«Неделя о Закхее». Священник Стахий Колотвин

У нас в студии был настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин.

Мы говорили о том, почему евангельский эпизод о мытаре Закхее стал одной из ступеней, ведущих к Великому посту, и для чего вообще нужны подготовительные недели. Отец Стахий рассказал, что то, что Закхей смог забраться на смоковницу, в духовном плане означает, что он смог подняться над своей грешной природой. Наш гость ответил на вопросы: в чем состоит трагедия Закхея, чего на самом деле он хотел, а также можем ли мы в молитвах просить Бога о материальном благополучии?

---

Ведущий: Александр Ананьев

А. Ананьев

— Добрый вечер, дорогие друзья! Понедельник был бы днем тяжелым, если бы по понедельникам в одно и то же время здесь, в Светлой студии радио «Вера», я, Александр Ананьев, не встречался с потрясающими собеседниками и не задавал им свои вопросы неофита. И сегодня я рад задавать свои вопросы настоятелю храма Воздвижения Креста Господня в Митину священнику Стахию Колотвину. Добрый вечер, отец Стахий!

Священник С. Колотвин

— Добрый вечер!

А. Ананьев

— А Вы любите понедельники?

Священник С. Колотвин

— Я люблю понедельники! Наконец-то можно вздохнуть, потому что и последний день недели — суббота — для священника очень тяжелый, а первый день недели — воскресенье — для священника вообще, ну, так можно сказать, в осадок можно выпасть. Поэтому понедельник я люблю и стараюсь в понедельник утром не служить. Но, правда, бывает, выпадают такие праздничные дни, и это для меня уже такое более серьезное испытание. Кроме того, по понедельникам у меня бывают беседы с нашими приходскими подростками, но не только — там, из соседних приходов, вот из нашего района Митино. Это всегда тоже такой за ряд бодрости получаешь. Хотя, вроде, вначале, вкладываешь-вкладываешь, их раскочегаришь, потом как они отдают тебе эту энергию — сторицей прямо, по евангельским нормативам. И тоже поэтому как-то вот понедельник — я всегда его с радостью жду.

А. Ананьев

— Подождите, я правильно понял, что Вы сейчас сказали, что неделя у Вас начинается с воскресенья — не с понедельника, как у всех других людей?

Священник С. Колотвин

— Ну, на самом деле, у всех неделя начинается с воскресенья во всем цивилизованном мире...

А. Ананьев

— (Смеется.) Вот же ж новость!

Священник С. Колотвин

— Да. Во всем цивилизованном мире. Просто в некоторых странах были такие бесчеловечные опыты, на людях ставились, где приходили большевики к власти, и поэтому они старались людей как-то... Ну как человека можно убедить не пойти в храм, если он верующий человек (понятно, мы не говорим о неверующих), если у него пока еще неделя только началась, он полон сил, позади был седьмой выходной день, день покоя, день субботний, в который даже Бог почил от своих трудов? Ну как можно убедить? Ну, как бы только если его обмануть. Если человеку сказать: «Смотри, это не первый день, это день седьмой. И ты уже очень устал, это конец недели. Как же ты там с утра встанешь на службу?». То есть вот все с ног на голову перевернуть, первый назвать седьмым. А как Вы знаете, как Вы яхту назовете, так она и поплывет. И поэтому люди правда в уверенности. И они уже вот как если человеку внушить: «Ой, смотри, чего-то ты там плохо выглядишь. Ты, наверняка, болеешь. А чего это ты вот там взялся за живот? У тебя, наверняка, там аппендицит и что-то», и человек будет себя накручивать психосоматикой, ему правда станет плохо. И у нас, увы, целая страна от этого мучается, в том числе даже люди, которые все-таки ходят на службу, но настолько вот это некоторое советское воспитание... Причем, вначале же большевики пошли по более радикальному методу — они делали семидневную рабочую неделю, а потом два входных, чтобы люди вообще сбились с воскресного дня. Но все равно люди старались, старались прийти, воскресенье их не останавливало. Тогда вот уже оставили по-старому, но постарались сместить. На самом деле, я, как человек, который старается путешествовать во время отпуска, и когда ты берешь и просто бронируешь жилье, билеты, как-то вот смотришь какое-то расписание — а когда открываются музеи? — то, естественно, ты видишь в христианских странах как первый день недели — это все вот это, Sunday, да? И вот тоже понимаешь, что где-то мы проигрываем, потому что просто у нас матрица неправильно стартует. А вот даже наша сегодняшняя тема — она же все-таки с этим тоже связана. И вот там такая даже небольшая терминологическая путаница есть, и, надеюсь, мы в ней разберемся.

А. Ананьев

— Потрясающе. Я вот так совершенно неожиданно... Вы открыли мне глаза, я даже не задумывался об этом. Действительно, внутри есть установка такая, что «воскресенье, оставьте меня, это мой день, это мой единственный, по сути, выходной, потому что в субботу, так или иначе, все равно какие-то дела недельные завершаешь», а в воскресенье нет выходных. Удивительно. Действительно, если задуматься об этом, несколько акценты в голове смещаются. Но сегодня, отец Стахий, напоминаю, не просто понедельник — сегодня с самого утра жена так напомнила: «Все, Саш, начинается обратный отсчет, Саш, теперь надо держать себя в руках, Саш». Четыре недели до Великого поста, и мы начинаем ступенька за ступенькой подниматься к тому и готовиться к тому, чтобы достойно христианина начать Великий пост. Это меня несколько удивляет. Для чего нам нужны вот эти четыре недели, которые, по сути, начинаются сегодня?

Священник С. Колотвин

— Ну, тут тоже важно ставить не только промежуточные цели, но и конечные, не только цели тактические, но и стратегические. Ну, такая промежуточная стратегическая цель и конечная практическая этого периода — это все-таки не Пост, а Пасха Христова. Все идет к ней и потом через нее идет к сошествию Святого Духа на апостолов и на всех нас. Потому что, если мы посмотрим, Пасха каждый год в разное время, и она совершенно по-разному вклинивается в стандартный церковный календарь, в котором мы так опираемся на Рождество, на Крещение, на Богоявление, на Преображение Господне, на Благовещение, и вот совершенно как из другого мира вот этот праздник Воскресения Христова и всего, что вокруг него, совершенно в разные даты вклинивается. Это, кстати, точно так же, как... Воскресение — это не только... Вот сказал «первый день» — это еще и день восьмой, это день, который после седьмого, после дня покоя. Это день, который не вписывается в нашу неделю, он в нее, в земную, не влезает, потому что это день будущего века, это день вечной жизни. И вот точно так же Пасха вклинивается вот в этот календарь — календарь стандартный, с днями памяти святых, и его меняет под себя. И можно сказать, вот у нас сейчас первое дуновение Пасхи пришло. И если мы будем вот так оценивать, то уже поймем — поймем, что это мы не какой-то грустью («Ой, скоро Великий пост, и надо будет отказаться от любимой колбаски»), а все-таки мы возрадуемся, что «ох, еще недавно мы праздновали Святки, а вот уже и Пасха не за горами».

