применять христианские ценности внутри компании и во взаимодействии с партнерами.
Ведущая программы: кандидат экономических наук Мария Сушенцова
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер! С вами Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы разговариваем с предпринимателями, экономистами, чиновниками о христианских смыслах экономики. Сегодня нашим гостем будет Сергей Иванов, исполнительный директор группы компаний «ЭФКО», православный предприниматель, автор Telegram-канала «Сергей Иванов из «ЭФКО». Добрый вечер, Сергей.
С. Иванов
— Добрый вечер.
М. Сушенцова
— Вы знаете, я начну, может быть, с необычного вопроса. Где-то в своих выступлениях или текстах вы упоминали о том, что многое из того, что вы сейчас имеете, вы захватили с собой из вашего сибирского босоногого детства, и не могли бы вы с нами поделиться, что особенно ценного вы взяли из этого периода своей жизни? Понятно, что все мы родом из детства, но тем не менее. И что мне особенно интересно: связана ли история вашего детства, ваш детский опыт с выбором пищевой отрасли, как своей основной траектории развития в дальнейшем?
С. Иванов
— Я до шестнадцати лет жил в Забайкалье, в Бурятии. Вообще, мы потомки семейских старообрядцев, но вера закончилась, оборвалась на прабабушках, бабушки уже были советские, а вот моя мама опять вернулась в Церковь. Нас как будто бы прабабушка Аня наша благословила в Московский Патриархат пойти, потому что это была та ветвь, где попов не было – беспоповцев, без священников. И вот наша семья к вере пришла тридцать лет назад примерно. Я до шестнадцати лет жил в Бурятии, потом уехал в Новосибирск, в Академгородок, и как будто бы дальше у меня началась такая дорога «убегания», то есть ты живешь в очень тупиковом селе и у тебя одна мечта – оказаться в большом каком-то городе. Я мечтал сначала в Улан-Удэ уехать, а потом, когда узнал про Новосибирск, то о нём стал мечтать. И вот ты едешь, едешь, едешь, и в какой-то момент так увлекаешься этой гонкой, ты себя сравниваешь с городскими, и ты всегда понимаешь, что ты в этом сравнении проигрываешь, потому что они больше театров посещали, больше музеев видели, и ты их в этом не догоняешь, это формирует такой как бы комплекс. А потом, наверное, в пандемию это произошло, я девять месяцев провел в Белгородской области рядом с нашей штаб-квартирой в Алексеевке, и я впервые оказался на такое длительное время опять в деревне, и это запустило какие-то очень сильные, если честно, процессы внутри меня, я вдруг понял, что то немногое хорошее, что во мне есть, что отклик находит, что мне силы даёт как-то двигаться по жизни, оно на самом деле всё из деревни. А что именно? Ну, во-первых, деревня русская, она очень сильно изменилась. Она далека, наверное, от тех образов пасторальных или каких-то нарисованных, но всё равно есть что-то, что её сохраняет даже сегодня, например, отношения между людьми. В деревне сосед ближе родственника, потому что, если у тебя что-то случилось, ты первым делом к соседу пойдёшь. И соседские отношения могут быть разные, они могут быть напряжённые, вы можете мало общаться, но вот помощь, взаимопомощь и сопереживание соседу – это необсуждаемая вещь. Вот так живёт, так формируется община, когда ты про другого думаешь всегда, не забываешь о нём. И вот этот элемент деревенской жизни, когда ты просто не можешь не подумать о близком, то, что называется сопереживанием, сочувствием, соучастием, вот этот элемент нашего культурного кода или то, что Достоевский называет «всемирной отзывчивостью», он в этой аграрной эпохе и формировался, и в деревне это то, что проявляется ярче, там атомизированности нет, там индивидуализма нет. Даже, например, вот что такое дети в деревне и дети в городе: в деревне, если дети не мои, то это дети общины, дети улицы нашей или околотка, и если ребенок что-то делает не так, то нормально сделать замечание взрослому, старшему, и ребёнок отреагирует, потому что это старший. В городе попробуйте что-то сказать чужому ребёнку – вам глаза выколят за то, что не в своё дело лезете. И вот эта часть нашей культуры, которую можно назвать общиной, я, во-первых, в неё очень верю, мне кажется, что в ней лежит вообще наша энергия, там она произрастает, атомизация и индивидуализация – это то, что её отключает. И вот это, наверное, одно из того самого важного, что мне судьба подарила или семья моя подарила, родня, родственников у нас невероятное количество. Первое моё соприкосновение с городом случилось в Новосибирске и это было открытие, что, в отличие от меня, у всех моих городских друзей родни почти нет. Точнее, у них есть родственники, но что такое у меня родня, в моём понимании: братья, сёстры мамы и папы, их восемь, они между собой как родные. У них есть дети, то есть мои двоюродные братья и сёстры, нас двадцать человек. Ещё есть двоюродные дядья мамин и папин, они тоже родные, и это мои как будто бы деды. Когда меня отправляли в Новосибирск в начале 90-х, 1992 год, денег не было, и наш род собрался на речке, вот Серёжу отправить в физмат школу учиться, и вся родня, в чём сила родни проявилась – все хотели, чтобы Серёжа уехал куда-то, чтобы у него получилось, они забивали скотину, доставали сбережения с пенсионных книжек, все ехали к этой речке с конвертами, я на эти конверты жил год следующий. По-моему, даже ещё на первом курсе мне этих денег хватило. И вот для меня родня – это что-то огромное, большое, двоюродные для меня братья и сёстры как родные, троюродные все очень близкие. А городские про родных начинают говорить так, как у нас про двоюродных, а двоюродных даже не роднятся совсем. И вот это соприкосновение с городом, мне так жалко было моих друзей городских, что у них нет того, что роднёй называется. Когда они в гости к нам приезжали, они никак не могли поверить, сколько их, и эти, и эти, и эти, мы из гостей в гости приезжаем, из застолья в застолье. Поэтому община, семья, род – это всё, что оттуда идёт.
