«…Чуть только я встаю спозаранку, я тотчас же весёлыми ногами бегу к одному из своих рабочих столов, и пишу, не отрываясь от бумаги, часа три или четыре подряд, ибо до нынешнего дня – а мне восемьдесят восьмой год – я все еще не бросил пера. Отнимите у меня перо, и я тотчас же перестану дышать».

Это был голос писателя Корнея Чуковского, отрывок из его последнего радиовыступления, записанного летом 1969 года, за два месяца до кончины, фрагмент эссе «Как я стал писателем». Примечательно, что бессознательным и естественным – для человека его поколения – образом здесь запечатлелся чудесный образ из Пятой песни Пасхального канона: «Безмерное Твое благоутробие, адовыми узами содержимии зряще, к свету идяху, Христе, веселыми ногами, Пасху хваляще вечную…»
В том драматургическом и цельном рассказе Корнея Ивановича о своей литературной судьбе, содержался один настойчивый, «именной» контрапункт: Чехов. И последняя книга Чуковского называлась «О Чехове». Размышления, запечатленные в ней, относятся еще к 1904-му, последнему чеховскому году.
Вот, Корней Чуковский публично читает из этой книги в «оттепельные» шестидесятые, тут же вспоминая свою неприкаянную одесскую юность и своих тогдашних сверстников. И – отсылает это все к Чехову:

«Каким-то загадочным образом – я тогда не понимал, почему – его творчество было для нас моральной проповедью. Этой проповеди мы подчинялись так охотно и радостно, как не подчинились бы самым громким нравоучительным лозунгам. …Казалось бы, весь поглощённый своей гениальной живописью, он меньше всего притязал на роль проповедника, идейного вождя молодёжи. А между тем от многих тёмных и недостойных поступков нам удалось уберечься лишь потому, что на свете был Чехов, который, словно щёлоком, вытравлял из нас всякую душевную дрянность…»

Мне кажется, что неверующий Корней Чуковский, как по лезвию бритвы, прошел в своей последней книге – между многолетней, «исторической», так сказать, тягой к «сотворению кумира» и – пытливым желанием реконструировать и больше того – совершенно по-христиански открыть для возможно большего количества читающих соотечественников, для всех нас – душу собрата. Он словно бы отыскал клад, которым давно мечтал поделиться, нашел человека, незаметный жизненный подвиг которого, спрятанный в художественные образы, в вымышленных героев и в вымышленные сюжеты – мог бы помочь ближнему в личном душевном укреплении и даже – в обретении мирочувствования.

«…Главное, нельзя было и вообразить себе другого писателя, который в ту давнюю пору был бы для меня роднее, чем он. Когда в “Ниве”, которую я в ту пору выписывал, появилась чеховская повесть “Моя жизнь”, мне почудилось, будто эта жизнь и вправду – моя, словно я прочитал свой дневник, – жизнь неприкаянного юноши девяностых годов.
И когда я знакомился с каким-нибудь новым лицом, я мысленно вводил его в чеховский текст. И лишь тогда мне становилось понятно, хорош этот человек или плох.
Чехов был для меня и моих сверстников мерилом вещей, и мы явственно слышали в его повестях и рассказах тот голос учителя жизни, которого не расслышал в нём ни один человек из так называемого “поколения отцов”, привыкших к топорно-публицистическим повестям и романам».

Еще живы люди, хорошо помнящие то удивление, которое книга «О Чехове» произвела в советском читающем обществе. В такой интонации ни биографий, ни исследований не писали. Это было своего рода светское житие, рассказ о художнике и воине, непрерывно сражающемся с самим собою, упорно идущем вверх. Да, книга сильно «просвечивала» и неосознанной «автопортретностью» – ведь Чехов для Чуковского, действительно, был примером повседневного и творческого поведения, своего рода идеалом. Кстати, Александр Солженицын, подбирая однажды эквивалент к этому иноземному слову, замечательно определил его как «светлообраз».
…И если бы я стал искать единственное определение для книги «О Чехове», то присоединился бы к тем, кто считает ее литературным и человеческим завещанием Корнея Чуковского. Завещанием бескорыстного и самоотверженного труда, сопровождаемого трудной борьбой с худшим в себе, завещанием пути к чудесному освобождению.