«Духовное возрождение и светлая радость» - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Духовное возрождение и светлая радость»

* Поделиться

В этом выпуске своими светлыми историями, связанными с весенним настроением, духовным возрождением и светлой радостью, поделились ведущие Радио ВЕРА Александр Ананьев, Алексей Пичугин, Константин Мацан, а также наш гость — клирик храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами в Москве священник Павел Усачёв.

Ведущие: Александр Ананьев, Константин Мацан, Алексей Пичугин


А. Ананьев

— Снова и снова начинаем мы программу на Радио ВЕРА со слов: «Христос воскресе, дорогие слушатели!»

К. Мацан

— Воистину воскресе!

А. Пичугин

— Воистину воскресе!

А. Ананьев

— И мужской хор ему ответом был. Какая радость, что сегодня вот именно такой мужской состав участников программы «Светлые истории». В первую очередь разрешите представить вам — вот, отец Павел, вы теперь не просто замечательный священник и не просто участник программы радио «Вера», вы телерекордсмен, потому что именно программа «Светлые истории» с вашим участием — очень искренняя, очень пронзительная, — набрала в свое время наибольшее количество реакций зрителей, и нам это очень дорого.

Иерей Павел

— Спаси, Господи.

А. Ананьев

— Клирик храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами в Москве, священник Павел Усачев. Как настроение праздничное, отец Павел?

Иерей Павел

— Пасхальное настроение. Такая радость, она не покидает нас сорок дней не просто так, наверное, чтобы мы привыкли так жить, пасхально жить.

А. Ананьев

— Удается сохранить эту радость, да?

Иерей Павел

— Удается.

А. Ананьев

— Также я с огромным удовольствием приветствую ведущего Радио ВЕРА — Константин Мацан. Добрый вечер.

К. Мацан

— Привет всем, друзья.

А. Ананьев

— Самое яркое воспоминание, впечатление, переживание за вот эту Пасху?

К. Мацан

— А это каждый год одно и то же, но каждый год это переживается по-разному, это парадокс — это первый услышанный ночью возглас: «Христос воскресе!» Вот самый-самый первый, — и ты понимаешь, что каждый год после этих слов жизнь уже никогда не будет прежней.

А. Ананьев

— А помнишь, пару программ назад я делился своим впечатлением от первой вот Пасхи, о первом богослужении, об обожженном указательном пальце?

К. Мацан

— Да.

А. Ананьев

— Вот в эту Пасху стою, держу вот эту свечку из красного стекла с жестяной свечкой, думаю: какой я молодец, какой я умный, я не прикасаюсь пальцем к крышке. И краем глаза замечаю: парень рядом со мной стоит и дует на указательный палец. Вспоминаю твои слова, что а кто из нас через это не проходил? И с большой радостью представляю дорогого друга, ведущего Радио ВЕРА, Алексея Пичугина. Алексей, Христос воскресе!

А. Пичугин

— Воистину воскресе! Здравствуйте, друзья.

А. Ананьев

— Не видел тебя очень давно.

А. Пичугин

— Да, Саш, и я тебя.

А. Ананьев

— Как прошла Пасха?

А. Пичугин

— Хорошо очень прошла. Я думал, ты меня спросишь так же, как и Костю, главные впечатления. Я, так как очень люблю поесть, уже приготовился рассказать, что я, вот знаете, странно, не могу сказать, что я большой любитель куличей, вот как такое вот печеное я не очень. А вот я всегда мечтаю, когда пасху я поем — у меня мама ее очень вкусно готовит. Вот когда я мамину пасху съем, я вот всегда жду очень трепетно этого момента, очень люблю.

А. Ананьев

— А меня, стыдно признаться, долгое время не отпускала фантазия: толстый кусок обычной вареной колбасы и горчица. Вот у меня было, аж скулы сводило. И я наконец вот тут недавно реализовал, так сказать, ее по полной программе. Дорогой отец Павел предложил тему программы, которая — вот за что я люблю вас, отец Павел, какую бы тему вы ни предложили, вот на эту тему можно рассказать любую историю, вот абсолютно любую. И вот эта тема не исключение, это здорово: «Весна природная и весна духовная. Истории о светлой радости о возрождении и духовном преображении». Почему именно эта тема?

Иерей Павел

— Александр, я в замешательстве, потому что не я эту тему предложил. Можно провести какое-то расследование, но мне ее прислали.

А. Ананьев

— А...

Иерей Павел

— Да, мне прислали. На самом деле в этот раз было очень интересно. потому что вначале мне прислали большой список тем — можно, да, так немножко приоткрою?

А. Ананьев

— Конечно.

Иерей Павел

— Кухня Радио ВЕРА, да. Меня ничего не зацепило. Я говорю: можно я свою тему предложу? Ну другую там тему предложил, которая меня цепляет. А через какое-то время приходит ответ, что все-таки вот можно, мы предложим еще другую тему — и вот эту тему, которую вы сейчас озвучили. Я написал в ответ: мне нужно подумать. Я сутки ходил и думал, потому что совсем не про меня, не моя тема. И в результате вдруг я осознал, понял, что эта тема на самом деле очень близка мне, потому что мне придется рассказывать про себя. Вот понимаете, это не сразу пришло такое вот. Всегда думаешь: вот истории там какие-то интересные про родных там, про людей про близких. А вот что это про тебя, вот не сразу как-то я это понял. Поэтому эта тема, которая, я не знаю, откуда она свалилась на нас, но, может быть, слава Богу, на самом деле.

А. Ананьев

— Слушайте, вы сейчас сказали слова, достойные настоящего христианина: не я придумал эту тему, она пришла мне сверху, моей заслуги в этом нет.

А. Пичугин

— Заметьте, не я ее предложил.

