«Христианин в современном мире». Петр Налич

У нас в гостях певец, музыкант, композитор Петр Налич.

Наш гость рассказал, какое место вера занимает в его жизни и творчестве и что для него значит быть христианином в современном мире.

Ведущая: Кира Лаврентьева

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Христианин в современном мире». Серей Рудов
• «Христианин в современном мире». Наталья Смирнова
• «Христианин в современном мире». Наталья Богданова

---

К. Лаврентьева

— «Вечер воскресенья» на радио «Вера» вновь приветствует вас. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. И как всегда в этом часе, мы говорим с нашими гостями о пути христианина в светском обществе. И гости наши, к счастью, всегда очень интересны, очень глубокие, и путь у них совершенно уникальный — как и создал нас Господь.

С радостью представляю вам нашего сегодняшнего гостя — у нас сегодня в гостях певец, композитор Петр Налич. Здравствуйте, Петр!

П. Налич

— Добрый день, Кира! Здравствуйте всем!

К. Лаврентьева

— Вы знаете, я долго думала, как начать нашу программу. Потому что, казалось бы, вопросы понятные — как Вы пришли к вере, как Вы стали верующим человеком, как открылась для Вас Церковь святая и духовный мир... И тут, к счастью, к моему большому счастью, в одном из Ваших интервью мне попалась удивительная цитата.

Почему я привожу именно ее, объясню. Потому что, как мне кажется, эта цитата как нельзя лучше подмечает Ваш вот этот вот уникальный, чудесный музыкальный внутренний мир. Послушайте...

«Когда я в детстве ходил в школу по улице, и потом вдруг узнал, что можно пройти по другой, я прошел по ней. И долгое время, несколько лет пространства между этими двумя улицами просто не существовало. Там была «черная дыра»...

Потом Вы приводите следующий пример: «Мы лазили по крышам. Мы перелезли с одной улицы и попали в другой двор; и это был такой прорыв! И это было совершенно чудесно, вот эти белые пятна...».

И дальше Вы говорите о том, что жизнь человека — это непрестанно переход на другую улицу, когда закрываются какие-то белые пятна, и ты понимаешь, что там не было пропасти — там было огромное богатое пространство...

П. Налич

— Да, и связи эти тоже неожиданными оказываются...

К. Лаврентьева

— Совершенно неожиданными...

П. Налич

— Это были улица Петровка и ныне Дмитровка — улица Пушкина называлась — Большая Дмитровка. Да, действительно, эти дворы мы исследовали постепенно, и у меня вдруг они в принципе соединились. Потому что я понял, что они как бы вот ближе, да, то есть...

Ну да, мне кажется, это интересное такое вот, по крайней мере, замечание, наверное — из того, как оно со мной происходит. Может быть, кто-то тоже такие аналоги в своей жизни замечает... Что вдруг ты понимаешь, что есть какие-то лакуны, и ты живешь — вроде как они есть, и ты привыкаешь их обходить. Но иногда ты вдруг туда залезаешь, и обнаруживаешь неожиданную, как бы сказали астрофизики, кротовую нору — то есть, какую-то совершенно неожиданную... Близкое место, понятное...

К. Лаврентьева

— Да...

П. Налич

— Но с другой стороны ты к нему подошел. То есть, вот такие вот взгляды с разных сторон на... вообще на все, на предметы... И эти маршруты, мне кажется, они очень животворны...

К. Лаврентьева

— Мне подумалось о том, что эта цитата прекрасно определяет вообще приход человека к Церкви. Ты ходил по одной улице, и раз — ты узнал, что есть другая, прекрасная, и она чудесным образом соединена с твоей. Как это было у Вас?

П. Налич

— Ой, вы знаете, в моем случае не было такого, чтобы была соседняя какая-то... Я вообще в принципе... Просто у меня всегда было ощущение, что есть выше меня какая-то сила, какая-то есть сложная система, не обрисовывающаяся... То есть, у меня никогда не было такого позитивистского подхода к реальности вообще...

Просто с младенчества, всегда мне казалось, что есть какая-то интересная штука, есть какая-то загадка, есть какая-то тайна... И поэтому для меня это, грубо говоря, было естественное, может быть, не сформулированное, не выраженное ощущение реальности — через то, что есть вот этот Абсолют, Он надо мной, Абсолют мыслящий и добрый. То есть, это ощущение было всегда у меня, просто вот, не знаю... Ну с 10 лет, когда я стал хоть как-то формулировать это...

К. Лаврентьева

— Вам кто-то говорил это?

П. Налич

— У меня совершенно не религиозная семья; но и не сказать, что атеистическая... Ну естественно, все время где-то вокруг чего-то говорили...

Но такого, что у меня впервые появились именно друзья, кто... Мы что-то начали говорить о религии, о философии — это уже было, наверное, в старших классах только, или на первых курсах института, когда мы стали увлекаться и восточной философией, и христианскими какими-то штуками, и что-то из каббалы даже почитывали...

К. Лаврентьева

— Ну, годы такие были...

П. Налич

— Вот... Ну это вообще нормально совершенно — потому что человек просто вдруг ищет, смотрит, что да как...

К. Лаврентьева

— Задает вопросы...

П. Налич

— Да, задает вопросы... И это как раз, мне кажется, очень важно — чтобы вера не была... Ну например, для меня... Я не знаю, у всех действительно разные истории, начинаешь говорить — и понимаешь, что это в одном случае да, а в другом случае нет...

Но именно догматичность мне именно всегда не была близка. Мне всегда было интересно какое-то ощущение живое в соединении с логикой. То есть, у меня это всегда два таких инструмента проверки того, не впадаешь ли ты в прелесть, например. Как это понять? Очень трудно понять. Может, ты такой там уже весь в молитвах в церкви сидишь, а на самом деле...

К. Лаврентьева

— Самообольщение такое...

П. Налич

— Да, самообольщение... Да, и дела твои, и мысли твои уже давно как не там, где должны быть... Поэтому для меня вот такой контроль — логика плюс чувства, ощущения. Я стараюсь вот этими двумя как бы инструментами себя... Ну и извне просто — то, что вообще мне говорят близкие люди, мнение которых мне важно, тоже меня, естественно, корректирует. А где-то наоборот — я от него отталкиваюсь... То есть, это тоже важная такая... Критический момент...

К тому, что это, в общем, всегда было со мной... И в какой-то момент почему-то вдруг я сформулировал для себя, что вот... То есть, на самом деле, это невозможно сказать, конечно, что я просто «сидел выбирал религии» и «выбрал». Хотя отчасти это так было, но на самом деле это было бы лукавством, ну просто вот со мной случилось именно так... И вот где-то после 30 лет — кстати, в знаковом возрасте, 33 года — я покрестился... Вот такая история...

К. Лаврентьева

— А как это было?

П. Налич

— Было с приключениями небольшими. Потому что сначала я пришел в ближайшую церковь, самую красивую. Там сидел человек, торгующий литературой соответствующей. И он стал так вообще-то щеки раздувать и нос драть, что я понял, что мне как-то не сюда...

А потом я пошел в церковь подальше, но симпатичную мне. Я знал косвенно — в передачах видел — отца Алексия Уминского, пришел в ту церковь. Но крестил меня отец Николай Лызлов, замечательный совершенно человек. И так я к нему порой и хожу с тех пор. Это Хохловская церковь — Троицы в Хохлах...

К. Лаврентьева

— То есть, это, можно сказать, Ваш духовник?

П. Налич

— Ну вообще да... Иногда я, когда у меня какой-то сложный вопрос, касающийся веры, я понимаю, что какие-то сложные вещи я у него спрашиваю...

К. Лаврентьева

— Я почему спросила — потому что Вы так четко обозначили, что для Вас вера — это живое чувство плюс логика, чтобы не ввалиться в прелесть, да. А творческому человеку на самом деле в прелесть попасть — это вопрос двух шагов...

П. Налич

— Да, элементарно — я гений, и так далее, и пошло-поехало...

К. Лаврентьева

— Да, то есть, тебе нужно постоянно, чтобы кто-то тебя держал в определенных рамках...

П. Налич

— Ты сам в меру сил, и окружающие обязательно, окружение — потому что все эти люди тоже не случайно рядом. И даже если кто-то из них говорит одно, кто-то другое, ты понимаешь... У тебя уже возникает этот некоторый набор разных энергий, сил, которые тебя двигают, и исходя из этого, мне кажется, легче, имея общий вектор, докопаться до истины, понять, в прелести ты или не в прелести — используя вот эти все сложные векторы, которые на тебя воздействуют...

К. Лаврентьева

— Давайте поясним для наших слушателей, что такое прелесть. Прелесть — это такое прельщенное состояние, когда человек находится в состоянии самообольщения, в разных смыслах. Он может считать себя святым, или считать себя гениальным, или считать себя истиной в первой инстанции...

П. Налич

— Да-да-да... Или вообще Христом, да...

К. Лаврентьева

— Что у него особые отношения какие-то с Богом, он лучше, чем другие люди... В общем, это все такие маркеры, на которые нужно обращать внимание, когда нас заносит...

П. Налич

— Да, естественно... Это очень просто... Когда ты вдруг решил...

К. Лаврентьева

— Как говорят святые отцы, все мы в некоторой степени в прелести находимся...

П. Налич

— Да, конечно... То есть, мы постоянно в этом состоянии находимся — как бы все зло в нас, оно постоянно присутствует, наше дело — его контролировать и подавлять. Так же и прелесть — она все равно присутствует. И тоже, да, Вы совершенно правы, надо ее, да...

К. Лаврентьева

— Слушайте, Вы вообще так интересно все это начали объяснять... Я даже не ожидала, что Вы сразу с таких глубин аскетических начнете наш сегодняшний разговор. Но тем лучше, тем лучше...

В 33 года Вы покрестились. Но до 33 лет была целая музыкальная жизнь. Целое творчество, целый путь огромный, витиеватый, непростой... Музыкой Вы занимались разной... Закончилось все, как я понимаю, и продолжается успешно в Гнесинке, уже на серьезном, глубоком уровне профессиональном. Я как понимаю, с оперой уже все связано, Петр, да?

П. Налич

— В смысле связано?

К. Лаврентьева

— Ну то есть, Вы уже занимаетесь конкретно оперным пением?

П. Налич

— Вы знаете, у меня так случилось, что я уже, получается, второй раз Гнесинку заканчиваю, как композитор...

К. Лаврентьева

— Это я знаю...

П. Налич

— И так получилось, что опера тоже осталась в моей жизни, но скорее в камерном, что называется, звучании, камерный репертуар. Хотя я иногда пою там небольшие спектакли и какие-то концерты; но в общем это скорее такой «сайд проджект» для меня, но тоже важная часть меня — вокал именно академический я очень люблю, и пока у меня есть силы, буду петь.

Но вот сейчас, то, что я Гнесинку заканчиваю — это композиторство, это, опять же, расширение палитры, это повышение квалификации, скажем так, для себя... Но главное, на самом деле — это нащупывание новых путей.

Потому что, говоря о витиеватости моего пути, которую Вы упомянули, наверное, прежде всего стоит вспомнить те сложные моменты, когда я ощущал, что определенный механизм, определенный метод создания какого-то продукта музыкального — уж извините за такое немножко экономическое слишком определение — себя изживал, и я чувствовал, что я уже, пытаясь сочинить что-то... На самом деле это не живой продукт получается, а такое, знаете, дикое мясо — то, что называют медики этим жутким словом...

К. Лаврентьева

— Да...

П. Налич

— И это... Понимаешь, что это не годится, не годится... И ты понимаешь вдруг, что это направление — оно не работает, и надо, как вот возвращаясь к началу — с другой стороны как-то что-то накопать, какой-то вот ход...

К. Лаврентьева

— Найти новую улицу...

П. Налич

— Новую улицу найти, да... И поэтому я очень рад, что я поступил. И вот сейчас заканчиваю Гнесинку... Потому что это, безусловно, очень сильно и расширило мои горизонты, и дало какие-то новые направления. И еще лишило многих призраков. Потому что, например, всегда если есть... Я даже где-то недавно прочитал, что есть такой «комплекс самозванца» — в принципе у психологов, да...

К. Лаврентьева

— Конечно...

П. Налич

— Я не знал об этом, но всегда чувствовал, что он у меня тоже был. И когда я пытался вылезти на какую-то, грубо говоря, более серьезную симфоническую сцену в плане сочинительства, я понимал, что я испытываю комплекс самозванца. И был некоторый пиетет — то есть, совсем, совершенно дурацкий, так скажем, по отношению к чему-то более сложному. То есть, казалось, чем сложнее музыка, чем она «высоколобей», тем она лучше — ну как бы просто работает такой механизм дурацкий.

И по крайней мере, изучение большого количества наследия музыкального, в частности, 20 века, дало понимание, что вот это там, скажем... Гурецкий — это мне очень близко, а там, скажем, Штокхаузен — мне совершенно не близко. И я совершенно по этому поводу не переживаю.

Потому что вот есть разная совершенно — сложная музыка, проще, сложнее... И вообще качество музыки определяется не тем, сложна она или проста, а каким-то другим неуловимым совершенно качеством...

К. Лаврентьева

— Ну смотрите, а чей композиторский дух, если можно так сказать, Вы впитали, на ком воспитывались, какая музыка больше Вам близка, какая меньше? Ну какая меньше — это не так важно...

П. Налич

— Вы знаете, ну конечно же, в самом детстве это была музыкальная школа, плюс городской романс там и цыганский романс, народные песни русские там, украинские и так далее в доме звучали. Потом в музыкальной школе это академическая музыка...

Но я в том возрасте еще так... Не сказать, что это... Автоматически это все происходило. Я в 14 лет уже закончил музыкальную школу, был абсолютным ребенком, ничего не понимал.

Вот дальше уже там — эстрадная музыка, рок, джаз, самые разные там... Этническая музыка... То есть, ее такое количество, опять же, что для меня — я вдруг там осознал где-то в 20 лет, что какой-нибудь Джеймс Браун — это такая же моя родная корневая музыка...

К. Лаврентьева

— Точно...

П. Налич

— Как Рахманинов, или как какой-нибудь там... русская народная песня «Эй, ухнем». То есть, и это мое родное — потому что я тоже впитал это, на самом деле. Потому что мироглобализм уже наступил, и это просто прикольный такой вот эффект, что... Для меня это тоже совершенно... Я очень хорошо понимаю эту музыку, и она тоже для меня такая же родная, как какие-то парни из Нового Орлеана...

Вот, так что очень много музыки... Если в академической традиции дальше — то, конечно же, Бах. А из наших, конечно — Глинка, Чайковский самые такие вот для меня всегда были вот в 19 веке любимые, любимые композиторы. То есть, много прекрасных, Бородин тоже прекрасный, да много — начинаешь копать и понимаешь, что много-много прекрасных композиторов. Но эти, наверное — два самых любимых.

А в 20 веке... По крайней мере, иногда кто-то обращал внимание, что немножко есть некоторое сходство в моей манере со Стравинским. Хотя мне кажется, что... Ну, может быть, где-то чуть-чуть... Ну то есть, я люблю, опять же там, вот наверное, что-то из Мессиана мне очень нравилось. Например, «Три маленьких литургии на божественное присутствие» — фантастическая вещь совершенно. Но не всё там — «Турангалила» мне что-то как-то меньше зашла...

И вот Гурецкий, 70-х годов «Симфония скорбных песен» — это, по-моему, вообще одно из центральных произведений второй половины 20 века, вот такое мое ощущение... Ну, вкратце так...

К. Лаврентьева

— Да, такой краткий обзор...

К. Лаврентьева

— Напомним нашим слушателям, что у нас в гостях — певец, композитор Петр Налич, меня зовут Кира Лаврентьева, и мы говорим о пути Петра как христианина в светском обществе. Ну и, конечно, говорим о музыке, и много еще поговорим о музыке, очень на это надеюсь.

Петр, понятно, что среди великих композиторов, далеко ходить не нужно, нет, как мне кажется, полностью неверующих людей, атеистов нет. Ну вот сколько я ни читала их биографии, честно я не нашла — я даже задавалась этой целью — найти неверующих композиторов...

П. Налич

— Найдете — если говорить о тех, кто только серийной техникой писал... То есть, я думаю, какой-нибудь Булез Пьер...

К. Лаврентьева

— Ну как математика некая...

П. Налич

— Вот я думаю, что да... Это абсолютно позитивистский подход к музыке...

К. Лаврентьева

— Да...

П. Налич

— Они мастеровитые все были ребята; но...

К. Лаврентьева

— Ремесло, просто ремесло... Выдаешь, выдаешь, выдаешь...

П. Налич

— Ну я не знаю... Хотя, возможно, я и ошибаюсь — это мой домысел сейчас, (смеется) что Пьер Булез был атеистом, я этого не знаю...

К. Лаврентьева

— Может быть, он так не считал...

П. Налич

— Может, да, он так не считал... Ну вообще в принципе, мне кажется, любой художник, независимо от того, что он говорит, настоящий художник всегда имеет дело с этим вот бытием таким вот, которое не считывается обычными алгоритмами никогда. И только каким-то фантастическим способом удается создать какие-то вот эти вот образы, или там, не знаю, мосты между бытием и сущим — ну не знаю, можно много всяких метафор подобного рода привести...

В общем, сделать вещь, которая немножко не от мира сего. Потому что на мой взгляд, настоящее искусство — оно все как бы не от мира сего. Потому что ты не знаешь, как это сделано. Даже изучая там литературные произведения, живописные, рисунок какого-нибудь там, не знаю, Рембрандта...

К. Лаврентьева

— Да...

П. Налич

— Вот как это сделано? Ну в принципе, понятно, что это жанр такой, тогда так рисовали. И это нарисовано, например, пером, и это, в общем там реализм, жанровая сцена. Но это настолько на самом деле не описывает суть этого произведения... А суть его — в том, что ты не можешь поймать, почему это прекрасно. Почему рисунок Рембрандта не сопоставим с рисунком... просто хорошим рисунком хорошего ремесленника. Они не то что рядом — этот чуть хуже, этот чуть лучше; это просто...

Это что-то отдельное — Рембрандта рисунок, а рисунок ремесленника — это что-то как бы абсолютно, ну, техническое, ненужное. Можно завернуть колбасу, в принципе, в него — и ничего страшного не будет. А тут что-то с тобой происходит, когда ты видишь этот рисунок, или слышишь музыку того же Баха — в сравнении с огромным количеством композиторов, которые жили в то время...

К. Лаврентьева

— От избытка сердца говорят уста, как мы знаем, да. И видимо, от избытка внутреннего идет вот этот творческий процесс...

П. Налич

— Я не знаю, это опять же некоторая попытка сконструировать сейчас все эти «почему». И мне кажется, может быть, избыток, а при этом может это не выражаться — я не говорю, что если у тебя есть избыток сердца, значит, ты художник. Никто не знает, почему кто-то является художником, и этот человек может быть каким-нибудь довольно мерзким чуваком, типа Рихарда Вагнера, например... Я, помню, смотрел передачу в детстве Варгафтика про то, что он был очень нехороший парень, Вагнер... И почему он был талантливый, гениальный такой человек? Кто-то там тоже... А Штраусы там... Штраусы не такого плана, конечно, композиторы были, которые эти вальсы писали...

Ну в общем, я к тому, что никто не знает, почему вдруг какой-то человек оказывается... Вот ему вдруг выдали такую-то разнарядку: у тебя есть возможность вот эти какие-то... проводником быть чего-то вот этого... божественного — не побоюсь этого слова... Поэтому не знаю..

К. Лаврентьева

— Или не божественного...

П. Налич

— А вот это вообще самый интересный вопрос, конечно. Мы особенно с моими друзьями, православными музыкантами, любим это обсудить (смеется)... Насколько вообще там, например, хард-рок — это типа все сатанинское, типа... Я говорю: да нет, не может такого быть, это слишком тупо и просто. На мой взгляд, сатанинское — это когда вещь как раз... В ней нету жизни. То есть, она типа завернута, сделана хорошо, а суть в ней такая, что тебя мутит от нее, что у тебя... Включаются механизмы не те, которые должны включаться...

А тот же, да, например, панк-рок какой-нибудь — на определенном этапе для некоторой группы людей это был, на мой взгляд, как бы выход из привычного состояния... То есть, панк-рок — это что: это протест против привычного такого буржуазного устоя английского общества 80-х годов и консервативного. Хотя он может там петь «I’m antichrist, anarchist...» и так далее, Джонни Роттен пел... Но что это было для людей? Для них это была попытка выйти из этого замкнутого круга, который уже является адом.

То есть, у тебя... Если тебя вот превращают в механизм — значит, ты в аду. Соответственно, для них это был выход из этого ада — для панков, как я это понимаю. Поэтому в принципе эта вещь не могла быть на тот момент чем-то сатанинским — наоборот, она была, на мой взгляд, грубо говоря, скорее сверху, чем снизу...

Ну грубо говоря, если кто-то там уже через 40 лет сидит и слушает то же самое, и у него в другой конъюнктуре момента, в другое время, в другом месте это может начать вызывать... другие совершенно механизмы начинают работать... Поэтому я не знаю, как говорится...

Кто-то, может быть, под прекрасную музыку головы режет, понимаете... Поэтому тут трудно сказать, что в ком что вызывает. Но точно, я уверен, нельзя наклеивать ярлыки по принципу «если там с примочками играют —значит, это сатанинское, а если там скрипки играют — значит, это то, что надо». Ну то есть, это слишком примитивно...

К. Лаврентьева

— Смотрите, хороший музыкант — он в принципе, как мне кажется, должен быть предельно настоящим. Предельно настоящим. Потому что если он будет силы тратить на то, чтобы как-то переосмысливать собственное величие, или размышлять о том, что он теперь знаменит, и перед ним все дороги открыты... То вот с этого момента, как и во всех профессиях, можно начинать сначала, в общем-то — заканчивать и начинать все сначала...

Но для музыканта, как мне вот кажется... Глядя на Вас и слушая Вас внимательно, я понимаю, что предельно важно быть вот этой пульсирующей веной, постоянно. То есть, как только ты уходишь сам от себя — творчество либо заканчивается, либо принимает какие-то искаженные оттенки...

П. Налич

— Я абсолютно с Вами согласен. Только вопрос, да, что надо сделать, чтобы этот нерв сохранить...

К. Лаврентьева

— Вот... Вопрос Вам...

П. Налич

— Я естественно... Я абсолютно в унисон в этом смысле с Вами мыслю, и пытаюсь искать... Если есть у меня ощущение, что у меня как бы продолжена разнарядка, что я должен какой-то продукт приносить и как-то вообще работать в этой сфере, то я должен делать так, чтобы это было что-то живое, а не надуманное, опять же.

То есть, ну вот не садиться на тему, например. То есть, когда у тебя там есть песня, как у нас там «Гитар, гитар» всем известная...

К. Лаврентьева

— И ты начинаешь на разные оттенки ее...

П. Налич

— И ты просто на ней сидишь и деньги зарабатываешь, и ничего тебе больше в жизни не надо. То есть, такой соблазн есть. Есть соблазн познакомиться с крутыми продюсерами, которые поднимут тебя на новый уровень доходов и аудитории там — два нуля приписывай туда-сюда... И ты чувствуешь себя как бы ... И естественно, очень трудно поймать нерв, когда... Потому что это же огромная энергия, мощная на тебя, если вдруг ты начинаешь собирать стадионы. Я никогда не собирал стадионы, но думаю, что это заводит очень сильно. И ты уже становишься немножко заложником этой энергии...

К. Лаврентьева

— Точно...

П. Налич

— Которая может оказаться сильнее тебя, и она тебя просто загнет...

К. Лаврентьева

— Публичного внимания...

П. Налич

— Да, и она тебя просто вот так сло... Даже пресловутое «Евровидение» — в моем случае не Бог весть что, но у нас где-то год я был очень известен — даже скажу так, я себя иногда называю «бывший селебрити». (смеются) Потому что где-то был год — тянулся во время «Евровидения» и после — когда мной интересовалась желтая пресса. Это было чудовищно, когда в метро я ловил не только...

Как счастье, когда меня кто-то узнает — обычно это те, кто меня любит. А те, кто меня не любит — они про меня ничего не знают. Это очень приятная позиция, удобная... А так на меня какие-то гадости где-то вслед бросали, вот... И то есть, я почувствовал, что такое — быть вот «селебрити»... Это ужас! Это ужас... А главное, ты понимаешь, что это настолько мощная энергия, что я не уверен, что я бы смог противостоять ей, если бы немножко ей поддался. Но к счастью, удалось этого миновать...

И поэтому действительно сохранить этот пульсирующий нерв — вот это, ну... Да, я считаю, это моя профессиональная и человеческая задача. Потому что, как ни крути, так случилось со мной, что для меня моя профессия — она, никогда не являясь самоцелью, но это — средство выстраивания и меня самого.

То есть, делая какой-то... Когда получается хороший продукт, я сам чувствую какие-то правильные... Как-то выпрямляются в душе какие-то правильные струнки, они натягиваются нужным образом, шестеренки начинают правильно схватывать соседние шестеренки, когда я делаю какой-то правильный продукт. То есть, я выстраиваю продукт — продукт выстраивает меня. Грубо говоря, такая моя простая мысль...

К. Лаврентьева

— А что такое правильный продукт?

П. Налич

— Ну хорошая музыка...

К. Лаврентьева

— Ну что такое хорошая музыка?

П. Налич

— Ну которая живая получается... Ну это опять же вот, наклеиваем на нее ярлык «живая». Я не знаю, как еще это назвать, что мне... Вот я сижу это, отслушиваю — то есть, должно время пройти какое-то... Иногда кажется, что вдруг хорошо получается как раз, а с утра послушал — полная фигня. Или наоборот...

То есть, пытаюсь разными способами... Опять же, даю слушать близким людям, мнение которых мне важно. И таким образом я как бы конструирую и понимаю, что вот эта вещь — она сложилась, получилась, она стала живая. То есть вот, в какой-то вселенский паззл она так вот — чик! — вставилась... Или, не знаю, наоборот создала этот паззл — не знаю, какую аллегорию здесь применить... Вот, поэтому...

К. Лаврентьева

— То есть, она нужна?

П. Налич

— Да, безусловно. Ты понимаешь, что эта вещь — она, да, Вы совершенно правы, эта вещь — она нужна здесь, и она действительно будет, так сказать, правильные какие-то... опять же, у людей, которые ее услышат, как мне кажется — правильно их слегка подстроит. Вот как рояль настраивают чуть-чуть — так вот там правильные какие-то консонансы зазвучат...

К. Лаврентьева

— Слушайте, это очень интересно... Тогда следующий вопрос. А зачем Вы пишете музыку? Какая главная цель каждой песни — которая нужна, которая встраивается, которая... Вы чувствуете, что ей нужно быть услышанной? Не для Вашего эго, а для того, что она должна жить...

П. Налич

— Никогда нету такого... Не, ну бывает, что... Несколько раз в моей жизни были заказы именно... Но в принципе...

К. Лаврентьева

— Ну это понятно... И у Рахманинова были заказы... С Бахом и Бетховеном...

П. Налич

— У всех были, да... Но в общем и целом никогда нету, что надо написать вот такую песню, или такую... Если правильно все получается, как мне кажется, в какой-то момент цепляется вдруг какая-то такая вот буквально запятая, такой зародыш — это может быть там несколько ноток, иногда с мотивчиком, иногда с ритмом они сплетаются; иногда слово туда входит — и это является сразу со словом вместе каким-то единым целым. Тогда из этого может песня вырасти.

Если без слов, то, может быть, какая-то инструментальная вещица может выйти. Ну а это никогда не понятно, как это сделать, потому что если я просто сел: «сейчас я сяду сочинять» — обычно так ничего не получается. В моем случае.

Хотя вот Бах упомянутый, говорят, по часам все делал...

К. Лаврентьева

— А Рахманинов написал первый концерт — и он провалился...

П. Налич

— Ну, там, может быть, плохо играли еще... (смеется)

К. Лаврентьева

— Так и есть, так и есть... Но он впал, насколько я понимаю, в полное расстройство — не на год даже, а года на два...

П. Налич

— Да...

К. Лаврентьева

— В депрессию, прежде чем он написал второй концерт... А Вам знакома эта история, когда Вы понимаете, что поют и играют совсем не то, что Вы хотели?

П. Налич

— Ну, так как в моем случае обычно я сам исполняю, и мой бэнд играет... Хотя бывало, что мы играли...

К. Лаврентьева

— Все-таки можно подстраховаться...

П. Налич

— Да, можно подстраховаться чуть-чуть, то есть, все-таки вытягиваешь на какой-то уровень. Но бывало в театре, я помню, что-то там написал какой-то музычки — и совсем музыканты не поняли, что я от них хочу, и у нас не сложилось...

Да, конечно... А если ты именно режиссер... Ой, режиссер... Композитор, как был Рахманинов — хотя он был концертирующим пианистом, как мы знаем...

К. Лаврентьева

— Да...

П. Налич

— То конечно, для него было важно, как это будет сыграно... Да, это мне понятно... Так что говорить «зачем» — на самом деле, это для меня никогда не является таким императивом, что я пишу для того, чтобы люди были счастливы... Я не знаю, зачем — почему-то мне это, как говорится, поручено, по моему ощущению, и я стараюсь соответствовать этому поручению, скажем так...

К. Лаврентьева

— «Вечер воскресенья» на радио «Вера». С радостью напоминаю, что у нас в гостях — певец, композитор Петр Налич. Меня зовут Кира Лаврентьева, мы вернемся после короткой паузы.

К. Лаврентьева

— Еще раз здравствуйте, дорогие наши слушатели! «Вечер воскресенья» на радио «Вера» продолжается, у нас в гостях — певец, композитор Петр Налич, меня зовут Кира Лаврентьева. Мы говорим очень много о пути христианина в музыке, на самом-то деле... (смеются) И это очень интересно, ярко, и время как-то очень быстро идет, и хочется много чего спросить...

Петр, ну есть ли искушение такое у Вас, когда музыка становится ради музыки? Знаете, мы много слушаем от актеров, от режиссеров историю с театром, что театр — это храм... Как мне кажется, это большое искушение. Я ни в коем случае никого не осуждаю; но мы понимаем, что это соблазн для человека, у которого нет такой явной духовной жизни — считать театр храмом...

П. Налич

— Конечно... Это становится религией, я понимаю...

К. Лаврентьева

— Было ли у Вас до прихода к вере, что музыка — это некая религия?

П. Налич

— Вы знаете, нет... У меня всегда было потому что... Когда я стал заниматься музыкой профессионально, я был на положении дилетанта. Потому что я пришел из архитектуры. То есть, я закончил архитектурный институт, и еще работал какое-то время архитектором. А потом у меня вот возникло, как говорится, непреодолимое... действие непреодолимой силы, как говорят гаишники, в сторону музыки, и я начал тогда вот у нас... Первый наш альбом там, клип «Гитара» и так далее, все, мы начали выступать...

У меня не было такого именно ощущения, хотя я всегда был достаточно высокого мнения о своих способностях... Но наверное, просто с годами я понял, что это, грубо говоря, не совсем мои способности. Не только мои, скажем так. И вообще, где там я, а где не я — довольно сложный дискуссионный вопрос.

Вот, и поэтому у меня не было такого вот ощущения — ой, вы знаете... Я видел, например, некоторых смешных молодых звукорежиссеров, которые вытатуировали себе скрипичный ключ вот здесь вот, или клавиатуру там, гитару — вот такие вот ребята есть... Но это видно, что это такой период...

К. Лаврентьева

— Синдром молодого специалиста...

П. Налич

— Да, это синдром вот — всё, с ушами вместе погрузился в это человек, и любит — не могу. Поэтому у меня вот такого не было. И потом дальше происходили какие-то события, которые являлись тоже очень такими важными... То есть, у меня не было, грубо говоря, времени так вот ощутить себя почивающим на каких-то...

К. Лаврентьева

— На лаврах...

П. Налич

— На лаврах, да. И это очень хорошо, потому что такой соблазн, конечно, всегда есть. Что ты такой сел и — ну, ребята, сейчас я вам расскажу, как устроена жизнь, будете слушать мои песни, а я вам расскажу, как они сделаны... Ну хотя, может, кому-то это и интересно — я буду рад рассказать. Но в целом, конечно, должно быть все время ощущение движения, а не стагнации в этом смысле. Потому что, потому что...

К. Лаврентьева

— Потому что потому что...

П. Налич

— Потому что никто не знает почему, да...

К. Лаврентьева

— Да... Ну смотрите, на Вас же смотрят все равно большое количество людей. Пусть Вы и говорите, что сейчас, слава Богу, желтая пресса в метро за Вами не гонится, и это большое счастье, действительно. Но мы понимаем, что аудитория у Вас большая — она была, есть и дай Бог будет дальше — которым нравится Ваша музыка, Ваше творчество. Которые напитываются, утешение какое-то получают, может быть, какую-то легкость...

П. Налич

— Да, я слышал об этом, и это меня, кстати, очень радует. Очень радует, особенно в тяжелое время. Я слышал много отзывов, и меня это прямо согревает...

К. Лаврентьева

— Да... То есть, это тоже определенная миссия, определенная миссия в этом есть во всем... И такая миссия — ну, это же тоже юродство. То есть, юродство в хорошем смысле — когда ты должен быть до предела настоящим и до предела открытым людям...

П. Налич

— Ну да...

К. Лаврентьева

— Потому что каждая твоя песня — это своего рода исповедь. Там и боль твоя, там и радость твоя... И тонкий человек — он поймет, что ты хотел сказать. Даже без слов...

П. Налич

— Ну да...

К. Лаврентьева

— Если это просто струны, если это просто мелодия — любой человек тонко настроенный — он всегда поймет, что Вы хотели сказать этой мелодией... То есть, получается, Вы живете с обнаженным сердцем, по факту... И если хотите делать хороший продукт, как мы уже сказали, да, который нужен, который востребован, который утешает и действительно несет свою мессианскую задачу, да — утешать и радовать, и поддерживать в трудные времена — ты должен постоянно быть с открытым сердцем.

Это определенный риск. Это, как мне кажется, действительно юродство — потому что ты же понимаешь, что в это сердце в любой момент может что-нибудь обратно в любой момент с той стороны прилететь...

Есть ли у Вас такой вообще вопрос, внутри Вас?..

П. Налич

— Ну если говорить о человеческом факторе, что, грубо говоря, кто-то может попытаться «оттоптаться» на мне, как говорят, значит — то это мне, честно говоря, довольно трудно сделать, потому что я довольно могу быть злым на язык, если надо... Стараюсь этого не делать...

А в смысле, скажем так, метафизическом...

К. Лаврентьева

— Метафизическом, конечно...

П. Налич

— Ну конечно... Наверное... Потому что...

К. Лаврентьева

— Музыкант — это тонкий инструмент, это скрипка Страдивари...

П. Налич

— Тут можно увидеть... Опять же, тут можно свалиться в соблазн, в прелесть — что я такой открытый, я прямо весь вот... Через меня говорит Бог, ребят...

К. Лаврентьева

— Это тоже...

П. Налич

— Вот давайте слушайте меня...

К. Лаврентьева

— Это вообще прелесть первой степени...

П. Налич

— Вот это — да, такое... Ну я надеюсь, во-первых, так как меня окружают остроумные люди, любящие меня, но не безоглядно, скажем так... Ну может быть, безоглядно, но всегда... Скажем так, меня никогда не захваливали родители, и друзья тоже. Я считаю, это очень важно...

К. Лаврентьева

— Адекватность присутствует в отношениях, в оценках...

П. Налич

— Да... То есть, если моим друзьям, моим родителям нравится то, что я делаю, они мне это говорят; а если им не нравится — они говорят: ну, что-то не нравится. И это — очень хорошая, так сказать, трезвящая среда...

К. Лаврентьева

— А нет такого: «Ах, как же вам не нравится, вы не понимаете моей великой идеи»?

П. Налич

— Не, ну естественно, бывает, что у меня вдруг попадет вожжа под хвост, и я так именно и сформулирую — я скажу: «Вы ничего не понимаете», и скажу какую-нибудь обидную вещь... Такое бывало...

К. Лаврентьева

— И они такие: «Ладно, ладно, мы поняли»...

П. Налич

— Да... Иди умойся холодной водой...

К. Лаврентьева

— (смеются) Иди умойся холодной водой... Слушайте, ну это очень круто, на самом деле... А есть такое, что «нет пророка в своем отечестве»? Знаете, когда близкие друзья, или какие-то неблизкие друзья, или окружение там — в школе, в институте не считали вас слишком талантливым...

П. Налич

— Знаете, я бывает, просто плачу вечерами от этого — как они меня не ценят такого... (смеются)

К. Лаврентьева

— Не понимают...

П. Налич

— Может, понимают, но вида не подают...

К. Лаврентьева

— Ну да...

П. Налич

— Да может быть, не знаю. Мне кажется, это настолько не то, о чем вообще стоит думать! И вообще требовать себе большего почитания, чем ты имеешь — ну, это просто смешно и пошло. Поэтому я стараюсь в такое не впадать...

К. Лаврентьева

— У Вас получается оставаться собой в общении с людьми? Ну так, знаете, подойдет к Вам кто-то: «О, Петр, я Вас узнал!», и Вы такой: «Да, здравствуйте... Здравствуйте, я великий композитор, я тот самый Петр Налич»... (смеются)

П. Налич

— Ну как... Ну есть, естественно, машинальная реакция... Если я вижу, человек подошел с улыбкой, и хочет автограф и сфотографироваться — я, естественно, с улыбкой дам автограф или сфотографируюсь. Но не то чтобы, скажем: «А давайте теперь дружить домами»... (смеются) Я в этом смысле, собственно, закрытый человек...

И вообще вот, я как раз... Те мои друзья, которые у меня есть, с которыми я в юности подружился — других у меня нет и не будет уже. Это в какой-то момент вдруг понимание ко мне пришло. И я очень это ценю, это важно вообще...

Так что... Нет, есть люди, которые как-то легче сходятся, именно становятся друзьями там в 30, 40, 50 лет. Но это, конечно, не мой случай...

К. Лаврентьева

— Вы знаете, как говорят, чтобы быть хорошим ведущим, журналистом, должна быть постоянная некая начитанность. Тебе нужно постоянно слушать других хороших ведущих, читать хороших авторов, желательно классическую литературу, чтобы у тебя постоянно наполнялся мозг.

У композиторов есть такая история — когда ему нужно быть «наслушанным»? Должна быть постоянная «наслушанность» хорошей музыкой, и постоянно, постоянно, постоянно наполняться, чтобы продуцировать что-то свое уникальное, ни на что не похожее?

П. Налич

— Скажу на мой взгляд — для меня иногда надо быть наслушанным, а иногда, наоборот, уйти в раковину свою, не слушать никого и ничего. То есть, это два разных состояния, так сказать — внаружу и внутрь, скажем так, два состояния.

Наверное, для музыкальных критиков важно все время, чаще быть наслушанным. Но в случае с композитором, грубо говоря... Вы знаете, у меня даже такая, помню, приходила мысль. Почему каждая религия думает, что она самая главная? Ну почему, как это так вот — Бог сделал так, что вот так вот, почему-то. Много же религий почему-то...

И у меня есть такая параллель с человеком в состоянии творческого акта. Что когда ты просто сидишь... Вот мы сейчас сидим с вами, разговариваем, все хорошо так, уютно... И я понимаю, что вот есть Бах, есть Бетховен, есть Чайковский — они все хорошие, мы их всех любим. Они все — великие композиторы.

Но в момент... Если я нахожусь в моменте создания какого-то продукта — для меня они не являются уже никем, их просто нет. То есть, они в этот момент отсутствуют. Есть только я, и только мой собственный метод в данный момент создания является чем-то значимым.

Соответственно, религиозный человек, когда он не просто религиовед... Вот мы с вами знаем там много религий; тут есть такие места, такие, тут нам нравится, тут не нравится... Но в момент религиозного, так сказать, вот этого усилия нет никакой другой религии, кроме твоей собственной. Вот поэтому, мне кажется, ну собственно, это разделение существует...

То есть, на самом деле, в дальнейшем еще как-то, мне кажется, еще больше... Не знаю, сейчас, наверное, уже ересь какую-то буду говорить... (смеется) Что на самом деле, грубо говоря, твоя личная встреча с Богом, что называется — это потому что только ты, и в этот момент у тебя нету там ни всего вот этого бэкграунда православного, нету никаких там ощущений, сколько ты раз причащался, что ты прочитал умного по этому поводу — то есть как бы, все это отпадает, этого всего нет. Есть только ты и твое усилие к Богу...

И в этот момент, грубо говоря, твой единственный метод — то, как ты сейчас делаешь это, как ты пытаешься вот эту макушку свою за косичку, как Мюнхгаузен, подтянуть. Это только твой собственный метод.

Поэтому когда ты находишься в состоянии именно создания музыкального продукта (назовем его так скромно), ты не должен никого слушать вообще в этот... в сию секунду. Потом уже как бы, может быть, через двадцать минут, когда ты вышел из комнаты — уже можно слушать, разговаривать, рефлексировать на эту тему...

Но в момент создания — грубо говоря, у тебя нету никаких авторитетов. Это мое как бы наблюдение, и соответственно, из этого я теорию вот смешную вывел...

К. Лаврентьева

— Ну возможно, потому что тебе это будет мешать сохранять свою идентичность...

П. Налич

— Да, да, совершенно верно. Потому что ты все равно... Каждый же человек уникален, и поэтому композитор — как один из людей, имеющий возможность именно с помощью этого инструментария создавать какой-то там, так сказать, продукт, или прокладку между собой... или перламутр вокруг жемчужины, не знаю, какие еще придумать аллегории — он и свою уникальную идентичность выражает.

Да, и конечно же, если ты будешь сейчас думать о том, а вот Бах бы так здесь сочинил, а Бетховен — сяк, а Шёнберг — совсем по-другому... Эвона как все сложно! Пойду-ка я лучше, не буду ничего сочинять...

Ну то есть, их не должно быть, авторитетов. Когда ты у них учишься — они авторитеты; а когда ты создаешь — авторитетов не должно быть никаких, кроме Бога...

К. Лаврентьева

— А как Вы нашли свой вот этот собственный индивидуальный стиль написания музыки?

П. Налич

— Я ничего не знаю! Вот скажем, оно просто вот так сложилось как-то, и живет...

К. Лаврентьева

— Ну как это происходит? Вы берете, значит, ноты, линеечки нотные, карандаш — и типа напишу...

П. Налич

— Несколько раз пробовал так — вот таким методом ничего не получалось...

К. Лаврентьева

— Или Вы берете что — инструмент? И начинаете наигрывать?

П. Налич

— Я беру обычно инструмент, да — либо фортепиано, либо гитара (то есть, соответственно, два у меня в основном в арсенале инструмента). И начинаю что-то наигрывать, да. Либо инструментальное, либо со словами — получается песенка... Да, вот такой, вот именно только такой метод получается.

Иногда в процессе бывает, что в нотном редакторе в компьютерном набрасываешь какую-то вещь — она такая хаотическая; и потом из нее вычленяешь то, чтобы получилось интересно, постфактум уже... Такой, знаете, экспромт происходит, и потом из этого какие-то вот удачные элементы вычленяешь и начинаешь оформлять — уже прямо в нотном редакторе, такое бывает...

К. Лаврентьева

— «Вечер воскресенья» на радио «Вера». Дорогие друзья, у нас в гостях — композитор, певец Петр Налич, у микрофона — Кира Лаврентьева. И мы продолжаем наш разговор.

Петр, знаете, о чем хотела поговорить... Знаю, что в самое ближайшее время — даже я сейчас скажу, когда это случится — вот: в Звенигороде 16 июня состоится Шиховский фестиваль музыки и ремесел «Звенящая струна». И там как раз — 17-18-го даже, как я понимаю, да, 17-18 июня — и там как раз мы можем, если захотим, дорогие друзья, услышать песни Петра, которые он написал — я как понимаю, прямо для этого фестиваля, если я не ошибаюсь...

П. Налич

— Да, совершенно верно...

К. Лаврентьева

— А фестиваль непростой. Это деревня Шихово — она как раз является центром древнего промысла — производства музыкальных инструментов. То есть, все не так-то просто, и все очень связано с музыкой... Петр, а Вы можете рассказать вообще вот об этом, что там будут за песни?

П. Налич

— Это будет театрализованное представление, связанное с историей фабрики и вообще производства музыкальных инструментов в этом месте. Мне всегда на ухо казалось, что это «шиховская» гитара — по крайней мере, так говорили: шиховская там, семиструнная какая-то...

К. Лаврентьева

— Шиховская...

П. Налич

— Вот... И что там будет? Будет театрализованное представление, спектакль. И специально для него будут две песни, и еще одна знакомая всем песня, которую, как выражался Костик из «Покровских ворот», я «перепёр на родной язык»...

К. Лаврентьева

— Которую Вы как раз исполняли в «Евровидении»?

П. Налич

— Да, на «Евровидении» как раз выступал... Она называлась «Lost and forgotten»...

К. Лаврентьева

— А сложно было перекладывать ее на русский?

П. Налич

— Ужасно сложно. Я уже в какой-то момент думал, что, знаете, ничего не получится вообще. Потому что переводить, конечно, с одного языка песню на другой — очень редко получается что-то стоящее. Ну как «Битлз» возьмешь, начнешь переводить, особенно если построчно — будет чепуха.

Так что было сложно, но в какой-то момент вдруг что-то как-то зацепилось, сложилось — и вроде получилось прикольно, и по настроению похоже...

К. Лаврентьева

— А вот хотелось спросить, вот с тех пор, как Вы стали уже действительно серьезно заниматься композиторской деятельностью, Ваше вот это внутреннее какое-то состояние — оно изменилось? То есть, Вы не просто стали исполнителем, да, а еще и композитором. И Вы все время углубляетесь в профессиональном плане, как мы уже сказали — Вы уже второй раз учитесь в Гнесинке. То есть, Вы все время копаете в эту сторону, и занимаетесь все глубже и глубже вот этими музыкальными историями, раскапываете вот эти слои...

П. Налич

— Не боитесь ли раскопать что-нибудь чудовищное, да? (смеется)

К. Лаврентьева

— Ну нет, я думаю, что не боитесь... Я скорее хотела спросить, изменились ли Вы — вот в связи со своей вот этой новой ипостасью?

П. Налич

— Я не знаю... Мне кажется, что на каждом... на каких-то этапах возрастных человек должен проделывать какие-то над собой... изменения осуществлять с собой. И мне кажется, что я в этом смысле копаю в правильную сторону — потому что это именно копание в эту сторону изменяет меня так, как надо...

К. Лаврентьева

— Это интересно...

П. Налич

— Вот это как бы на этом этапе... Скажем, был бы... В моем случае было бы бессмысленно в 17 лет, например, пытаться делать то же самое. Не потому, что у меня там ума бы не хватило, а просто в принципе потому что другой был человек, грубо говоря, в другом каком-то модусе совершенно существовал. И важно, что кто смолоду был молод, и так далее...

А вот сейчас — такой этап, и вот так со мной случилось, что я в 42 года заканчиваю Гнесинку... Но дальше, опережая Ваш вопрос, дальше я учиться никуда не пойду... (смеются)

К. Лаврентьева

— Нет, ну это очень интересно... Вы знаете, психологи говорят, что даже когда завязывается самая маленькая нейронная связь, человек испытывает страдание — ну реальные физические страдания, пока она не завяжется. Он испытывает дискомфорт постоянно от нового. Даже если это очень хорошее, даже если во дворец переехал из маленькой квартиры — ты будешь какое-то время тосковать по своей квартире, и тебе будет реально плохо в этом дворце...

П. Налич

— Ну да...

К. Лаврентьева

— Вам знакома эта история, когда ты начинаешь осваивать новое ремесло... ну, какое-то не ремесло, а по-другому — какую-то новую сферу изучать своей профессии, и тебе реально какое-то время дискомфортно и тяжко?

П. Налич

— Ну конечно — это знаменитый «выход из зоны комфорта», как говорят...

К. Лаврентьева

— Зоны комфорта, да...

П. Налич

— Мне кажется, это... Она же — трансценденция... Ну чуть-чуть...

К. Лаврентьева

— Вот это да... Вот это полет...

П. Налич

— Бинго... (смеются) Мне кажется, это, конечно же, так, потому что есть налаженный механизм — всем это понятно — твоей жизнедеятельности. Особенно если он уже работает и приносит тебе, скажем так, хлеб с маслом, и все в порядке. И ты выстраиваешь свою собственную идеологию маленькую — что вот я живу, знаете, например, работаю и свои деньги зарабатываю, и поэтому имею право...

К. Лаврентьева

— Да...

П. Налич

— Ну какие-то там простые... Или какую-то сложную...

К. Лаврентьева

— Тварь я дрожащая или право имею...

П. Налич

— Да... Ну какую-нибудь выстраиваешь свою собственную идеологию, которая как-то сопрягается с внешними идеологиями, как правило. И конечно, мне кажется, в какой-то момент человеку... Я не могу сказать, что все время — потому что если ты искусственно все время будешь пытаться выйти за пределы уже осваиваемого этой сферы...

К. Лаврентьева

— Пространства...

П. Налич

— Да, то это превратится опять же просто в такую дурную бесконечность. Просто зачем ты будешь все время перепрыгивать? Нет, я буду это делать, потому что это... То есть, это будет манерно. Как бы ты решил, что это такая манера — все время менять, например, образ деятельности...

К. Лаврентьева

— Ну тоже крайность...

П. Налич

— Да, крайность некоторая... Соответственно, в какой-то момент ты входишь в эту сферу, и ты пытаешься наладить, ты придумываешь туда свои механизмы, как эта сфера работает — и она у тебя начинает работать. Она какое-то время работает... А потом в какой-то момент ты начинаешь ощущать, что эта вещь — ее надо выбрасывать, или там сломать, переделать...

Ну как, опять же, как вы хотите, аллегорию... То есть, выйти за пределы этой штуки и попасть в знаменитую зону дискомфорта, чтобы освоить какую-то новую сферу — в которой, конечно же, ты изначально чувствуешь себя очень плохо, потому что ты ничего не понимаешь. Ты получаешь по шапке, скорее всего, на тебя косо смотрят там — зачем скрипач залез в дирижеры? Или зачем актер стал режиссером, захотел быть?

Обычно это встречает всегда сопротивление среды, и это просто надо понимать. Это как, знаете, в физике — стартовая мощность. Электричество когда... Когда стартует двигатель, он больше энергии потребляет. И это, мне кажется, верное такое сравнение именно.

Потому что когда ты входишь в это новое, какое-то движение совершаешь — тебе нужна стартовая мощность, чтобы преодолеть вот это сопротивление среды, которая сопротивляется твоему переходу в другую сферу...

К. Лаврентьева

— Петр, а вот когда Вы верующим человеком стали — вот все-таки мы уже заканчиваем нашу программу, и мне очень хочется спросить: а как Вы решили для себя свое мировоззрение открывать детям?

П. Налич

— Аккуратненько, аккуратненько...

К. Лаврентьева

— Вы же прекрасный отец, у Вас много детей... Как они это узнают от Вас?

П. Налич

— Исключительно аккуратненько. Потому что очень важно... По крайней мере, у меня на глазах были случаи, когда детей слишком много затаскивали в церковь, и это вызывало настолько мощную обратную реакцию...

Да даже у Достоевского, если помните, был такой персонаж — мальчик такой, которого две тетки воспитывали... Воспитывали в благочестии таком, что просто... клейма негде ставить... И в итоге он там где-то в борделе совсем пропал с деньгами и застрелился... Это какой-то эпизод, по-моему, то ли в «Братьях Карамазовых», то ли в «Бесах», я не помню, где-то вот...

И поэтому очень аккуратно, мне кажется, надо. Потому что если ты, опять же, предложишь ребенку некую догму, с которой он должен соглашаться — это сразу проблемы, это плохо, нельзя так делать с детьми.

Ты должен предлагать ему подумать самому. Вообще, как говорится, христианство — это свобода, человек рожден свободным. Соответственно, человек должен сам понять почему-то — и ты можешь только этому как-то способствовать пытаться — почему именно, ну грубо говоря, вообще в принципе Бог есть. Как бы простое положение, а не наоборот...

К. Лаврентьева

— Ну Вы говорите с детьми на эти темы?

П. Налич

— Да, говорю...

К. Лаврентьева

— Есть ли у вас семейные походы в храм?

П. Налич

— Нечасто. Нечасто... Я буквально несколько раз ходил с детьми в храм. И я говорю: если хотите — сходите со мной, не хотите — не надо. Вообще никого никуда я не тащу. Поэтому они обычно не очень хотят и не идут. И я не вижу в этом никакой большой проблемы, потому что мы не знаем, как говорится, когда кто к чему вообще придет. И превращать, опять же, это в обрядоверие — я считаю, очень неправильно, особенно с мыслящими молодыми людьми...

К. Лаврентьева

— Огромное спасибо, Петр! Я вообще так рада, что мы сегодня так с Вами здорово пообщались...

П. Налич

— И я тоже рад, прекрасно поговорили...

К. Лаврентьева

— Дорогие друзья, это «Вечер воскресенья» на радио «Вера», у нас в гостях был певец, композитор Петр Налич, меня зовут Кира Лаврентьева. Мы еще раз приглашаем вас на фестиваль, который состоится в деревне Шихово 17-18 июня — это Звенигород, Шиховский фестиваль музыки и ремесел «Звенящая струна». Там как раз — помимо прочих интересных разных всяких театрально-культурных и просветительских историй (там будет большая программа) — можно услышать будет песни Петра. Всего вам доброго и до свидания!