«Фонд «Старость в радость». Елизавета Олескина

У нас в гостях была директор благотворительного фонда «Старость в радость» Елизавета Олескина.

Елизавета поделилась, почему решила начать поддерживать именно пожилых людей, как при этом изменилась её жизнь, и как для неё взаимосвязаны вера и социальное служение.

Ведущие программы: Тутта Ларсен и пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский.

---

Василий Рулинский:

— Здравствуйте, это программа «Делатели» на Радио ВЕРА, в студии Тутта Ларсен...

Тутта Ларсен:

— И Василий Рулинский

Василий Рулинский:

— У нас в гостях Лиза Олескина, директор благотворительного фонда «Старость в радость». Лиза, добрый день.

Елизавета Олескина:

— Привет, привет.

Василий Рулинский:

— Когда говорят про фонд «Старость в радость» и собственно про саму Лизу, у всех, наверное, кто как-то связан с этой тематикой, сразу возникает ощущение: это главный в стране человек по пожилым, помощи пожилым людям. У многих закрепилось такое представление, если говорить про тот объем усилий, который сейчас Лиза предпринимает для помощи пожилым, наверное, так и есть. И мы сегодня хотели бы поговорить, прежде всего, о твоем собственном пути в этом направлении, потому что помощь пожилым — это же не система, такая прямо государственная машина, это тоже, наверное, есть, но, прежде всего, это помощь конкретным Иван Иванычу и Марье Петровне. И у тебя, наверное, к этому какой-то свой путь был.

Тутта Ларсен:

— Как ты встретилась с ними в самом начале?

Елизавета Олескина:

— Обычно, когда журналисты, особенно из регионов, задают вопросы вот с чего вы начали помогать пожилым? Всегда все хотят услышать какую-то историю, наверное, я бросила свою бабушку и всю жизнь пытаюсь это как-то компенсировать.

Василий Рулинский:

— Какая должна быть травма.

Елизавета Олескина:

— Да, ну что-то, драматизм, отдала в дом престарелых. Я каждый раз всех расстраиваю, потому что я говорю, как всем людям хочется быть кому-то полезными, видя, что они могут сделать что-то для других и через это ощущать собственную осмысленность жизни. У меня ровно та же история, когда я поступила в университет, в МГУ, я поняла, что там я уже вроде ответственную задачу выполнила, могу заняться чем-то, что мне будет приносить радость и смысл.

Василий Рулинский:

— Для души.

Елизавета Олескина:

— Да. Для души. И стала искать тех, кто бы помогал пожилым людям у нас на факультете или ещё где-то.

Тутта Ларсен:

— Почему именно пожилым?

Елизавета Олескина:

— На самом деле, очень просто, очевидно, что человеку всегда нужен человек. Детям уже тогда, это был 2005 г., на слуху было много фондов и организаций, которые занимались этой помощью, и очевидно, регулярно. Я пыталась к ним примкнуть тоже. А тех, кто помогает пожилым людям... Ну то есть понятно, что люди в старости, люди в том возрасте, когда им нужна помощь, могут остаться одни, очевидно, там есть дополнительные потребности, как думала я тогда. И уж точно проблема одиночества не может сама собой никуда деться. Кто же этим занимается? Я честно искала тех, кто этим занимается, и столько раз спрашивала об этом в каком-то нашем студенческом комитете, что мне сказали: давай ты все организуешь, а мы к тебе присоединимся. Я говорю: да нет, я только с вами. Но в итоге мы поехали, на первом курсе, ещё я помню, в какой-то московский дом престарелых, я помню, что уже тогда меня поразило, насколько в Москве сама инфраструктура, то есть здания, занавес, какая-то самораздвигающаяся сцена, самоповорачивающаяся в воздухе. При этом всё равно, пожилые люди подходили пожать руку, просто обнять, спросить откуда мы, потому что дефицит общения он никуда не делся. Мне на тот момент было интересно, как оно не в Москве, как оно в других регионах и в других городах. И когда после первого курса мне сказали, что, если я хочу пройти дальше на второй курс, я должна сдать практику фольклорную и поехать в регион, это была Псковская область тогда. Я подумала, что прекрасно, кроме всего прочего там можно будет и с людьми пообщаться с пожилыми, и заодно, если вдруг попадётся дом престарелых, мне было бы интересно посмотреть, как там живут люди.

Василий Рулинский:

— А фольклорная практика — это такое интересное тоже занятие, когда какие-то говоры изучаешь, да?

Тутта Ларсен:

— Ты филолог, да?

Елизавета Олескина:

— Я филолог в анамнезе. А фольклорная практика — это в основном сбор легенд, быличек, песен, преданий.

Тутта Ларсен:

— Устного народного творчества.

Елизавета Олескина:

— Да.

Василий Рулинский:

— И, видимо, общение с пожилыми, потому что кто же ещё это знает?

Елизавета Олескина:

— Да, и носители фольклора — это, конечно же, пожилые люди. Я думаю, что я тут не одна филолог, да?

Тутта Ларсен:

— Я журналист.

Елизавета Олескина:

— Почти все филологи. Ну вот, а диалектлогическая практика у меня было после второго курса, и, конечно, мы тогда тоже приросли домами престарелых. Всё развивалась уже гармонично. Но тот самый первый дом престарелых, который часто и в сми цитируется, что вот какой-то интернат, дом престарелых, это была та самая Псковская область, фольклорная практика, когда преподаватель нашей группы сказала, что здесь, в этом кусте сёл, есть ещё скопление пожилых людей, носителей фольклора, которые правильно называется в фольклористике информанты, вот информанты там водятся в большом количестве. Я, естественно, была рада пойти, познакомиться с людьми, которые на фольклорной практике были информатами, а по жизни были жителями этого дома престарелых. Задача была собрать фольклор, но тогда мы особенно ничего не собрали, кроме полного ужаса и ощущения конца времени, безнадёги. Не потому, что там было деревянное ветхое или ещё какое-то здание, здание, насколько я помню, было неплохим. Ужас от того, что люди, с которыми мы там встретились, кажется, что были уже вычеркнуты из живой жизни. Они все говорили, что к ним действительно годами никто не приходит. Они не чувствуют зачем живут, и самое главное, они переживают, что занимает место тех, кто тут имеет больше прав, чем они. Тогда мне люди говорили, что когда мы работали, мы были нужны, а сейчас мы только место занимаем, нас списали, и вот никак, как одна бабушка говорила, смерть не заберёт.

Василий Рулинский:

— Родственники, видимо, их как-то особенно не навещают. Да? В этом одна ещё из проблем.

Елизавета Олескина:

— Ситуации могут быть разные, и родственники могут не навещать, но для того, чтобы человек ощущал, что он живёт, в доме престарелых тоже можно жить, можно жить даже счастливо. И вообще, лучше жить дома. Для этого должны быть условия и понимание того, что такое вообще поддержка и помощь пожилому человеку. На тот момент её в стране не было ни у кого, и уход сводился к тому, что там очень много раз мыли полы, очень усердно собирали белье, разносили собирали посуду, а того самого, что мы потом уже вместе с регионами и своими силами туда уже привносили, такого индивидуального подхода к каждому человеку, когда это не про чистый пол и не про сто раз надраенную лестницу и туалет. Это про то, что у каждого человека есть понимание зачем он каждое утро просыпается, потому что он будет гулять, сиделка, санитарка, помощница по уходу подойдёт к нему, поможет причесаться, переодеться, потому что вообще, когда заходишь в комнату, и люди сидят в ночных рубашках днём, это не нормально. Это считай, что всё, человек уже пол теряет, мужчина он или женщина — это уже не всегда очевидно. Одинаковые стрижки. Всё одинаковое. Это не норма, это не дом престарелых здорового человека.

Тутта Ларсен:

— Слушай, ну вот знаешь, я периодически включаюсь, не то чтобы это было моё личное мнение, ну вот кто-то может сказать, что они сами виноваты, что они оказались в конце жизни в такой ситуации. Плохо воспитали своих детей, которые их бросили, не обеспечили себе какую-то подушку безопасности, чтобы у них была благополучная старость. Может, они просто такие люди и заслужили такую старость?

Елизавета Олескина:

— Я все пытаюсь как-то прилично пошутить про «сами виноваты», потому что в тот момент их можно обвинить только в том, что они родились на свет, не воспрепятствовали родовому процессу своих матерей, потому что дальше остальное всё у людей, которые живут дома, и стареют дома без помощи, и часто стареют в условиях, кратно ужаснее, чем в тех, которые я увидела 15 лет назад в каком-то учреждении, потому что дома помощи тоже мало, а где-то и нету вовсе.

Тутта Ларсен:

— И это при том, что они живут с родственниками?

Елизавета Олескина:

— Живут с родственниками, но родственники, например, сами инвалидизированные или они в тяжелый алкогольной зависимости, пропивают все, что есть у этого пожилого человека.

Василий Рулинский:

— Такая проблема тоже есть. Да.

Елизавета Олескина:

— Поэтому думать, что на дому что-то иное, иные люди, иная помощь, иная картинка — это не так. Как равно и то, что все, кто попали в дом престарелых, в этом виноваты. К счастью, это такой хороший стереотип, с которым мы столкнулись в юные годы нашего существования как фонды. Сейчас, мне кажется, это в обществе уже устаканилось, что жизнь может быть разной. Кому-то может быть будет правильнее и комфортнее самому выбрать, что он хочет жить с людьми, он боится в старости оставаться один. Своей семьи нету либо семья далеко. И он хочет переселиться со своими знакомыми в этот самый дом престарелых, где он, может быть, сам работал, ему там комфортнее, ему там не страшно. Или наоборот, он хочет остаться дома и знает зачем. Так вот, я помню, что в первые годы нашего существования мы прямо говорили тем, кто спрашивал: а что это за особые люди, которые туда попадают? Что давайте вместе с вами просто спросим, в любую комнату зайдём, там четыре человека, спросим, как зовут и кем работала? И помню, что мы проделали это упражнение в одном из отделений сестринского ухода Тульской области, и в одной комнате на четырёх человек у нас попалась сразу одна заслуженная донор СССР, донор крови, вторая была уборщица в сельском клубе последние много-много лет, третья женщина пожилая была учительницей, 40 лет работавшая в начальной школе ещё в послевоенное время, а четвёртая женщина была медсестрой, которая работала сама в этом доме престарелых, пока у неё не случился инсульт, пока она не слегла. И вопрос: кто из них и в чем виноват? Есть ли у них дети? Да, у большинства есть. А у кого-то нет, то же самое, как у людей дома. Почему дети их отдали? Ну, во-первых, потому что это не вопрос отдали, часть пожилых людей действительно это их решение. Да, большая часть вынужденно решилась на это. Потому что если на дому нет помощи, это не выбор, где ты хочешь. Здесь ты просто погибнешь, потому что тебе некому будет воды подать, а там тебе будет кому стакан воды подать, но у вас будет шесть человек в комнате и никакой своей жизни. Ужас в том, что дети часто ещё более беспомощны, чем их более крепкое старшее поколение. Мы очень много видим ситуации, когда 85-летняя мамочка сохранилась физически бодрее, чем ухаживающая за ней с радикулитом, грыжами, с трудом разгибающая спину 60-летняя дочь. И к сожалению, фактор миграции. Когда дети уезжают в большие города, уезжают в мегаполис, а пожилые люди за ними не едут. Если их переместить, предложить перевезти в город, где они никогда не жили, будут тяжелые последствия. Поэтому первое, чему мы научились ещё в наши ранние годы — это никогда не судить, потому что ты никогда не знаешь, что за каждой семьёй, какая трагедия и какое решение.

Тутта Ларсен:

— Слушай, это вообще такой вопрос интересный, вот я сижу и думаю: а в общем, а кто должен заботиться о пожилых людях? Вообще в принципе кто? Вот по-хорошему? Почему вообще появилась необходимость, чтобы возникали какие-то фонды, какие-то отдельные добровольческие организации, какие-то волонтёры, которые этим вопросом занимаются. Если мы представим себе идеальное сферическое общество в вакууме. Там кто должен заботиться о человеке в старости? Государство? Дети? Какие-то министерства специальные? Кто? Господь Бог? В конце концов.

Елизавета Олескина:

— Да, вот это правильно. Мне очень приятно ответить на вопрос, потому что правильный ответ: все пункты верны. В самых развитых обществах, где система поддержки людей стареющих, людей хрупких, нуждающихся в уходе, в системе долговременного ухода, выстроена и работающая, работает только тогда, когда там делает государство всё, что оно должно делать, вроде как социальное государство, где общество понимает, что это его ответственность тоже, где семья участвует и помогает, и где всевозможные виды добровольческих организаций участвуют, и каждый занимает свой кусочек, не потому что вот как у них там все плохо, значит всё. А потому что человек-то сложный, ему нельзя помочь чем-то одним. Ну вот государство, например, в идеальной ситуации. Человек в старости хочет жить дома, дают ему сиделку бесплатную. Прекрасно? Прекрасно. Всё? Нет. Ему не хочется быть только дома, человеку хочется видеть других людей, не становиться объектом ухода, ему становится страшно, одиноко и бессмысленно. Даже сиделка, понятно, что с ней лучше. Кто должен подключиться? Снова государство должно приходить и говорить, что мы тебя любим, ты нам нужен? Ну это будет как-то немножко странно. Хотелось бы этого от семьи. Семья, например, делает, что может, но у семьи много маленьких детей или кто-то с инвалидностью. Очевидно, что семья сама не в ресурсе, если мы хотим, чтобы семья поддерживала своего близкого, государство что должно сделать? Помочь этой семье. Помочь не одному пожилому человеку, вырезанному ножницами из картинки, а окружить всю семью поддержкой. Тогда они внутри себя смогут помогать. Но и этого мало, потому что когда члены семьи внутри, очень часто происходит не то что обесценивание, но, например, пожилой человек, что-то начинает забывать, кажется надоедливым, семья все равно нуждается в дополнительной внешней поддержке, в том числе человеческой. Кто тут должен появиться в суперхорошей системе? Добровольцы, волонтёры, тот, кто придёт в семью не с желанием оказать уход, который должно делать в том числе и государство, и семья, не с желанием оказать какую-то медицинскую помощь, это профессиональная задача отдельных служб, а желание просто увидеть человека, поговорить с ним, пообщаться на какие-то темы, поздравить его наконец с днём рождения, с юбилеем, записать его историю, вместе с ним испечь торт по-старинному рецепту его прабабушки 15-го века. Тогда будет ощущение полноты, осмысленности. И вопрос того, как это все наладить? И в нашей семье ситуация пикантная тем, что большой кусок, который в мире есть: уход на дому, уход за пожилыми людьми и поддержка людьми с инвалидностью, поддержка пожилых людей и людей, зависимых в форме дневных центров, когда они уже тяжело зависят от посторонней помощи, но не становятся узниками квартиры, а могут получать помощь и дома, и в центрах. Его нету. Его просто нету.

Тутта Ларсен:

— Почему?

Елизавета Олескина:

— Исторически социальные службы в России складывались так, что ключевые задачи были две. Если человек совсем немощный, мы построим интернат, где будет лучше, потому что дома он бы погиб, а если он более-менее ничего, мы дадим ему необходимое, это я говорю на момент шестидесятых годов прошлого века, мы дадим ему то, что ему надо, продукты принесём, ну и поможем чуть-чуть убраться. За это время собачка могла подрасти. Потребности, осознание возраста и продолжительность жизни, в конце концов, медицина тоже не дремлет, очень сильно изменились. Людям не хочется идти в интернат за горящей лампочкой и тарелкой супа. Ему хочется жить интересно, активно, ему хочется встать на ноги, вот я живу в этом казённом доме, я хочу, чтобы вокруг меня были специалисты: логопед, который даст мне возможность снова говорить после инсульта, эрготерапевт, который поставит меня на ноги, поможет мне стать с собой, я может быть, потом домой от вас вернусь, но вы мне поможете. И удивительное дело, люди стали жить долго, нуждаются в помощи, а помощи этой нету, поэтому сейчас, я думаю, тоже это много раз говорила, идёт проект пилотный по системе долговременного ухода в рамках нацпроекта «Демография». И в 34 регионах в небольших объемах, но люди начали получать на дому бесплатную и минимальную необходимую жизненно важную помощь, какую-то получать возможность.

Василий Рулинский:

— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА, в студии Тутта Ларсен и...

Тутта Ларсен:

— Василий Рулинский.

Василий Рулинский:

— И у нас в гостях Елизавета Олескина, директор благотворительного фонда «Старость в радость», если у вас есть желание поддержать работу фонда, это можно сделать с помощью SMS, переведя на короткий номер 3443 SMS со словом бабушка, и после пробела написать сумму. Например, бабушка пробел 300. Лиза, но здесь сейчас прозвучала уже достаточно важная тема, связанная с системой долговременного ухода, действительно, государство сейчас уделяет этой теме больше внимания, в частности, благодаря национальному проекту «Демография» создаются условия для повышения качества жизни старшего поколения. Создается система долговременного ухода, то есть комплексная помощь для людей, нуждающихся в постороннем уходе, для их семей. Это одно из ваших направлений работы вашего фонда. И путь в этом направлении у вас был непростым.

Елизавета Олескина:

— Он и остается непростым.

Василий Рулинский:

— Да, он и остается непростым. А начинался он вот с того прихода к тем бабушкам, как ты написала «куст тех людей» ...

Елизавета Олескина:

— Информантов.

Василий Рулинский:

— Да, информантов. У меня вопрос как, не знаю, вот я причастен к социальной сфере, я часто с этим сталкиваюсь. Есть какой-то энтузиаст, ну, например, возьмём Лизу, конкретно Лизу, которая пришла к конкретным бабушкам. И вот это желание помочь, оно есть у Лизы, но вот остальные люди, которые, ну я не знаю, в этой экспедиции друзья, они могут совсем как-то не разделять эти ценности. Как получалось именно создать вокруг себя такое сообщество? Ну не вокруг себя, вокруг этого дела. Как это происходило?

Елизавета Олескина:

— Ну ты знаешь, к счастью, я не задавалась на тот момент вопросом, что кто-то может не разделять эти ценности, когда мы с моей пишущей парой, пишпара — это так называлось на практике, я думаю, что сейчас многим, кто нас слушает, тоже вспомнится фольклорная молодость, когда мы вернулись достаточно зарёванные и рассказали, я говорю: давайте все вместе тогда идём с гитарой, у нас там Фёдор Ермошин прекрасный на гитаре играл, можешь? Могу. Будем петь, что петь, решим по дороге. Вот у кого сколько денег? Надо купить что-нибудь к чаю, чтобы хоть чем-то людей порадовать. То есть момента рефлексии не было, просто все собрались, посмотрели во сколько на следующий день пойдём навестим пожилых людей и это общая дело. Когда общее дело и живое дело, оно людей сплачивает лучше, чем какие-то лозунги.

Василий Рулинский:

— А вот здесь в центре этого движения в сердце было какое-то осознание, что это всё ради Христа или ты тогда была неверующей? Это как у тебя было?

Елизавета Олескина:

— Нет, я благодарна, прежде всего, наверное, моим бабушкам, бабушке по маминой линии, которая привела меня к вере, это было как-то органично, я не могу сказать, что я помню какой-то период, когда я была неверующей, но может быть, молитвы все не все знала, и сейчас не знаю. Но не могу себя вспомнить, что вот я прозрела нет, такого нет, но я не очень понимаю, как можно было бы осмысленно существовать в мире без Христа и без понимания того, зачем мы все это делаем, теряется всякий смысл. Я понимаю, насколько может быть мучительно людям без осознания этого, без такой поддержки, очень зримой, мне кажется.

Василий Рулинский:

— Но фонд при этом у тебя не церковный, светский. Как это получается, у тебя внутренняя мотивация?

Елизавета Олескина:

— Да, у нас светская организация. Ты знаешь, я, может быть, расстрою и тебя, и наших слушателей, у меня мотивация, чтобы людям, которым плохо, люди страдающие, получили бы облегчение, а люди, которые к этому причастны, получили бы возможность быть к этому причастными и получить радость. Мыслей о каких-то правильных вещах у меня нету, как мы все в анамнезе понимаем, что человек — это образ Божий, это живая душа, человек бесценен, жизнь бесценна, поэтому у меня даже каких-то вопросов нету, как это связано со служением? Мне кажется, что если мы все понимаем, что любой человек страдающий — образ Божий и образ Христа, в общем-то, можно в Евангелии строчки найти о том, как нам важно прийти вовремя к человеку страдающему, больному, алчущему. Я просто не думаю, что для кого-то нужно проговаривать словами, что помочь человеку, которому одиноко, который сидит в полной безнадёжности, прийти обнять его, побыть с ним рядом, нужна какая-то дополнительная мотивация, мне кажется, это должно делаться по умолчанию. Как у нас это и происходит.

Тутта Ларсен:

— А есть люди, которые не принимают такую помощь? Тебе приходилось с таким сталкиваться? Может быть какие-то агрессивные?

Елизавета Олескина:

— Да, мы начинали с помощи домам престарелых, именно людям, которые там живут. Потом начали помогать отделениям сестринского ухода при больницах, потому что, как выяснилось, люди пожилые там тоже могут осесть после больницы, когда им некуда деться. Потом кого-то из наших подопечных перевели в ПНИ — психоневрологический интернат, ещё на заре 2007-8-го года. Мы стали ездить туда и увидели, что там такие же люди. Да, там есть люди с разными диагнозами, но они абсолютно такие же, обнимаются так же, у них такие же потребности, и нам также важно быть рядом. И очень быстро нас, очень правильно как-то подвели к тому, что всё хорошо, и в интернате мы можем сделать много, но большая часть людей, нуждающихся, страдающих, живёт дома. И если мы не будем помогать тем, кто живёт дома, грош нам цена. Поэтому мы во всех конфигурациях, которые были, нащупали эти варианты помощи. И если мы говорим о помощи материальной, которой у нас как у фонда очень-очень много, потому что люди живут тяжело, люди живут плохо, очень многим нужна помощь. Сейчас у нас и поддержка дровами, и поддержка продуктовыми наборами, и последний год у нас уже службы сиделок на дому, потому что пилотный проект пилотным проектом, а в других регионах, которые не вошли, люди понимают, что они просто могут погибнуть, когда они упадут с постели, а социальные службы, приходя два раза в неделю и принося продукты уже, извините, найдут неживого человека. К сожалению, ждать нельзя, поэтому мы как фонд ищем все возможные варианты, ресурсы, чтобы люди, которые сейчас нуждаются в помощи, да, мы не можем помочь всем, но мы можем помочь кому-то — это точно. Я всё долго подхожу к теме. А если говорить о помощи именно такой, мне даже сложно назвать её помощью, потому что, когда наши добровольцы, или волонтёры, или школьники, студенты, с кем в регионах очень много сотрудничаем, приходят в дома престарелых или приходят на дом к пожилым людям, попить чаю, пообщаться, попеть песни, пообниматься, посадить вместе лилии. Настолько не понятно: кто кому больше помогает, что быть в позиции я пришел сделал доброе дело, когда тебе из всех комнат отделения милосердия принесли просто ведёрко блинов, печенье, плюшек, потому что тебя ждали, наговорили кучу комплиментов, наобнимали столько раз, сколько никогда в жизни, и спросили за кого ещё молиться и за кого ещё переживать, и ждём, когда ты ещё приедешь, очень сложно сказать, что я вот теперь молодец, я сделал доброе дело. Ты пришел по факту в гости, и получил ты точно больше, чем принёс. Ты принёс просто немного своего времени и желания услышать, побыть рядом, а получил абсолютно безусловную любовь, которая подпитывает очень сильно. Но. Мысль моя сейчас закончится, простите. Пожилые люди, я это очень помню, пожилые женщины, бабушки наши дорогие, они, конечно, гораздо более открыты, чем пожилые мужчины. И когда мы с ними садимся петь песни, садимся просто разговаривать, пить чай, обниматься, буквально, через несколько минут, даже не знакомый, первый раз приехавший доброволец, волонтёр, чувствует себя как дома, и обнимается, и сидит рядом. Не так с пожилыми мужчинами. Мужчины пожилые часто более суровы с виду, имеют вид отрешенный, замкнутый.

Тутта Ларсен:

— Мужчине просто очень сложно признать, что он стал слабым и беспомощным.

Елизавета Олескина:

— Да, но тем не менее мы, понимая, что нашими всякими умными песнями их не пробрать, придумали всякие бюджетные конкурсы, например, воздушных шариков, которые очень дешёвые и нетравматичные, и при этом очень сложно остаться в стороне, когда тебе по лбу прилетает огромный зелёный шарик, а потом твоему соседу, ты будешь ржать и пытаться кинуть его подальше. Поэтому суровые, строгие пожилые мужчины все равно начинают включаться в процесс, а дальше уже когда ты посмеялся, и вместе, очень сложно остаться... Можно расскажу один пример? Простите. И замолчу.

Тутта Ларсен:

— Нужно.

Василий Рулинский:

— Не надо замолкать, рассказывайте.

Елизавета Олескина:

— На заре опять же нашей юности мы часто бывали, ну сейчас больше бывают местные волонтёры, в домах престарелых Нижегородской области, просто оттуда пример. Так как это относительно далеко для нашей московской команды, сейчас вот я говорю, наша московская команда помогает здесь, а региональные команды на местах. Тогда нас было совсем мало, и мы ехали на два или на три дня, сразу по нескольким домам престарелых, по нескольким интернетам, везли кучу гостинцев, полезности, везли песни, объятия, конфеты. И так как учреждений много, а времени мало, мы подумали, что есть один интернат называется Большие зелёные луга деревня.

Тутта Ларсен:

— Красиво.

Василий Рулинский:

— Интересное название.

Елизавета Олескина:

— Да, и мы помним, что там в общем-то неплохо, и не особенно душевно нас там встречали, там как раз гораздо больше пожилых мужчин, чем женщин, и песни им наши явно не в кассу, мы подумали, чтобы сэкономить время, мы не будем к ним заезжать, подгузники, средства ухода, которые мы должны были передать, мы просто быстро разгрузим на крыльце, и собственно пойдём туда, где нас действительно ждут. И я помню, что особенно нелюдимый там был один пожилой мужчина, он ходил с палочкой, и когда мы приходили, он всегда закрывал дверь в свою комнату: «Итак плохо, тут ещё вы».

Тутта Ларсен:

— Припёрлись тут шуметь.

Елизавета Олескина:

— Ну да. Такое. И естественно, мы ни в коем случае его не беспокоили. Потом, кстати, выяснилось, что он заядлый шахматист, он мечтал с нами поиграть в шахматы, а мы уезжали слишком быстро, и он не успевал нам сказать об этом. Но это потом. И тут я забегаю в интернат, открываю дверь, чтобы спросить у заведующей, куда выгрузить все, что они просили для ухода за маломобильными пожилыми людьми. И вместо заведующей я сталкиваюсь с этим пожилым мужчиной. Его звали, кажется, Василий Петрович. Могу с отчеством путаться, который встречает меня с мешком большим и молча, не говоря ни слова, передает мне этот мешок, и отходит в сторону. Я в некоторым удивлении открываю этот пакет большой, магазинный, а там апельсины. Причём сверху они очевидно свеженькие, в середине они мягкие, а внизу понимаю, что видимо, уже гнилушки. В этот момент я начинаю думать, откуда апельсины в Больших зелёных лугах? Магазинов рядом нет, автолавка туда не приезжает, сам этот пожилой человек не общается ни с кем из своих соседей, ну максимум, с одним мужчиной. Откуда они? Потом вспоминаю, что по средам и пятницам им дают апельсины. И я понимаю, сколько времени Василий Петрович собирал апельсины, видимо, сам, и, видимо, пытался ещё найти у соседей, чтобы подгадать, когда мы должны приехать, к нашему приезду собрать большой мешок, чтобы отдать нам. В этот момент у меня ёкнуло сердце, потому что я подумала: а что было бы, если бы я туда не дошла, или просто передала бы вещи, и Василий Петрович так бы и остался стоять с этим мешком на крыльце и ждать. Наверное, это была последняя попытка человека наладить связь с человечеством. И эти апельсины ну тогда уже, естественно, мы выбросили все вещи, расчехлили все наши гитары, вынесли конфеты, пели, и мужчины, которые нам казались совершенно неконтактными, они с нами играли в шахматы, и во все, что можно. И потом мы зашли к этому пожилому человеку, и он сказал: «Я ждал вас три месяца. Я же правильно подгадал? Вы же в этот день должны были приехать? Я вот у всех спрашивал, у кого мог. Я вот не ошибся? Я поезд узнавал, звонил на станцию, когда приедет. Чтобы вас не пропустить». В этот момент у меня очень сильно ёкнуло сердце, потому что сценарий был другой, и он бы остался с этим мешком дневных апельсинов и полной безнадёжности. Это к вопросу о мужчинах.

Тутта Ларсен:

— Вы слушаете проект «Делатели» на Радио ВЕРА, в студии Тутта Ларсен...

Василий Рулинский:

— И Василий Рудинский, у нас в гостях Лиза Олескина, директор фонда «Старость в радость», если вы можете поддержать работу фонда, то можно сделать это с помощью SMS на короткий номер 3443 SMS со словом бабушка поставить нужно пробел потом и написать сумму, например, бабушка пробел 300.

Тутта Ларсен:

— Мы вернёмся через минуту.

Тутта Ларсен:

— Это «Делатели» на Радио ВЕРА, с вами Тутта Ларсен и...

Василий Рулинский:

— Василий Рулинский, у нас в гостях Лиза Олескина, директор фонда «Старость в радость», мы говорим о помощи пожилым людям и о тех случаях, которые заставили переосмыслить многие вещи, как вот Лиза нам сейчас рассказала, ёкнуло сердце после истории с Василием Петровичем, который ждал три месяца. Эта, конечно, история меня тоже очень сильно тронула в сердце, я в одном из интервью у тебя прочитал, ты говоришь, мне вот интересно прям стало, не любишь, когда говорят: «милые бабушки». Есть какое-то объяснение? Милые бабушки — это почему неправильно?

Елизавета Олескина:

— Я никого не хочу обидеть, но так как, в принципе, нам тяжело себя соотнести с темой старости, тяжело себя представить в позиции пожилых людей, которым, может быть, и помощь понадобится. Нам очень легко, помогая и осознавая тех, кому помогаем, максимально себя дистанцировать. Есть мы — хорошие, активные, могущие помогать и вообще всячески прекрасные. И есть они. Вот когда проявляется мы и они — это всегда тоже дистанция. И чем более собирательный образ того, кому мы помогаем, тем легче нам помогать и особо не задумываться, и понимать, что они обрадуются любой помощи. Понимаешь, вот меня зовут Лиза, тебя Вася, нам важно каждому, чтобы каждый оставался собой, мне не хочется быть частью какой-то большой общности, одной из милых прекрасных старушек, бабусечек, бабулечек и прочее. Я хочу к себе уважения, наверное, меня может называть бабушкой либо близкий мне человек, внучка, либо тот, кому я сама разрешу. Многие пожилые люди, с которыми я много общалась, они мне говорят: ты мне как внучка, я им говорю: а вы мне как бабушка. И тогда я понимаю, почему я говорю бабушка, бабушка Нюра, например, я очень много лет с ней дружила, Анна Дмитриевна Верещагина. И я действительно считаю, что я ей как внучка, а она мне как бабушка. Но, когда, простите, вот милые котики, милые детки, милые бабушки, они не вызывают у нас соотнесения с собой.

Тутта Ларсен:

— Там нет человека.

Елизавета Олескина:

— Там нет индивидуальности. А если нет в помощи индивидуальности, то грош ей цена.

Василий Рулинский:

— Лиза, а индивидуальность она как достигается? Василий Петрович — это немножко даже формально.

Елизавета Олескина:

— Но если ему так нравится, у нас были дядя Вася и Вовка, который сказал: зовите меня Вовка и пожал руку так, что я потом ещё полчаса приводила её в порядок. Очень важно понимать, и это, кстати, большая задача всех фондов, делать так, чтобы помощь была не всем, а каждому. Потому что мы честно в первые годы нашего фонда — видим, что кровати плохие в учреждении, ищем деньги, убиваемся, покупаем хорошие, функциональные, а дальше мы видим, что, например, на кровати лежит человек, которому она очень — очень высока, и он из-за этого перестал на пол спускаться, перестал свешивать ноги. Помогли мы этому человеку? Мы забрали у него последнее.

Василий Рулинский:

— Ухудшили его состояние.

Елизавета Олескина:

— Да. Поэтому сейчас если мы что-то покупаем, оплачиваем, мы смотрим все параметры. Человеку действительно нужно? А нужно ему именно это или что-то другое? Да, это кажется сложнее, но мы же отвечаем и перед людьми, которые доверяют нам деньги. Мы понимаем, насколько сложно сейчас людям, люди не перестают поддерживать нас кто чем может, мы существуем, все наши тысячи проектов, сиделки, нянечки, лекарства, средства ухода в 60 регионах страны — это добрые люди, у которых точно нет лишних денег, а у которых просто доброе сердце и желание помочь, ну и, наверное, доверие к нам, это самое ценное. Поэтому мы стараемся в нашей помощи, и за годы мы это нарастили, быть предельно экспертными. Если мы говорим, что здесь точно нужна функциональная кровать с подъёмником или ещё что-то, зуб даем, мы знаем почему, мы знаем сколько, проём, ширина лестничной клетки, можно ли там проехать на этом подъёмнике? То есть мы понимаем, что это наша ответственность. Самое главное — это наша ответственность за пожилых людей, которые могут не знать, что им нужно. И, к сожалению, ухаживающие могут тоже не знать. Нам писали: пролежни такие, что зелёнка кончилась, купите ещё, и ещё спирта. Мы спирт льём. В этот момент... Пролежни — это открытая рана, и если туда ещё полить спирт. Поэтому мы, конечно, тут же на них выходим, оплачиваем визит врача, потому что врач обычно к ним не едет, если там какое-то село, и дальше вместе объясняем, пытаемся. В этом, наверное, роль фондов, чтобы они давали экспертизу. Мы пытаемся.

Тутта Ларсен:

— Сейчас люди стали жить дольше, ты сама об этом сказала. И такая тенденция складывается во всём мире, и конечно, в России. И очень хочется надеяться, что вместе с этим меняется сознание людей, в том, как они относятся к старости, в том числе не в последнюю очередь благодаря вашему фонду и таким организациям как мы, люди перестают относиться действительно к старикам как выключенным из общества личностям, всё-таки как-то относятся к ним взвешенно, стараются учитывать не только проблемы, которые есть у пожилых, но ещё и возможности, которые перед ними могут открыться. Какая помощь, кроме того, что мы уже здесь сейчас озвучивали, требуется людям старшего возраста, в которой мы все могли бы поучаствовать? Вот все те добрые люди, которые будут слать эсэмэски со словом «бабушка».

Василий Рулинский:

— 3443.

Тутта Ларсен:

— Да. Что мы можем сделать?

Елизавета Олескина:

— Спасибо, очень хороший вопрос, Таня, можно я вернусь к вопросу о потребностях? Потому что это ключевое, у нас даже была одна время информационная кампания, Саша Сёмин всё там напридумывал: «Не стакан воды». Мы говорили, что нам очень просто свести потребности пожилого человека, чтобы ему было кому в старости подать стакан воды. Вот мы с этим стаканом очень боролись, не в плане того, что пожилым людям надо пить меньше воды, наоборот, больше, но просто надо понимать, что с возрастом у человека не исчезает часть его личности, не исчезает душа, не исчезает индивидуальность, наоборот, она остается, но просто к этому возраст порой ещё навешивает много того, что нужно помочь, компенсировать, тяжелее становится ходить, подниматься по лестницам, головокружение начинается, то есть возраст приносит то, что нужно помочь скомпенсировать, чтобы то, что внутри, могло раскрыться. А когда мы сводим пожилого человека только к тому, что ему надо памперс поменять, лекарства напомнить выпить и суп блендером пробить, мы этим уничтожаем. Это, к сожалению, тяжело осознавать, но вся наша помощь без понимания того, что мы помогаем не для того, чтобы у него был чистый памперс, если у него недержание, или что-то ещё, а, чтобы он оставался собой, таким, каким ему хочется быть. Это может не соответствует нашим представлениям о прекрасном. Я до сих пор помню когнитивный диссонанс, когда мы сидели в волонтерском лагерь, который самые же проводили в Архангельской области в 2009 — 10-м году, и разговорились долго-долго с пожилыми женщинами в палате. Я говорю: я сейчас в магазин побегу, что вам купить? Ну я думаю, что сейчас скажут, наверное? Не ходячие, маломобильные, я думаю, ну что могут попросить, ну стереотип — там варенье, может быть, к чаю или каких-то мягких печенек, ну потому что зубы уже не зубы. И тут мне моя былинная в платочке Надежда Никитична поворачивается и говорит: вообще, лучше всего чипсы «Лэйс» с крабом, я их очень люблю. И я такая: фу, фу, Надежда Никитична, вы не соответствуете моему стереотипу о пожилых людях. А потом в этот момент осекаюсь и думаю: это привет мне от меня же самой. Я автор и творец стереотипа. Человек имеет право хотеть и быть таким, каким он хочет. Мы должны в нашей помощи от этого отталкиваться. К вопросу о потребностях, даже если мы надеемся в рамках системы долговременного ухода или любой другой помощи, сейчас просто система долговременного ухода только на нескольких территориях в нескольких регионах. Вот нас спрашивают люди, а если я живу в другом регионе, а вот я в Карелии, у вас системы долговременного ухода в соседней области Новгородской, а мне от этого что? Сейчас? Ничего, потому что человек труда и сейчас, мы это понимаем, поэтому очень хочется, чтобы государственный проект, несмотря на всю сложность, люди не должны страдать, пожилые люди точно не заслужили, чтобы они выживали, если есть возможность им помочь. Но, несмотря на это, даже когда минимальная помощь со стороны государства будет обеспечена, людям захочется понимать, зачем они теперь могут вставать с постели, зачем им теперь стало легче жить. Поэтому, все, что могут сделать добровольческие волонтерские организации — помочь добраться пожилому мужчине до места, где он работал, потому что ему очень важно прийти, повидаться со своими коллегами. У нас много такого было, когда, например, пожилой человек хочет и готов встать после перелома шейки бедра, потому что через полгода у него юбилей, когда он 70 лет работал на предприятии, у нас был такой.

Тутта Ларсен:

— 70 лет?

Елизавета Олескина:

— Да, и ему важно к этому сроку восстановиться. И он и стены пробьет с 0-м реабилитационном потенциалом, который ставят человеку после определённого возраста, он встанет и пешком туда придёт, если ему помочь, если будет кто-то, кто поможет, возьмёт его за руку, поможет ему костюм подобрать, ему это бесконечно важно. Помощник по уходу, сиделка, государство, они не могут сделать этого, это действительно больше. Ну из такого совсем мелко шкурного, всё равно, вот что бы ни было, скоро Новый год, праздники, и уж как пожилые люди ждут новогодней радости.

Тутта Ларсен:

— Подарочки?

Елизавета Олескина:

— Ты знаешь, даже не столько подарки, как ощущение того, что будет праздник как в детстве с мандаринами, вкусным столом, с ощущением семьи. Понятно, все израненные, в домах престарелых они чувствуют себя все равно не в семье, на дому люди одинокие, они узнают о том, что Новый год, когда социальный работник календарь сдирает сразу очень много листов. Нам очень хочется это изменить. Мы опять же, как маньяки, поздравляем дикое количество людей, почти 80 000 пожилых людей, если нам помогут, если даст Бог, мы все это сможем сделать. Ну в этот раз у нас, как и прошлом году, умные поздравления, когда мы с пожилыми людьми, вот тут две ветки. Одна ветка — это дома престарелых и ПНИ. Там мы с сотрудниками и с жителями обсуждаем меню, что они хотят видеть на новогоднем столе. Потому что с учётом урезания финансирования меню на Новый год будет примерно такое же. В 6 вечера будет ужин, там капустка, котлетка, всё, а нам хочется, чтобы это был праздник. А для них совместная эта трапеза. И мы договорились, что они будут совместно эту трапезу готовить, потому что это будут как бы дополнительные копеечки, все будут варить картошку, резать оливье. У нас координаторы, которые эти списки собирают говорят, это нужно делать только на сытый желудок, потому что 100 раз слюной истекаешь, пока читаешь, что они там хотят: брюшка сёмги, цыплёнка в картошке с укропом, с чесноком, а эти будут лепить пельмени, поэтому им нужно купить 7 кг муки и ещё чего-то. И маленький гостинец, буквально, шоколадка. На дому чуть проще, там с готовкой не получится, ну на дому мы ухватились за возможность благодаря нашим небольшим сладким гостиницам соцработники, помощники по уходу, школьники, студенты, где кто, 31-го — 30 декабря придут поздравить каждого с песнями, с колядками, обнимания, чаепитием и с вниманием. И как написали соцслужбы: с элементами костюма снегурочки. Видимо, это будет что-то очень интересное.

Василий Рулинский:

— Чиновничий язык.

Елизавета Олескина:

— Потому что у нас целый костюм да ещё и на всех, кто побежит поздравлять... Видимо, будет много дождя, ещё чего-то.

Василий Рулинский:

— Елизавета, как присоединиться-то? В этом году? Акция идёт каждый год? Как присоединиться?

Елизавета Олескина:

— Здесь, как водится, много вариантов, из-за того, что ковидные ограничения, мы не повезём продукты через всю страну, мы закупаем это на местах, поэтому, конечно, мы ищем ресурсы, деньги на то, чтобы мы смогли, чтобы у всех случились пельмени, кто-то будет делать какие-то самодельные голубцы, в Бурятии написали, что у них будут манты, «база, поза», в общем, много чего числится, не все слова я знаю. Для этого мы ищем деньги, сумма минимальная, на одного человека, мне кажется, чашка кофе дороже, мы рассчитываем, что мы в 200 рублей должны уложить оплату праздничного стола, подарков, мандаринов, мишуры, в регионах пытаются, на одного человека.

Василий Рулинский:

— Это нужно делать с помощью SMS или ещё сайт?

Елизавета Олескина:

— На сайте, наверное, будет удобнее зайти, на сайте вот как раз кампания большая начнётся, сейчас там разные текущие другие сборы: старикам.org ну или по названию «Старость в радость» в поисковой строке, мы будем первые и собственно, единственные. А ещё можно присоединяться к поездкам, поездки обязательно будут.

Василий Рулинский:

— Волонтёрские?

Елизавета Олескина:

— Да, да, если какого-то чудовищного карантина не случится, мы надеемся, что его не будет, то тогда мы будем поздравлять, естественно, и в регионах, поэтому ждём регионы, кто нас слышит, приходить и, может быть, вы сможете прийти не в элементах костюма Снегурочки, а прямо как настоящий Дед Мороз с мешком поздравлять в Москве. И кто не сможет поехать, мы будем очень рады, если вы станете внуком по переписке, то есть выберете пожилого человека, который будет постоянно переписываться с вами, а вы с ним. Стать внуком по переписке или хотя бы, например, отправить поздравительную открытку с Новым годом, с Рождеством или с днём рождения. Потому что я до сих пор помню, вот у нас есть большая программа «Переписка, открытки», когда пожилой человек, который живёт где-то в сельском доме престарелых или дома, уже очень давно никого не видел, и вдруг на юбилей или на день рождения почтальон принёс целый ворох открыток, которые все к нему обращены: уважаемая Антонина Петровна, и у него даже статус повышается, он эти открытки будет всем показывать. И мне кажется, это очень важно.

Василий Рулинский:

— Эта программа «Делатели» на Радио ВЕРА, в студии Тутта Ларсен

Тутта Ларсен:

— И Василий Рулинский.

Василий Рулинский:

— У нас в студии Лиза Олескина директор фонда «Старость в радость», если у вас есть желание поддержать работу фонда, это можно сделать, отправиы на короткий номер 3443 текст бабушка пробел и написать сумму. Например, бабушка пробел 300. Лиза, вот мы сейчас сказали, поговорили сейчас вот про этот чиновничий особый язык, про элементы костюма Снегурочки, да? Я так понимаю, что у тебя был путь, когда ты шла от волонтерской организации и такого энтузиазма, живого желания помочь людям конкретным, перешла к каким-то системным решениям, пониманию, что системные решения нужны в стране. И вот этот подход попыталась транслировать и донести его до органов власти. И столкнулась, я так понимаю, с чиновничьей машиной. С этой машиной управления государством. Это, наверное, было всё-таки непросто. Чиновничий язык он особый. Я в одном твоем интервью читал, что одна чиновница даже, как ты сказала, не понимала даже потребности людей пожилых. То, что, например, социальный работник в выходные не приходит, и это самое страшное время для пожилых людей. Она просто этого не знала. Я сейчас задам вопрос не самый простой, наверное, а вот это бесчувствие, которое часто у чиновников есть, которое скрывается за этими формальными фразами, оно откуда вообще?

Елизавета Олескина:

— Понимаешь, сложно опять — они и мы. Само слово чиновник имеет определённые коннотации, все себе представляют довольно чёткий и понятный образ. Но именно потому, что на нашем пути встречались чиновники минимально похожие на чиновника по фольклору и легендам, а вполне себе горящие, ищущие решения, тоже хотящие помогать люди, наверное, мы смогли... Ни в коем случае мы не ушли от конкретной помощи, мы этим живём, то есть конкретная помощь — это основное наше, но то, что мы смогли понять, что некоторые вещи нельзя решить силами фонда. Мы можем пытаться собрать все ресурсы мира, но все равно мы не закроем, например, проблему отсутствия ухода на дому. Это слишком много людей, мы не сможем сами оплатить персонал во все дома престарелых или в ПНИ, где его дико не хватает. Мы не сможем по всей стране открыть дневные центры, очевидно, что это должно быть системное решение. Поэтому да, мы очень много сил и времени тратили на то, чтобы, посмотрев весь имеющийся опыт российский и зарубежный уже, наши попытки это изменить, пытались это транслировать, и удивительно, но быстрее всего отзывались как раз региональные чиновники, которые видели, сколько мы им помогаем, как мы знаем, и как на их глазах меняется жизнь пожилых людей, которых они тоже видели. Там министр соцзащиты Тверской области вот выезжала в дом престарелых и говорит: у них там глаза горят, они там гуляют, спасибо. И через какое-то время, как раз это был 14-й год, или 15-й, они взяли на свой бюджет персонал, который мы оплачивали, вот в этих интернатах, потому что они поняли, что это действительно им нужно, иначе просто нельзя. Поэтому я всегда за сложные пути в плане того, что нет кого-то одной стороны и другой, одна сторона пробивает другую. Нет, в процессе все друг к другу притираются и понимают резоны и основания действия обеих сторон. Да, все слова, которые многие думают о чиновниках, даже обсуждать не надо. Но не видя людей в тех, кому мы помогаем, не видя людей в тех кто в эту помощь вовлечен, те же самые работники, сотрудники министерства, чиновники, мы лишаем себя возможности сделать эту помощь человеческой и качественной. Мы все люди, какие бы мы ни были, на какой бы позиции мы ни были.

Тутта Ларсен:

— Что бы ты посоветовала сейчас людям, у которых пожилые родители, и вполне очевидно, что в достаточно близкой перспективе им придётся иметь дело с немощью, с какими-то болезнями, с тем что раньше у нас чиновно-посконно, даже не знаю как, формально очень называлось «возраст дожития», это ужасное словосочетание, но тем не менее объективно, что рано или поздно у нас у всех на руках будут старенькие родители. Что нам с этим делать? Как нам обеспечить их старость всем, что ты сегодня озвучиваешь, что им так необходимо? Потому что даже если у нас достаточно денег, чтобы у них была сиделка и уход, ясно, очевидно, что этого недостаточно.

Елизавета Олескина:

— Ну чтобы совсем страшно к концу передачи всем нашим слушателям не стало, то первое, что можно посоветовать — это не бояться и понимать, что они не одни, и они не первые на пути. И жизнь даже в очень пожилом возрасте, даже обременённая кучей немощи, полна, прекрасна, и их пожилые близкие могут радоваться так, как они не могли радоваться ни в юности, ни другое время. Я очень люблю, по памяти приведу цитату митрополита Антония Сурожского, у него есть очень много размышлений на тему старости. И как раз один из моментов о ценности старости был про любовь, что в пожилом возрасте, боюсь соврать, пожилая бабушка, кажется, самого митрополита Антония говорила, зачем же я нужна, я даже уже посуду помыть нормально не могу. На что митрополит Антоний ответил, что ты самая лучшая для меня бабушка. И то, что ты мне даешь — это любовь, никто другой мне просто дать не может. И то приятие, с которым ты меня учишь, никто другой бы меня этому не научил. Старость обнажает человеческие моменты, чувства, любви, служение, которые ни другой возраст, ни другая работа, ни суета не могут дать. Понятно, что это нелёгкий процесс, я понимаю, насколько мучаются и беспомощны семьи, где есть люди с деменцией, это как личность стирается ластиком, потому что мама не узнает и жалуется, это мучительно тяжело, без помощи, без системы, которая будет поддерживать такие семьи, действительно не справиться. А успеет ли эта помощь? Система долговременного ухода, иная помощь, когда такая ситуация в конкретной семье такая беда случится, это же долго, я не могу сказать. С одной стороны, как общество, несмотря на всё, пытаться пробивать, чтобы скорее эта помощь случилась, потому что все равно же происходит всё по запросу общества. Поэтому понимать, что это должно быть, что это нормально, что эта помощь должна быть гарантирована каждому. Второе. Понимать, что самое главное, самое ценное — это знание. Нужно прежде всего получить знания, как ухаживать, куда обратиться за психологической поддержкой, и о том, что это нормально, потому что сгореть самому ухаживая или умереть раньше, чем тот, за кем ты ухаживаешь, это не подвиг, а это безответственность, потому что человек-то останется без тебя. Причём представляете, какое мучение прошел член семьи, который слёг и который понимает, что он даже уже помочь не может своей маме или кому-то ещё. Это вопрос о том, что система не работала и не работает. Поэтому понимать, что ты не один, есть много фондов, которые помогут, помогут сориентироваться, помогут получить то, что можно получить от государства, это тоже достаточно много, средства ухода, оборудование, помогут получить недостающее. И дальше уже в зависимости от ситуации смотреть, какая помощь нужна, в том числе психологическая поддержка есть онлайн. Я думаю, наши слушатели уже имеют возможности в интернете, там есть много форумов и чатов, где люди собираются, просто объединённые общей бедой, пытаются друг друга поддержать. Причём мой любимый, по-моему, он называется группа родственников, больных Альцгеймером. Так как помощи предельно мало и со стороны здравоохранения, и со стороны соцслужбы, потому что соцслужба не имеет ресурсов помогать в тех регионах, где нет пилота. И когда ты читаешь, как, например, прекрасная дочка, которая пишет: вот сегодня за 3 часа ночи я уже опупела настолько, что все что могу, это поделиться с вами, дорогими одногруппниками тем, какие приключения выпали на мой день вчера. Я искала столовую ложку, чтобы маме чего-то накапать, обнаружила, что ложка аккуратно привязана к новогодней ёлке, потому что, видимо, ассоциировалась со звездой, которая должна быть на ёлке. Пошла искать свои тапочки, нашла их аккуратно выглаженными, постиранными, сложенными мне под подушку. Понятно, что она пишет от боли, но то, насколько великие наши родственники и семьи, могут быть и стёбными, и могут своей болью облегчить боль других, потому что тебе пишут: ой, у нас также, ой...

Василий Рулинский:

— Взаимная поддержка такая.

Елизавета Олескина:

— Да. Пока не будет системы, которая даст возможность со стороны государства, всё, что у нас есть — это возможность браться за руки и пытаться помочь друг другу.

Василий Рулинский:

—Лиза, у меня вопрос, он, если честно, у меня достаточно давно беспокоит, и я им задаюсь. Вот есть целая группа людей, и мне кажется, их даже очень много среди православных людей, которые считают таким образом. Вот я пришел помогать, я помогаю, я делаю свое конкретное дело, я этому человеку помогаю, а вся страна, даже нет, весь город, или весь этот район — это, грубо говоря, не моя зона ответственности. Я такой весь маленький, смиренный, кроткий, я только одному помогу, и то плохо помогу. Зачем мне думать о чем-то ещё? Ты показываешь пример того, что ты пришла тоже помогать, будучи тоже верующим человеком, но вокруг этого дела объединила очень много людей. И сейчас систему фактически заставила работать в направлении улучшения жизни пожилых людей. Появилась система долговременного ухода. Ты участвовала в запуске многих системных изменений в нашей стране, которые сейчас реализуются. Объясни, пожалуйста, почему ты пошла именно этим путём? И насколько вообще возможно для человека православного двигаться в сторону изменения системы?

Елизавета Олескина:

— Я могу ответить очень коротко: на всех этапах помощи мы видели конкретных людей, конкретных страдающих людей, которым мы хотели облегчить жизнь. И таких людей, даже тех, кого мы уже знали, и о ком мы уже знали, что они в соседнем доме, через улицу, когда сотрудники центра на дому говорили: да вот, что вы 65-ти людям оплачиваете сиделок, а у нас таких ещё 400, и теперь им ещё обиднее будет, потому что они не дождутся, не доживут. Очевидно, что для того, чтобы помочь этим конкретным людям, нам нужно было как угодно, но добиться для них помощи. И так как инструмент просто сбора денег здесь бы не сработал, потому что очень много на что мы собираем денег добрых людей, но нам важно, всё, что может делать государство, чтобы оно делало. Поэтому мы и бились, и бьемся за абсолютно конкретных людей, без каких-то общих теорий.

Василий Рулинский:

— Ну грубо говоря, только если вы с ними познакомились в конкретных регионах, вот только за это бьётесь или вы всё-таки бьётесь и за другие регионы?

Елизавета Олескина:

— Не обязательно быть знакомым человеком, чтобы знать. Когда, например, в регионе, я любила этим заниматься, за минуту смотрю перечень услуг, которые социальные службы предоставляют на дому. Я спрашиваю: у вас помощь на дому? Они говорят: да. Ну и прекрасно, всем желаем. Я смотрю, а там есть услуги, которые оказываются людям, платно в том числе, и как часто. И вот я, например, смотрю. Помощь в смене подгузника, извините. Два раза в неделю. Дальше можно не читать. Или мой любимый пример: Топка печи. Два раза в неделю. Я говорю: а зимой? Они говорят: ну и зимой. Я понимаю, что на дому в этом регионе нет помощи. Потому что люди там замерзают и умирают, мне не надо их знать в лицо, чтобы быть абсолютно в этом уверенной, и делать всё, чтобы это изменилось. Если это можно изменить на уровне региона, то на уровне региона, если нет, то биться столько, сколько мы сможем.

Тутта Ларсен:

— Вообще жутко, конечно, это слышать. Топка печи два раза в неделю зимой.

Елизавета Олескина:

— Но её нету, значит.

Тутта Ларсен:

— Да, но кто-то же этот норматив когда-то написал?

Елизавета Олескина:

— Опять же того, что исторически считалось, что на дому людям нужно только принести продукты, остальное — это просто кивок в сторону веяний времени.

Тутта Ларсен:

— Ну, в общем, теперь, усилиями хрупкой девушки Лизы Олескиной и твоих соратников то, что сложилось исторически, перестаёт складываться так, и какая-то новая история, надеюсь пишется.

Елизавета Олескина:

— Да, спасибо, всегда приятно себя как-то переоценить, но мы понимаем, что мы просто часть общего тренда. Люди хотят другую старость, люди хотят себе другую старость, своим близким, для того, чтобы это случилось, нужно чтобы что-то изменилось сейчас. Да, мы тоже бьем в эту точку, мы тоже поливаем пенёчек, там цветочки постепенно растут, но с нами или без нас, это бы тоже случилось. То есть не думаем, что мы в этом плане пуп земли. Но мы честно делаем всё, что можем.

Тутта Ларсен:

— Спасибо вам огромное за это.

Василий Рулинский:

— Лиза, у тебя супруг тоже волонтёр, я так понимаю, что вы познакомились благодаря фонду? И непосредственно в деятельности по помощи пожилым?

Елизавета Олескина:

— Да.

Василий Рулинский:

— А он вообще тебя видит иногда дома?

Елизавета Олескина:

— Безусловно, и видит, и если что ... Если ты хочешь меня спросить: варю ли я борщ? Изредка. Борщ можно варить большую кастрюлю и есть несколько дней.

Василий Рулинский:

— Это уже такие секреты хозяйские.

Елизавета Олескина:

— Понимаешь, я отвечу, наверное, так, чтобы мочь делать то, что ты делаешь, ты должен не лукавить перед самим собой, поэтому, если я понимаю, что у меня есть дети, слава Богу, у меня есть дети, я должна дать им все, что я должна им дать как мама, и если я буду сильно урезать эту часть жизни, то очевидно, что та часть жизни, которая касается моей работы, тоже не будет успешной, я тоже меньше смогу. Да, это сложно, пытаться как-то совместить и найти время на всё, ну, наверное, для этого мы существуем, и живём, чтобы попытаться успеть и сделать всё, что мы должны сделать.

Василий Рулинский:

— Спасибо большое.

Тутта Ларсен:

— Елизавета Олескина, директор фонда «Старость в радость» сегодня была с нами в проекте делать или.

Василий Рулинский:

— Если у вас есть желание помочь этому фонду, то это можно сделать с помощью SMS, перевести на номер 3443, слово, нужно написать бабушка, поставить пробел и написать сумму. Например, бабушка пробел 300. Спасибо большое за то, что ты делаешь, дорогая Лиза, Бог тебе в помощь. Это была программа «Делатели» на Радио ВЕРА.

Елизавета Олескина:

— Спасибо огромное.

---

Все выпуски программы Делатели

• «Фонд «Жизнь как Чудо». Наталья Дмитриевская, Анастасия Черепанова
• «Социальное служение в регионах боевых действий». Наталья Кульева
• «Церковь и социальное служение». Прот. Михаил Потокин