«Композитор Николай Мясковский». Юлия Казанцева

Нашей собеседницей была кандидат искусствоведения, пианистка Юлия Казанцева.

Мы говорили о личности и творчестве русского композитора Николая Мясковского и о том, как через музыку можно говорить о Боге.

Ведущая: Алла Митрофанова

---

Алла Митрофанова

— Светлый вечер на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие друзья. Я Алла Митрофанова. И сегодня тот счастливый час, когда мы с вами будем продолжать цикл бесед с Юлией Казанцевой, искусствоведом, пианистом, лауреатом международных конкурсов, о композиторах, которые мы с вами знаем или, может быть, не знаем, но это незнание не всегда заслужено. Юлия, добрый вечер.

Юлией Казанцевой

— Добрый вечер.

Алла Митрофанова

— Добрый вечер. Предложение поговорить о Николае Яковлевиче Мясковском, по правде говоря, меня несколько озадачило. На уровне фоновых знаний покопалась я у себя в голове, ну, поскольку я неуч, да, я об этом предупреждаю сразу, человек, лишенный каких бы то ни было начатков музыкального образования, у меня в голове ничего не отозвалось. Пошла искать, кто же это такой, и обнаружила, что речь идёт об довольно большой величине для истории нашей музыки, и то, что, например, я его не знаю, оказывается непростительно. Очень надеюсь, что с вашей помощью мы сегодня этот пробел восполним, и, думаю, что для наших слушателей во многом тоже Николай Мясковский станет открытием. Давайте для начала, вот в нескольких словах попробуем объяснить, а кто же это такой и как так вышло, что композитор, написавший более двух десятков симфоний, сегодня широкому кругу слушателей практически неизвестен.

Юлией Казанцевой

— Николай Яковлевич написал 27 симфоний, и уже только благодаря этой цифре он мог бы войти в историю русской музыки. Но он не просто 27 симфоний написал, он написал совершенно гениальные симфонии. И то, что они не звучат на каждом углу, мне кажется, это объясняется довольно легко. Вот как мы знаем историю Антонио Вивальди. 200 лет Антонио Вивальди ждал своего часа, его никто не знал, его никто не исполнял. Ну а сейчас, да, где Антонио Вивальди? В каждом подземном переходе. Николай Яковлевич ушел из жизни в 1950 году. Ну, фактически вчерашний день, да, совсем недавно. И ведь часто бывает, что нам нужно время, чтобы осознать, чтобы послушать, разобраться, дорасти. Вот Вивальди, он более легкий композитор, в том смысле, что его послушаешь и сразу влюбляешься, как правило, в его концерты. А у Мясковского музыка другая. И мы сегодня будем слушать, и вы поймете, о чем я говорю, его музыка не простая. Да, до нее нужно дорасти. Я вот могу признаться, что, хотя профессиональный музыкант и думаю, что разбираюсь в музыке, но дожив, вот даже не помню сейчас, сколько мне точно лет, но я не слушала его симфонии. То есть я знала про него, могла что-то рассказать, какие-то отдельные темы знала из его симфоний даже. Но я не представляла масштаба его. И вот совсем недавно начала слушать его симфонии и просто поняла, что не то, что вся жизнь прожита зря, не буду так пафосно, но я пропустила огромное богатство, я просто прошла мимо. И вот сейчас я в таком восторге, что мне хочется делиться со всеми, на каждом углу останавливать прохожих и говорить, а вы слушали симфонии Николая Яковлевича, давайте послушаем. И вот, чтобы не приставать так на улицах, я решила к вам прийти.