А. Ананьев

— Ну, я признаюсь Вам вот в чем. Я никогда не относился к Великому посту — даже задолго до того, как я крестился, — никогда не относился к нему вот именно так, как Вы говорите — с хмурым выражением на лице, с наморщенным лбом и выражением таким, как будто бы я собираюсь стоять в очереди за колбасой в 1992 году. Нет, вовсе нет. Я, причем, очень хорошо помню это время — еще лет за 10-15 до того. Как я крестился, я посмотрел на коллегу — у меня была коллега Настя, и вот Настя постилась Великим постом. Она была девушкой не просто верующей, а воцерковленной. Я ничего не понимал в том, что она делает и говорит, но внутренне какая-то зависть к ней у меня была. Я смотрел, как она постилась, и даже сам несколько раз говорил: «А когда там в следующий раз пост? Хорошо, я обязательно попощусь», не вкладывая того смысла, который в принципе надо вкладывать. И сам пост для меня имел какую-то большую ценность. Может быть, это получается, что неправильно, если пост становится самоцелью, самовоспитанием, попыткой поставить себе какую-то планку и ее достичь?

Священник С. Колотвин

— Ну, на самом деле, вот Вы, можно сказать, уже в своем вопросе дали ответ, зачем нам вот эти подготовительные недели. Потому что еще пост не начался, а Церковь тебе напоминает — прежде, чем ты рьяно кинулся варить овсянку на воде, сбрасывать колбасу с бутерброда и просто хлебушек сухой (а еще, желательно в сухариках как-то) жевать, размоченный студеной водицей, до этого все-таки остановись и подумай: а что же пост должен принести твоей душе? И вот примеры того, как усилие над собой меняет человека, евангельские, которые Церковь дает нам в начале каждой недели перед постом (то, что как раз, как уже сказали, неделю открывает)... То есть мы приходим все в воскресенье в храм, слушаем евангельское чтение — не которое отчитывается от Троицы, а которое уже прошедшее, отчитывается от Пасхи грядущей, то есть чтение, которое нас... Не потому, что что-то было позади, а то, что вот будет впереди. И нам дается некоторый пример, который мы в течение всей следующей недели на фоне своих дел осмысляем и думаем: «Так, как это в моей жизни реализовать?». И потом там понимаешь: нет, вот сейчас полностью реализовать тяжело. А вот когда начнется пост, я предприму какие-то аскетические труды, ограничу себя в пище, в каких-то развлечениях и так далее — вот тогда-то я, наконец, то, что я уже давно понял, но не знаю, как сделать, я вот найду там силу для своей души.

А. Ананьев

— Отец Стахий, с Вашего позволения, давайте разберемся с тем — вот буквально коротко, — что это за четыре недели? Я вот точно знаю, что первая неделя — это неделя о мытаре Закхее, вторая неделя — это неделя о мытаре и фарисее, а третья и четвертая... И к чему нас должны подготовить эти недели?

Священник С. Колотвин

— Да, тут, на самом деле, есть некоторая путаница. На самом деле, у нас четыре подготовительные Седмицы. Уже у нас церковнославянский язык, хотя он воспринимается нами как родной и часть русского языка, и я, в принципе, тоже сторонник того, что не противопоставление, а то, что церковнославянский — это не какой-то там особый священный язык, это действительно часть русского языка, историческая часть, в чем-то зафиксированная. Есть такое понятие — вот каждый филолог с ним знаком — «ложный друг переводчика», когда тебе слово, которое тоже как-то развивалось, особенно в родственных языках, индоевропейских, а иногда, порой, просто такой омоним, который... Языки совершенно не родственные, но просто одинаково звучит, и тебе охота вот его значение перенести. Поэтому у нас вот слово «Седмица» («семь дней») уже в современном русском языке, да и даже не современном, заменилось на слово «неделя». «Неделя», на самом деле, это тот день, когда ты ничего не делаешь. Ты ничего не делаешь — только помолился и радуешься жизни весь воскресный день. А Седмица — это вот как раз семь дней недели. Поэтому у нас перед Великим постом четыре подготовительных Седмицы, но, получается, пять недель. Потому что нам Церковь, можно сказать, от Поста «отщипывает» первый день. Потому что первая неделя Великого поста, даже вот это первое воскресенье — оно воскресенье не первой Седмицы. Первое — потому что с Воскресного дня начинается вот то самое Прощеное воскресенье, неделя изгнания Адама из Рая. То есть это еще и день уже, по идее, который открывает Постную Седмицу, а поста еще нет. И можно сказать: «Ну нет, ну, наверняка, уж пост-то закончится, и будет у нас последний...» Нет, так Пасха-то — тоже и в последний день, тоже воскресный, не после. То есть, можно сказать, у поста нам один день подарен, Церковь нам дарит, чтоб лучше осмыслили. Поэтому у нас получается четыре Седмицы и пять недель». То есть начинается неделя, то есть воскресный день от Закхея, и потом продолжается вот эта вся Седмица. Потом — раз — неделя, то есть воскресный день, а мытари и фарисеи — продолжается вся Седмица. Потом — раз — неделя, то есть воскресный день о блудном сыне, Седмица продолжается. Неделя о Страшном суде, воскресный день о Страшном суде. И мы размышляем последнюю Седмицу перед Великим Постом о Страшном суде. И потом мы приходим на некоторую стартовую точку нашего пути спасения, что вот мы — неделя изгнания Адама из Рая — мы действительно понимаем, что мы от Бога отделены, что вот сейчас мы все понимаем уже, осмыслили вот эти все предыдущие четыре недели, и вот сейчас вместе с Адамом мы начинаем этот некоторый плач. И весь Великий Пост — это время покаяния, время как раз, когда Адам, вот ветхозаветные праведники, которые отделены от этой радости Воскресшего Христа, которую мы имеем по умолчанию, мы немножко с ними солидаризируемся, чтобы немножко свою... с гордости, с высоты — «о, мы Христом спасены» — вот так заземлиться чуть-чуть и уже осознанно идти к Пасхе Христовой. Неделя от Закхея, более того, неделя от Закхея, поскольку, вроде, ее, можно считать, наоборот, вот этой «пятой ногой лошади», что она, вроде, не вписывается в четыре Седмицы. И порой даже ее как-то не фиксируют в церковных календарях, особо не выделяют. Но на самом деле она полностью заслуживает уже звания подготовительной недели к Великому Посту, потому что она зависит именно от того, что Пасха через столько-то недель и Великий Пост начинается через столько-то недель. И именно с нее, с этой не притчи, потому что последующие недели — это будут недели притчевые, где уже более глубокий символизм, потому что притча — ее многообразно толкование. А начинается с реальной истории. А Господь в Евангелии, можно сказать, дает некоторый баланс непосредственного поучения, действия, взаимодействия с живыми людьми, и некоторый баланс уравновешивают притчи, которые не относятся непосредственно к жизни, но которые можно по-разному истолковать. Поэтому вот как фундамент это нечто более простое, более основательное, а на нем уже можно построить какое-то красивое ажурное здание. Так и вот неделя о Закхее становится фундаментом всех подготовительных недель. Потому что здесь уже, может быть, меньше мы можем растечься по мыслям в символическом толковании притчи, но зато поймем, как Господь реально взаимодействует с людьми.

А. Ананьев

— Это не просто вопросы неофита на Светлом радио, это вечер открытий для меня, грешного Александра Ананьева. Сегодня у меня в гостях настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин отвечает на вопросы, открывает мне глаза на очень и очень многое. Вот как правильно сейчас, отец Стахий, я в некотором недоумении — вот сегодня понедельник по прошествии недели о Закхее, коль уж неделя — это такой день?..

Священник С. Колотвин

— Да. Как раз — понедельник это день после недели. То есть вот мы...

А. Ананьев

— (Смеется.) Потрясающе!

Священник С. Колотвин

— Да. В названии у него даже так говорится. (Смеется.)

А. Ананьев

— Теперь друзья во дворе меня будут понимать еще хуже, когда они узнают. Что неделя в моем понимании — это один день. Тем не менее, прежде, чем мы начнем по прошествии недели о Закхее говорить об этой евангельской истории, к которой у меня очень много вопросов, как и у любого человека, живущего в XXI веке в большом городе, потому что там прямо какие-то недоумения у меня вызывает эта история по неофитству, я хочу еще раз уточнить вот что. Вот я сейчас Вас слушал и сделал внутри себя вывод, что вот эти пять недель, предваряющие Великий Пост, должны, если резюмировать, заставить нас сделать вывод относительно себя примерно следующего содержания: «Со мной многое не так. Со мной не так вот это — первая неделя, вот это — вторая неделя, вот это со мной очень не так — третья неделя, четвертая неделя — со мной все так, не так, что вообще будет все плохо, и, наконец — вот почему со мной все плохо, и над чем мы будем работать Великим Постом?». Я правильно понимаю, что это вот такой надо вывод сделать на протяжении этих четырех недель? То есть это такая жирная линия — «итого, что со мной не так?» — «what is wrong with me?».

Священник С. Колотвин

— Я думаю, это часть задачи. То есть очень хорошо, что каждый христианин — он не загнан ни в какие рамки, а может творчески, потому что сотворен по образу Творца, подойти к этому процессу. То есть вот Вы очень сказали ту мысль, которая мне вот, например, может быть, в голову так не приходила, я в этом ключе не задумывался, но когда Вы ее излагали, то полностью она сообразна вот этим евангельским неделям. И, то есть, я тоже могу вот такое толкование дать и принять в свое сердце. Но поскольку любое наше человеческое толкование ограничено, именно для этого мы собираемся на приходах, чтобы не только на богослужении, но и на евангельских группах обсудить, обменяться какими-то мнениями. Потому что каждый обогащает. Обогащает — почему? Мы не только читаем одного святого отца, нет. А вот полнота учения Церкви, Священного Предания в различных святоотеческих мнениях, в различных мнениях богословских, то и здесь все-таки я бы для кого-то, для человека, который чересчур, может быть, беспечный, как попрыгунья-стрекоза, ему вот полезно вот прямо по вашей «методичке» делать. А вот другой человек, наоборот, он может быть более, наоборот, какой-то мрачный, подавленный, более склонный к излишней самокритике, чувствительности, какому-то еще чужому мнению, и для такого человека эта методичка не подойдет. Поэтому надо взвесить себя. Если все-таки понимаешь, что «да, вот я человек какой-то, может быть, более гордый», или что «я человек, который любит похвалу»... Ну, мне легко говорить, потому что хоть я, вроде, так и не задумывался, но я человек гордый и как раз самолюбивый, может быть, мне поэтому проще это все понять. Но, в любом случае... А другой человек — нет. Ну, как-то, наоборот, не хватает какого-то движения, и, наоборот, «вот мне кажется, все, я не спасусь, все грех, все нужно отсечь» и так далее — тут надо идти по-другому. Наоборот, видеть, что «ой, у меня такой-то грех меня отделяет от Бога, и Бог все равно ко мне идет». Потом... Неделя о Закхее — сейчас более подробно об этом говорим. Потом — раз — неделя о мытаре и фарисее, да? Вот совершенно негодные люди стоят, и Господь — тут тоже что интересно — двоих готов оправдать. Просто не говорит, что, там, мытари иногда думают: «Мытарь не будет оправдан»... что, в смысле, мытарь будет оправдан, а фарисей не будет оправдан. Нет, просто там Господь очень важное слово говорит, что мытарь будет оправдан больше, чем фарисей. Что стоят два грешника разной степени, и что Господь все равно готов каждого оправдать, кто вообще хоть как-то Богу молится, даже если абсолютно неправильно. И, то есть, тут понимаешь — вот я тоже на себя смотрю и думаю: ну какой из меня молитвенник? Ну если хоть как-то помолюсь, и то Господь уже мою молитву примет. А потом смотришь уже, что ладно, как бы ты ни грешил, как бы ты от Господа ни отрекался, ты приходишь к Нему, как блудный сын. Если со смирением придешь, Господь тебя все равно любит, прощает. Он тебя с объятьями распростертыми встречает. И потом, действительно, уже некоторое торжество — торжество свободной воли человека, и думаешь: «Вот как Господь меня любит, что даже ради моего блага, вот если я не бегу в Его объятья, он меня не будет насильно догонять, перстень на меня надевать, как на блудного сына, бегать и говорить: «Ой, смотри, вот барашек, пойдем пировать!». Если ты не хочешь, тебе этого не надо — ну, иди себе в ад, пожалуйста! Ну, как бы вот тоже...

А. Ананьев

— (Смеется.)

Священник С. Колотвин

— Вот как Господь вообще как бы любит. А поскольку такая мысль — она все-таки очень завлекательная, то потом, поскольку умные учатся все-таки на чужих ошибках, а дураки на своих, нам вот ошибки Адама вспоминаются, и тогда думаешь, что «нет, все-таки свобода, конечно, хорошо, и очень хорошо, что Господь меня не заставляет в Рай идти, но все-таки, как показал пример праотца Адама, ничего хорошего, если ты мимо Рая промахнулся, нет».

А. Ананьев

— Ну я бы не стал вот так однозначно всю вину сваливать на Адама. Там коллективная, по-моему, была ошибка... Ну, а мы об этом поговорим в следующий раз. Я Вас сейчас внимательно слушал и сделал еще один вывод, что объединяет все эти пять недель (хотел сказать «четыре» по привычке), все эти пять недель — то, что каждая история, рассказанная в каждую неделю, она заканчивается, ну, простите мне такое определение, хэппи-эндом. Ни одна из них не заканчивается тем, что кто-то кого-то прогнал, побил, не простил, изгнал. Хотя нет, вот про Адама и Еву, разве что.

Священник С. Колотвин

— Она просто там... Это, можно сказать, первая серия. Первые серии — они зачастую бывают драматичны. Такие самые кастовые два фильма в истории кинематографа выходили фантастические, и первый из этих фильмов, я думаю, всем радиослушателям он понравится значительно больше, хотя у него не было хэппи-энда, по сравнению со вторым. Точно так же и здесь неделя о изгнании Адама из Рая — это всего лишь начало. Начало, которое приведет к тому, что вот, будет Голгофа, вот это череп и кости Адама под Голгофой, вот кровь Христа течет, и кровью омываются грехи Адама. И вот потом воскресный день, который мы вспоминаем и так каждое воскресенье, каждую «малую Пасху», где Спаситель берет, сокрушает врата ада, и вот старца Адама и его любимую жену Еву выводит — выводит в Вечную жизнь.

А. Ананьев

— И я, с Вашего позволения, друзья, кто слушает радио «Вера», вместе с отцом Стахием перехожу к обсуждению, собственно, того, ради чего мы здесь собрались, — к мытарю Закхею. Как вижу себе эту историю я, 42-летний житель большого города, живущий в XXI веке? История, в моем понимании, выглядит следующим образом. Господь Иисус Христос идет по Иерихону и видит, как на инжире сидит местный начальник налоговой полиции, которого никто не любит (абсолютно справедливо, у него и самого к себе, наверное, немало вопросов). Он сидит на инжире и пытается высмотреть в толпе Господа. Я так понимаю, он не замечает Его — сколько народу там много, но Господь первый видит его, зовет его, и они вместе отправляются к чиновнику в гости на обед. За обедом вот этот сотрудник налоговой полиции, начальник местного отделения решает внезапно, на мой взгляд, отдать все, что имеет, тем, кого он обидел (а это практически весь город), вторую половину имения раздать нищим, становится епископом и принимает мученическую смерть.

Священник С. Колотвин

— Я бы еще вначале краски бы сгустил. Тем более... И заодно бы оправдал сотрудников налоговой полиции, особенно сейчас это очень важно — оправдать, потому что некоторые из них стали премьер-министрами в самой большой, могущественной и великой стране на нашей маленькой скромной планете. Он был не просто налоговый полицейский — он был настоящий полицай, сотрудник оккупантов, просто какой-то староста фолькс-дойч, который берет и обирает своих земляков, и его никто не любит, но все боятся, потому что за ним стоят штыки, которые, в случае чего, придут... Конечно, может быть, в сарае не сжигали тогда, как во время Великой Отечественной войны, но, в принципе, могут и распять, потому что, ну, в принципе, это была публичная казнь — распятие, что Господь претерпел. Она, конечно, для самых страшных разбойников, но и, помимо того, просто для бунтовщиков, тех, кто старался против римской оккупационной власти выступить. Поэтому это человек, который не просто какой-то казнокрад — это как раз казнокрад и предатель, который наживается не просто на несчастье других людей, а, наоборот, этому несчастью способствует, его обслуживает. То есть не волей обстоятельств, а, наоборот, вот как-то даже служит, чтобы это несчастье не прекращалось. Потому что те же самые оккупационные римские регионы — жалованье платилось им из налогов, собранных по всей гигантской на тот момент уже Римской империи. А то, что они тщательно собирались, свидетельствует совсем недавнее событие, которое мы праздновали в январе, Рождество Христово, потому что кесарь Август, наконец-то закончив эпоху гражданских войн, утвердившись, решил все-таки понять, сколько у него подданных, чтобы с них более грамотно подати собирать. И вот, по сути, весь его труд был на то, чтобы выкачать вот эти ресурсы, чтобы римские войска были в лучших доспехах и никаких шансов не было... То есть даже если бы Закхей ничего бы себе в карман не укладывал, а все было бы идеально чисто, вот он сдавал бы римским властям, все равно бы он был настоящим предателем. Тут, на самом деле, некоторая трагедия Закхея, потому что ты поступаешь честно — ты обогащаешь оккупантов, а тут ты, раз берешь и крадешь себе, и, вроде, ты как-то уже оставил это внутри региональной еврейской экономики...

А. Ананьев

— (Смеется.) Если ты крадешь, значит, ты патриот?

Священник С. Колотвин

— ...и, наоборот, авось, для восстания будет больше каких-то денег, оружия и так далее, потому что, ну, там как бы больше сможешь своим каким-то поставщикам оливкового масла для своего домохозяйства заплатить, более высокую цену за более качественное масло, и так далее. То есть здесь, на самом деле, для нас образ человека, который сделал уже где-то там раньше ошибку, окружающие обстоятельства так сгустились, что вот как ты ни поступи, ты сделаешь либо плохо, либо очень плохо. И сам человек из этого выбраться не может, если, действительно, как в античном театре, ну, в V веке до Рождества Христова, в расцвете афинской демократии и культуры, конечно, вот deus ex machinа, то есть вот этот бог, который приземлялся на лебедке и разрешал все противоречия между героями трагедии, он, конечно... Казалось, это вещи абсолютно искусственные. Но здесь, конечно, в момент, когда уже Господь приходит в мир и проповедует, мы видим, что вот то, что в Ветхом Завете было разрешить невозможно, Господь дает — дает этому дорогу в Новом Завете, потому что Он Сам вмешивается в этот процесс.

А. Ананьев

— Подробнее об этом изначально нехорошем человеке — мытаре Закхее, а также о том смысле, который вложен во всю эту историю, о которой мы говорим всю эту неделю, мы продолжим разговор здесь, на радио «Вера», ровно через минуту. Не отходите далеко.

И вновь в студии радио «Вера» настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино, священник Стахий Колотвин. Добрый вечер, отец Стахий!

Священник С. Колотвин

— Добрый вечер!

А. Ананьев

— Я — Александр Ананьев. И правильно ли я Вас понимаю, отец Стахий, что вот ну уж если давать такую оценку человеку, чего делать, наверное, не стоит, надо осуждать его поступки, но не его самого, но, образно говоря, хуже этого человека придумать себе было довольно сложно. И если бы надо было себе придумать самого отрицательного персонажа из всех жителей Иерихона, то вот этот низкорослый, некрасивый, никому не симпатичный мытарь Закхей был бы, наверное, первый в списке плохих людей.

Священник С. Колотвин

— Ну, тут, опять же, тоже, что он такой низкорослый и правда некрасивый, нелюбимый... То есть мы видим, что меньше дано — меньше спросится. То есть если у тебя действительно детская психологическая травма, тебя как-то там затравили, то, конечно, с тебя спросит все равно Господь, но какое-то прощение будет, поэтому всегда надо со снисхождением относиться, потому что очень часто люди, которым как-то вот тяжелее, может быть. в детстве пришлось (по разным параметрам), они стараются... вот они завидуют, стараются отыгрываться — отыгрываться, когда, особенно, достигают какой-то там власти, влияния. И если не принимать во внимание, а сатана же на нас шоры одевает, и нам кажется, что вот нет человека, который настолько плох. А ты, действительно, если чуть-чуть оглянешь и видишь вот этого ребенка несчастного, который маленького роста, и над ним как-то издеваются... Может быть, он отнюдь был не из мытарской семьи, то есть не из богатой, может быть, наоборот, он был... в какой-то такой бедности рос, и поэтому ему хотелось до денег дорваться, чтобы просто не голодать, и он уже поэтому остановиться не может, и так далее... И уже, если это людям и сложно разглядеть, и никто, конечно, там... конечно, может быть, особо в лицо не высказывал — все боялись, но за спиной вот все сторонились. Как мы знаем, потом Господа осуждали, что Он-то к Закхею пошел. Но, в принципе, Господь как Совершенство — Он видит в этом завистливом, в этом злобном, в этом человеке, упивающемся своей властью и безнаказанностью, все равно видит образ Самого Себя, Образ Божий. Как вот, ну, действительно, поется в богослужебных песнопениях, «подобное подобным бы призвать». И поэтому Господь призывает его подобным — не в смысле, что «вот Я такой властитель мира, и ты тоже властитель, будем знакомы»... Как все-таки сейчас как-то там с чиновничеством взаимодействуют, что так проще это, конечно, сказать: «О, какой-то у меня статус есть, давайте»... Нет, а Он призывает, наоборот, обращается к другой части души человека — как раз к той светлой, такой, которая чувствует, что может быть боль, что может быть чего-то... несчастье какое-то в жизни, которое может восполнить кто-то рядом. Потому что самое важное здесь — мы видим, что Закхей, несмотря на все негативные характеристики, которые мы про него собрали, поступил отнюдь не то, что, там, телохранители растолкали и его в первые ряды поставили. Вот сейчас представить, что у нас какой-то чиновник, если решит принять участие в Крестном ходе, что он будет куда-то там на такое... ну, даже «дерево» сложно сказать — на такой полукустарник забираться и там качаться, чтобы мальчишки смеялись, — ну нет, как-то особо не представишь. Нет, в первый ряд встать, чтобы сфотографировали красиво, — это пожалуйста. А Закхей уже, можно сказать, даже своим залезанием на вот эту ягодичину, на такой, ну, чуть ли не на куст... Нельзя сказать, что это... Может быть, он бы на большой дуб какой-то не залез, да? Что он уже показал, что он сам не знает, чего он хочет, он сам ничего даже не просит. Ему просто, вот его душа стремится, потому что он видит что-то такое, что не может понять и объять, а грешная душа, душа, скованная грехом, правда не может. Вот Свет видит — она не понимает, что это именно такое. Но все равно душа по природе христианка, она ко Христу стремится.

А. Ананьев

— Получается, что как у него не было особенного выбора, совершать или не совершать грех, у него там все равно шаг влево, шаг вправо — все равно ты страшный грешник, так и здесь, получается, у него не было выбора, потому что им же руководило не стремление стать лучше, вот как я себе это вижу, не понимание того, какой он грешник, а, по сути, это было такое детское, светлое, может быть, хорошее (ну потому что чистое), но все равно любопытство.

Священник С. Колотвин

— Любопытство — да, но все-таки, как Вы совсем чуть ли не в сторону кальвинизма завернули, такого предопределения ко спасению или к осуждению, все-таки наш такой святоотеческий взгляд на взаимодействие с Богом — это соработничество. То есть человек все равно делает какое-то усилие сам, а не просто под влиянием обстоятельств, но, в том числе... А Господь ему помогает, в том числе, некоторые обстоятельства, которые как-то модерируют жизнь, откликается. Поэтому тоже Закхей... Вот я, может быть, не очень четко сказал — уже в этот момент, когда Закхей уже стал старшим мытарем Иерихона, у него, правда, какой бы он шаг ни сделал, все это была бы ошибка, но... За исключением того, что ему Господь, в итоге, посоветует. Хотя это тоже, в итоге, болезненно, может быть, и сказалось на ком-то из окружающих. Но вот ошибка была сделана раньше — когда ты заходишь в темный переулок и проходишь куда-то, и, в итоге, видишь, что и за тобой какая-то странная компания, и с каким-то одним акцентом, а перед тобой компания тоже странная и совсем без акцента, но чего-то отнюдь не хочется туда больше идти. Как-то вот тут что с акцентом, что нет... То ошибка твоя — не когда ты повернешь направо или налево, а когда ты вообще, в принципе, уже за полночь в этот переулочек свернул, вместо того, чтобы пойти более длинным путем, но зато под фонарями. Поэтому Закхей — он заложник ситуации в том плане, в каком каждый из нас, согрешивший, находится, что исправлять всегда тяжелее, чем сразу делать правильно. Чем ты больше ошибаешься, тем ты дальше запутываешься, тем тебе сложнее распутаться, но это не значит, что ты распутаться не можешь — просто для этого тебе больше усилий и зачастую каких-то жертв надо будет принести.

А. Ананьев

— Я вчера потерял полчаса — или не потерял, приобрел. Я сидел, рассматривал фотографии... Я же никогда не был на Святой Земле... Я рассматривал фотографии, если верить подписи, той самой смоковницы, на которую забирался Закхей. Она реально существует сейчас?

Священник С. Колотвин

— Ну, смоковницы — они все-таки не такие долговечные деревья, как маслины, но, в принципе, как мы знаем из ситуации и с маврийским дубом, дают побеги. Побеги прорастают, и, можно сказать, такой круговорот. Поэтому, в принципе, могла вот та смоковница, которая в Иерихоне почитается, быть, можно сказать, прямой наследницей, плоть от плоти в прямом смысле слова, причем, той самой смоковницы, на которую забирался Закхей. Для нас, поскольку... если бы мы принадлежали к какой-то языческой религии, для нас бы это имело очень важное значение, потому что — ой, то, не то, подделка, оригинал. Поскольку мы почитаем... Ну, это у нас догмат иконопочитания. Мы почитаем не доски, не краски, мы почитаем именно вот этот первообраз, который стоит за иконой. И поэтому мы тоже почитаем не то, что вот оригинальное дерево или не совсем оригинальное, или вообще перепутали — соседнее почитают. Нет, а мы почитаем именно то событие, которое Христос здесь в отношении человека совершил.

А. Ананьев

— Ну вот здесь, конечно, я, признаюсь честно, немножко язычник. Мне стало страшно важно оказаться там, возле этого дерева, и постоять возле него. Хотя оно ведь почитается все равно там, оно как-то ограждено, там какие-то таблички, туда нельзя заступить, нельзя его потрогать, отломить кусочек коры, как бы я, например, очень захотел сделать. Все равно туда никого не пускают. А тот факт, что бедняга Закхей забрался на это дерево — смоковница ведь, да, это, инжир, по большому счету?

Священник С. Колотвин

— Ну, ягодное дерево... Я сейчас не вспомню, что в греческом тексте говорится, потому что вот церковнославянский сидит, а греческий — увы, память уже подводит, прямо так, не заглядывая в текст, сложно сказать.

А. Ананьев

— Ну, я так понимаю. Я для себя решил, что это инжирное дерево вот это вот, с такими светло... светло-серыми стволами и ветками. Вот тот факт, что он забрался на это дерево, в частности, трактуется так, что Закхей смог подняться, в буквальном смысле над своей грешной природой. Правильна ли эта трактовка?

Священник С. Колотвин

— На самом деле, да, очень хорошая трактовка, символическая. Потому что Закхей — он, по своей гордости, несмотря на свой маленький рост, так над всеми возвышался. Он над всеми... Ну, правда, он был всех главней в городе. То есть даже какой-то религиозный лидер, местный раввин, учитель, кто в синагоге собирал на чтения и пользовался действительно очень важным авторитетом, все равно он, по сравнению с мытарем, таких возможностей не имел и такого влияния — ну, не говоря уж о богатстве. И хотя, в принципе, в иудейской среде и в те века, в отличие от нашей богоспасаемой державы, служители культа — они все-таки не бедствовали. А тут Закхей — правда, он берет, вроде, возвышается, но на самом деле это возвышение в смирении. Потому что чем выше он забирается, тем больше он может стать объектом для насмешек. Поэтому он возвышается над своим грехом. Поэтому и тоже для нас вот некоторый символический пример — что тоже мы должны возвыситься, стать лучше, но стать лучше не чтобы этим погордиться, а, наоборот, как Христос. Христос берет и смиряется. И вот мы как раз Христа так любим и больше любовь к Богу чувствуем — к Богу воплотившемуся, Который пришел к нам. Мы вот просто видим Ветхий Завет. Любят ветхозаветные люди Бога? Любят. Но так, как мы любим Христа, у них не было такой возможности. Вот Бог где-то на небесах, непознаваем, далек инаковому нашему грешному человечеству. А тут Бог рядом с нами. Поэтому тоже, конечно, пока мы приближаемся ко Христу, Который все-таки по своей личности един и в Божестве, и в человечестве, был подобен нам, конечно, во всем, кроме греха, нам очень важны и вот такие примеры — примеры реальных людей, которые, в отличие от Христа, греху были подвержены, но делали попытки его победить.

А. Ананьев

— Сейчас будет сложный вопрос, отец Стахий: где та смоковница, на которую вот я, конкретно я, в моем конкретном времени, в моем конкретном окружении, теоретически, мог бы взобраться? Потому что я очень хочу. Я понимаю, что вот тот пример с Закхеем — это пример для меня. И я очень хочу увидеть — а где там... вот что я конкретно могу сделать такого же — теоретически, — или не я, а мои друзья, мои родные, вот что мы можем сделать, чтобы вот так же поступить? Чтобы мы были... Чтобы было понятнее — конкретный пример вот этого образа, который нам приведен в этой истории?

Священник С. Колотвин

— На самом деле, этот шаг не такой сложный и не такой мучительный, потому что, на самом деле, куда более важен финальный шаг всей истории о Закхее. А вот шаг со смоковницей — это всего лишь шаг ко Христу, Который дальше тебе помогает, Который дльше идет тебе навстречу. Поэтому тот шаг, который может делать абсолютно каждый человек на Земле, — это взять и сказать: «Нет, не то, что я самодостаточен»... Причем, самодостаточен — не в смысле вот «сам по себе», самодостаточен в своих связях, в своем богатстве, в своих каких-то знаниях, в своем каком-то культурном уровне или физическом развитии и так далее, а что все равно я без Бога не могу. Вот я даже не очень понимаю, зачем мне Бог нужен — ну, не разбираюсь... Ну да, когда я еще, там, болел, чего-то вот в боку кололо — нет, я, конечно, молился... Или, там, проблемы были на работе — ой, как я там молился! Нет, сейчас мне, в принципе... Ну, нельзя сказать, что все хорошо — конечно, ну, недосыпаю, и конфликты какие-то есть, и на душе неспокойно, но, в принципе, ничего — живу и живу. Выпил, на шопинг сходил — вот, в принципе, уже и не так страшно, что нет, все-таки сказать «нет». Я, Господи, вот беру и перед Тобой смиряюсь, я показываю, что как бы я там ни старался, без Тебя мне плохо, плохо моей душе. Хотя мое тело пребывает, возможно, в каком-то вполне относительном комфорте. Потому что Закхей бывал в максимально возможном комфорте в Иерихоне пребывал, но по сравнению с современным жителем, даже каким-то среднеобеспеченным арабом, который может кондиционер включить во время палестинской жары, этой иерихонской, Закхей все равно был в проигрышном положении. Поэтому как бы этот некомфорт, который как бы окружает, он в разные эпохи тоже совершенно по-разному выражался. И поэтому для нас очень важно, что мы берем, немножко выходим из комфорта вот этого первого дня Седмицы, недели — воскресный день, и из комфортной теплой постельки зимой или прохладной постельки летом выходим либо, соответственно, на мороз либо на жару и идем в храм. И тоже в храм, который либо, наоборот, еще холодные своды, либо, наоборот, душный и жаркий. И все равно стремимся к Христу. Вот эта вся толпа нас не отпугивает. Потому что Закхей берет, и самое главное, чего он не побоялся, будучи маленьким человеком... Маленькому человеку... Я вот человек высокий, но я вот помню — когда я ездил еще в школу (я никогда не учился рядом с домом), — что когда ты заходишь в метро, и ты просто ребенок, и у тебя локти на уровне головы. То есть ты вот забиваешься, сельдь, в эту бочку. Поэтому я вот с детских воспоминаний все-таки могу понять. Сейчас я все-таки выше среднего роста, и поэтому я захожу в метро, и у меня даже какой-то более-менее свежий воздух над головами других пассажиров. А вот Закхей — он вот правда, ему... Он этой толкучки боялся. Но он не побоялся — он пришел, пришел в эту толкучку, и Господь ему дал возможность, несмотря на эту толкучку, встретиться с Ним взглядом, пообщаться. Поэтому и мы не боимся, потому что Великий Пост... Правда, очень многие люди, которые до храма не доходят, собираются в храм. В храме становится значительно многолюднее, значительно некомфортнее. То мы зашли в какой-то обычный день — постоянные прихожане, чины стоят, молятся. То мы зашли — тут какой-то разброд и шатания, помимо постоянных прихожан еще раздраженные постоянные прихожане — «кто это там ходит, толкает, свечки какие-то ставит в важный момент службы?». Но нет, что человек все равно, если доходит, встает, то тогда уже Господь может к нему подойти и коснуться его сердца, и сам человек — не Господь продиктует, а сам человек поймет, что ему сейчас надо с собой сделать в своей абсолютно уникальной ситуации, чтобы уже быть достойным вот этого прикосновения Христа.

А. Ананьев

— Потрясающе. Дело в том, что я всегда воспринимал эту историю как самый-самый первый шаг. А это у меня из личного опыта — когда я два года назад пришел к своему будущему духовнику, к отцу Игорю Фомину, на первую беседу перед крещением, он мне как раз рассказывал про мытаря Закхея — что вот там, дескать, человек... И уже потом я воспринимал эту историю как шаг, который я совершил когда-то в прошлом — слава Богу, что совершил, мне хватило опыта, мудрости и ума, какой ни есть, чтобы сделать этот шаг. Я его сделал — и все как бы. На этом история про Закхея для меня как бы закрыта, закончена — я это сделал. Но, как выясняется, это мы делаем каждый раз.

Священник С. Колотвин

— Да, снова и снова. Потому что, увы, мы... Если бы мы не отпадали обратно в наши грехи, то и нам не надо возвращаться. Другое дело, что отпадать можно по-разному. Можно взять просто, споткнуться, наступил на конструктор «Lego», разбросанный детьми, пошатнулся, взял и чего-то поскользнулся на каком-то фантике и влетел в груду мягких игрушек, если повезло, или в гору твердых кубиков, если не повезло...

А. Ананьев

— (Смеется.) Узнаю многодетного отца!

Священник С. Колотвин

— Вот. А можно, в принципе, тоже, ну как новости смотришь, — человек присел на окошко и случайно выпал из окна. Потому что, ну, как-то немножко выпил и как-то не особо оценил свое раскачивание с ноутбуком в руках. То есть... И тоже, вроде, ничего... Ну, как бы — упал... Но последствия значительно тяжелее. Поэтому и мы, в принципе, Закхею можем подражать — не обязательно, чтобы подражать Закхею, нам надо искалечиться совсем от духовного падения. Поэтому — «ой, чтоб я был как Закхей, сейчас я пойду так, погрешу — так ох! И потом я сейчас как буду превозмогать себя!». Нет, нет. Что вот насколько мы от Господа откатились, настолько-то нам надо снова прийти и сказать: «Ой, Господи, хоть я и, может быть, на чуть-чуть отдалился, и не какие-то столь серьезные грехи, но вот снова охота, чтобы Ты подошел ко мне тоже, внимание уделил!».

А. Ананьев

— О том, что каждый из нас — немножко мытарь Закхей, сегодня мы говорим с настоятелем храма Воздвижения Креста Господня в Митино священником Стахием Колотвиным. Вы молоды, отец Стахий. Но я думаю, что и Вы помните вот эту вот рекламную кампанию по большому телевизору, которая заканчивалась словами: «Заплати налоги и спи спокойно».

Священник С. Колотвин

— Помню. Еще в те годы у меня был телевизор.

А. Ананьев

— Вот да. У меня, кстати, тоже с тех пор как бы его и нет. Может быть, эта фраза все изменила. Со стороны история о мытаре Закхее для многих сводится именно к этому простому постулату — «заплати и будешь свободен». Раздай все, что имеешь — и будет тебя ждать раскрытая дверь в Царствие Небесное. Отдай все, что имеешь (в скобках — обреки на нищенское прозябание свою семью) — и будет у тебя все хорошо. При этом мы все — ну вот я, Вы, наверное, я так несмело предполагаю, ну, а все мои коллеги — уж точно, мы молимся о том, чтобы у нас вот здесь, в нашей семье, все было хорошо. С домом все было хорошо, с деньгами...

Священник С. Колотвин

— Ой, а я как молюсь!

А. Ананьев

— Ну слава Богу! Я хоть... (Смеется.)

Священник С. Колотвин

— Я... То есть сейчас, особенно когда жена говорит: «Вот, с мая месяца зарплату в храме не получаешь — тебя снимут с настоятельства, никто же даже не заплатит, долга не погасит!», и поэтому я тоже, такой: «Ой, Господи, дай продержаться до какого-то конца строительного этапа, чтобы можно было какие-то себе долги по зарплате гасить». И отнюдь меня вот эта даже какая-то там напряженность, которая витает в воздухе из-за какого-то недополученного, она, наоборот, счастливее не делает. Но вот уже ошибка вот такого рассуждения — она в том, что, в принципе, ничего Господь не требует. Господь без всяких условий идет к страшному грешнику и выбирает, и обнимает его Своей любовью. И сам Закхей, который вот... Ну как, действительно, ты валялся пьяный под забором в своих каких-то там вот уже выделениях организма не через тот проход, через который они должны, ну, и так далее... И вот к тебе кто-то подходит и обнимает... И вот как бы если ты хоть чуть-чуть от пьяного дурмана отошел, ты уже понимаешь: нет, вот чтобы эти объятья оправдать, надо быстро-быстро бежать сбрасывать вот это все, мыться, чиститься, переодеваться, стричься, бриться, выходить, и вот уже тогда ты готов на эти объятья. И точно так же и Закхей просто посмотрел, что в его конкретной ситуации (даже и в конкретной ситуации — не только профессиональной, а вот в его личной) нужно сделать, чтобы быть достойным этих объятий. Господь ему ничего не диктовал. И Закхей, когда Господь рядом, когда вот тоже, как мы со своей совестью пытаемся что-то понять, мы можем заблудиться. Вот Евангелие у нас в руках, мы его читаем, пытаемся что-то... не просто его к голове прикладывать, чтобы меньше болела, или на полку ставить, чтобы как-то солиднее выглядеть, а действительно, мы пытаемся не только читать, но и жизнь свою с Евангелием соизмерять, то уже лично для себя, для своей ситуации мы можем найти... Вот потому что если первый шаг — он, можно сказать, универсальный, вот это восхождение на смоковницу — прийти к Богу, прийти в Евангелию, прийти к службе, то уже второй шаг — что тебе нужно делать, что тебе нужно исправлять весь Великий Пост (и дальше, возможно, всю жизнь), это ты уже понимаешь сам. Господь касается твоего сердца и ничего тебе не диктует, не программирует. А ты понимаешь, что тебе нужно. Ты берешь, воруешь — не воруй. Ты нанес какой-то ущерб — возмести. Ты, там, никогда не воровал, но ты постоянно всем врешь — ну не бей. Ты, там, берешь... вроде, и не бил никого, но завидуешь, какие-то пакости делаешь, подлости — переставай, переставай, если ты хочешь приблизиться к Христу. При этом тоже м если ты решил перестать какой-то грех, там, эти пакости делать — недостаточно. «Ой, я пока сделал, ну, а вот я сейчас покаюсь и пойду спокойно причащаться». Нет, возьми! Возьми все, что ты, там... Какие-то там, может быть, бумаги, доносы понаписал, еще что-то, убери все это и разгреби все те завалы, которые ты думаешь, что где-то в другом месте сложил. На самом деле, ты всю душу свою исковеркал через вот эти злодеяния. То есть поэтому каждый человек уже рядом с Христом замечает вот в этом источнике Света, какой тип грязи на его душе. И отнюдь не обязательно эта грязь связана с какими-то финансами. Поэтому Закхей действительно был богат. И Господь не говорит ему ничего про богатство раздавать. И, более того, Закхей — мы знаем, что он, понимаем просто из его слов, — что он был богат, даже если бы он не воровал. Потому что — что он говорит? «Всем, кого я обидел, то есть обокрал, обобрал, пользуясь своей властью, я воздам в четыре раза». Чтоб воздать в четыре, даже предположить, что он дал какие-то проценты и честно заработал, но все равно вряд ли так у него в Иерихоне того времени были такие акции, которые могли в четыре раза вырасти. Нет, скорее всего, что он просто... даже его официальный доход, официальный его процент какой-то от сборов был настолько большой, что он мог каждому из своей законной зарплаты, из своего законного дохода, из доходов каких-то своих оливковых рощ, в которые он там какие-то деньги вложил, что он каждому мог воздать четверицею. И, более того, после этого у него еще оставалось такое имение, такое имущество, которое... Вот уже после этого он только начинал что-то реально жертвовать. Потому что когда он даже воздавал четверицею, это, можно сказать... Ну вот если ты какой-нибудь микрозайм берешь, ты, в принципе, через несколько лет тоже воздаешь отнюдь не 5 и не 30 процентов, а прямо все самые 400 процентов им придется принести. Поэтому здесь, как человек гасит какой-то кредит — он же гасит вначале даже не долг, он гасит проценты. Почему вот я, например, боюсь залезать в ипотеку? Потому что если ты залез в ипотеку, и даже ты платил, платил, платил, потом выяснится, что ты, в принципе, ничего не погасил. С тобой что-то случилось, трудоспособность как-то теряешь, обстоятельства меняются, а ты только проценты выплатил, хотя несколько лет платил. И поэтому когда Закхей берет и воздает четверицей всем, кого обидел, он может отдать только проценты своего злодеяния. А дальше он. Как бы вот эти проценты — он вышел «в ноль». Он вот как из этой проруби... Одно дело... Ну, может быть, и разные мнения по поводу окунания в прорубь, не столь давнего, есть. Но одно дело — ты нырнул в прорубь, а другое дело — ты из нее не выныриваешь. То есть ты вот только поднялся, и ладно уже — ты вздохнул воздух. Уже хорошо. Если ты там остался — все, ты умер, захлебнулся. Но если ты вот высунул голову из проруби, но не вылезаешь из нее, ты дышишь, вроде, но рано или поздно ты замерзнешь, ты умрешь все равно. Пусть более медленно, но все равно умрешь, и, возможно, более мучительно. Поэтому надо еще, когда ты из бездны греха выбираешься, еще какой-то шаг сделать уже к Христу — шаг в добродетели. Шаг, который не оправдывает твои грехи, а который тебя реално приближает к Богу. И Закхей понимает: какие у него есть возможности? Ну, если бы он был какой-то силач, высокий, он, может быть, бабушкам помогал бы какие-нибудь смоквы таскать, и оливковое масло катить, и воду набирать, из колодца носить. Ну нету у него таких возможностей. Что у него остается? У него остается богатство, которым он реально поможет. И он говорит: «Вот те, кто там нищие, которым, в том числе, налоги римлянам платить, я вот им раздам половину своего имения. А остальная моя семья — им всего хватит». Им всего хватит, и поэтому тоже вот считать, что Закхей как-то все обобрал... Нет, он отдал наворованное. Он компенсировал нанесенный ущерб и наконец-то сделал какое-то доброе дело. На самом деле, если бы он его делал, грубо говоря, помогал бы нищим постоянно, то он, может быть, и отдал бы ту же самую сумму, но просто на протяжении 60 лет. Вот он как бы, человек, раз — в 20 лет начал работать и до 80 работает. Крупные бизнесмены — они, в принципе, не уходят на пенсию. Они берут и зарабатывают. И человек, который постоянно помогает, — если он потом сложит: о, какая гигантская сумма! А можно ее было за всю жизнь не тратить! А если ты никогда не помогал, а потом спохватился, то тебе недостаточно: «Ой, у меня друг, другой предприниматель — он вот как-то там храмам помогает постоянно... Сколько он в месяц дает? О, я столько же буду давать!». Нет, если ты никогда никому не помогал, если ты вот просто... это и будет отнюдь нечестно. Это не будет для тебя никакое усилие. Усилие будет реальное — возьми, посмотри, сколько... Вот твой друг, которого ты взял, действительно, как ориентир, — что он принес? Что он помог? Понятное дело, тут тоже не сводится к деньгам. Ты берешь какой-то... Ты врач и принимаешь по записи, а у тебя товарищ — он принимает по записи каждый день и еще двух-трех человек, кто просто в очереди, без записи пришел. И ты вот спустя несколько лет решил, что «ой, дай-ка я тоже так буду поступать!». Да тебе недостаточно трех. Ты приходи еще раньше и еще с утра прими! Тогда... Это ты не должен, это от тебя не требуется, но таким образом ты правда послужишь делам любви и станешь похожим на Христа. Потому что люди собираются, когда они с чем-то схожи. Им приятно собираться вместе в гости — поесть, попить, повеселиться. Им просто будет весело. Они могут собраться и правда вместе насытиться. И в гостевой комнате кто-то ляжет спать. Но они будут чужие. А они — им будет и радостно, и весело друг с другом, если у них есть общие интересы. Интерес Христа, когда Он пришел на землю, — служить людям, любить их, о них заботиться. И поэтому Закхей, когда делает этот шаг, он, по сути, обрекает себя и всю свою семью на возможность, от которой тоже потом можно отказаться, — счастья со Христом. Быть рядом с Христом и делать как Он, поступать как Он и быт Его настоящим другом, а не просто каким-то разместителем. При этом вот это его преображение души... Еще он не сделал, как вот мы, например, грех не совершили, а мысль у нас уже ко греху ведет, и это у нас в бездну катится, так и, наоборот, возвышение идет тогда, когда мы еще доброе дело не совершили, но уже решили. Мы приближаемся ко Христу — это меняет жизнь. Как его грех отягощал всех его домашних! Потому что Закхей вредил семье не когда он у них забрал половину и нищим отдал. Он им вредил, когда он приносил, и на эти ворованные деньги, кровью и потом добытые, он брал и какие-то там покупки организовывал. И, более того, грех распространялся, как порок, у тех поставщиков хлеба, масла, всех тех, кто его обслуживал, слуг, которые, вроде, честно зарабатывали, но все равно на краденые деньги были. И даже когда он приносил и что-то там местному раввину отдавал в синагогу, тоже все это — грех распространялся. А теперь он наконец-то дает что-то свое, чистое, и, наоборот, вот это как добродетель, тоже уже как лекарство идет — вот опухоль злотворную вокруг уничтожает. То есть тоже Закхея меняет. И просто Закхей — ему так это понравилось, что он не смог остановиться. И он говорит: «Да, я уже старший мытарь» (раз он старший мытарь, наверняка, он был немолодой человек). То есть уже дети взрослые. «Что, они сами справятся? Все, пойду епископом, пойду страдать за Христа. Христос взошел на Крест — вот это то же самое, что мне нужно».

А. Ананьев

— Ой, отец Стахий, вот видите, у меня здесь на бумаге еще половина вопросов, которые я не задал... (Смеется.)

Священник С. Колотвин

— Наша постоянная проблема.

А. Ананьев

— В частности, еще вот и про деньги. Потому что мне... Я просто... Вот нам говорят, что у нас минута осталась. Я буквально коротко. Я сегодня и вчера перечитывал вот этот фрагмент Евангелия, и мне было страшно. Я объясню, почему. Мне казалось, что, окажись я на месте этого несчастного мытаря Закхея, мне бы не хватило вот этой чистоты его и вот этого порыва, как не хватает регулярно. Я бы... Мне очень страшно стало, что я бы сказал: «Господи, я очень хочу... Сейчас, секундочку, я посчитаю, сколько у меня... И вот сейчас еще посчитаю, и...»... А это ведь сплошь и рядом происходит! Вот сидит бабушка, просит милостыню. Я подхожу, у меня в кармане тысяча рублей. Я смотрю и говорю: «Так, ну, тысяча — чего-то много... Но сейчас я разменяю, приду... А может быть, не приду»... И вот как-то вот... А потом так стыдно становится, когда вот эту историю про Закхея прочитаешь...

Священник С. Колотвин

— Как хорошо, что есть Интернет! Зашел на http://miloserdie.ru и просто сразу 2 тысячи перевел — и не жалко.

А. Ананьев

— Нет в этом какого-то расчета?

Священник С. Колотвин

— А ничего! А четверицы лучше... Задолжал бабушке тысячу — пришел в http://miloserdie.ru — 4 тысячи. Господь не обидится! (Смеется.)

А. Ананьев

— Отлично! Спасибо Вам большое! Серьезно, спасибо! (Смеется.) Отец Стахий, я приглашаю Вас продолжить разговор совсем скоро. Всегда очень рад Вас здесь видеть. И спасибо Вам за Ваше терпение, мудрость и ответы! Сегодня мы беседовали с настоятелем храма Воздвижения Креста Господня в Митино — священником Стахием Колотвиным. Всего доброго!

Священник С. Колотвин

— До свидания!

А. Ананьев

— До свидания! Я — Александр Ананьев. До новых встреч!