Главная › Программы › Светлый вечер › Вечер Воскресенья

«Христианин в современном мире». Геннадий Лапаев

У нас в гостях был регент, церковный композитор Геннадий Лапаев.

Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере и в музыкальном творчестве, об особенностях служения на клиросе и о том, что для него значит быть христианином в современном мире.

Ведущие: Игорь Цуканов, Кира Лаврентьева

Диак. Игорь Цуканов:

— Добрый вечер, дорогие друзья. «Вечер воскресенья» на Радио Вера. Как всегда в это время, в студии Кира Лаврентьева —

К. Лаврентьева:

— Добрый вечер.

Диак. Игорь Цуканов:

— Я — диакон Игорь Цуканов. И сегодня я очень рад представить нашего нынешнего гостя — это Геннадий Никифорович Лапаев, церковный композитор, регент хора Вознесенского собора города Тверь, человек, который практически всю свою жизнь прожил в Церкви, наблюдал Церковь в разные эпохи, можно так сказать, её жизни. Геннадий Никифорович, добрый вечер, рады вас видеть в нашей студии.

Г. Лапаев:

— Здравствуйте. Спасибо.

Диак. Игорь Цуканов:

— Геннадий Никифорович, первое, что хотелось спросить, это задать вопрос о вашей семье. Вот я слушал ваше интервью и как-то запомнил, что очень многие такие традиции, как мы это называем, вообще очень многое вы, конечно, почерпнули от ваших родителей. Например, даже то, что принято было в вашей семье папу и маму называть на «вы».

К. Лаврентьева:

— Меня это тоже очень удивило.

Диак. Игорь Цуканов:

— Это, наверное, самое такое для нас сегодня необычное, но наверняка это не единственное, что ваши родители вам передали, что вы восприняли от них. Могли бы вы немножко рассказать о вашей семье? И тоже сразу спрошу: христианская вера — это тоже такая драгоценность, которую вы восприняли от ваших родителей, или это как-то иначе случилось?

Г. Лапаев:

— Да, конечно, иначе. Все мы, наверное, являемся продолжением своих родителей — в каких-то поступках, в каких-то намерениях, и вообще всей своей жизнью мы продолжаем то, что представляют наши родители. Я родился в семье офицера. Папенька у меня был очень строгий. Мама была домохозяйкой, поскольку у неё было пятеро детей, и ей, конечно, было не до работы какой-то ещё дополнительной. Впрочем, отец всегда был достаточно успешным, и денег хватало. Я родился в семье коммуниста, который состоял в Коммунистической партии 53 года, пока её не закрыли. Но, к счастью, в конце жизни он уже исповедовался, причащался, в общем, умер христианином. Мама из семьи репрессированного — отец её был репрессирован за то, что был церковным старостой. И, в общем-то, его осудили как пособника церковников.

Диак. Игорь Цуканов:

— То есть это ваш дедушка?

Г. Лапаев:

— Это мой дедушка, да. Мама у меня была, как старший брат говорил, святым человеком просто. Она на самом деле была настолько кроткой, смиренной. В общем-то, это, наверное, и было её главным достоинством. А отец, напротив, был таким очень крутым, жёстким. Поэтому, когда мне было лет 8 или 9, он однажды сказал мне, что пойдёшь сдавать экзамены в музыкальную школу. Мне нечего было ему ответить, то есть возражать было невозможно совершенно. Поэтому я оказался в музыкальной школе, где провёл некоторое время. Учился я с большой неохотой, потому что не считал это своим призванием. Хотя уже, наверное, с третьего класса я участвовал в семейных праздниках — когда народ запевал, мне приходилось аккомпанировать.

Диак. Игорь Цуканов:

— Вы же на баяне учились играть, да?

Г. Лапаев:

— Да, к сожалению, я с неохотой учился, потому что этот инструмент мне не очень как-то нравился. И так получилось, что всё-таки доучился я — не по своей воле, но доучился. И уже когда думал, что приходит это дело к концу, вдруг в моей жизни появился мальчик, который, мне показалось сразу, что он мой друг. А я был такой ленивый, как Обломов, наверное, а он такой, как Штольц, очень живой. И когда уже музыкальная школа закончилась, он говорит, что а поехали в Калинин (так тогда Тверь называлась), поступать в музыкальное училище. И как-то он своей живостью заразил меня, этим желанием. Я спросил у родителей, они не возразили, и мы поехали поступать.

Диак. Игорь Цуканов:

— А жили вы не в Твери тогда, то есть не в Калинине?

Г. Лапаев:

— Да, это Кимры — такой районный городок. И я-то поступил, а мальчик провалился. И, в общем, я остался так вот на учёбу в Калинине. И так судьба меня развернула, что на первом курсе, когда я учился, меня взяли в оркестр народных инструментов, но я играть должен был на гуслях — я должен был заменить четверокурсника, который уже заканчивал. И этот человек, его звали Серёжа Фёдоров, не знаю жив ли он сейчас или нет, он был очень увлечён джазом и уже участвовал в фестивалях, играл на фортепиано. И он меня очень заразил этим делом. Я тоже как-то увлёкся джазом, в то время как мои сверстники увлекались «битлами», всякими «Скорпионс» или какими-нибудь «Катящимися камнями», я увлёкся джазом. И буквально, наверное, года через два сначала поступил в филармонию, а затем через год пригласили меня в ресторан в качестве пианиста. Ну там я, параллельно с учёбой, играл на фортепиано, а через год ушёл в армию. Когда ещё я играл в ресторане, ко мне подходит однажды офицер, спрашивает, служил ли я в армии. Я говорю, что ещё пока нет. Он говорит: «Хочешь служить в Калинине?» — «Конечно». — «Ну, будешь тогда». И оказалось, что этот офицер — начальник военного оркестра в академии у нас. И когда я пришёл служить, то служил в музвзводе. Там уже пришлось играть на баяне, на аккордеоне, на фортепиано и на трубе. Уволился я из армии, опять стал играть в ресторане. Затем были у меня эстрадные коллективы гастролирующие. И я ещё поступил в университет. Решил изменить совершенно свою жизнь — поступил на исторический факультет. И, пожалуй, вот это стало для меня причиной, почему я оказался в Церкви? Два таких совершенно неожиданных для меня события произошли. Значит, один преподаватель, когда я учился, однажды сказал, что «если вы будете писать курсовую или дипломную работу, и она будет касаться религиозной темы, то Библию или Евангелие вы должны получить только за подписью двоих людей — вашего куратора и декана — и с печатью». Мне тогда показалось: а что же вы, ребята, так боитесь-то Евангелия, Библии? А потом преподаватель философии тоже сказал, что «если вы задумаете когда-нибудь дискутировать с попом, особенно публично, имейте в виду, что вы всегда проиграете. Потому что вы знаете литературу только атеистическую, а попы и монахи знают и атеистическую, и религиозную. И в дискуссии они всегда победят». И они меня так заинтересовали этим, то есть я приобрёл и Евангелие сразу, и книги соответствующие.

Диак. Игорь Цуканов:

— Это же было трудно в то время, да?

Г. Лапаев:

— Невероятно трудно. Евангелие я, например, приобрёл на барахолке — блошиный рынок такой у нас там был, и даже два Евангелия. И ещё журналы Московской Патриархии, например, тогда там продавали — за ненадобностью, когда прочитали, в общем-то, торговали таким. И в это же время у меня появился приятель, который уже в Церковь вошёл. И он меня познакомил со старицей древней, ей было уже 90 лет. У неё духовником был изначально отец Нектарий Оптинский. Затем Михаил Прудников — протоиерей такой в Питере был, известнейший в те времена. И последним духовником её был архимандрит Серафим (Тяпочкин), к которому я несколько раз и по её просьбе ездил, и сам уже потом самостоятельно. В дальнейшем меня приятель мой свозил к отцу Кириллу (Павлову), и он был уже моим основным духовником. И вот таким образом я стал постепенно воцерковляться, в основном под надзором вот этой девяностолетней старицы-монахини.

К. Лаврентьева:

— «Вечер воскресенья» на Радио Вера продолжается. Напоминаем, что у нас в гостях Геннадий Никифорович Лапаев, церковный композитор, регент хора Вознесенского собора в Твери. У микрофонов диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева. Геннадий Никифорович, вы знаете, это настолько такой вот нестандартный приход к вере. Сколько мы ведём программу «Вечер воскресенья», разные программы другие на Радио Вера — всё, что угодно: какой-то священник, мама, бабушка, друг, просто Евангелие случайно попалось, и человек как-то очень глубоко проникся — а здесь старица. То есть как-то очень промыслительно всё это получается в вашей жизни. Казалось бы, старица, женщина, а получается, что она — это такой образ мироносицы некой в вашей жизни.

Г. Лапаев:

— Понимаете, тогда для меня совершенно это было неудивительно. То есть я окунулся сразу в этот мир Евангелия, этой чистоты, правды такой совершенной, который меня просто сделал совершенно другим. И когда она показывала свою прозорливость при мне — это было неоднократно, — мне казалось это настолько естественно, что я ничему этому не удивлялся. И поэтому, конечно, следовать чему-то другому, а не тому, что говорит она, было невозможно совершенно. И это был такой человек, которая просто не могла говорить о чём-то пустом — только о церковном, о Боге, о святых — вот это её интересовало. Как только что-то другое, она сразу говорила: «Давай помолимся!» Поэтому, конечно, у меня было очень хорошее, добротное начало. И я очень благодарен Богу за то, что мне посылал таких людей — таких людей было очень много в моей жизни, к счастью. На первом этапе это было просто обилие таких людей, просто святых людей.

К. Лаврентьева:

— Это и архимандрит Кирилл (Павлов), это и отец Павел (Груздев), это и отец Серафим (Тяпочкин), то есть действительно удивительные люди. Сейчас мы можем про них только читать и слушать их проповеди.

Диак. Игорь Цуканов:

— Вопрос, конечно, такой, наверное, немножко наивный, но вот вы же говорили, что вы к отцу Кириллу ездили едва ли не каждую неделю на исповедь. Насколько это вообще было тогда возможно? Потому что сейчас мы смотрим, что к каким-то таким людям духовным люди занимают очереди какие-то такие — очень сложно всё.

Г. Лапаев:

— Я у него даже в келье спал однажды. У нас были какие-то очень уже доверительные, такие замечательные отношения.

Диак. Игорь Цуканов:

— Да, как это было? Как они сложились, как это получилось? И вообще, может быть, вы что-то могли бы вспомнить вот именно об отце Кирилле? Вот какую-то такую ситуацию показательную — как у вас с ним общение выстраивалось.

Г. Лапаев:

— Ну, опять-таки, вот эта его прозорливость тоже меня уже нисколько не смущала. Вот однажды, например, был такой случай. После того, как я был артистом, я привык к жизни, наполненной всякими излишествами, поэтому приходилось тратить много денег. И я как-то привык и не сразу перестроился. И получилось, что у меня вырос долг. Потом, я ещё стал покупать эти книги, а книги безумно дорогие тогда были. Я покупал «Добротолюбие», например, за 500 или 600 рублей. Короче говоря, я назанимал. И, в общем, у меня долг сложился в 700 рублей. Я в очередной раз приезжаю на исповедь к отцу Кириллу. Всё прошло, я ни словом не обмолвился, конечно, о своих этих сложностях житейских. После исповеди мы ещё с ним поговорили немножко. И он отворачивается, там что-то пошуршал и передаёт: «А это письмо Наташе», — моей жене. Я приезжаю домой, говорю: «Наталья, тебе вот письмо отец Кирилл передал». Она разворачивает — там 700 рублей. И таких случаев было очень много всяких, таких мелких. Как я это называю — чудеса на каждый день. Или, например, такой случай, мне рассказывали, это уже не со мной происходило. Одна женщина была очень обеспокоена, что её дочь стала встречаться с человеком очень плохого прошлого, да и не очень хорошего настоящего. Она это видела, поскольку была уже таким церковным человеком. Она пожаловалась своей подруге: что делать-то? Та ей сказала: «Ты сначала сорок дней читай акафист Божией Матери и сорок дней потом — святителю Николаю. Я думаю, поможет». Она так и сделала. И прочитала, и так постепенно человек отстал. Она приходит к отцу Кириллу в очередной раз на исповедь. Он вешает ей медальон и говорит: «Это тебе награда». А на медальоне с одной стороны Божия Матерь, с другой стороны — святитель Николай. И моя кума однажды пришла на исповедь к отцу Кириллу и говорит: «Батюшка, мне кажется, что меня Господь совсем не слышит». Он говорит: «Ну как же не слышит? Если мы вас слышим, ну как же Господь-то не слышит?» Тем самым как бы одухотворяя — в том плане, что Он знает все её печали.

К. Лаврентьева:

— Геннадий Никифорович, вот вы рассказываете, как благотворно на вашу душу посеяны семена Евангелия были тогда в тот момент. Знакомство с такими великими старцами, старицей, с церковными прекрасными людьми удивительными, но ведь это уже должна быть орошённая почва. То есть человек должен испытывать, как мне кажется, какой-то очень сильный голод по Богу к моменту знакомства с этими людьми, чтобы они действительно произвели правильное впечатление. Вот этот голод ведь был у вас, наверное? Вы как-то говорили, совершенно так вот вскользь, об этом в одном единственном интервью, которое вы давали, которое есть в интернете. И там вы говорили о том, что Евангелие вас совершенно поразило. И я думаю, что оно же так не каждого поражает, то есть это человек действительно должен иметь очень много вопросов, чтобы Евангелие вот так сразу в душу ему проникло.

Г. Лапаев:

— Вы знаете, здесь надо вернуться к самому началу нашего разговора, потому что всё идёт от родителей. Несмотря на то, что отец, допустим, у меня очень строгий был, мама, наоборот, смиренным, тихим человеком была. У них самой, наверное, превосходной оценкой человека было, что человек простой. И вот эта простота — я её видел всегда вообще у русских людей. Вот эта простота такая, непосредственность какая-то. Сейчас таких людей лохами называют, да? А тогда это замечательные, простые, такие доверчивые люди. И как-то они мне внушили, что это, действительно, и есть то, на что надо ориентироваться. И не только это, в общем-то. Несмотря на то, что отец был коммунистом, но эта инерция того воспитания, которое он получил, всё равно продолжала на него действовать. Как он сам говорил, что он получил воспитание такое базовое, деревенское, общинное, где все понимали жизнь одинаково. И вот если какой-то мальчик делал какое-то такое деревенское преступление, родители нещадно его наказывали. И если, не дай Бог, сделает замечание кто-то чужой, то отец отлупит обязательно. Потому что у всех была жизнь приблизительно одинаковая. В деревне была всего одна неблагополучная семья, где пили, потому что у нас в деревнях вообще не пили. Когда сейчас говорят, что русские пили, то ничего подобного — все занимались хозяйством. Отец мне говорил, что пили только три раза в году — это Рождество, Пасха и престольный праздник — всё, больше нельзя.

К. Лаврентьева:

— То есть традиции эти церковные даже в советское время были сохранены — как-то отпраздновать, как-то отметить.

Г. Лапаев:

— И они получили воспитание-то такое... У меня мама вообще практически в церковной семье жила, потому что отец был старостой церковным. Отец тоже был, в общем-то, вполне себе таким верующим человеком до 14 лет. Потом там случилась такая трагедия — умер брат. Он недоумевал. А пропаганда, представляете, как работала тогда атеистическая? И потом он переехал в Петербург (тогда Ленинград) и поступил в военное училище. А там, конечно, всё сработало уже по полной.

Диак. Игорь Цуканов:

— Скажите, пожалуйста, а в вашей жизни были какие-то трудности? В церковной жизни я имею в виду — трудности, какое-то непонимание, некие такие вопросы к Богу, на которые не было вроде бы ответа — вот то, что искушением называется.

Г. Лапаев:

— Вопросов к Богу у меня быть не может. Он всё знает, Он всё понимает, Он — самый лучший. Другое дело, у меня могли быть какие-то такие подлые, злые вопросы. Они когда вставали, то с лёгкостью разрешались, потому что есть Священное Писание, есть Евангелие, есть святые отцы, которые всё толкуют. Так что, нет, особых проблем у меня не возникало. Во всяком случае, в вопросах веры и чего-то такого, связанного с этим. Ну, мелкие какие-то, может быть.

Диак. Игорь Цуканов:

— Есть ли какая-то вещь, которой вы вот прямо научились у отца Кирилла (Павлова)? Может быть, вот что-то, за что вы ему особенно благодарны.

Г. Лапаев:

— За всё. Потому что первые шаги мои были в абсолютной неуверенности: как вот это сделать, как это? Поэтому я даже с мелкими какими-то вещами обращался. И он как-то разрулил, настолько умело, что у меня сейчас уже никаких совершенно вопросов нет. То есть я знаю, от чего надо избавляться. Вот до сих пор, допустим, какие-то у меня слабости есть, которые мне мешают дерзновенно молиться.

Диак. Игорь Цуканов:

— Общаться с ним в то время можно было спокойно, да? То есть тогда к нему не было вот этих очередей?

Г. Лапаев:

— Абсолютно спокойно, надо было просто рано встать, допустим, ночью поехать, приехать на братский молебен. А после него сразу — там была такая комнатушка посылочная. И — пожалуйста. Иногда бывало, конечно, он мне говорил, что если его нет, то исповедоваться у отца Алексея, который сейчас в Солнечногорске епископ.

Диак. Игорь Цуканов:

— «Вечер воскресенья» на Радио Вера, дорогие друзья. Сегодня у нас в гостях Геннадий Никифорович Лапаев, церковный композитор, регент хора Вознесенского собора в городе Тверь. У микрофона Кира Лаврентьева. Я — диакон Игорь Цуканов. Мы вернёмся в студию буквально через несколько секунд, пожалуйста, не переключайтесь.

К. Лаврентьева:

— «Вечер воскресенья» на Радио Вера продолжается, дорогие друзья. Напоминаем, что у нас в гостях Геннадий Никифорович Лапаев — церковный композитор, регент хора Вознесенского собора в городе Тверь. У микрофона диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор.

Диак. Игорь Цуканов:

— Геннадий Никифорович, скажите, пожалуйста, вот вы уже много-много лет служите регентом в разных хорах. Вы руководили разными хорами, но сейчас это уже довольно давно, да — Вознесенский собор?

Г. Лапаев:

— 30 лет.

Диак. Игорь Цуканов:

— Вы наверняка это пытались как-то осмыслить — в чём специфика именно регентского служения? Какие есть здесь специфические, может быть, трудности, специфические радости? Могли бы вы немножко на эту тему порассуждать?

Г. Лапаев:

— Трудности всегда есть, если ты возглавляешь даже небольшой коллектив. Потому что самое главное — это микроклимат, конечно, на клиросе. И здесь я пришёл путём проб и ошибок к простой такой формуле, наверное, что если что-то случается на клиросе, то виноват только я. Потому что я чего-то не предусмотрел, чего-то не предвидел: не заметил, что кто-то болен, допустим, у кого-то неприятности, поставил, допустим, репертуар слишком сложный для исполнения хором в данный момент, и у кого-то случился сбой, ошибка. У нас, конечно, не бывает таких больших сбоев, но тем не менее. И самое главное, что я, конечно, принимаю в хор не только за профессиональные какие-то навыки достаточные, а прежде всего вижу, что человек подходит по духу, по психике, чтобы не было никаких вот неожиданностей, вывертов. Вот это, конечно, самое главное. И иногда приходится ждать, пока человек воцерковится — даже вот такое бывало, что принимал на работу. Бывало так, что приходилось увольнять, если человек совершенно так диссонировал по отношению ко всему коллективу. А иногда с удовольствием видел, как человек воцерковляется, становится на ноги — это так приятно видеть всегда, конечно.

Диак. Игорь Цуканов:

— А диссонанс в чём может быть?

Г. Лапаев:

— Ну, вы знаете, все же люди практически эгоисты. И когда человек начинает как-то вот чем-то недовольствовать... знаете, вместо того, чтобы это недовольство высказать регенту, он начинает высказывать, допустим, претензии к своему коллеге, хотя и не имеет на это права, в принципе. Ну, нетерпеливость какая-то, конечно, прежде всего.

К. Лаврентьева:

— Ну, человеческий фактор.

Г. Лапаев:

— Да, конечно.

К. Лаврентьева:

— Геннадий Никифорович, за последние годы более 30 сборников церковных песнопений издано под вашей редакцией.

Диак. Игорь Цуканов:

— Авторских.

К. Лаврентьева:

— Да, авторских. И я очень хотела спросить: очень многие знают и ваши песнопения, и вас — как-то так заочно. Я на клиросе пела, отец Игорь — диакон. И ладно мы, но даже люди, которые стоят давно в храме, прекрасно могут отличить одно песнопение от другого. И знаете, я подумала: можно ли сравнить, как вы думаете, написание церковных песнопений с иконописью? Может ли это иметь аналогичную сонастроенность? Ведь раньше, когда писали церковные шедевры иконописные, постились, молились, имели такую серьёзную внутреннюю аскезу. То есть это не тяп-ляп делается, это очень важный церковный образ, это божественный образ. А здесь это молитва к Богу — это же не менее серьёзно, чем икона, как мне кажется. Может быть, я ошибаюсь.

Г. Лапаев:

— Нет, тут вы не ошибаетесь, это совершенно так.

К. Лаврентьева:

— Если тут какая-то аналогия, можно ли её провести?

Г. Лапаев:

— Конечно, безусловно. Это параллельные виды искусства церковного. И зодчество церковное, и иконопись, и музыка — это всё очень серьезное воздействие на человека. Как один из современных богословов говорит, что 80% воздействия на человека во время богослужения — это церковная музыка. Даже неправильно сказать «церковная музыка» — церковная молитва в музыке. Потому что если отделить слово от музыки, это будет молитва, а вот просто музыка без слов — это просто музыка. Поэтому, конечно, когда соединяется музыка со словом, это имеет огромное воздействие, потому что здесь к молитве присоединяется ещё и чувство, эмоция. И это очень сильно воздействует.

К. Лаврентьева:

— Есть ли тут какая-то такая тонкая грань, чтобы церковная молитва клиросная не уходила в концертную деятельность на Литургии, но в то же время человек мог молиться, например, а не стоять в непонимании, вообще что происходит? То есть как создать, вот эту молитвенную нить протянуть, чтобы человек понимал, о чём речь, и в то же время слух его был очень восприимчив к музыкальным интонациям?

Г. Лапаев:

— Это, конечно, большая проблема для Церкви. Когда она отказалась от драгоценнейшей, в общем-то, такой музыки, которая была представлена унисоном — это одноголосие, знаменный распев, и там много чего было. Вообще, Церковь в течение семнадцати столетий жила вот таким унисонным пением, когда действительно, во всех смыслах «едиными усты и единым сердцем» люди пели. Но потом вот отказались, в пользу сначала польско-итальянской культуры, а потом ещё даже и немецкой — партесное пение. Которое, конечно, призывает, вот со времён Бортнянского ко всяким концертам. Что такое концерт в церкви? В этот же момент человек готовится к Причастию — это кульминация Литургии, это самое главное, что имеет в себе Церковь. А тут какое-то развлечение, концерт — с какой стати? Поэтому, конечно, я категорически против. Вот мы, например, в соборе никогда не исполняем концертов, мы просто достойно поём причастный стих — и, в общем-то, на этом заканчивается главная часть Литургии. Ну, что можно порекомендовать господам регентам? Я, конечно, прежде всего за обиход. Может быть, иногда не просто обиход — он может быть более развёрнутым. Если возможно было бы, допустим, возвращаться к истокам, к пению одноголосному, это было бы замечательно. Как я говорил на съезде регентов: представьте себе, что в московском Успенском соборе во времена Ивана IV Грозного пел хор, состоящий из 60-и или даже 80-и диаконов, которые пели в унисон, причём допускались только басы. Вот какая это была мощь, какая это была аскеза.

К. Лаврентьева:

— Басы — даже представить страшно.

Г. Лапаев:

— Даже если они пели очень тихо, это было очень мощно, конечно. Но вот от этого мы, к сожалению, отказались. Теперь так вот, развлекаемся — такими партесными песнопениями.

К. Лаврентьева:

— Женщины-тенора тоже хотят участвовать в клиросном пении.

Г. Лапаев:

— Да, есть такое.

Диак. Игорь Цуканов:

— Я, кстати, слышал тоже от регентов такие иногда слова, что трудно молиться во время богослужения им, потому что больше приходится думать о технике звукоизвлечения, о последовательности богослужения.

Г. Лапаев:

— Это профессиональные такие издержки, да, безусловно. Когда это становится, знаете, таким уже дополнением, когда просто уже ты живёшь в этом, это уже не составляет никаких сложностей. Я бы порекомендовал хотя бы просто воздыхать между песнопениями. Понятно, что когда ты увлечён таким просто внешним исполнительством, конечно, тут трудно бывает вздохнуть. Делайте это в паузе, но только чтобы никто не видел этого.

К. Лаврентьева:

— А я замечала, что те, кто поёт на клиросе, они говорят, что это молитвы разные. Когда ты стоишь в храме во время Литургии, можешь спокойно помолиться, сосредоточиться — это одно дело. А на клиросе ты занят пением, но работает твоя душа, то есть ты как бы головой, может быть, и не включаешься, как положено, как, тебе кажется, нужно, а выходишь после Литургии — у тебя ощущение, что ты всё равно молился. Это удивительно. Просто это, видимо, разный тип молитвы.

Г. Лапаев:

— Наверное, у всех по-разному.

К. Лаврентьева:

— У всех по-разному, конечно.

Диак. Игорь Цуканов:

— Геннадий Никифорович, вот вы в Церкви уже большую часть своей жизни...

Г. Лапаев:

— 45 лет.

Диак. Игорь Цуканов:

— Да. Всё-таки это много. Вот есть такое понятие «церковность». Мне вот почему-то хочется вас спросить: как вы его понимаете, что это такое?

Г. Лапаев:

— Какой аспект церковности вас интересует?

Диак. Игорь Цуканов:

— Я хотел подвести через это к разговору как раз о вашем музыкальном творчестве, о композиторском творчестве. Потому что есть всегда понимание, что композитор занимается действительно творчеством. А творчество — оно свободное, то есть оно не может быть каким-то таким совсем уж по лекалам, с одной стороны. С другой стороны, церковная музыка потому и церковная, что в ней есть вот это свойство церковности. Церковность — как вот я понимаю, мне интересно просто это как раз обсудить — это не твоё личное приношение, а это приношение всей Церкви Богу. И, значит, получается, что твоё творчество личное, твоё индивидуальное приношение Богу должно обладать характеристиками вместе с тем и такой соборности некой.
Г. Лапаев

— Во-первых, церковный композитор, конечно, должен всегда мыслить в рамках традиций. Если он начинает уклоняться в пользу своего тщеславия — посмотрите, какой я ловкий, что я тут нагородил, — конечно, это никогда не приживётся. То есть надо любить, наверное, нашу церковную музыкальную археологию и плясать от этого. То есть любить знаменное пение, но если не получается, то хотя бы дорожить обиходом. И в рамках этих каких-то предпочтений, наверное, строить свою композиторскую деятельность. Практически все композиторы русские, которые пытались делать что-то церковное, они, конечно, обязательно обращались к обиходу или к каким-то известным напевам. Вот этот съезд регентов был посвящён творчеству Сергея Рахманинова. И вот у него постоянно такие реплики возникают в его композициях, связанных то с киевским напевом, то с какими-то гласовыми попевками. Так что, конечно, обязательно.

Диак. Игорь Цуканов:

— Тут, наверное, нужно пояснить. Не все слушатели, может быть, знают, что такое «обиход».

Г. Лапаев:

— «Обиход» — это то, что употребляет Церковь, как правило, на каждый день. Это то, что является таким центром, что ли, певческого искусства современной Церкви и наиболее употребимо в Церкви, скажем так.

Диак. Игорь Цуканов:

— Когда вы начали уже не только редактировать... вы же начали, насколько я понимаю, с того, что вы чуть-чуть, как вы говорите, стали приглаживать вот те церковные сочинения, которые вам попадались в руки. Потому что оказывалось, что где-то композиторы что-то чуть спрямляли, что-то где-то не дописывали.

Г. Лапаев:

— Я вам помогу сейчас. Дело в том, что основной пласт всей церковной музыки создали, конечно, не профессиональные композиторы, а регенты. Но у регентов была разная степень подготовки к этому. То есть они могли быть, в общем-то, замечательными придумщиками, но не хватало образования. И когда я пришёл в Церковь, была довольно обширная библиотека, но очень было много такого, что приходилось дорабатывать. То есть, в общем, неплохая идея, но какая-то она такая непричёсанная, поэтому её надо было доработать. И я сначала занялся этим, в силу того, что попадались иногда вещи, которые необходимо исполнить, а вот под руками ничего другого нет. И мне приходилось делать такую работу колоссальную, и вместе с тем она совершенно не нравилась мне в полном смысле. Поэтому я однажды как-то подумал: зачем я всем этим занимаюсь, когда можно с нуля просто начать и сделать так, как я вижу это для себя и как меня научили? И поэтому я занялся композицией. Меня в своё время натолкнул на это мой, как я его считаю, такой учитель — наш русский композитор, известный тоже, Сергей Зосимович Трубачёв. И как-то он меня попросил сделать одну работу. Она ему понравилась. И это меня как-то вдохновило, я подумал: почему же не продолжить?

Диак. Игорь Цуканов:

— «Вечер воскресенья» на Радио Вера. Дорогие друзья, напоминаем, что сегодня у нас в гостях Геннадий Никифорович Лапаев, композитор церковный, регент Вознесенского хора в городе Тверь. У микрофона Кира Лаврентьева. Я — диакон Игорь Цуканов.

К. Лаврентьева:

— Геннадий Никифорович, когда мы вначале этой программы вспоминали, что вы своих родителей называли на «вы», я подумала о том, как вы в том же самом интервью на телеканале «Спас», о котором мы сегодня уже упоминали, сказали такую фразу, в общем-то, общеизвестную, но в отношении обращения к родителям на «вы» она имеет такую определённую специфику. Вы сказали, что дерзость — мать всех пороков. Вы знаете, мне так стало это как-то внутренне очень интересно. Почему? Потому что сейчас же такое время, когда с детьми мы друзья. С детьми мы такие прям вообще очень все лояльные. Я не против. Я просто хочу спросить, что вы думаете на этот счёт? Сейчас время, когда ребёнок практически как угодно может себя вести с родителями, чтобы вот мы были друзья, чтоб могли всё друг другу рассказать. Вот если мы его заставим наш авторитет уважать, то это значит, что он закроется, он не будет нам открываться. Он будет там что-то втайне от нас делать, и мы не будем этого знать — он будет нас бояться. И это всё тоже, казалось бы, правильно. Сейчас все психологи говорят о некой такой лояльности по отношению к детям. Но когда вы сказали про дерзость, мне это так откликнулась просто потому, что сейчас этой дерзости и хамства по отношению вообще к старшим очень много. И, с одной стороны, говорят, что это классно, что это свобода самовыражения, это личности — они могут всё что угодно говорить, они могут как угодно себя выражать. Может быть, это какие-то будущие великие учёные, поэты, изобретатели — кто угодно. А с другой стороны, ведь заповедь о почитании родителей никто не отменял. В свете сегодняшнего времени, когда всё колоссально изменилось, по сравнению даже с воспитанием детей в деревне, о котором вы рассказывали — это же было повсеместно. Скажи что-нибудь родителю — он тебе ложкой по лбу даст. Мне это рассказывала мама. И это было вообще всегда понятно всем, и никто ни на что не обижался. Сейчас эту позицию очень критикуют и говорят, что это вообще ужас и кошмар. Вот где царский путь тот самый, срединный, о котором так любят все говорить? Царский путь, которого Господь нам заповедовал держаться, вот он где в воспитании детей, на ваш взгляд? Сейчас, когда вы уже можете на всё это оглянуться и всё это проанализировать в масштабе?

Г. Лапаев:

— Вы знаете, когда вы мне сейчас это говорите, у меня просто сразу такая возникла мысль: последнее время. Всё меняется, всё меняется и всё становится... Если Христос в своё время говорил, что мир во зле лежит, то представьте, что сейчас творится. То есть сейчас все говорят об этой свободе. В таком случае самый свободный — это сатана, потому что он воспротивился Богу, стал свободным от всякого блага. Разве хорошо это? Нет, конечно. Да, какой-то баланс, наверное, надо держать, потому что появляются такие вещи, как телефоны, всякие вот эти приспособления. И конечно же, совсем освободить ребёнка от этого невозможно, но его это поглощает, конечно. Я смотрю сейчас просто с такой горечью, когда даже внуки приезжают, допустим, и не столько с тобой разговаривают, сколько в телефоне сидят. Это печально, конечно. Я вот тоже на клиросе хотел было запретить телефоны, а потом вижу, что нет — это уже невозможно сделать. Мало того, что невозможно сделать, я уже даже согласился: пускай сидят в телефонах, лишь бы не болтали и не смеялись. А что говорить о детях? Печальное время, печальное. Причём назад уже не вернутся, всё — это дорога только в одну сторону. Как говорил Игнатий (Брянчанинов): не пытайся своей немощной рукой остановить надвигающееся. Если найдётся хоть один человек, который тебя послушает и согласится с тобой, то уже хорошо.

К. Лаврентьева:

— Но в отношении своих детей, вот своих собственных, за которых мы отвечаем перед Богом и людьми, вот эту дерзость, даже зарождающуюся у маленького ребёнка, её можно как-то остановить каким-то лояльными методами, без наказаний жёстких?

Г. Лапаев:

— Кстати, меня мои дети тоже не зовут на «вы». Здесь вот, как мне отец Кирилл говорил, — я спрашивал: «Батюшка, можно детей наказывать?» Он отвечал, что не только можно, но и нужно. И Священное Писание говорит, что «сломай палку на рёбрах сына твоего — да не посрамит тебя в старости». А он мне сказал так: «Только если будешь наказывать, то никогда во гневе». Поэтому я спрашивал так, допустим: «Вань, можешь полчаса в углу стоят, или я тебя три раза шлёпну больно по попе ремнём», — выбирали всегда ремень. Такое воспитание, конечно, сейчас никто не примет — сейчас и детей отнимут. А тогда это было возможно, слава Богу.

Диак. Игорь Цуканов:

— А вот если посмотреть на Церковь в целом, то что изменилось в Церкви за эти годы? Вот если сравнить ту Церковь, которая была, когда вы ездили каждую неделю к отцу Кириллу, и та Церковь, которая сейчас есть, что вас радует в современной Церкви, а что, может быть, огорчает?

Г. Лапаев:

— Вот опять, вспоминая Игнатия (Брянчанинова), он говорил, что в последние времена святых не будет. Вернее, они будут, но их никто не узнает, никто не увидит, они покроют себя абсолютным смирением среди людей. Старчество практически уже исчезнет, можно будет ориентироваться только на книги. Вот в этом плане, конечно, печально, что так происходит. Но, с другой стороны, всё ближе пришествие Христово.

Диак. Игорь Цуканов:

— Ей, гряди, Господи Иисусе!

Г. Лапаев:

— Да, точно так.

К. Лаврентьева:

— Действительно, все же говорят о страхе грядущих бедствий, но святые старцы напоминают, что надо радоваться, что Христос грядёт.

Г. Лапаев:

— Конечно. И главное, помнить, что претерпевший до конца — спасется. Это самое главное.

К. Лаврентьева:

— Испытания не по силам не бывает.

Г. Лапаев:

— Да, не бывает. Каждому дано столько, сколько он может вместить в себя.

К. Лаврентьева:

— Прикроет как-то нас Господь по силам нашим.

Г. Лапаев:

— Конечно.

Диак. Игорь Цуканов:

— Но вот в том деле, которым вы занимаетесь, что вас тоже, может быть, больше всего радует? Вы как-то тоже говорили, что вы очень благодарны Богу за то, что вы занимаетесь тем, что вы действительно любите, что вам не приходится как-то себя перестраивать — вы занимаетесь любимым делом. А что в этом деле вас особенно радует? Это, может быть, сложно так сформулировать, да?

Г. Лапаев:

— Я вообще радуюсь всему, я стараюсь как-то не унывать и быть благодарным Богу каждый день. Я вообще каждый день на клиросе, и утром, и вечером, без выходных. Поэтому, когда меня спрашивают: как ты так можешь? — я говорю...

Диак. Игорь Цуканов:

— То есть у вас один непрерывный сорокоуст.

Г. Лапаев:

— Да. Я говорю, что люди в тюрьме живут и там умудряются радоваться. А здесь-то я свободный человек. Я могу общаться, с кем хочу, у меня всё хорошо. У меня замечательные родственники, у меня замечательные... друзья — не могу сказать, потому что я уже пришёл к такому возрасту, когда друзья уже не нужны. Потому что друзей ищешь для того, чтобы общаться, а мне уже в общении нет необходимости никакой. Я уже понимаю, что мне надо делать, куда идти, отчего отправляться прежде всего.

Диак. Игорь Цуканов:

— С другой стороны, взаимоотношения с Богом — это же тоже общение. И оно, в принципе, наверное, никогда не прекращается.

Г. Лапаев:

— Конечно. И оно не одностороннее.

Диак. Игорь Цуканов:

— Да, не одностороннее, как и любое общение.

Г. Лапаев:

— Надо просто замечать, когда тебе Господь помогает, а когда, наоборот, наказывает тебя. Причём это настолько очевидно: как только проявляешь какую-то слабость, так сразу... У нас с женой это с первых дней: как только мы какую-то слабость допускаем, так ребёнок заболевает, допустим, или ещё что-то такое. Это настолько очевидно, что просто уже даже не хочется влезать в это, в эти какие-то греховные отношения.

Диак. Игорь Цуканов:

— Детки ваши тоже занимаются каким-то таким церковным делом?

Г. Лапаев:

— Нет, только вот средняя дочь участвует в таких церковных делах, но она глубоко воцерковлённый человек. Но все верующие — у меня трое детей. У старшей пятеро детей. Вот сейчас она после последних родов пока занимается детьми. Младший сын — успешный доктор. А вот средняя дочка, да, она постоянно в церкви, при монастыре так бывает, всей семьёй. Так что слава Богу — они достаточно благополучные в этом плане, в церковном.

Диак. Игорь Цуканов:

— Вот интересно, что ведь тоже с тех пор, когда вы пришли в Церковь, в той же самой Твери, насколько я понимаю, тогда там только одна церковь была — «Белая Троица». А сейчас...

Г. Лапаев:

— Сейчас, наверное, не менее сорока.

Диак. Игорь Цуканов:

— Мы просто были буквально неделю назад с паломнической поездкой — ездили по Тверской, правда, области, в саму Тверь только краешком заехали. Но, конечно, это очень впечатляет. И, действительно, город абсолютно такой церковный, можно так сказать, выглядит... очень много куполов, очень много... Люди как-то не удивляются совсем, когда видят человека в подряснике на улице.

Г. Лапаев:

— Да, это у нас так принято, к счастью. Исповедничество такое.

Диак. Игорь Цуканов:

— То есть в этом смысле тоже, наверное, это же радостное такое движение, скажем так, и развитие. Дорогие друзья, вот наша беседа подходит к концу. И мы с Кирой, конечно, от всего сердца должны поблагодарить нашего сегодняшнего гостя. Я напомню, что у нас сегодня в гостях Геннадий Никифорович Лапаев, церковный композитор, регент уже много десятков лет, и 30 лет из них Геннадий Никифорович регентует в Вознесенском храме города Твери. Спасибо вам большое, Геннадий Никифорович, за то, что вы до нас доехали, за этот разговор.

Г. Лапаев:

— Вам спасибо, что предоставили возможность такую.

Диак. Игорь Цуканов:

— Мы в вашем лице, мне кажется, соприкоснулись с какой-то живой такой церковной традицией, с тем источником, от которого не хочется отходить — я бы так сказал.

К. Лаврентьева:

— Да, точно. Спасибо.

Диак. Игорь Цуканов:

— Дай Бог вам сил и такого радостного служения.

Г. Лапаев:

— Спасибо.

К. Лаврентьева:

— Помогай, Господь. Всего вам доброго, дорогие наши слушатели. Мы прощаемся с вами.

Диак. Игорь Цуканов:

— У микрофона были: Кира Лаврентьева, диакон Игорь Цуканов. И мы прощаемся с вами. Будем надеяться, что до следующего воскресенья. Всего доброго. С Богом.

К. Лаврентьева:

— Всего хорошего.

Все выпуски программы: Вечер Воскресенья

Другие программы

Радио ВЕРА из России на Кипре

Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)

Скачать

Читать полностью

Другие программы

Апостольские чтения

Деяния святых апостолов

Скачать

Деян., 4 зач., II, 14-21

Комментирует священник Дмитрий Барицкий.

Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.

Глава 2.

¹⁴Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:

¹⁵они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;

¹⁶но это есть предреченное пророком Иоилем:

¹⁷И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.

¹⁸И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.

¹⁹И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.

²⁰Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.

²¹И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.

«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.

Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.

Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.

Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов

Читать полностью

Другие программы

Светлый вечер

«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)

Скачать

о. Макарий Маркиш

У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).

Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.

Ведущий: Александр Ананьев

А. Ананьев

— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к этому замечательному времени.

А. Ананьев

— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.

Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос, получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу, но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке, которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом, он писал в местную газету англоязычную в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.

А. Ананьев

— Вот я чувствовал, что всё не так просто!

Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.

А. Ананьев

— Какую ответственность, отец Макарий?

Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример, по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным, ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано, что когда Пасха, то снова можно ругаться?»

А. Ананьев

— Нигде такого не сказано!

Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.

А. Ананьев

— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.

А. Ананьев

— Вот это хорошо!

Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте — участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и в Церкви.

А. Ананьев

— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке называется «настроением». Вот правильно, да?

А. Ананьев

— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...

Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?

А. Ананьев

— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.

Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное, это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии, пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело найдётся каждому.

А. Ананьев

— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения... слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью, работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми, мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение — тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела вашей жизни. Если человек тратит своё время... если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.

А. Ананьев

— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего духовного возрастания, духовной пользы, но принимать их надо умеренно.

А. Ананьев

— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.

Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32 лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с советских времён.

А. Ананьев

— И для вас это была прямо настоящая Пасха.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение, какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом, кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru) — там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня существенными.

А. Ананьев

— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том числе и этот.

А. Ананьев

— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать историкам.

А. Ананьев

— Возвестить всему миру о своей радости?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально. Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика если не русская, то славянская.

А. Ананьев

— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то, но всё-таки уже не совсем то.

А. Ананьев

— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А сам уже — как-то немножко всё сходит...

А. Ананьев

— Но это радость.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно, там уж это было как-то особенно в почёте.

А. Ананьев

— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство — продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.

А. Ананьев

— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас — «воскресенье».

А. Ананьев

— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день — это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови достояние Твое» — тропарь Кресту.

А. Ананьев

— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...

Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?

А. Ананьев

— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.

А. Ананьев

— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и потому что мы не успеваем...

А. Ананьев

— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.

А. Ананьев

— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...

Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху. А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой — богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой, праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.

А. Ананьев

— То есть чёрный, который был во время Великого поста...

Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я просто не помню, что бы был...

А. Ананьев

— И у каждого цвета есть свой смысл.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали — это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки, изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была — простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо нечто царское или сверхбогатого человека.

А. Ананьев

— Статусная вещь.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее великому празднику.

А. Ананьев

— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь домотканом.

А. Ананьев

— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас — это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.

А. Ананьев

— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало можно класть больше ладана.

А. Ананьев

— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.

А. Ананьев

— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди, всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно, потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну, глупость очевидная.

А. Ананьев

— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.

А. Ананьев

— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!

Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!

А. Ананьев

— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!

Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.

А. Ананьев

— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.

А. Ананьев

— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное, исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20 лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии, Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит: «Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».

А. Ананьев

— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»

Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то, надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.

А. Ананьев

— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?

Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю: «Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что давайте мне чуть-чуть поменьше».

А. Ананьев

— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?

Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак «Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню — это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то. И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра. Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу. Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие признаки нашей религиозной слабости.

А. Ананьев

— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...

А. Ананьев

— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия, предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое, безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит, чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда, в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами, и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...

А. Ананьев

— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...

Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не смешивай, сложи отдельно.

А. Ананьев

— Я это очень хорошо понимаю.

Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело складывайте.

А. Ананьев

— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».

Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет — будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.

А. Ананьев

— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...

Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что их хранил их тоже долго.

А. Ананьев

— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.

А. Ананьев

— Получатся, что они не отличаются.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать, сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода, от церковной жизни.

А. Ананьев

— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.

А. Ананьев

— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.

А. Ананьев

— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий, самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в том числе и в миссионерских приходах.

А. Ананьев

— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы, кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно — Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки, Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви, которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.

А. Ананьев

— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?

А. Ананьев

— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»

Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.

А. Ананьев

— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.

А. Ананьев

— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник Вознесения Христова.

А. Ананьев

— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.

Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами убедитесь.

А. Ананьев

— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да, мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы, наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам, дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил — «Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами. И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой личности, человеческого жизненного пути.

А. Ананьев

— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».

А. Ананьев

— А есть претензии?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.

А. Ананьев

— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...

Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...

А. Ананьев

— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?

Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны, индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее напряжённой, менее длительной, быть может.

А. Ананьев

— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к Причастию будет...

А. Ананьев

— К духовнику?

Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.

А. Ананьев

— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.

Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один. Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать, это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное, — а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой угодно.

А. Ананьев

— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».

Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.

А. Ананьев

— Конечно.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря. Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить, всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке. Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал, опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой. Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином, подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям. Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.

А. Ананьев

— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального богослужения — милости просим.

А. Ананьев

— Такой — сокращённый, я так понимаю.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня, ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и та же.

А. Ананьев

— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.

А. Ананьев

— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!

Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси, Господи.

А. Ананьев

— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.

Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.

Все выпуски программы Светлый вечер

Читать полностью