М. Сушенцова
— Сергей, получается из вашего рассказа о детстве замечательном, что идея вот этой сопричастности, соборности, которую вы в ваших выступлениях противопоставляете вот этому индивидуальному атомизму, она черпает своё начало из вашего детства, несомненно? Мне так сейчас показалось.
С. Иванов
— Ну, здесь я точно благодарен своей Бурятии, бабушкам, дедушкам, маме, папе, это точно оттуда.
М. Сушенцова
— Скажите, а то, что вы выбрали своей основной профессиональной траекторией именно пищевую промышленность, вообще вот сферу, где производится еда...
С. Иванов
— Это было случайно.
М. Сушенцова
— Это было случайно, да? Потому что, когда читаешь вашу биографию, кажется, что будто бы это не случайно, потому что, во-первых, всё, что касается производства еды, это вообще, в принципе, очень традиционно для России.
С. Иванов
— Ну нет, не случайно. Я точно понимал, что не хочу финансами заниматься, я не мыслил себя в банках, в этой деятельности. И диплом я писал по управлению промышленным предприятием, мне хотелось на завод пойти, я и пошёл на завод после окончания университета. А оказалось так, что завод занимается растительными маслами, к еде отношение имеет, и вот так меня жизнь в еду привела.
М. Сушенцова
— Надолго, как оказалось. Да, интересно. Наша программа в целом, она посвящена вопросам этики и экономики и мне кажется, вы, как никто другой, можете об этом рассказать, именно руководствуясь своим обширным опытом. И знаете, какой хотелось бы мне вопрос первый задать в связи с этим: а вот какую проблему вы из своего опыта можете сформулировать, касающуюся ведения бизнеса и столкновения этого бизнеса с какими-то моральными принципами, как вы себе видите эту проблему? Наверняка за годы вашей руководящей деятельности и насмотренности вы как-то её уже для себя увидели.
С. Иванов
— Наверное, самое острое и самое такое кровоточащее – это человек. Есть социально-экономические отношения, наш бизнес – это социально-экономические отношения, в которые мы погружаем человека, то есть это эмоционально насыщенные циклические, повторяющиеся отношения, в которых мы зарабатываем на хлеб насущный. И наука подсказывает, и опыт мой об этом говорит, и литература – о том, что как бы нас правильно не воспитывали в семье, как бы общественное мнение не формировало какие-то идеи, но если человек погружается в социально-экономические отношения, приходит на работу, где для того, чтобы ему заработать деньги, для того, чтобы потом родителям помочь со здоровьем или там семья есть, ипотеку надо платить, ну ты не можешь без денег, и вот для того, чтобы ты просто состоялся в этой материальной части, тебе нужно переступить через себя, тебе нужно, например, начинать лицемерить или начинать обманывать. Вот эти социально-экономические отношения, они меняют человека, то есть ты вначале будешь сопротивляться, а потом тебе твоя же боль за близких, она скажет: «ну, куда-нибудь подальше это отодвинь, давай. Это вот тот мир, в котором мы вынуждены жить». И вот этот выбор, который каждый делает, где те красные линии, за которые я переступаю или не переступаю, он на самом деле очень серьезный, потому что он либо включает, либо отключает созидательное начало в человеке. И вот как в нашем бизнесе, особенно сегодня, когда внешние социокультурные тренды, они очень неблагоприятны по подготовке творцов-созидателей, потому что я не знаю, как вы в Высшей школе экономики это идентифицируете, но мы три года назад делали исследование, назвали «ковчеги постмодерна», мы просто начали обращать внимание, что к нам приходят ребята молодые, которым ничего не надо. Точнее так: им надо, но вот напрягаться они готовы. Мы у Гэллапа подсмотрели очень сильное падение эмоциональной значимости чувства долга и запустили исследование большое, на выборке полторы тысячи человек, назвали его «ковчеги постмодерна». Внутри этого мы обнаружили, что 95 процентов ребят молодых, которым 20-25 лет, это Москва, Воронеж, Питер, Белгород, такие города, вот 95 процентов ребят своей мечтой заявляют: «хочу всё и сразу, и чтобы мне ничего за это не было». И только 5 процентов готовы к созидательной деятельности, которая обязательно подразумевает преодоление, ситуационный дискомфорт, эмоциональное напряжение, которые готовы вот к такой самореализации, их всего 5 процентов. И вот это, наверное, главный вызов, он же и следующий шаг развития компании, от него зависит, сможем ли мы создавать условия, в которых ребята, которые предрасположены к созидательной деятельности, оказавшись в которых, они будут раскрывать свой потенциал, творческий в первую очередь и созидательный тот самый, либо мы не способны это сделать. И вот это, наверное, самый главный вызов, он определяет, мы на следующем цикле нашего развития состоимся как социальная система или подвинемся и уступим место конкурентам.
М. Сушенцова
— Дорогие слушатели, я напомню, что это программа «Вера и дело», с вами ведущая Мария Сушенцова и сегодня у нас в гостях Сергей Иванов – исполнительный директор группы компаний «ЭФКО», православный предприниматель. Сергей, вы подняли такую животрепещущую тему, как и вся наша повестка программы в целом. Мне бы хотелось кое-что уточнить: получается, по итогам этого исследования, что молодым ребятам не хватает смысла, на самом деле. Как говорил Виктор Франкл: «Дайте человеку «зачем», и он вам сделает «как». Создается такое впечатление, что когда человек хочет просто что-то иметь, но при этом никак лапками не шевелить, то, может быть, он недостаточно хорошо понимает ту некую мета-цель или даже ценность, вообще ради чего он живёт, ради чего он действует. И у меня такой вопрос, может быть, даже очень практичный: а как вы считаете, по вашему опыту, всё-таки задача формирования этого смысла и вот этой ценностной надстройки – это индивидуальная задача человека? То есть, грубо говоря, в любой сфере человек сталкивается с проблемой морального выбора, так наша жизнь устроена, просто в сфере зарабатывания денег это особенно обостряется, но в целом перед моральным выбором мы каждую секунду все находимся так или иначе, в той или иной ситуации. Или всё-таки здесь больше ответственность той компании или той организации, в которой этот молодой человек работает, и он смотрит на отношения, которые приняты в этой компании, и начинает их, допустим, копировать, или считает, что вот это норма, я буду под это подстраиваться. Вот как вы считаете, здесь центр тяжести, вот он где, он у самого человека внутри (возьмём молодого человека) или всё-таки центр тяжести у руководителей компании, у тех, кто её выстраивает?
С. Иванов
— Очень сложный вопрос, нет на него однозначного ответа. Но если Евангелие вспомнить, там подсказка-то есть, то есть, если «Царство Божие внутри вас есть», тогда всё начинаться должно с человека. И здесь я могу сказать, что, наверное, одно из наиболее дефицитных качеств, которые мы сегодня в рекрутинге ищем, вот нам такие люди нужны – это субъектность. Что такое субъектность – это когда человек точно знает, кто он, куда он по жизни идёт, чего он ожидает от работодателя, с каким работодателем он точно за один стол не сядет, а с каким работодателем он готов работать. У него есть мечта, и он за эту мечту готов обострять, конфликтовать со своим работодателем. Вот когда есть такая субъектность, с таким человеком можно строить отношения, то есть от него можно оттолкнуться, его можно встраивать в разные модели, помогать, вести. Но почему однозначного ответа нет? Это долгий разговор, не этой передачи, но вот есть такое понятие, президент в последнее время часто упоминает: «культурный код русского человека», и что этот культурный код что-то включает, а что-то выключает. Вот есть какой-то внешний контекст, который наполняет жизненной энергией этот самый культурный код. А есть какой-то внешний контекст, который эту жизненную энергию выключает, и как бы он начинает спать, он начинает выпивать, он начинает люмпенизироваться, и вот как Александр Александрович Ауза́н говорит в исследовании своем, что в России два сердца: Россия индивидуальная и Россия коллективная. Вот Россия коллективная, мы называем это «эмпатично-общинная», она, особенно в последние тридцать лет, как будто бы вытолкнута на обочину, то есть ей говорят: «ну, вы как бы вот в стороне постойте», это его оценки. Если это так, тогда не только все с человека начинается, тогда нужно на уровне общественного мнения или среды социальной, в которой он находится, предложить что-то, какую-то альтернативу. Нужно сказать: а вот эта социальная система, она о чем? Она куда идет? Она себе какую мечту заявляет? И у нас в этой части удивительная есть статья в нашей Конституции, номер 13, в ней идеология запрещена. То есть как будто бы нам сказали: «смыслами не надо заниматься, их чем больше, тем лучше», вот выключили. Важно, чтобы компания длинный взгляд имела, если мы сейчас говорим про компанию, я убежден глубоко, что, если вы не имеете ответа на вопрос: зачем вы существуете как бизнес, причем именно в таком длинном-длинном горизонте, вы проиграете борьбу за таланты завтрашнюю, они просто к вам не пойдут, вот эти самые субъектные ребята, которые себя сверяют: «я-то мечтаю, а вы-то о чем? А вы-то куда идете?»
М. Сушенцова
— А если представить ситуацию, что к вам пришел не субъектный человек, он, может быть, к этому в пределе стремится, но не вызрела еще в нем субъектность, то вы, как руководитель компании, можете вырастить в нем эту субъектность?
С. Иванов
— Ну, это педагогика. Мы с вами сталкиваемся с проблемой сегодня: взрослые детины, тридцатилетние, которые о своей семье позаботиться не могут. Что это, субъектность?
М. Сушенцова
— Я думаю, это уже крайний случай. Я, скорее, здесь имела в виду человека, который хочет прийти в компанию, допустим, ему симпатичен руководитель, но он, конечно, не такой безответственный, чтобы прямо не мог совсем на хлеб своей семье зарабатывать.
С. Иванов
— Уровни этой субъектности, они разные очень, это фактически наше развитие и есть внутреннее по жизни, поэтому, с какой точки ты начинаешь это осознавать, как ценность, как важность того, что ясный образ должен быть и меня самого, и жизни моей будущей, он может начинаться в разном возрасте. Поэтому я начал серию текстов у себя, заявил о том, что главная компетенция руководителя сегодняшнего и завтрашнего дня – это вообще быть педагогом, без шансов просто, иначе вы не выживете, потому что система образования готовит ребят, которые не готовы к созидательной деятельности. Вот это сегодняшний вызов образования, причем глобального, не только у нас – такое вот записывающее устройство, диктофоноговорящее, образного мышления нет, эмоционально-чувственного восприятия практически нет, и вот символы, слова, цифры, которые вообще не складываются во что-то цельное. И даже трудолюбивые ребята, даже трудяги, там два образования, два красных диплома, а вот он в практическую деятельность переходит и ничего сделать не может, как будто бы рыба о стену долбится. Это все сложно, конечно, это можно делать, но для начала компания должна осознать, что работа с персоналом или HR, Human Resources, как нам принесли и научили из западных бизнес-школ – это не дело директора по персоналу, это вообще ключевая задача генерального директора или на самом деле – собственника. А если это так, тогда вопросы рекрутинга, оценки персонала, подготовка программ развития, гарантированный карьерный рост, это тоже дело не HRD или там не директоров по персоналу, а дело как раз акционеров, потому что там именно ваши люди и появляются, вот в этих бизнес-процессах.
М. Сушенцова
— Вы знаете, вы рассказываете, а у меня в мыслях проплывают воспоминания о недавнем нобелевском лауреате в области экономики Джеймсе Хекмане, который доказал, в том числе с помощью эмпирических исследований, значимость некогнитивных навыков для будущего развития человека и в принципе, для его успешности, и в материальной части тоже, и для развития общества в целом. И как раз среди этих некогнитивных качеств упоминалась и стрессоустойчивость, и коммуникабельность, и вот та самая эмпатия, о которой, по сути, вы сейчас говорили, такой эмоционально развитый интеллект, об этом много сейчас пишут, но вот наконец-то и экономическая наука обратила внимание на эти моменты.
С. Иванов
— Можно про эмпатию уточнить, потому что я этот вопрос задал в Руанде в феврале этого года. Я предложил необходимые критерии устойчивости бизнес-модели будущего, то есть, что в будущем только такие социальные системы будут конкурентоспособны. Первое – они должны быть человекоцентричны. И сразу задается вопрос: хорошо, красиво. А какого человека-то мы в центр ставим? А давайте о нем договоримся, и там такие вариации. Но тем не менее: человекоцентричны, мультикультурны – уважать и принимать богатство в разнообразии, а не diversity вот в современном ESG-контексте. Социально ответственным. То есть человекоцентричен, мультикультурен и социально ответственен. И задал вопрос: какой компетенции номер, и вот внутри этого есть какой-то особый тип лидерства. Не все люди умеют вот так, потому что это какие-то специфические, личностные свойства должны быть у человека, давайте назовем его «созидательный лидер» – вот свойство номер один, без чего никогда не случится такой человек? Я задал этот вопрос в аудитории и вам его тоже задам: вот вы бы каким назвали это свойство?
М. Сушенцова
— Без чего не случится лидер?
С. Иванов
— Созидательный лидер, да.
М. Сушенцова
— Я бы дала два ответа. Первое – это чувство ответственности за тех людей, которые тебе поручены. А второе – наверное, чувство эмпатии. Вот как-то так.
С. Иванов
— Вот там в зале было 250 человек со всего мира, собственники и генеральные директора, и тоже так «эмпатия», «эмпатия», «эмпатия» прозвучала. А вот вопрос теперь: а какая эмпатия? Потому что мы внутри компании различаем, вот есть эмпатия первого рода, это – я чувствую вашу боль, чувствую, что сейчас вам больно, но я вашу боль в себя не пускаю, я умею от неё защититься. Это определение, более-менее традиционное, сегодня вы прочитаете, это вот психологи, психотерапевты, коммерсанты, политики, манипуляция, она вся вот на этой эмпатии строится. А мне выгодно, чтобы вы сейчас в вашей боли, мне хочется, чтобы вы приняли решение и пошли мне на уступки, я нашёл болевую точку, я на неё буду давить, чтобы вы просто, выскочив из этого разговора, пошли мне на уступку, вот коммерческий поединок на этом строится, такая эмпатия. Или: я чувствую вашу боль, я её переживаю как свою собственную, я с этим ничего сделать не могу, вообще ничего не могу с этим сделать. Мне перестанет быть больно только тогда, когда вам перестанет быть больно. Это вот то, что у нас называется сопереживанием, сочувствием, состраданием и это бессознательное, это вот крест, который ты несёшь, ты с этим ничего поделать не можешь, отгородиться ты от этого не можешь. Мы это называем эмпатия второго рода. Так вот вы, когда произносите слово «эмпатия», какую имеете ввиду, первую или вторую?
М. Сушенцова
— Я думаю, что я имею ввиду первую. И то, что вы назвали «эмпатией второго рода», я сюда вкладываю смысл вот этой самой ответственности, ответственность – это некий клей, который нас связывает, то есть я, допустим, вижу твою боль, но поскольку я чувствую себя связанным с тобой, есть некая целостность, к которой мы относимся, я не могу закрыться от неё до конца, и мне не будет хорошо, если тебе будет продолжать быть плохо, потому что есть какая-то связка, в которой мы общая, в которой мы находимся.
С. Иванов
— Наша версия ответа, и мы на этом строим вообще всю нашу культуру и системный менеджмент – это эмпатия второго рода, как бы это странно и страшно не звучало, потому что она формирует контекст, когда человек может заботиться о другом человеке. Быть руководителем – это заботиться о ком-то, потому что иначе у тебя нет внутренних сил гармонизировать социальное пространство, которым ты занимаешься. И вот об этом надо договориться, о какой эмпатии мы ведём речь. Слово нехорошее, если честно. Оно привнесённое в наш язык, было бы что-то лучше, можно было бы другое использовать. Но мы внутри его используем, потому что правильнее было бы слово «любовь», наверное, сюда поставить, но оно ещё более засорённое, оно включает такие ассоциации не те, мы его убираем, и мы для себя сказали: вот эмпатия второго рода, это мы как личностную компетенцию идентифицируем, мы прямо её исследуем больше двадцати лет. Наши результаты исследования нашего культурного кода, почему они с Александром Александровичем Аузаном-то совпадают, мы тоже эту тему исследуем, она нам интересна, и мы в цифрах совпали: 75 на 25. 75 процентов нашего населения – это как раз носители эмпатии второго рода, а 25 процентов – это рационально-достиженческие индивидуалисты. Они друг друга вообще не понимают, это как инопланетяне. И с точки зрения создания среды, коллективов, первое, что должен осознать руководитель нашей культуры – что это два разных мира, две разных цивилизаций, потому что если вы первых, рациональных достиженцев в одном помещении собираете, они девяносто восемь процентов энергии будут тратить на то, чтобы доказать, кто главный. А если вы эмпатично-общинных сюда добавляете, для рационально-достиженческих эмпатично- общинные – лузеры, неудачники и вообще непонятные люди, что они здесь делают? Но, если вы создаете среду этим коллективистам или эмпатично-общинным, где они себя чувствуют защищенными, где они чувствуют возможность реализовываться – по потенциалу они кратно мощнее интеллектуально и в творческой самореализации, чем первые. У нас вся компания – это вот социальный эксперимент, именно этот опыт реализующий – строить компанию на таких ребятах.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», с вами Мария Сушенцова и наш гость сегодня – Сергей Иванов из «ЭФКО». Мы вернемся после короткой паузы.
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер! С вами Мария Сушенцова, я напомню, что это программа «Вера и Дело», сегодня у нас в гостях Сергей Иванов – исполнительный директор группы компаний «ЭФКО», православный предприниматель. Сергей, у нас закрутился какой-то невероятно глубокий философский разговор. Знаете, это крайне, мне кажется, насущная для нас повестка – тема столкновения коллективизма и индивидуализма, и мне очень приятно, что вы упоминали сегодня Александра Александровича Аузана, это декан моего родного факультета, экономического факультета МГУ, который я заканчивала. Я всегда с удовольствием слушала его лекции, продолжаю читать его книги и слушать лекции, и мне тоже очень близки эти идеи. Но вот знаете, какая мысль мне пришла? Когда вы назвали это соотношение вашего исследования: 75 на 25, создается впечатление, что у России всё-таки не два сердца, одно как будто побеждает, то есть всё-таки как будто коллективистов три четверти, на одну четверть больше.
С. Иванов
— Нет, нет – два, потому что… Ну, это сложно.
М. Сушенцова
— Да, да, я поняла, потому что они принципиально разные, их невозможно помирить. А как быть-то с этой проблемой? Если невозможно одних перевоспитать в других, то есть, скажем, рационалистов-индивидуалистов подтянуть в коллективисты, как быть тогда нам с этим? На уровне общества, может быть, это даже слишком большой масштаб для сегодняшней нашей программы, но по крайней мере, на уровне компании, как вы с этой проблемой управляетесь? Какое решение вы видите?
С. Иванов
— Да, вот давайте на уровне общества не будем, потому что это тема большая. Есть какие-то смыслы, о которых еще три года назад мы даже внутри компании не со всеми были готовы говорить. То есть вот ресурсность предпринимателя, есть такой текст у меня, рассуждение о том, что вообще происходит с психикой человека, который себя называет предпринимателем, как его маниакальный истероидно-паранойяльный комплекс, это свойства психики, которые делают таких людей успешными в предпринимательстве, как он его трансформирует, уничтожает изнутри. Ну и еще там серия текстов, мы их написали и внутри сказали так: мы даже в компании об этом будем рассказывать только тем, кто в программы роста подготовки будущих акционеров попадает, чтобы понимали, как акционеры живут, в сейф забрали, убрали. А потом началось что-то такое, что я не только начал об этом говорить вовне, но я даже начал доставать такие смыслы, к которым мы и внутри-то не очень готовы были подступаться, потому что обвинят в одном, в другом, в третьем. И силы говорить об этом, если честно, мне добавили мои поездки за границу, в Коста-Рику, в Африку, как мы сейчас вообще выводим свой бизнес вовне, и как мы думаем. Мы конкурируем там с транснациональными корпорациями, поле битвы – это умы и сердца людей, молодых людей в первую очередь. И еще международное право не очень работает, потому что это просто повод начать передоговариваться, если что-то пошло не так. Поэтому нам нужно искать единомышленников, с которыми ценности разделяем, и свою трактовку вообще происходящего в мире предлагать. И вот мы в Африке, я на ВДНХ рассказывал эту историю, один из вопросов, о которых мы общаемся, о которых говорим – о том, что давайте подумаем, что такое та социально-экономическая система, в которой мы с вами трудимся сегодня, капитализм? Может быть, пришло время как-то переосмысливать его, просто назвать вещи своими именами, что конкуренция, как идея ключевая в этой системе, главная этическая норма: «разрешено все, что не запрещено», то есть в этой системе сильный имеет законное право уничтожить слабого. У нас она в 34-й статье Конституции, кстати, тоже зафиксирована. Фактически можно сказать так, что конкуренция, как социальный институт – это философия добровольного признания обществом, что жадность – двигатель прогресса, и она запускает очень сложные процессы все. И как мы, например, ищем своих единомышленников, что внутри страны среди молодежи, что за границей? Нам Владимир Владимирович подсказал, где смотреть, он в 2012 году выпустил удивительной силы текст, статью. Там, среди прочего, он говорит, что «великая миссия русских – объединять, скреплять цивилизации культурой, языком, всемирной отзывчивостью». А культурный код предложил считать вообще главной причиной конкурентоспособности любой социальной системы. И вот для