Поделиться
Вот вроде все согласны, что литература — поле свободных интерпретаций, что нельзя в литературе давать однозначные трактовки, но на практике получается, на мой взгляд, наоборот. В разговорах с друзьями, в обсуждении в блогах и даже в статьях журналистов очень четко чувствуется, что одни трактовки для людей привычны, а значит, одобряемы, а другие — непривычны, и оттого, стало быть, смешны или даже кощунственны. На мой взгляд, все дело — в школьных методичках по литературе. Бывало, что их очень прочно вколачивали в голову, предлагая одну единственно-верную трактовку того или иного образа — которую ученик и должен был потом отразить в сочинении, если хотел получить «пятерку». Вот и получается теперь в разговоре вчерашних и позавчерашних школьников: есть привычная школьная псевдо-норма (например, «Ревизор» Гоголя — сатира на мир чиновником) а то, что в школе было непринято, — повод посмеяться.
Так и прозошло недавно в одной дискуссии, где я принимал участие. Один человек заметил, что образ Хлестакова — намного парадоксальнее чем то, что в привыкли в нем видеть. Это не просто проходимец и повеса, в Хлестакове читается образ Антихриста. Человека подняли на смех, дескать, что за бред! Ну Вас совсем уже понесло!
Конечно, можно посмеяться или даже позубоскалить над предложением видеть в Хлестакове — Антихриста. Мы просто привыкли смеяться и зубоскалить. И как-то не привыкли подвергать сомнению советские литературоведческие штампы. Я, например, только в институте, к своему стыду, узнал о том, что знаменитая немая сцена «Ревизора» — это аллегория Страшного Суда. И что Гоголь сам это объяснял в другой пьесе «Театральный разъезд», которую специально для этого написал. После постановки «Ревизора», восторга публики и замечаний критиков Гоголь, судя по всему, чувствовал себя совершенно непонятым. Он ведь писал не о нравах чиновников, а о движениях человеческого сердца, за каждое из которых предстоит перед Богом ответить. То есть, к каждому придет ревизор. Это авторская позиция. Само собой, ее не нужно абсолютизировать: никто не отменял принцип свободы интерпретаций — у каждого будет свой Хлестаков и свой «Ревизор». Но даже при таком подходе идея с Хлестаковым-Антихристом кажется лично мне страшно интересной и глубокой — намного интереснее и глубже того, что я слышал в школе. Я искренне не понимал, почему школьный Хлестаков — обычный враль и пройдоха — должен так сильно занимать мое внимание. Не слишком ли много чести? Но если подумать о Страшном Суде: как раз в это время, по Новому Завету, придет Антихрист, а «анти» в переводе с греческого — «вместо», тот, кто «вместо Христа». Тот, кто хочет подменить собой Христа. Хлестаков и вправду нехотя оказался вместо подлинного ревизора — Того, Кто спросит с каждого за грехи. И если Хлестакова — образ Антихриста, то, Боже мой, как же этот Антихрист нелеп и жалок! Как он мелок и смешон! Но как легко при этом люди его «обожествили», сделали значительным, наделили силой и властью… А может, и я бы прельстился и обманулся на их месте? Не знаю…
Я не педагог и не литературовед. Просто когда-нибудь и мои дети пойдут в школу. И мне бы очень хотелось, чтобы, когда кто-то в классе воскликнет: «Хлестаков — Антихрист? Это бред!», добрый и мудрый учитель мягко поправил бы: «Да, это неожиданно. Но это не бред. Это — литература. Здесь возможно все».