Алла Митрофанова

— Прекрасное решение, Юлия, спасибо огромное. Давайте, поскольку вы так границу его жизни уже одну обозначили, 1950 год, поговорим и о том времени, когда он родился. И ведь он современник, получается, самых трагических событий в истории России. Родился он в конце XIX века и успел еще застать вполне, ну как бы это сказать, не то чтобы благополучную жизнь, однако жизнь, которая была гораздо более цельной, чем, скажем, уже в начале XX века. То есть он современник и первой русской революции, он современник и 1917 года, более того, он среди тех людей, довольно много образованных людей в то время с воодушевлением восприняли февральскую революцию и созыв учредительного собрания. И, насколько понимаю, Николай Яковлевич Мясковский тоже был среди этих людей. Настолько непростой уже была жизнь, что для многих современников тех событий февраль 1917 года, он казался выходом, что ли, выходом из кризиса, а потом к власти пришли большевики в том же году, в октябре 1917-го, и все полетело под откос. Однако Николай Яковлевич оказался среди тех людей, кто решил не покидать страну, остался здесь, и его жизнь связана с Россией и впоследствии с Советским Союзом.

Юлией Казанцевой

— Его жизнь еще интересна нам именно с такой исторической точки зрения. Он родился в 1881 году, и получается, что действительно все прошло на его глазах. Он застал и царскую Россию, и революцию, и гражданскую войну, и Первую мировую войну, он, кстати, участвовал, сейчас я расскажу, и Вторую мировую войну. Всё это он прошёл. И, между прочим, Шостакович, он же гораздо младше, то есть что-то из этого он пропустил или уже в детском возрасте воспринимал. Или Прокофьев, тоже младше. А вот Мясковский был в сознательном возрасте, когда это всё происходило. И он из семьи военных, из семьи военных инженеров. И на самом деле он закончил кадетский корпус, потом военное инженерное училище и служил в саперных войсках, но при этом любил музыку. И вот что делать? Он начинает параллельно заниматься частным образом, с Глиэром, был такой замечательный музыкант, который также учил и Прокофьева, вот видите, как все пересекается. И в 25 лет Николай Яковлевич, взрослый молодой человек, особенно по тем временам, переходит поступать в консерваторию, это был 1906 год. 25-летний Мясковский поступает в консерваторию, и в тот же год туда поступает мальчишка Сергей Прокофьев. Он был самый маленький студент, самый молодой, а Мясковский — самый старый. И вот они подружились. Несмотря на то, что у них было 10 лет разницы, они продружили 40 лет. И это поразительно, знаете, потому что это такие антиподы. Хулиган Прокофьев, эпатаж, музыка, сами представляете какая. И вот такой аристократичный, невероятно сдержанный, серьезный Николай Яковлевич. И у них такие разные судьбы. Вот эта дружба через всю жизнь меня тоже очень тронула. Я даже хотела вам письмо зачитать. Разрешаете личную переписку? Сейчас мы заглянем. Это 1915 год. Смотрите, как интересно. Мясковский пишет Прокофьеву: «Милейший Сереженька, я измотан и физически, и психически. Полмесяца мы находимся в состоянии лихорадочного бегства. Было нечто кошмарное — пушки, аэропланы, пулеметы, разрывные пули, бессонные ночи. Но довольно. Имею сведения, что вы играли свой второй концерт. Какая досада, что мне никак не удается услышать его.» Как вы понимаете из текста, Николай Яковлевич на войне, он, когда началась Первая мировая война, пошел служить, хотя имел возможность не идти. Там у него были семейные обстоятельства, но вот он так понимал свой долг. И он пишет буквально, да, из окопов Прокофьеву. У них совершенно разные, видите, ситуации, у того премьера второго концерта, и вот читаешь их письма, и даже сам язык, вот знаешь, как будто Бунина читаешь. У меня такое ощущение, просто от самого слога языка уже становится как-то хорошо на душе.

Алла Митрофанова

— Для знакомства с Мясковским, конечно, очень важно слушать его музыку. Я предлагаю, не откладывая в долгий ящик, прямо сейчас послушать фрагмент одной из его симфоний.

Юлией Казанцевой

— Нет, я предлагаю начать с сонаты. Я предлагаю начать сонаты для знакомства, потом пойдет уже симфония, как основное блюдо. И вот эта соната для виолончели и фортепьяно для меня как портрет Мясковского, потому что действительно можно много говорить, а можно послушать вот эту сонату, и мне кажется, очень многое сразу станет понятно.

Алла Митрофанова

— Хорошо. С радостью соната Мясковского на Радио ВЕРА и продолжим после того, как услышим этот фрагмент, погружаться в мир Николая Яковлевича и разбираться в хитросплетениях его жизни.

Юль, если возвращаться к истории его жизни, все-таки Первая мировая война, мы знаем о том, что ее и футуристической войной даже называли для того времени. Это беспрецедентное было такое катастрофическое событие, которое отразилось очень серьезно в жизнях миллионов людей, и есть, например, в литературе, мне проще, да, литературные какие-то параллели проводить, целое направление, которое называется потерянным поколением, литература потерянного поколения. Хемингуэй ранний, Ремарк, Лоуренс, Олдингтон, ну кого там только нет, окопные поэты — это люди с тонкой внутренней организацией, которые, оказавшись в котле этой катастрофы и увидев происходящее, применение того же самого оружия массового поражения, это же впервые именно в годы этой войны произошло. Они, ну как сказать, вот эта трещина, которая в сознании, в сердце человека неизбежно возникает, когда видишь происходящее вокруг, она осталась в них до конца. Я думаю, что Мясковский, поскольку он тоже очень тонко чувствующий человек, наверное, Первой мировой войной был ранен не только в физическом смысле, но и в смысле душевном и духовном.

Юлией Казанцевой

— Да, мы вот сейчас подходим к главному произведению Мясковского, это его шестая симфония. Это вот как раз про это. Я говорила, что у Мясковского 27 симфоний, и сложно послушать все симфонии. Вот если выбирать одну, то, конечно, нужно выбрать шестую симфонию. Грандиозное произведение, вот памятник и истории, и человеческому духу памятник. Она написана в 1926 году, но работать над ней начал Мясковский после Первой мировой войны. И дальше ведь у нас как все покатилось, да, одно за другим. Революция, гражданская война. И считается, что эта симфония на самом деле реквием. Вот, как сказал великий дирижер Кирилл Кондрашин, на самом деле шестая симфония — это реквием, вопль души по отцу, генералу Якову Мясковскому, застреленному революционным солдатом в 1918 году на глазах сына. Вот так пишет Кирилл Кондрашин. Я говорила, что Мясковский из семьи военных, инженеров, и его отец, Яков Мясковский, был генерал-инженер. И вот представьте, 18-й год, холод, голод, и отец вышел на улицу в генеральской шинели. На него просто набросились там и солдаты, и народ, и начали сдирать эту шинель, и вот солдат выстрелил. Не все музыковеды согласны, что это было на глазах у сына, у Николая Мясковского, но кто знает теперь, как это было. И когда слушаешь эту симфонию и знаешь, что происходило, то иначе, конечно, воспринимаешь музыку. Это я на своего любимого конька села, что очень важно знать, когда появляется музыка и что происходило в жизни у этого композитора. А отец был, наверное, главный человек в жизни Николая Мясковского. Я хочу еще одно письмо вам зачитать. На этот раз это будет письмо отца своему сыну, то есть письмо Якова Мясковского своему сыну. Письмо довольно большое, но просто, мне кажется, оно очень нам сейчас пригодится, чтобы понять, какие у них были отношения. «Дорогой мой сын, спасибо, что ты был откровенен со мной. Не подумай, что я буду давать тебе какие-то советы. Нет, я только сообщу, что сам подумал и пережил, а ты уже рассуждай и анализируй. Вот ты пишешь, что у тебя нет воли, нет искры Божьей. Нашел это и опустил руки. И тебя даже иногда тянет выпивать. А позволь тебя спросить, не основательнее было бы воспользоваться тем, что ты открыл в себе, и начать прилагать все усилия к искоренению этого? Скажешь, что уже пробовал, и всё равно из этого ничего не выходит. А я скажу, неправда, не вышло раз, не вышло два, не значит, что не выйдет в третий, четвёртый раз. Скажешь, трудно, не стоит. А я скажу, стоит, ибо нет краше победы, как победа над собой. Да, трудно, но мы должны работать. Не опускай рук, твой выигрыш состоит в том, что ты сознаёшь свои недостатки, ты знаешь, над чем работать. Другие и этого не имеют». И тоже, не знаю, меня это письмо очень тронуло. Какое-то невероятное благородство духа, да, высота духа. И это и в музыке, и в письмах, и вот в их отношениях. И сейчас предлагаю снова послушать фрагмент, теперь уже фрагмент из шестой симфонии, и вот представить ту картину, когда разъярённая толпа набрасывается на отца, на генерала Якова Мясковского, и на глазах у сына убивает его. Первая часть симфонии — это, как бы в официальных, когда в советское время писали описание этой симфонии, это изображение революции, как бы вот победа революции. Но когда знаешь контекст, то немножко иначе относишься к этой музыке. Сам Николай Яковлевич говорил, что как-то раз он попал на демонстрацию, где было много-много людей, и вот начали скандировать «Смерть, смерть, смерть врагам революции!» Вот толпа заревела и куда-то кинулась. И вот эти выкрики «Смерть, смерть, смерть врагам революции!» С этих трех аккордов, как бы выкриков и начинается шестая симфония. Предлагаю вот сейчас сначала симфонии послушать.

Алла Митрофанова

— Юль, но как я понимаю, для Мясковского эти выкрики совершенно... То есть то, что он их берет в симфонию, это совершенно не означает, что он под этими криками подписывается.

Юлией Казанцевой

— Совершенно наоборот. Получается, что он нам показывает вообще, если говорить о сюжете симфонии, что очень, конечно, с натяжкой можно говорить там же. Не то, что опера, да, нету сюжета, но вот именно знание обстоятельств жизни позволяет нам говорить о сюжете. Симфония пронизана и революционными песнями, и такими мотивами. Это напоминает некоторые симфонии Шостаковича, которые потом появятся, гораздо позже, такая вакханалия, то есть, знаете, вот бездны ада разверзлись, да, и там такие марши каких-то, ну, жуть, жуть. Потом заканчивается симфония совершенно невероятным хором о смерти. Но вот чтобы понять, к чему мы придём, надо начать именно с начала вот с этих жутких выкриков «Смерть! Смерть! Смерть врагам революции!»

Алла Митрофанова

— Удивительно, конечно. Давайте послушаем фрагмент шестой симфонии, которая как раз прославила Мясковского, если я верно понимаю, после этого произведения о н нем заговорили как о наследнике той великой музыкальной традиции, которая была в нашей стране и чуть ли даже не после Чайковского, сразу поставили имя Мясковского, симфония Чайковского, симфония Мясковского, вот эта вот шестая, она стала в какой-то момент едва ли не его визитной карточкой.

Юлией Казанцевой

— Да, причем когда премьера состоялась в Большом театре, тогда дали именно в Большом театре, в семь раз его вызывали на сцену, он упирался, он не хотел выходить, он просто был не готов к такому, а люди не отпускали. И похожая ситуация произошла уже в 30-х годах, когда Шостакович написал свою Пятую симфонию и говорил через музыку о том, о чем люди вслух не могли говорить. Тридцать седьмой год был тогда на дворе, а через музыку об этом можно было сказать. Также и Мясковский в 1926 году он рассказал через музыку то, что все так хорошо помнили ужасы гражданской войны. Все вот это в его музыке. Представьте, это ведь совсем свежо было в памяти. Ведь люди это услышали через музыку, и для них это было как вот памятник тому, что они все пережили. И потом эта симфония исполнялась в Европе, в Америке. Мясковский на гастроли не выезжал, его не отпускали. Но удивительно, что вот в Америке, когда премьера произошла, дирижировал великий дирижер Леопольд Стоковский. И вот он пишет. «Русское произведение оставило очень глубокое впечатление на многих из нас. Только Малер до этого сочинял в таких громадных масштабах.» А я замечу, что симфония полтора часа идёт. Полтора часа, друзья мои, ну почти что. Вы чувствуете, что эта сложная музыка не может быть укорочена на один такт? Столь логичное развитие, столь сильна его форма. Вот здесь действительно ни одного такта не выкинешь. Тут, знаете, так говорят, все написано кровью, вот каждый такт. Симфония масштабная, и нужно собраться с духом, чтобы ее послушать. Вот к вопросу, почему так редко, так редко ее дают, потому что это сложно и для исполнителей, и для слушателей. Но я считаю, что можно начать с фрагментов. Пусть до целой симфонии нужно дойти, а фрагмент мы можем уже послушать.

Алла Митрофанова

— Фрагмент шестой симфонии на Радио ВЕРА.

В общении с Юлией раскрываются удивительные смыслы и целые пласты смыслов, и картины эпохи, когда эта музыка возникала. Ну и, конечно, сегодняшний герой нашего разговора Николай Яковлевич Мясковский. Ну, думаю, что наши слушатели гораздо более образованы, чем я, и это имя не такое для них открытие, однако вот я сознаюсь и, в общем-то, стыжусь того, что благодаря только сегодняшнему разговору, услышала впервые эту глубочайшую музыку, в которой вообще вся трагедия XX века в истории нашей страны и, думаю, многое из того, что с нами сейчас происходит, тоже, ведь, проистекает оттуда. И то, что Мясковский, ставший современником вот этих масштабных катастроф, через музыку это все пронес, прожил и дает возможность нам тоже это прочувствовать, это, ну, как мне кажется, подвиг. Юля, а вот вы не раз уже упомянули Шостаковича, да, понятно, что Мясковский дружил с Прокофьевым, они вместе учились, да, и 40 лет потом дружили после этого. А Шостакович ведь в жизни Мясковского тоже существенное место занимал. Ну, во-первых, это гениальный композитор, и я думаю, что Мясковский имел свой взгляд на его музыку. А во-вторых, насколько помню, когда травля Шостаковича началась, Мясковский выступил за него.

Юлией Казанцевой

— Да, их в 1948 году, и Прокофьева, и Шостаковича, и Мясковского объявили, ну, проще говоря, врагами народа. Это было названо чуть более изящно, что их музыка не нужна советскому народу, и сложно сейчас представить, вот в один момент звучала музыка, особенно Шостаковича и Прокофьева, да и Мясковского тоже. И вот в один день все, исчезли эти имена. С афиш, музыка больше не нужна. Мясковского еще обвиняли в излишней мрачности. Вот я сейчас даже выписала, философские бредни. Его симфония — это философские бредни, так было сказано. И Прокофьев, и Шостакович. После этого написали письмо, где извинялись за то, что они, да, писали не то, что нужно партии. Они признавали свои ошибки и писали, что исправятся. В той ситуации это был единственный логичный выход, чтобы музыка снова зазвучала, чтобы можно было жить дальше. Но Мясковский — единственный человек, единственный композитор, кто не написал такое письмо, не написал о том, что он извиняется, сожалеет о своих ошибках, будет слушаться партию. И вот в этом тоже весь Мясковский. Вот как он относился ко всему тому, что происходило? Я напомню, что его отец — генерал-инженер Белых войск, и его во время революции убили. Сам Николай Яковлевич никогда не говорил, что он думает по всему поводу. Что он думает о революции, что он потом думает о сталинском режиме. Он хранил молчание, просто непробиваемое молчание. Он только писал музыку. И если мы говорим, что Шостакович — это летописец XX века, у него есть симфония 1917 года, есть Ленинградская симфония, то у Мясковского это не так напрямую. Да, в его «Шестой симфонии» есть революционные мотивы, но всё равно это более личная музыка, это его личное проживание всех тех драматических событий. И, конечно, мне всегда важно, чем композитор завершает свой земной путь. Вот последнее произведение. И тут, знаете, вот мой любимый пример, у Прокофьева последняя симфония, когда тоже всё было ужасно в его жизни и вообще в мире, очень светлая. И также у Мясковского последняя симфония — мажорная, когда всё, вот мрак беспросветный. И последняя, 27-я симфония — мажорная. Для меня это очень важно, это как духовное завещание. Вот вообще зачем все это? А все равно мы стремимся к мажору. Так что я тоже очень советую послушать последнюю симфонию, но, как мы говорили, в первую очередь нужно на шестой остановиться и постараться ее охватить, ее осознать, пусть по кусочкам, но послушать. Вот мы ставили первую часть, фрагмент из первой части, там смерть, смерть, смерть врагам революции, вот эти картины бушующей толпы. И там есть очень пронзительная третья часть. И он сам говорил, как он написал эту часть. Он приехал в Петроград, умерла его тетя в ледяной квартире ночью, вот он там один, и ему пришла в голову музыка, вот темы третьей части симфонии. Третья часть тоже очень развернутая. То, что мы дадим сейчас послушать, это маленький фрагмент. Обязательно послушайте целиком. Там и какие-то жуткие завывания ночные, и совершенная безысходность, и тоска, и теплые воспоминания. Тетка ему заменила мать. По сути, у него мама рано умерла, тетя его воспитывала и учила музыке, была первой его учительницей музыки. И вот он проживает смерть близкого человека в этой ледяной квартире в Петрограде.

Алла Митрофанова

— А это та самая тетя, которая фактически ввела его в музыкальный мир.

Юлией Казанцевой

— Да, да.

Алла Митрофанова

— Она как раз обладала каким-то удивительным голосом и вообще музыкально была одарена и очень хорошо образована. И можно сказать, что она для него такой «Вергилий», да, проводник в музыкальный мир. Она в нем пробудила его талант, о котором он не знал, может быть, даже.

Юлией Казанцевой

— Именно так. Она расшевелила его талант, как он сам говорил. То есть вот он лишился и отца, мать рано умерла, и тети во время гражданской войны, остался совершенно один. И вот это одиночество, очень много одиночества в этой симфонии, особенно в третьей части. Там есть мотив «Dies irae», проходит мотив «Страшного суда», например. И снова и снова возвращаюсь к тому, как важно знать, когда была написана музыка. То есть одно дело мы просто слушаем, возникают свои какие-то ассоциации, свои переживания, это хорошо, но если мы знаем исторический и личный контекст, то совершенно, конечно, другое идёт восприятие. Поэтому предлагаю из третьей части сейчас нам фрагмент послушать. Это будет третья часть шестой симфонии, которая была написана, завершена, вернее, в 1926 году, но он писал ее на протяжении многих лет. Все исторические события, да, все есть в этой симфонии.

Алла Митрофанова

— Благодаря Юлии, вот лично я для себя открываю какую-то удивительную глубину Николая Яковлевича Мясковского, композитора, который, может быть, не так широко известен, как его современники Прокофьев и Шостакович, однако драма его жизни и то, что все это через музыку можно услышать и почувствовать, это, конечно, какой-то космический масштаб личности, это очевидно совершенно. Юль, спасибо огромное. Говоря о Мясковском, возвращаясь к этому разговору, и я так понимаю, что мы продолжим сейчас экскурс в его шестую симфонию, хочу обратить внимание, вот на тот момент вы озвучивали письмо его отца ему, и получается его жизненный путь это ответ на это отцовское завещание. Ведь о чем пишет ему отец? Милый мой мальчик, я знаю, как тебе тяжело. Это гражданская война в России, это пишет отец сыну, который прошел через Первую мировую войну и ее ужасы. И Николай Яковлевич, как и многие люди того времени, для того чтобы как-то снизить боль, что ли, как-то анестезию такую применить к самому себе, может быть, даже начала выпивать, и отец пишет ему об этом, что вот чувствую, что с тобой это происходит. Это распространённое явление. Опять же, да, поскольку у меня своя профессиональная травматика, я всё время параллели с литературой провожу, для авторов потерянного поколения, так называемого, это было очень свойственно. Однако немногие из них сумели вот из этого ада Первой мировой войны и того, что они несли в себе всю жизнь, ужас того, что они там увидели, вырваться к свету. А Мясковскому это удалось, при том, что обстоятельства его жизни, они и дальше были весьма и весьма неблагополучными, ведь он остался в Советском Союзе, он был свидетелем сталинских репрессий, он видел, как исчезают люди, и даже те люди, может быть, которых он лично знал, и в этом кошмаре найти свет, вот то самое завещание отца, да? Отец ведь говорит ему, мальчик мой, мы должны стремиться к свету, несмотря на то что происходит вокруг нас с нами самими, вот в любом кошмаре нужно стремиться к свету, то есть отец ему указывает на вертикаль, и Мясковский находит силы из ужаса вот того измерения, в котором он живет, эту вертикаль увидеть. И в шестой симфонии, насколько понимаю, из контекста нашего разговора, это тоже есть.

Юлией Казанцевой

— Абсолютно. И вот, знаешь, отец пишет, что один раз не получилось, значит, нужно пробовать дальше третий, четвертый раз. И мне кажется, вот эти симфонии, 27 симфоний Мясковского, это вот то, о чём говорил отец. Это моё уже личное такое впечатление. Но вот каждый раз, каждый раз и ещё раз, и ещё раз пробовать увидеть свет, потому что ты говоришь, что в 1937 году люди исчезали. Сам Мясковский абсолютно наверняка знал, что он следующий с такой-то родословной. И чудо, что его не забрали. Чудо, что он остался жив. Это, конечно, чудо. Я сейчас еще одно письмо хочу зачитать, потому что ну очень мне нравится стиль его изложения, потому что мне кажется, что через стиль писем тоже можно понять и человека, и музыку. И вот что пишет Мясковский своему другу Сергею Прокофьеву. «Дорогой Сергей Сергеевич, должен откровенно сказать, у меня такое сейчас ощущение, что я совсем обездарел, потерял почву под ногами. Писать с той идеологией, вовсе ни о чем не думая, не могу, так как очевидно, что всё это канитель и никому не нужно. Писать так, чтобы это было нужно у нас, трудно, так как придётся мне опроститься до райского состояния. А я слишком от этой безоблачности далеко уехал. Сижу между двух стульев в состоянии полного бесплодия». И тут я хочу напомнить, что, ну, слово в слово Шостакович пишет о себе, Чайковский пишет о себе, что «ну, плохой я композитор, ну что тут, перед кем я прикидываюсь? Никудышный композитор». Мне кажется, это очень симпатично. Вот не знаю, как в литературе, но вот читать у великих совершенно искренне, они тут не рисуются, они не ждут, что им скажут, ну что вы, вы прекрасны, вы гений. Это их личные такие рассуждения, что да, плохой композитор, исписался, всё это канитель. Вот в литературе ведь наверняка такое есть.

Алла Митрофанова

— Есть, конечно. Однако вот этот путь, как поиска опоры, это же тоже очень важный момент в жизни, едва ли, может быть, даже не самый главный в жизни каждого человека. Юль, а Мясковский то где эту опору искал для себя, и что он нашел в итоге?

Юлией Казанцевой

— Для этого мы давайте обратимся к финалу симфонии, где, собственно, разгадка всего. Самое удивительное, что этот финал был исполнен без сокращений, в натуральном виде, в 1926 году на премьере. Вот еще раз, 1926 год. Симфония, а потом вдруг хор начинает петь. То есть само по себе то, что в симфонии поет хор, это Бетховен нам ещё завещал, да, в девятой симфонии вдруг вступает хор в финале, потом у Малера в его симфониях это повторяется. Но тут важен текст. Зачитываю нам текст: «Что мы видели? Диву дивную, телу мёртвую. Как душа-то с телом расставалася, расставалася да прощалася. Как тебе-то, душа, на суд Божий идить, а тебе-то, тело, во сыру мать землю». Вот такой текст. И музыка, ну, собственно, что говорить, мы сейчас это услышим. Хотя тут важен, друзья, масштаб. Такой текст, он, его не послушаешь за несколько минут, поэтому прям вот, мое завещание вам послушать финал этой симфонии, некоторые смыслы, которые сложно передать словами. Пусть даже у нас есть текст, но все равно это отблеск смыслов. Тут нужно это услышать, как это всё вот в музыке разрешается. Вот это, конечно, то, что нужно слушать.

Алла Митрофанова

— Юль, но это же в прямом смысле религиозный текст. То есть понятно, что это народное песнопение, но там проживание вот этого главного момента в жизни человека, перехода из нашей временной жизни в вечность. В сырую землю пойдёт тело, а душа-то пойдёт на суд Божий. И в 26-м году это уже было большой смелостью такое написать и исполнить.

Юлией Казанцевой

— Это было просто безрассудством, безрассудством это было, исполнять в 26-м году. И это было безрассудством исполнять в 1926 году. И это тоже ещё одно чудо, что это исполнили и какое-то время продолжали исполнять. Так что в чём он находил опору? Вот в этих словах, что тело в сырую землю, а душа-то на Божий суд.

Алла Митрофанова

— Не знаю, был ли Мясковский религиозным человеком, но если он родился в 1881 году, совершенно ясно, что он и был крещен, и успел застать ту культуру церковной жизни, которая была в России на излёте XIX и в начале XX века. И думаю, что действительно в том кошмаре и аду, в котором оказалась страна в результате тех катастрофических событий, революции сначала, да, гражданской войны, а потом и Второй мировой, Великой Отечественной, я думаю, что, может быть, даже не афишируя это громко, но многие люди именно в этой вертикали смыслов находили для себя опору, в понимании того, что да, здесь, на земле может твориться беззаконие, однако Господь остаётся с человеком и из нашей жизни не уходит, если только мы сами его не выгоним. И судя по тому, что говорится в этом тексте, для Мясковского присутствие Бога в его жизни всё-таки оставалось и было очевидно. Ну, как и вообще любой талантливый человек понимает происхождение своего творчества и своего таланта, ну, это дорогого стоит.

Юлией Казанцевой

— Да, просто он не говорил об этом, я в начале передачи сказала, что он вообще хранил молчание словами. Вот Мария Юдина, о которой мы, кстати, эфир делали, помните, она говорила в те же 30-е, 20-е годы, говорила о своей вере совершенно открыто, со сцены. А Мясковский говорил через музыку. То есть имеющий уши, да услышит. И его слышали, его музыку исполняли, и мне кажется, что сейчас она звучит, она, конечно, звучит, но не так часто, как, может быть, нам бы хотелось, и мне кажется, что еще придет время, еще придет время просто такого масштаба художник требует осмысления.

Алла Митрофанова

— Ну, как было сказано в начале разговора, действительно вот это параллель с Вивальди, который на 200 лет был забыт, а потом вернулся в нашу музыкальную культуру, в наш мир, может быть, то же самое ждет и Мясковского. Правда, есть музыка, до которой нужно дорасти.

Юлией Казанцевой

— Ещё даже не прошло сто лет с его смерти. То есть это вообще не срок.

Алла Митрофанова

— Давайте послушаем финал шестой симфонии Николая Яковлевича Мясковского с тем самым хором, наверное, да? Это целиком нам просто эфирный формат не позволит. Однако думаю, что благодаря Юлии Казанцевой многие сегодня для себя сделали это открытие. И дай Бог, чтобы имя Мясковского вернулось в нашу культуру. Это было бы очень здорово. Юлечка, от всего сердца благодарю за это удивительное погружение в мир Николая Яковлевича Мясковского, его музыку, Шестую симфонию, ну и, надеюсь, что мы продолжим разговор и о нем, и о других композиторах. Юлия Казанцева, пианист, искусствовед, историк музыки, лауреат международных конкурсов, была вместе с нами в программе «Светлый вечер». Благодарю. И, Юля, слово Мясковскому.

Юлией Казанцевой

— Да, да. Спасибо, что вы позвали меня сегодня в гости. Мне было очень приятно поделиться своими соображениями.

Алла Митрофанова

— Всегда с радостью. «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжится, ну а в финале этой части завершение шестой симфонии Николая Яковлевича Мясковского.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Вербное воскресенье. Страстная седмица». Прот. Федор Бородин
• «Предательство». Наталия Инина
• «Лазарева Суббота и Вход Господень в Иерусалим: история и смыслы праздников». Священник Антоний Лакирев