«Духовные поиски императора Александра I». Гость программы — Андрей Андреев

Гость программы: доктор исторических наук, профессор Исторического факультета МГУ, заведующий кафедрой церковной истории Общецерковной докторантуры и аспирантуры Андрей Андреев.

Разговор шел о духовных поисках российского императора Александра I и о том, как война и победа над Наполеоном повлияли на его искренний приход к вере и Православию.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. Сегодня мы с вами обсудим фигуру из династии Романовых, которая до сих пор выглядит в глазах историков, публицистов, историософов загадочной. Это человек, который не привык являть миру свои чувства, в большей степени привык их играть. Порою был в состоянии вырабатывать такие политические комбинации, которые учитывали множество смысловых планов, их динамику и такую сложную систему международных отношений, которую хотя бы удержать в голове иному политику общеевропейского масштаба было достаточно сложно. Личность незаурядная — это император Александр I. Разумеется, мы не можем осветить сейчас ни всю его жизнь, достаточно долгую, ни хотя бы даже все его царствование, оно началось в 1801 году и закончилось в 1825. И мы сейчас в состоянии, мы — я имею в виду, наш гость и я, — вот мы с ним вдвоем в состоянии осветить лишь один аспект из его жизни и судьбы. Но для радио «Вера», наверное, самый важный и самый интересный — это поиски в сфере вероисповедания, постепенный переход к ортодоксальному христианству. Чрезвычайно сложная тема, но, по-моему, исключительно интересная. Я представлю нашего гостя, доктора исторических наук, профессора исторического факультета МГУ и — делаем большой вдох, терпим, — заведующий кафедрой церковной истории общецерковной аспирантуры и докторантуры имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, — выдох, — Андрей Юрьевич Андреев. Здравствуйте.

А. Андреев

— Здравствуйте.

Д. Володихин

— Ну а по традиции, когда мы начинаем говорить о каком-либо крупном историческом деятеле, вначале следует что-то вроде визитной карточки. Буквально несколько фраз о сущности этого человека, о том, что наши радиослушатели должны думать и вспоминать, когда речь заходит о Александре I.

А. Андреев

— Наверное, очень просто: это царь, который победил Наполеона и который попытался, искренне совершенно, устроить будущий мир всей Европы без войн и без конфликтов, при одной из ведущих ролей России.

Д. Володихин

— Итак, победитель Наполеона и миротворец.

А. Андреев

— Совершенно верно.

Д. Володихин

— Ну что же, а теперь давайте посмотрим на то, в каких конфессиональных тонах проходили отрочество и юность, молодость Александра I, с чем он входил в свое царствование.

А. Андреев

— Ну должен сказать, что Александр I воспитывался при дворе Екатерины I, где, в общем-то, с одной стороны, существовало некое показное благочестие, с другой стороны, никакого глубокого воспитания не было. И Екатерина сознательно совершенно этим не занималась, если мы откроем...

Д. Володихин

— Глубокого религиозного воспитания. Обычно образование он получал достаточно прилично.

А. Андреев

— Да, я имею в виду именно воспитание в смысле христианском, в том смысле как этот сейчас употребляем термин. То есть если мы откроем инструкцию Екатерины по воспитанию Александра, там мы не найдем каких-то серьезных советов, именно адресованных духовной жизни человека. Там есть обычная педагогика в духе XVIII века в духе Локка и Руссо. И надо сказать, что для Екатерины вообще вопросы духовной жизни ее внуков и сына, собственно они не очень волновали, ей гораздо важнее было приготовить сына для будущего царствования, то есть объяснить ему его права, его обязанности, для этого нанимались педагоги. Ну а вопросы религиозного воспитания ну понимались как некоторая обязанность, может быть, даже формальность — то есть человек должен исполнять предписания Церкви, должен регулярно поститься, исповедоваться, но за этим не стояло какой-либо идеи. Если мы посмотрим на законоучителей Александра, то они точно так же Александру преподавали достаточно сухую букву закона, но как-то не вкладывали в него некий живой дух. Это видно.

Д. Володихин

— То есть получается так: в России царь должен быть православным — ладно, оформим из него православного. Звучит примерно так.

А. Андреев

— Абсолютно верно. То есть прежде всего это было учение об обязанностях монарха, и одной из обязанностей было быть православным. Так воспитывался Александр в детстве и в юности.

Д. Володихин

— Кто у него был в воспитателях?

А. Андреев

— Ну если говорить о законоучителе, которого я упомянул, это был протоиерей Андрей Самборский, ну а главный его воспитатель, швейцарец, Фредерик Сезар де Лагарп был человеком очень интересным, разнообразным — политиком, педагогом, просветителем и так далее, только у него не было одного — у него напрочь отсутствовало религиозное чувство. Вообще. Его можно было бы назвать атеистом, если бы этот термин тогда существовал, тогда это называлось скорее деизм — то есть он, в общем, признавал некоторое верховное существо, по крайней мере, так это в письмах упоминалось, но никогда никакого обращения, тем более личного обращения к этому верховному существу для Лагарпа не существовало. То есть я думаю, что он вообще никогда в жизни не молился.

Д. Володихин

— Ну вот если убрать европейский термин, очевидно русское слово, которое сюда подходит — безбожие.

А. Андреев

— Да.

Д. Володихин

— То есть не то чтобы отрицает Бога, а даже не задумывается: ну может быть, что-то есть, может быть, нету, неважно. Примерно так.

А. Андреев

— Да.

Д. Володихин

— Хорошо. Вот, скажем так, у одного основного воспитателя, который безбожен, и у другого воспитателя, неосновного, который учит закону Божиему, молитвам и, ну условно говоря, среде и пятнице православной, но достаточно, может быть, формально, хотя, насколько я понимаю, там существовала переписка Самборского и Александра I. Притом что Самборский засыпал письмами, а Александр I ну изредка кратко ответствовал.

А. Андреев

— Ну это вообще черта, Александр не любил писать, он и читать-то особо не любит, но тем более не любил писать. Ну что касается Самборского, я просто напомню самые общие вещи, почему, наверное, может быть, по складу характера Самборский не был склонен к каким-то глубоким духовным размышлениям. Он все-таки долгое время служил в Англии и, будучи там посольским священником, он при этом очень благополучно впитал в себя обычаи зарубежной жизни, естественно, не религиозные, а именно светские. То есть Самборский был образцом такого светского священника. Он постоянно носил, кстати, мирское платье, он брился, он устраивал у себя светские вечера. На одном из них, как известно, Сперанский познакомился со своей будущей супругой, тоже англичанкой, точнее дочерью американского пастора из Швейцарии, но это неважно. То есть Самборский был вполне светской фигурой. Конечно, он при этом оставался священником — у нас остались учебники, остались конспекты занятий Самборского с Александром, ну там видно, что да, все основные истины христианства Александру были изложены в письменном виде.

Д. Володихин

— То есть иными словами, протоиерей Самборский был англо-православным батюшкой, сделал все, что от него требовалось, впоследствии пытался печься о духовном состоянии уже выросшего, уже зрелого воспитанника. Насколько повлиял — вопрос сложный, видимо, существенно меньше, чем Лагарп.

А. Андреев

— Ну да, и потом не надо тут делать даже упрек Самборскому, он был вполне в духе века. Все духовенство тогда ну все-таки вот испытывало на себе отпечаток идей Просвещения, то есть рационализма. То есть понятно, что вера верой, таинства таинствами, но все мы мыслим в одинаковых рациональных категориях, ну вот и все мы читаем Вольтера, в конечном счете.

Д. Володихин

— Ох-ох, ну хорошо. В сущности, мы должны бы уже перейти к царствованию. При восшествии Александра I на престол было в России смятение, связанное с убийством его отца, Павла I, и кроме того, четким ощущением того, что любой преемник также находится в определенной опасности. Ну вот, так сказать, преемником становится именно Александр I и, взойдя на престол, он продолжает оставаться в значительной степени воспитанником Лагарпа, а не Самборского, а это значит...

А. Андреев

— Вот можно я вернусь к одному вашему слову, вы очень точно сказали. Вот мы сейчас пока описывали воспитание самого обычного юноши конца XVIII века. Но вот дальше мы прикасаемся некой тайной личности, которую, мы же не можем в душу заглянуть Александру, да, но мы можем отметить, что как раз в его жизни слово «опасность» было вполне конкретным и зримым с самого начала царствования и до самого конца. Давайте просто вспомним, что Александр имел полную картину заговора декабристов перед своей смертью, то есть он понимал, что декабристы готовили на него покушение.

Д. Володихин

— То есть, в общем, шарф, табакерка, штык и свинец — они постоянно находились в непосредственной близости от Александра I. И надо было не только уцелеть, но еще и править огромной страной.

А. Андреев

— Конечно, и вот главный вопрос: вот это чувство опасности, насколько оно влияет на внутреннее состояние души. Понимаете, да, почему сказал: это тайна личности, — мы не можем сказать, что на самом деле у Александра внутри, но то что он это ощущал с первого дня царствования до последнего, это совершенно явно для нас.

Д. Володихин

— Резюмируем: формально религиозный человек, в душе вольнодумец и чуть ли не революционер на троне, вместе с тем ощущающий опасность от того же самого революционного элемента, к которому его вроде бы его же воспитатель Лагарп пытался привязать.

А. Андреев

— Но первая опасность, которая к Павлу пришла, она была, конечно, не от революционного элемента, а просто от дворянства, от буйства дворянского, да. И поэтому долгое время Александр верил в революцию, то есть тут нельзя сказать, что он с самого начала понимал, что все беды от революции.

Д. Володихин

— Но буйство-то, оно отчасти подпитывалось настроениями, которые шли из революционной Франции.

А. Андреев

— Да, согласен. И, тем не менее, действительно верный заветам Лагарпа Александр долгое время революцию, возможность либеральных преобразований оценивал позитивно. Правильно. Но потом что-то произошло. Ведь на самом деле опасность из жизни Александра не уходила. А дальше эта опасность была связана с именем Наполеона.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». Мы обсуждаем религиозные искания Александра I с замечательным гостем, доктором исторических наук, профессором исторического факультета МГУ, Андреем Юрьевичем Андреевым. И сейчас мы переходим к той грани в изменениях, которые произошли в мировидении, во всяком случае, в религиозном мировидении Александра I. Эта грань —наполеоновские войны.

А. Андреев

— Да, конечно, не будь Наполеона, вообще, наверное, вся жизнь и все царствование Александра было бы другим. Вы понимаете, в течение всей жизни, в течение всего царствования точнее, Александр как бы находился в некоем дуэте с Наполеоном. Если мы вспомним самое начало царствования, Александр очень хотел с ним дружить. Между прочим, Лагарп, который побывал в Петербурге в первый год царствования Александра, считал, что одной из его задач было бы действительно подружить двух великих людей, что гарантировало бы мир и благоденствие всей Европы. Но Наполеон — это именно следствие и воплощение революции, то есть всего того что, в общем, противоположно на самом деле христианскому вероучению — той революции, которая казнила короля, и той революции, которая вознесла безвестного корсиканца. Ее имеющего каких-либо, кстати, твердых религиозных взглядов, но подписавшего конкордат с папой (я уже не буду тут про Наполеона подробно говорить), вознесла на вершину власти и позволила ему самому объявить себя императором. И вот все это Александр наблюдал, и вначале с симпатией, потом с завистью, потом с антипатией и ужасом. Да, то есть симпатия у него, конечно, к Наполеону была, но когда он увидел, как Наполеон стремительно возносится к власти, Александр написал удивительные слова, что он мог бы быть величайшим человеком, если бы остался подвластен закону. Но поскольку он себя поставил выше закона, то есть как бы взял на себя некие прерогативы, человеку не свойственные, то он уже престает быть человеком. Короче говоря, у Александра были, конечно, какие-то личные чувства к Наполеону, и дальше — ну я пропускаю очевидные вещи, — они встречались, у них был как бы союз. Но этот как бы союз, Тильзитский мир — уже в 1807 году Александр поставил для себя задачу победить Наполеона. И эта задача постепенно меняет его самого, его личность, да, то есть вот из этого романа с Наполеоном, который, значит, при этом, в этом романе по крайней мере одна сторона другую сторону ненавидит и делает все, чтобы ее победить, этот роман, конечно, душу Александра очень сильно затрагивал.

Д. Володихин

— И я хотел бы напомнить, что, как вы сказали, революция есть нечто противоположное христианскому вероучению. И здесь не только то важно, как к революции относится хотя бы формальный христианин, но все же христианин Александр, и как относится к ней Церковь. Важно здесь еще и то, как революция относится к христианству и Церкви. Ведь в сущности, как началось со времен якобинцев, так и продолжилось при Наполеоне, революция в разных ее формах одинаково скверно относится и к христианству, и к христианским церквам, вне зависимости от вероисповедания.

А. Андреев

— Ну конечно. Просто можно даже вспомнить, что у Наполеона были реальные планы ликвидации римского престола, потому что в его концепцию это не вписывалось как самостоятельная Церковь, да, и суть конкордата была в том, что Церковь должна служить государству, то есть государство подминает под себя все. Это, конечно, здесь якобинцы просто прямые предтечи религиозной политики большевиков, да, в том смысле, что большевики уничтожали Церковь, якобинцы уничтожали, ну а потом, как и Сталин, так и Наполеон подписал как бы такой некий конкордат, притом что государство должно было тщательно Церковь контролировать, что Наполеон тоже пытался делать.

Д. Володихин

— А ну собственно есть хорошее словосочетание в русском языке, само название вот всей этой силы в духовном смысле — воинствующие безбожники.

А. Андреев

— Конечно.

Д. Володихин

— Ну что же, вот мы переходим к ситуации, в которой должна была проявиться истина — старая, в общем, очень глубоко пустившая корни в душе Александра I инерционная любовь к революции и постепенно нарастающая антипатия к детищу этой революции, Наполеону I, со всеми его затеями в сфере культуры, политики. И в конечном итоге момент истины состоялся — это 1812 год.

А. Андреев

— Конечно. Еще раз повторю: победить Наполеона для Александра становится задачей жизни, не просто царствования, да, не просто там государственной и политики России, а личной задачей жизни. И вот 12-й год — это их столкновение. Обе стороны, как мы знаем, сейчас не будем в это вдаваться, долго идут к этому столкновению, то есть обе стороны согласны, что они должны в какой-то схватке встретиться, только одна из них выживет, только один из них победит. И в 12-м году становится ясно, что побеждает, конечно же, Наполеон. Ну просто потому что он великий полководец, у него вся Европа в армии, у него огромная армия, знаете, никогда такой армии вторжения не было — 600 тысяч человек, да.

Д. Володихин

— Да более того, более 600 тысяч, и совершенное превосходство в численности, в артиллерии, конечно же, в первые месяцы войны сказывается. Идет бесконечное отступление, не видно ему конца. И частичные тактически успехи происходят на фоне того, что армия все-таки теряет, теряет и теряет русскую территорию.

А. Андреев

— Конечно. И даже Бородинское сражение, которое по реляции Кутузова было представлено Александру I как победа, что сразу же вызвало его бурную кратковременную радость, да, тут же на следующий день становится ясно, что продолжается отступление и что Москва будет сдана.

Д. Володихин

— А боевая ничья, которая в стратегическом плане означала продолжение отступления.

А. Андреев

— То есть для Александра самые страшные, наверное, дни в жизни наступают. Потому что всё — война проиграна, от него отворачиваются все. От него отворачивается любимая сестра, Екатерина Павловна, брат требует мира с Наполеоном, мать Мария Федоровна говорит, что я всегда предупреждала, чем все это кончится. И вдруг внезапно, вот смотрите, от пожара Москвы, даже точнее от оставления Москвы до ухода французов из России проходит ну два месяца, около двух месяцев. Что происходит, почему, да? Вот в Москве Наполеон, торжествующий победитель, и через два месяца его армия рассеяна, можно сказать, уничтожена, причем без каких-то крупных битв, да. Ну конечно была Березина, там была битва под Красным, понятно, но армии не существует, но Наполеон бежит, бросает свою армию, бежит в Париж, чтобы срочно спасти хоть что-то из своего прежнего могущества. Конечно, Александр это рассматривал как чудо. Ну дальше мы просто должны сказать, о некоторых источниках, мы так свободно рассуждаем...

Д. Володихин

— Вот тут мы в самом начале сказали, что человек не любит раскрывать истинные движения своей души. Его эмоции, может быть, и глубоки, и сильны, но он их никогда не явит на людях.

А. Андреев

— Да, и к сожалению, ну просто так получается, у нас нет личных текстов Александра, которые бы подробно раскрывали его переживания. Но у нас есть много разных воспоминаний людей, которые что-то от Александра слышали. Дальше, конечно, вопрос, насколько ни это слышали, насколько это адекватно тому. Складывается некоторый александровский миф, как историки мы должны понимать, что то, что мы сейчас говорим это все-таки изложение некоего мифа. Ну а с другой стороны, все равно тайна души остается, внутрь же человеку не заглянешь, что он на самом деле думает. И вот в рамках александровского мифа есть фраза (а я знаю, откуда она происходит, и должен сказать, что источник, к сожалению, совершенно недостоверный), но, по-видимому, все-таки эта фраза какое-то отношение имеет к Александру. Это, наверное, самая знаменитая фраза о его религиозном перевороте, когда Александр якобы говорит (подчеркну, якобы говорит), что пожар Москвы осветил мою душу — это общеизвестная часть фразы, есть продолжение, — и суд Божий, свершившийся в ледяных пустынях, наполнил ее, то есть душу, священным трепетом. 

Д. Володихин

— Но здесь мы можем проверить истинность этой фразы. Сейчас вы расскажете, откуда она все-таки произошла, хотя бы примерно. Но ведь существуют вещи совершенно объективные, которые в источниках отражаются — в камер-фурьерских журналах, в разного рода бюрократии того времени. Вот есть дворцовые священники, духовники, совершенно официальные, есть архиереи, и вот такие вещи, как: император пошел на исповедь, принял причастие, принял у себя представителя Церкви. Мы видим, что что-то здесь изменилось в 1812 году или, может быть, по несколько более поздним временам, и перемену в этой сфере, не столь красивой и не столько литературной, но самой глубокой, потому что бытовой, затрагивающей повседневность — видим, происходит она.

А. Андреев

— Боюсь, что здесь должен ответить «нет», хотя бы потому, что у нас недостаточно здесь материалов, чтобы проверять, кто действительно из русского духовенства с Александром общался. Но мы знаем, что он активно общался на религиозные темы с представителями всех возможных конфессий. То есть сказать, что в 12-м году происходит поворот к ортодоксальному христианству, еще нельзя, но происходит, по крайней мере, поворот к вере.

Д. Володихин

— Поворот не то чтобы к православию, а вообще в целом к христианству.

А. Андреев

— Ну да, он находится в ситуации обращения, да, то есть он обрел некоторую веру, но еще не понимает, в какой конфессии он должен ее, в рамках какой конфессии выражать. И вот все вот эти высказывания, в том числе и то, которое цитировал, они записаны самыми разными собеседниками Александра, еще раз подчеркну, из самых разных конфессий. А эти конфессии были вплоть, например, до такой общины квакеров, которые тоже активно с Александром общались и тоже записали все, что он им якобы говорил, да. Фраза, которую я цитировал, — это фраза прусского епископа Эйлерта, который через там 20 лет решил записать свой один разговор с Александром, который, ну видимо, Александр... Схема очень простая: то есть стоит повидаться с Александром, и он тут же вам, через две фразы, начинает выдавать эти вот свои вновь обретенные истины религиозные

Д. Володихин

— Ну когда человек поговорил с монархом, управляющим столь значительным государством, ну хочется ему вспомнить что-нибудь величественное, услышанное во время этого разговора. Он и сам получает на себя отсвет монарха и входит вместе с ним в историю.

А. Андреев

— Конечно. И тем не менее, почему вот александровский миф, он сам внутри себя законченный, и что там на самом деле мы не знаем. Ну потому что эти фразы, они очень хорошо сами с собой согласуются. То есть то что Александр не мог рационально объяснить, как, в общем-то, и нынешние историки не могут рационально объяснить, почему наполеоновская армия была уничтожена в России, да, где там Наполеон ошибся, где именно он ошибся. Вы знаете, эта знаменитая фраза: Наполеон ошибся, потому что он долго в Москве оставался; нет, он долго в Смоленске оставался там; нет, Наполеон ошибся, потому что вообще начал поход в Россию. Но смысл не в этом, смысл в том, что Александр что-то внутри испытывает, а судьба его продолжает испытывать. Еще раз: 12-й год — это не единственное счастливое религиозное как бы вот событие, которое он осмысляет, другое будет во время заграничных походов.

Д. Володихин

— И сейчас мы к ним перейдем. Прежде всего, я хотел бы вот зафиксировать этот результат нашего разговора на данный момент: не было одномоментной революции в сознании, просто произошли важные изменения, поворачивающие личность к Богу, — вот, наверное, можно так сказать. Но пока этот поворот не отлился в какие-то конкретные конфессиональные формы. И вот на этом переходе, прямо посреди этого маршрута я напоминаю вам, дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы ненадолго прерываем нашу беседу, чтобы буквально через минуту вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы обсуждаем религиозные искания Александра I с замечательным гостем, известным историком, доктором исторических наук, профессором исторического факультета МГУ, Андреем Юрьевичем Андреевым, который также заведует кафедрой церковной истории общецерковной аспирантуры и докторантуры имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Ну что же, мы постепенно вместе с Александром I шествуем от ну как бы христианства, христианства, в которое человек входит, как турист впервые входит в море, едва омочив стопы, к чему-то более глубокому.

А. Андреев

— Итак, мы остановились на заграничных походах и на том, что Александр, который почувствовал как бы на себе вот это прикосновение Божиего Промысла в 12-м году, продолжает его чувствовать. Нельзя сказать, что каждый момент это кампании так им осознается, но действительно были моменты, которые, в общем, Александр иначе как Божиим вмешательством в свою собственную жизнь и в жизнь его страны не мог назвать.

Д. Володихин

— Ну после того, как армия потерпела несколько тяжелых поражений, произошел Кульм, а после него Лейпциг.

А. Андреев

— Да, именно к Кульму я и веду, потому что победа под Кульмом иначе как чудесной (сейчас опять нельзя ее долго обсуждать, просто нет времени, да), но иначе как чудесной она Александром бы не воспринималась. Плюс давайте вспомним, что это было первое сражение вообще в жизни Александра, которое он выиграл у Наполеона, у наполеоновских войск точнее, потому что на второй день сражения Александр сам принял участие в руководстве войск, для него наконец наступила долгожданная победа. И через два дня он собирает все войска, а войска были, между прочим, давайте вспомним, российские, прусские и австрийские — то есть православное воинство, католическое воинство и воинство в кавычках «протестантское», где явно совершенно были и лютеране, и кальвинисты. Да, значит, напомним, что прусская династия традиционно исповедовала кальвинизм, притом что население Пруссии было лютеранским. И вот все это воинство вместе, и все три монарха, между прочим, да, они должны были вместе молиться. Потому что Александр собирает на поле Кульма войска для совместного, как бы сейчас сказали, экуменического молебна. И есть даже такая гравюра, ну понятно, что она не историческая, но тем не менее вот характерно, что она существует, когда войска и, видно, что русские, значит, православные, икатолики стоят на коленях, протестанты на колени не становятся, как известно, да, поэтому они молятся стоя. И точно так же мы видим монархов, которые два коленопреклоненные и один монарх стоит.

Д. Володихин

— Момент действительно важный. Оставим в стороне то, что разбиты были войска не самого Наполеона, а нескольких его, пусть и знаменитых, маршалов, но тем не менее.

А. Андреев

— Но это был ключевой момент, потому что Александр мог вообще попасть в плен, если бы не победа при Кульме, все было бы очень плохо для России.

Д. Володихин

— Ну мало того, оно и шло к тому, потому что несколько крайне неприятных сражений коалиционной армии с возрождающихся воинством Наполеона, оно вело к тому, что как бы опять не откатились войска на территорию России.

А. Андреев

— Конечно. А после Бауцена, собственно, так и происходило, еще раньше, в мае месяце, когда просто было отступление Александра в 13-м году. И вот, так или иначе, у Александра возник, даже потом передают фразу в разговоре с прусским королем, он говорит, что если все-таки мы победим, я клянусь, я воздам Богу благодарение. И вот происходит несколько таких случайностей, и они и дальше происходят, они происходят и в кампании 14-го года. И само взятие Парижа тоже Александр отчасти приписывает счастливой случайности. Мы знаем, да, что оно произошло только потому, что Наполеон удалился от Парижа слишком неосторожно, что позволило русским войскам без боя войти во французскую столицу. И вот все это вместе, конечно, Александра очень сильно настраивает на какое-то особое такое, экстатическое состояние восприятия некоей вот воли Божией.

Д. Володихин

— Ну с одной стороны, все это, конечно же, душевные движения высокообразованных людей, тонко интеллектуальные. С другой стороны, существует хорошая русская поговорка, которая все это проясняет в двух словах: «Без Бога не до порога, с Богом — хоть за море». Вот без Бога что-то плохо шло, дошло до Москвы, а с Божией помощью дошло до Парижа. И, конечно же, только слепой человек мог этого не видеть и не понимать.

А. Андреев

— И вот в Париже Александр, преисполненный этих чувств, решает — собственно это продолжается линия Кульма, — решает возблагодарить Бога за победу, и происходит тот самый знаменитый пасхальный молебен, который мы видим на многочисленных гравюрах. Есть минимум четыре его изображения, которые я знаю, есть разные его описания, причем самых разных людей. Подчеркну еще раз, это тоже межконфессиональный молебен, то есть собраны были все войска, не только русские. Надо отметить, что это было уже после Пасхи, Пасху Александр встречал в своем войске, да, он действительно слушал православную заутреню. А вот уже тем же вечером на площади, где пролилась кровь Людовика XVI, был отслужен совместный молебен с пением «Тебе Бога хвалим», а по латыни это «Te Deum» знаменитое, да, одно из главных песнопений благодарственных католических. И для Александра это было отчасти еще и символ того, что революция преодолена. То есть вот эта площадь и вот это место, где революция, казалась бы, победила, и король был свергнут и казнен, да, вот прямо на этой площади. И сейчас здесь русские войска благодарят Бога за победу над революцией.

Д. Володихин

— И кстати, монарх вскоре вернется.

А. Андреев

— Конечно, и монарх вернется, ну тут отдельная история, насколько это было важно, что это все-таки будут опять Бурбоны, но так или иначе это укладывалось в идею возвращения, преодоления революции. И для Александра действительно было очень важно: то есть революция, то есть силы ада, которую он так и воспринимал, силы ада побеждены. И раз они побеждены, то дальше начнется что-то новое. И начинается новое состояние Александра и новое состояние мира. То есть он обрел новую веру, новую душу, и ему кажется, что и мир становится отныне и навсегда новым.

Д. Володихин

— Заметим, этот переходный период занимает около двух лет — 1812–1813, — не единомоментная вспышка, а все-таки достаточно долгий переход хорошо образованного человека, который прямыми путями ходить не научен.

А. Андреев

— Конечно. И он продолжается в 14–15-м годах. Потому что, как я только что сказал, мир должен быть новый, в гармонии и без войн, но на Венском конгрессе, который мы как-то уже обсуждали здесь, в этой замечательной студии, все было совсем не так, на Венском конгрессе было много противоречий. И стороны, казалось бы, только что, вчера союзники, стояли на грани новой войны, и Александр все это видит.

Д. Володихин

— И все это не какие-нибудь революционеры, а наихристианнейшие государи.

А. Андреев

— Совершенно верно. То есть на самом деле проблемы остаются, и Александр это переживает, он думает: как же так? Мы же победили, сами силы ада были побеждены, и вот мы опять стоим на пороге новых войн. И вдруг происходит очередное чудо, очередная случайность то есть точнее, возвращается в кавычках «антихрист», да, возвращается Наполеон, он бежит с острова Эльба. И этот Наполеон легко, внешне очень легко, хотя на самом деле все не так было уж безоблачно, но очень легко был сокрушен. Даже еще русские войска не успели вступить в кампанию, как уже было Ватерлоо, и уже прусские войска входят в Париж, и туда опять приезжает Александр I.

Д. Володихин

— Ну вот хорошо, что мы сделали такую оговорку: по внешней видимости очень легко. Потому что несколько тысяч прусаков, которые легли на поле битвы при Линьи...

А. Андреев

— Совершенно верно.

Д. Володихин

— Незадолго до Ватерлоо она произошла, наверное, даже подумать не успели о том, что так легко получается справиться с Наполеоном.

А. Андреев

— Я про это и хотел сказать, что на самом деле то что Ватерлоо оказалось победой, это тоже очередная случайность. Тут я не знаю, с чьим вмешательством, но понятно, что если бы корпус Груши не разминулся с Блюхером, то скорее всего Ватерлоо было, минимум, ничьей. Потому что Веллингтон не имел тут каких-то кардинальных достоинств, которые позволили бы при Ватерлоо просто чисто стратегически Наполеона победить. Все решало, чьи придут резервы. Но вот так получилось, что Ватерлоо оказалось победой союзников.

Д. Володихин

— Ну что же, мы сейчас поговорили о событиях исторических, но для нас важнее события мистические — то, что происходит в душе человека.

А. Андреев

— Конечно. И вот именно в 15-м году, во второе свое пребывание в Париже, Александр и окончательно испытывает то самое обращение. Есть иностранное слово «конверсия», да, вот собственно оно, но оно плохое, оно по-русски не подходит.

Д. Володихин

— Плохое, «обращение» лучше.

А. Андреев

— Да, но просто это термин такой, это термин даже богословский термин — конверсия, который означает, что что-то в душе окончательно уже и бесповоротно изменилось. И поэтому именно в Париже в этом 15-м году Александр опять имеет множество разных бесед, и мы это знаем, и они записаны.

Д. Володихин

— А с кем беседует?

А. Андреев

— Ну прежде всего с баронессой Крюденер, которая была известной проповедницей, провидицей и так далее и вот там ее окружением. Ну вот у Александра были разные, я говорю, интересные собеседники. Один из его собеседников был, например, Юнг-Штиллинг — знаменитый европейский мистик, который провидел просто начало событий Откровения Иоанна Богослова, потому что объединяются три главные конфессии, как я уже сказал, православные, католики и протестанты объединяются вновь и, значит, мы приходим вновь к единой Церкви идее — вот у Юнга-Штиллинга это постоянно звучит.

Д. Володихин

— Скажем так, это его идея.

А. Андреев

— Это его, не Александра. Но Александр был преисполнен идеи благодарности Богу — тут вот это очень важно, что он умел Бога благодарить. И в 15-м году он это делает очень своеобразным образом. На поле Вертю (интересно, что слово «вертю» по-французски означает добродетель), вот было выбрано такое «поле добродетели» — champ de Vertus.

Д. Володихин

— Латинское virtus.

А. Андреев

— Да. И на этом champ de Vertus происходит уникальный совершенно тоже смотр с участием, я не помню, сколько сот тысяч войск, которые образуют, выстроены в форме креста. Но этот крест с земли не виден. Представьте себе, что войска построены в форме креста, — кто этот крест видит? Только Тот, Кто на небесах, да, то есть это приношение Богу. И вот эти войска, выстроенные вокруг семи алтарей, там одновременно служатся семь молебнов для всех этих войск. И Александр переживает этот день как свой счастливейший день в жизни. Да, вот он, все его войско, вся Европа, можно сказать, благодарит Бога уже за вторую, за очередную дарованную победу, как ему кажется, окончательную над Наполеоном. И после этого, через менее месяца после этого молебна при Вертю, Александр I подписывает манифест Священного союза.

Д. Володихин

— Который начинается словами, объявляющими, в сущности, христианские основы для нового порядка, объемлющего всю Европу.

А. Андреев

— Конечно. И человек неверующий не мог бы написать этот текст. А текст манифеста написан во многом самим Александром. У нас есть черновики, которые показывают собственно работу над текстом, да, и в них говорится, что прежде всего монархи Европы, они христиане, а раз они христиане, значит, они братья. Раз они братья, значит, их подданные тоже родственники. И у нас есть единый христианский народ, объемлющий всю Европу. И раз это единый народ, то больше никаких войн не будет, а истинным самодержцем Европы, как написано в этом документе, является никто иной как Иисус Христос.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И мы с доктором исторических наук, знаменитым специалистом, Андреем Юрьевичем Андреевым, обсуждаем религиозные искания императора Александра I. У меня вопрос к вам, опять выводящий нас на некоторые формальные вещи. Все то, что происходило в Европе, в Париже, на поле Вертю — все это чудесно и замечательно. Ну а что же в России-то? В России есть Православная Церковь, православные храмы. Как-то несколько ближе к ним-то Александр I становится или вот он входит в роль внеевропейского монарха и всехристианина?

А. Андреев

— Ну это для него не роль была, он искренне считал, что действительно это его обязанность и долг — теперь уже обустроить всю Европу. Конечно, если мы посмотрим даже чисто календарно, он большую часть времени своего царствования проводит в Европе, занимаясь решением дел на конгрессах Священного союза.

Д. Володихин

— Знаете, замечательный политический лозунг, прямо хочется повторить: обустроили Россию — обустроим Европу.

А. Андреев

— Ну вот, к сожалению, он начал со второго, да, он обустраивал Европу, отодвинув обустройство России, где были очень важные, насущные проблемы. Ну естественно, крепостное право, крестьянский вопрос, законодательство, образование, они немножко ушли на второй план в этот момент.

Д. Володихин

— Прежде всего, дичайшее разорение после этого каскада наполеоновских войн и дичайшая коррупция — вот то, от чего люди страдали каждодневно.

А. Андреев

— Ну и значит все это, к сожалению, продолжалось в России. Ну еще раз, Александр обустраивал Европу, но конечно, он бывал в России. И поэтому такие же молебны, конечно, служились и в России. И конечно, основным памятником 12-го года для Александра I становится проект храма Христа Спасителя, да. То есть вроде бы это Рождественский собор, как мы знаем, да, и конечно, семантика Рождества очень важна для Александра I, но при этом он называется именно так, немножко по-западному, да: Christ Le Sauveur — по-французски это, в общем-то, лучше звучит чем по-русски: Христа Спасителя. И тем не менее этот проект был утвержден Александром I, речь идет о проекте Витберга. И мы опять видим черты всех конфессиональных храмов, которые существуют, и чуть ли не даже там египетская пирамида, прости Господи, была заложена. Ну по крайней мере, это был многоярусный храм, и как бы вот в нем все возвышалось, конечно, к православному алтарю, но Витберг построил нечто тоже невиданное. И Александр, который посмотрел этот проект, тут же (сыронизируем) прослезился, потому что мы знаем из воспоминаний Витберга, он сказал: вот вы точно поняли мою идею, идею, что все человечество должно возблагодарить Христа строительством этого храма.

Д. Володихин

— Этот проект не был воплощен в жизнь.

А. Андреев

— Совершенно верно. Тот храм, который сейчас стоит, это совсем другое время, это николаевское время. А александровский проект так и остался на бумаге.

Д. Володихин

— То есть в сущности сейчас это нормальный православный храм.

А. Андреев

— Да, уже при Николае I совершенно из других вообще идеологических соображений и идей возникший. Так вот, и Александр, продолжая обустраивать Европу, вдруг (сейчас давайте не вдаваться в детали) понимает, что в этой Европе-то все становится все хуже и хуже. То есть не то что чем больше он ей занимается, тем больше становится хуже, а просто те конструкции...

Д. Володихин

— Старается-старается — а не получается.

А. Андреев

— Да, это очень по-русски, но здесь он не виноват. Те идеи Священного союза, они объективно тормозили некоторые социальные процессы, которые, увы, одними вот идеями и заклинаниями, и словами не остановить. И Александр был неспособен бороться с этим процессом. А переживал он их страшно. Речь идет об очередном туре революции. То есть революция побеждена, и вдруг она возрождается — что же такое? И вот это всегда, всегда возрождающийся Наполеон — этот образ преследовал Александра до конца жизни. Вы представляете, что такое был для него Наполеон с первого до последнего дня, да? Если он видел вновь и вновь восстающего из гроба Наполеона в виде очередной революции где-нибудь в Португалии, в Неаполе, на Сицилии, в Греции наконец, в православной Греции, и так далее и так далее.

Д. Володихин

— Хочется процитировать один неблагословенный документ, несколько его перефразировав: бродит призрак по Европе — призрак Наполеона.

А. Андреев

— Да, для Александра это было так. И вот может быть, наиболее ярко свидетельствует о его религиозных взглядах документ — это переписка его с Голицыным. Мы сейчас не трогаем эту фигуру, но фигура была очень близкая к Александру, где он мог действительно ну изливать душу в надежде, что тот его понимает. Голицын его действительно понимал, и Александр там как раз излагает идею, что это его священный долг, что борьба с Наполеоном, вечная борьба с Наполеоном — это его священный долг, и никто кроме Александра победить его не сможет.

Д. Володихин

— Священный — это значит, прежде всего, конфесиональный, религиозный.

А. Андреев

— Религиозный, да, то есть возложен он на него Богом. Возложенный на него Богом долг победить Наполеона, победить революцию, иначе эта революция победит весь мир, и ад вновь одолеет всех.

Д. Володихин

— И очевидно, здесь Наполеон просто-напросто фигура, которая является олицетворением революционного движения в целом, и не только во Франции.

А. Андреев

— Да, совершенно верно. А революционное движение — еще раз, — это торжество ада. И есть такой, очень характерный в этом смысле манифест Александра I от 1 января 16-го года, обращенный к французам, где, в общем, французам предлагается покаяться, между прочим. Вот это, может быть, впервые даже в истории войн и революций звучит идея: а давайте, весь народ принесет покаяние за то, что вот вы потворствовали революции, что вы отдались во власть этих сил.

Д. Володихин

— Вы монарха своего убили.

А. Андреев

— Конечно, да. И вот Александр так это воспринимает. И не знаю, к сожалению, к счастью, в его душе в 20-21-м году опять что-то происходит — он понимает, что, видимо, это очень сложно и до конца победить нельзя. То есть он не то что смиряется с этими революциями, нет, он постоянно пытается вновь и вновь им противостоять, но он становится очень грустным и печальным. И вдруг у него возникает совершенно новое ощущение в душе, что, может быть, все-таки если не получается осчастливить всех, то может быть, хотя бы можно вернуться к устроению собственной души. И вот здесь, на мой взгляд, и только именно с 21-го года, наконец ему открывается путь к православию.

Д. Володихин

— Славен Господь. Давайте отметим точки крайние этого пути: 1812 год и где-то в районе 1820-го, может быть, даже 21-го года — долгий путь. Но вы знаете, человек взрослый, зрелый, с мифами, предрассудками и драгоценными с детства идеями, которые, может быть, эту личность корежат, ломают, разносят в щепы. И для того, чтобы совладать с ними, это, значит, потребуется совладать с базовыми представлениями собственной личности и их перестроить — ну согласитесь, это духовная работа, требующая колоссальных усилий.

А. Андреев

— Конечно. И Александр именно в этот свой завершающий период жизни начинает наконец встречаться и с православным духовенством. Можно вспомнить и фигуру архимандрита Фотия. При всей ее неоднозначности, но он был принят в Петербурге, он стал одним из собеседников Александра. Александр бывает на Валааме — это его знаменитое путешествие в сторону Финляндию, когда он заезжает, и тоже ему важно услышать, о чем говорят валаамские старцы. В общем, мы мало знаем на самом деле об этом периоде, источников мало.

Д. Володихин

— Ну все-таки заметим: поменять баронессу Крюденер на архимандрита Фотия — это, в общем, прогресс положительный.

А. Андреев

— Да, и, кстати, Александр прекрасно понимал, что Крюденер сто́ит, и их общение было очень кратковременным. Это потом баронесса пыталась всячески представить, что она была учительницей Александра в вере чуть ли не всю жизнь. Нет, там все было очень коротко, но для Александра важно, тем не менее, все-таки она оказала на него какой-то отпечаток.

Д. Володихин

— То есть можно одной фразой выразить: да, очень интересно, мадам.

А. Андреев

— Нет, ну просто она Александра ввела в курс этих эсхатологических... Ну давайте не будем забывать: Александр занимался прикладной эсхатологией довольно значительную часть жизни, то есть он верил, что он строит новый мир после конца света, после победы в той самой последней войне, когда, значит, христианское воинство одолевает ад.

Д. Володихин

— С его точки зрения, Армагеддон завершился в Париже.

А. Андреев

— Совершенно верно, да. Так вот, от прикладной эсхатологии Александр наконец переходит просто к нормальному устроению души. Он пытается, точнее, это делать. Между прочим, очень важно, что он находит и некоторое счастье в семье — то что он практически не имел в течение всей жизни. Он вновь близок со своей женой, они вместе, они в полной гармонии, наконец ее обретают, чуть ли не в последний год жизни. Но Александр остается грустен. При этом это не значит, что это ему дает какую-то космическую радость, торжество. Нет, вот он просто отчасти, и, наверное, это хорошо, отчасти немножечко отодвигает европейские дела ради того, чтобы подумать о самом себе и о грядущей смерти, которую он, конечно, не предвидел, как и многие люди, но которая совершенно...

Д. Володихин

— Как и все люди.

А. Андреев

— Да, совершенно, он ведь никогда не болел. Вот интересно, Александр отличался, вообще он был человек сильный, атлетический, прекрасно на коне ездил, мог преодолевать значительные переходы, чуть ли там не знаю, не спать по несколько суток. У него был отменное здоровье, он никогда не болел. И вот его последняя болезнь, которой он заразился во время поездки в Крым, где у него была какая-то заразная лихорадка и потом вернулся в Таганрог, где его ждала императрица. Эта последняя болезнь уложила его на одр, с которого он уже не встал. Но рядом с ним был священник, и Александр, конечно, встретил смерть, как полагается настоящему православному христианину.

Д. Володихин

— То есть иными словами, исповедовался, соборовался...

А. Андреев

— Да.

Д. Володихин

— Безо всяких отступлений. Ну что ж трудный путь, благополучно завершившийся. Иной раз смерть это лучшая точка в судьбе христианина. Иной раз это неудачная точка, и тогда уж ничего не исправишь. Здесь, в общем, что мог Государь с собой сделать, то сделал. Но вот мы сейчас переходим на зыбкую почву гипотез, подозрений, однако необходимо об этом поговорить, поскольку проблема была поставлена не вчера и не сегодня, и проблема получила достаточно широкое общественное обсуждение. Высказывалась гипотеза, согласно которой Александр I не скончался в Таганроге, а тайным образом удалился от дел, и вместо него было похоронено тело другого человека, сам же он впоследствии явился как некий православный старец Федор Кузьмич. До какой степени можно дать какие-то научные подтверждения, учитывая там, например, графологический анализ текстов Федор Кузьмича и то, что было высказано и специалистами, и неспециалистами в этой сфере за последние годы?

А. Андреев

— Ну я сразу скажу, что несмотря на большое количество якобы этих подтверждений там графологических или иных (как известно, у нас есть шапочка Федора Кузьмича с какими-то волосами, и тоже вопрос, что это за волосы, да), никаких научных подтверждений этой гипотезы нет. Но я сейчас про другое. Эта гипотеза часто всплывает в разговорах и в нашей православной среде. Неужели непонятно, насколько сама по себе эта гипотеза, она антиправославна? Неужели люди не понимают, что удивительно: прежде всего, император это помазанник Божий — то есть Господь на него возложил вот этот тяжелый крест управлять страной. И Александр-то это понимал и он даже пытался этот крест на всю Европу распространить, да, свои обязанности. Как он может добровольно этот крест с себя сложить? Почему? Кто его на это благословляет? Ну если только, возможно, кто-то благословит. Второе. Разве в православии можно просто так менять имя? Имя — это молитва Ангелу Хранителю, да...

Д. Володихин

— А вот вам скажут, что а вот он принял постриг и поменял имя.

А. Андреев

— Ну и кто его постриг тогда? А почему если он монах, почему он Федор Кузьмич? Федор Кузьмич не был монахом, как известно, этот старец. То есть, конечно, есть какой-то старец, был какой-то старец Федор Кузьмич, ничего общего, никаких доказательств о связи с Александром нету. А еще раз подчеркну, что сама по себе эта идея самовольного ухода Александра с трона, она перечеркивает все то, что мы только что с вами сказали. Мы говорили о некотором пути души к православию, к обретению Бога. А это же, я не знаю, что это такое, это бунт или какое-то совершенно другое состояние — переход в новое состояние, но это зачеркивание старой жизни. Вряд ли Александр хотел бы всю свою жизнь прежнюю зачеркнуть. Напротив, он нашел некоторое внутреннее успокоение в этой жизни.

Д. Володихин

— Ну я резюмирую: специалист высказывает глубокое сомнение в том, что это действительно могло произойти.

А. Андреев

— Да. И еще раз: тут графологические вещи, они ничего даже и доказать не могут, понятно, что все эти вещи более-менее спорны. Но для меня чисто психологически это невероятно. Вот так, как я рассматриваю духовный путь Александра, он не мог оставить трон и страну, Отечество, которое он любил, вот просто так, и уйти куда-то странствовать. Ввергнув страну в тот самый кризис, который и породил нам декабристов, да, и который стал таким негативным фоном для царствия Николая I. Между прочим, которое могло быть очень и очень успешным, не будь этого негативного фона в самом начале.

Д. Володихин

— А могло бы быть очень и очень коротким, если бы государь Николай Павлович не проявил должной твердости.

А. Андреев

— Совершенно верно.

Д. Володихин

— Ну что ж, подходит время финала нашей передачи. Мне хотелось бы буквально два слова сказать. Мы увидели человека, который православным был лишь формально, человека по глубине своей души фактически безбожного, который медленно, трудно обращался в Богу. И, приняв Бога, впоследствии принял и православие во всех его исторических формах. Согласитесь, для русского государя XIX столетия это хорошая судьба, это судьба с положительным финалом. Дорогие радиослушатели, от вашего имени я благодарю Андрея Юрьевича Андреева за эту исключительно содержательную передачу. И мне осталось вам сказать лишь: благодарю вас за внимание, до свидания.

А. Андреев

— До свидания.