Поделиться
Гостем программы была ведущий сотрудник музея-усадьбы Остафьево, хозяйка литературной гостиной в Остафьево Светлана Копылова.
Мы говорили об усадьбе в Остафьево, и о том, какую роль эта усадьба сыграла в жизни, судьбе и творчестве князя Петра Андреевича Вяземского. Наша гостья поделилась, что друзьями известного князя были такие знаменитые литературные деятели, как А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, Ф.И. Тютчев. Светлана рассказала о детстве и юности князя, о его карьере и трудах, а также о его литературных произведениях, которые сделали его известным.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И сегодня мы продолжим цикл передач о музее-усадьбе «Остафьево» У нас в прошлом году была передача, посвящённая Николаю Михайловичу Карамзину, — тому, как он жил в Остафьево и сколь значительную роль это место сыграло в его жизни. Сегодня мы поговорим о другом деятеле русской культуры Золотого века — о князе Петре Андреевиче Вяземском. И поговорим о том, сколь важным Остафьево было для него. И, может быть, в будущем мы вновь вернёмся к теме Остафьево. Понимаете, на мой взгляд история — это не только массы, классы, процессы высокой длительности, а это люди, которые общаются друг с другом на бытовом уровне. И если сейчас нам кажется, что какие-то интеллектуальные центры и большие административные учреждения решают всё, то мы забываем, что решает всё всегда маленький салон, в котором, прежде чем что-то большое приняло решение, вот это решение обсуждалось, высказывались идеи, и умные люди так или иначе приходили к тому, что эти идеи хороши, или их надо отвергнуть. Вот Пётр Андреевич Вяземский — в значительной степени человек салона. И у нас сегодня гость, который под стать в какой-то степени этой культуре салонов. Это хозяйка литературной гостиной музея-усадьбы «Остафьево» Светлана Копылова. Здравствуйте.
С. Копылова
— Здравствуйте.
Д. Володихин
— Начнём традиционно с визитной карточки. Мы обычно просим нашего гостя рассказать нам буквально в нескольких словах что-то самое характерное, самое знаменитое в чертах или произведениях исторической личности, которая будет сегодня обсуждаться. То, что должно всплывать в умах наших радиослушателей, когда рядом с ними зайдёт разговор, вот в данном случае о Петре Андреевиче Вяземском.
С. Копылова
— Пётр Андреевич Вяземский более всего известен нашим современникам как поэт, как человек, очень близко знакомый и даже друживший с Александром Сергеевичем Пушкиным. Более всего нашим читателям, современникам известны его стихи. Пётр Андреевич был мастером лирических произведений, и на многие из них были написаны песни и романсы.
Д. Володихин
— Например, какие песни и романсы?
С. Копылова
— Например, многие принимают эти песни за народные, а автором слов является Пётр Андреевич Вяземский. Например, «Тройка мчится, тройка скачет, вьётся пыль из-под копыт» нередко исполняют на концертах и сейчас. Это песня, с очень запоминающимися словами, такая очень нежная и лирическая: «Ах ты, душечка, красна девица, мы пойдём с тобой, разгуляемся». Также и в советское время композиторы на слова Петра Андреевича Вяземского написали песни и романсы для кинофильмов. Они звучат в кинофильме «О бедном гусаре замолвите слово», в фильме, многим известном, «Гусарская баллада» и многих других.
Д. Володихин
— Ну что же, резюмируя: это поэт-лирик, поэзия которого послужила материалом для чрезвычайно известных песен, в том числе и тех, которые попали в исторические кинофильмы по XIX веку. И это друг Пушкина. Но в данном случае нас интересует не то, чей он был друг, а то, кем он был сам — это гораздо важнее. И я думаю, несмотря на то, что мы уже говорили, что такое Остафьево, полагаю, что сейчас стоит напомнить. Остафьево — это древняя усадьба, её судьба прослеживается на несколько веков вглубь нашей истории. Но каким образом Остафьево оказалось связано с родом Вяземских?
С. Копылова
— Дело в том, что так происходило в XVIII, XIX веке, что дворяне уже тогда понимали пользу жизни в деревне и пользу для подрастающего поколения, для их физического здоровья. Известно, что как раз усадьбу Остафьево отец Петра Андреевича приобрёл буквально за месяц до рождения сына.
Д. Володихин
— Он что же — именно под рождение приобрёл усадьбу, чтобы ребёнку было где гулять? Или это решение иного рода?
С. Копылова
— Скорее всего, так и было. Потому что у Андрея Ивановича уже был дом в Москве, где он жил с супругой и со старшей дочерью. И вот он приобретает это имение и тут же начинает строить дворец в стиле классицизма. А купчая была составлена, и в архивах она найдена была, датирована как раз 1792 годом, то бишь за месяц май того года. А через месяц родился Пётр Андреевич.
Д. Володихин
— Что ж, хорошо, что он не попал в май. Народная мудрость говорит, что кто в мае родится, тот всю жизнь мается. Не будем суеверными, но вот так или иначе у Петра Андреевича была всё-таки судьба достаточно счастливая, ему повезло остаться и в русской истории, в русской литературе, в русской культуре личностью многогранной. Может быть, далеко не столь известной, как фигуры первого ряда в Золотом веке русской литературы, но несомненно человеком заметным. И Вяземские — это отрасль князей Рюриковичей Смоленского дома — на рубеже XVIII-XIX веков были достаточно богатые и довольно влиятельные в общественной и политической жизни, это были заметные фигуры. В каких условиях рос ребёнок? И как4им образом на нём отражалось положение всего рода?
С. Копылова
— Ребёнок рос, несмотря на то, что, может быть, кто-то подумает, что богатый род, богатая семья, отец — сенатор, тайный советник, очень значительное лицо во время правления Екатерины и Павла. Однако же, отслеживая и читая письма, документы, мы узнаём, что детство мальчика отнюдь не было счастливым. В своих воспоминаниях князь рассказывал, что отец был очень суров к нему. Так как Андрей Иванович, его отец, долгие годы прослужил в армии и использовал в воспитании сына армейские приёмы, такую армейскую школу. И также он руководствовался советами тогдашних известных, популярных педагогов.
Д. Володихин
— Что же это были за советы?
С. Копылова
— Судя по воспоминаниям Петра Андреевича, советы, видимо, были таковы, что, следуя им, Андрей Иванович воспитывал сына сурово. Однажды Пётр Андреевич вспоминал из своего детства: он боялся темноты. И, чтобы сын преодолевал в себе эту боязнь, страх, Андрей Иванович выводил его ночью в парк, оставлял в конце тёмной аллеи, и на некоторое время мальчик оставался в таком одиночестве оставался и боролся со своими страхами. А когда он никак не мог научиться плавать, как вспоминал отец, выводил, брал его на руки и бросал в воду копаного пруда, а пруд был очень глубокий, девять метров глубины. Вот таким образом он обучал сына плавать.
Д. Володихин
— Я не знаю, до какой степени это всё влияние педагогики конца XVIII, начала XIX века, может быть, в этом можно увидеть и другое: просто крепкий мужчина хотел воспитать крепкого мужчину. Он подходил к этому, может быть, не по-армейски, а просто по-мужски: парень, давай мы заставим тебя не бояться темноты, плавать, вообще не бояться ничего, расти крепким, смелым. Может быть, в этом дело?
С. Копылова
— Может быть, и в этом. А может в том, что отец видел, что мальчик растёт несколько изнеженный, впечатлительный, тонко чувствующий. Конечно, может быть, он недопонимал, что у Петра Андреевича поэтическая натура. И неслучайно в дальнейшем он и стал поэтом.
Д. Володихин
— Ну что ж, хорошо, что мы начали именно с того, как воспитывался Пётр Андреевич. И мы сейчас перейдём к его службам — не к поэзии, а пока к службам. Но до того, как мы к этому перейдём, хотелось бы напомнить: музей-усадьба «Остафьево» — прекрасное место, сад, деревья, которым, во всяком случае некоторым из них, по несколько веков, дворец, чудесные встречи в этом самом дворце знаменитых людей эпохи, мыслящих вольно, изящно, оригинально. В общем, какое-то время Остафьево было настоящим литературным салоном, и не только литературным, но и в какой-то степени политическим. Поэтому будет правильным, если сегодня у нас будут звучать произведения приблизительно того времени, при том произведения, которые с большой любовью исполнялись именно в салонах XIX столетия. Александр Сергеевич Грибоедов — вальс ми минор.
(Звучит музыка.)
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. У нас в гостях хозяйка литературной гостиной музея-усадьбы «Остафьево» Светлана Копылова. И мы рассказываем о том, какую роль сыграло Остафьево, это замечательное место, в судьбе Петра Андреевича Вяземского. Мне кажется, стоило бы разделить две линии в судьбе Петра Андреевича. Одною он стал действительно знаменит — это линия поэтическая, линия участия его в делах русской культуры, в особенности русской литературы XIX столетия. А другая — служебная, политическая. И можно было бы, конечно, сказать, что мальчика толкал на эту стезю отец. Но это было бы не совсем правильно. Мальчик, пусть и изнеженный, как вы сказали, имел определённое честолюбие и хотел участвовать в политических делах, хотел кое-что значить. Вероятно, в нём проснулось чувство представителя древнего рода, уходящего корнями к самому Рюрику.
С. Копылова
— Да, так сложилась судьба Петра Андреевича, что волей или неволей ему пришлось участвовать в тех событиях, которые происходили в начале XIX века. Когда ему было 19 лет, он только что женился, ждал первого ребёнка, он счастливого жил в Остафьево, наслаждался всеми удовольствиями деревенской жизни, семейной жизни. В это время началась война с французами, французы вступили на территорию России. И он, не колеблясь, несмотря на то, что имел очень плохое зрение — он не умел стрелять и не мог стрелять из-за плохого зрения, — плохо держался в седле, однако же он вступает в дворянское ополчение и, прямо из Остафьево, написав прощальное письмо к жене, он отправляется на Бородинское поле сражения. Несмотря на то, что он совершенно не был приспособлен к военной службе, всё Пётр Андреевич находит возможность приложить какие-либо силы свои для того, чтобы защитить Москву, чтобы участвовать и какую-то пользу принести своей Родине.
Д. Володихин
— Как долго его участие в военных делах, именно воинская служба продолжалась в его жизни, до каких чинов он дорос? Или это был для него, в общем, лишь кратковременный эпизод?
С. Копылова
— Пётр Андреевич недолго пробыл в ополчении. Он участвовал в Бородинском сражении, затем совершенно недолгое время он пробыл и уволился с военной службы, и отправился в Вологду, где находилась его супруга. Известно, что он был адъютантом. И сам главнокомандующий, у которого он находился адъютантом, пожалел юного дворянина, видя, что никакой из него вояка, дал ему отставку и отпустил к супруге.
Д. Володихин
— Но впоследствии Вяземский всё же к политическим делам пришёл. Мне кажется, он имел вкус к праву, к юридическим вопросам. Это привело его всё-таки к делам державным.
С. Копылова
— Да. Пётр Андреевич, благодаря протекции Ивана Ивановича Дмитриева получает место в Варшаве. Пётр Андреевич прекрасно знал иностранные языки, к тому же ему труда не составляло изучить какой-либо ещё иностранный язык, в том случае это был польский язык. Он отправляется в Варшаву, поступает в канцелярию Новосильцева и даже участвовал в переводе речи Александра I. Служа в канцелярии Новосильцева, он стал находиться очень близко к политике, очень близко к Александру I и стал проявлять свои таланты.
Д. Володихин
— Насколько я помню, Александр I, присоединивший эту часть Польши к России, после победы над Наполеоном, который хотел сделать из неё буферное антироссийское государство, дал полякам конституцию. В Российской империи ничего этого не было, а вот на её периферии, на недавно присоединённых польских землях действительно появилась конституция. И Вяземский и здесь поучаствовал.
С. Копылова
— Да, как раз Вяземскому и было поручено перевести текст конституции, который должен был прочесть Александр I. И у него всё замечательно получилось, даже Александр I похвалил его. И, скорее всего, тут же появились у Петра Андреевича завистники. И дело закончилось тем, что Пётр Андреевич не смог выдержать, вынести всех этих интриг. В конце концов... в начале Пётр Андреевич был согласен с точкой зрения, с позицией Александра I, а затем Александр I поменял свои взгляды.
Д. Володихин
— А в чём это выразилось? Имеется в виду, что Вяземский, имеющий славу человека либеральных взглядов, видел, что конституция, введённая в Польше, должна быть распространена более широко, а Александр двигался, напротив, в сторону, скажем, православия, державности и так далее, и тут они разошлись. В этом ли дело?
С. Копылова
— Опять же повторюсь, известно, что изначально точки зрения сходились и у Петра Андреевича, и у Александра I. От Александра I и Пётр Андреевич Вяземский, и многие другие люди в России ждали реформ, ждали перемен. И вот он Польше даёт конституцию, а в России-то самодержавие. И многие ожидали, что Александр I сделает последовательные шаги и, может быть, даст конституцию и России и отменит то самое крепостное право, которое существовало в России.
Д. Володихин
— Вяземский, да, хотел такого развития событий, но этого не произошло. И он уходит со службы, насколько я понимаю.
С. Копылова
— Он хотел, и остался на своей позиции. В дальнейшем Александр I, видимо, поменял своё решение и отказался от своих первоначальных взглядов. Однако же, узнав, что Пётр Андреевич не согласен с ним, Петра Андреевича стали считать вольнодумцем и человеком, который составляет императору оппозицию.
Д. Володихин
— Но на тот момент так оно, в общем, и было. Место своё Пётр Андреевич потерял, но впоследствии, уже через много лет — он долгое время не был на государственной службе — он ведь опять вернётся, и ему дадут чрезвычайно высокое место, фактически министерский портфель. С чем это связано? Это было уже не при Александре, тот его так и не вернул в число своих доверенных людей. А вот при Николае I, мне кажется, ему дали новый шанс.
С. Копылова
— Тут дело связано ещё и с тем, что Пётр Андреевич был человеком очень независимым, открытым. И он открыто перед Александром выражал свою точку зрения, не утаиваясь. Во-вторых, вот эта независимость его была основана на том, что... да, на самом деле он был независимым и мог не заниматься государственной службой, потому что отец его обеспечил довольно хорошо, оставил ему приличный капитал.
Д. Володихин
— Он действительно, как я уже говорил, государственную службу надолго оставил. Давайте вернёмся к его возвращению на государственную службу. Когда это произошло и почему дали новое вознесение на Олимп буквально власти — очень высоко поставили? Как это произошло?
С. Копылова
— Читая записные книжки князя Вяземского, читая документы из архивов, наблюдаешь, как на протяжении жизни Пётр Андреевич из вольнодумца, можно сказать атеиста, становится человеком верующим, становится человеком, умудрённым жизненным опытом. И то, о чём он мечтал, о какой карьере он мечтал в молодости, всё это пришло к нему в преклонные годы. Прожил он долгую жизнь — 86 лет. И вот на шестом десятке своей жизни он получил, можно сказать, портфель товарища министра просвещения.
Д. Володихин
— А это очень высокое положение. Но, уважаемые радиослушатели, товарищ министра — это то, что сейчас бы назвали заместителем министра. Это человек государственный, обладающий большой властью.
С. Копылова
— Да, верно. Кроме всего прочего, Пётр Андреевич ещё и возглавил цензуру. И кроме всего прочего, он был основателем Общества любителей древней письменности, которое потом уже перенял и стал его председателем его сын. Конечно, все награды, которых был удостоен Пётр Андреевич, он ценил — в преклонные годы было много наград у него, не только русских, но и зарубежных. Но он говорил, что более всего ценил награду, которую он получил за сражение, за храбрость на Бородинском поле сражения под Бородино.
Д. Володихин
— Когда он был ещё юн.
С. Копылова
— Да, он был юн. И он считал, что это по-настоящему заслуженная им награда.
Д. Володихин
— А как заместитель министра, вернее товарищ министра народного просвещения, он провёл не так уж много времени, поскольку, очевидно, он мечтал о какой-то окрылённой деятельности, может быть с несколько романтическими представлениями подходил к тому, что может дать государственная власть. Он хотел, чтобы его идеи — он ими буквально фонтанировал — исполнялись внутри государственного аппарата. Но, в общем, его место предполагало огромное количество технической работы, достаточно тяжёлой. И он понял, что старинные его мечтания нынешнему складу его характера не соответствуют, и через некоторое ушёл с государственного поста. Я нигде не ошибся — это так?
С. Копылова
— Это так. Пётр Андреевич — поэт. Он всегда был окрылён своими идеями, за это его и Пушкин любил — за умение мыслить, мечтать. Но крылышки вот эти, конечно, Петру Андреевичу обломали в Польше. А затем ещё более поникли эти крылышки, опустились, когда случилось восстание декабристов на Сенатской площади. И многие из тех, кого он знал — в конце концов двух декабристов, которых казнили, он прекрасно знал, общался с ними, и многих других арестованных и сосланных в Сибирь. Пётр Андреевич был в это время под подозрением, его родные боялись, что как бы и его правительство не сослало в Сибирь.
Д. Володихин
— Ну да, он был связан с крупными фигурами мятежа декабристов, это верно. Однако впоследствии всё же, побыв какое-то время в полу опальном состоянии, Вяземский получил этот большой пост. Очевидно, просто-напросто он не являлся человеком такого государственного труда. Романтик, мечтатель, вольнодумец, в чём-то озорник, скажем так. Дружил с мятежниками, но на открытое выступление вместе с ними не пошёл. Хотел государственной деятельности, но не так, чтобы впрягаться в лямку, а так, чтобы излагать свои идеи, которые могли бы, с его точки зрения, пригодиться государству. То есть этот человек действительно в какой-то степени был изнежен, но в то же время и высококультурен, и не хотел быть в тройке российской государственности ломовым извозчиком, хотел быть тем, кого везут. Дорогие радиослушатели, я хотел бы напомнить, что это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И мне ненадолго уходим из эфира для того, чтобы буквально через минуту продолжить нашу беседу.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. У нас замечательная гостья — хозяйка литературной гостиной музея-усадьбы «Остафьево» Светлана Копылова. И мы обсуждаем труды и дни владельца усадьбы Остафьево, известного поэта первой половины XIX века Петра Андреевича Вяземского. Вернёмся к тому, в чём Пётр Андреевич был хорош, гораздо лучше, чем в государственной деятельности. С чего начинается его литературная известность и до какой степени Остафьево помогает ему подниматься, создаёт ему какую-то особую среду для его поэтического творчества?
С. Копылова
— Дело в том, что Пётр Андреевич нашёл себя не в государственной службе. Он нашёл себя в культуре, литературе как критик. Ещё Пушкин писал о нём, что он «язвительный поэт, остряк замысловатый». Вот эта язвительность, умение аналитически мыслить, умение читать книги, знакомиться с новинками, выявлять новые талантливые имена писателей — все эти способности как раз повлияли на то, что Пётр Андреевич становится известным критиком.
Д. Володихин
— Прежде критиком, потом поэтом.
С. Копылова
— Да, потом поэтом — скорее всего, так. Хотя его стихи, которые он писал в преклонные годы, не уступают по совершенству многим известным нашим поэтам — и Баратынскому, и Пушкину.
Д. Володихин
— Но вот если говорить о нём как о критике: богатый человек, прекрасно понимающий современную литературу, разбирающийся в ней, причём не только отечественную литературу он знает, но и зарубежную, благодаря знанию языков. Он, насколько я понимаю ситуацию, в какой-то момент становится точкой притяжения, поскольку может у себя обеспечить функционирование литературного салона.
С. Копылова
— Да, Пётр Андреевич не был затворником, он умел дружить, умел быть центром притяжения для многих поэтов, писателей. Когда он приглашал как раз Василия Андреевича к себе в усадьбу, он в письме ему писал: «Не будет дом сиять огнями, луной лишь будет освещен, не будет пышности — друзьями одними будет украшен». Приезжали арзамасцы, приезжали друзья, и Пётр Андреевич встречал их очень гостеприимно. Он собирал не только друзей, но и приглашал соседей, родственников, задавал обед на славу, задавал бал. А уже поздно вечером, когда стихала музыка, разъезжались с бала гости, Пётр Андреевич уединялся в Овальном зале и при свечах читал своим друзьям всё, что было им написано. А те читали свои новые произведения.
Д. Володихин
— Ну что ж, прекрасную картину вы рисуете. Современным литературным обществам не хватает усадеб с прекрасными обедами, с овальными залами и с обстановкой проникновенного чтения стихов при свечах. Ей-Богу, говорю это совершенно серьёзно, как человек, который участвует в нескольких литературных обществах. И честно признаюсь, что если бы нашу современную обстановку, в которой живёт русская литература наших дней, сделать несколько более сложной, несколько более утончённой, несколько более изысканной, литература от этого бы выиграла. Вот эти усадебные салоны ведь были сердцами русской литературы на протяжении нескольких десятилетий. И круг друзей Петра Андреевича Вяземского — это вед цвет русской литературы. Кто к нему приезжал, кто был теми самыми друзьями, о которых вы говорите?
С. Копылова
— Петру Андреевичу удавалось собирать у себя в усадьбе представителей разных поколений. Это были литераторы старшего поколения: Василий Львович Пушкин, дядя Александра Сергеевича, Иван Иванович Дмитриев, Николай Михайлович Карамзин, конечно, который был родственником Петра Андреевича. Это был и Батюшков, и уже поэты более молодого поколения: и Грибоедов, Денис Давыдов, — и ещё более молодые затем приезжали в усадьбу: Николай Васильевич Гоголь, Погодин, переписывался много Пётр Андреевич с Тютчевым. И вот так ему удавалось всех литераторов вокруг себя собирать.
Д. Володихин
— Ну что ж, давайте взглянем на это огромное сообщество, это действительно люди, которые принесли славу России своей деятельностью, славу, прежде всего, культуре, литературе. Но вот ради интереса: он не мог быть физически тесным приятелем, другом для всего этого огромного сообщества. Кто входил в кружок лучших знакомых, лучших друзей Петра Андреевича?
С. Копылова
— В кружок лучших друзей Петра Андреевича входили те люди, с которыми он вёл длительную переписку. Это, конечно, был Иван Тургенев, это был Александр Сергеевич Пушкин, это был, конечно, Николай Васильевич Гоголь, Тютчев.
Д. Володихин
— Вот Иван Тургенев. Давайте в данном случае дадим небольшую справку: это не писатель Тургенев, это, скорее, общественный деятель Тургенев.
С. Копылова
— Да, это общественный деятель Тургенев, это друг Петра Андреевича Вяземского. Иван Тургенев был братом декабриста, который уехал за границу и долгие годы там проживал. Пётр Андреевич и с ним переписывался, вёл такую активную переписку.
Д. Володихин
— То есть Иван Тургенев, как брат декабриста, почёл за благо покинуть Россию, жить за рубежом и оттуда переписываться с друзьями, чувствуя, вероятно, что, может быть, и его заденет, что и до его связей с мятежом дотянутся.
С. Копылова
— Конечно же, да, Пётр Андреевич Вяземский был знаком со многими. Известно, что как раз в Остафьево приезжали декабристы Орлов и Кюхельбекер с целью вербовать Петра Андреевича в ряды тайного общества. А в дальнейшем, после, когда уже пошли аресты после восстания и был арестован декабрист Пущин, как раз у Пущина хранился портфель с секретными документами Южного тайного общества. Он его передал своему брату, и брат этот портфель передал Петру Андреевичу. Так вот, известно, что Пётр Андреевич сохранял этот портфель долгие годы и отдал его декабристу Пущину, когда тот вернулся из ссылки.
Д. Володихин
— Это вторая половина 50-х годов, уже время Александра II.
С. Копылова
— Да, произошло так, что, насколько я помню, 131 декабрист были сосланы в Сибирь, и многие смогли вернуться из Сибири только тогда, когда на престоле воцарился Александр II.
Д. Володихин
— Даже я бы сказал, что уже немногие. Часть решила остаться там, а часть уже покинула этот мир. Ну что ж, мы видим, что Пётр Андреевич имел круг друзей, либо одарённых литературно, либо людей такого либерального, оппозиционного склада. Это вполне естественно, в то время такой ветерок вольномыслия действительно перелетал из Европы в Россию и обратно, и, конечно, он кружил головы. Но, возвращаясь к его литературной деятельности: собирая огромное количество людей у себя, постоянно будучи в курсе дела литературы, Пётр Андреевич в большей степени жил именно в усадьбе, и усадьба так или иначе подпитывала его творческие соки, или он в большей степени жил в Москве, в Санкт-Петербурге? Что было его излюбленным обиталищем?
С. Копылова
— Исследуя жизнь Петра Андреевича, мы узнаём, что в усадьбе особенно длительное время Пётр Андреевич жил, когда находился под полицейским надзором.
Д. Володихин
— То есть не больно-то его пускали в столицы в этот момент.
С. Копылова
— Полицейский надзор был за ним назначен, как раз когда он ушёл в отставку со службы в Варшаве. И на протяжении девяти лет он находился под полицейским надзором. Видимо, живя в усадьбе он не чувствовал вот этого гнёта надзора за собой, чувствовал какую-то свободу. И он предпочитал жить большее время года в усадьбе Остафьево.
Д. Володихин
— Ему нравилась сама атмосфера Остафьево? До какой степени природа Остафьево, те возможности, как вы сказали, жить сельской жизнью, влияли на него, как на литератора?
С. Копылова
— Известно, что Пётр Андреевич был любящим мужем и нежным отцом, у него была большая семья, много детей. Конечно, жизнь в усадьбе в тёплое, летнее время была комфортной и недорогой. Сам Пётр Андреевич любил природу, она вдохновляла его — природа Остафьево, парк вдохновляли на создание прекрасных стихов. Более всего он любил зиму, кстати, потому что его стихотворение «Первый снег», сочинённое в молодые годы, очень любил Александр Сергеевич Пушкин.
Д. Володихин
— Вот это важный момент. Мы прибережём стихотворение. Я думаю, что сейчас вы его нам прочитаете, стихотворение действительно знаменитое, прекрасное. Но только после того, как послушаем музыку, на которое это стихотворение превосходно ляжет. Михаил Иванович Глинка — Баркарола.
(Звучит музыка.)
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, после этой музыки мне приятно напомнить вам, что это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И мы с замечательной гостьей нашей сегодняшней Светланой Копыловой, хозяйкой литературной гостиной музея-усадьбы «Остафьево», обсуждаем биографию и творчество Петра Андреевича Вяземского, в связи с этим замечательным местом. Итак, мы специально сделали такую интригующую, я надеюсь, наших радиослушателей паузу. И после неё должны прозвучать замечательные стихи.
С. Копылова
— «Пусть нежный баловень полуденной природы улыбкой первою приветствует весну, я ж, верный сын полуночной страны, приветствую душой и песнью первый снег», — писал Пётр Андреевич в своём стихотворении. Это своеобразное признание в любви поре года — зиме. Известно, что зимние праздники особенно были любимы им. И его друзья в это время съезжались в усадьбе, запрягали тройки, устраивали катания на санях, отправлялись к соседями, устраивали смотрины невест и, конечно, балы, которые Пётр Андреевич устраивал в Остафьеве. На балы съезжалось порой до трёхсот человек. Сам Пётр Андреевич задавал тон на этих балах. Вообще, известно было, что Пётр Андреевич был очень светским человеком и более любил даже городскую культуру, чем деревенскую. Современники говорили, что особенно он любил танцевать котильон, и мог танцевать его чуть ли не до упаду.
Д. Володихин
— Во всяком случае, у себя в Остафьево в роскошной обстановке он мог завести себе маленький оазис городской культуры с пирами, балами, салонами и так далее. И, насколько я понимаю, он ещё имел возможность поселить у себя друзей, если это было необходимо, и на неделю, и на месяц, и на сколько угодно.
С. Копылова
— Да. Даже сейчас в нашем музее есть комнаты, интерьеры этих комнат, где гости останавливались. Это специальные две гостиные наугольные (так они назывались), где ночевали друзья. Василий Андреевич Жуковский гостил месяцами в Остафьеве. Пушкин и так же Гоголь бывали и по нескольку дней гостили в усадьбе, и принимали участие, конечно, в пирах и балах. Но Пётр Андреевич был человек такой, что веселиться любил, отдыхать, но, как говорится, следовал поговорке «делу время, потехе час».
Д. Володихин
— Это очень важный момент. Мы говорим сейчас об обстановке его творчества, поговорим же и о самом творчестве. Мы, в общем-то, отметили, что изначально Пётр Андреевич получил известность, как знаток литературы, как критик. Но ведь впоследствии к нему пришла если не громкая слава, то определённая известность как поэта. Когда это произошло, какие стихи принесли ему эту известность? Что превозносили его современники из его творчества?
С. Копылова
— Так случилось, что многие друзья сетовали и высказывали сожаление Петру Андреевичу по поводу того, что вот нет у него какого-то большого такого, основательного произведения — романа или поэмы. В основном это были небольшие такие стихотворения.
Д. Володихин
— Лирика.
С. Копылова
— Да. И случилось так, что Пётр Андреевич долгие годы собирал материал для того, чтобы написать монографию о Денисе Фонвизине, и никак не мог собраться это сделать. А сделал он это вынужденно. А что же его вынудило это сделать? А вынудила эпидемия холеры, которая пришла в Москву осенью 1830 года. Об этом он пишет в своих записных книжках: «В октябре в Москве появился неприятель», — так он окрестил холеру. И, переживая, что «неприятель» причинит вред здоровью его родных, близких, он быстренько собирает семью, из Москвы вывозит и самоизолируется в Остафьеве. Примерно в ноябре он приехал, и до декабря холера в Москве бушевала, можно сказать, было очень много случаев заражения.
Д. Володихин
— Карантины продлились гораздо дольше. Тут, можно сказать, прямая аналогия с нашим временем, тоже карантинным и тоже связанным с «моровым поветрием», говоря словами русской старины.
С. Копылова
— Да, в декабре в письмах Петра Андреевича мы встречаем запись, что «12 декабря, при последних издыханиях холеры, навестил меня в Остафьеве Пушкин». Вот этот период вынужденного затворничества способствовал тому, что наконец Пётр Андреевич Вяземский написал, завершил свою монографию о Фонвизине — труд замечательный. А Пушкин, преодолев уже карантины, приехал к нему в Остафьево, читал свои произведения, Вяземский ему свои. И затем Пушкин уезжает. И в первых числах января, 10 января, это уже новый 1831 год, видимо, в знак того, что холера побеждена, «неприятель», как называл Вяземский её, побеждён, он устраивает в Остафьеве бал. И об этом он пишет своему другу: «У нас был уголок Москвы. Был Денис Давыдов, Муханов, Пушкин Александр Сергеевич, Четвертинские. А к вечеру съехались соседки. Запиликала пьяная скрипка, и пошёл бал балом».
Д. Володихин
— Но вот монография «Денис Фонвизин» — когда она была напечатана и какое встретила отношение? Она добавила известности Вяземскому или этого не произошло?
С. Копылова
— Конечно, этот труд был замечен русскими литераторами. А главное, было отмечено, что наконец-то у Петра Андреевича появился этот самый такой большой труд, основательный.
Д. Володихин
— Опус магнум. Но вернёмся к тому, что холера и Остафьево, подарив Петру Андреевичу этот замечательный шанс написать главный труд жизни, всё же и позднее обеспечивали ему прекрасную творческую атмосферу. Если какие-то знаменитые стихи Вяземского, связанные с Остафьево?
С. Копылова
— Да, есть такие стихи. И, наверное, понимание роли Остафьево в своей жизни пришло к Вяземскому довольно поздно. Пришло к нему уже на шестом десятке, когда он, как раз будучи товарищем министра просвещения, по долгу службы поехал в Москву из Петербурга и решил, воспользовавшись случаем, посетить усадьбу Остафьево, его родовое имение, ему принадлежавшее. Прогуливаясь по аллеям парка, прогуливаясь по открытым галереям, он стал вспоминать те золотые времена, когда собирался со своими друзьями, жизнь в Остафьеве кипела. И вот это посещение, прогулка родила в его поэтической душе замечательные строки, замечательное стихотворение, в котором он писал: «Везде былого след глубоко впечатлен,
И на полях твоих, и на твердыне стен
Хранившего меня родительского дома.
Здесь и природа мне так памятно знакома,
Здесь с каждым деревом сроднился, сросся я,
На что ни посмотрю — всё быль, всё жизнь моя.
Весь этот тесный мир, преданьями богатый,
Он мой, а я его. Все блага, все утраты,
Всё, что я пережил, всё, чем ещё живу,
Всё чудится мне здесь во сне и наяву.
Я слышу голоса из-за глухой могилы;
За милым образом мелькает образ милый...»
Д. Володихин
— Ну что ж, я очень рад, что вы с таким чувством прочитали стихи Петра Андреевича, посвящённые Остафьеву. Время нашей передачи постепенно подходит к концу, и мне хотелось бы, чтобы вы резюмировали роль Остафьева в биографии этого человека и в его творчестве. До какой степени Остафьево обеспечило ему вот такую идеальную, прекрасную среду и атмосферу для создания стихов, литературоведческих произведений, критических. Вот вы говорите, что он любит городскую жизнь. Что в большей степени способствовало его творчеству? Именно город или усадьба — что было для него первичным миром в этом смысле?
С. Копылова
— Конечно, тот факт, что вырос он на природе, тот факт, что впитал ещё с детства все те обычаи русского народа, обряды, церковную жизнь крестьян. Ведь он каждое воскресенье всей семьёй отправлялся на службу в церковь. И молился он там вместе с крестьянами своего села. Мало того, он всегда был очень щедр и к церковным служителям, заботился о них, и к своим крестьянам, одаривая их по праздникам всевозможными подарками, угощениями. И, конечно, Пётр Андреевич любил русскую природу, русский народ. Фактически прослеживая жизнь Петра Андреевича и те моменты, когда он бывал в Остафьеве, можно сказать, что Остафьево для него было некоторым таким местом, где он спасался, неким ковчегом, где сохранялась русская культура, русская речь. Можно сказать, что там сохранялся русский дух.
Д. Володихин
— Ну что же, это прекрасно. И, подводя к итогу нашу передачу, я хочу сказать следующее. Можно по-разному относиться к творчеству Петра Андреевича Вяземского. Несомненно, из фигур второго ряда Золотого века русской литературы он один из самых заметных персонажей, и творчество его достойно пристального внимания. Но, понимаете, звучит это всё сухо, академично, а я хочу завершить наш сегодняшний разговор на совершенно другой ноте. Вот вы все слышали, как Светлана Копылова расписывала достоинства Остафьево: природа, зима, тройки, народные гулянья, колокольный звон, тенистый сад, салоны. Поэтому, ради Бога, не подумайте, что это шутка. Каждому сколько-нибудь одарённому русскому литератору я хотел бы пожелать собственной усадьбы, хотя бы и скромной. Так, чтобы у него была возможность творить, не сходя с ума по поводу хлеба насущного, на природе, в спокойной обстановке, и время от времени встречаясь с друзьями в этой самой своей усадьбе. Вот, честное слово, хотелось бы, чтобы когда-нибудь у нас литератор вновь жил, как жили прекрасные даровитые дворяне Золотого века русской литературы. Я, дорогие радиослушатели, от вашего имени поблагодарю Светлану Копылову за её сегодняшнюю просветительскую деятельность. И мне остаётся добавить только: благодарю вас за внимание, до свидания.
С. Копылова
— До свидания.
«Генерал Владимир Константинович Витковский». Константин Залесский
Поделиться
Константин Залесский
Гостем программы «Исторический час» был историк Константин Залесский.
Разговор шел о судьбе яркого военачальника русской императорской армии — генерала Владимира Константиновича Витковского, о его участии в Первой Мировой войне, в Белом движении, а также о жизни в эмиграции.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
«Путь иконописца». Мария Глебова
Поделиться
Мария Глебова
У нас в гостях была доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета Мария Глебова.
Наша гостья рассказала о своем пути к вере и знакомстве с отцом Иоанном Крестьянкиным, об удивительных людях, повлиявших на ее путь в иконописи, а также о своем участии в работе над созданием иконы Собора новомучеников и исповедников Церкви Русской.
Ведущие: Игорь Цуканов, Кира Лаврентьева
Диакон Игорь Цуканов:
— Добрый вечер, дорогие друзья. «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У микрофона, как обычно в это время, в студии Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Диакон Игорь Цуканов:
— Диакон Игорь Цуканов. И сегодня мы с Кирой очень рады представить нашу сегодняшнюю гостью Марию Олеговну Глебову. Мария Олеговна, добрый вечер. Мария Олеговна — доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, преподаватель также копирования в Суриковском институте, человек, который лично имел радость, такую благодать лично общаться и знать отца Иоанна Крестьянкина, да?
Так что у нас сегодня будет о чём поговорить. Мария Олеговна, добрый вечер.
Мария Глебова:
— Здравствуйте, уважаемые отец Игорь и Кира.
Диакон Игорь Цуканов:
— Ну вот, вы знаете, первое, с чего я хотел, честно говоря, начать наш разговор, это такая важная для меня, например, тема, потому что у нас в храме есть курс, последние несколько месяцев, курс, мы рассказываем о новомучениках нашим, прихожанам, потому что у нас храм царя Николая. А вы участвовали в создании вот той самой знаменитой иконы новомучеников и исповедников Церкви Русской, которая была написана как раз в стенах ПСТГУ к 2000 году, когда состоялся юбилейный архиерейский собор, на котором был прославлен Собор новомучеников и исповедников. И мне хотелось попросить вас рассказать, как вообще эта икона создавалась, и какую роль, какое значение новомученки в вашей жизни играют, если можно.
Мария Глебова:
— Икона эта создавалась как бы не то, что была поручена Святейшим Патриархом Алексеем, была поручена нашему университету, отцу Владимиру Воробьёву, который являлся членом комиссии по канонизации. Было благословение разработать эту иконографию. Председатель комиссии был тогда митрополит Ювеналий. И нас собрали преподаватели, сказали, что вот мы будем разрабатывать эту икону. Мы были представлены митрополиту Ювеналию, и были изложены некоторые задачи, что необходимым условием, что в центре должен быть храм-мученик, храм Христа Спасителя. Также должны в этой иконе быть отражены разные мучения новомучеников в разных концах нашей страны. И мы делали разные эскизы, все преподаватели, нас человек было 5, разные композиции, у нас до сих пор сохранились эти планшеты. Сначала мы думали сделать эту икону наподобие иконы Всех русских святых, разработанной матушкой Иулианией. То есть как бы русскую землю и разные группки святых, как бы куски земли. Там у неё же, насколько я понимаю, тоже с севера на юг есть распространена ориентация. И мы так тоже распределили. В центре у нас был храм-мученик. Но как-то не приняли эту икону. Ещё мы думали, что по бокам вот клейма с отдельными святыми, потому что русских святых, конечно, много, но какие-то есть наиболее чтимые, а здесь как-то хотели именно прославить святых, очень большие списки были, и хотелось отразить ещё наиболее ярких новомучеников и какую-то часть их жития. В общем, была у них такая задача очень большая.
Диакон Игорь Цуканов:
— Ну да, грандиозная.
Мария Глебова:
— Ну, конечно, саму иконографию у нас разрабатывал отец Владимир и наш декан, отец Александр Салтыков. И отец Александр, и отец Владимир, они сами потомки новомучеников. Вот у отца Александра его отец был членом общины российской, он сидел за веру, известны его стихи, которые он написал в заключении. И также известно, что когда он отбывал ссылку, последние годы ссылки были у него в Гжеле. И он, будучи искусствоведом, возразил, что у нас есть Гжель, это благодаря только отцу отца Александра Салтыкова.
По-моему, он Александр Александрович тоже. До ареста он был директором Пушкинского музея. Вот это был очень грамотный человек, и богословски, и как бы в истории искусства он очень обширные были у него знания. И эти знания он передал своему сыну, отцу Александру, и своему племяннику, отцу Владимиру Воробьеву. У нас вот отец Владимир очень разбирается в иконописи. То есть это редко настолько глубоко, такой у него хороший вкус, ну редко встретишь такого священника. Но это всё благодаря тому, что их в детстве водили в музеи, очень много с ним общался отец отца Александра. Он просто их вдвоём как бы образовывал. Вот, и поэтому они взялись тоже, отец Александр и отец Владимир, за богословскую часть этой иконы. Мы были исполнителями, мы сами придумывали сюжеты, композиции, но идея была отцов, корректировал как бы наши эскизы, вот как бы вся эта комиссия, митрополит Ювеналий, мы делали эскизы, мы привозили туда, в Донской монастырь, показывали их, вот, и нам делали замечания. Постепенно, как бы, канонизация святых, она шла как бы постепенно, то есть у нас постепенно заполнялись пустые места, то есть этих святых было очень много, и они добавлялись и добавлялись. Это было очень сложно, потому что вот мы начинали отрисовывать, говорили: надо ещё вписать нескольких святых. В результате там огромное количество, ну, больше трёхсот у нас святых в среднике. Конечно, таких икон не существует. И была задача, вот как это связать с клеймами. Это сложная была задача тоже. Вот сам средник мы всё равно использовали какие-то наработки матушки Иулиании, вот это как бы переливание нимбов друг в друга, мы шли от пятен, как бы, от пятен голов, то есть некоторые головы у нас соединены, так тоже на её иконе Собор русских святых, потому что, если мы бы делали по-другому, но она тоже, в свою очередь, посмотрела, ну, это наблюдала в древних иконах, вот, чередование там у нас поворотов голов, вот, очень сложно было, а у нас был тональный эскиз, перевести его в цвет. Сложная была задача, тоже продумывали. И тут очень много говорил нам отец Александр о символике цвета. Например, что вот у нас патриарх Тихон, он в зелёном облачении, митрополит Кирилл в красном. Вот он как бы, ну, как бы их подвиг тоже как-то... Я сейчас много не вспомню, но он как-то это всё объяснял. Они очень хорошо, например, у отца Владимира дедушка, он общался с митрополитом Кириллом. У него есть письма...
Диакон Игорь Цуканов:
— Смирновым.
Мария Глебова:
— Смирновым, да. У него есть, думаю, письма от него, какие-то памятные подарки. То есть митрополит Кирилл с детства был близок к отцу Владимиру, он собирал о нём, пытался найти его письма, найти... У него были какие-то документы, он собирал, митрополит Кирилл, долгое время о патриархе Тихоне тоже. В общем, всё это было утеряно. Надо отца Владимира, конечно, спрашивать, я сейчас боюсь соврать, но он очень следил за каждым ликом, как мы его пишем, похож, не похож. Мы бросали жребий и писали каждый какую-то свою группу святых, как их и свои клейма.
Диакон Игорь Цуканов:
— А кого вы писали?
Мария Глебова:
— Я писала митрополита Кирилла, разрабатывала убиение митрополита Владимира, ну, со своей студенткой я писала. И ещё я писала икону, где забирают священника у престола. И что-то ещё. Ну, и в среднике тоже. Ну, деисус ещё. Я деисус разрабатывала со студентами. Ну, мы все отрисовывали средник, и у нас очень большое было количество ликов в среднике. А также я... ну, просто вот мы все рисовали, и как-то все очень спорили, вот. А я училась в Троице-Сергиевой лавре, и как-то... Ну, как-то мне так Господь открыл, что у нас не получалось какое-то время. Ну, в цвете все разные люди. Я всех подчинила и просто сориентировала цветовой строй иконы на икону «О тебе радуется» Дионисия. Ну, как бы вот не то, что я прям срисовывала, но просто я ее сориентировала по цвету, заритмовала клейма по цвету. Ну я вот отвечала за цветовую всю часть и замешивала всем колера, потому что иначе эта работа начинала выходить нецельной. На меня очень все ругались, но всем пришлось смириться, и работа очень цельная вышла. Просто я замешивала каждый цвет, каждую опись, требовала исполнения, чтобы четко придерживались к цвету. Если бы такого не было, эта бы икона, она и так многолюдная, она бы просто развалилась бы по цвету, ну, и невозможно было бы смотреть. Но также я смотрела, чтобы личное было, тоже приём, написания был один, одежды, следила и за цветовой, и за такой структурой. Вот как бы мой вклад был. Ну и лики разрабатывала наравне со всеми. Но цвет я просто взяла в свои руки, потому что в Лавре мы много копируем, и у меня опыт был больше, чем у остальных в копировании, опыт с цветом, и я немножко всех уговорила меня слушаться.
Диакон Игорь Цуканов:
— Мария Олеговна, скажите, пожалуйста...
Мария Глебова:
— Сначала жаловались, а потом все уже радовались. Икона, в общем, цельная.
Диакон Игорь Цуканов:
— Ну, потому что результат прекрасный, да. Мария Олеговна, скажите, пожалуйста, вот вы ведь крестились уже в таком, ну, можно сказать, взрослом возрасте, да? Вот как это получилось, учитывая, что все-таки у нас в церкви есть традиция крестить детей еще маленькими? То есть ваши родители как-то сознательно решили дождаться, чтобы это было именно ваше решение?
Мария Глебова:
— Ну, знаете, мы в детстве ходили в храм, но мы были некрещеные. Вот мы и живем рядом с храмом Архангела Гавриила, и нас всегда на Пасху водили. Мама водила, мама была крещеная, а мы нет. Мы на крестный ход ходили, ну, как-то вот там яички там носили. В общем, как-то появлялись мы в храме, но мы были некрещеные. И когда я поехала вместе, я училась в московском лицее художественном, мы поехали на практику на раскопы в Псков, и как раз столкнулись с Псковщиной. И там мы очень много верующих людей встретили, там прям была такая святая Русь. Когда мы попали в Печоры, мне показалось, что мы в 17 век попали. Сейчас, конечно, Печоры уже другие, там были какие-то странники. Там были чуть ли не в веригах люди, в каких-то лохмотьях, какие-то в старых русских каких-то одеждах, я не знаю, и такие просто, ну, бородатые какие-то странники, там настоящие были странники, люди, которые прямо, ну, то есть такая прямо... Это был 1986 год, вот. И меня настолько это всё поразило, Печоры, что, конечно, и Троицкий собор. В Троицком соборе тогда служил, он уже сейчас пожилой, отец Олег Теор. Интересно, он тогда был молодым, а потом он заболел раком и исчез. Все думали, что он умер. А он очень молился, постился и исцелился от рака. Его не лечили, вот как-то чудом. А сейчас вот он такой почитаемый очень старец.
Но мы его знали, он с нами разговаривал очень много, с молодёжью.
Печоры, что, конечно, и Троицкий собор. В Троицком соборе тогда служил, он уже сейчас пожилой, отец Олег Тэор. Интересно, он тогда был молодым, а потом он заболел раком и исчез. Все думали, что он умер. А он очень молился, постился и исцелился от рака. Его не лечили, вот как-то чудом. А сейчас вот он такой почитаемый очень старец. Мы его знали, он с нами разговаривал, с молодёжью. Потом там вот митрополит Иоанн, я его помню. Вообще там, конечно, на Псковщине такая вера была сохранённая. И приходы, и люди какие-то были. Вот это всё мы увидели. Конечно, так всколыхнулось. И вот у меня подруга, она поехала в Порхов. Её пригласила, она плакала, и к ней подошёл отец Рафаил Огородников и говорит: вот не хотите приехать к нам чай попить? И она поехала, а я как раз тоже зарисовывала находки. Мы работали на раскопе, раскапывали деревню XII века, вот нам попадались даже кресты, кресты до Крещения Руси, то есть там были, вот мы их зарисовывали, эти находки, и как-то я вот очень унывала.
Диакон Игорь Цуканов:
— То есть кресты вот этих первых храмов, которые еще при Ольге, да, были?
Мария Глебова:
— Да, при Ольге это были янтарные кресты, вот я просто прямо помню эти находки, и металлические там, и каменные были крестики нательные, тапочки 12 века, вот, и 9 века, там разные были находки, мы слоями снимали деревню около прямо, это на Завеличье было, рядом, недалеко от Троицкого собора, и там, ну, чтобы перед стройкой в Пскове каждый слой снимается, зарисовывается, находки зарисовываются, а потом уже следующий слой.
Кира Лаврентьева:
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, дорогие друзья, у нас в гостях Мария Глебова, доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств в Свято-Тихоновском гуманитарном университете, преподаватель копирования кафедры Суриковского института, мастерской реставрации, у микрофонов диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева. Так-так, Мария, продолжайте, пожалуйста, про Псков, это очень интересно.
Мария Глебова:
— Ну и ещё как бы рассказать, что вот мы учились в лицее, у нас было несколько подруг, мы очень много рисовали в разных стилях, очень много по музеям ходили, наброски, пейзажи. И вот в этот момент, мне было уже 16 лет, у нас это девятый, это у нас шестой класс или пятый,
по-моему, пятый класс ещё был, да. И у меня был какой-то свой стиль письма такой, и как-то я чувствовала, что в этой стилистике, в которой я пишу, я чувствовала уже какой-то тупик, вот это вот муки творчества, то есть мне хотелось что-то другого языка какого-то. То есть у меня очень цветная была живопись, очень такие тонкие отношения. И как-то вот что-то мне хотелось другого, как передать свет, я думала. Ну ещё разные, я всё время, мы там до трёх ночи писали в Пскове белые ночи, мы вот писали, писали. В свободное время от работы мы всё время занимались живописью, я всё время с этюдником ходила. Помню, что мы очень бедно жили, нам нечего было есть, там очень маленькая была зарплата, какие-то корочки хлеба, всё время рисуем, куда-нибудь ездили, там рисовали, в общем, везде. Как бы занимались живописью, я чувствовала, что у меня какой-то тупик в моём творческом пути, и тупик какой-то мировоззрения. Я вот хотела креститься, но как бы я не знала, как к этому подойти. И вот моя подруга, она поехала в Порхов, познакомилась с отцом Рафаилом, и потом приехала такая счастливая к нам, а мы вот уже там всё сидим, рисуем эти находки, ужасно скучно, грустно, почему-то какая-то тоска такая, пишешь одно и то же, как-то не можешь вырваться из этой стилистики живописной, хочется чего-то другого, а не можешь это найти. Это такой вот кризис какой-то и внутренний, и в творчестве, и какой-то внутренний. И, в общем, когда мы её увидели такой счастливой, я тоже захотела поехать туда, в Порхов. И отпросилась с работы и поехала в Порхов вместе с этой подругой своей. Туда мы приехали. Вот, я думаю, только креститься я точно не буду, потому что я не готова. Ну, к крещению я читала, что надо очень готовиться. Я не готова, пускай даже... А все же подходят, говорят: давай, мы тебя покрестим. Я говорю: нет, я буду готовиться. Вообще, я ехала, думала, только бы он меня не крестил, отец Рафаил. Я откажусь. Мы пришли в такой домик, такая избушка, двор какой-то, мухи там летают, какие-то котята ползают. Зашли туда, и он увидел меня, говорит: ну нет, крестить мы тебя не будем. И я думаю, ну и хорошо. В общем, там все чай пили, какие-то были люди, вот была жена Булата Окуджавы, я видела, потом ещё какие-то очень, вот отца Василия Рослякова, он туда приезжал, какие-то были люди, батюшки, вот отец Никита там был. Я помню, отец Виктор был такой очень лохматый, чёрный такой, как цыган, монах Гришка. Вот они там все туда приходили.
Кира Лаврентьева:
— В общем, публика такая довольно колоритная.
Мария Глебова:
— Да. И какие-то были очень такие богемные и московские люди, и такие какие-то монахи. В общем, там помогали чай разливать, в общем, ну я всё думала про крещение, вот как-то про своё, ну вообще, что, и отец Рафаил очень такие духовные беседы вел интересные за столом, такие, ну как бы, ну как-то немножко всех поддевал так, и меня тоже. Но я была вот очень погружена в то, что мне хочется креститься, как это сделать, как подойти к Богу, молилась я всё время. Вот я даже ничего не замечала, что там, я даже не очень помню, потому что для меня это всё не существовало. Очень много я молитв читала каких-то своих, вот такой путь к Богу вот был у меня. А потом всё-таки, по-моему, как-то я услышала, что все едут в Печоры к отцу Иоанну какому-то. И я сказала, что я тоже хочу. И я поехала как раз с этим Гришкой, монахом таким чёрным, страшным. Но мне было всё равно. Я помню, что у меня и одежды какой-то не было, какое-то было платье, было холодно, какие-то, ну ещё какая-то крайняя нищета, но дух парил, я вообще была вся в молитве. Мы поехали туда и оказались в Печорах. Меня они поразили, конечно. Мы стояли на службе, и после литургии в Сретенском храме вышел такой очень радостный человек, такой действительно похожий на Айболита. Это отец Иоанн был. Он так на меня очень как-то мимо, вскользь посмотрел, как будто меня нет, разговаривал с Гришей. Он говорит: вот у нас некрещённая. Он говорит: ну, надо её крестить к Преображению. И тогда же на меня не смотрят, говорят: как твоё имя? Я говорю, Мария. Ну, думаю, если уж креститься, то уж с именем Марии Магдалины. Он говорит: ну, какой у тебя день рождения? Я говорю, ну, ноябрь. Он говорит, ну, тогда у тебя Блаженная Мария будет. Вот думаю, ну, вот ещё. Вот тоже как-то я расстроилась. И вообще он сказал, чтобы меня покрестили, и я приехала в Печоры уже причащаться. И вот потом я поехала опять на работу, но уже как-то у меня уже радость такая была в сердце большая. Там какие-то находки, доделала дела, и обратно поехала в Порхов. Вот Рафаил меня исповедовал вечером, а утром меня покрестили. Вот, ну как-то всё, он очень много шутил, он такой очень был добрый человек. Ещё, что меня подкупило, в те годы была бедность большая, а он нас всё время угощал, он покупал ящиками фрукты, а там были ещё какие-то бедные дети жили, там много людей жило, какая-то женщина, ну вот её муж бросил с детьми, мы все поедали эти груши, персики, такой прям отец такой, каких-то собачек он ещё, кошечки, все у него там ели. Люди какие-то несчастные там было много. Потом всё время он подавал каким-то милостыню, за ним бежали. Такой очень любящий человек. Меня это поразило, конечно. Нигде такого не увидишь. Такая монашеская любящая душа, любящая всё живое. Он ещё мух не разрешал убивать, потому что это живая тварь, объезжал лягушек на машине. Какой-то удивительно такой нежный человек, добрый ко всему, живому, сострадательный. Видела после, как приезжал к нему отец Тихон, сейчас митрополит. Он был тогда ещё послушник, жил в Москве как-то, он унывал. И я видела, что отец Рафаил его утешал, очень как-то разговаривал с ним, и очень много за него молился. Вот мы видели, что он как-то поклоны много кладёт. Мы говорим, батюшка: за кого вы молитесь? Он говорит, вот за этого Георгия, чтобы он с пути не сбился. То есть он очень много вымаливал его.
Вот, наверное, благодаря ему и как-то его жизнь так сложилась. Ну, в общем, как бы меня покрестили, и я вечером... Такой ночной поезд был, поехала в Печоры. В Печорах была служба, я первый раз причастилась на Преображение. Такое было большое счастье. И потом отец Иоанн сказал, чтобы к нему пойти. А там очень много всяких женщин, на какой-то меня источник. Меня там уморили молениями, то есть я часа в три уже попала к отцу Иоанну. Отец Иоанн принимал при входе в братский корпус, там была комната, и он обнимал каждого человека, клал его голову на грудь. Это какое-то такое счастье, что даже описать невозможно. Встреча с таким человеком. Это, наверное, ни на что не похоже. У него огромные глаза. Он заглядывал тебе в твои глаза, и твоя душа просто таяла. Просто ты весь как ребёнок на ладони был. Это действительно такое усыновление было.
Конечно, кто видел такое, это человек никогда не забудет. Вообще большое счастье каждому увидеть такого человека. Можно описывать, но благодать, её невозможно описать. Как вот он с тобой молитвы читал, как говорил, это невозможно. Кто это видел, это на всю жизнь путь такой в жизни даёт, путь веры как бы. Вот, наверное, вера, она так и передаётся как бы из...
Диакон Игорь Цуканов:
— Из рук в руки, да. Вот, дорогие друзья, если кто-то сомневался, что, так сказать, задавался, может быть, вопросом, кто у нас сегодня в гостях, я думаю, даже потому, как Мария Олеговна рассказывает, мы можем понять, что это живописец, потому что ваша речь, она очень живописна, да. Себе просто представляешь очень живо вот всё то, о чём вы рассказываете. У нас в гостях сегодня доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета Мария Олеговна Глебова. Также Мария Олеговна преподает в Суриковском институте, она преподаватель копирования. У микрофона Кира Лаврентьева, я диакон Игорь Цуканов. Мы вернемся в студию буквально через несколько секунд. Пожалуйста, не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, у нас в гостях Мария Глебова, доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств в Свято-Тихоновском гуманитарном университете, преподаватель копирования кафедры Суриковского института, мастерской реставрации, у микрофонов диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева.
Диакон Игорь Цуканов:
— Мария Олеговна, вот хотел задать вам вопрос о ваших еще наставниках, потому что я прочитал в одном из ваших интервью, что вашим преподавателем по иконописи была такая Екатерина Сергеевна Чуракова, одна из ближайших учениц как раз матушки Иулиании Соколовой, которую вы уже упоминали. А благодаря матушке Иулиании мы вообще, как я понимаю, ну, может, я ошибаюсь, вы меня тогда поправьте, но мы имеем ту иконописную школу, которая, ну, вот это преемство дореволюционной такой старой классической иконописи, оно произошло в нашу жизнь уже как раз через матушку Иулианию во многом. И вот Екатерина Сергеевна была таким вашим преподавателем. Вот что вам помнится о ней и как, может быть, какую тоже роль она сыграла в вашей жизни?
Мария Глебова:
— Ну, Екатерина Сергеевна, я вообще из семьи художников, конечно. Самую большую роль во мне сыграла моя мама. Как бы она меня и наставляла. Но вот в иконописи, конечно, открыла иконопись моя преподавательница Екатерина Сергеевна Чиракова, как бы основной был завет: учитесь у древних икон. Мы очень много копировали, сама она тоже очень много копировала, реставрировала. Она была очень интересный человек, такая личность.
Она была чадом отца Иоанна Маслова. Она строгой жизни была, у неё был распорядок, хотя она была уже очень пожилой человек, но и до самой смерти она очень рано вставала, вела дневник каждый день. Она меня научила работать, ну, даже учиться — это тоже работа. То есть она говорила, что на день себе надо задачу ставить, и обязательно её выполнять. То есть распределять время. Но сама она так и работала. Она очень много сделала. Почти весь ЦАК и многие храмы в Лавре отреставрированы именно ею. Но в ЦАКе просто почти каждая икона отреставрирована ею. Это большой труд, и реставрация такой...
Диакон Игорь Цуканов:
— ЦАК — это церковно-археологический кабинет в Лавре.
Мария Глебова:
— Да, церковно-археологический кабинет. Ну, также, когда мы только поступили, мне, конечно, она не очень понравилась. Какая-то бабушка, вот у других молодые учителя, а у нас какая-то бабушка, и она всё время ходила по классу и говорила, мол, «положи, Господи, хранение устом моим». Мы её что-то спрашиваем, и она не всегда рассказывала.
То есть мы хотели её расспросить про матушку Иулианию. Она говорит: «Это для меня очень дорого, и я это на ветер не бросаю». Она вот не любила как бы выносить что-то так. То есть она очень такой сокровенный была человек. Ну, стихи она знала, даже пела нам. Она очень богата культурно была человек. Мне вот это очень было близко, потому что учиться я у неё училась, она очень приветствовала все мои начинания, я очень много ездила, копировала, даже вот к овчиннику ездила, она всё это поддерживала, мне это очень нравилось, разрешала всё, разные работы делать. То есть я такой человек активный, она меня как бы поддерживала в этом.
Вот я копировала в Кремле, очень много общалась с реставраторами. И, конечно, там я узнала, что у нас очень великий педагог, потому что она известная очень реставратор. И вообще их род, ну, как бы отец её, братья, они все реставраторы очень известные. Благодаря имени Екатерины Сергеевны открывались многие возможности по копированию. Вот, например, в Кремле мне давали прямо в руки Рублёва, и я копировала. Вот.
Также вот больше всего меня поразило, что она очень точно видит цвет. Вот тоже мы делали выкраски в Благовещенском соборе Московского Кремля, были на балконе, до икон метров 20-30, и она сделала выкраску. Мне показалось, что она ярковатая. Ну, я не сказала, но она мне дала её, я думаю: ну ладно. А когда спустили эти иконы, я приложила, этот цвет был один в один. То есть это очень, у неё точные были знания, древние иконы. Потом она сама была очень хороший художник. Я потом уже, когда бывала у неё в гостях, видела её зарисовки, альбомы. Вообще их семья, у неё папа учился у Серова.
К ним, ну, как бы друг их семьи, был Корин, и к ним часто приходил Нестеров, вот, советовался с ними о своих картинах, в доме остались какие-то памятные вещи об этом. Вообще, сам дом, они все его построили, разукрасили всей семьёй, все художники. Там резные были колонны у этого дома, все стулья были сделаны из каких-то коряг, столы, ложечки, всё выточено, потому что братья скульпторы были. В общем, весь дом был живой, всё было расписано. Это было просто какое-то торжество искусства. И вообще всё, что у Екатерины Сергеевны было, всё было живое, красивое, интересное. Она такая была, очень самобытный человек. И очень любила икону древнюю. Она мне сказала, вот держись, древней иконы, и тогда всё будет хорошо. Вот такой завет. И я тоже стараюсь своим ученикам это передавать, не придумывать, а держаться за традиции. Потому что вот тоже недавно была беседа с Евгением Николаевичем Максимовым. Он сказал, что он как бы понял, что
вот почему нам нужна традиция? Это как благодать передаётся от отца к сыну. Вообще вот что в церкви как бы. От старшего к меньшему. Так и мы вот от древней иконы мы перенимаем. Мы не своё что-то создаём, а мы вот как бы это воспринимаем то, что уже есть, и дальше это храним. Как благодать она передаётся, ты не можешь её придумать, но её обязательно надо получить.
Диакон Игорь Цуканов:
— Ну еще на Стоглавом соборе же было заповедано, что писать, как писал Андрей Рублев.
Мария Глебова:
— Это да, но это как бы слова такие каноничные, а вот как понять это изнутри? Вот тоже интересное такое наблюдение академика. Вот он говорит, что я сам до этого додумался. Тоже интересно.
Кира Лаврентьева:
— Я вот как раз на эту тему хотела спросить, Мария. Радостно, конечно, видеть вас в нашей студии сегодня, помимо того, что вы очень интересный многогранный человек, вы ещё очень благоговейно говорите об иконописи. Это уже так, наверное, нечасто встретишь, хотя я не каждый день общаюсь с иконописцами, художниками, но всё же пересекаюсь и по роду профессии, и просто среди знакомых есть такие люди. Да, тоже прекрасные и замечательные, но что я хочу спросить. Ведь раньше, прежде чем художник брался за образ, он же постился, молился, не разговаривал. Если он какой-то помысел в себе там допустил, не дай Боже, он бежал к старцу, потому что у него, например, мог не прописываться образ. Вот он видит, что у него не пишется образ так, как нужно, он начинает вспоминать, может быть, он что-то не исповедовал. Я так много читала об этом, что, может быть, это, конечно, гипертрофированно, я понимаю.
Мария Глебова:
— Может быть, сейчас это существует, но, может быть, в другом виде?
Кира Лаврентьева:
— Почему я спрашиваю? Какое-то вот это благоговейное отношение. Я понимаю, что невозможно, когда у тебя там семьи, дети, и ты иконописец, поститься перед написанием каждого образа 40 дней. Я понимаю. Но какая-то форма все-таки аскезы, она хотя бы проговаривается на уровне обучения?
Мария Глебова:
— Ну мы читаем молитвы перед началом всякого доброго дела, потом читаем молитвы Алипию Иконописцу и преподобному Андрею Рублеву. Ну, понимаете, благоговейные ученики, они так это и несут. Другие, ты их не проверишь. Но я молюсь перед работой. Стараюсь, когда ответственное что-то пишу, причаститься и писать. Ты сам образ не напишешь. Особенно, когда срисовать некогда. Это только особая благодать просто.
Ну, все по-разному, но вот я просто, ну, акафист читаешь или там слушаешь, как бы, сейчас получается, что ты пишешь и слушаешь. У нас, конечно, очень заняты руки. Руки, но я часто слушаю службу просто, акафист, канон там, песнопения кто-то слушает. Ну, кто как может. Ну, стараюсь на литургию ходить, вот, когда пишу часто.
Ну, конечно же, исповедоваться. Мы все ведём такую церковную жизнь. Да, это не искусство. Это всё-таки такая... Ты создаёшь святыню, конечно, иконописец обязан быть чистым человеком. Вот даже если человек живёт уже, он как бы грешит, всё равно молитву Иисусу творить стараешься. Я не знаю, мне еще помогает очень природа, но я стараюсь, в Москве ты пишешь — как-то это не так, я вот стараюсь писать на природе, у себя на даче мне нравится сидеть, там слушать что-то, писать, чтобы было тихо, спокойно, мне это очень важно. Я даже мастерские не очень люблю совместные, люблю одна писать, мне легче сконцентрироваться. Ну, конечно, общество — это прекрасно. Может, потому что я преподаватель, но мне нравится уединение.
Диакон Игорь Цуканов:
— Дорогие друзья, сегодня в гостях у «Вечера в воскресенья» Мария Олеговна Глебова, доцент кафедры и иконописи факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. У микрофона Кира Лаврентьева, я диакон Игорь Цуканов.
Кира Лаврентьева:
— Я просто почему спрашиваю? Ну, вопрос мой, наверное, наивен для вас, и вообще рассуждения такие детские, может быть, немножко, но всё же мне кажется, что благоговение нельзя терять. Всё-таки иконопись, да, это ведь не обычная живопись.
Мария Глебова:
— Да, это совсем разные вещи. Я не знаю, мне просто, я как бы не дорассказала, когда я крестилась, я сразу стала писать иконы, мне вот стало тягостно заниматься светским искусством. Да, я была очень счастлива, что я потом уже оставила всё светское. Хотя я часто пишу пейзажи, природа меня просто радует. И мне кажется, что в иконах очень много от природы красок. То есть вот так, сидя в серой Москве среди каких-то домов, ты не напишешь хорошо. Всё-таки природа — это такой, как бы, Дом Божий такой. И нам много можно, художникам, взять из этого творения Божьего, для своей работы. Конечно, мы не такие аскеты, как раньше, но мы как бы со смирением, с покаянием пишем иконы и как бы стараемся следовать поэтому святым этим образам, которые написали наши предшественники, которые были высокой духовной жизни, молиться. Вот я не знаю, для меня вот, ну и копирование, ты как бы постигаешь этот образ, это большое счастье, углубляешься в него. Я думаю, что такого нового что-то современный человек едва ли может прекрасного создать, хотя бы соприкасаться.
Диакон Игорь Цуканов:
— А вот как сегодня работает иконописец в том смысле, что очевидно, что он пишет иконы по заказу, я не знаю, храмов или каких-то благотворителей, но вот как это происходит? Вот приходит какой-то
проситель, то есть тот, кому нужна икона, говорит, что вот мне нужна икона, там, святителя Николая Чудотворца, например. Вот насколько иконописец, скажем, ну, свободен в том, чтобы, вот, существует же много, множество иконографических типов, допустим, иконы святителя Николая того же самого. Насколько иконописец свободен в том, чтобы написать конкретного святителя Николая, вот именно такого, а не какого-то другого? Или обычно вас ставят в какие-то жесткие рамки, что вот только так и никак иначе?
Мария Глебова:
— Да по-разному. Ну, я всегда беседую с заказчиками, и прислушиваются очень многие люди, объясняю, что там светленький лик такой живоподобный, что это, как бы, это времён упадка такое изображение. Как мы говорим о том, какой образ лучше. И вот часто заказчики прислушиваются, то, что они с уважением относятся, даёт то, что ты можешь как-то сделать достойный образ, выбрать образец хороший, доказать заказчику, что именно это хороший образец, и стоит его делать, что он и грамотный, и в традиции выполнен, что он духоносный этот образ, художественно прекрасен. Ну, объясняешь это, объясняешь почему. Некоторые прям не верят, но постепенно перестраиваются. Вот такой диалог, он сейчас почти повсеместный, потому что людям часто нравится, ну, как в музыке попса, так им нравятся такие какие-то слащавые образы, безвкусные из интернета, и вот получается, что заказчик, благодаря иконописцу, он образовывается тоже. Получается, что для иконописца сейчас необходимы знания, вот, в принципе, наш вот университет, он много знаний даёт, у нас немножко маловато практики, часов, но уж знаний у нас даётся более чем, то есть у нас очень грамотные выходят ребята. Некоторые даже искусствоведами начинают работать, кто не такой талантливый, потому что очень гуманитарное, достойное такое образование дается, и они вполне способны к диалогу.
Диакон Игорь Цуканов:
— А какое количество выпускников после того, как они уже заканчивают ПСТГУ, действительно остаются, иконописцами, становятся? Кто-то ведь уходит на какие-то другие стези, да?
Мария Глебова:
— Ну, понимаете, вот, например, я в своей мастерской. У меня, конечно, такое образование, такое, может быть, тяжёлое, я очень много заставляю заниматься, но вот мои почти все работают выпускники в профессии. Но тоже идут, например, в мастерскую ребята, которые действительно хотят учиться, работать, ну, как бы у нас очень жёсткий режим, я опаздывать не разрешаю, занятия начинаются, прогуливать не разрешаю. Как-то так.
Диакон Игорь Цуканов:
— А если прогуливают или опаздывают?
Мария Глебова:
— Ну, объяснительные пишут.
Диакон Игорь Цуканов:
— Но вы за это не отчисляете?
Мария Глебова:
— Нет, мы не отчисляем, но я просто стараюсь, чтобы была дисциплина. Вот, потому что...
Диакон Игорь Цуканов:
— Екатерина Сергеевна как раз, да?
Мария Глебова:
— Ну да, чтобы люди, чтобы мы успели пройти всё, потому что у нас очень много устных предметов, а если всё-таки быть иконописцем, надо очень много практически работать. И для этого надо много учиться, потому у нас ребята приходят часто вообще без художественного образования. И вот так, ну, как бы такая милость Божья, очень у нас хорошие есть преподаватели, окончившие Суриковский институт, они могут обучить рисунку, живописи, и вот получается, что многие ребята учатся и академическому, и иконописи, параллельно, но без этого нельзя. Вот, как отец Иоанн сказал, что надо научиться сначала рисунку, живописи, чтобы рука была верная и сердце верное, а потом уже начинать заниматься иконой. Вот отец Иоанн Крестьянкин, когда благословлял меня на учёбу по иконописи, он говорил, что обязательно надо, чтобы был хороший рисунок и живопись. То есть он меня благословлял учиться, чтобы я хорошо училась по этим предметам, потому что в иконописи это всё очень важно.
Диакон Игорь Цуканов:
— То есть можно ли сказать, что вся ваша деятельность, художественная жизнь, она проходит по благословению отца Иоанна? Так и получилось, да?
Мария Глебова:
— Ну, он очень помог, когда я поступала учиться, мы поступали с его благословения, учились, какие-то проблемы были. Потом уже батюшки не стало, у меня духовник, отец Владимир Воробьёв, какие-то я вещи спрашиваю. Человек должен трудиться, но Господь ведёт человека, у нас каждый день что-то происходит, какие-то задачи, какие-то события. Мы должны по-христиански проводить свою жизнь, освящаться молитвой, богослужением, таинствами. Вот такой труд благодатный, это, конечно, большое счастье. Трудиться и преподавать мне тоже нравится. Иногда, конечно, я устаю, потому что институт — это всё-таки некое заведение, там эти экзамены, просмотры всякие бывают сложные. Это не просто мастерская. График, какие-то сейчас всякие там требования такие бывают тяжёлые. Ну, всё равно очень приятно общаться с ребятами вот такими молодыми. Есть очень хорошие, искренние такие сердца, трепетные души. Очень приятно сталкиваться с такими вот ребятами.
Да все хорошие, и как бы радостно, когда как-то у них жизнь устраивается, работа. У нас не много уже выпускников, все, в принципе, даже кто многодетные мамы, но они даже всё равно ещё умудряются рисовать. Но это сформировало их как личности, вообще иконопись. Многие, прям, много детей, но у них очень творческие семьи, и дети все рисуют. Значит, даже если они сами мало рисуют, всё равно это то, как они освятились иконописанием, как дало благодать их семьям, их детям. Я тоже считаю, что это прекрасно.
Диакон Игорь Цуканов:
— Мария Олеговна, ну вот вы сказали, что вас благословил на занятие иконописью, на обучение в Лаврской иконописной школе отец Иоанн Крестьянкин, а вот дальше, после вашего первого знакомства в 1986 году, вы ведь продолжали с ним общаться, да?
Мария Глебова:
— Да, ну вот как раз батюшка очень следил, чтобы я хорошо училась в МСХШ, чтобы занималась рисунком, живописью хорошо, чтобы закончила хорошо. Он говорил, что всё это, за всё ты дашь ответ на Страшном суде, за каждое пропущенное занятие, за каждую несделанную работу, что очень важно, мастерство, чтобы было у художника, чтобы, если я собираюсь писать иконы, то моя рука должна быть крепкой, глаз верным, и сердце отдано Богу. Только тогда можно приступать к иконе. Говорил: неизвестно, вот как ты будешь учиться, выйдет из тебя иконописец, не выйдет. То есть иконопись — это уже какая-то награда такая художнику, вот, а не то, что это вот художник одолжение делает, что он занимается.
Диакон Игорь Цуканов:
— Не ремесло.
Мария Глебова:
— Не ремесло. Вот. Также всегда мы болели, когда там родственники у нас там... Я помню, что я ещё как бы батюшке написала помолиться, была какая-то опухоль у наших родных, вот. И мы просили его молитвы, и опухоль рассосалась. Вот такое чудо было у нас. Потом тоже вот часто, ну, как бы отец Иоанн участвует в жизни, мы чувствуем его молитвы, чувствуем какое-то особое присутствие его в своей жизни.
Диакон Игорь Цуканов:
— До сих пор?
Мария Глебова:
— До сих пор, да. Ну, советов очень много давал. Вот самое большое, что он для меня сделал, вот я, например, не очень слушалась свою маму, всё время куда-то уезжала, убегала, что-то искала где-то. А он очень следил, чтобы дети очень почитали своих родителей. Его была задача, чтобы в послушании рос человек. И он всегда спрашивал мнение, как вот мама думает. Вот как мама думает, так мы и поступим. И у всех моих друзей также отец Иоанн, он как бы вернул детей родителям. Это очень много, потому что действительно, что может быть без послушания, без почитания своих родителей. И вот он как бы всегда о своей маме рассказывал. Также я помню, что была тогда угроза в церкви. Пожилой митрополит Виталий, в Зарубежной церкви, он как-то не следил за действиями своей церкви. И началась такая, ну, как можно сказать, экспансия на нашу территорию. То есть начали организовываться приходы новые, каких-то священников сманивали в зарубежную юрисдикцию. Потому что он был старенький, и как бы, видимо, не мог за этим следить. И обычно не самые достойные священники шли, ну как бы предавали, ну как бы нарушали клятву, и образовывались новые приходы. И вот мы тоже ходили к такому священнику, который был чадом отца Иоанна, и постепенно он перешел в Зарубежную церковь. И вот отец Иоанн нас собрал тогда и стал с нами говорить. Им легко говорить зарубежом, что мы предали, что мы сотрудничали с властями, а сами бы они прожили? Говорит, меня Господь вёл через этапы. И Господь меня хранил. Он так трогал свои волосы, говорил, у меня даже волосы не тронули. Настолько Господь вот был со мной в тюрьме. Говорит, когда я шёл, в этапе было объявлено, в этапе священник — волосы не трогать. Говорит, и вот, разглаживал свои волосы, говорит, и вот я же назорей.
Диакон Игорь Цуканов:
— То есть его не остригли, как заключенных.
Мария Глебова:
— Не остригли, да. И он очень осердился на все эти события, что такое происходит в церкви, и поддерживал людей, чтобы они оставались в нашей церкви, не переходили в зарубежную юрисдикцию.
Но потом пришёл, сменил его митрополит Лавр, и как-то наши церкви воссоединились. Интересно, что я, как немножко пострадавшая от этого, от Зарубежной церкви, писала икону новомучеников на воссоединение церквей. Её дарил патриарх Алексей, тоже так интересно было. Ну вот новомученики, они очень близки, и вот отец Иоанн ушёл в День новомучеников, и писали мы на канонизацию эту икону. Как-то в моей жизни они особое участие обо мне принимают.
Кира Лаврентьева:
— Огромное спасибо за этот разговор. Мария, честно говоря, мы с отцом Игорем радостно удивлены. Спасибо вам большое, что вы пришли сегодня в нашу студию. Дорогие друзья, это был «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА, у нас в гостях была Мария Глебова, доцент кафедры иконописи факультета церковных художеств в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете преподаватель копирования кафедры Суриковского института, мастерской реставрации, у микрофонов были диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева. Мы прощаемся с вами до следующего воскресенья, а вам, Мария, желаем помощи Божьей силы, радости.
Мария Глебова:
— Спасибо большое.
Диакон Игорь Цуканов:
—Спаси, Господи.
Кира Лаврентьева:
— Всего доброго. До свидания.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья
«Уверенность в себе». Протоиерей Алексей Батаногов, Елена Браун, Светлана Чехова
ПоделитьсяВ этом выпуске «Клуба частных мнений» протоиерей Алексей Батаногов, юрист, подполковник внутренней службы в отставке Елена Браун и предприниматель Светлана Чехова размышляли о том, что может давать христианину уверенность в себе, как отличить это от ложной самоуверенности и как доверие Богу помогает в жизни.
Ведущая: Наталия Лангаммер
Все выпуски программы Клуб частных мнений