того, чтобы в этом культурном коде как-то научиться ориентироваться, мы внутри компании используем систему смыслов, в которых мы разное мировоззрение распределяем между тремя цивилизациями и критерий распределения – это имманентность, (да простят меня наши слушатели) естественно, присущность трех явлений: жадности, тщеславия и гедонизма. То есть как к этому мировоззрению относятся? Цивилизация номер один, она говорит о том, что жадность – двигатель прогресса, самые успешные люди в ней те, кто имеют больше всего денег на счету, ну и мечтой можно назвать стать самым богатым на кладбище. Это мировоззрение, которое тридцать последних лет доминирует. Вторая цивилизация, она тоже не отрицает, не борется с жадностью и тщеславием, но она идет еще дальше – она говорит о том, что деньги имеют сакральную силу, они являются мерилом правильного служения Богу и даже признаком богоизбранности. А третья цивилизация, она возмущается. Она не отрицает, что жадность и тщеславие внутри нас живут, но с этим надо что-то делать, это порок! Она называет их пороком. Половина смыслов Нагорной проповеди – это атака на жадность, тщеславие и гедонизм. И это, в основном, христианство, это традиционные религии, это все смыслы, которые духовное выше материального ставят, это третья цивилизация. Мы, как компания – это социальный эксперимент, во-первых, построить не капиталистическую компанию, которая конкурентной была бы в свободном рынке, а во-вторых, и самое главное, – в которой бы представители третьей цивилизации чувствовали себя защищенными и имели возможность творчески самореализовываться. И это то, за что нашу компанию долгое время клеймили разными словами, что, когда ты не понимаешь и не готов принять какие-то идеи, оно уводит в сторону. Так вот, как мы это делаем? Начинать все надо с акционеров, акционерная модель – вся рыба гниет с головы, и все самое доброе, если есть, то оно оттуда идет. У нас ни у кого нет контрольного пакета, у нас все акционеры должны работать. У нас акции не наследуются детям. Они дают право вето. Они не выкупаются, то есть мы деньги не платим за акции, это эквивалент твоей компетентности. У нас 30% нераспределенных акций. Сейчас компанией управляет второе поколение акционеров, и из третьего уже начинают появляться ребята. Мы говорим о том, что пока мы воспроизводим акционеров, мы живем. Как только мы теряем способность воспроизводить, мы перестаем жить. Ты, если уходишь из компании, ты получаешь деньги, и всё, и гуляешь, ну или семья твоя, если что-то с тобой случается, семья получает. Главный элемент эксперимента этого – это отношение к богатству и к капиталу. Вы сейчас, как экономист, поймете. Мы, как любой человек, он ведь работает не за деньги, мы работаем, деньги нам нужны для того, чтобы получать эмоции, которые мы можем позволить себе на эти деньги. И главная эмоция предпринимателя – это создать что-то новое, особенно если никто не верит в то, что это новое вообще случится. Мы делим капитал на две части, есть первая часть, которая помогает воспроизводить пользу или свободу творчества нашего обеспечивает, эти деньги из компании никогда не вынимаются. И то, что личное потребление акционеров. У нас стоимость акции не равна стоимости компании, это формула, которая уровень жизни какой-то обеспечивает достойный, но деньги, воспроизводящие пользу, они внутри остаются. Это дает, с одной стороны, возможность проинвестировать всегда очень много. А с другой стороны, молодежь смотрит, они же видят, как мы живём, они видят, что у нас ничего за границей нет, у нас вилл нет, яхт нет, мы все работаем. Наши «виллы» и «яхты» – это научный городок, это заводы наши, это вот та среда социальная, которую мы строим. И вот это как пример того, как мы это делаем, он, может быть, не очень эффективный, он очень сложный, потому что построить культуру, в которой ни у кого нет контрольного пакета, это огромный вызов. Нам нужно строить собор. У нас есть такое партнерское соглашение, мы называем шесть принципов формирования собора, и вот эти шесть принципов, если они не работают, у вас он никогда не получится. Первый: все участники должны быть референтны друг другу. Мы не деньги зарабатываем, мы жизнь вместе проживаем. Должны уметь подстраиваться снизу. Я даже и старший, но я первый среди равных, и старшинство у нас определяется по компетенциям, то есть, если в этом деле я более компетентен, значит, я в нем сейчас старший, а не сколько у кого акций или какая там формальная позиция. Обязательно должен поддерживаться разумный уровень конфликтности, потому что это обеспечивает эффективность экономическую. Каждый должен быть способен к самоиронии, у нас это называется «иметь вид веселый и немножко придурковатый», потому что иначе психика не выдержит, если только ответственность ваша останется, это просто психику выживает. Ну и последнее: иметь способность к многоаспектному и многоуровневому моделированию, это самое сложное. И вот если этот собор работает, если он запущен, это рождает энергию внутреннюю и молодежи двигаться, и внутри лифты обязательно должны работать. Механизм воспроизводства справедливости в компании должен существовать. В нашей компании нет стены, отделяющей акционеров от простых наемников, «мы барья, а вы наши холопы», у нас такого нет. У нас там сегодняшние акционеры приходили работать аппаратчиком цеха рафинации, менеджером по продажам, бизнес-администратором, аналитиком, начальником финансового отдела – это реальные истории, вступление, с чего карьера начиналась. Ну, я вот залетный, немножечко приблудный, я сразу пришел в компанию в этом статусе и в этом качестве. Это очень интересная социальная система, которая появилась, зародилась в Белгородской области, я с ней знаком с 1998 года, первый раз в компании «Слобода» увидел, в Новосибирске, мы как конкуренты были. Я долгое время считал эту компанию кукукнутой на всю голову, просто секта, вообще ничего не понятно. Потом мы делали слияние в 2008 году, я себе сказал: ох, как интересно Кустов придумал, вот кручу-верчу, запутать хочу, всем акции раздал, чтобы денег поменьше платить, и вообще живут припеваючи. Не поверил. И только когда ты внутрь помещаешься этой среды, видишь, какова культура взаимоотношений, ты понимаешь вообще, какую силу такая социальная система имеет.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», в студии Мария Сушенцова, и сегодня наш гость Сергей Иванов. Невероятное направление приобретает наш разговор, как на американских горках, не знаешь, куда повернет. Знаете, Сергей, так много вопросов мне хочется уточняющих задать, вот так сформулирую: как вы все-таки находите общий язык? У вас, по сути, такая форма товарищества, несмотря на то, что это акционерное общество.
С. Иванов
— Артель, можно сказать.
М. Сушенцова
— Артель, да. Можно разные слова подобрать…
С. Иванов
— Община.
М. Сушенцова
— Да, смысл тот, что есть общинность, нет контрольного пакета ни у кого, то есть нет отношений иерархической соподчиненности. Но как вы все-таки находите общий язык, во-первых? А во-вторых, как все-таки уступить место молодому поколению? Потому что вот я представила себя на месте акционера, и когда ты видишь молодого талантливого, двойственные чувства возникают, с одной стороны – да, ты понимаешь умом, что уступить место было бы логично и продуктивно, но это тяжело. Как справляться с тем, что тебя может заместить кто-то более молодой и талантливый?
С. Иванов
— Посмотрим, какие механизмы социального конструирования помогают находить на эти вызовы ответы. Если вы развиваетесь всегда, а развитие – это же вообще инструмент выживания в первую очередь, то есть ваша социальная система живет, как и любой человек, любой человек живет до тех пор, пока он развивается. Когда он в своем развитии остановился, то стагнация начинается, а потом всё, затухание. И ровно так же про социальный организм, которым компания является: если ваша компания растет, ставит себе цели, задачи амбициозные, большие, тогда вы всегда горизонт своей мечты сдвигаете, горизонт своих амбиций сдвигаете, и у вас всегда дефицит ресурсов управленческих и интеллектуальных находится, у нас такое количество задач, нам людей не хватает постоянно, поэтому вообще даже проблемы такой, если честно, нет. Вот мы замахнулись, года четыре назад мы себе сказали о том, что мы хотим победить сахарный диабет, мы хотим поучаствовать в этой войне против сахарного диабета и найти решение свое. Или: мы хотим создать такие продукты, которые помогли бы человеку чувствовать себя с 60-ти до 80-ти лет так, как он чувствует себя с 30-ти до 50-ти. Или: мы хотим создать такие продукты, и есть опыты уже, я сейчас не фантазирую, это научно доказанная связь нашего микробиома, ось: кишечник и мозг. Здоровый микробиом может в три раза увеличивать память, в три раза увеличить концентрацию внимания и снимать стресс, и это не какие-то антидепрессанты, не БАДы какие-то, просто нормальная, правильная, здоровая бактерия у вас в кишечнике. И есть решения, которые помогают его оздоравливать. И вот когда вы такие задачи ставите, это вас, во-первых, переводит в ситуацию, когда вы понимаете, что вы должны становиться сами большими. Мы шесть лет назад раздали каждому акционеру и каждому топ-менеджеру зеркала, на зеркалах написали: «Мышь не рождает гору». То есть какая диалектика была? Наши конкуренты – транснационалы, понятно, и мы их здесь победили, но это ничего, мы сами должны стать транснациональной корпорацией, мы сами должны стать международной компанией. Для того, чтобы стать большими, каждый из нас должен стать большим, а поэтому посадили за парты всех акционеров и топ-менеджеров, начали учить философию, социологию, нейрофизиологию, психологию, сравнительную теологию – все, что изучает человека и человеческие отношения. Штудировать генетику, химию, физику, чтобы в технологических трендах разбираться. Если ваша система, она динамичная, как самолет летит, то есть это же динамическая система, вы не можете самолет остановить, он упадет, и если ваша социальная среда всегда ставит себе задачи выше или горизонт мечты своей всегда сдвигает, тогда у вас нет такого вызова, о котором вы говорите, вам всегда не хватает талантов. И внутриконфликтность, она про другое, мы не делим дивиденды или там не делим портфели, или не делим кресла, мы понимаем, что все так много работают, что вот кто бы помог мне взять у меня часть чего-то. Ты, молодежь, давай расти, пожалуйста, как можно скорее, потому что ну вообще уже сил нет, язык через плечо, восемь часов на работе, суббота у нас рабочий день. Акционеры у нас больше всего работают и в этом нету надрыва, кстати. Это очень важная часть. У меня жена – театральная актриса, заслуженная артистка России, она однажды в интервью сказала, что такое театр настоящий. Она говорит: «Театр – это образ жизни, чтобы делать этот мир лучше». Простая фраза, удивительная просто по своей силе. И я такой сказал: а почему же вот они могут про свое дело так говорить, а почему мы не можем про свое дело так же говорить? Бизнес же тоже может быть образом жизни, чтобы делать этот мир лучше. А если это образ жизни, тогда это не зарабатывание денег, чтобы потом пожить нормально – нет, это ты вот в нем и живешь. Я поэтому в telegram-канале своем много же пишу странных вещей, вроде как не относящихся к бизнесу, я просто пытаюсь вот эту тему раскрыть, что такое образ жизни, бизнес как образ жизни. А если это так, то тех конфликтов нет просто, о которых вы говорите. Конфликты будут про другое – про культуру, про то, что мы друг другу что-то уступили, в смысле – не заметили, проявление какой-то своей нехорошести пропустили вот внутри этого собора, это нехорошо. Там в коммуникациях что-то забыли, человека отодвинули в сторону, просто переступили для того, чтобы задачу какую-то решить, и вот забыли о том, что каждое решение любой задачи, кроме решения самой задачи, оно должно формировать новых людей, потому что иначе как они формируются? А часто очень лидерский вот этот комплекс: «нет, я сам все сделаю» – да, ты сделал, а люди новые не появились. Вот мы за это будем конфликтовать, просто очень-очень сильно конфликтовать, если такие компромиссы делаются. А те конфликты, о которых вы говорите, их просто в природе не существует. Это очень интересно, я ровно так же думал, когда извне заходил, это вот только почувствовать, соприкоснуться с ребятами нашими, чтобы понять, что так можно тоже.
М. Сушенцова
— Вы знаете, то, о чем вы говорите, напоминает такую парадигму, в которой экономика растворяется в этике, как в общем бульоне, в котором мы живем, если говорить о каком-то их концептуальном соотношении. Очень часто у нас в науке все наоборот, этика там либо сбоку вообще от экономики и между ними непонятно, какие мосты, либо она где-то за заборчиком сидит внутри, ее там выпускают в нужные моменты, и так удивительно, что вы именно своей практикой доказываете обратную точку зрения. И мне кажется, многие мыслители с вами бы согласились великие, вспомним нашу русскую традицию, отца Сергия Булгакова, который написал докторскую на тему «Философия хозяйства», где он говорил о том, что наша хозяйственная деятельность – это, вообще-то говоря, воплощение замысла, и мы себя в этом реализуем непосредственно, как творцы по образу и подобию Божию. С другой стороны, предприниматель, который горит своим делом – Шумпе́тер, известный мыслитель, на эту тему мы тоже много со студентами об этом говорим, они очень зажигаются от этого экономисты и социолога…
С. Иванов
— Шумпетера надо читать сейчас, он невероятно актуален.
М. Сушенцова
— Да многих надо читать, на самом деле, того же Адама Смита с его симпатией, а не эмпатией. В общем, мне кажется, сейчас многие радуются великие. (смеются)
С. Иванов
— Про то, как это все поженить, и про этику тоже. В Коста-Рике, когда я был там с докладом, у меня был слайд в конце. Мне кажется, на Радио ВЕРА об этом надо рассказать, будет странно, если я об этом здесь не расскажу. Консультанты, которые меня готовили, а это был формат TED, сказали: «Уберите этот слайд, это неприлично, некрасиво, так не делают вообще в нормальных обществах». Я убрал его, а потом засомневался, в telegram-канале опрос сделал. У меня же такая особенная аудитория, мировоззрения понятного, и 30% говорит: «Сергей, ну не надо, со своим вот этим не надо туда лезть». А там была цитата из Евангелия. Я обращаюсь к своим товарищам- православным бизнесменам, говорю: «Ребята, я хочу переделать цитату из Евангелия вот так-то. Как вы считаете, это приемлемо-неприемлемо?» И пятьдесят на пятьдесят, пятьдесят процентов говорит: «Сергей, не трогай, пожалуйста». Я обращаюсь к священнику, вы его хорошо знаете, не буду сейчас произносить его имени, говорю: «Отец (имярек», вот можно так переделать Евангелие?» Он говорит: «Так – можно». Я вот с этим благословением еду, но не меняю. И где-то в середине полета думаю: «ну не пригласите вы меня еще раз, больно мне надо! Вообще, может быть, это главное, что я хотел бы вам сказать внутри своего сообщения». И в конце доклада выношу слайд: «Ищите прежде Царства Божия, и все остальное приложится вам». И говорю: «Я православный христианин, я больше двадцати лет в церковь хожу, в церковном хоре пою тринадцать лет, для меня это очень важная система смыслов, но мне кажется, что она касается каждого из присутствующих, потому что в ней зашифрована формула бизнес-успеха завтрашнего бизнеса. Как это можно перевести на современный русский язык: ищите прежде делать что-то полезное для других. Для кого – для других? Для клиентов наших и для сотрудников. И все прочее – что прочее? Бизнес, выручка, прибыль обязательно приложатся вам. Вот вам ваша этика и смысл, и философия в одной простой фразе евангельской.
М. Сушенцова
— Прекрасный финал. Я предлагаю на этой ноте завершить наш увлекательный разговор. Напомню, что эта программа «Вера и дело», в рамках этого цикла мы говорим с предпринимателями, экономистами, чиновниками о христианских смыслах экономики. Сегодня в студии у нас был Сергей Иванов – исполнительный директор группы компаний «ЭФКО», православный предприниматель, автор telegram-канала «Сергей Иванов из «ЭФКО». Сергей, спасибо вам огромное за эту беседу. Мне кажется, надо срочно делать второй эфир, где мы продолжим нашу дискуссию.
С. Иванов
— Спасибо за эфир. Очень неожиданно, необычно, я вещи какие-то произнёс, о которых даже не думал. Слушателям желаю всего самого доброго и дай Бог здоровья всем нам.
М. Сушенцова
— Спасибо. До встречи в следующих выпусках.
Все выпуски программы Вера и дело