А. Ананьев

— Да, у нас есть сегодня еще пятый участник — простите мне, пожалуйста, это, — но наша слушательница Ольга Иванова, наслушавшись наших светлых историй, прислала несколько своих. И поскольку у нас есть традиция в начале программы как-то давать слово нашим слушателям, я хочу с ее истории начать. «В эту субботу, — пишет она, — накануне Вербного воскресенья на вечерне освящали вербы. Я пришла без верб, потому что подумала: ну где я их буду хранить потом? Это же все-таки освященная верба, да и не верба главное, ну и решила, что она мне не нужна. И вот я стою, а все вокруг с вербами в основном, и начинает меня охватывать горькое стадное чувство, начинаю думать, что завтра тоже будут освящать вербы, и вот я уже завтра тогда принесу и освящу. И как только я закончила думать эту мысль, женщина, которая рядом со мной стояла всю службу, говорит: „А почему у вас нет вербы? Возьмите, пожалуйста“. Я начинаю ей объяснять, что я приду завтра, завтра освящу. А она в ответ: „Ну зачем? Вот вам верба. Мне много не надо, я только себе и дочке освятила“. И дает мне несколько освященных веточек. И весь этот разговор произошел ровно через секунду после того, как я подумала, что у меня нет освященной вербы». Красивая история. Отец Павел, ваша весна — природная, духовная, человеческая. Расскажите свою историю, пожалуйста.

Иерей Павел

— Я когда настраивался на сегодняшнюю передачу, я решил очень твердо — когда я твердо что-то решаю, обычно я от этого не отступаю, что я сегодня приду с цветами, что весна, как же без цветов в студии. Мне показалось, что это будет очень красиво, когда камера будет через вот цветы тоже ловить в кадре, и мы такие, в цветах. И когда я подъехал на такси к Андреевскому монастырю, уже опаздывал, в общем, время там уже подошло, я: а где цветы? Ой, я их не купил, я забыл почему-то. А когда я вот сейчас вижу нас, дорогие братья, я понял, что ну просто некому было.

А. Ананьев

— У нас есть прекрасный звукорежиссер Александра Соловьева.

Иерей Павел

— Да, это я обязательно все, исправлюсь. Но пусть эти цветы, они будут вот в нашей душе, и да, тема такая, очень благоухающая. И я начну словами Дамаскина, нашего великого поэта духовного, если так можно сказать, Иоанна Дамаскина — это светилен, эксапостиларий недели Фоминой: «Днесь весна благоухает, и всякая тварь ликует». Там дальше про Фому, но вот «днесь весна благоухает, и всякая тварь ликует». И потом, если не против, можно я почитаю Гумилева немножко?

К. Мацан

— Ой, всегда.

А. Пичугин

— Давайте Гумилева.

Иерей Павел

— Вот он немножко раскрыл так этот поэтический слог.

Храм Твой, Господи, в небесах,

Но земля тоже Твой приют.

Расцветают липы в лесах,

И на липах птицы поют.

Точно благовест Твой, весна

По веселым идет полям,

А весною на крыльях сна

Прилетают ангелы к нам.

Если, Господи, это так,

Если праведно я пою,

Дай мне, Господи, дай мне знак,

Что я волю понял Твою.

Перед той, что сейчас грустна,

Появись, как Незримый Свет,

И на все, что спросит она,

Ослепительный дай ответ.

И вот последнее четверостишие, оно такое очень удивительное:

Ведь отрадней пения птиц,

Благодатней ангельских труб

Нам дрожанье милых ресниц

И улыбка любимых губ.

И вот весна — это любовь. Вот я буду сегодня говорить о любви.

А. Ананьев

— Слушайте, любовь — это круглый год вообще-то.

Иерей Павел

— Ну весна... Она начинается весной. И потом продолжается круглый год.

А. Ананьев

— А, ну да.

Иерей Павел

— Так, да. Поэтому если даже вот так, я буду петь о любви, если можно. И мы находимся в таком интересном времени — вот Антипасха и Неделя жен-мироносиц, конечно же, хочется сейчас поздравлять наших дорогих женщин, наших сестер. Вот их сегодня нет с нами, но мы о них будем, я буду говорить о любви. Любовь меня настигла очень рано — в 11 лет. Я влюбился в будущую жену, и это произошло в тот момент, в тот период моей жизни, когда мне было очень темно, мне очень было одиноко. И я бы даже так сказал, я заблудился в своем сознании, в потемках своей души, своего сердца. Небольшая предыстория, если можно. Я родился с такой, можно сказать, обнаженной душой, потому что как-то очень в детстве все близко принимал к сердцу. Даже вот такая история, мама мне ее рассказывала, что мне было там сколько-то, года четыре, может быть, она мне просто, или с кем-то она разговаривала, упомянула такой эпизод, что вот, там кошка плыла через пруд и утонула. И вот я маму мучил там несколько дней вопросом: почему кошка утонула? Мне это было очень как-то вот, в сердце прямо попало, я не мог с этим смириться, наверное.

А. Ананьев

— Такие истории в детстве всегда, знаете, в душу западают и почему-то вот именно в этом возрасте остаются потом буквально на всю жизнь.

Иерей Павел

— Да.

А. Ананьев

— Рассвет, возрождение, весна, «Светлые истории». «Весна природная и духовная» — на эту тему сегодня вспоминают светлые истории Константин Мацан, Алексей Пичугин, я Александр Ананьев. И сегодня у нас наш дорогой гость, клирик храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами в Москве, священник Павел Усачев, со своими невероятными, очень теплыми и очень искренними воспоминаниями о первой любви и о тех событиях, которые его как-то сформировали с самого детства, отца Павла, таким, какой он есть сегодня.

Иерей Павел

— Если можно, я эти моменты жизни до сих пор живы в моем сердце. Вот нищий просил милостыню у хлебного киоска, и вот сказал такие слова: «Подайте на хлеб, Христа ради». И ему не подали, мы там стояли в очереди, ну вот он просил, ему не дали. И мне это просто как-то так ранило сердце: вот как это так, не дать? Он же хлеба просил. Вот. А потом еще убили жука. Эти события никак не связаны друг с другом, но просто они такие яркие. Вот мальчик просто убил его, просто так, чтобы... не знаю зачем. Ну вот такая бессмысленная смерть и жестокость. И вот как-то очень долго я не мог прийти в себя из-за этого. И я просто хочу сказать о том, что душа такая вот у меня обнаженная, такая чувствительная, такой мальчик эмоциональный, чувствительный, да. И когда мне было 10 лет, наверное, вот это время, мои родители, они, значит, решили разводиться. И такой был очень бурный такой процесс и время такое очень тяжелое, и как-то я в этом оказался, в этот процесс включенным, к сожалению. И сейчас уже все, слава Богу, хорошо мы общаемся, все дружат, и это дела давно минувших дней. Но тогда я помню свои переживания за отца, который уже не жил с нами, он уезжал, жил с родителями, и дежурил в гостинице. Он был этим самым, кто переключает вот телефоны, коммутатор, да, наверное, ну таким дежурным. И вот однажды он приехал к нам, чтобы с нами побыть, и вот в кухне такой состоялся разговор, и он сказал о том, что вот сегодня ночью произошло такое событие: некий человек в своем номере встал ночью, и ударился об угол виском, и умер. И знаете, вот это настолько сильно меня этот эпизод затронул, что я тогда в своем сознании — почему я говорю, что я заблудился, да, я почему-то решил, что я в этом виноват.

А. Ананьев

— Ого.

Иерей Павел

— Да. То есть, видимо, я так волновался за отца, что я подумал, что как-то я мог своими мыслями причинить вот какое-то, значит, зло вот этому человеку. Ну это совершенно безумная какая-то идея бредовая...

А. Ананьев

— Я очень хорошо понимаю, о чем вы говорите. Дети, они такие, да.

Иерей Павел

— Вот, то есть, возможно, я думаю сейчас, что это было связано чисто с этой ситуацией, что я просто как-то решил на себя что-то там такое взять, какую-то вину или что-то. Ну вот с тех пор я просто, понимаете, почему-то так в сознании вот решил для себя, что я в этом виноват. Потому что перед этим я помнил свои мысли: а что, если вдруг что-то случится у папы на работе. И так совпало, что на следующий день что-то случилось. И вот это вот дурацкое совпадение, да, оно вызвало во мне такую травму психологическую, это как невроз такой у меня сформировался, что я подумал, что я своими мыслями могу причинять людям зло.

А. Ананьев

— А это вообще возможно, как вы считаете?

Иерей Павел

— Нет, я считаю, что это невозможно. И что это ни в коем случае нельзя в церкви священнику как-то поддерживать. Это нужно очень смело разрушать, эти вот если какие-то совпадения и случаются в нашей жизни.

А. Ананьев

— Слушайте, ну давайте вот буквально поразмышляем, потому что для меня это важно. Если я о ком-то подумаю плохо — не скажу, что я там нашлю на него проклятие, ну это было бы глупо с моей стороны. Но, если я подумал плохо, ему же станет хуже, правильно? По одной просто причине: если я о ком-то подумал хорошо, ему станет лучше. Разве это не так?

Иерей Павел

— Ну не знаю. Я думаю, что все-таки это было бы неправильно, если бы Господь так решил. Потому что, понимаете, мы не всегда владеем своими мыслями, а они владеют нами подчас. Поэтому все-таки чтобы причинить добро, нужно потрудиться — ну хотя бы снять телефонную трубку, позвонить, что-то такое сказать. Или помолиться. Вот это целенаправленно. Почему там таинство считается, условие для совершения таинства: у священника должно быть намерение совершить таинство. У нас должно быть намерение причинить добро или намерение причинить зло. Ну вот когда эти мысли невротические гуляют по нашему сознанию — это болезненное такое, здесь Господь сохраняет людей от этих всех мыслей. Ну иначе как бы мы все жили? Потому что ну я тоже вот священник, сколько людей через меня проходит и мало ли, что об мне думают. Ну так слава Богу пока все, доехал сегодня до радиостанции. И вот это вот, понимаете, это настолько было жутко мне от этого, что я, возможно, являюсь причиной смерти этого человека, потому что я накануне подумал: а что, если вдруг что-то случится у папы на работе, что с тех пор я очень сильно замкнулся. И сильно изменился в своем поведении. И свет померк, и жизнь, она совсем стала другой. То есть моя жизнь разделилась на до и после — это было очень так четко и ярко. И вот эта моя замкнутость не дала мне возможности проговорить эту проблему. Хотя у нас довольно были близкие отношения с мамой и остаются близкие. Я помню эпизод, когда мама читала нам на ночь жития святых, и там был какой-то эпизод — я не помню, про какого святого, что вот он там кого-то убил. И я помню, что я вот не смог сдержаться, я, значит, зарыдал в подушку, потому что я понимал, я так и решил, что я убийца. Вот с тех пор я никогда не смогу жить нормальной жизнью, полноценной. Потому что, если кто узнает, что я, значит, убил человека, у меня не будет ни жены, у меня не будет ни семьи — я об этом думал. Вот уже в 10 лет я думал об этом. И вот я помню это страшное лето после этого события — это было весной, вот то, что вот это совпадение дурацкое, да, с этим эпизодом на работе у папы. И это лето, когда вокруг все ликует и радуется, и в солнечном свете, и мои братья — у нас многодетная семья, и сестра, и вообще ребята все играют, веселятся и радуются. А я ухожу ходить, потому что не могу быть с ними на этой волне. Вот это страшный такой прямо мрак отчаяния, и ты не знаешь, как из него выбраться. Вот интересно, что нас родители ведь водили в храм, мы ходили довольно часто. Ну не то что прямо мы были какие-то воцерковленные, то есть не были, конечно, такими церковными. Но вот в тот момент для меня церковь не стала...

А. Пичугин

— Отдушиной.

Иерей Павел

— Да, не явилась такой спасительной какой-то вот возможностью избавиться от этого. Как-то уж очень глубоко я погрузился в этот мрак. Ну наверное, потому что сильно переживал этот и развод родителей. И вот я прожил это лето, и мне казалось, что я прямо постарел. Ну, возможно, что благодаря всему этому я немножко понимаю психологию убийц, вот мне так кажется, потому что я побыл в этой шкуре, сам себе это придумал. И вот этот мрак, он продолжался довольно долго, пока однажды я не встретил — мы учились в одной музыкальной школе, как-то так особо не пересекались, но у общих знакомых на именинах — это было в начале января, нас наконец познакомили лично с моей будущей супругой. Которая, кстати, была она меня старше на три с половиной года, она была тогда меня выше ростом еще, я в рост еще не пошел. И вот я, значит, так снизу вверх на нее посмотрел, и ну первая мысль была такая: что, Господи, вот как так можно жить весело? Она была очень веселухой такой, вот прямо озорницей и невероятно позитивным человеком.

А. Ананьев

— Я каждый день себе такой вопрос задаю относительно своей жены.

Иерей Павел

— Ну вот. Но самый был шок — возможно, вот в этот момент я как бы понял, что это моя будущая судьба, это когда мы играли в «колдунчики». И между нами была скамейка, она должна была...

А. Ананьев

— Будущий священник Павел Усачев играл в «колдунчики»?

Иерей Павел

— Темные страницы...

К. Мацан

— Ну Церковь магию не благословляет!

Иерей Павел

— Ну догонялки, да. Ну вот она была догонялкой, а я был догоняемым. И вот скамейка разделила нас, и я был в полной уверенности, что это мощная защита от вторжения, в том числе и в мой внутренний мир. Но оказалось, что не так, потому что супруга сиганула через скамейку и меня поймала. И вот с тех пор она меня...

К. Мацан

— С тех пор вы вместе.

Иерей Павел

— Да. Ну и она как-то вот стала меня так немножко тормошить. Я был очень стеснительным мальчиком и не мог смотреть в глаза, вот у меня такая была особенность. Я помню, как мы играли в гляделки. Она меня заставляла, говорит: а давай теперь играть в гляделки. Значит, вот это было страшной мукой совершенно, я ненавидел эту игру. Ну конечно, я влюбился и очень так это, сказать, тайно, естественно. Но я старался уже, так сказать, быть рядом, как-то поближе, неумело как-то начинал ухаживать. Благо, была одна у нас общая музыкальная школа. И вот я, значит, смотрел — там такой журнал, кто пришел, значит, взял ключи от класса — ну вахтер давал, слава Богу, что можно было заниматься. Я стал заниматься по десять часов в день на фортепиано, только чтобы, так сказать, караулить свою, значит, пассию. Бегал к классу, подслушивал, что она там играет. Стучался, потом убегал, значит, прятался. Она выходила и искала, кто же там стучит. Такие вот всякие истории. Ну а потом как-то немножко стал взрослеть. И вот это вот, понимаете, эта тьма, которая меня настигла, она все-таки продолжала оставаться, но уже, может быть, не так страшно и не так было одиноко. Вот этот лучик света все-таки появился в моем темном царстве, вот это вот чувство к своей супруге. И однажды, это было весной, мы приехали к нам на дачу. Ну она стала близка к нашей семье, она часто приезжала, как-то мы дружили уже семьями. И разговорились первый раз в жизни вот как-то глубоко. Ну, возможно, что это даже был такой первый вообще в жизни разговор так по душам, чтобы так вот про мироздание, мироощущение. И что-то она спросила, что ты такой бываешь грустный или там что-то такое. И я понял, что она что-то такое, все-таки не скрылось от ее глаз вот это мое какое-то, мой этот темный мир, в который я никого еще не впустил за год с чем-то, да. И я понял, что я ужасно хочу рассказать об этом ей. Вот у меня такое возникло желание, и я рассказал. И вот этот страх, который не давал мне рассказать, что я боялся, что люди просто от меня отвернутся все, потому что ну как с убийцей — фу, ну как же, ну весь, руки там по локоть в крови. А знаете, она сказала: все хорошо. Это может такое быть, такое бывает. Забудь, ну все понятно, что это вот ты так близко принял все. Ну простые слова, я не помню сейчас. Но, понимаете, за один вот этот вот разговор моя душа преобразилась. Вот эта вот тема преображения — это случилось со мной в жизни преображение. Свет вновь стал светить и мне тоже.

А. Ананьев

— Да, женщины, жены, и не на такое способны. И нет ничего такого тайного в душе мужчины, что не стало бы явным для его жены. Отец Павел, вы второй Павел Санаев. Вам надо писать, писать романы, и они будут невероятные.

Иерей Павел

— Это вот «Похороните меня за плинтусом»?

А. Пичугин

— Ну в том числе.

А. Ананьев

— В том числе, да. Это очень мощно. Мы сейчас прервемся на минуту, у нас полезная информация на Радио ВЕРА, а через минуту вернемся к нашему разговору. Я только лишь напомню о том, что «Светлые истории» можно не только слушать на Радио ВЕРА и на сайте https://radiovera.ru/, но и смотреть в видеоверсии на нашем канале в ВКонтакте, в Rutube и в прочих социальных сетях. Так что не упустите эту возможность.

А. Ананьев

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Священник Павел Усачев, клирик храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами в Москве. Также здесь я, Александр Ананьев, Алексей Пичугин и наш дорогой ведущий, друг, Константин Мацан, который знает о весне как природной, так и духовной, пожалуй, что все. Костя.

К. Мацан

— Как настоящий синоптик. Знаете, это очень забавно, потому что каждый раз вот приходишь в студию, чтобы в очередной раз с радостью принять участие в «Светлые историях», и вспоминаешь разные истории, и свои, и чужие — ну мы, журналисты, постоянно общаемся с людьми и слышим много разного, и просто друзья рассказывают какие-то вещи. И ты понимаешь, что вообще жизнь полна историй, жизнь полна человеческий судеб и опыта. И у меня почему-то вот неотступное было желание какую-то рассказать одну из историй, которая первая пришла мне на ум, когда вот тема о преображении, о каком-то изменении человека таком духовном, когда эта тема впервые возникла. И мне казалось, что почему-то та история, которая просится, она такая, немножко ну как-то вот может, все-таки так она, может, не надо все-таки ее рассказывать. Но после того, как отец Павел свою рассказал, я понял, что это почти вот просто меня подводит, вот заставляет не случайно от этого выбора не отказываться. Почему-то это именно она. Она просто тоже про отношения мужчины и женщины, и тоже которые начинались в глубоком детстве, но не моя это история, моего хорошего доброго друга, который ее рассказывал...

А. Пичугин

— Всегда так все говорят.

К. Мацан

— И не скрывают. Ну просто там видно, что история другая, вот. Ну скажем так, от эта история моего доброго друга — хотите верьте, хотите нет. А назовем его Витя, а ее назовем Маша — это такая, новые приключения Вити и Маши. Витя и Маша были знакомы с юности, со школы. В школе как-то были просто знакомы, дружили в общей компании, всегда очень так тепло друг к другу относились и все было хорошо. Потом, как водится, жизнь развела — институт, новые знакомства, своя история у каждого. И встретились они совершенно случайно, спустя там десять лет, в монастыре. Просто вот оба пришли в монастырь на какую-то службу или вот по каким-то причинам своим, связанным с тем, что за эти десять лет, пока они не виделись, или там пятнадцать прошло со школы, оба воцерковились. Совершенно по-разному, каждый своими путями, но вот такая история произошла. И я, поскольку знаю ее в пересказе от мужской части, я вот рассказываю глазами мужчины. И за эти его там пятнадцать лет воцерковление тоже не сразу произошло. И каждый, и Витя, думаю, что Маша тоже, успели свои круги пройти, ошибки совершить, во всякие разные неумеренности податься — это тоже стало своего рода таким трамплином к тому, что что-то надо в жизни все-таки менять и как-ото себя по-другому в этом мире вести. И итогом это стало начавшееся для обоих воцерковление, которое, повторю, совершенно параллельно происходило. И вот два человека друг друга встречают в монастыре. И, конечно, для вот Вити это какой-то подарок, потому что ну вот к этому, к встрече меня вел Господь. Я эту девушку знаю, она прекрасная, она чудесная, мы дружили с детства, а сейчас она еще и верующая, православная. И я тоже. Ну это же просто Сам Бог велел. И, конечно, вихрь мыслей, вихрь надежд. И они так начинают как бы по чуть-чуть друг с другом общаться. Ну общение происходит какое-то время, люди все взрослые, понимающие, что там как-то надо, ничего торопить не надо. Ну вот у этого Вити постоянно теперь есть такой маячок, есть надежда, что ну вот к этому я иду, вот сейчас еще немножко, и я уверен, что Господь как-то мне знак пошлет, и вот я буду с этим человеком, с этой женщиной, потому что она идеальная. Какое-то время еще проходит, и вот звонит Маша Вите и говорит: слушай, Витя, мы с тобой всю жизнь дружим, я тебя хочу пригласить к себе на свадьбу. Потому что вот мы так, неслучайно Господь свел, дружба детства, и ну праздник будет неполным, если вот я тебя не приглашу. Я так хотела бы, чтобы в этой нашей радости поучаствовал, у меня есть жених, мы давно уже вместе, я так его люблю. И дальше история про реакцию Вити. Вот он мне рассказывает — я не вру, он говорит: я такого счастья, такого ликования как в эту секунду не испытывал никогда, потому что... И дальше он объясняет вещи, которые с трудом поддаются ну какому-то рациональному объяснению. Но он говорит: никогда крушение надежд не окрыляло с такой силой. Знаете, как в кино бывает иногда: человек идет, как будто бы пережив только что что-то очень радостное, важное, какое-то безумно ценное приобретение приобретя. И, вы знаете, как вот идет — и вот на фоне его фонтаны вот играют, вспыхивают, за его спиной формируется толпа, которая в танец складывается, ему подмигивают...

А. Ананьев

— Звучит индийская музыка.

К. Мацан

— Вот ему так как-то понимающе кивают, и вот весь мир, казалось бы, улыбается ему этому тайному внезапному счастью. И вот он пытается объяснить, что же это такое за ликование, откуда оно берется. Вот это крушение надежд, которое ведет к этой радости. И он формулирует — меня это поражает, он говорит: понимаешь, мне досталось самое большое, что может быть даровано человеку — чистая, беспримесная любовь, свободная от желания обладать. И я так хочу счастья этому человеку, я так за него рад, и если это счастье не со мной, то так тому и быть. Но более того, это же не только такое вот из серии, что: ну и слава Богу, значит, Господь так распорядился, — он же верующий человек. Как он объясняет, это пример того — мне это трудно понять, но это так, — когда вот мгновенное усмотрение в ситуации воли Божией, Божиего промысла, дает тебе переживание какого-то невероятного ликования, что вот меня от этого Господь как бы освобождает, от этих надежд, дает мне пространство просто к человеку хорошо относиться, ничего для себя не хотя, не желая, чтобы он был с тобой. Но это же без Бога не может произойти. И вот эта вот свобода просто человека любить и ничего с этого не иметь вот для моего знакомого Вити стала каким-то опытом ну настоящего преображения, которого бы, наверное, без опыта веры и вот такой какой-то деятельной внутренней церковности и попыток жить духовной жизнью не произошло.

А. Ананьев

— Ну они же сейчас вместе?

К. Мацан

— Витя с Машей?

А. Ананьев

— Да.

К. Мацан

— Нет, Маша замужем за моим другом...

А. Пичугин

— Сережей.

К. Мацан

— Да.

А. Ананьев

— А я все жду как бы...

А. Пичугин

— Ну ты пересмотрел голливудских фильмов.

К. Мацан

— А Витя счастливо там как-то с ними дружит, общается. Ну я так понимаю, что какое-то общение сохраняется. Но это вот тот пример, когда парадоксальным образом...

А. Ананьев

— Ну это горькая история. Она должна была кончиться хорошо.

А. Пичугин

— Ну почему?

А. Ананьев

— В противном случае она превращается в тот, один из моих любимых — простите мне, пожалуйста, за то что опять в светлой студи Радио ВЕРА по моей вине звучит слово «анекдот», но анекдот — про мужчину, холостяка, симпатичного, немолодого, но уже хорошего, в общем. Который, обнаружив, что у него дома нет соли, вспоминает, что этажом ниже живет прекрасная одинокая женщина, которая, в общем, ему симпатизирует как-то. И он решил спуститься к ней за солью. И вот он спускается, идет, ступенька за ступенькой, и думает: а кто его знает? Может быть, сейчас я попрошу соли, можно было бы на обед, наверно, пригласить. Там можно было бы в кино, наверное, сходить. Завязались бы какие-то более тесные отношения. Мы бы наконец уже понравились друг другу, сказали бы это, женились бы, наверное. Ой, как это было бы прекрасно! А потом ее мама, дети, пеленки, крик, все эти хлопоты... И в итоге он, спустившись окончательно к этой двери, звонит в дверь на автомате — женщина открывает, улыбается. Он говорит: знаете-ка что, любезная, ступайте-ка вы со своей солью...

К. Мацан

— Так я поэтому и говорю, что в этой истории можно расслышать, что ну Господь отвел, и слава Богу. Еще непонятно, кому больше повезло.

А. Ананьев

— Определенно.

А. Пичугин

— Сереже.

К. Мацан

— Но это история прямо противоположная. Когда тебе чего-то очень искренне хотелось, было нужно, и ты был в полной уверенности, что в этом твое счастье, и иначе быть не может. И главное, воля Божия к этому идет. Вот что важно, что тебя Господь Сам к этому подводит. И вдруг тебе так Господь дает поворот на 180 градусов, и ты понимаешь: а вот в том, чтобы это принять как дар, намного больше радости и ликования, и счастья, чем горевать, что твои желания не сбылись.

А. Ананьев

— Наша радиослушательница Вика спрашивает у вас, Константин: а как дела у Виктора сегодня? Есть ли у него семья?

К. Мацан

— Да, он счастливо женат, у него дети, все прекрасно.

А. Ананьев

— Ну слава Богу.

А. Пичугин

— Не вышло как в анекдоте, Александр.

А. Ананьев

— Да нет, почему, мы просто немножко... Вот теперь хэппи-энд. Спасибо большое.

К. Мацан

— Меня где-то поразила тоже вот история, я сейчас вспомнил по ходу, у меня был пример перед глазами, когда вот мужчина и женщина дружат, причем очень благочестиво, церковные люди. И все вокруг говорят: ну уже жениться, ну уже же жениться. А духовник вот обоих знает, говорит: слушайте, ну давайте подождем. — Ну идеально. — Ну подождем. И не благословляет. Хотя странно, вот, казалось бы, все вот к этому идет. Ну вот не благословляет. Проходит время — действительно пара распадается, потом каждый из них встречает там другую половинку, и все идеально, там две многосемейные семьи, все счастливы и всякое такое. Ну вот какая-то тайна есть в том, почему Господь вот этих сводит, а этих нет.

А. Пичугин

— Ну иным открывается тайна... А, это уже Ахматова, да, это не Гумилев.

Иерей Павел

— Ну а почему, на самом деле и Ахматову можно почитать.

А. Пичугин

— Да, ну у нас сегодня день Гумилева. А я так решил.

А. Ананьев

— Спасибо, Костя.

А. Ананьев

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Константин Мацан. Клирик храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами в Москве...

А. Пичугин

— Константин Мацан?

А. Ананьев

— Священник Павел Усачев. Я почему-то знал, что Алексей Пичугин обязательно вот к этому кажущемуся отсутствию запятой обязательно придерется.

А. Пичугин

— Я люблю знаки препинания. Я со школы их ставлю после каждого слова.

А. Ананьев

— Это тоже бывает, знаешь ли, избыточно. Как человек, который два года подряд был диктатором на тотальном диктанте, уверяю тебя, что иной раз лишняя запятая выбивает из-под тебя табуретку кажущейся грамотности.

К. Мацан

— В одном рассказе у Довлатова был персонаж, который настолько привык читать тексты как диктор на радио, что начал произносить знаки препинания в речи: «Привет! Восклицательный знак. Слушай. Запятая. Старик. Запятая. Пойдем в кафе. Точка».

А. Ананьев

— Алексей, история о светлой радости.

А. Пичугин

— После двух таких историй высоких — я абсолютно серьезно говорю, высоких историй от отца Павла, от Кости, у меня тут скорее не история, как всегда, некое размышление, но оно, наверное, с историей связано, но оно без экшна, то есть тут нет какого-то сюжета. Я просто помню, так как у нас такие пасхальные дни, для меня с какого-то момента Пасха, как Новый год, начала разделять два каких-то таких абсолютно разных не просто внутренних состояния, а космических состояния, связанных и с ощущениями времени, и с ощущениями года, и себя, и природы. Понятно, что у нас там пост начинается, условно говоря, зимой, заканчивается...

А. Ананьев

— Зимой?

А. Пичугин

— Ну есть промежутки. А заканчивается он, когда что-то уже распускается, там действительно природа. Но все равно до Пасхи есть некое ощущение того, что вот-вот — и не потому, что пост, а потому что это какое-то внутреннее, да. Вот Пасха, прошла Пасха — и все, и вот с ней закончились какие-то, ну я надеюсь, что оно так и будет продолжаться всегда, но с ней закончились какие-то тревоги, переживания, ты сам как-то распускаешься — в хорошем смысле, вдруг какую-то почву под ногами обретаешь. Это у меня так. Я вспоминаю, когда мы не были совсем еще и церковными людьми, я был небольшой достаточно, жили мы, как я уже много раз, по-моему, в наших «Светлых историях» говорил, относительно недалеко от Елоховского собора. И какие-то церковные переживания — ну что там вот, дети перестройки, и нас родители, конечно, водили в храм, просто потому что все тогда туда шли. И там томик Агни-йоги рядом с Новым Заветом, рядом Блаватская, еще там какие-нибудь Оптинские старцы стояли — такая обычная жизнь московской семьи, у многих так было. Но мы иногда приходили в Елоховский собор или в маленькую церковку недалеко от дачи, но чаще в Елоховский собор. И на Пасху мама всегда готовила, пекла куличи и продолжает их печь, яйца красятся, и пасхи — ну пасху она позднее уже начала делать. А тогда вот, я помню, у меня как-то это пропускается через призму того, чем я еще периодически занимаюсь, кроме Радио ВЕРА, это история Церкви советской, у нас даже соответствующий проект по четвергам выходит. Я вспоминаю вот этих стареньких священников, которые тогда — в 90-е, на заре 90-х — выходили освящать пасхальную снедь всю принесенную в Великую субботу. Это потом уже как, Пасха начинается с Великой субботы — это потом уже я узнал, что так оно и есть. Потому что литургия Великой субботы кончилась, и это уже Пасха, потому что литургия Великой субботы — это пасхальная литургия. Ну тогда я ничего этого не знал. Но у меня было ощущение того, что вот уже праздник-то наступил, потому что как же, тут все весело, там ходят, освящают, брызгают, вода во все стороны летит, яички там бьются в корзинке. И вот эти старенькие священники, которых уже никого не осталось. Но для меня очень важно было это ощущение, которое потом пришло, и которое не мог, когда этим заинтересовался, вернуть, но вот оно у меня хоть как-то было — встреча с этим старым московским духовенством. Потом открываю там их биографии — потому что это можно все в интернете найти там, да, — рукоположен в 48-м году, рукоположен в 45-м году. Понятно, что там не сам отец Матвей Стаднюк, настоятель многолетний Елоховского собора, выходил освящать пасхальную снедь, но да, там примерно его ровесники были, рукоположенные в те годы, это послевоенное духовенство. Вот это, как потом говорили, старые московские протоиереи, где их сейчас там. Сейчас старые московские протоиереи — это те люди, которые были рукоположены там перед перестройкой, в начале 80-х — это уже такие маститые, по 45 лет служащие люди. А тогда это тоже по 45, 50 лет служащие люди, но это было послевоенное духовенство, которое еще несло на себе отпечаток какой-то старой дореволюционной традиции. Я ничего тогда этого не знал, но просто маленький, с корзиночкой, шел освящать все эти пасхальные приношения — куличи, яйца. Но так вспоминаешь — и какая-то другая Москва, какое-то другое настроение, что-то вот совсем другое, из детства. Но каждый раз, когда освящаются в Великую субботу куличи, в течение всей Великой субботы, я порой и вспоминаю, как это было. И для меня всегда это какое-то такое теплое очень ощущение чего-то из детства. Вот у нас много ли праздников, когда ты ощущаешь что-то из детства? Пасха для большинства из нас — это история не из детства, это история какого-то осознанного прихода, или вовсе даже не прихода, а там похода на крестный ход. Ну и что, и хорошо тоже, да. Но вот очень интересно, когда у тебя Пасха возвращает тебя к твоему, в общем, нецерковному детству, да, к какой-то такой абсолютно беззаботной радостной поре, когда тебе там 10–11 лет — вот тот возраст, про который отец Павел рассказывал. Вот у меня он, кстати, наоборот был таким естественно беззаботным, как мне сейчас кажется, но, конечно же, тогда он был наполнен огромным количеством и переживаний, и всего-всего. Ну я не чувствовал себя убийцей, наверное, но там переживаний каких-то, очень важных для десятилетнего, уже взрослого человека было много, но все равно ты понимаешь, что это так светло было, так здорово. Я так люблю гулять вот по этому району Москвы, где Елоховский собор, где детский сад, где школа, которая была за Елоховским собором — вот это вот меня все время возвращает на полжизни назад. Как пел, помните, была такая песня популярная, про Рижский вокзал? И этот Рижский вокзал, который меня все время возвращает на полжизни назад, у меня это Елоховский собор и его окрестности. Вот такая пасхальная история.

А. Ананьев

— Фантастика. Мне кажется, что вот это вот...

А. Пичугин

— И без Суздаля, заметь.

А. Ананьев

— Да я как-то вот почувствовал, что сегодня обойдется без Суздаля.

Иерей Павел

— Без борща. Без борща из Суздаля.

А. Ананьев

— Потому что для Суздаля у нас, да, и Суздальского Ополья у нас есть еще целое лето, мы обязательно расскажем истории. Вот это вот возвращение в детство, вот эти детские впечатления — это то, что позволяет крепко стоять на ногах тебе сейчас, во взрослой жизни. А это крайне важно. Я это понял вот на эту Пасху. Почему это важно? Потому что в навигаторе для того, чтобы проложить маршрут — а нам ведь очень хочется оказаться вот в этой точке, куда нам всем очень хочется. Но навигатор не проложит вот этот маршрут до тех пор, пока не определит вообще, где ты сам сейчас находится. Пока он через эти спутники не определит точку, где ты сейчас. Только так он определит маршрут, по которому ты кратчайшим путем туда доберешься. А с этим всегда большая проблема. Любой психолог, любой священник, отец Павел, наверное, подтвердит, что нам ужасно больно, стыдно, неприятно, тяжело дать себе ответ на вопрос: кто я, где я, какой я. А это, собственно, и есть точка А, в которой ты находишься. И до тех пор, пока мы крепко стоим на ногах в детстве, нам очень, ну гораздо проще по крайней мере ответить себе на вопрос: кто я и где я и почему я. А если тебе становится тяжело, то ты возвращаешься к тому Елоховскому собору, в те старые дворы, под те старые тополя. По поводу вот этой Пасхи я тоже хотел бы рассказать историю. Но она будет, знаете, вот ваши все истории, они так охватывают десятилетия, ну какие-то такие. А моя история, она продолжалась от одной до полутора секунд. Она была очень короткая, но очень важная. На пасхальной литургии у меня был целый спектр эмоций, он богатый такой достаточно был, оттуда досюда. Помню прошлую литургию — мы стояли, я был вообще какой-то потрепанный весь, а жена плакала всю прошлую литургию год назад. Это была очень тяжелая пора и, в общем, она в каком-то смысле продолжается и сегодня. Эта литургия была другая. И вот она как раз, как сказал настоятель, мы потом к нему домой поехали в воскресенье, он сказал: вы знаете, я на этой литургий первый раз, первый раз за очень долгое время почувствовал себя собой. И мы все как-то почувствовали себя собой. И я почувствовал себя собой, это было какое-то такое близкое к счастью состояние. Это было какое-то на физическом уровне удовольствие, когда ты начинаешь ощущать себя собой. И вот там был такой момент, когда уже вот «Отче наш» прочитали, и все ждут причастия. А там отцов много, и вот пока вот это все готовится, и один из отцов, которого я очень люблю (он очень хороший, и мы с ним лично знакомы), он выбегает из алтаря — и я вижу, что он не просто устал, а он, как-то так получилось, что вообще всю Страстную сам служил, и у него просто, на нем лица нет — глаза, щеки впалые, вот весь какой-то, весь в белом и сам весь белый, вот просто сил нет на нем. И он выбегает, и я понимаю, что ему сейчас надо исповедовать кого-то очень конкретного, кто ждет. Потому что он начинает искать человека глазами, и вот надо успеть до начала причастия. И я это как-то заметил, но не стал провожать его взглядом. А потом в задней части мозга возник вопрос: интересно, кто там, кого он должен исповедовать? И глаза как-то сами собой повернулись туда — и я вижу картину, которую я запомню на всю жизнь. Потому что в этом человеке я увидел и себя, и жену, и, наверное, всех нас вот в наши дни, сейчас. Перед ним стояла молодая женщина — очень красивая, вся в черном — черный платок, черное платье, — и опухшие от слез глаза. И он ей что-то говорил, а она смеялась. На исповеди. И она смеялась как-то очень искренне, очень открыто, очень радостно. А глаза были заплаканные. И я это увидел и сразу как-то отвернулся. Потому что вот у меня было ощущение, что я сейчас смотрю на что-то очень важное, очень-очень личное, очень интимное. Но вот это ощущение, что мы все вот в этот момент в этой церкви, в этом храме, на этой литургии можем и должны радостно смеяться, имеем право, несмотря на все наши зареванные глаза — вот это стало для меня как бы таким визуальным отображением этой Пасхи. Визуальным отображением этого возрождения, этой весны, этого права. Это было очень сильно.

К. Мацан

— Круто.

А. Ананьев

— Спасибо вам большое за эти светлые истории. К сожалению, час пролетел незаметно.

Иерей Павел

— Неужели час прошел?

А. Ананьев

— Да вот, понимаете.

Иерей Павел

— Так по ощущениям где-то минут двадцать.

А. Ананьев

— Мы сейчас что сделаем: мы попрощаемся, а перед тем, как мы попрощаемся, отец Павел пообещает нам, что он напишет книгу своих воспоминаний.

Иерей Павел

— Тогда вам придется просить Алексея позаниматься со мной русским языком. Потому что не все, что возникает, я могу выразить. Есть проблемы

А. Ананьев

— Не стоит. Там с запятыми еще надо работать.

А. Пичугин

— Ну видите, Саша запрещает.

А. Ананьев

— Я не запрещаю, я предостерегаю. С огромным удовольствием благодарю клирика храма Вознесения Господня за Серпуховскими воротами в Москве, священника Павла Усачева. Сегодня с вами был Константин Мацан, Алексей Пичугин, я Александр Ананьев. Со светлым Воскресением Христовым!

А. Пичугин

— Христос воскресе!

Все

— Воистину воскресе!


Все выпуски программы Светлые истории

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем