«Наследие С.С. Аверинцева». Александр Кольцов

У нас в гостях был старший преподаватель кафедры философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного университета Александр Кольцов.

Разговор шел о трудах и наследии известного культуролога, библеиста, филолога советского периода Сергея Сергеевича Аверинцева, а также о подготовке и выпуске его собрания сочинений в Свято-Тихоновском университете.

Ведущий: Константин Мацан

---

Константин Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Александр Кольцов, старший преподаватель кафедры философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Добрый вечер.

Александр Кольцов:

— Добрый вечер.

Константин Мацан:

— И замечательный информационный повод у нашей сегодняшней беседы. Мы находимся в преддверии, юбилея — не юбилея, но даты, двадцатилетия со дня кончины Сергея Сергеевича Аверинцева. 21 февраля 2004 года его не стало, скоро двадцать лет. Сергей Сергеевич — наш выдающийся академик, филолог, культуролог, философ, переводчик, поэт не в последнюю очередь. Такое, может быть, лицо важнейшее для всей интеллектуальной русской культуры на территории Советского Союза, да и не только, в 20-м веке. Когда думаешь, интеллектуал настоящий кто? Ну вот, Сергей Сергеевич Аверинцев, выдающийся мыслитель и ученый. Прекрасно, что в год такого юбилея Православный Свято-Тихоновский университет начал подготовку и выпуск собрания сочинений Сергея Сергеевича Аверинцева. Шесть томов нас ожидают, как понимаю, сейчас первый в работе. Большие тома по 800 или тысячи страниц. Это очень здорово. Наверное, не было еще такого масштабного и продуманного собрания сочинений Сергея Сергеевича Аверинцева, хотя, безусловно, кто как не он достоин такого подробного изучения. Причем, я помню, где-то я читал, в какой-то статье такие сетования, что, казалось бы, уже должна была бы сложиться традиция аверинцевоведения. У нас есть бахтинистика, Михаила Михайловича Бахтина изучают не только в России, а по всему миру. Хотя, казалось бы, можно иронично подумать: филолог из Саранска, как многие изумляются. Но при этом для многих западных интеллектуалов просто олицетворяющий русскую культуру, русскую мысль, русскую философскую мысль в 20-м веке. И совершенно равновеликая фигура Аверинцева. Кто-то сетует, что пока не началось изучение научное, но оно явно впереди, и, наверное, издание собрания сочинений, продуманное, тематически организованное, тоже должно к этому молодых исследователей подвигнуть. Об этом сегодня поговорим с нашим гостем. Расскажите немножко об этом издании, вообще о тех мероприятиях, которые нас ждут в связи с юбилеем, о котором мы говорим.

Александр Кольцов:

— Спасибо большое. Как вы уже сказали, планируется довольно масштабное издание, это будет шесть томов, они тематически поделены. В предварительном списке, как он пока что опубликован в анонсе этого проекта, заявлено, что первый том будет посвящен античности целиком, второй Византии, потом будет раздел по библеистике и по Ближневосточным текстам. Четвертый том по филологии, пятый с энциклопедическими статьями Аверинцева, это, как известно, совершенно особое явление. И шестой будет посвящен стихам, проповедям и публицистике. Насколько я знаю, над этим проектом трудится довольно представительная редакционная коллегия. Туда вошли многие специалисты и отечественные и зарубежные. Есть разные идеи о том, как лучше компоновать и как подавать. Например, я слышал, вроде как, но я, к сожалению, сам не имею прямого отношения к этому проекту, поэтому во многом понаслышке говорю, в частности было предложено в каждый из этих томов помещать какие-то переводы Сергея Сергеевича. Не выводить их в какой-то отдельный том, а вот так их тоже тематически расположить. В каком-то смысле каждый из этих томов, наверное, будет сразу свидетельствовать о многогранности наследия Аверинцева, что это человек, который владел совершенно разными жанрами, как вы сказали, и научные тексты писал, и сам был поэтом и проповедником.

Константин Мацан:

— Особенно интересно, у нас на вашем месте в студии Радио ВЕРА сидела несколько лет назад Ольга Александровна Седакова, ученица, можно сказать, интеллектуальная наследница Аверинцева, и сама по себе выдающийся поэт, во всем мире признанный, и богослов. Она посетовала в нашем разговоре, что есть такое наследие, как проповеди Аверинцева. Нам это кажется странным, но вообще в интернете есть аудио, можно найти. В программе «Родники небесные» на Радио ВЕРА я регулярно кусочки этих проповедей ставлю, прямо живым голосом Аверинцева. Удивительный пример, когда мирянина благословляли надеть стихарь, выйти на проповедь и сказать слова по случаю праздника. Это, конечно, каждый раз проповедь Сергея Сергеевича — такое интеллектуальное путешествие, интеллектуально-духовный пир. Посетовала Ольга Александровна Седакова, так мне это запомнилось, что есть такая часть наследия, которая пока не востребована. Здорово, что в шестой том войдут именно эти проповеди, это, конечно, очень важно. Что еще будет?

Александр Кольцов:

— В Культурном центре Покровские ворота планируется вечер памяти, как раз таки с участием Ольги Александровны и других очевидцев и коллег Сергея Сергеевича. Если не ошибаюсь, прям 21 февраля это и будет, но это на сайте Культурного центра, по-моему, есть анонс или появится скоро. Там же Культурный центр выступил с очень интересной инициативой, это была инициатива наших коллег, которые там трудятся, провести цикл ридинг-семинаров. Мы брали тексты Аверинцева, в прошлый понедельник читали энциклопедическую статью «Судьба», а сегодня мой коллега Петр Алексеевич Пашков там читает из «Поэтики ранневизантийской литературы» главу «О достоинстве человека». Такое интересное оживление. Мне понравилось, что эти семинары собрали молодое поколение исследователей, нас, которые не видели Сергея Сергеевича живым, хотя среди нас по-прежнему много его современников, это человек, присутствие которого мы чувствуем рядом с собой, благодаря живым очевидцам и свидетелям. Мы с Петром Алексеевичем принадлежим к такому поколению, которое Аверинцева знает исключительно по книгам, по рассказам, по аудио записям. Как-то мы тоже попытались выступить какими-то...

Константин Мацан:

— Чтецами. Ридерами, раз это был ридинг-семинар.

Александр Кольцов:

— Да, да, да. Мы надеемся, что весной вскоре выйдет первый том, и таким образом он тоже будет приурочен к юбилею, 20-летию памяти Сергея Сергеевича. Мы в Свято-Тихоновском будем проводить конференцию. Кажется, она обещает получиться представительной, интересной и тоже многопрофильной. Она будет по датам приурочена к Субботе акафиста, мы подумали, что на сам юбилей в феврале уже итак много всего произошло, а Суббота акафиста такой день, который тоже с памятью Сергея Сергеевича очень красиво и многозначно перекликается.

Константин Мацан:

— Расскажите, почему перекликается Суббота акафиста?

Александр Кольцов:

— Мы помним, что это определенное богослужение, которое входит в Постную Триодь в цикле богослужений Великого поста. Это такой удивительный день, который, скорей, праздничный, чем покаянно постный, когда исполняется за богослужением акафист Божией Матери. Чрезвычайно красивый текст. Простите за отступление.

Константин Мацан:

— Это полезное отступление.

Александр Кольцов:

— Сам по себе интересный феномен, потому что этот акафист, с одной стороны, просто чрезвычайно любим всем церковным народом, с другой стороны, это один из сложнейших, мне кажется, памятников гимнографии. Чтобы оценить его по достоинству, нужно предварительно провести много времени в аудитории, посмотреть оригинал.

Константин Мацан:

— И прочитать Аверинцева.

Александр Кольцов:

— Да, конечно, Сергей Сергеевич тоже много об этом акафисте писал, в его опус магнум в «Поэтике ранневизантийской литературы» он об этом пишет, и во многих других статьях к этому возвращается. Опять же, как мы сказали, Сергей Сергеевич это не только ученый, но и церковный деятель, и человек Церкви, человек, который участвовал в богослужении, для него это было важно. Хорошо, что конференция сольется со службой акафиста, получится некоторый синтез науки и церковной жизни. Это в какой-то смысле, по мере наших сил, будет последованием тем заветам, которые Сергей Сергеевич дал, не только отстраненно изучать христианство, но и быть христианином, не только быть христианином, но и прикладывать большие интеллектуальные усилия. Поскольку я это сказал, вообще нельзя не сказать, что фигура Сергея Сергеевича этим уникальна, потому что он был воплощением церковного интеллектуала в очень гармоничном изводе, я бы сказал. Будем честны, церковный интеллектуал — это словосочетание, которое вызывает некоторую внутреннюю тревогу. Как говорил классик, специалист по Довин Флюсу, зачастую думаешь, что бывают интеллектуалы, а бывают церковные интеллектуалы, бывают учителя, бывают православные учителя, как шутят мои коллеги. Это намекает на некоторую иногда профессиональную ущербность, которая компенсируется такой вывеской. Бывают интеллектуалы, которые пытаются себя аффилировать с церковностью, но при этом не всегда это у них получается достаточно убедительно. А в фигуре Сергей Сергеевича мне кажется удивительным то, насколько гармонично в нем это сочетается. В одной из проповедей, сейчас не помню, под каким заголовком ее можно найти, он очень красиво говорит о том, что, да, простота веры нужна, но при этом вера не должна быть простоватой. И он показывает, что интеллектуальные усилия являются необходимой составляющей духовной аскетики. Поэтому, мне кажется, этот феномен Сергея Сергеевича — это и завет для современных церковных интеллектуалов и вообще для современных церковных людей, его призыв к умственной бодрости, умственному дерзанию.

Константин Мацан:

— Александр Кольцов, старший преподаватель кафедры философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Перед вами на столе две книги Аверинцева. Одна, вы ее уже упомянули, легендарная «Поэтика ранневизантийской литературы». Почему легендарная? Я помню, видел один обзор в интернете из серии, что почитать о Византии, там составитель этого обзора очень точно указал, что самая популярная книга, где есть в названии слово Византия или византийский это та самая книга Аверинцева «Поэтика ранневизантийской литературы». Если не ошибаюсь, это его докторская диссертация.

Александр Кольцов:

— Не могу точно сказать.

Константин Мацан:

— Если не ошибаюсь. Во всяком случае, это, с одной стороны, единый текст, с другой стороны, разбит на конкретные темы. Там прекрасная, как высказали, «О достоинстве человека» или «Мир как школа». Меня почему-то очень поразило, когда я читал, я потом много раз к этому обращался, когда Сергей Сергеевич цитирует Симеона Нового Богослова, один из его гимнов, где звучит такая мысль, что я христианин — своими словами пересказываю само собой — с одной стороны, у меня ничего нет, потому что все от Бога, но по этой же причине у меня все есть. Я обладаю всем, но всем как даром. Эта диалектика, что оно у меня, но оно не мое. То же само Сергей Сергеевич помещает в такую стрелу времени, что христианство уже состоялось, уже была Голгофа, уже Христос Воскрес, это уже реальность. Но для нас она еще не до конца, мы еще должны дойти, Церковь движется к своему концу, ко Второму пришествию. Вот это «уже, но еще не», такой христианин, который идет в пути Церкви. Это было потом у владыки Антония Сурожского, что Церковь, с одной стороны уже есть, она нам дана во всей полноте, и в то же время она в пути, и мы в этом пути с ней вместе идем. Те вещи, которые корнями уходят в размышления Аверинцева. И вторая книга, тоже книга Аверинцева перед вами «София-Логос. Словарь». Может быть, это две очень известные книги Сергея Сергеевича. Расскажите, что вас в сердце ударило в свое время, когда читали?

Александр Кольцов:

— Ага, хороший вопрос. Даже не знаешь, с какой книги начать. Может быть, подхвачу то, что вы сказали про «Поэтику ранневизантийской литературы». То, что вы сказали, опять же сегодня постоянно звучит этот эпитет, что Аверинцев очень разноуровневый, разносторонний. Эту книгу очень трудно однозначно определить, однозначно классифицировать и с точки зрения жанра и с точки зрения дисциплины. Это и монография, и даже, может быть, диссертация, но при этом это явно свод очерков, каждый из которых завершен в себе. Вроде бы да, это византинистика, и многими так воспринимается, но явно это текст, не лишенный богословской релевантности.

Константин Мацан:

— Безусловно.

Александр Кольцов:

— Явно это тест философски релевантный, исторически. Даже вы говорили про становящуюся Церковь, если вступление начать читать, которое самое наукообразное во всей этой книге, там Аверинцев выступает как историк, его интересует диалектика культур. Он показывает, что есть культура семитская, есть культура эллинская, и вот византийская — какая-то другая культура, следующая.

Константин Мацан:

— К тому же ранневизантийская, еще какая-то особенность, связанная с поздней античностью, начальным христианством.

Александр Кольцов:

— Да, да. Вроде бы он работает как историк, историк культур, но при этом, этим все не исчерпывается далеко. Кстати я бы предположил, что именно с этим связана его недостаточная изученность, с чего вы начали. Изучать такое многогранное явление очень трудно как. Ловить в проекции какую-то определенную предметную плоскость его трудов — это занятие малоблагодарное. Ты не понимаешь ничего из того, за что ты Аверинцева любишь. А принять его эстафету интеллектуальную, а кто из нас вообще решится на это? Это очень сильный вызов.

Константин Мацан:

— Еще и просто литературный талант Аверинцева, потому что та красота, с которой он пишет, казалось бы, научный текст, и он научный без всяких скидок, меня это всегда поражало. Там не придерешься, это совсем не публицистика в плохом смысле, это строго выдержанный научный текст. Есть тема, проблема, как она решается. Но это настолько красиво написано, так приятно читать, сам язык, как мед. Гениальность.

Александр Кольцов:

— Да, да. И главное, ведь это не какая-то привходящая вишенка на торте, его стиль, его язык письма. Это тоже его методологическая позиция, это его научная позиция.

Константин Мацан:

— А вот об этом поподробнее, что это значит?

Александр Кольцов:

— Давайте, я сразу упомяну Аркадия Бенционовича Ковельмана, современного нашего исследователя, специалиста по иудаике, есть его текст, который называется, по-моему, Аверинцев и ницшеанские парадигмы в гуманитарном знании. Мне кажется, Аркадию Бенционовичу удалось углядеть в Аверинцеве что-то такое очень интересное, поймать. Он сопоставляет Сергея Сергеевича отчасти с Ницше, отчасти с Хайдеггером, отчасти с кем-то еще, помещает его наследие в такую постмодернистскую игру. И, мне показалось, притом, что нет ничего более абсурдного, чем помещать Аверинцева в контекст постмодернизма, мы имеем даже его эксплицитные высказывания, очень нелицеприятные о постмодернистах. При этом у Ковельмана это получилось как-то очень убедительно, он что-то такое поймал в феномене Аверинцева, благодаря этой оптике, и он показывает, что это принципиально не... Как была полемика Ницше с Виламовицем, он показывает, что примерно в такую же оппозицию к академической науке, к такому классическому стенцизму встает Аверинцев.

Константин Мацан:

— Тут, может быть, наших слушателей напугает параллель с Ницше, который, как известно, провозгласил, что Бог умер, с чем, наверное, Аверинцев никогда бы не согласился. Я эту статью, честно говоря, не знаю, о которой вы говорите, но предполагаю, что Ницше здесь взят в контексте, как некий критик сухого рационализма, академизма, как человек, предложивший другую форму философствования.

Александр Кольцов:

— Да, да, да, безусловно так.

Константин Мацан:

— Философия жизни, где есть вглядывание человека, в его глубины, в противоположность попытке загнать человека в схему — в этом смысле. Такой тип философствования, которому в этом смысле, конечно, Аверинцев принадлежит, потому что он пишет о древнем греке, как пишет о нашем современнике, как бы проникая в его внутренний мир, насколько это возможно реконструировать со всеми научными оговорками, методологиями. И пишет о человеке в его открытости, в его изменчивости, в его жизни. Видимо, об этом речь.

Александр Кольцов:

— Да, вы, безусловно, правы. И Ницше здесь далеко не ключевая персона. Просто Аркадий Бенционович поймал эту параллель с Ницше, ему принадлежит уже первое слово в этой песне. Да, я бы сказал, что здесь ближе тот же Дильтей, Бергсон, как вы правильно, философия жизни, может быть, даже, я сейчас начинаю думать, что, может быть, круг Стефана Георгия близок Аверинцеву, этот пафос живого знания, их противостояние академическому платоноведения, там уже Виламовиц, тоже известная история. Если вернуться к Аверинцеву, вспомнить его знаменитую статью про Софию Киевскую, которая называется очень мудрено «К уяснению смысла надписи над конхой Софии Киевской». Он же там сразу это постулирует, что есть алгебра, примитивная алгебра гуманитарных наук, а есть высшая математика гуманитарных наук. Он занимается этой высшей математикой. И я хочу обратить внимание на то, что ей невозможно заниматься беспристрастно, ей невозможно заниматься в естественнонаучном смысле слова объективно. Поэтому такой сухой сугубо академический язык не годится для Аверинцева. Сам язык, сама речь, которой он пишет свои труды — это такая провокация, которая должна помочь выйти за пределы традиционно навязываемых научным жанром ожиданий читательских, я бы так сказал. В этом смысле «Поэтика ранневизантийской литературы» совершенно удивительный текст.

Константин Мацан:

— Еще что в нем удивительно. Об это я сейчас вспомнил, а нужно упомянуть, текст, написанный в советские годы и, как вы совершенно справедливо указали, богословский во многих своих аспектах, но через это название, отсылающее к литературе, к истории — проповедь христианства. Как ни крути, проповедь христианства через научный язык, при этом легко читаемый. Биографы или люди, знакомые с Сергеем Сергеевичем, могут сказать, видел ли он так свою задачу или формулировал ли он это так. Но, мне кажется, для нас, реконструкторов из сегодняшнего дня той культуры, образ верующего человека в Советском Союзе, интеллектуала — это, конечно, имплицитная проповедь тех смыслов, которые иначе как через литературу и разговоры об истории культуры и не передать было в то время. А это было, насколько мы знаем, сердцевиной жизни самого Аверинцева. Я где-то читал про него — сейчас не помню точно — где, что рос мальчик в семье. Если я не ошибаюсь, он был поздним ребенком, Сергей Сергеевич Аверинцев, он даже немножко шутил про себя, что он должен был бы родиться в Серебренном веке, должен был бы принадлежать к той еще культуре, если бы он родился у молодых родителей. И про него говорили: а, это тот Сережа, который все знает про христианство. Потому что дома это было, это было как воздух, он это унаследовал, он этим жил, и для него это была тема всецело не случайная в личном плане.

Александр Кольцов:

— Да, безусловно, вы полностью правы. Действительно Сергей Сергеевич рассматривал и свои лекции, и свои труды как проповедническое служение, миссионерское служение. И даже я слышал рассказ, что будто бы на то было прямое благословение владыки Антония Сурожского.

Константин Мацан:

— А вот этого я не знал, это очень интересно.

Александр Кольцов:

— Я не вспомню точные слова, но я их и слышал в устной передаче, что-то вроде того, что владыка ему сказал, что в той ситуации, когда богословием невозможно заниматься напрямую, лучше заниматься филологией, которая сможет имплицитно нести в себе богословские смыслы.

Константин Мацан:

— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» Александр Кольцов, старший преподаватель кафедры философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Не переключайтесь.

Константин Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Александр Кольцов, старший преподаватель кафедры философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Мы продолжаем наш разговор, мы сегодня говорим в свете, в преддверии такой даты, как 20-летие кончины Сергея Сергеевича Аверинцева, нашего замечательного академика, философа, филолога, культуролога, человека, может быть, определившего интеллектуальное лицо гуманитарной культуры 20-го века в СССР. Говорим с удовольствием об этой фигуре уже полчаса и сейчас будем дальше говорить. Мы с вами об этой теме чуть заговорили до программы, и вы тоже уже начали эту тему раскрывать — вера и интеллект, вера и разум. Что для вас, как философа, исследователя, религиоведа здесь в Аверинцеве важного открывается в его наследии, в его текстах.

Александр Кольцов:

— Продолжу то, что я говорил. С одной стороны, на личном уровне очень убедительный синтез этого, причем, понятно, что такой синтез всегда является творческой находкой. Он не может быть заранее готов, задан, как Пауль Тиллих говорит, что задача теолога — это постоянный поиск все новой и новой интерпретации тиригмы во все новых и новых культурных и исторических условиях.

Константин Мацан:

— Тиригм — это евангельское послание, главная весть, которую Евангелие человеку открывает.

Александр Кольцов:

— Да, вот Тиллих говорит, что если теолог начинает просто транслировать, пересказывать какие-то теологемы, сказанные до него, то это уже измена делу теолога. Потому что теолог это постоянный интерпретатор, это такой переводчик. Вспоминаем Аверинцева «филология как служба понимания». Мне кажется, что такое сочетание подлинного религиозного самосознания и науки — это тоже всегда личное творчество, как у филологов есть такое понятие жизнетворчество. Вот это жизнетворчество, нет готовых ответов и невозможно клонировать Аверинцева, он показал очень убедительный пример. В этом смысле он уникален, но пример этот в хорошем смысле заразителен, он убеждает, что это возможно, он очень убедительный. С одной стороны, меня интересует это. С другой стороны, я уже говорил про арифметику и высшую математику гуманитарных наук. Здесь Аверинцев, мне кажется, занимает тоже очень интересное место в истории и гуманитарного знания и в религиозной мысли. У меня даже были некоторые исследовательские попытки подойти к Сергею Сергеевичу с точки зрения его концепции религиозного символа. Понятие символа для него вообще очень важно, известна, во-первых, из литературной энциклопедии его статья «Символ художественный», она считается одной из программных текстов Аверинцева. И в упоминавшихся всех работах и в статье про надпись Софии Киевской он постоянно говорит о символе и в «Поэтике» он тоже постоянно говорит о символе. А что Аверинцев говорит о символе? Здесь он, кстати, во многом наследует Вячеславу Иванову, его знаменитому тексту о двух стихиях в русском символизме, где Вячеслав Иванов разводит символизм субъективный и символизм объективный. Сергей Сергеевич пишет, что с одной стороны, к символу нельзя подходить с позиции отстраненного стенцизма естественнонаучного. Символику невозможно поймать историко-филологическими методами. Он показывает, особенно в статье про Софию Киевскую он прекрасно это показывает, что символ постоянно ускользает из рук ученого. Но при этом, с другой стороны, Аверинцев принципиально полемизирует с интуитивистами и рационалистами, которые говорят, что раз символ не схватываем рационально, то, значит, он доступен только на уровне субъективного чувства, непосредственного переживания. Аверинцев еще более радикально спорит с этой позицией и говорит, что, нет, символика обладает своей внутренней грамматикой, своей внутренней логикой, и ученый-гуманитарий — это виртуоз интеллектуальной работы в случае Аверинцева, потому что он должен пройти между этой Сциллой и Харибдой. С одной стороны, он не может уйти в сухой рационализм, с другой стороны, он должен постоянно находить в себе трезвость противостоять субъективному иррационализму. Ольга Александровна Седакова прекрасно об этом писала, у нее есть «Рассуждения о методе» и «К оправданию разума».

Константин Мацан:

— Как у Декарта.

Александр Кольцов:

— Да, да, да.

Константин Мацан:

— Это очень важная тема про символ. И, наверное, тоже неслучайно, что она в случае Аверинцева сплетается с его религиозным мировоззрением. Символ — важнейшее понятие для религии. Мы приходим в храм, мы видим там иконы, мы видим там церковное искусство, которое сущностно символично. Мы в обыденном языке употребляем слово «символично» как что-то не настоящее, а тут прямо противоположный смысл. Икона являет реальность иного мира, поэтому она символ. Символ — это то, что одной стороной обращено к нам, к материи нашего мира, но в себе несет, по выражению Павла Флоренского срастворена энергиям другого, иного мира, мира горнего. Горнее проявляется в дольном, Божественное в земном проявляется, тайна Боговоплощения — вот он символизм, которым пронизано все церковное богослужение. Вода, дерево, краска, иконы, материи мира в причастии становится тем, что несет нам реальность Божества. Вот она символичность богослужения. И Аверинцев это раскрывает. Если в это вдуматься, то насколько это обогащает нашу жизнь церковную, когда приходишь, видишь эти пласты, которые можно лицезреть за давно знакомым иконостасом или церковным богослужением.

Александр Кольцов:

— Да, но при этом вы сами уже справедливо вспомнили отца Павла Флоренского. И в том, что вы говорите, Аверинцев явно не оригинален, а как раз таки очень гармонично встраивается в традицию русского символизма, это и Флоренский, и Алексей Федорович Лосев, да и Владимир Соловьев и Вячеслав Иванов уже упомянутый. И надо сказать, что в западной теологии 20-го века есть такие же реплики. Достаточно Пауля Тиллиха того же вспомнить или Поля Рикёра. Понятие символа, я сейчас начинаю об этом задумываться все активнее, стало ключевым для 20-го века, возможно, это с герменевтическим поворотом философии связано. Мне кажется, здесь вообще очень много чего можно еще осмыслить и понять, в христианстве 20-го века ведь именно актуализировалась категория символа. Мне кажется, что Аверинцев здесь и своим уникальным голосом обладает, в этой традиции символизма. Кстати, между прочим, вы упомянули в начале о собрании сочинения Аверинцева, куда, по словам составителей, войдут не только переиздававшиеся уже и доступные тексты Аверинцева, но и многие недоступные, потому что Аверинцев чрезвычайно много писал, и многие его даже публикации сейчас малодоступны. Моя коллега из РГГУ и из Филаретовского университета, Лидия Крошкина в прошлом году со мной поделилась совершенно спонтанной находкой ранней публикации Аверинцева о типологии символов.

Константин Мацан:

— Та-ак.

Александр Кольцов:

— Аверинцев не просто теоретик символизма, когда говорит, что есть такая вещь, как символ, и ее нужно понимать особым образом. Он еще и говорит, что символы бывают разные, в разных культурах, в разных эпохах один и тот же феномен символа принимает разные виды, по-разному себя манифестирует, и там есть существенные различия. Мало кто обращал на это внимание. В этой публикации, которая в прошлом году так случайно была обнаружена в Российской библиотеке, Аверинцев только намечает эту тему, но потом, я заметил, что и в «Поэтике ранневизантийской литературы» он об этом тоже пишет. Он говорит, что помимо того, что христианство символично, христианство еще и символично в особом смысле, не так, как символична античная культура или искусство модернизма. Здесь интересно, как он понимает специфику христианского символа. С одной стороны, христианский символизм с его точки зрения, принципиально диалогичен. Пометим в скобках здесь, такой исследователь, который пытается однозначно спроецировать какие-то историко-критические подходы, может заподозрить влияние Мартина Бубера, знаменитого теоретика диалогического мысли.

Константин Мацан:

— Да, да.

Александр Кольцов:

— Потому что Аверинцев говорит, что для понимания символизма христианства очень важна связь «я-ты».

Константин Мацан:

— Это не наказуемо, влияние Мартина Бубера.

Александр Кольцов:

— Бехусловно.

Константин Мацан:

— На кого он повлиял, Александр Шмеман постоянно обращается к этому в своих проповедях, в своих текстах берет в этом смысле иудейского мыслителя Бубера в союзники, как человека, предложившего эту мысль, что о Боге бессмысленно говорить в третьем лице. Говоря Он, мы Его объективируем, и это для нас некий объект. Когда мы говорим Богу «Ты», книга Бубера называется «Ты и я», то сразу возникает отношение, живое отношение человека и Бога. Вот об этом богословие диалога, в этом философия диалога.

Александр Кольцов:

— Между прочим, к портрету Сергея Сергеевича это добавляет еще очень важный штрих. Потому что мы видим, что с одной стороны, это филолог-классик, это византинист, который прекрасно владеет всем аппаратом классических штудий, как никто разбирается в античности, в источниках, в историографии. И при этом это человек, также виртуозно владеющий современным интеллектуальным контекстом. Это очень редко бывает.

Константин Мацан:

— Да. Вы начали именно про понимание символичности христианства Аверинцева.

Александр Кольцов:

— Да, да, давайте вернемся сюда. С одной стороны, символ диалогичен. А с другой стороны, христианский символ обладает сотериологией, он сотериологичен.

Константин Мацан:

— Что отсылает к учению о спасении.

Александр Кольцов:

— Да, да, да. Здесь Аверинцев, с одной стороны, играет словами, потому что он говорит, что символ это знак, а знак это знамение и знамя.

Константин Мацан:

— Интересно.

Александр Кольцов:

— Так что это знамение как чудо, чудеса Христовы называются знамениями в Евангелиях. И то, что икона, например, низводит в эмпирическую действительность Божественное измерение и то, что там через зримую святыню подается незримое благодать, это чудо. Явление символа это всегда чудо Божие. И с другой стороны, это знамение победы, это знак победы. Это то, что спасает человека, и то, что спасает мир. Здесь Аверинцев говорит тоже об очень интересной диалектике и это тоже одна из сквозных его идей. Он подчеркивает синонимичность веры и верности, он говорит, что вера это не просто такой квазиинтеллектуальный акт принятия на веру каких-то положений, доктрин, что Бог есть, что Бог Триедин, что человек живет вечно. Мы не просто принимаем на веру эти тезисы, вера это всегда верность, это некое деятельное самоопределение относительно этих тезисов. И Сергей Сергеевич, это даже невозможно передать, это нужно взять и прочитать, как он совершенно красиво об этом пишет, когда действительно его монография превращается в аскетический текст. Это уже даже не проповедь, это прямо христианская аскетика, где он пишет, что если ты однажды получил доступ к уразумению религиозной символики, то ты в своей жизни должен сохранять верность этому. И сама логика христианского религиозного символа это предписывает. Более того, она содержит в себе эту потенцию предательства этого символа. В этом смысле Аверинцев вскрывает уникальность религиозной символики в христианстве.

Константин Мацан:

— Александр Кольцов, старший преподаватель кафедры философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Мы говорим сегодня о фигуре Сергея Сергеевича Аверинцева. 21 февраля 20 лет со дня его кончины. И, как мы уже сегодня упомянули, в этом году юбилейный год, будут мероприятия, конференции, посвященные Сергею Сергеевичу Аверинцеву и его наследию. Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет начинает издание 6-томного собрания сочинений Аверинцева, очень интересного и очень долгожданного для интеллектуального мира проекта. Я о чем еще вспомнил к вопросу о разносторонности, разнообразия интересов Сергея Сергеевича Аверинцева. Это, например, его внимание к такой фигуре как Гилберт Кит Честертон. Казалось бы, это не древнегреческий автор, это вообще не представитель какой-то большой серьезной философской школы. Это писатель, которого большинство знают как автора детективов, но благодаря переводам Натальи Леонидовны Трауберг мы знаем Честертона как мыслителя, как апологета христианства. Известна статья Аверинцева «Честертон или неожиданность здравомыслия» про Честертона. Кстати, Аверинцев был одним из учредителей, если не ошибаюсь, Московского Честертоновского общества. Есть воспоминания, сейчас не вспомню кого, по-моему, самой Натальи Леонидовны Трауберг, как это общество было организовано. Была Наталья Леонидовна, был Сергей Сергеевич Аверинцев, еще кто-то, и председателем Московского Честертоновского общества, тут же на кухне в квартире образованного, избрали кота. Такие люди были с юмором еще.

Александр Кольцов:

— Он был Иннокентий какой-то, то ли Иннокентий Второй.

Константин Мацан:

— К вопросу от перевода античных мыслителей, от поэзии, от византийской литературы до такого, казалось бы, легкого автора, как Честертон. На все здоровое, на все интересное, на все полезное для человека в его духовном пути Сергей Сергеевич такую свою печать качества накладывает. Это потрясающе.

Александр Кольцов:

— Вы сказали о том, что сам Сергей Сергеевич был, с одной стороны, величайшим ученым своего времени и при этом еще и обладал вкусом к беллетристике, скажем так. Это спектр интересов, в какую-то неоплатоническую иерархию бытия укладывающийся, и в каком-то смысле, мне кажется, что и феномен Сергея Сергеевича, восприятие его наследия тоже очень многоэтажно. Потому что он сейчас интересен не только ученым, не только византинистам, не только историкам русской мысли, он, я знаю, интересен и христианам. Я вижу, что в каких-то христианских пабликах постоянно всплывают какие-то фрагменты его проповедей, его стихотворения духовные. Он любим и какой-то прослойкой простого церковного народа, и он любим как переводчик и как теоретик переводов. В этом смысле, мы как-то постоянно возвращаемся к проекту издания его трудов, для меня стало, когда я прочитал, чудом, удивлением, что это получился своего рода народный проект. То, что возникло в университете, то, что, понятно, обладает актуальностью для науки, это получило, с моей точки зрения, совершенно неожиданную поддержку. Потому что когда университет обратился к общественности с просьбой собрать средства, потому что никакого финансирования этот проект издательский не имеет, то очень быстро стали приходить пожертвования от просто простых читателей. И я даже не очень представляю себе, как они находили, но, наверное, были какие-то репосты, и, насколько я слышал, часто эти репосты возникали сами собой, издательства никого не просили их делать.

Константин Мацан:

— Да.

Александр Кольцов:

— На сайте ПСТГУ есть эта новость, воззвание, что планируется издание. Я не мог бы поверить, что такая широкая общественность увидит этот призыв и на него откликнется. Это такое чудо, такая рецепция Аверинцева, что внушает большой оптимизм, что Аверинцев, оказывается, дорог и интересен не только каким-то одиночкам. А я, кстати, еще вспомнил, что в прошлом феврале, в районе годовщины Сергея Сергеевича для меня было совершенно неожиданным, поразительным переживанием. Я попал на Аверинцевские чтения, которые проходили в Санкт-Петербурге, их устраивал Герценовский университет при участии Свято-Филаретовского института. Это была двух или трехдневная огромная конференция, которая проходила на нескольких площадках одновременно в Петербурге и собрала просто несметное количество цвета нашей интеллигенции. Я как участник встретился там со столькими живыми легендами, с которыми я больше нигде бы не встретился. Это вообще в моей жизни была одна из самых интересных и содержательных конференций, на которых я был. В общем, оказывается, что Аверинцев очень любим, очень востребован, хотя, может быть, не всегда виден в потоке информационном. И это прекрасно, это внушает огромный оптимизм.

Константин Мацан:

— Для вас, как для философа, религиоведа, который занимается такой темой, как религиозные переживания. Насколько я знаю, ваша диссертация по Райнаху, это ближайший ученик Гуссерля, то есть это феноменология, это Германия, это рубеж веков и начало 20-го века. Та проблематика, с которой вы сталкиваетесь и которую вы изучаете, как философ и историк философии, как коррелируется с тем, что вы можете найти у Аверинцева? Вы какие-то параллели видите, когда, скажем, одна область знания, один круг авторов обогащает другой и наоборот?

Александр Кольцов:

— Ага. Я так еще хорошо не думал об этом глубоко, но то, что лежит на поверхности, это само понятие переживания. Когда мы говорили о своеобразии слога Аверинцева, вспомнили сразу философию жизни, концепт жизни. Есть такое словосочетание — живое знание, которое противопоставляется этому отвлеченному холодному знанию. Как мы знаем, феноменология — это философское направление, которое тоже во многом началось с проработки этого понятия переживания. Тут надо сказать, что Гуссерль выступил оппонентом философии жизни. Он, восприняв предложенное в философии жизни это понятие, и мы знаем, что он был в переписке с Дильтеем, который ввел понятие переживания в философский обиход, да, Гуссерль с одной стороны, намеренно и осознанно принял этот термин, с другой стороны, он принципиальным образом его переосмыслил. И здесь интересно. Если мы говорим о философии жизни, это понятие переживания оказывается очень романтически окрашено, в романтические коннотации. Мы знаем, что Дильтей его изобретает в процессе работы над биографиями Гёте и Шлейермахера. Очевидные корни в немецком романтизме этого понятия, где есть творческий гений, где важна сама персона, как субъект знания. Дильтей, когда пишет о переживании, подчеркивает, что переживание всегда чье-то, оно не может быть абстрактно. Какое-то кантианское знание или Гегелевское — понятие, они принципиально надличностные. И мы знаем, что потом Кьертегор запустит огромную традицию полемики с этой надличностной абстрактностью философии Гегеля. Хотя Гегель, конечно, был совершенно не согласен.

Константин Мацан:

— В том смысле само понятие переживания, сама концепция, как вы сказали, которая противостоит такому отвлеченному, рассудочному, холодному знанию в понятиях, в теоремах, в доказательствах, почему так важно было и потом, в 20-м веке, не всем религиозным мыслителям. Потому что если совсем это пытаться для слушателей простым языком выражать. Докажите, говорят, что Бог есть, на чем вы основываете вашу веру в Бога? Ни одно доказательства не работает, они все схоластичны, они все от ума, ничего не доказывают. Где, на чем вы основываете свою веру? И вот тогда религиозные мыслители, или как-то относящиеся к религии мыслители: есть то, что мы называем первичным религиозным переживанием, с которого все начинается. Религиозный опыт, который недоказуем, но из которого мы исходим, но его можно философски осмыслить. Он не вселослучаен, есть своя типология, можно понять, откуда он берется, и как бы на него философски посмотреть и увидеть, что то, что у человека есть опыт встречи с Богом, это можно непротиворечиво мыслить и этому можно верить. Вот почему, говорят философы, концепция опыта и переживания для очень многих религиозных мыслителей и русских и зарубежных оказывается таким важным. Потому что на этом основывается религиозное мировоззрение. Это некий краеугольный камень, чтобы защищать религиозное мировоззрение.

Александр Кольцов:

— Да. Я даже могу привести очень яркий пример Адольфа Райнаха, философа, которым я занимаюсь преимущественно. У него довольно интересная биография, потому что он, будучи довольно молодым специалистом, ушел добровольцем на Первую мировую войну и там погиб. Так что во многом его наследие — это незавершенное наследие, не дописанное, мы знаем, что он много еще планировал написать, но не успел. На войне, как многие, это общее место во многом, он переживает религиозное обращение. Доселе он был светским интеллектуалом, совершенно нерелигиозным человеком, а на войне становится очень глубоко верующим, искренним христианином, он примет даже протестантское крещение перед смертью. Сохранились его черновики, которые он прямо на войне, прямо в штабе писал, его записки. Он там, например, пишет, что вера в бессмертие, вера вечную жизнь, и вообще любая религиозная доктрина, любое положение христианской доктрины не может восприниматься как интеллектуальный тезис, который можно воспринять и транслировать. Он говорит, что нет, вся убедительность, вся осмысленность этого утверждения коренится в религиозном переживании, в опыте доверия Богу, в опыте защищенности Богом. Да, с одной стороны, это очень красиво. Действительно, как вы сказали, ни одно доказательство бытия Божия не может убедить человека, если у него нет непосредственного опыта доверия Богу. Если он есть, все эти доказательства приобретают сразу свое звучание, оказываются не бессмысленными. Это тоже интересно. Человеку, пережившему это доверие Богу, не надо доказывать, что Бог есть. Но при этом эти аргументы становятся мостиком между его непосредственным переживанием и разумом.

Константин Мацан:

— Да.

Александр Кольцов:

— Так вот что я хочу подчеркнуть. Если остановиться на сказанном, то можно заподозрить и феноменологию религии и всю эту традицию апелляции к переживанию в субъективизме, в каком-то даже нехорошем.

Константин Мацан:

— Ну, там подумаешь, опыт. У вас есть, это ничего не значит. У кого-то нет, ну и что? Так спросит человек.

Александр Кольцов:

— Ну да. А плюс, если человек, начитанный в православной аскетике, ну, хотя бы читавший святителя Игнатия (Брянчанинова), он с настороженностью отнесется к такой апологетической программе.

Константин Мацан:

— Тут само слово «переживание» вводит в смущение, как будто бы мы говорим о чувствах и эмоциях и на них концентрируемся.

Александр Кольцов:

— Об эмоциях, да.

Константин Мацан:

— Вот я почувствовал, на меня снизошла благодать и поэтому... Не об этом говорят те мыслители, о которых мы говорим.

Александр Кольцов:

— Ну да. И вообще отцы призывают к трезвости, они, скорее, просят любые свои опыты ставить под вопрос. Поэтому важно, и у феноменологов и у Аверинцева это не просто апелляция к переживанию, это еще и попытка все-таки с какой-то внутренней дисциплиной интеллектуальной подойти к этой апелляции. Феноменология не просто говорит, что в каких-то критических ситуациях бывает, что нам открывается особая глубина переживаний. Феноменология обладает тем инструментарием, который позволяет аргументировать уникальность этого измерения. Это очень красиво делает и Адольф Райнах и Эдит Штайн, его ученица. Они показывают, что смысл этого опыта доверия не сводим ни к каким тезисам. Это не квазизнание, это не вера как допущение каких-то тезисов, он не сводим к эмоциям, он не сводим даже к самому волевому решению довериться чему-то. Это что-то, как скажет Рудольф Фото, ганз андере, совершенно инаковое. И феноменология, чем она меня совершенно привлекает, мне кажется, что здесь они выступают союзниками Аверинцева, предоставляет аппарат, который способен очень чутко отграничить этот опыт, религиозные переживания, от всего того, с чем его можно по недоразумению перепутать.

Константин Мацан:

— Ну что ж. Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. Мы большое количество тем затронули, и все они были вдохновлены фигурой Сергея Сергеевича Аверинцева, что еще раз показывает и подтверждает наш изначальный тезис, что настолько разнообразно наследие, настолько разносторонняя фигура Сергея Сергеевича Аверинцева, что хочется читать, хочется изучать, хочется познакомиться с разными сторонами, скажем так, его гения. И поэтому здорово, повторимся еще раз, что выходит в ПСТГУ собрание сочинений 6-томное. И дай Бог проекту развиваться. Я думаю, что на страницах ПСТГУ и на каких-то ресурсах ваших можно найти информацию, как поддержать издание, если сейчас нас слушают люди, они захотели как-то свою лепту внести в это, то такие возможности есть. Я напоминаю, что 21 февраля 20-летие кончины Сергея Сергеевича Аверинцева, этому был посвящен наш сегодняшний разговор с Александром Кольцовым, старшим преподавателем кафедры философии и религиоведения Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. У микрофона был Константин Мацан. Спасибо. До свиданья.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Воскресение Христово и Светлая седмица». Прот. Максим Первозванский
• «Семья в жизни вечной». Священник Александр Сатомский
• «Уныние, отчаяние, депрессия». Наталия Инина

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов