«Историк Александр Кизеветтер»

В гостях у Дмитрия Володихина была доцент исторического факультета МГУ Татьяна Агейчева.

Разговор шел о судьбе русского историка, публициста Александра Александровича Кизеветтера: о его жизни и трудах в императорской России, в Советской республике и в Европе после вынужденной эмиграции на «философском пароходе».

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы сегодня поговорим о человеке, который известен был на двух стезях. Во-первых, это известный историк начала XX века, не менее того известный общественный деятель, и двигался он по двум дорогам одновременно, и может быть, поэтому в его жизни реализовалось народное правило «за двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь». То есть известность его, как историка, постепенно росла, но высот истинного классика так и не достигла. Известность его, как общественного деятеля, росла, но, в общем, не принесла ему никаких великих и потрясающих своей славой должностей. Это человек, который везде был, во всем участвовал, со всеми знаком, везде он сделал свой вклад, но нигде ничего не сделал сам по-настоящему великого. Однако, за ним осталось несколько замечательных исторических трудов и блистательные воспоминания, они, пожалуй, прославили его чуть ли не больше всего. Итак, сегодня у нас в перекрестье прицела Александр Александрович Кизеве́ттер. В гостях у студии Радио ВЕРА кандидат исторических наук, профессор Университета имени Разумовского, доцент исторического факультета МГУ Татьяна Владимировна Агейчева, замечательный специалист по истории и исторической науке в России. Здравствуйте!

Т. Агейчева

— Здравствуйте!

Д. Володихин

— Ну что ж, вопрос мой традиционно касается своего рода визитной карточки Кизеветтера, я тут отчасти хотел отобрать у вас хлеб, поговорить о нем сам, но, может быть, из-за того, что я сказал, не складывается тот блиц-образ человека, который должен приходить на ум нашим слушателям, когда заходит разговор о Кизеветтере или начинается сетевая дискуссия. С вашей точки зрения, визитная карточка Кизеветтера — это что?

Т. Агейчева

— Дмитрий Михайлович, ну я вынуждена признать, что хлеб-то вы у меня отобрали весьма успешно и основные стороны личности и деятельности Кизеветтера обрисовали почти безупречно. Собственно, да, ваше определение — это и есть его визитная карточка. Я бы здесь добавила только в дополнение к сказанному вами, что он еще и прекрасный объект для историографического исследования, потому что в судьбе Кизеветтера, как в капле воды, отражаются сразу же многие процессы в развитии исторической науки, и в этом смысле он очень удобен для исследования, для рассмотрения.

Д. Володихин

— То есть такой идеальный тип, в судьбе которого есть шаблон, если угодно, судя по огромному количеству людей, близких ему, подобных, знакомых, не так ли?

Т. Агейчева

— Ну вот именно так, шаблон, у меня тоже это слово на языке вертелось. Ну, эталон — вряд ли... Ну да, скорее шаблон, алгоритм.

Д. Володихин

— Ну что ж, может быть, человек-алгоритм, совсем неплохо. Запомним, что он носил пенсне, был бородат, был историком и общественным деятелем, и начнем все-таки говорить о нем не с конца и не со зрелости, а от истоков его судьбы.

Т. Агейчева

— А вот здесь тоже все очень интересно об Александре Александровиче Кизеветтере, потому что он такая фигура, я бы сказала, синтезированная и очень характерная для русской истории, потому что по отцу он из обрусевших немцев происходит, и помимо того, что из обрусевших немцев, там еще читается, в его генеалогии очень интересное движение наверх, социальное движение наверх вот этих самых немцев, которые когда-то приехали в Россию. Если в Германии его прапрадедушка был кузнецом, то приехавший в Россию прадед был уже музыкантом, и уже, между прочим, весьма популярным музыкантом. А вот отец Кизеветтера был уже не просто так, а выпускником Московского университета юридического факультета, и сделал очень неплохую служебную карьеру в России, потому что в определенный период стал заведующим архивом Главного штаба, а еще через какое-то время работал в команде Оренбургского губернатора.

Д. Володихин

— То есть это высокопоставленный чиновник, но исключительно на статской службе, никакого прикосновения к военной среде?

Т. Агейчева

— В данном случае — нет, но тем не менее, то, что мы сегодня называем социальные лифты, было пройдено в этой части семьи Кизеветтера очень успешно и скорым шагом, я бы так сказала.

Д. Володихин

— Ну что же, простак из Тюрингии через несколько поколений обернулся умником из Санкт-Петербурга.

Т. Агейчева

— Но там и материнская линия не менее интересная, потому что тоже вот по материнской линии Кизеветтер происходит из духовного звания, и среди его предков есть и композиторы церковные, и историк церковный есть, и довольно известный для своего периода, так что семья в целом, в конечном итоге, вот в совокупности с предками и уже с текущим воспитанием, это семья высокообразованная, понимающая значение знания, склонная к развитию в себе всякого рода культурных, религиозных, предпринимательских в таком вот служебном смысле начал. И я бы тут еще добавила один элемент очень интересный, это связано как раз с музыкальными пристрастиями, а мы с вами уже поняли, что они имеются и по отцовской, и по материнской линиям Кизеветтера — еще и вот такая артистичность, которая по роду Кизеветтеру присуща и сыграла в его биографии не последнюю роль.

Д. Володихин

— Да, он впоследствии любил театр, и насколько я знаю, писал о нем довольно крупные труды. По материнской линии, насколько я помню, это был известный род священнослужителей Турчани́новых, причем дошедший до довольно значительных высот, до протоиерейства.

Т. Агейчева

— Совершенно верно.

Д. Володихин

— Если это (извините, пожалуйста, за грубость перевода) пытаться передать в статских чинах, то это что-то будет вроде церковного полковника. А если говорить о том, до какой степени Кизеветтеру повезло — ну что ж, ему создали с детства очень хорошую культурную среду.

Т. Агейчева

— Это правда, так оно и было.

Д. Володихин

— Ну и, насколько я понимаю, учиться ему было удобно, а учился он хорошо.

Т. Агейчева

— И он очень рано определился по своим интересам, потому что, например, уже в гимназии с удовольствием читал сочинения Василия Осиповича Ключевского, и поэтому можно полагать, что он целенаправленно поступал и вполне осознанно не куда-нибудь, а именно в Московский университет на историко-филологический факультет, и далее в развитие своего образования в конечном итоге пришел под руководство Василия Осиповича Ключевского, и остался на кафедре по окончанию университета, и очень использовал активно сотрудничество с Ключевским, его советы, рекомендации, в том числе при выборе тем исследований.

Д. Володихин

— Ну и надо сказать, что, опять же, сказывается фактор артистизма: Ключевский был художник слова, Кизеветтер старался быть художником слова, но из него вышел, скорее, своего рода историко-политический публицист, но тем не менее тексты у него достаточно живые, и здесь рука мастера, его руководителя научного, сказывается. Учился Кизеветтер в ту эпоху, когда на историко-филологическом факультете преподавали корифеи, настоящие корифеи, было у кого поучиться.

Т. Агейчева

— Конечно, и в числе этих корифеев был, например, Тихонравов, который читал Кизеветтеру историю русской литературы. Среди этих корифеев были, например, такие известные очень исследователи, как Стороженко и Веселовский, у которых он слушал историю всеобщей литературы. Не кто-нибудь, а вот, например, Иван Цветаев читал лекции в Московском университете, которые Кизеветтер тоже с большим удовольствием слушал. Вообще, если разбавить филологов, которых слушал Кизеветтер, историками, то тут ведь и другие прекрасные имена возникают, например, Фортунатов, известный мастер всеобщей истории. Ну, а чего стоит, например, один из звезд тогдашних университетских — Виноградов, специалист по всеобщей истории, который тоже, кстати, отличался и артистизмом, и художественностью речи своей, и способностью вокруг себя собирать учеников, как последователей своих, единомышленников, которые с трепетом относились к самому сюжету о том, что они рядом с Виноградовым оказались.

Д. Володихин

— То есть, если я правильно понимаю, то Кизеветтеру повезло во второй раз: высококультурная семья, среда и атмосфера которой способствует развитию гуманитарных наклонностей в ребенке, а потом высококультурная университетская среда, которая способствует развитию творческих способностей во взрослом историке.

Т. Агейчева

— Но здесь, чтобы до конца были понятны эти случаи везения регулярные Кизеветтера, надо сказать еще и о том, что он сам был склонен к тому, чтобы входить в интересующее его сообщество, и проявлял в этом смысле недюжинную энергию, потому что, например, если он слушал Виноградова, то он непременно должен был войти в близкий к нему круг, и поэтому очень скоро после знакомства он, например, стал участником таких вот творческих дружеских вечеринок на дому у Виноградова, где бывали очень разные люди, как ученики, так и корифеи исторической науки, включая все того же Ключевского, например.

Д. Володихин

— Ну, прямо как Павел Иванович Чичиков — очень общительный, обаятельный и предприимчивый человек.

Д. Володихин

— А сейчас, перед перерывом, я хотел бы, чтобы мы добавили немного цифири для наших уважаемых слушателей. Собственно, родился, начал учиться и завершил учебу, обозначим эти цифры.

Т. Агейчева

— Ах да, мы забыли с вами об этом сказать. Александр Александрович Кизеветтер родился в 1866 году в Петербурге и в Праге в 1933 году закончил свои дни.

Д. Володихин

— Долгий срок. А учеба в университете?

Т. Агейчева

— В университет он поступил в 1884 году, затем был оставлен для подготовки к магистерскому званию, ну и потом довольно долго писал и защищал магистерскую диссертацию, и чуть скорее, чем с магистерской, через некоторое время защитил докторскую диссертацию.

Д. Володихин

— И все в университете?

Т. Агейчева

— И все в Московском университете, да, совершенно верно.

Д. Володихин

— Сейчас мне хотелось бы напомнить вам, дорогие радиослушатели, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, мы обсуждаем судьбу и труды российского историка Александра Александровича Кизеветтера. И в гостях у нас замечательный специалист по истории русской исторической науки, профессор Университета имени Разумовского, доцент исторического факультета МГУ, кандидат исторических наук Татьяна Владимировна Агейчева. Дорогие радиослушатели, раз человек изготовился к тому, чтобы защитить диссертации — а тогда защищали сначала магистерскую диссертацию, она была равна современной кандидатской, а потом докторскую, — ну, значит, у него за душой есть уже научные труды, научное направление и научная специализация. Давайте поговорим о научных трудах Кизеветтера, где он был хорош, в чем он прославился или, во всяком случае, сделал крупный вклад.

Т. Агейчева

— Ну вот здесь не все линейно и не все просто с Кизеветтером в том смысле, что готовиться к защите диссертации он начал под руководством, как я уже говорила, Ключевского, уже на третьем курсе университета. Собственно, Ключевский его выделил из прочих своих учеников, прочил ему хорошую карьеру, увидел в Кизеветтере вот эту вот склонность к публичной деятельности, к чтению лекций, стремление Кизеветтера стать по-настоящему хорошим оратором, короче говоря, выделил целую палитру качеств, которые сделали бы из Кизеветтера прекрасного преподавателя Московского университета. И все бы здесь было хорошо, если бы не эта вот склонность Кизеветтера к публичной деятельности, к узнаваемости, к вхождению в широкие круги самых разных тоже узнаваемых и выдающихся людей, и поэтому даже уже будучи приписанным к кафедре истории для подготовки к магистерской диссертации, он как-то очень увлекался просто общественной деятельностью.

Д. Володихин

— Ну, про общественную деятельность поговорим позже. Все-таки, не торопясь, но он добрался до защиты, и у него вышло несколько крупных трудов.

Т. Агейчева

— А я вот здесь как раз и пыталась объяснить то обстоятельство...

Д. Володихин

— ... почему «не торопясь», да?

Т. Агейчева

— Почему «не торопясь», да, потому что вот, например, книга по магистерской диссертации, собственно, сама защита магистерской диссертации Кизеветтера состоялась только в 1903 году. Здесь очень легко посчитать: если он окончил университет в 88-м году, поступив в него в 84-м году и остался работать в Московском университете, и начал читать лекции, и к 98-му году получил должность приват-доцента в Московском университете, а вот магистерская диссертация — только 1903 год! Причем до этого он вспоминал, что он семь лет работал в архивах и три года потом разбирал материалы, которые он из архивов добыл.

Д. Володихин

— Вот такую неторопливость, должны были, как бы это верно сказать, очень сильно прощать его старшие товарищи.

Т. Агейчева

— Ну, если он защитил магистерскую диссертацию успешно, значит, прощали, и еще как прощали. И вот тут обнаружился вполне его личный исследовательский интерес. Здесь у него тоже не все совпадает, вот он, например, в Университете лекции читал по русской истории XIX века преимущественно, по разным сюжетам, а вот индивидуальный исследовательский интерес сосредоточен все-таки на истории XVIII века. И вот эта первая работа большая, как Ключевский говорил, «капитальный труд» у Кизеветтера, тоже была работой по истории XVIII века, по истории самоуправления, называлась она «Посадская община в России XVIII столетия». Работа в этом исследовательском интересе обнаруживается еще и, как бы мы это сказали, интерес к определенной специальности в исторической науке, а это было источниковедение. Архивные материалы, источниковедение, потому что прежде всего Кизеветтер анализировал имеющиеся источники, документы, которые он добывал из самых разных архивов самых разных учреждений Петровской эпохи, и вот он на основании этих документов, на основании очень сложного и комплексного источниковедческого анализа выяснял сразу же многие вопросы социального быта, финансового положения, вот этой структуры самоуправления посадской общины, взаимоотношений самоуправления с государственным управлением и так далее. И вот у него получился тот труд, который вполне был оценен коллегами.

Д. Володихин

— Насколько я понимаю, он и в дальнейшем пошел по дороге историка русского города, причем в основном позднего русского города, города времен Российской империи, и его интересовала в наибольшей степени общественная активность, то есть не власть над городом, не его инфраструктура, а то, как проявляет себя общество в разного рода реформах, в самоуправлении и так далее, и так далее. То есть он идет и идет, и идет по этой дороге дальше, продолжая то, что начал.

Т. Агейчева

— Я бы добавила: еще и в связи с существующим законодательством. Вот его интересовало, кроме всего, еще вот это вот соотношение, идея, заложенная в законодательство, и реальное применение законодательства во время встречи его законодательства то есть, с реальными людьми. И вот с этой темой и этой проблемой связана и вторая, опять же, «капитальная работа» Кизеветтера, уже докторская его диссертация, которая была подготовлена в 1904 году, и книжка вышла тоже к 1909 году, и эта работа называлась «Городовое положение Екатерины II».

Д. Володихин

— XVIII век, русский город.

Т. Агейчева

— Совершенно верно.

Д. Володихин

— И, опять же, вот это соединение власти, императорской власти, власти людей, назначенных из Санкт-Петербурга и городского социума, как он с ними коммуницирует.

Т. Агейчева

— Да, но здесь еще, конкретно в этой работе Кизеветтеру еще было интересно понять подлинные, настоящие, ну как ему казалось, идеи Екатерины, вот что именно она закладывала в те законодательные акты, которые готовила, из чего они состояли, из каких источников законодательных, юридических, русских, иностранных, как сама Екатерина интерпретировала образцы зарубежного права, насколько ее интерпретация совпадала с тем, что было заложено, собственно, в эти образцы, и ему было интересно понять образ ее мысли в этом смысле, что она думала, что закладывала, какие идеи, как она видела реализацию этих идей. И критики этой докторской диссертации, которая тоже была основана на очень серьезном источниковедении, говорили о том, что Кизеветтер даже сформировал собственные методы источниковедческого исследования, так они определяли научно-объективный метод.

Д. Володихин

— Ну что ж, в своем деле он был, очевидно, хорошим специалистом. И, собственно, эти две работы, они подготовили выход главного труда Кизеветтера, который был посвящен городскому самоуправлению в России уже не только на пространстве XVIII века, но и на более широком пространстве, через несколько лет эта книга выйдет, она, собственно, и составит ему имя. Ну и, как преподаватель, он ведь довольно много учебников сделал, собственно, «Историю России в XIX веке», «XVIII век в истории России» и так далее. Тут довольно любопытная деталь: Кизеветтер, как преподаватель, писал достаточно живо, но учебники его не получили такой известности, как получили учебники того же Ключевского, учебники Платонова, учебники Виппера и так далее, и так далее, то есть, видимо, он в какой-то степени потонул в созвездии огромного количества талантливых университетских профессоров. Ну, а как в дальнейшем его научная судьба развивалась?

Т. Агейчева

— Поскольку он очень много всё-таки занимался вот этой самой общественной деятельностью, хотя не без кокетства говорил о том, что ему милее архивная историческая работа, но вот эта вот необходимость заниматься общественной деятельностью всё портит ему в этом смысле. И вот в связи с этим он компенсировал недостаток оригинальной исторической деятельности публикацией статей по самым разным сюжетам, иногда локальным темам и не всегда даже связанным ни с XVIII, ни с XIX веком. И у него есть серия сборников его статей, очень разных, в разные годы написанных, с сюжетами от, например, истории русской XVI века до таких протяжённых историй, например, по каким-то отдельным проблемам. Есть у него исторические портреты, это русские цари, например. Есть у него интерес к истории бунтов крестьянских, вот у него есть статьи по Пугачёвскому бунту довольно любопытные, в которых он позволял себе дискутировать с коллегами и с уже признанными концепциями. Есть у него вполне себе оригинальный труд, по заказу, кстати, написанный, 1915 года: о гильдии московского купечества, где он исследовал вот это первостатейное купечество русское и приходил к выводу о том, что финансовые возможности этого самого первостатейного купечества очень влияли на политику городскую, государственную и так далее. Вот я назвала сборники, говорила о сборниках статей, тут можно, например, упомянуть «Исторические очерки», это сборник 1912 года, «Исторические отклики» сборник 1915 года и уже ещё один вот такой же сборник, из старых статей сочинённый, в эмиграции уже был публикован в начале 30-х годов: «Русские силуэты».

Д. Володихин

— Ну да, и надо сказать, что в Академию наук Кизеветтер попал очень своеобразно, он ведь вошёл туда в декабре 1917 года, то есть его, общественника, социальные бури особенно не волновали на первом этапе, он в них чувствовал себя как рыба в воде и даже возвысился.

Т. Агейчева

— Ну да, ему было интересно проявить себя, составить себе известность в этом смысле.

Д. Володихин

— Он стал членом-корреспондентом Академии наук под занавес 1917 года, вскоре после вооружённого переворота октябрьского. Дорогие радиослушатели, мы рассказываем о человеке необычной судьбы, поговорили о его трудах, показали, насколько он хорош как историк русского города. Ну а сейчас перейдём к другой теме. Прежде того, я хотел бы напомнить вам, что у нас Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы ненадолго покидаем вас для того, чтобы буквально через минуту вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный специалист по истории русской исторической науки, кандидат исторических наук, профессор Университета имени Разумовского, доцент исторического факультета МГУ Татьяна Владимировна Агейчева. И мы разговариваем сегодня об Александре Александровиче Кизеветтере — человек, который покинул Россию на пароходе, но до этого далеко, мы немножко вернемся назад. Итак, мы очень много говорили, что свою профессиональную деятельность он перемежал работой общественника, человека, который в огромном количестве общественных организаций так или иначе участвует.

Т. Агейчева

— Да, и со всей очевидностью и определенностью его интерес к политической деятельности проявился уже в самом начале первой русской революции 1905-1907 года. Во-первых, он обнажил, что называется, свои политические взгляды, вступив во вновь образованную партию кадетов. Ну, соответственно, был он умеренным западником, либералом, он уповал на движение России в сторону конституционной монархии. Правда, надо сказать, что чуть позже взгляды его некоторым образом эволюционировали, идею конституционной монархии он оставил и думал уже о парламентской республике в России, как лучшем варианте исторического развития.

Д. Володихин

— То есть он, можно сказать на глазах, «левел» и «левел».

Т. Агейчева

— «Левел» и «левел», но левее еще и делал партийную карьеру, поскольку в партии кадетов, имея прекрасные навыки ораторские, он в ходе революции выступал в качестве партийного пропагандиста, то есть очень много выступал с речами политическими, был агитатором во время выборов в Государственную Думу, и не только продвигал своих кандидатов, но, например, еще оппонировал другим партиям, октябристам в том числе, доказывая преимущество кадетов, и в конечном итоге во втором составе Государственной Думы тоже оказался депутатом.

Д. Володихин

— Поучаствовал.

Т. Агейчева

— Поучаствовал.

Д. Володихин

— Ну, а что тут скажешь, профессиональный преподаватель, приват-доцент, профессор, человек, у которого умение выступать поставлено долгими годами выступления перед студенческой аудиторией. Конечно, это идеальный общественный деятель для того времени.

Т. Агейчева

— Да, и он иногда соединял таким заковыристым, я бы сказала, образом политическую деятельность с преподавательской, но в данном случае речь идет о демарше, в котором Кизеветтер в группе выдающихся и известных профессоров Московского университета принял участие. Речь идет о протестной такой отставке ректора университета Мануйлова в связи с политикой университетского правительства в 1910 году, когда большая группа из университета ушла, с ними был Кизеветтер, и некоторое время Московский университет существовал без Александра Александровича.

Д. Володихин

— Он работал в университете Шанявского, по-моему.

Т. Агейчева

— Он ушел в университет Шанявского, где, опять же, были уже представители его круга и хорошие его знакомые, и коллеги. Он работал в коммерческом училище, он ездил с публичными лекциями по стране.

Д. Володихин

— Так или иначе, он занимал множество должностей, они по отдельности намного ниже, чем университетский профессор, но в совокупности не дают человеку пропасть, дают ему довольно приличный заработок.

Т. Агейчева

— Знаете ли, в определенный период вот все то, о чем вы говорите, начинает играть второстепенную роль, потому что, например, сотрудничество в университете Шанявского имело особое значение, потому что это был символ неповиновения, непокорности, демократичности, то есть это тоже давало определенные дивиденды.

Д. Володихин

— Не столько демократичности, сколько либеральности, своего рода оппозиционности власти.

Т. Агейчева

— Скорее так, да.

Д. Володихин

— Вот посмотрите, мы тут без конца говорим правду, но правду ли говорили — вопрос второй, но поза, которая выражалась протестной риторикой, налицо.

Т. Агейчева

— Ну, то есть реноме, которое было необходимо Кизеветтеру, он себе и формировал.

Д. Володихин

— Он был конституционный демократ, можно сказать, основного потока, он врос в эту партию идеально.

Т. Агейчева

— Это правда, и он сохранял верность этой партии, собственно, до конца политической карьеры, пока она была возможна в России.

Д. Володихин

— Он входил в огромное количество разных других общественных групп, в благотворительные, просветительские общества.

Т. Агейчева

— Да, это было «общество грамотности», например, «общество распространения технических знаний» и так далее, и тому подобное. Занимался программами для самоподготовки, списки литературы составлял. Вот как раз, о чем вы говорили: участвовал в подготовке учебников для самообразования, то есть это довольно широкий спектр деятельности.

Д. Володихин

— Для меня всегда любопытно было, насколько точно совпало в истории страны ее великое унижение и великий успех Кизеветтера. Март 1917 года, он возвращается в Московский университет, только что уничтожили монархию, только что начался страшный марафон от одного социального катаклизма к другому, а Кизеветтеру, в общем, хорошо.

Т. Агейчева

— А он был в восторге от произошедшего, он категорически приветствовал февральскую революцию, ему монархия вообще не была интересна. Теперь он уже, в февральскую революцию, как раз думал только о парламентской республике, и поэтому по мере возможностей входил в соответствующие организации, вот как кадет, политические организации, которые должны были приблизить Россию к реализации его целей. Ну, собственно, это было продолжение прежней деятельности политической, тут даже как-то особо выделять какие-то сюжеты, может быть, и не стоит. Но вот в университет — да, он вернулся, он вновь стал преподавателем Московского университета, и теперь уже как победитель там существовал.

Д. Володихин

— «Я же говорил вам!» Ну, что тут скажешь, он довольно долго работал в стране Советов и занимал, в общем, довольно высокие посты, причем занимал их не только до Октября, но и после Октября, и его допускали, в общем-то, даже в государственный менеджмент с его знаниями, и, очевидно, полагая, что — ну, этот-то обратно не сдаст, потому что он вот весь в пятнах революции, он один из людей, которые ее приближали, и он, по идее, должен работать вместе с победившими левыми силами.

Т. Агейчева

— Дмитрий Михайлович, а вот у меня к вам есть один нехороший вопрос: когда вы говорите «долгое время», вы предполагаете, это какое количество лет?

Д. Володихин

— Пять лет.

Т. Агейчева

— Но в 20-м году ему уже запретили преподавать в университете, как классово чуждому, и он вынужден был искать иные направления деятельности, если говорить о подготовке специалистов, например, его допускали только к частным консультациям.

Д. Володихин

— Ну да, в смысле преподавания у него отрезали кое-что, но, например, публиковаться он мог и зарабатывать разного рода выступлениями — тоже.

Т. Агейчева

— Да, публичные лекции он действительно читал, и он действительно ездил по разным городам страны, он действительно, используя уже имеющийся навык, работал над программами все того же самообразования, весьма себе интенсивно он это делал, он даже сотрудничал в кооперативном издательстве «За друга», которое специализировалось на такой вот литературе по самоподготовке, имело собственную лавку книжную, ну и, в общем, деньги какие-то таким образом тоже зарабатывал.

Д. Володихин

— Помнится, ему, как чиновнику архивному, не так уж плохо платили, он занимался архивом ВСНХ, он заведовал одним из отделений Государственного архивного фонда РСФСР, то есть, в общем, не преподается, но, как бы это правильно сказать, в пределе.

Т. Агейчева

— Все правильно, но мы здесь с вами опять возвращаемся вот к этому нехорошему вопросу о сроках, потому что уже с 1921 года его начинают очень так серьезно прессовать власти, он все время находится в сфере внимания чрезвычайной комиссии, в конечном итоге его арестовывают, причем арестовывают не один раз, и все это заканчивается тем, что предлагают ему согласиться с тем, от чего отказаться нельзя: либо остаться в живых и на свободе и уехать из страны, либо, в общем, там второй сценарий не определен.

Д. Володихин

— Ну вот вопрос о сроках: в момент социального катаклизма четыре с половиной года — это много или мало? 17-й, 18-й, 19-й, 20-й, 21-й, он все еще, в общем, в неплохом положении находится, действительно, тучи начинают сгущаться в 21-м, для таких времен это удивительная выживаемость.

Т. Агейчева

— Здесь давайте, скорее, согласимся о том, что сроки — это штука индивидуальная для каждого человека.

Д. Володихин

— Ну, может быть. Он уже был в годах все-таки, напоминаю, родился-то еще при Александре II, и, наверное, для него это было не так-то легко, как для молодого, но в конце концов ему предложили то, что впоследствии назвали «философским пароходом».

Т. Агейчева

— Да, и в очень неплохой компании, он в конечном итоге в Германию отчалил вместе с этим пароходом, сначала в Ште́ттин, потом начал искать себе пристанище в Европе.

Д. Володихин

— Отметим, что это 1922 год, большевики в этот момент избавились от той части интеллигенции, которая вроде бы не прямо враждебна, но и дружественной не является. Можно, наверное, сказать, что это интеллигенция либеральная, пароход был ею набит, Кизеветтер был чуть ли не самый известный историк на этом пароходе, там больше было философов, были писатели, общественные деятели разного уровня и разного сорта, но по большому счету мы, наверное, можем говорить, что Кизеветтер там был одной из крупных, заметных фигур.

Д. Володихин

— Сейчас мне хотелось бы напомнить вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы разговариваем об известном историке России начала XX века Александре Александровиче Кизеветтере, а просвещает нас кандидат исторических наук, профессор Университета имени Разумовского, доцент исторического факультета МГУ, Татьяна Владимировна Агейчева — блистательный специалист в сфере истории русской исторической науки. Ну а теперь давайте поговорим о том, что делал и что писал Кизеветтер на чужбине. Вот, как ни странно, среди огромного количества людей, сошедших с «философского парохода», он оказался в числе редких персон, совсем неплохо устроившихся за рубежом.

Т. Агейчева

— Да, он довольно скоро осел, давайте так это определим, в Праге, и это было, конечно, для вообще русского эмигранта этой поры большой удачей, потому что именно в Праге усилиями и по решению тогдашнего президента Масарика проходила так называемая «русская акция». Масарик очень приветствовал русских эмигрантов и делал всё для того, чтобы обеспечить им профессиональное применение, вообще вот создать условия для того, чтобы они в Чехословакии с комфортом устроились, поэтому для русских создавались самого разного рода учреждения — научные, профессиональные и так далее. Кроме того, их принимали на работу в местные университеты, и Кизеветтер как раз оказался в числе тех русских эмигрантов, в которых Чехословакия была заинтересована, а мы с вами всё время помним о его индивидуальных склонностях, о его умении входить в нужные компании, и поэтому он очень скоро оказался членом или участником, или сотрудником ну едва ли не всех созданных в Праге вот этих вот эмигрантских учреждений, везде занимался разными видами либо общественной, либо культурной, либо научной работы, и более того, ещё и умудрился устроиться на работу в Карлов университет и там преподавал.

Д. Володихин

— Это чешский университет?

Т. Агейчева

— Да.

Д. Володихин

— И одновременно он преподает в русском юридическом институте и ещё где-то?

Т. Агейчева

— Там позднее сложился ещё такой русский исторический университет, архив русский, зарубежный, это тоже место применения Кизеветтера, вот это называлось «русский заграничный исторический архив» в Праге, и Кизеветтер очень много сделал для того, чтобы пополнять его историческими документами, и, кстати, там даже занимал такие руководящие должности, возглавил совет в какой-то момент этого архива.

Д. Володихин

— Русское историческое общество.

Т. Агейчева

— Русское историческое общество, совершенно верно, которое было организовано в 1925 году, и вот он туда тоже мгновенно вошёл. Кизеветтера оценили не только в Праге, но, например, и в Югославии, где он получил один из высших орденов югославских, так что он действительно неплохо устроился.

Д. Володихин

— Он не бедствовал, это точно. Для него, может быть, переезд из Советской России был большим благом, то есть опасность над его головой исчезла, тучи грозовые рассеялись, а вместе с тем образ жизни, который вёл Кизеветтер, позволял ему, в общем, поддерживать довольно приличный уровень жизни. Я понимаю, что русская эмиграция — это не кошелёк с деньгами, но тем не менее, на общем фоне Кизеветтер выглядел достаточно благополучно.

Т. Агейчева

— В целом, это правда. Но есть нюансы, давайте так скажем, потому что настроение у Кизеветтера менялось. Вот в начале своей эмиграции он, например, вспоминал о своём существовании в России после революции, как о тюрьме непрерывной. Он говорил, что «Москва для меня — это как тюрьма, чуть проще и чуть легче, чем Бутырки, но, тем не менее, всё-таки тюрьма». И поэтому он уезжал из страны, несмотря на то, что отъезд его был вынужденным, я бы так сказала, с лёгким сердцем. Но вот через некоторое время заграничного житья, в особенности после того, как он потерял жену, падчерицу, и ему пришлось оплакивать уход близких, он как-то уже иначе несколько смотрел на Россию. Одному из своих коллег и друзей он писал, например, что вот снится ему Россия, колокола, пейзажи, и как-то очень хочется вернуться. Ну, правда, вернуться не случилось уже.

Д. Володихин

— То есть чуть позже он бы отлично вписался в движение сменовеховства, ну теоретически. Конечно, у истории нет сослагательного наклонения, но очень похоже, что он был бы, наверное, в этом ключе сторонником переезда обратно в Россию.

Т. Агейчева

— Как знать.

Д. Володихин

— Ну да, да. Он довольно много писал, и он написал за рубежом то, что принесло ему больше известности, на мой взгляд, чем его главные исторические труды, написанные в стиле строгой науки на территории самой России в эпоху Российской империи. Вот, собственно, «Русские силуэты» и «Воспоминания» — это ведь всё работы Кизеветтера, который находится за рубежом в эмиграции.

Т. Агейчева

— Да, вот эти его воспоминания на рубеже двух столетий, по охвату хронологическому довольно обширные, потому что это воспоминания, собственно, от учёбы его в Московском университете, и, конечно, это впечатления о преподавателях, которых он слушал, о компаниях, в которых участвовал, об увлечениях, о «театральных запоях», как он сам об этом писал, и о многом-многом другом, до, собственно, финальных эпизодов его биографии, так что это тоже очень любопытный источник и по истории науки, и по истории революции, и по истории эмиграции, так что здесь есть на что обратить внимание.

Д. Володихин

— Тут любопытная одна деталь, которая прославила воспоминания Кизеветтера: 1917 год, он сторонник революции, противник монархии, кадет, который мечтает о том, что общество повернётся в правильную сторону. При большевиках случилось другое, но так невозможно было говорить в начале 1917 года, в первые месяцы, и, конечно же, вот этот рубеж, насколько я понимаю, Александр Александрович воспринимал, если не с восторгом, то с упованием — вот перед нами открывается лучшее будущее. В дальнейшем, я извиняюсь, что открылось, то открылось, и в его воспоминаниях очень хорошо отражено совершенно благостное отношение к процессам, которые происходят в России, и даже ситуации откровенного применения насилия он старается смягчить, в какой-то степени немножко разбавить — да, конечно, была кровь, но всё это стихийность, всё это естественные слабости человеческой натуры, делали большое дело, да и, в общем, совсем немного народу пострадало. Всё неправда, но написано человеком, который отлично обходится со словом, и бесконечное количество раз Кизеветтера цитировали вот именно то, что относится к социальному катаклизму, к 1917 году, к прилежащему времени и последующему, он буквально разошёлся на цитаты.

Т. Агейчева

— Ну, давайте друг другу напомним, что, конечно, всё-таки Кизеветтер — это персонаж удивительный, который отличался на протяжении всей своей жизни удивительной способностью к приспособлению к обстоятельствам и выживанию, и получению максимума от любых обстоятельств, это во-первых. А во-вторых, справедливости ради, давайте вспомним всё-таки ещё и о том, что вот, например, в этот революционный период, если он с восторгом относился к явлениям и событиям февральской революции, то вот к большевикам ещё на этапе февраля он доверия не испытывал никогда. И, в общем, он полагал, что это, конечно, такое насилие меньшинства над большинством в случае победы большевиков. Здесь, опять же, вопрос спорный — о большинстве, меньшинстве в этих страшных условиях, например, Временное правительство имеет ли какое-нибудь отношение к большинству?

Д. Володихин

— Это вопрос о том, наши ли победили, и, кстати, давайте заранее договоримся о том, кого считать нашими.

Т. Агейчева

— Это правда. Но тем не менее, вот ему приходилось, что называется, по ходу событий вносить коррективы.

Д. Володихин

— Впоследствии просто огромное количество людей его склада, людей, которые либеральны были по традиции на протяжении многих лет, смотрели в сторону воспоминаний Кизеветтера и говорили: «как ловко всё он передал, очень точно, хорошо, и светлые страницы ожидания, и напряжённая тревога, и разочарование, и уныние, и в то же время воспоминание о том, что всё могло повернуться иначе». Он был, как елей на раны определённого круга общественных деятелей, он говорил им: «в действительности, всё было не напрасно и всё было здорово. Жаль, потом слегка испортилось».

Т. Агейчева

— Я соглашусь с вами, но, если позволите, ещё тоже добавлю кое-что. Ведь Кизеветтер, он вообще был человек образа, то есть он всегда формировал по жизни такую систему образов, в которую сам входил.

Д. Володихин

— Так же, как его учитель Ключевский.

Т. Агейчева

— У него был образ преподавателя — это один образ, и это был один Кизеветтер. Образ политического деятеля, оратора, активиста общественного — и это другой образ. И то же самое с его историческими и иными произведениями, политическими, общественно-политическими, образ определённого исторического периода, именно образ — художественный, целостный, по правилам театрального искусства. Так что я думаю, что вот когда он, в том числе, и формировал воспоминания свои, вот эта тема образа была не последней. Ему нужно было оставить целостный логичный образ той или иной эпохи.

Д. Володихин

— Не только времени, но и себя в этом времени.

Т. Агейчева

— Совершенно верно, такой художественный, обоснованный, фундированный, я бы сказала.

Д. Володихин

— Ну да, наверное, это презентация эпохи с правильной точки зрения и самопрезентация автора этого образа, такая двойная работа, интеллектуально довольно искусная, до какой степени искренняя и соответствующая истине — вопрос второй. Всё-таки Кизеветтер, при том, что он источниковед, а это человека наставляет на соответствие истине, был общественным деятелем, что в общем наставляет человека совершенно в обратную сторону. Ну хорошо, хорошо, во всяком случае, Кизеветтер не знал ужасов Второй мировой и, может быть, для него и слава Богу, что он не вернулся в страну Советов, потому что там бы он узнал тоже много всякого странного и тяжелого. Скончался в 1933 году.

Т. Агейчева

— Да, в Праге. Похоронен на Ольшанском кладбище, и коллеги, прежде всего коллеги из Русского исторического общества, собрали средства для того, чтобы установить ему памятник, который сохранился, который существует.

Д. Володихин

— Ну что же, во всяком случае, человек крупный, для кого-то знаковый, занявший определенную нишу. Может быть, в академической науке он не до такой степени известен, а вот в сфере общественной — да, это величина. Дорогие радиослушатели, время нашей передачи подходит к концу, мне хотелось бы подытожить наш сегодняшний разговор и зайду я немножко со странной, быть может, стороны. Понимаете, какая вещь, университетский профессор — это определенный соблазн, ему сама ситуация ставит серебряный голос, и он может этот голос честно использовать на благо студентов, может выйти на баррикады, может работать общественным деятелем, партийным деятелем, политическим, ну и кроме всего прочего, его ремесло требует того, чтобы он поработал бы еще и как ученый, посидел бы в архиве, от чего, собственно, Кизеветтер никогда не отказывался. И вот соблазн состоит в том, что это время, эти 24 часа в сутки надо как-то поделить, и чем больше уйдет в общественную сферу, тем меньше останется для преподавания и науки, и речь даже не о том, как было тогда, в начале XX века, а о том, что это вечная проблема для университетского профессора, который хочет, чтобы его услышали за пределами аудитории: сколько отрезать на то, что ты делаешь не в науке и не в студенческой аудитории? Вопрос, на котором мне хотелось бы остановиться, потому что ответ на него строго индивидуальный. А мне остается поблагодарить Татьяну Владимировну Агейчеву, которая водила нас по лабиринту судьбы Кизеветтера с такой страстью, и сказать вам две вещи: во-первых, до свидания, а во-вторых, Христос воскресе!

Т. Агейчева

— Воистину Воскресе! Всего доброго.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Начало Первой мировой войны». Александр Музафаров
• «Преподобная София Суздальская»
• «Генерал Александр Павлович Родзянко»

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов