Поделиться
Нашей собеседницей была директор благотворительного фонда «Яркая жизнь», член совета по добровольчеству Санкт-Петербурга Анна Шатрова.
Наша гостья рассказала, как она пришла к созданию собственного фонда по поддержке одиноких пожилых людей, детей-сирот и людей с тяжелыми заболеваниями, каким образом содействует развитию волонтёрского движения, и как каждый желающий может использовать свои таланты, способности и увлечения с пользой для тех, кто нуждается в помощи.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона — Константин Мацан. На связи сегодня с нами и с вами — Анна Шатрова, директор благотворительного фонда «Яркая жизнь», член Совета по добровольчеству Санкт-Петербурга. Добрый вечер!
А. Шатрова:
— Здравствуйте!
К. Мацан:
— Поговорим сегодня о вашем фонде — никогда не лишне говорить о таких благотворительных проектах, и мы на Радио ВЕРА постоянно к этой теме обращаемся с разных сторон... И поэтому никогда не устаем!
Ваш фонд — «Яркая жизнь». Уже само название интригует! Откуда оно взялось?
А. Шатрова:
— Взялось оно, наверное, знаете, с детской мечты — сделать жизнь каждого человека, который попал в беду, который нуждается, чуть ярче, чуть счастливее, и улучшить — тем самым подарить любовь, заботу...
К. Мацан:
— Это очень интересная, да, постановка вопроса — принести яркую жизнь. Она такая очень красивая, в чем-то такая, действительно, очень захватывающе-лиричная... И если смотреть сайт Вашего фонда, то понимаешь, что его деятельность очень широкая — это помощь детям, сиротам, людям с ограниченными возможностями, старикам в том числе...
И тут мы каждый раз приходим к вопросу... Есть разные фонды. Одни — которые за такую очень узкую адресную специализацию: вот мы помогаем только людям с таким диагнозом, но зато мы глубоко в этой теме, вплоть до того, что знаем, из чего собираются те или иные медицинские аппараты, и знаем, в какой стране и в каком месте покупаются для них вот микросхемы — и мы все это делаем... А другой подход — это вот такая помощь по широкому спектру, по широкому профилю. Вот с чем связан ваш выбор?
А. Шатрова:
— Ну вы знаете, на самом деле все началось... Еще с самого начала, до основания фонда, я занималась волонтерской деятельностью, ухаживала за детками-отказниками в больницах, и уже занималась этим достаточно плотно несколько лет...
На тот момент мой будущий супруг Филипп — у него сердце было расположено к пожилым людям. Он уже знал там своих бабушек-соседок, знал нескольких бабушек на районе вот, и у него сердце больше лежало к пожилым людям.
И когда мы основали фонд, то как-то у нас сразу так и получилось, что мы хотим в нашем фонде объединить несколько направлений помощи — и детям, и пожилым людям. Потому что, в принципе, мы понимаем, что каждый имеет право получить помощь, когда она ему необходима, и каждый имеет право оказать помощь, когда его сердце горит этим, да, и хочет протянуть руку помощи, поэтому...
Вот с 2011 года у нас сразу было несколько направлений. Нас некоторые отговаривали от этого...
К. Мацан:
— Почему?
А. Шатрова:
— Ну вот как раз-таки, что лучше взять... выбрать одно направление и быть в нем максимально глубоко... Но хочу сказать, что ни в коем случае это не отменяет нашей профессиональности, да — мы тоже уже за 12 лет нырнули достаточно глубоко в нашу помощь, в направления нашей деятельности... Ну вот остались на своем — и не пожалели...
К. Мацан:
— А вот смотрите, за эти 12 лет... Вы сказали, что глубоко нырнули, и это не вызывает никаких сомнений... А что вы увидели в этой теме, в самой профессии помощи — чего-то такого, что не видно нам со стороны, кто глубоко в тему не погружен? О чем мы не подозреваем, что такого, может быть, не очевидного в этой работе присутствует?
А. Шатрова:
— Вы знаете, раньше вот благотворительность воспринималась в принципе как... ну вот два притопа — три прихлопа, съездить там шарики подарить в детский дом и уехать...
На самом деле, это глубокая системная работа, за которой стоит колоссальный труд. Он, во-первых, очень такой эмоциональный — потому что ты постоянно сталкиваешься с болью людей, с трудностями, с запросами... Плюс много, на самом деле, каких-то таких моментов непростых — где-то юридических, где-то тактических, вот...
И понимаешь, что именно через вот эту любовь, заботу, где-то терпение, да —ты можешь проявить любовь к своему городу, к своему обществу... И уже благотворительность — она стала более системной, она стала более профессиональной, с участием различных специалистов — психологов, юристов и так далее. Это не просто — приехал, ручкой помахал и уехал. За каждым направлением — это огромная документация, это труд поиска людей, это мотивация этих людей, да, и так далее, и так далее...
К. Мацан:
— Вот смотрите, действительно уже давно люди, которые глубоко погружены в благотворительность, вот с разной степенью категоричности говорят о том, что такая форма участия, как приехать в детский дом, устроить праздник, попеть песни под гитару, подарить подарки и уехать — это не то, что можно счесть эффективной помощью. Это вообще в принципе не про помощь. И вот дальше вопрос — в степени категоричности и неприятия этого.
Я встречал мнение, что это в принципе не нужно делать, это вредно для детей в детском доме. Потому что получается, что ребенок в детском доме за год получает больше праздников и подарков, чем ребенок в семье обычной. Потому что одни приехали подарили, другие приехали подарили — это в каком-то смысле только портит ребенка. Ребенка можно испортить — любой родитель об этом знает.
Другая точка зрения — что да, это не является какой-то достаточной помощью; но и эту форму тоже нельзя исключать. Если у человека сердце лежит к тому, чтобы просто приехать раз в месяц песни под гитару попеть — то, ну, плохого в этом нет, пусть приедет лучше. А потом, может быть, глядишь — и глубже в это войдет... Вот что Вы об этом думаете?
А. Шатрова:
— Я полностью разделяю эту позицию. У нас даже есть такой подход в наставничестве — что мы предупреждаем, что те люди, которые хотят волонтерить в детском доме, вести наставническую работу — что эти люди должны десять раз подумать, готовы ли они на это. Потому что это требует определенной степени посвященности.
Плюс мы за то, чтобы выстраивались дружеские наставнические отношения. У нас вот есть команда, которая уже там на протяжении пяти лет, например, ездит к ребятам — они видят, как ребята растут, как ребята меняются — и уже, естественно, и степень доверия, и восприятие волонтеров — оно совсем другое.
Мы периодически приглашаем, действительно, людей, которые как специалисты могли бы что-то провести — мастер-класс, или тренировку, или что-то такое погружающее, например, в профессию.
Но мы, конечно, за то, чтобы люди больше вели какую-то постоянную наставническую работу. Либо, если мы понимаем, что человек по времени, например, не слишком готов — то мы его лучше перенаправим к пожилым людям. Пообщаемся с ним, да... Потому что бабушки в этом плане более... они готовы со всеми пообщаться, им не обязательно привязываться к какому-то одному конкретному человеку.
Хотя действительно здесь тоже есть у нас такие дружеские связи, когда кто-то из волонтеров... Мы за то, чтобы они прикреплялись, да, там, например, к бабушке, и постоянно кто-то с кем-то дружил. Они более открытые, для них эта текучка какая-то, смена людей — она не так болезненна, как для детей...
К. Мацан:
— Про бабушек еще поговорим отдельно, я надеюсь... Пока про детей хочу спросить. Вот это выражение «наставническая работа». Что в нее входит на практике? Вот если нас сейчас слушает, например, человек, и задумывается: вот я бы тоже, может быть, поучаствовал в чем-то таком... Вот что должно по-настоящему в такую работу входить волонтерскую, чтобы она была глубокой, эффективной и не наносила, не знаю... вреда?
А. Шатрова:
— Ну вы знаете, во-первых, желание, да. Когда есть желание, чему-то можно где-то и подучиться. Во-вторых, постоянство — желание и верность делу, постоянство — это очень приветствуется.
Работа в том заключается, например... Какие-то бытовые навыки. Иногда, часто дети не приспособлены к тому, что можно самим помыть посуду — потому что они привыкли, что за них, например там, моют посуду. Или мы можем вместе что-то приготовить. Например, у нас ребята очень любят лепить пельмени, резать салаты. Говорим про какие-то традиции, про ценности, про взаимодействие между друг другом — потому что это достаточно иногда сложные моменты в самом учреждении, да, могут быть.
И как раз-таки, знаете, ребята — они поначалу очень проверяют: могут они доверять — нет, могут дружить или нет. У нас так — старший друг, который может что-то подсказать, да: вот в будущем лучше делать так, так, так... Там обсуждаем какие-то темы — дружба, прощение там; кто постарше, например —планирование бюджета, и так далее.
Потому что, конечно, мы столкнулись с вопросом — когда ребята вот становятся выпускниками... Есть те, кто вот прямо самостоятельно приспособились — прекрасные истории, завели семьи там, лучшие сотрудники... А есть, к сожалению, и те, кто не смог вот встать на ноги... И кто до сих пор там, спустя 5-7 лет, обращаются за поддержкой. Мы помогаем, поддерживаем. Но вот не всегда готовы к самостоятельности...
Это знаете, как младшему брату, младшей сестре, которому ты помогаешь как-то в жизни встать на ноги. Ты рядом и ты готов поддержать его — в учебе, в каких-то его, не знаю, спортивных достижениях, в налаживании дружбы...
К. Мацан:
— А с какими трудностями сталкивается выпускник детского дома, выходя сегодня в мир? Вот ему исполнилось 18 лет, и если я правильно понимаю, если здоровье позволяет — то вот он выходит во взрослую жизнь и... что ждет его?
А. Шатрова:
— Вы знаете, им очень сложно самим принимать решение. Они привыкли, к сожалению... Ну, так устроена система, что все решают за них. Что у них иногда нет права выбора, права голоса. Вот что дали на обед — то ты и ешь; что дали надеть — то ты надеваешь; что сказали учить — то ты и учишь. Они часто, на самом деле, не знают, чего они хотят, кем они хотят быть, с кем они хотят быть. Где-то очень доверчивые, где-то — очень закрытые. Вот в вопросах коммуникаций и принятия решений, плюс взять ответственность, да... Многие сталкиваются с тем, например, что у них копится задолженность по квартплате, да, вот трудность с распределением финансов. Потом, например, получили финансы — по достижении там какого-то срока, да, своего возраста, не могут правильно распределить. У нас были случаи, когда ребята просто спускали деньги за три дня. Потом ты пытаешься как-то помочь им встать, но это прямо такой очень сложный, кропотливый процесс...
И вот как раз-таки наставническая работа — она подводит к тому, что когда ребята выходят во взрослую жизнь, у них все равно есть какие-то люди, опорные точки, куда они могут прийти, позвонить, как-то обратиться за каким-то советом вот...
К. Мацан:
— Анна Шатрова, директор благотворительного фонда «Яркая жизнь», сегодня с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер». Ну еще поговорим о разных направлениях конкретных работы фонда и проектах...
Но вот очень хочу спросить про приложение «Хочу помочь». Такое не самое, может быть, обычное начинание — приложение, которое аккумулирует в себе информацию разных фондов, и где вот можно помочь буквально за несколько кликов. Из чего выросла эта идея, в чем она заключается, и какой может быть помощь в эти несколько кликов?
А. Шатрова:
— Вы знаете, идея родилась вообще на кухне, с друзьями, с нашей командой...
К. Мацан:
— Как и все лучшие идеи рождаются в хорошей дружеской компании...
А. Шатрова:
— Да...
К. Мацан:
— На кухне...
А. Шатрова:
— Да, это точно... В 2017 году мы выиграли с этим проектом президентский грант. Почему мы придумали этот проект, его создали... Вы знаете, ты же не только заинтересован в том, чтобы твоя организация развивалась. Ты заинтересован в том, чтобы в принципе вот этот некоммерческий сектор, и социальные вопросы — они решались как можно быстрее и качественнее. И было большое желание поддержать коллег. Там с Санкт-Петербурга мы начали, потом уже сейчас есть и в регионах... И чтобы человек мог выбрать, кому он хочет помочь.
Например, сегодня у меня есть вещи, и я хочу их передать какой-то организации, да; там, например, на следующей неделе я хочу помочь животным, да — я могу поддержать какой-то проект с животными; и так далее, и так далее. Плюс помощь, она может быть... Это же не всегда только про финансы, и не всегда только про быть конкретным волонтером. Ты можешь оказать какую-то профессиональную поддержку.
Например, есть такое понятие «волонтерство pro bono» — когда ты помогаешь своими профессиональными навыками. Например, если ты дизайнер, ты можешь увидеть отклики от других фондов — например, кому нужен дизайнер, чтобы сделать там какой-то макет — и ты профессионально помогаешь. Или фотограф, или парикмахер — например, у нас были проекты как раз-таки, что нужны были парикмахеры, чтобы подстричь людей, которые вот бездомные...
И мы создали это приложение, объединили разные организации, разные виды помощи — вот в 22-м году мы обновили это приложение, перезапустили его. И сейчас у нас уже есть 29 благотворительных организаций, которые находятся в этом приложении, которые могут разместить свои проекты, заявки, новости. И из разных городов России — Сургут, Дальний Восток, Санкт-Петербург, Москва, Ижевск... И так далее, и так далее.
Вот такое направление развития культуры благотворительности — оно у нас появилось в 17-м году, это наше такое четвертое направление, мы его тоже очень любим, и оно позволяет объединить людей разных возрастов, разных профессий, из разных городов — для того, чтобы сделать этот мир лучше. У нас, знаете, есть такой слоган — «Вместе поможем быстрее». Вот как раз-таки объединяем через это приложение разные фонды, разные города, и стараемся ответить на нужду...
К. Мацан:
— Мне кажется, это такой любопытный пример. Может, не очень характерный вообще для современного мира. Когда конкуренция не присутствует, как бы отступает на задний план, а вот кооперация и взаимная поддержка, казалось бы, людей, которые, грубо говоря, на одной поляне работают, выступает на первый план...
Вот такое невозможно себе представить в бизнесе, например. А вот в благотворительном секторе, в некоммерческом секторе такое, оказывается, работает — и это очень отрадно.
Но а при этом вот Вы общаетесь с коллегами — там действительно нет какой-то конкуренции взаимной, не знаю? Какой-то... ну, не зависти, наверное, но ощущения того, что вот там... мы друг другу мешаем; или — лучше мы сделаем, никому доверять не будем?
А. Шатрова:
— Ну вы знаете, есть, например, фонды, которые уже такие «динозавры», можно так назвать — которые давно, которые имеют большой опыт, да... Например, у нас в Санкт-Петербурге это и «Ночлежка», и «AdVita», и «Антон тут рядом»... И уже, например, мы тоже для кого-то являемся таким фондом с 12-летней историей — молодые фонды могут обратиться за советом...
И мы смотрим друг на друга — ну на самом деле, друг у друга учимся, потому что мы такие, знаете... ледоколы где-то. Мы прямо идем вот как ледокол, проламываем где-то недоверие, где-то пренебрежение, где-то скептицизм... Вот прямо такие ледоколы. И я думаю как раз-таки, когда мы так выстроимся один за другим, мы вот этот лед как раз-таки можем хорошо проломить для того, чтобы было лучше...
К. Мацан:
— Ну вот интересная метафора ледокола... Вот Вы говорите, что преодолеваете иногда скептицизм, иногда пренебрежение... А с чьей стороны это возникает? Со стороны общества, которое почему-то фондам не доверяет? Со стороны государства, которое не всегда готово, не знаю... услышать, поддержать и как-то войти в кооперацию, взаимодействие?
А. Шатрова:
— Вы знаете, больше со стороны людей, к сожалению. Очень много мошенников. И в последнее время прямо действительно людям нужно быть начеку, да — проверять информацию обязательно... Обязательно проверять информацию! Буквально там совсем недавно у моей подруги украли ее страницу, разместили пост, что дочку сбила машина... И близкие друзья — они перевели деньги, большие суммы...
И действительно, людям, прежде чем начинать сотрудничать с какими-то организациями, нужно все очень досконально проверить. Вот, и к сожалению, действительно вот эти мошенники, нечестные — они ложку дегтя, конечно, очень сильно добавляют...
А с государством, знаете... Здесь очень важно тоже доказать свою работу, тоже доказать свою прозрачность, доказать свою заинтересованность, профессионализм... Ну в принципе, как и всем, да — и бизнесу, и жертвователям, и волонтерам, и государству — некоммерческая организация должна все время, как сказать... держать свой статус! Быть прозрачной, быть максимально открытой. Быть информационно открытой. Быть очень аккуратной в работе с волонтерами, добровольцами — потому что это люди, которые добровольно, без оплаты хотят помогать...
Поэтому вот задача руководителя, на самом деле — вот быть таким... с командой. Организовывать так работу, быть таким прозрачным, честным и чистым — для того, чтобы вот каждый мог выбрать себе благотворительность по вкусу. Вот у меня есть уже такой слоган, тоже мой внутренний — что благотворительность может быть по вкусу каждому!
Вот печешь ты пирожки, тебе это нравится — здорово! Спеки пирожки для бабушек в доме престарелых. Есть у тебя там, не знаю, собака — вот сейчас появился волонтер прекрасный, у которого есть большая приятная собака, которая слепая, но с которой он хочет волонтерить — вот навещать у нас уже бабушек, и вот хочет сейчас по весне вот с этой собачкой с бабушками нашими гулять...
Вот пусть будет так, чтобы каждый человек мог выбрать то, что ему будет удобно, что будет его сердце подогревать, и он сможет помогать. Вот есть у тебя, например, Мария Степановна, твоя соседка, и ты знаешь, что ей тяжело — помоги ей. Помоги ей вынести мусор, хлебушек принести, и так далее...
К. Мацан:
— Вы говорите о разных формах волонтерства. Я встречал такое мнение, что вот просто куда-то перевести денежку, просто пожертвовать — это, конечно, хорошо для фонда, очень полезно. Но скажем так, для внутреннего мира человека, самого жертвователя, это такая еще наполовину благотворительность.
А вот что-то сделать там самому прийти — погулять вот с кем-то, где-то поприсутствовать лично, прямо затратить себя и время свое, может быть, оторвав себя от каких-то других дел — это вот дает совершенно другое ощущение погружения, и может быть, даже эффект... эффективности того, что ты делаешь... Вы с этим согласны?
А. Шатрова:
— Вы знаете, важна помощь и одна, и другая. Вот тут очень хорошо можно сказать про осознанность — вот если, например, человек жертвует... ну, предположим там, 100 рублей в какую-то благотворительную организацию, и делает это ежемесячно — и он понимает: вот я жертвую эти деньги, и я хочу решить проблему — там, на знаю — одиночества пожилых людей, да. И он, делая этот вклад, понимает, что он не просто там 100 рублей отправил, да, а он решает социальную проблему — ну, например, да, если он в это вкладывает такой смысл. Это потрясающе!
А если, например, человек просто хочет пожертвовать... Ну, например, мне ехать куда-то лень, или я понимаю, что посещать детский хоспис — это не для меня; но я буду поддерживать эту программу! И в этом плане как бы возможно... ну и не возможно, а действительно лучше поддержать фонд, да, чем ездить и себя морально как-то мучить. Если ты понимаешь, что волонтерство там — не для тебя, оно для тебя психологически тяжело, но твое сердце, оно на это откликается, да — то лучше поддержать, да, эту программу финансами, если сердце у тебя к этому лежит.
Естественно, если вот как раз-таки случается это соединение — когда и волонтер, и подопечный — они стыкуются, и происходит вот действительно такая магия добра... и бабушка, например, довольна волонтером, и человек выделил время там, приехал, помыл окна, и у них все сложилось, все хорошо... И действительно, это эмоционально как бы тоже очень здорово. Но можно ли сказать, что одно важнее другого? Я думаю, что нет...
К. Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер» — Анна Шатрова, директор благотворительного фонда «Яркая жизнь». Мы продолжим этот разговор, не переключайтесь.
К. Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается — еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан, на связи сегодня с нами и с вами в этом часе — Анна Шатрова, директор благотворительного фонда «Яркая жизнь», член Совета по добровольчеству Санкт-Петербурга. Мы продолжаем наш разговор... И после стольких слов о таком направлении вашего фонда, как помощь пожилым, давайте подробнее об этом поговорим.
Тот же вопрос у меня... У нас есть какое-то такое (ну, у нас — я имею в виду тех, кто со стороны смотрит на, допустим, такую вещь, как помощь пожилым людям)... есть какие-то свои общие представления стереотипные. Что вот бабушка — она живет... или дедушка... живет одна... Может, как-то помочь... А с чем на практике сталкивается волонтер? Чего мы, если угодно, не подозреваем о том, что такое помощь пожилым людям?
А. Шатрова:
— Вы знаете, волонтер иногда не подозревает, что бабушка может быть капризной. Или дедушка, да, например. Или что может где-то быть критичным, где-то может не сразу взять трубку, не сразу открыть двери, вот перепроверить несколько раз — действительно ли ты волонтер этой благотворительной организации...
У них уже есть тоже свое такое определенное отношение. Плюс они стараются тоже максимально быть уверены в том, что это безопасно — это такой очень важный момент. Но они хотят общаться! Самое главное для пожилых людей, на самом деле — ну вот то, что я уже заметила за эти 12 лет — конечно, им нужна, важна и нужна наша поддержка. Например, продуктами мы помогаем пожилым людям. Или, например, в учреждениях концерты проводим, для дома престарелых...
Но для них очень важно именно внимание. Что про них не забыли, что ими кто-то интересуется, что молодежь — она все-таки обращает внимание, да. Что люди там могут прийти, например, со своими внуками... У нас даже есть волонтеры, которые, например, тоже взрослые уже, имеют своих внуков, но у них сердце расположено навещать, например, одинокого там пожилого человека, да...
И это такая связь поколений! И когда происходит такое общение, дружба — это очень здорово...
К. Мацан:
— Это очень интересно, что Вы говорите... Потому что мы часто слышим фразу, и в материалах на вашем сайте, например, она звучит в одном из видеороликов — что помощь бывает разная, что это может быть и финансовая помощь, и может быть какая-то символическая помощь. Это может быть просто внимание...
Иногда эта фраза воспринимается как такая фигура речи. И внутренне думаешь, что на самом деле продукты привезти, да, что-то материальное — это вот важно, и на самом деле, самое важное; ну а уж если нет такой возможности — ну хотя бы просто позвони, поговори по телефону с бабушкой...
А вот Вы сейчас рассказываете, что на самом деле отношение в каком-то смысле обратное, и когда мы говорим о том, что «просто внимание», просто провести время вместе с пожилым человеком, с ним погулять — это ничуть не менее ценная помощь, чем продукты... Которые, безусловно, необходимы...
Это как-то заставляет по-другому посмотреть на всю ситуацию, это очень интересно... А вот из того... Из тех 12 лет, которые Вы этим делом занимаетесь, наверняка было много встреч с разными людьми. Тем, кому Вы помогаете, тем, кто помогает... И вот как правило, человеческие истории остаются в сердце и согревают. Вот что Вы такого, может, самого в этом смысле теплого можете вспомнить? Какие встречи лично Вас поразили больше всего — с кем, в какой ситуации?
А. Шатрова:
— Ну Вы знаете, одна из таких вот жизненных историй, которая, конечно, очень сильно коснулась моего сердца — это у нас была (и есть) такая прекрасная девушка Даша, малышка — сейчас она уже не малышка... Мы оплачивали лечение Дарьи — у нее была онкология, участвовали в сборе средств. И несколько раз прямо действительно боролись за ее жизнь — потому что у нее была онкология несколько раз...
И после первого раза ее мама — она стала у нас сотрудником, членом команды фонда. Так заинтересовались они с дочкой волонтерской деятельностью! И потом случился опять у Даши рецидив — и мы снова боролись за ее жизнь... И вы знаете, вот для меня такая большая победа в том, что я знаю, что сейчас Даша — она уже взрослая девушка, она вышла замуж, она занимается производством свечей, у нее есть свой маленький бизнес!
И для меня вот это действительно такие вот судьбоносные встречи, которые... И мы смогли повлиять на жизнь Даши, да, ей помочь. Вот быть этими руками Бога, на самом деле — не побоюсь этой фразы — для нее на этой земле, чтобы помочь спасти ее жизнь. И при этом сейчас видеть, что она замужняя девушка, что она сейчас живет, наслаждается жизнью, она прекрасно поет, участвует в мероприятиях фонда...
У нас был один из наших благотворительных забегов тоже посвящен помощи Даше. И это на самом деле потрясающе, когда люди объединяются, бегут дистанции — 3, 5, 10 километров, разные компании, разные бизнес-структуры участвуют для того, чтобы спасти чью-то жизнь... Это ну вот... Это то, что меняет нашу жизнь!
К. Мацан:
— А со стариками какие самые яркие встречи были?
А. Шатрова:
— А со стариками... Ну вы знаете...
К. Мацан:
— Простите, я не знаю, слово «старики» приемлете ли Вы — его иногда считает кто-то, может быть, непочтительным, но я со всей почтительностью...
А. Шатрова:
— Вы знаете, есть же песня — «Дорогие мои старики»...
К. Мацан:
— Вот-вот!
А. Шатрова:
— И это действительно с любовью...У нас есть замечательный дедушка. Я его лично никогда не видела — наши волонтеры с ним встречались, общались. Но у него есть мой личный телефон, и он мне периодически звонит...
И у меня же все... записан его номер — Константин Григорьевич... И я знаю, что вот сейчас будет просто водопад добрых слов, водопад комплиментов, водопад, не знаю... Вот уже даже когда он звонит, я уже заочно радуюсь, потому что я понимаю, что сейчас вот будет такая поддержка колоссальная, которую, может быть, ты иногда от своих близких даже не получишь!
Он периодически, иногда к нам и в офис звонит. Позвонит, всех поблагодарит, так зарядит — а у нас в основном женский коллектив, все девочки такие вдохновленные, воодушевленные! Ну вот такой у нас есть дедушка, который нас бодрит... Ну, это из такого...
К. Мацан:
— Вы упомянули про одного из ваших волонтеров, у которого есть большая слепая собака. И Вы сказали, что вот он хочет гулять с ней и с пожилыми людьми. И вот меня так заинтересовало, зацепило слово «хочет». То есть, человек не просто реагирует на просьбу, не просто как-то вот его попросили — и он помогает, а это в каком-то смысле его инициатива, ему это надо. И я думаю, что таких волонтеров у вас немало.
Вот, может быть, среди них тоже какие-то примеры для Вас есть, которыми Вы бы хотели поделиться и которые так... не оставляют равнодушными? И вопрос в связи с этим: а как Вам кажется, вот что людьми движет? Из какой внутренней потребности человек хочет сам во что-то включиться?
А. Шатрова:
— Что ими движет... Ну в основном, я думаю, что как-то повлиять на этот мир. Вот много всего сейчас в мире сложного происходит, и я думаю, что у людей есть вот эта внутренняя потребность как-то повлиять на него — вот как я могу. Я, может быть, не могу решить каких-то глобальных проблем, на что-то повлиять; но я могу сделать то малое...
Вы знаете, у нас была цитата, которую мы пронесли через многие годы. Прекрасная женщина Хелен Келлер ее сказала вот: «Я не могу сделать всего. Но я не перестану делать то малое, что я могу». Да, и вот это вот — как раз-таки про благотворительность очень откликается.
Например, есть волонтеры, которые... У нас есть девушка — она бежала марафон, она собирала сейчас подарки к новому году; и, например, для нее было очень важно своей дочери показать вот эту благотворительность в ее жизни. Она вместе с дочкой покупала подарки для пожилых людей, она приехала к нам в офис. Дочка нарисовала картину для команды фонда, передала ее... И вот это...
Мне кажется, когда человек горит, другие люди — они априори видят этот свет. И вот как наша замечательная волонтерша Наталья, да — она вот этой волной добра накрывает свою дочь, да. ее уже как-то знакомит с добрыми делами, что есть пожилые люди, что важно к ним относиться с почтением, что ты можешь помочь, чем ты можешь — например, нарисовать рисунок, подписать открытку...
И вот сейчас про «подписать открытку». Периодически, несколько раз в год, у нас получаются такие коллаборации добра — у нас дети из детского дома подписывают открытки для наших подопечных бабушек и дедушек в доме престарелых. Конечно, это боль моего сердца — когда одни, кто находится в беде, помогают тем, кто тоже находится в беде...
Мне кажется, что задача нашего современного общества вот — встать между ними и протянуть наши две руки... Для того, чтобы мы могли помочь тем, что мы имеем — словами, временем, финансами и так далее...
К. Мацан:
— Анна Шатрова, директор благотворительного фонда «Яркая жизнь», сегодня с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер». Вы упомянули про благотворительный забег фонда «Яркая жизнь». Очень любопытная и необычная форма — хотя, слава Богу, благотворительные забеги, марафоны благотворительные — сегодня не редкость. Но вот я, например, до сих пор не разобрался, как это работает. Какая благотворительная выгода, польза из забега получается? Вот люди бегут — и что?
А. Шатрова:
— Люди бегут; они делают пожертвования в благотворительную организацию; потом, например, в день забега они получают свой стартовый номер... И это такая история о том, когда люди могут провести время с пользой для здоровья, и плюс с пользой для общества.
У нас очень любит бизнес наши забеги. Вот в этом году у нас уже состоится восьмой благотворительный забег. А в 22-м году у нас был и благотворительный забег в формате онлайн — люди из 25 городов бежали — и в формате офлайн...
Почему это у людей откликается? Знаете,... Иногда себя очень сложно замотивировать заниматься спортом. Но когда ты придаешь этому определенный смысл... У нас даже как-то были такие девизы — мы собирали на лечение детей, и мы делали плакаты «Беги ради Маши... Тани...» — тех детей, кому мы помогали... Беги ради тех, кто не может бежать!
И вот каждый шаг — он имеет смысл. У нас даже было такое, когда была пандемия — забег вообще был в формате онлайн. Люди из разных стран принимали участие, и мы плюсовали их километры, которые они пробежали. Они присылали нам скриншоты со своих приложений, да — например, кто-то пробежал там 10 км, кто-то пробежал 5 км там за месяц... И мы это все плюсовали. Они тоже делали благотворительные взносы. Это такой бег со смыслом...
Плюс последний раз мы даже сделали пешую дистанцию — для тех, кто хочет присоединиться, но, например, по состоянию здоровья не может бежать. Делали и пешую дистанцию... Кто-то и с палками выходил на такую пешую прогулку. Плюс у нас есть детский забег. Это такое яркое событие городское, всероссийское уже — мы сейчас все равно объединяем города... Что мы занимаемся спортом не только с пользой для себя, для своего здоровья, но и с пользой для другого человека...
К. Мацан:
— Спасибо, теперь я понимаю, как это работает. Теперь тоже все, кому мотивации не хватало бежать, могут бежать со смыслом...
Вот мы сегодня с Вами много говорим, понятное дело, о волонтерстве... А как Вам кажется... Вот задам вопрос, может быть, такой, ну, непростой — в том смысле что... А может ли человек быть вот не готовым к работе волонтером? Может ли человек... То есть, нужны ли какие-то качества обязательные, которых у человека может не быть, например? И вот он, может быть, хочет как-то поучаствовать — но вы понимаете, что там... это не его; или что вот, не знаю... грубо говоря там, к детям такого человека пускать нельзя, например — не то что он плохой, а потому что вот...
Я почему об этом спрашиваю... Потому что меня в свое время поразило, как протоиерей Александр Ткаченко, Ваш земляк из Санкт-Петербурга, создатель первого в России детского хосписа, в одном интервью сказал, что... Ну, правда, речь шла именно о хосписе, а это очень специфическая история... Но у него была такая мысль, что иногда одной любви недостаточно. Вот человек приходит на любви, хочет помочь, хочет здесь быть — но руководитель опытный понимает, что он не готов. Не потому что человек плохой, а потому что он не готов сейчас. Одного намерения хорошего мало. Может, нужно время как-то подрасти, что-то узнать, чему-то научиться — и тогда приходить... Вот вы с чем-то похожим сталкиваетесь?
А. Шатрова:
— Да, сталкиваемся. Плюс я разделяю ту точку зрения... Но тут важно действительно... В специализированное учреждение нужно иметь несколько качеств. Во-первых, быть психологически готовым к этому — к тому, что ты увидишь, с чем ты столкнешься, что ты можешь столкнуться со смертью, например — вот был человек, которому ты помогал, и больше его нет...
Вот мой волонтерский опыт самый первый — он как раз-таки был такой. Я ухаживала за ребенком в больнице, отказником, совсем там маленький грудничок... И потом там узнаю, через несколько недель, что, к сожалению, он умер... И знаете, тут возникает сразу много вопросов. А имеет ли моя помощь смысл? А стоит ли продолжать?
И в специализированные учреждения, действительно, нужно иметь подготовку. Плюс лучше, если ты понимаешь, что где-то одной любви действительно недостаточно. Но ты перенаправь свое желание помогать тогда немножко в другое русло, да! Потому что в том же детском хосписе — я когда-то тоже там волонтерила, и мы сотрудничали, очень много делали совместных мероприятий — ты не готов, например, работать с детьми; но ты можешь, например, прийти волонтером, да, когда там проводится уборка, и помочь своими просто руками!
Мы когда-то, когда начинали свою волонтерскую деятельность, помогали просто — красили полусферы на асфальте возле детского хосписа. Да, мы были волонтеры, которые не готовы были заходить в учреждение. Но мы тогда были готовы просто в разноцветные цвета раскрашивать вот эту тропинку к детскому хоспису... Вот иногда это так...
К. Мацан:
— Я еще одну мысль такую тоже слышал от очень опытного епископа, который много лет занимается тем, что мы называем социальным служением Церкви. Он в одном интервью сказал своему собеседнику — очень такому статусному, известному, высокопоставленному — что вот... «Я думаю, что, может, даже Вам лично будет очень полезно прийти в хоспис просто там помыть полы, например», да...
Можно представить себе аналогию, что очень крутой, допустим, бизнесмен, который... или там чиновник, который может своим решением на многое повлиять — ну вот такому человеку, может быть, наиболее важно что-то сделать своими руками. Прийти как бы не от статуса, а вот совсем, если угодно, смириться. Вот просто по-человечески помочь... А Вы такие примеры встречаете в вашей деятельности? Вот такого, если угодно, морального дауншифтинга такого, благотворительного дауншифтинга?
А. Шатрова:
— Это очень хорошая на самом деле мысль. Мне сейчас вспомнилось, когда проводили... Ну, в некоторых городах проводили эксперименты — когда чиновникам предлагали сесть в инвалидные коляски и попробовать проехать по пандусам, которые установлены в городе, да. И это была непростая задача!
Знаете, было много у нас же и волонтеров, которые... и есть — у которых свой бизнес, которые достаточно успешные люди... Это полезно. Где-то это полезно. Я не за то, чтобы это было, может быть, постоянно, да, но иногда для того, чтобы узнать глубину проблемы, нужно понять, с чем сталкиваются там, например, те же старики, те же люди инвалиды...
Например, мамочки с детьми с тяжелыми заболеваниями, которые таскают там этих деток на себе, с этими колясками. Как порой те же лестницы могут быть не приспособлены в том или ином учреждении.
Это хорошо иногда, да — где-то спуститься иногда со своей карьерной лестницы и узнать, что такое простая жизнь...
К. Мацан:
— За 12 лет, которые Вы занимаетесь этой работой, как Вам кажется, по Вашим ощущениям, изменился, во-первых, сам сектор благотворительности — время же идет, он меняется, и отношение общества к тем проблемам, которыми Вы занимаетесь. Какие наблюдения у Вас тут есть?
А. Шатрова:
— Вы знаете, когда мы только начинали, я была на вот встречах коллег одна из самых юных девушек, очень молодая — в основном это были уже такие люди очень взрослые, опытные. И благотворительные организации такие были в основном — уже кто давно существует... Таких новичков — нас... ну, мы появлялись, кто-то появлялся, кто-то исчезал...
А сейчас и сектор стал более профессиональным, и он стал больше заявлять о себе. Стало больше информации, открытости информации; стало более доступно узнать о какой-то проблеме, больше статистики собрано. Больше такого — как раз-таки такое есть понятие — импакта, да, когда организации решают какую-то социальную проблему глубоко. И это как раз уже не про праздники где-то в учреждениях, да, а это про решение социальной проблемы...
И само общество — оно тоже стало более открытым. Потому что стало больше рекламы об этом, больше звезды стали об этом говорить, да — люди, которые имеют какое-то влияние. Поэтому я рада, что сейчас благотворительность — она стала более понятной, более открытой и более доступной для людей...
К. Мацан:
— Вот если сейчас нас слушают люди, фонд «Яркая жизнь» — как его найти? И какая помощь самому фонду нужна? В чем заинтересованы — в пожертвованиях, в волонтерах, в чем-то еще?
А. Шатрова:
— Заинтересованы в скачивании приложения — мобильного приложения «Хочу помочь». Это бесплатное приложение, которое доступно на площадках. Потому что, я думаю, слушатели из разных городов, и они могут найти фонд, который, может, ближе к ним, или откликается...
Естественно, мы всегда рады пожертвованиям, потому что как раз-таки пожертвования помогают продолжать помогать, да. Чтобы специалисты работали, чтобы звонки были отвечены вовремя, чтобы лечение было оплачено вовремя, да. Пожертвования — они, конечно, имеют большое значение.
И здорово, когда это может быть ежемесячное пожертвование. Это может быть не обязательно какая-то большая сумма, но ежемесячное пожертвование, или рекуррентный платеж — это, конечно, очень здорово.
Ну и, конечно, волонтерская помощь — потому что подопечных много. Люди... они могут не всегда участвовать — кто-то, например, куда-то уехал, переехал... Поэтому новым людям мы всегда открыты и очень рады!
К. Мацан:
— Вот задам вопрос — если это не коммерческая тайна... Мы часто слышим от фондов, что действительно ежемесячные, регулярные пожертвования — даже небольшие — очень важны. Фонд может как-то исходя из этого что-то планировать, выстраивать свою работу... И иногда в этом слышится немножко тоже такая, ну, фигура речи. И думаешь: ну, если я перевожу... ну ладно там, не сто рублей, ну хорошо — тысячу рублей в месяц определенному фонду какому-то любимому...
Исходя из их запросов это все равно — капля в море! Сколько нас таких должно быть людей, которые бы... Хотя я понимаю, что для очень многих в стране 1000 рублей в месяц — это не маленькая сумма. И если человек жертвует, несмотря ни на что — это вообще-то лепта вдовицы, это большое пожертвование для человека...
Но вот для вас как для фонда — опять же, не прошу Вас коммерческую тайну раскрывать — эти небольшие, но регулярные пожертвования людей какую роль играют, какую часть бюджета составляют? Это действительно то, что помогает вам выживать и планировать?
А. Шатрова:
— Это действительно... Наш бюджет за прошлый год и за позапрошлый, мы понимаем, что основная часть — это пожертвования людей. И суммы варьируются, разные да. Есть люди, кто подписан на рубль в день — у нас на наш фонд, да — на рубль в день, на 30 рублей ежемесячный платеж. Вы знаете, мы когда видим это пожертвование, мы всегда очень радуемся. Потому что человек принял осознанное решение: хотя бы рубль в день — я за этот рубль ничего не куплю, да... Но когда из таких пожертвований складывается сумма — кто-то жертвует рубль, кто-то больше, кто-то меньше... Люблю фразу: океан состоит из капель, мир состоит из людей. Поэтому каждая капля в море — она нужна...
К. Мацан:
— Спасибо огромное за этот разговор. Фонду 12 лет — и насколько я знаю, завтра, 20 января, у вас день рождения. И мы вас поздравляем! И благодарим за работу! И за беседу благодарим — Анна Шатрова, директор благотворительного фонда «Яркая жизнь», член Совета по добровольчеству Санкт-Петербурга, была сегодня с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. Спасибо, до свидания!
А. Шатрова:
— Спасибо большое!
Все выпуски программы Светлый вечер
Псалом 127. На струнах Псалтири
Поделиться
1 Блажен всякий боящийся Господа, ходящий путями Его!
2 Ты будешь есть от трудов рук твоих: блажен ты, и благо тебе!
3 Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем; сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей:
4 так благословится человек, боящийся Господа!
5 Благословит тебя Господь с Сиона, и увидишь благоденствие Иерусалима во все дни жизни твоей;
6 увидишь сыновей у сыновей твоих. Мир на Израиля!
«Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
Поделиться
Гостем программы «Исторический час» был кандидат исторических наук Глеб Елисеев.
Разговор шел о судьбе удивительного святого, почти нашего современника, святителя Иоанна Шанхайского, о том, как складывался его путь к церковному служению, как вместе со многими соотечественниками оказался в вынужденной эмиграции после гражданской войны в России, как, благодаря его трудам, удалось договориться о принятии русских беженцев в США и Австралии, и как в святителе Иоанне удивительным образом объединились подвиг юродства и епископское служение в Китае, Европе и США.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
«Путь иконописца». Александр Чашкин
Поделиться
Гостем программы «Вечер воскресенья» был художник-иконописец Александр Чашкин.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о приходе к иконописи после встречи с архимандритом Зиноном, а также о том, почему церковное искусство стало значимой частью его жизни.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. Как всегда, в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. Сегодня у нас удивительный гость в студии Светлого радио, Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников, расписывал более 15-ти храмов в России и за рубежом. Наверное, проще сказать, что не расписывал Александр Иванович.
Александр Чашкин
— Руководил росписью, скажем так.
Кира Лаврентьева
— Да, да, да. Все известные монастыри, храмы, скажем так, большинство известных храмов и монастырей, так или иначе, все равно связаны с рукой Александра Ивановича. Даже сербский монастырь Дайбабе известный и в США и везде.
Александр Чашкин
— Кафедральный собор Американской Православной Церкви.
Кира Лаврентьева
— Здравствуйте, Александр Иванович. А то я вас представляю-представляю.
Александр Чашкин
— Здравствуйте.
Кира Лаврентьева
— Да, дорогие друзья, Иверская часовня на Красной площади, храм Георгия Победоносца на Поклонной горе, кафедральный собор в Самаре. Много-много можно перечислять, и в интернете всё это есть. Я думаю, вы уже поняли, гость у нас сегодня незаурядный, это мягко скажем, а вообще, конечно, крайне интересный. Александр Иванович, традиции нашей программы предполагают спрашивать о пути к вере, в вере и жизни с верой. Но я вас еще хотела бы спросить и о пути к иконописному искусству, потому что чем вы только не занимались. Вы сами говорите, что учились в Суриковском институте, окончили оперную студию при Центральном Доме работников искусств, пели на клиросе, так собственно и начал прокладываться ваш путь к вере. Расскажите, пожалуйста, как вы стали верующим человеком, я думаю, это как-то с иконописью очень связано.
Александр Чашкин
— Я начну с того, что я родился в семье, которая никакого отношения не имела к вере, к христианству, к православию. Более того, отец у меня был известным коневодом, родился я фактически в Киргизии на берегах озера Иссык-Куль. Там отец мой создавал породу, которую начали создавать еще до революции. Дочь генерал-губернатора Семиречья, Пьянкова со своим мужем поручиком прочитали статью Пржевальского, что самое красивое место на земле — это озеро Иссык-Куль. Хотя Пржевальский, как известно, был путешественником и объездил очень много стран и земель. И они возмечтали именно там создавать новую породу лошадей, которая объединяла в себе киргизскую лошадку, которая по горам хорошо ездила, донскую лошадь, которая была самая выносливая в мире лошадь, и чистокровную английскую лошадь, которая была по экстерьеру и по скорости самой быстрой, самой красивой в мире, ибо произведена она была от ахалтекинцев, от древней лошади, на которой еще ездил по преданию Макендонский, Буцефал его жеребец был. И я там родился. Поэтому я никакого отношения к иконам не имел. В 15 лет мы переехали в Рязанскую область, отца пригласили во Всесоюзный институт коневодства работать, продолжать работу селекционную на счет лошадей. Рядом было село Константиново известное, где родился Сергей Есенин. Моя первая профессия была — я объезжал лошадей, в течение очень многих лет я работал наездником, это называется правильно конюх-берейтор, занимался конным спортом. Казалось бы, моя судьба сама мне велела продолжать дело отца, быть коневодом, заниматься лошадьми. Но получилось так, что я работал на ипподроме, объезжал лошадей, работал в отделении чистокровных лошадей Рязанского конного завода. В это время я рисовал пейзажики. Однажды я в обществе взял и что-то спел. Мне сказал один человек, бас, который когда-то учился в консерватории: ты что, сумасшедший с таким голосом ты занимаешься лошадьми? И отвел меня к солистке Большого театра Масловой, как сейчас помню, народной артистке Советского Союза. Она меня приняла в школу при Большом театре. Была такая школа-студия, где был ректором сам Козловский, который прослушал меня, тут же меня приняли без всяких экзаменов. Я проучился там почти 4 года. Более того я учился у солистки Ла Скала в прошлом, такая была Нина Леонова-Бинесович, знаменитое драматическое сопрано. Я решил, что, наверное, буду оперным певцом. Я безумно любил Карузо, Марио Ланца, слушал пластинки этих великих теноров-итальянцев. Сам мечтал, давал концерты, пел по-итальянски неаполитанские песни. Меня даже называли итальянец из Химки Ховрино, тогда кто-то меня обозвал. И получилось так, что меня направили в консерваторию, а мне было уже больше 28 лет, а туда принимали на дневное отделение только до 28 лет. А на вечернее принимали только москвичей, у меня тогда не было прописки и, короче говоря, я в консерваторию прошел по экзаменам, но меня не приняли. И я пошел работать, кто-то мне посоветовал: иди в церковный хор, может быть, тебя возьмут певчим. Через каких-то знакомых я попал на Сокол, храм Всех Святых, меня прослушал регент Чуенков знаменитый, тоже известный регент был. Меня приняли туда, и я стал петь в храме. Что из меня оперного певца не вышло, я несколько подрасстроился, достаточно сильно. Но, смирившись, стал петь в церковном хоре, и потом подумал, что это, может быть, моя судьба. Но дальше произошло какое-то чудо невероятное, как я считаю. Чудо, которое говорит о том, что не всегда мы делаем то, что хотим. Это нужно нашей судьбе, говорят, что прокладывается сверху судьба человека, то есть Богом. А человек уже должен сам решать, ему дана свобода воли. У нас на Соколе работала монашка Вера уставщицей, которая меня как-то отвела, сказала, что у нее дома живет знаменитый старец Сампсон Сиверс, так называемый.
Кира Лаврентьева
— Ничего себе.
Александр Чашкин
— Говорит: пойдем, я тебя познакомлю. Я говорю: нет, Вера, что ты, такой старец знаменитый, зачем я ему нужен? — Нет, ну, пойдем все-таки. Он уже старенький, ты будешь рад знакомству с ним. В общем, так получилось, что я к нему попал, к Сиверсу. Он, что интересно, спросил: ты чем занимаешься? Я говорю: да вот, работаю на ипподроме, пою в храме, оперного певца из меня не получилось, очень доволен, что попал не в герои оперы, Каварадосси, Канио «Паяцы», а пою церковные вещи. Так, работаю на ипподроме, объезжаю лошадей, пишу пейзажики, говорю. Но параллельно, когда я работал на ипподроме и начал писать пейзажики, мне надо было у кого-то учиться. В Суриковский институт я тогда мечтал только поступить, но моя мечта до реальной не воплотилась. Поэтому я просто познакомился с художником Зюзиным, который был очень интересный человек и художник. Он сказал мне тогда, только из армии я вернулся: Сашулька, зачем тебе Суриковский институт? Вот есть такой маэстро, метр московской богемы Василий Яковлевич Ситников, пойдешь к нему, десять академий закончишь, великий рисовальщик. Я подумал, почему не сходить. Он отвел меня к этому Ситникову, который сейчас очень известный человек, у него картины во многих музеях, в частности несколько картин в музее Гуггенхайма находятся в Америке. В общем, я попал к нему в ученики, показал пейзажики, он говорит: мне это очень нравится — и стал параллельно учиться у него, у этого Ситникова, живописи, рисунку.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера Воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Вот, вы попали к Ситникову?
Александр Чашкин
— Да. И вот у Ситникова брали уроки большие серьезные художники, которые давно закончили Суриковский институт, даже преподаватели у него брали уроки. В частности, как сейчас помню, Александр Иконников преподавал в Суриковском институте. Я ему как-то сказал, что отец страшно переживает, что я не учусь в Суриковском, а продолжаю работать, объезжать лошадей. По сути дела, конеберейтором, моя была профессия. Берейтор это наездник, объездчик лошадей. Мне Иконников сказал: а давай, я тебя возьму, у тебя такой уровень, что я тебя возьму. Формально сдашь экзамены, а я тебя возьму в Суриковский институт на вечернее отделение. Только не говори Ситникову, не говори Зюзину, никому не говори, и ты потихонечку закончишь. И я там проучился 4 года, закончил Суриковский институт, эти вечерние классы, как они назывались. Я возвращаюсь к тому, когда я попал к Сиверсу, он меня спросил, чем занимаешься? Я говорю: вот, я учился в Суриковском, работаю на ипподроме, пою в храме. И он, обращаясь к Вере, не ко мне, а к Вере, это удивительно было, сказал: Вера, ты знаешь, что Александр будет писать иконы? Отведи его к Зинону. Я удивился, говорю: батюшка, во-первых, я не собираюсь иконы писать, потому что иконы пишут святые, с моей точки зрения, и потом кто такой Зинон, я не знаю, не слышал. Он тут же сказал: Ну, Зинон это современный Рублев. Это мне сказал батюшка и подтвердила Вера. Вера, ты его не слушай, что он там не будет, он будет иконы писать, отведи его к Зинону. Кстати, я, перебивая себя, могу сказать, что я встречал несколько даже священников. Одного профессора психиатрии, в Яме он настоятель — Ям такое место под Москвой — который был профессором медицины, у которого была своя клиника и который тоже пришел к Сиверсу, тот сказал: ты будешь священником. Он сказал: что вы, батюшка, я же профессор, занимаюсь психиатрией. — Нет, ты будешь. И он через два года стал священником. К сожалению, я забыл, как его зовут, не важно. Я очень удивился, что к какому-то Зинону, который есть современный Рублев, меня должны отвести. Я думаю, ладно, сказал и сказал батюшка. Мы поговорили, распрощались, я благословился и ушел. А потом по истечении где-то месяца она мне предлагала... Тогда возрождался Даниловский монастырь, там работал этот самый Зинон. Несколько раз она всё пыталась меня привести, я всё отговаривался, потом как-то мы с ней куда-то шли, она говорит: а давай всё же зайдем в Даниловский монастырь. Я говорю: ну, давай, раз уж мы проходим мимо, давай зайдем. Мы зашли. Она сказала: я к Зинону, если можно его вызвать. Я, потом работая с Зиноном много лет, знал, что он никогда не выходил к женщинам, даже не спрашивал, монашка это, не монашка, просто он ни к кому не выходил, потому что столько желающих было его увидеть. А здесь он вышел и спросил меня, в том числе, вы зачем пришли? А я говорю: я хотел бы помогать как-то, если можно вам помочь в росписи монастыря, в работе над восстановлением Даниловского монастыря. Он говорит: хорошо, приходите завтра, я вам найду какую-нибудь работу. На следующий день я пришел в Даниловский монастырь. И здесь произошло еще некое чудо. Когда я зашел в храм Семи Вселенских Соборов, в котором Зинон работал над иконостасом, я увидел, как он работает. Он писал икону. И я, когда увидел, как он работает, и вообще его в работе увидел первый раз, я понял, что передо мной действительно гениальный иконописец, и до сих пор так считаю, и не только я, а в мире очень многие так считают. Более того, наперед забегая, могу сказать, что когда я руководил росписью кафедрального Никольского собора Американской Православной Церкви в Вашингтоне, то меня познакомили с отцом Федором Куфусом, который на то время — это около 30-ти лет назад было, 27 лет назад — был ведущим, считался самым дорогим и самым известным греческим иконописцем современным. Меня познакомили, я с ним сразу подружился. В том числе надо было сказать комплимент. Сначала я посмотрел на его работу, он расписывал храм, по-моему, Архангела Михаила у Потапова в Зарубежной церкви. Я посмотрел, мне очень понравилось, я ему сказал: отец Федор, по-видимому, два самых выдающихся современных иконописца, это вы и Зинон. Он на меня посмотрел внимательно и сказал такую фразу: ты знаешь, Александр, ты ничего не понимаешь в иконах, если ты сравниваешь, с Зиноном никого нельзя сравнить в современной иконописи, и даже меня, — он поднял палец кверху — даже меня нельзя сравнить с ним. Он, конечно, самый выдающийся художник современности. Дальше произошло вот это чудо, когда я стал работать с ним над восстановлением. Я растирал краски, полгода или год не говорил, что я занимался живописью, и смотрел, как он работает, и это было для меня самой высшей школой, конечно. А дальше он уехал в Псково-Печерский монастырь, я поехал за ним, пробыл у него где-то полгода-год, и наезжал к нему время от времени. В это время я уже поступил в Софринские мастерские иконописные, где я проработал несколько лет. Я уже подумывал, как бы мне не остаться совсем в Псково-Печерском монастыре, я был типа послушника, имел такую аккредитацию в виде послушника. Кстати, вторым послушником у Зинона был тогда нынешний митрополит Тихон, а тогда он был просто для меня Гоша.
Кира Лаврентьева
— Да, были эти времена.
Александр Чашкин
— Это были те времена, когда мы вместе с ним были, а потом он перешел к Крестьянкину. А меня вдруг однажды вызывает наместник, сейчас он митрополит Коломенский в Подмосковье, тогда был наместником Псково-Печерского монастыря отец Павел, тогда еще Павел, и говорит: тебя призывает зачем-то патриарх. А я говорю: зачем? — Ну вот, вроде, об Америке какая-то речь идет. Теперь расскажу, как я попал в Америку, также интересный рассказ. Когда я работал в Софринских мастерских, первый храм, росписью которого я руководил, был знаменитый, очень известный храм в Кочаках, родовой храм семьи Льва Николаевича Толстого, где похоронены все его предки, дети почти все, кроме него самого, конечно. Как известно, он похоронен не около храма, а около дома. Известно, да?
Кира Лаврентьева
— Ну да.
Александр Чашкин
— Когда закончили роспись этого храм — сейчас, кстати, об этом фильм пытаются создать, как я расписывал больше 30-ти лет назад его — вдруг приехала американская делегация. В составе Американской делегации был настоятель кафедрального собора Американской Православной Церкви отец Дмитрий Григорьев, это очень известный знаменитый автор многих классических трудов о Достоевском, он специалист по Достоевскому, классические труды многие принадлежат именно ему. И владыка Василий (Родзянко) всем известный, который был епископом Вашингтонским на то время. Ну и еще несколько человек было. Они ездили по России, чтобы найти русского художника, который бы расписал кафедральный собор Американской Православной Церкви. Это связано с тем, что им хотелось, чтобы именно русский расписал. И второе, может быть, материально, с греками разговор более серьезный в смысле материальном. Короче, им понравилась моя роспись, и они меня пригласили, к Алексею II пришли, говорят: вот, мы хотим Чашкина, чтобы он руководил росписью кафедрального собора. В течение полгода, тогда я приехал из Псково-Печерского монастыря в Москву, меня вызвал патриарх Алексей II, сказал: ты поедешь в Америку расписывать собор. Я уже рассказывал, что отец Павел, наместник, сказал, что я тебя не благословляю в Америку ехать. Я говорю: что делать, раз патриарх вызывает, съезжу. Если меня утвердят, то мир посмотрю. — Нет, я тебя не благословляю. Кстати говоря, через месяц он приехал, уже епископом Нью-Йоркским стал. Значит такое, говорит, послушание. Я говорю, ну, что же, вы вроде не собирались, владыка. А он сказал: ну, знаешь, все-таки послушание, послушание. Так получилось, что я там проработал три года, расписывая кафедральный собор. Для меня это был подарок судьбы невероятный, конечно. Дело даже не в Америке, а в том, что... Это длинный разговор отдельный, коротко скажу. Я там пообщался с потомками русских эмигрантов, которых изгнали еще большевики в 20-х годах. Допустим, тот же Григорьев был сын генерал-губернатора Архангельска. Тот же владыка Василий был внук председателя Государственной Думы. Толстой Владимир Сергеевич, староста храма, который был прямой потомок Алексея Михайловича Толстого, Милославский. Там были такие потомки древних даже русских родов, эмигранты. Я бы так сказал, что это были подлинные патриоты России. Они не считали, что сами уехали, они достаточно негативно относились к тем, кто уезжал сам, их же родителей, дедов изгнали большевики фактически, они любили Россию, были подлинными патриотами России. Поэтому я был в обществе, как попал среди какой-то элиты русской, которую лишили родины. Я был счастлив там находиться три года, счастлив был работать там. Конечный итог — я могу сказать, в газете «Вашингтон пост» было написано, что из Москвы приехала группа русских иконописцев во главе с Александром Ивановичем Чашкиным, которые превратили кафедральный собор в жемчужину мировой живописи, была такая фраза в газете «Вашингтон пост». Так что я вернулся, Алексей II был очень доволен, наградил меня орденом Владимира III степени.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в студии Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы очень скоро к вам вернемся. Пожалуйста, оставайтесь с нами.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, меня зовут Кира Лаврентьева. Я с радостью напоминаю вам, что у нас сегодня знаменательный гость Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Огромное количество храмов, монастырей расписывал Александр Иванович в России и за рубежом. Об этом мы сегодня говорим, говорим о богословии иконы, говорим о пути Александра Ивановича к вере и к иконописи. Все это, конечно, интересно, и часа нам явно уже не хватает, я вижу. Александр Иванович мы с вами остановились на росписи храма в Америке. Пожалуйста, расскажите, как там дальше всё продолжалось, как всё развивалось.
Александр Чашкин
— По приезде из Америки я был главным иконописцем предприятия Софрино, фактически был главным иконописцем Московской патриархии. Дальше было много интересного, в том числе, я познакомился с совершенно потрясающим человеком, которого уже канонизировали как местного святого. Я думаю, что когда-нибудь его канонизируют не только как местного. Так же возвращаюсь к Родзянко, епископу Вашингтонскому, я даже думаю, что его когда-нибудь канонизируют, потому что многие, в том числе и я, общаясь с ним, поняли, какой это удивительный человек, совершенно бескорыстный. Более того, он еще не признанный миром богослов. Он написал совершенно потрясающую книгу «Теория распада вселенной и вера отцов», где выдвинул идею, с точки зрения современных астрономов и богословов она кажется совершенно безумной, а именно теорию о создании мира. Он прочитал у Василия Великого, своего святого, что наш мир, когда галактики разбегаются, это осколки Вселенной, которые разлетаются во все стороны, летят в тартарары, но когда-нибудь они будут назад. В индийской философии похожее есть. Во всяком случае, он говорил, что это не создание мира, по его гипотезе. А создание мира — это был райский совершенно мир в другом измерении, который через грехопадение взорвался и стал разбегаться во все стороны неизвестно куда. Короче говоря, на первой взгляд совершено безумная идея, но он ее вычитал у Василия Великого. Я говорю, что владыка Василий был выдающимся богословом, которого еще мир не оценил, а как человек он был совершенно удивительный. Есть такая книга «Тайны святых», где говорится о том, что такое святой человек. Это человек, который полон некой энергии любви, энергетики любви. Я в свое время познакомился и исповедовался у Кирилла, а Кирилл это человек, который был духовником Алексея II, духовником лавры был.
Кира Лаврентьева
— Архимандрит Кирилл (Павлов).
Александр Чашкин
— Да, Павлов. И вот, я случайно попал к нему на исповедь, даже не хотел исповедоваться, хотел сбежать. Он говорит: э, куда собрался, ну-ка иди сюда. Проговорив с ним 15 минут, я не хотел от него уходить. Настолько это был удивительный человек, настолько он меня обаял этой энергией любви, что мне просто хотелось около него быть все время. То же самое чувство у меня было к владыке Василию. Отец Дмитрий Григорьев тоже был такой же человек. Короче говоря, слава Тебе, Господи, я познакомился со многими... То же Сампсон, который мне такую невероятную идею... Я заканчиваю уже о своем пути, я думаю сказать, я не собирался никогда иконы писать, как из моего рассказа следует, он меня направил на этот путь и только через много десятилетий я понял, что меня Господь вел этим путем, а я еще и сопротивлялся. И каждый раз было то, что Господь меня приводил к моей профессии, единственной, которой я сейчас занимаюсь, и без нее уже не мыслю ни своей жизни, ни своего будущего, ни своего прошлого. И всё это увидел во мне этот старец Сампсон. Еще один старец, я считаю, что вопрос канонизации только вопрос времени — это отец Авель Рязанский.
Кира Лаврентьева
— Вы его называли своим духовником?
Александр Чашкин
— Он для меня был как отец родной. Я его знал в течение почти 25-ти лет. Я не знаю, может быть, отношения мне напоминают отношения Зосимы и Алеши Карамазова. Я к нему приходил всегда, я даже не мог его назвать духовным отцом, он был просто очень близкий, родной человек, с которым я готов был общаться бесконечно долго и много, даже более того, он однажды меня призвал и сказал: Сашенька, дорогой, вот через полгода я умру. — Да, что вы, батюшка, да живите. — Нет, Сашенька, ты уж помолчи, пойдем, я тебе покажу, где будет моя усыпальница. Был небольшой храм-часовня Серафима Саровского, а отец Авель был в схиме именно Серафим. Мне показал, над могилкой такое напишешь, здесь царская семья, а он особо почитал царскую семью. Сказал, где что написать, и ровно через полгода он умер действительно. И я расписал эту часовню в Иоанно-Богословском Рязанском монастыре. Эта часовня в честь Серафима Саровского стала усыпальницей этого великого старца, который около 15 лет жил на Афоне и 11 лет был игуменом — по-нашему настоятель, у них игумен — Пантелеимонова монастыря Афонского. Еще один случай расскажу, где Америка меня тоже привела, и на этом я свою судьбу закончу. Однажды некий человек, который был вице-премьером Украины, еще дружественной нам когда-то давно, лет 15 назад, Лунёв, он был министром угольной промышленности, выдающийся специалист горного дела, решили с братом сделать собор в Святогорском монастыре Донецкой области. Это, кстати, родина моих предков со стороны отца, там рядом село было, где отец родился. И они искали тоже художника. И вот он случайно совершенно, мне аукнулась та же Америка, я так уже для смеха рассказываю, однажды выбирал художника, не разбирался в иконах, смотрел фотографии. И вдруг наткнулся на фотографии, где я стою вместе с Ваном Клиберном, как известно, был великий пианист, один из величайших пианистов 20-го века, сказал: а это кто? Это же Ван Клиберн? — Да, Ван Клиберн. — А это кто? — А это иконописец Чашкин. Не будет же Ван Клиберн, скажем так, с нехорошим человеком фотографироваться, там другое слово обозначил, не очень приличное. Вот, его беру. Благодаря Вану Клиберну, я попал, руководил росписью собора в Святогорском монастыре. Я почему их вспомнил, Лунёвых, светлых людей, двух братьев, Сергея Георгиевича и Владимира Георгиевича, которые построили этот великолепный собор, который я считал моей самой лучшей работой, я его расписывал в течение двух где-то лет, ездил туда. К сожалению, год назад его разбомбили. Не полностью, он остался, но очень сильно разбомбили. А это был потрясающий собор. Украинская Церковь даже наградила меня высшим орденом украинским — орденом Нестора Летописца I степени за роспись этого собора. Ну, а потом пошло туда, куда уже пошло, и этот собор теперь не знаю, восстановят когда-нибудь или нет. Но Лунев говорит: дай Бог, война закончится, поедем восстанавливать. Я про свою судьбу всё рассказал.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Александр Иванович, можно много вас спрашивать, потому что действительно интересно. Десять жизней в одной как-то уместилось у вас удивительным образом. Хочется спросить про богословие иконы.
Александр Чашкин
— Давайте.
Кира Лаврентьева
— Ваши мысли по поводу иконописного искусства узнать.
Александр Чашкин
— Это вопрос очень злободневный и правильный. В Москве сейчас восстанавливается чуть ли ни 300 храмов, и этот вопрос очень злободневный. Здесь какой-то спор между академическими художниками, которые, скажем, закончили Суриковский институт или закончили академию Глазунова, они претендуют на роспись многих храмов, более того, расписывают. В частности, когда я приехал из Америки, меня призвал Алексей II и сказал: Александр Иванович, как мы будем храм расписывать Христа Спасителя? Тогда он уже был готов, но еще готовился к росписи. Я ему сказал: ваше святейшество, если мы будем пытаться повторить то, что было, во-первых, художника уровня Семирадского, Репина, Сурикова, Крамского, Васнецова сейчас нет. И я ему напомнил, что Васнецов, когда расписывал в Киеве собор известный, после росписи собора, которую все очень хвалили, сказал такую вещь удивительную. Он сказал, что все мы, современные художники, мечтая о славе Дионисиев и Рублевых, к сожалению, шли совершенно не тем путем. То есть то, что мы сделали, это не церковное искусство. Поэтому надо возвращаться к подлинному каноническому церковному иконописному искусству, а не расписывать в академической манере храмы. В чем тут дело? Известен такой философ и богослов, как Павел Флоренский, он написал гениальную совершенно книгу, которая называется «Иконостас», всем советую ее почитать, чтобы понять, в чем разница между иконописным искусством и академическим искусством.
Кира Лаврентьева
— Вы написали отца Павла без нимба в одном из храмов американских, в благодарность ему за эту книгу.
Александр Чашкин
— Да, да, я там... Я тут же прокомментирую немножко. В храме в Америке табличка была, что храм посвящен жертвам русской революции. И когда надо было расписать заднюю стенку, я предложил сделать роспись, в которой отразить жертвы революции. То есть канонизированных уже святых и тех, которых не канонизировали еще, но которых, может быть, канонизируют или нет, но они пали, были жертвами революции. В частности, разговор идет о Павле Флоренском. Он, безусловно, по всем категориям был мученик, то есть той самой жертвой революции, потому что его до сих пор трудно... По одним сведениям его расстреляли в 38-м году, по другим в 43-м. Но, во всяком случае, это был выдающийся совершенно богослов, выдающийся философ. По какому случаю его не канонизировали? Кто-то сказал, что в его богословских рассуждениях клубок нераспустившейся ереси, еще что-то сказано было. Многие люди, большинство было за канонизацию Павла Флоренского, а его все-таки не канонизировали. Я его почитаю особенно и даже считаю его святым. Тогда не была еще канонизирована царская семья именно нашей патриархией Московской, а была канонизирована только зарубежной Церковью. На этом у них был большой разлад, очень много спорили, очень много ругались. После того, как Московская патриархия канонизировала царскую семью, помирились и, более того, воссоединились в какой-то мере, произошло воссоединение зарубежной и нашей патриархии, о чем мечтал владыка Василий (Родзянко), человек сам с невероятной судьбой. Если рассказать его судьбу, он участвовал в сопротивлении Югославском, он был в армии... четники, так называемые, это православное королевское войско сербское. К сожалению, когда Тито организовал уже коммунистическую армию, начал где-то в 43-м году активные боевые действия против фашистов, а до этого все бои вело именно православное это войско четников. К сожалению, Тито победил, и частично ему были приписаны все победы, а четников многих, кто участвовал в сопротивлении, именно православное войско, посадили в Югославии. Владыке Василию за то, что он был врачом в армии четников, дали 6 лет. Он просидел два года, кажется, в тюрьме коммунистической, потом его поменяли на кого-то, и он попал в Англию, и стал учеником знаменитого владыки Антония Сурожского, который его послал в Америку. Он стал епископом Сан-Францисским, а уже потом стал епископом Вашингтонским. Вот такая судьба у него была. Во всяком случае, всю войну он прошел, воевал в армии, просидел несколько лет в тюрьме. Потом был у владыки Антония послушником многие-многие года, он его сделал епископом. Короче говоря, возвращаясь к теме, я уже процитировал Васнецова, какая разница между академическим искусством, так называемым, и церковным искусством?
Кира Лаврентьева
— Да.
Александр Чашкин
— Церковное искусство изображает некое историческое событие или историческую личность. Что такое иконописный канонический подход к изображению? На иконе изображена личность уже в преображенном виде. Святой не как историческая личность, а как некая преображенная личность, которая уже находится в высших формах бытия в другом измерении. Так же как любое событие, которое происходит, исторически, допустим, Тайная вечеря происходила две тысячи лет назад в Иерусалиме. Ныне каждый год мы празднуем ее. И притом, празднуем не только то событие двухтысячелетней давности, но мы празднуем как какую-то вечную Пасху, именно Воскресение Христово, которое каждый раз на Пасху, как некое мистическое событие, которое свершилось в вечности и которое происходит постоянно в вечности. Поэтому, в сущности, молиться на не преображенный образ, а не на иконописный образ не имеет смысла, потому что на нем изображена историческая личность. Смысл христианства — именно преображение всего нашего естества, всего человечества так же, как и всего мира. Иоанн сказал в Евангелии: и да будут даны человекам новая земля и новое небо. То есть преображенная земля и преображенное небо после Второго пришествия. И все люди после Страшного Суда уже в преображенном виде в этой новой земле и новом небе будут жить совсем в другом измерении. Многие не знают такой вещи, что икона — это окно в потусторонний мир, по совершенно замечательному определению Павла Флоренского. Когда человек молится на икону, он обращается не к нарисованному образу, а к именно к первопричине. Допустим, к Спасителю, не нарисованному, а через изображение Спасителя обращается к Спасителю, Который истинно находится в Горних мирах, в высшей форме бытия, в высшем измерении. И он обращается к этому высшему Божественному образу Спасителя, а все святые, которые несут в себе образ этого Спасителя, тоже уже в преображенном виде находятся в Царствии Небесном. И мы, обращаясь к святому, обращаемся к Царству Небесному, к Горним мирам, в которых находятся эти святые. Я не говорю, что это какая-то еретическая вещь, хотя по канонам точно обозначено. Допустим, я Алексею II, когда он меня спросил, как будем расписывать храм Христа Спасителя, сказал: ваше святейшество, если пытаться повторять то, что было, то придется рисовать образ Саваофа на куполе.
Кира Лаврентьева
— Нельзя же, да? Он не канонический, запрещен Седьмым Вселенским Собором.
Александр Чашкин
— А образ Саваофа запрещен, буквально считается еретическим. Собственно, иконопись началась с того, что Господь Иисус Христос принял человеческую плоть, и мы изображаем именно Его человеческую сущность. Конечно, мы не в состоянии Его Божественность отобразить, но мы изображаем Его человеческую сущность. В том числе, запрещено изображения образа Бога Отца, потому что Бог Отец в богословском понятии абсолютно трансцендентное понятие к нашим человеческим измерениям, абсолютно невыразимое, не измеримое, и потому во всех религиях он запрещен. Между прочим, мало кто знает, что также изображение Саваофа даже в нашем каноническом понятии православия не просто запрещено, а считается еретическим по решению Четвертого Вселенского Собора.
Кира Лаврентьева
— Четвертого, а я сказала Седьмого.
Александр Чашкин
— И Седьмого Московского Собора. Повсеместно изображение Бога Отца и так называемой Новозаветной Троицы распространены именно потому, что это уже влияние католиков, влияние Запада. После известного исторического события, когда Петр I, не понимая ни православия, ни его догматов, ни его глубины богословской, философской, послал учиться художников на Запад. Они приехали, закрасили великолепные шедевры Рублева, Дионисия, Феофана Грека и стали рисовать в академическом реалистическом стиле Бога Отца, дедушку с бородой, сидящего на облаках, пупсиков таких вместо ангелов. Например, Павел Флоренский говорил: какая разница даже в изображении складок иконописного искусства и академического. Академическое искусство изображает материальные складки одежды. Иконописное искусство — это суть светозарное облачение святых. Не только лик должен быть изображен в иконописной манере, то есть преображенный образ святого, который уже находится в неком другом измерении, в Царствии Небесном, в Горних мирах, и даже складки его одежды должны быть изображены, как светозарное некое облачение, а не как материальное облачение. В этом большая разница. Икона ведет сознание современного человека от материалистического понимания мира, где, по выражению Шмемана, главный грех обозначен чуть ли не единственным — грех потребительства в самом широком смысле этого слова, когда потребительство есть главный смысл человечества. Когда главным смыслом человечества должно быть то, о чем говорит икона, то есть возвышение и преображение человека, изменение сознания. Литургия это таинство единения любви. Через это таинство и через любовь мы возвышаемся до неких Горних миров, и наше естество в некотором смысле испытывает некое преображение и некое соприкосновение с высшими Горними мирами, о чем литургия постоянно и возвещает. Именно изменение сознания, отбросим всё земное и обратимся своим взором в Царствие Небесное к Горним мирам. Поэтому, я еще раз повторяю, сейчас, я думаю, те священники, которые предлагают расписывать новые храмы, должны на это обратить серьезное внимание. Я понимаю, что у кого-то есть возможность пробить заказ на академические изображения в храме. Всё это может быть и написано хорошо, хотя повторяю, сейчас нет художников такого уровня, как тот же Васнецов или Нестеров, которые даже в изображениях академических достигали совершенной духовной высоты, очень высокой. Но тот же Васнецов говорил, что мы шли не тем путем и наша живопись не стала церковной от того, что мы писали не в той манере и, мечтая о славе Дионисия и Рублева, повторяю, мы создавали не церковное искусство. На это надо обратить особенное внимание современным и священникам и... Кстати говоря, заметьте, я был, естественно, в Греции, я был на Кипре. Что меня удивило на том же Кипре, что практически все католические храмы расписаны в иконописной манере, то есть в византийской манере. Более того, у нас многие считают, что русская иконопись должна капитально отличаться от византийской иконописи. Хотя я думаю, что все выдающиеся иконописцы, начиная с Рублева, Дионисия или совершенно замечательной Старой Ладоги, считали себя преемниками Византии, так же как считают себя преемниками, я думаю, и наши богословы, не только иконописцы. Естественно, что надо обратить на это серьезное внимание. К сожалению, есть такие примеры, когда совершенно замечательные иконописные храмы даже многие уничтожаются. Например, в Царицыно храм, который расписывал мой приятель Соколов Александр, к сожалению, его потрясающие, великолепные росписи сбили и записали просто академическими не очень высокого класса работами. Все возмущаются, но что делать, чтобы этого не повторялось? Я надеюсь.
Кира Лаврентьева
— Спасибо огромное, Александр Иванович. Дорогие друзья, в этом часе на Радио ВЕРА с нами был Александр Иванович Чашкин, художник, иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Александр Иванович, спасибо вам, что вы приоткрыли свои фрагменты жизни, это действительно очень ценно для нас и, уверена, для наших слушателей. Всего вам доброго. До свиданья.
Александр Чашкин
— До свиданья всем.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья
