Поделиться
У нас в гостях был педагог, музыкант, руководитель Ансамбля «ИХТИС», участник Светлого концерта Радио ВЕРА Адриан Гусейнов.
Мы говорили о музыке и вере и о том, что для нашего гостя значит быть христианином в современном мире.
И. Цуканов
— Добрый вечер, дорогие друзья, у нас в эфире «Вечер воскресенья», у микрофона моя коллега Кира Лаврентьева
К. Лаврентьева
— Добрый вечер
И. Цуканов
-Меня зовут Игорь Цуканов. Как обычно, в воскресенье вечером мы говорим на тему: «Христианин и общество». Говорим о христианском свидетельстве в мире, и сегодня у нас есть еще один повод поговорить с нашим сегодняшним гостем. Дело в том, что тридцатого сентября, в честь пятилетия радио «Вера» в Крокус Сити Холл состоится замечательный Светлый концерт, на котором будет множество православных исполнителей, вы можете прийти, поддержать нас. Собственно говоря, все исполнители будут выступать бесплатно. Покупая билет, вы можете сделать подарок и радио «Вере», и поддержать детей, которые без родителей живут, послушать замечательную музыку, и, в частности, фолк-коллектив «Ихтис», руководитель которого у нас сегодня в гостях — Адриан Гусейнов. Адриан, здравствуйте
А. Гусейнов
-Здравствуйте
И. Цуканов
-Мы вас очень рады сегодня видеть в студии и слышать. И как раз, может быть, первое, с чего хотелось начать наш разговор сегодняшний воскресный — как часто вам приходится выступать в таких вот совместных концертах? Или вы больше все-таки выступаете, как правило, для какой-то своей аудитории? Как вы свою аудиторию определяете?
А. Гусейнов
— Знаете, я как раз сейчас задумался. Наверное, где-то пятьдесят на пятьдесят получается. Конечно, в основном приглашают нас именно. Но часто бывает, что смешанные или, допустим, кем-то разбавить нас, часто делают. Но получается, что мы, как правило, в смешанных концертах, завершаем концерты. Не потому, что мы самые хедлайнеры из всех, а просто у нас такая песня хитовая — «Вера наша», и ей очень хорошо заканчивать концерты. И в этом смысле мы всегда в конце выходим, иногда даже были случаи, когда большие концерты, полколлектива нет, собрать могу только половину, и нас просят хотя бы втроем-вчетвером приехать и просто в конце спеть эту песню, потому что эту песню обычно с нами весь зал поет. Были такие случаи, когда мы вчетвером просто приезжали к концу концерта, заводили эту песню. А для кого мы работаем — это теперь вообще мы не понимаем, потому что с самого начала, когда мы начинали, думали, что мы, конечно, работаем для молодежи и людей среднего возраста, наших ровесников. А опыт показал, что нас пожилые люди с удовольствием слушают. Но что для меня интересней и неожиданней всего — оказалось, что нас слушают младенцы, притом, что у нас ритмичная музыка, некоторые засыпают под нас. Это удивительно я пару раз сам это лично видел: мы ехали с другом на машине, сзади сидела их двухлетняя дочь, он говорит: смотри, что сейчас будет — и как раз поставил «Веру нашу», и вдруг она, младенец, пристегнутый к коляске, пальчики указательные вытянула наверх, она еще говорить плохо могла, а припев она пела: «вера вечна». Я чуть там не прослезился от умиления. Видимо — вот так, для всех, получается
И. Цуканов
-То есть — самая широкая аудитория
А. Гусейнов
— Самая широкая аудитория, причем еще не только православная, не только церковная, что особенно радует, трогает и удивляет, потому что я, честно говоря, не рассчитывал на такое. Трогает и не церковную молодежь, и людей тоже.
К. Лаврентьева
-Адриан, вы закончили Московскую духовную семинарию, сейчас трудитесь на ниве преподавателя основ православной веры. Но вы не выбрали пастырский путь, вы стали музыкантом. Можете рассказать, чем обусловлено это решение?
А. Гусейнов
— Я не отказался от этого пути. Я жду волю Божию. Мой покойный духовный отец мне примерно все сказал, как оно должно быть, Царство ему Небесное. Я просто жду. Так сложилось, что я музыкант без музыкального образования. Я педагог без педагогического образования. При всем, что мне Господь дает все это — сам диву даюсь. Никогда бы не подумал, что я, допустим, буду педагогом, никогда бы не подумал, что я буду на сцене. Но то потаенное мое желание, при всем том, что я знаю, что нельзя самому стремиться это искать, но Господь — сердцеведец, он видит: я, конечно, жду его отмашки. Я заочно заканчивал, но мы как раз были тот курс, уже это было высшее богословское образование, но еще не магистратура с бакалавриатом. К моему удовольствию, это был как раз специалитет, и мне было очень интересно учиться. В той школе, в которой я уже двадцать первый год работаю, она школа преподобного Сергия, я его покровительство всегда чувствовал. То, что Лавра стала моей альма-матер в смысле образования — конечно, меня очень греет это. Это не что-то прошедшее и забытое. Я очень люблю богословие, очень люблю читать и размышлять, и над Евангелием, сложные места. Это во мне живет, пытаюсь не засыпать в этом смысле, хотя не всегда это получается
И. Цуканов
— Обычно человек, который учился в семинарии, все время становится объектом вопросов со стороны людей, которым интересно как раз. Действительно, в Евангелии много сложных мест. И, наверное, вам иногда задают вопросы, просят что-то объяснить — не дети, а взрослые люди, такое бывает?
А. Гусейнов
— Бывает. Более того...как-то нескромно все это получается, но говорю по факту: меня один батюшка даже попросил все-таки буклет издать, потому что я прямо целенаправленно копался в этих сложных местах. И он говорит: слушай, надо издать, даже предложил мне помочь. Но я очень плохой писака, никакой, очень ленивый в этом смысле, мне проще наговорить, чтобы кто-то за меня написал и поэтому ничего не издаю. Я завидую тем людям, которые чуть что — начинают что-то издавать сразу — буклетики, свои мысли собирать, еще что-то, я прямо восхищаюсь и понимаю, что у меня целая галерея уже упущена возможностей, но это смиряет
И. Цуканов
— Какие вопросы, например, из числа сложных, вам задают или, может быть, вы над какими размышляли?
А. Гусейнов
— Господь говорит, что он будет, как Иона, во чреве кита, три дня и три ночи. Считаем: Его распяли в пятницу вечером, суббота, в воскресенье утром он воскрес — не получается три дня и три ночи
И. Цуканов
— И как же на это ответить?
А. Гусейнов
— Ответить так: мы забываем об искусственной ночи, в которой было затмение солнца на три часа — тогда все сходится. Или, например, нагорная проповедь: в одном месте говорится, что он с горы говорил, в другом месте прямо подчеркивается, что «он встал на месте ровне». А оказывается, особенно те, кто был на том месте в Палестине, что он выбрал ровное место на горе, то есть, он выбрал такую площадку, где можно стоять на горе, то есть, противоречий нет. Такие, на первый взгляд, противоречивые места Евангелия — это очень интересно, на самом деле, в этом копаться. Есть одно место, я о нем сейчас не скажу, потому что я пока ответа не нашел, кроме как ошибка переписчика, но меня не очень устраивает это
К Лаврентьева
— То есть, у вас тоже есть свои вопросы?
А. Гусейнов
— Один еще есть. Нет, я думаю, что их много, Евангелие невозможно все выучить
К. Лаврентьева
— Расскажите, пожалуйста, вашу историю принятия крещения и встречи с духовником
А. Гусейнов
— 94-ый год, лето, мы приехали в экспедицию на Горный Алтай, и там служил отец Андрей, мой покойный духовный отец. Он москвич, кандидат медицинских наук по психиатрии и в пятьдесят лет у него что-то случилось. Поскольку он был в церкви всю жизнь, с юношества, детства, очень интересные вещи. Я вообще очень жалею, что не записывал рассказы. И, соответственно, за все это время он окормлял родственников епископа, общался с епископами, и так далее. И в пятьдесят лет его рукополагают, посылают служить в Горный Алтай, потому что он был необыкновенной эрудиции человек, разбирался в разных течениях, религиях. А там как раз такое место, куда все паломничества, все оккультисты и все такое. И он очень тяжелый крест на себя поднял, мы там с ним познакомились. Я на тот момент считал себя умным, разбирающимся во всяких религиозных разнообразиях, скажем мягко. И мы с ним там встретились. Благодарю Бога за эту встречу. Знаете, почему я трижды, бесконечно благодарю Бога — потому что для того, чтобы меня обратить в православное христианство, нужен был именно отец Андрей. Если бы я встретил какого-нибудь священника — хорошего, но не обладающего тем опытом, которым обладал отец Андрей, он не достал бы до сердца моего. Вот отец Андрей как-то смог это сделать. И четырнадцатого августа, день Крещения Руси? закончилась литургия, вдруг он поворачивается, выходит и говорит: мы сегодня тебя крестим — и все, и ушел в алтарь. У меня такая война внутри началась, потому что разум внутри говорил: да ты чего, ты предашь весь свой путь, тебя аудитории слушают. А сердце говорило: нет, или сейчас, или никогда. Я помню, прям до слез взмолился, говорю: Господи, я тупой, я обязательно в чем-нибудь ошибусь, сделай, пожалуйста, Ты все сам. Или предотврати, пусть земля разверзнется, ну что-нибудь сделай, если это не в твоей воле. Нет, земля не разверзлась, молния не ударила, мы пошли на реку Катунь и батюшка меня прямо в этой реке крестил. И с тех пор моя жизнь повернулась совсем в другую сторону. У меня много событий в жизни, когда мы говорим: до и после делится, но все-таки август 94-го для меня самый переломный момент, когда я родился духовно, когда я стал именоваться очень высоким званием православного христианина. Простите за пафос.
И. Цуканов
— Но это можно ощутить, когда ты крестишься, в двадцать три года уже имея большой опыт метаний и исканий
К. Лаврентьева
— Это потрясающе. Адриан, вы обмолвились, что уже много, действительно, поискали, почитали, поизучали много разных религиозных течений, и, наверное, я не буду просить рассказывать о этих ваших поисках, но в таком случае ведь найти православие для вас — это было действительно каким-то обретением жемчужины. И как это изменило вас? Ваши друзья по разным этим предыдущим обществам религиозным, назовем это так, не пытались ли они вас остановить, сказать: ты что, да какое православие, смотри, сколько всего интересного вокруг. Что-то происходило такое, что пыталось вас удержать еще там, в той, прошлой жизни?
А. Гусейнов
— Еще как происходило, потому что я же не просто ходил, а я же чего-то добился в том мире, был авторитетом. Простите, я просто факты говорю. Я сейчас понимаю, с точки зрения православного христианства упаси Бог от такого авторитетства. Но я был известен в этих кругах, можно сказать, какие-то свои успехи, и в этом смысле я был для многих ориентиром, и когда вдруг это со мной произошло...Вы знаете, еще перед Алтаем, прямо на кануне произошел случай: мне кто-то положил на стол, когда я выступал, Евангелие маленькое. Я даже не знаю, кто, но, Господи, пошли этому человеку всего самого лучшего. И я в поезде возвращался из этого города, впервые читал Евангелие. Мне важно этим поделиться, потому что вдруг кого-то тоже так тронуло — там есть такой эпизод, когда апостол Петр, во дворе, Христа арестовали, истязуют — когда петух запел. И только в одном из Евангелий, по-моему, Луки, но я не уверен, там сказано, что, когда запел петух, Христос обернулся и посмотрел на Петра. Я прям вылетел из купе, расплакался, я не знаю, почему, это так во мне что-то перевернуло: он избитый, искалеченный, весь в крови, и вдруг петух пропел, и он во всем этом состоянии поворачивается, смотрит на Петра — это так во мне перевернуло что-то, и с тех пор я понял, что это не просто пророк, какой-то учитель, еще что-то. Я стал глубже изучать, и все, что я знал до этого — всю индийскую духовную революцию девятнадцатого века и Рамакришна, и все такое — я вдруг понял, что все, что они тужились, пыжились, здесь об этом обо всем, как минимум, сказано очень просто, о нравственных принципах. Но здесь еще нечто большее, здесь не просто учитель не просто пророк, не просто святой, здесь тот, кто мог бы это все в молекулы разнести. Христос — это тот, кто мог бы все это в щепки разнести, но он позволил над собой этому всему свершиться, я понял, что выше этого ничего не может быть. Еще я не понимал ни Троицу, ни боговоплощения, ничего не понимал. Но потом появился Алтай, как-то поступательно развивалось. Это была такая подготовка, мне кажется, что называется благодать призывающая, есть такое понятие. Видимо, это она была
К. Лаврентьева
— Адриан, а что было дальше?
А. Гусейнов
— Дальше, я отвечу на ваш вопрос, когда я вернулся в Москву, совершенно ошарашенный тем, что со мной произошло, а многие, конечно, не поняли: чего ты к попам, да как же это? Поначалу я мало чего мог ответить, кроме того, что сердце. Логически я не мог обосновать, я говорил, что это выбор жизни. А потом, потихоньку, я начал набираться, я из церкви уже не вылазил, на клиросе с 94-го года встал петь. И жития святых, меня это все так затянуло и потихоньку для меня открывалась тайна Троицы. Я никогда не забуду, вдруг я понял, опять же, по аналогии солнца, что солнечный диск — это Бог Отец, свет, исходящий от него — это Бог Сын, и тепло, исходящее от него — это Дух Святой. Мы можем выйти на солнце, мы видим солнечный диск, закроем глаза — мы света не видим, но чувствуем тепло. Мы на мороз выйдем — тепло не чувствуем, но видим свет. Это единство, но в то же время — три. И когда я это понял, я думал, что Америку открыл. И вдруг мне потом открывается, что этот элемент использовали Кирилл и Мефодий в полемике с мусульманами, и что Серафим Саровский приводил. Сначала думал: о, я не оригинален, но я еще гордыней был полон, а потом я вдруг понял, что благодари Бога, что этот помысел правильно принял. Для меня первая загадка, которая начала постепенно открываться, нельзя сказать, что кто-то может полностью вместить тайну Троицы, но это принцип. А потом я вдруг начал для себя открывать две природы во Христе, что произошло, что Бог, вторая ипостась, стал человеком. Почему православным христианам нужно все-таки образовываться, посильно хотя бы — чтобы не просто сказать: пойди в уголок, Богу помолись, а чтобы хотя бы, как апостол Павел призывает, уметь дать отчет о своем уповании с кротостью. Надо уметь это делать. Это не значит, что все должны быть богословски образованны. Есть такая засада: православная культура, сейчас специально говорю — не вера, православная культура, она сама по себе настолько красивая и богатая, это путь. И нельзя забывать, что православная культура — это путь, это красивый коридор со своими креслами, но есть большое искущение сесть в это кресло и уже не двигаться, просто любоваться и пребывать в этой культуре, отрастить бороду натаскаться: «Спаси Господи, во Славу Божию», и со всеми раскланиваться — очень большая опасность. Это все хорошо, этого оставлять не надо, но большая опасность — остановиться в культуре и охладеть немножко в личных отношениях с Богом, в вере, двигаться к нему. Это такая засада, которую всем надо иметь ввиду.
К. Лаврентьева
— А как этого не допустить?
А. Гусейнов
— Не терять личную связь с Богом — это, конечно, прежде всего. Не охладевать в молитве и мои слова меня же сейчас и обличат: все-таки стараться каждый день хоть чуть-чуть читать Евангелие. У меня, к сожалению, не каждый день получается, признаюсь и каюсь. Но это очень важно, потому что Христос говорит, что Его слово сделает нас свободными. Это очень важно и духовно, и нравственно. В любом смысле. Хотя бы перед сном, днем. Сейчас в смартфонах у нас есть скачанные библии, мне это помогает. Хотя бы в транспорте, это лучше, чем никак
И. Цуканов
— Вы сказали о том, что есть логическое постижение христианства и есть культура, которая очень хорошая, но в которой можно застрять. Вот музыка, этот православный фолк — это ведь тоже элемент культуры и тоже очень часто как-то вера людьми некоторыми воспринимается, как эти многолетия когда поют — такие вещи, чисто культуральные. Но получается, что они тоже важны по-своему. В одном интервью мне очень понравилась мысль: вы говорили о том, что во многих странах: Сербии, Болгарии, на самом деле эта культура национальная, христианская, сохранилась, и как-то люди за нее держатся. У нас она не сохранилась, если я вас правильно понял, потому что она просто искоренялась ожесточенно семьдесят лет. Но там-то люди ее сохраняли, и, получается, они ее сохраняли, как дань традиции или за этим стоит что такое настоящее, подлинное, как вам кажется?
А. Гусейнов
— Мне кажется, и то, и другое. Грузия — это тоже для нас, они сохранили очень много в духовном пении. Сербы, даже будучи атеистами, все равно день Славы праздновали все рода, это удивительное явление. Они могли считаться атеистами, но день Славы, святого рода они праздновали, это прямо традиция, которую не смог искоренить никто. На Украине те же колядки не переставали петь. Но почему-то именно на Руси с таким остервенением все это выкорчевывалось, как будто прямо в сердце надо было поразить. И поэтому мы, конечно, поем на разных языках народов мира православных, но мы хотим как-то, слава Богу, не мы одни, но мы хотим именно в таком жанре, вы называете фолк, мы до сих пор не понимаем в каком мы жанре работаем, но, наверное, ближе к фолку, да. Но возродить это так, чтобы это не просто аутентично звучало, по-стариковски, это тоже хорошо. Но чтобы это для молодежи было понятно и актуально стало, актуализировать для них это все. Стараемся, это очень важно. С другой стороны, если пребывать в вере православной, но не иметь культурных подпорок...я поэтому против, когда сейчас все выступают, в смысле — мне не нравится, когда сейчас все выступают против окунаний на Крещение или масленицы. Вы-то что можете в ответ предложить, другую форму, нет? А чего разрушать? Правда, последнее время, у меня такое ощущение среди некоторых отцов у нас просто чемпионат идет по выплескиванию младенцев, кто дальше уйдет, правда. Такое ощущение, что если ты начинаешь опровергать какие-то вещи, то ты особенно православный. А еще такой тренд, что если ты православный, да еще и в интернете известный, все еще позволяешь себе где-нибудь матерком припустить, то это вообще ты крут. Ты церковный человек, да еще и можешь так матернуться, ты смелый такой. Наше время — к сожалению, время, когда психология побеждает, вытесняет из человека прямые взаимоотношения с Богом, подменяет очень многое, потому что у нас всеобщий психологизм кругом, это человека расслабляет, превращает в современного человека
К. Лаврентьева
— Ваши песни — это песни разных народов мира, но они все исключительно носят духовный смысл. Ни о любви, ни о таких вещах, любимых публикой и почитаемых, вы принципиально не поете. Это ваша идейная позиция или вы пытались как-то уходить с нее, но вы возвращались, может быть опытным путем постигали это?
А. Гусейнов
— Нет, я везде это повторяю: мы не стесняемся того, что мы церковники, правда. И вместе с тем мы хотим актуализировать для молодежи эту тему именно духовных песен и кантов и так далее, сделать это качественно, стараемся во всяком случае. Потому что, что греха таить, в 90-х годах много что было тогда сделано, хотя я очень благодарен покойному архидиакону Роману Тамбергу. Он во многом показал, вдохновил, куда надо двигаться. Но во многом уровень, знаете, есть хороший, а есть слава Богу за все. А сейчас время уже другое, оно более жесткое, тут требования другие, надо пытаться что-то делать в этом смысле. Петь о труляля всяких можно, конечно, просто для меня в этом смысла нет. Вы спросили про священство ожидаемое, и так далее — я понимаю, что пока это не так, но все равно, что бы я ни делал, я все равно должен в эту сторону делать. Но, Кира, вы опять очень проницательны, потому что мы хотим все-таки одно исключение сделать: мы хотим записать альбом, если Господь благословит. Уже готов материал, к нему надо приступить. Альбом «Мужские песни» хотим назвать, чтобы у нас мужики запели. У нас сейчас начинают петь, но, в основном, все как-то не то, а чтобы очень красивые, застольные, мужские, не пошлые — чтобы мужики запели. Там будет несколько песен на разных языках, но в основном русские. Если это получится — мне кажется, красиво будет. Но в виде исключения, а потом мы вернемся опять сразу ко всяким духовным темам
И. Цуканов
— Вы сказали о том, чтобы сделать духовную музыку, духовные песнопения понятными, как-то заинтересовать молодежь. А как это сделать, что для этого вообще можно делать?
А. Гусейнов
— Мы очень редко берем авторские тексты, это, в основном, или народные духовные канты, песнопения или колядки, волочебные песни. И не изменяя вокальный материал, он остается аутентичным, мы его обрамляем в инструменталку, акустическую, естественно. Таким образом, эта инструменталка является пропуском в молодые уши, если грубо сказать. Или произведения святых, вот Николай Сербский, вообще чувствуем его покровительство, у нас много его песен. Вот таким образом, чтобы звучание было не просто аутентичным. Лучше нас делают многие люди, тот же Сережа Старостин, любимый наш человек. Или Котов Андрей, с «Сирин». А мы решили немножко попробовать вот так. Вообще, глядя на нас, если близко нас знать — это так, как не надо развиваться. Мы настолько разгильдяи, другие там записывают что-то, мне это даже в голову не приходило, но, когда меня иногда спрашивают, я вспоминаю и диву даюсь, потому что не скрою, у меня письмо есть в интернете, что «жизнь спасли, я был на краю, хотел все уже, ваша запись попалась и я остановился». Кто передумал в протестантство уходить, было письмо. Такие письма пишут, и я не понимаю, это что — мы? Но вместе с тем понимаем, что хвастаться нам особо не надо, потому что это Господь как-то действует, используя как инструмент нас, видимо. С другой стороны, это вдохновляет на дальнейшую деятельность. Вместе с тем, конечно, можно было это все активнее делать, чем мы делаем. Сейчас уже такая парадоксальная ситуация: раньше нас почитатели нашего ансамбля просили, а сейчас уже начинают требовать: ну сколько можно уже, давайте, когда! И я понимаю, что они по-своему правы
К. Лаврентьева
— Среди этих почитателей только православные или есть совершенно не относящиеся вообще ни к какой религии?
А. Гусейнов
— Как ни странно, есть просто атеисты, агностики
К. Лаврентьева
— А почему?
А. Гусейнов
— Не знаю. Например, я помню, был такой случай, когда мы выступали в каком-то светском заведении, если не ошибаюсь — это какой-то педагогический колледж был. И после этого подошла такая девочка, вся в черном, волосы черные, плащ черный, брови, все такое ух! Подходит, говорит: вы знаете, я вообще совершенная атеистка, мне ближе готика. Она только не сказала, что она сатанистка, единственное что, хотя внешне можно было подумать. Говорит: я не могу понять, меня очень зацепили ваши песни, я бы хотела, если можно, куда можно написать. Я настолько обалдел, обнял ее, говорю: дорогая моя, ты знаешь, что это самый большой комплимент, который я слышал, потому что понятно, когда мы своим нравимся, а когда мы нравимся таким, как ты кракозябрам, которые ходят во всем...то это для меня высшая награда, меня это тронуло, я ее поцеловал в макушку и мы расстались
К. Лаврентьева
— Она приходила еще?
А. Гусейнов
— Мы уехали оттуда. Она, правда, не писала, но надеюсь, что она что-то слушает. Но был приятный сам случай такой. Это в Белгородской области было
И. Цуканов
— Есть ли какие-то другие люди, тоже творческие, с которыми вы чувствуете, что идете каким-то похожим путем, плечом к плечу?
А. Гусейнов
— Да. Жанрово не знаю как, но во всяком случае я считаю своими родными, близкими людьми Сергея Старостина, Котова Андрея, Диму Парамонова — это удивительный человек, как ходячий музей. Они со Старостиным такие единодушные друзья, это просто надо слышать. В разных жанрах есть люди, которые все равно в одном направлении двигаются, даже в рэпе «25/17», группа «Ладони», если вы слышали, меня трогает очень сильно, мы тоже дружны с ними. Понятно, что мы с Олей Кормухиной друзья. Так или иначе, мы друг друга имеем ввиду, дружим. Но, к сожалению, не часто получается пересекаться. При этом я совершенно не жадничаю, если, допустим, меня куда-то зовут, — я считаю, что так и должно быть, — а мы в этот момент заняты, а надо бы там помочь, в епархии провести какой-то праздник я тут же звоню кому-нибудь из них, Максу Гавриленко, говорю: Макс, слушай, хочешь поехать туда-то? Он говорит: с удовольствием. То есть, мы так или иначе, во всяком случае, с Максом, с группой «Ладони», я ответно это тоже чувствую.
И. Цуканов
— Мне очень интересно, вы сказали, что вы увлеклись богословием, что вам было интересно копаться в Евангелии в сложных местах. Как вы музыкой занялись? Вы рассказывали, что гитару в первый раз в армии, кажется, взяли в руки. Потом в какой-то момент оказалось, что вы настолько глубоко в музыке. При том, что вас интересовало немного другое, вроде бы
А. Гусейнов
— Наверное, это что-то генетическое, потому что у меня дед был кабардинец. Когда кавказские застолья собирались, выпьют, и он был солистом, начинал, и старики с ним все древние кавказские, кабардинские песни пели. У деда голос был ух! Народный, он не учился ничему, настоящий был горец, стекла дрожали, мужики все суровые сидели. Я вот это слышал в детстве, причем дед очень интересный был человек, очень строгий, но, когда он начинал петь, он весь уходил в это пение. Моя мама закончила дирижерский хоровой факультет, и какое-то время пела в народном Терском хоре. Это такой был казачий хор. В советское время они в светских одеждах какое-то время пели. Я думаю, что это генетически. В школе меня поставили в хор, там я горлопанил «Крылатые качели», солистом был. Но я как-то вообще об этом не думал. В армии у меня сослуживцев было двое, один актер по образованию, знал красивые песни, а второй был профессиональный гитарист: Костя и Сережа, вдруг услышат, привет им передаю. Благодаря им научился на гитаре играть, что мне потом помогло во взаимодействии с молодежью, когда в лагерях там...Я потом понимаю, для чего это все было, потому что это очень сильно помогло. Это все потом перешло в пение на клиросе. Мы же все равно, клирошане, так или иначе пересекаясь, поем на застольях народные песни. А потом мы с Петром Акимовым начали пробовать казачьи, народные песни петь. И дальше, уже когда попали в Сербию, там была неделя русской культуры, Ивана Жигон нас увидела и предложила работать, так родился известный клип «Вера наша», мы записали. А будучи в Сербии, мы увидели, насколько для них своя культура для молодежи актуальна, мы вдруг увидели, как это можно делать
И. Цуканов
— То есть, вас как раз опыт Сербии и вдохновил, получается?
А. Гусейнов
— Он как бы поставил точку. У нас уже были мысли, мы об этом думали, а в Сербии мы просто поняли, что это реально и как это делать можно
И. Цуканов
— И что это живая культура
А. Гусейнов
— Да, что это живая культура, здесь бояться, стесняться, комплексовать не надо, а просто надо делать спокойно и качественно свое дело. Сербия нам очень много дала в этом смысле
И. Цуканов
— У вас, вы уже сказали, песни на очень многих языках, чуть ли не все языки православных народов. За этим стоит какая-то задумка специальная как пятидесятница такая, что на всех языках?
А. Гусейнов
— В некотором смысле. У нас была идея, с одной стороны, показать вселенское православие, а вообще это началось так, что когда первый диск был — «Рождество», и мы хотели как раз показать колядки на разных языках. А потом поняли, что в этом есть еще более глубинный смысл. Например, владыка Роман Якутский уже раз пять нас приглашал, именно потому, чтобы через нас якуты увидели, что это не то, что им навязывают русскую веру, что это вселенская вера, она касается всех, она якутская вера, в том числе. Он как-то эту фишку просек, нас приглашал часто. Якуты с благодарностью нас принимали — вот это миссия, миссионерское дело, в которое нас включили. Не то, что мы миссионеры, хотя мы, конечно, подразумеваем это ввиду. Но вместе с тем, честно говоря, уже хочется все-таки больший упор делать на русскую составляющую. Дело в том, что есть такой момент в русской певческой культуре, ее выкорчевывали, конечно, мощно, но остались, в основном, покаянные песнопения: смерть, душа, все такое. Это все тоже необходимо, у нас в отдаленной перспективе есть мысль записать, назвать «Великий пост» или великопостное что-то такое, мрачняк нужный, полезный записать. Но в русском пространстве веселые народные песни остались связанными именно с праздниками, в основном, с Рождеством, Пасхой или со святыми. Поэтому особо не разгуляешься, поэтому для нас каждая находка — как золото, как жемчуг — находка такой песни, которая не о смерти, а о жизни. И я хочу все-таки упор на это делать, конечно
И. Цуканов
— Вы сейчас сказали — я вспомнил почему-то про Бориса Гребенщикова, когда он записал «Русский альбом», так называемый. Он был очень депрессивный. Это был, пожалуй, самый русский альбом с такими русскими мотивами.
А. Гусейнов
— До сих пор периодически нравится мне. Не все, что он делает мне нравится, но некоторые вещи выборочно. Раньше у него почти все было интересно, сейчас выборочно. Но тот «Русский альбом» — это, конечно, уникально было
И. Цуканов
— Но он был очень тяжелый по настроению. Как вы находите эти песни, это же не так, наверное, легко?
А. Гусейнов
— Они или каким-то образом случайно приходят, в интернете или еще где-то, но половина из них уже через наши передачи, статьи, люди знают и мне просто присылают: послушайте это или это. Мне вчера, например, прислали четыре украинских казачьих канта, причем я такой жанр даже не слышал. Там что-то готическое, смесь такая интересная, я даже хочу Наташе Сербиной, это моя подруга, она у вас была тоже здесь — лирница украинская. Она специалист, кандидат искусствоведения, я хочу ей переслать, чтобы она объяснила, что это за жанр, потому что очень интересный жанр. Таким образом нам пересылают, и мы все, что подходит, берем в репертуар. Нам очень помогают слушатели наши в этом смысле
К. Лаврентьева
— А как вам вообще живется в светском мире с такой самобытностью, уникальностью? У вас есть светские друзья? Есть какие-то ниточки, которые связывают вас с обычной жизнью?
А. Гусейнов
— Да, у меня есть светские друзья, которые еще до церковные мои друзья, я их очень люблю. Другое дело, что я с ними реже общаюсь, меньше, но они все приняли мой мир, и, конечно, при мне стараются не богохульствовать, это исключено в моем присутствии. Я, в общем, нормально себя ощущаю. А если вы имеете ввиду вообще, в принципе, в социуме — я активную позицию занимаю, не чураюсь. Считаю, что мы, кто может, мы должны активно жить. Это не значит навязывать себя, но глядя на нас должны понимать, что православие — это радость
К. Лаврентьева
— А в чем активность православного христианина по-вашему должна проявляться?
А. Гусейнов
— Чтобы нести окружающим радость, вот это точно. Вдохновлять на жизнь всех. Для этого надо над собой работать. Я начал про психологизмы говорить, не договорил, что беда просто сейчас: ах, у меня депрессия — замечательно. Я не исключаю, есть клинические случаи. Но никто не разбирается в изначальной природе. А все святые, кто касались этой темы, в том числе Николай Сербский, в один голос говорят, что это когда человек начинает не следить за мелкими грехами — где-то матернулся, осудил, по мелочи, и в этом не очищается, не кается, не исповедуется, не работает — вот эти мелкие не исповеданные грехи сплетаются в сеть уныния. И как Николай Сербский сказал: «Они сплетаются в сеть уныния и делают гнездо для самых черных печалей в сердце». И надо с этого начинать
К. Лаврентьева
— Это очень важно. Ведь даже среди верующих сейчас эта тема уныния и депрессии педалируется все больше и больше
А. Гусейнов
— Причем она педалируется не просто как отдельная болезнь, а ее противопоставляют духовной жизни, типа «вы не лезьте, вы не знаете, что такое депрессия, не надо нам здесь рассказывать про эти грехи». И прямо агрессивно. Другое дело следствие, что человек себя запустил духовно и, конечно, уже когда химические нарушения начинаются — это надо лечить. Я не отрицаю клиническую депрессию, это болезнь страшная, ее надо лечить в психиатрии, тут уже даже психологи не могут помочь. Другое дело, если это врожденное — серотонин не выделяется, это понятно. Но когда человек пишет, что не может помыть чашку и значит, у него депрессия. Встань и помой чашку, победи эту депрессию, сделай этот подвиг, ты прямо миры перевернешь — помой эту чашку.
И. Цуканов
— Адриан, то, что вы сказали о радости — нужно нести радость, но для того, чтобы ее нести, нужно находить где-то эту радость самому. Вы всегда можете найти источник этой радости, для вас каждый день несет в себе какую-то радость или это не такая легкая задача?
А. Гусейнов
— Я не могу, конечно, выступать, как духовный авторитет в данном случае, но я абсолютно убежден, что источник этой радости — это личное общение с Богом. И все эти разговоры про выгорание духовенства и все такое — это все потеря личного общения с Богом. Когда ты начинаешь делать какие-то бытовые дела, которые надо делать, конечно. Но за этими бытовыми делами ты теряешь личную связь с Богом, ты начинаешь выгорать. Якобы выгорать, это просто потеря смысла, потому что теряется личное общение с Богом — я имею ввиду молитвы, Евангелие, непосредственное понимание, что все происходит от Бога. Наехал епископ — все, катастрофа. А ты подумай о том, что всемогущий Бог это видит, прими это, как из рук Божиих. Мне легко говорить, я знаю, что есть тяжелые случаи, многодетные, еще что-то, это очень тяжело, но если ты на все смотришь, понимая, что все в руках Божиих, для этого надо хотя бы молитву Оптинских старцев читать, там эта мысль протаскивается несколько раз, то тогда ты неуязвим просто, потому что ты все принимаешь, как из рук Божиих. И это источник не просто радости, это источник храбрости, источник для творчества, для того, чтобы вообще мир по-другому видеть. Я, конечно, не могу сказать, что я всегда в этом пребываю, но я очень стараюсь. Мне мой духовный отец очень помог, он многое упредил, он мне сильно помог двумя словами: «Не привыкай» — не привыкай к алтарю, не привыкай к храму, не привыкай к молитве, не привыкай к причастию, не привыкай — эти два слова мне так помогли, если вдруг чувствую что-то, сразу — не привыкай. У меня какое-то обновление происходит картины, которую я вижу
И. Цуканов
— И получается не привыкать?
А. Гусейнов
— Его молитвами получается, видимо, не привыкать. Это не значит, что меня не накрывает — бывает, конечно. Но для меня опыт был как раз при его жизни: я как раз у него на послушании был, в горах, топил печку, вдруг нашло какое-то ощущение, что вообще все, никакой перспективы. Даже не помню, почему. И такое ощущение, что сзади меня поставили трехметровую бетонную плиту и навалили на меня. И она меня сейчас просто раздавит и прямо в печку. Я вдруг думаю: что-то со мной ненормально. Я сказал: верую, Господи, помоги моему неверию. Знаете, не могу описать, но в долю секунды никакой плиты, я сижу счастливый. Я настолько обалдел от этого опыта, думаю: ничего себе. Я от растерянности сказал: верую, Господи, помоги моему неверию, и вдруг раз — и картина мира сменилась. Нельзя забывать о брани духовной. На этом зацикливаться, конечно, нельзя — везде бесов видеть, но нам нельзя забывать, что есть и недруги, которые используют любую нашу оплошность, промах, чтобы нам нагадить, как их демонами- мучителями Антоний Великий называл. Они не упустят никакого момента, используют наше здоровье, начинаешь нервничать, они подкачивают тебя, еще что-то. Это нельзя забывать, надо поэтому от Бога не отвращаться, и когда что-то с тобой происходит — шарахнулся головой, скажи: слава Тебе Господи, вроде глупо, а ты уже улыбнулся, уже хорошо, уже как-то и легче
К. Лаврентьева
— Преподобный Серафим говорил: «Стяжи дух мирен и вокруг тебя спасутся тысячи». А что для вас этот дух мирен и как его стяжать?
А. Гусейнов
— Я с 94-го года, двадцать пять лет неотрывно при церкви. И я последнее время понял, не думаю, что это конечная какая-то фаза, но я вдруг понял, что получаю от причастия. Одним словом: что для вас причастие или что вы получаете от причастия?
К. Лаврентьева
— Богообщение
И. Цуканов
— Как раз мир
А. Гусейнов
— Вот. Богообщение — безусловно. Но вдруг такой глубокий мир. Это не просто, что я в мире со всем миром, нет, это такое счастье глубокое. И я понимаю, что даже не просто покой, что тебя никто не трогает, тебе хорошо. А это такое счастье внутри сердца. Я просто понял, что это дар Божий. И вот это ответ на ваш вопрос — мир.
К. Лаврентьева
— И лучшего ответа не придумать
А. Гусейнов
— Ну наверное. Нет, в случае с Серафимом Саровским это уж совсем другие уровни, когда он говорит, что в сердце польется благодать. И конечно вокруг такого человека спасутся тысячи. Но вокруг нас хотя бы близких подтянуть
И. Цуканов
— Еще вы начали говорить, мне кажется, это хорошо относится к теме, которую вы затронули: мне кажется, вы начали говорить о какой-то такой внимательной жизни, внутренней внимательности. О внимательности к мелочам. И мне кажется, что это тоже дает ощущение радости, потому что вы тоже как-то сказали, по-моему, вы Феофана Затворника цитировали, что, когда оглядываешься назад, замечаешь там миллионы случаев, когда Господь к тебе милость проявлял. А как этой внимательности научиться? Вы же работаете с детьми в школе, вы им как-то пытаетесь не то что научить, объяснить хотя бы, что это такое — жить внимательно?
А. Гусейнов
— Пытаюсь, тем более, они экзамены сдают в десятом классе, а в одиннадцатом их мне отдают, что называется, на растерзание, в том смысле, что в свободный полет, и я их готовлю. У меня есть программа, которую я составил и готовлю к встрече с инославными студентами в будущем. И как раз мы разбираем сложные темы: как протестанты заточены, чтобы в тупик не встать, как мусульмане, мы разбираем. И последние десять-пятнадцать минут урока я оставляю на свободные темы. Причем я их не ограничиваю совершенно: от секса до патриарха — любое давайте
И. Цуканов
— Вопросы задают?
А. Гусейнов
— Задают. И мы довольно откровенно все это разбираем, милостью Божией. У меня есть секрет педагогический, почему у меня получается: я Бога шантажирую всегда, говорю: Господи, это же души, ты мне их вручил, я тупой, я что-то сейчас не то сделаю, помоги пожалуйста. И Он мне помогает, потому что я тупой и реально что-то могу не то, иногда делаю, редко. А он-то знает, что я могу отчебучить, и Он мне помогает. Слава Богу, как-то получается. И то, что мы говорим, на самом деле, конечно, их тоже касается. И эти мелочи — начать со слов Евангелия, что «За каждое праздное слово ответ дадите». Я, во-первых, поэтому советую всем православным христианам на каждой исповеди каяться в празднословии, ни одну исповедь не пропускать, а во-вторых, просто взять и начать наблюдать за собой, причем не только внешне, а внутренне. Например, ты идешь, начинаешь петь: остановите, Вите надо выйти — тормози сразу. Это многолетняя работа. Начинаешь над собой работать — потихоньку, оно все равно лезет, едешь, радио играет, и у тебя все это в голове началось. И вот это у себя тоже контролировать. Это, мне кажется, аскетическая практика такая для мирян. Но, конечно, тем, кто матерится — начать с того, что не матерится, а еще лучше — начать пробовать не осуждать. Практика не осуждения просто гарантирует спасение — не суди, да не судим будешь, это известно из патериков: когда грешный монах умирал, но он хитрый был, он занимался только тем, что никого не осуждал. И когда архангел предстал с хартией его грехов, начал читать, он говорит: подожди, там есть осуждение? — Нет осуждения. — Он: Ну а как же — не суди да не судим будешь? И архангел разорвал это. Ну что нам надо — не осуждать просто, и все. Даже не надо какие-то вериги носить, просто не осуждать
К. Лаврентьева
— А как мы привыкли говорить — я не осуждаю, я рассуждаю. Или: я же правду говорю
А. Гусейнов
— А кстати, тоже надо различать, потому что, если сказать прямо: видеокамера засняла, как человек своровал. Даже в этой ситуации, когда факт налицо, сказать: он — вор, мы его осудили. Если скажем, что он своровал — мы осудили поступок, хотя бы начать с этого, это тоже очень важно. Недавно с одним другом откровенно разговаривали, я говорю: слушай, ну зачем ты под себя подминаешь христианство, это неблагодарное дело — создавать квазихристианство, прекрати. Он мне в ответ пишет: да, я лидер, я грешный, прости меня, я лидер квазихристиан. Я говорю: ты мне приписываешь осуждение, я тебя не осуждал, я говорил, что зачем ты этим занимаешься. То есть очень важно отделять грешника от греха. А потом уже может и придет такое, что с любовью будешь как-то об этом...
И Цуканов
— Последнее, что хотелось обсудить успеть — вашу преподавательскую деятельность. Последнее время часто слышу такие слова, что вроде как и не надо проводить уроки православной веры или Закона Божьего, потому что уроки не воспринимаются, если это — урок. Надо в какой-то другой форме. А по вашему опыту как?
А. Гусейнов
— Очень сложный вопрос, потому что с одной стороны, конечно, знания надо давать, чтобы они хотя бы Писание, Ветхий Завет знали. Другое дело, что я категорический сторонник того, чтобы за основы православной веры не ставить каких-то плохих оценок. Это не значит, что перед ними выплясывать, и все хорошо. Но я категорический сторонник того, что это должно быть интересно. Нельзя ни в коем случае основы православной веры преподавать просто так, схоластично. С другой стороны, без экзальтации, что это — живое, это актуально в нашей сегодняшней жизни. И самое главное — чтобы они чувствовали, что человек в теме. Потому что есть очень большой соблазн поназначать людей, которые не в теме, они будут преподавать детям, которые на голову, на две уже в церковной практике их превосходят и тогда уже это, конечно, фиаско полное. Но преподавать надо, здесь золотую середину надо иметь ввиду. Не гнобить их, на лето ни в коем случае не задавать никаких заданий по этому предмету, потому что я помню, когда нам вообще что-то на лето задавали, это как проклятие какое-то. А если это еще делать с помощью основы православной веры, то это антимиссия, конечно
К. Лаврентьева
— Что для вас самое радостное в православии?
А. Гусейнов
-В православии? Воскресший Христос
К. Лаврентьева
— И лучших слов для завершения программы никогда ни за что не придумаешь. Огромное спасибо за этот разговор о ярком, радостном православии, о вере, пути к вере. Сегодня у нас в гостях был замечательный Адриан Гусейнов, лидер ансамбля «Ихтис», преподаватель основ православной веры в студии «Вечера воскресенья» на Светлом радио. В студии с вами были мой коллега Игорь Цуканов, и я, Кира Лаврентьева. Также напоминаем о том, что Адриан Гусейнов — лидер ансамбля «Ихтис» и, собственно, сам ансамбль «Ихтис» будет выступать на Светлом концерте в Крокус Сити Холле тридцатого сентября в честь пятилетия радио «Вера»
И. Цуканов
— Приходите пожалуйста
К. Лаврентьева
— Очень приглашаем вас, вы не пожалеете, уважаемые радиослушатели. Еще раз огромное спасибо, Адриан
А. Гусейнов
— Спасибо вам за приглашение
К. Лаврентьева
— Спасибо, уважаемые радиослушатели, за внимание
И. Цуканов
-И напоследок хотели бы все вместе послушать ту самую песню, о которой вы сегодня уже упоминали, которая стала визитной карточкой ансамбля «Ихтис» — «Вера наша»
К Лаврентьева
— Всего хорошего, до свидания
А. Гусейнов
— Ничего не бойтесь, с нами Бог
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Поделиться
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
Поделиться
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер
