У нас в гостях была председатель благотворительного фонда помощи детям с онкологическими заболеваниями "Настенька" Джамиля Алиева.
Мы говорили о том, какую помощь удается оказать детям с онкологией, как организуется эта помощь, в чем существует потребность и что можно изменить.
Контактная информация фонда "Настенька":
8-495-980-53-77; mail@nastenka.ru; www.nastenka.ru
А. Пичугин
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, друзья! Здесь, в этой студии, Лиза Горская —
Л. Горская
— Алексей Пичугин —
А. Пичугин
— И приветствуем у нас здесь, в нашей студии — эту часть «Светлого вечера» вместе с нами проведёт Джамиля Алиева. Она руководитель и основатель фонда помощи детям с онкологическими заболеваниями «Настенька» — так фонд называется. Здравствуйте, Джамиля!
Д. Алиева
— Здравствуйте!
Наше досье:
Джамиля Алиева. Родилась в Баку, закончила Бакинский институт русского языка и литературы. Занималась преподаванием русского языка иностранцам. В 2002 году основала благотворительны
А. Пичугин
— Ваш фонд создан, насколько я понимаю, по частной инициативе для оказания помощи пациентам НИИ детской онкологии и гематологии. Правильно, да?
Д. Алиева
— Да.
А. Пичугин
— И уже, в общем, очень много лет существует.
Д. Алиева
— 14 лет.
А. Пичугин
— Почти 15, да, 14 лет. Всегда, по традиции, когда у нас представители фондов, спрашиваем об истории: с чего всё началось, почему именно вам пришла такая идея — организовать фонд, почему именно при этом НИИ и именно помощи детям с онкологией?
Д. Алиева
— Наш фонд — один из старейших российских фондов, нам уже, действительно, скоро исполняется 15 лет. Я являюсь учредителем фонда. Часто мне задают вопрос: почему я открыла фонд именно помощи детям с онкологическими заболеваниями? Так сложилась жизнь, что мой сын, это был мой единственный сын, он был пациентом этой больницы. И как-то я уже осталась в этой больнице и знала проблемы и семей, в которых есть дети с онкологическими заболеваниями, и проблемы этой больницы. Мне пришлось их близко узнать в те 7-8 месяцев, которые мы провели с сыном в этой больнице. И как-то я считала, что должна что-то сделать для того, чтобы изменить эту ситуацию, когда не хватает лекарств, оборудования, когда нет денег у семей и они попадают в очень сложную ситуацию. И вот поэтому так вот родился фонд «Настенька».
А. Пичугин
— Такое название красивое «Настенька» — почему?
Д. Алиева
— Настенька — это тоже конкретное лицо. Это девочка Настя Копосова, которая лежала в одной палате с моим сыном. Ей было только три года, когда она ушла от нас. И в память об этой девочке, и обо всех детях, жизнь которых унесла эта болезнь, я назвала фонд таким именем «Настенька».
А. Пичугин
— Говорят, что детский рак лучше поддаётся лечению, чем рак у взрослых. Это правда?
Д. Алиева
— Вы знаете, на самом деле, можно говорить о том, что сейчас в странах Европы, в США, и по многим заболеваниям и в России излечивается более чем 80% детей.
А. Пичугин
— Это очень хороший показатель!
Д. Алиева
— Это очень хороший показатель. У меня была возможность проследить даже то, что было 10 лет назад в нашей больнице...
А. Пичугин
— Да, есть положительная динамика?
Д. Алиева
— Это просто даже можно показать как кривую, которая стремительно идёт вверх, по выживаемости детей. Поэтому можно смотреть с оптимизмом на то, что дети выздоравливают и выздоравливают полностью, и становятся полноценно здоровыми людьми.
А. Пичугин
— А какой возраст у ваших пациентов? Вы говорите, что там есть и трёх лет дети — это совсем маленькие, но, наверное, есть и ещё меньше, и старше гораздо.
Д. Алиева
— У нас есть буквально новорожденные. Это очень страшно, конечно, видеть, когда ребёнок буквально из роддома попадает сразу в больницу. Ну, и где-то до 17 лет. И бывают у нас пациенты и постарше — это наши бывшие пациенты, которые болели в детстве, и если рецидив в 18-19 лет. Иногда у нас появляются и такие пациенты.
А. Пичугин
— Почему именно при больнице имени Блохина — НИИ детской онкологии и гематологии? Почему вы работаете именно там?
Л. Горская
— Вы сказали, у вас там сын лечился, да?
Д. Алиева
— Да. Ну вот как-то я узнала эту больницу. И потом, я сознавала, что проблема такая огромная, и опыта у меня было мало, было только желание что-то сделать; и что если я ограничу свою деятельность этой больницей, то результат будет наилучшим. И потом, это крупнейший медицинский центр, старейший, то есть он был основным. Сейчас появились ещё другие больницы, но, в принципе, это было основное медицинское заведение по детской онкологии.
Л. Горская
— Простите, а сын вылечился?
Д. Алиева
— Нет. Его не стало, когда ему было 6 лет.
Л. Горская
— И вы решили в память о нём помогать другим детям? Так?
Д. Алиева
— Да, конечно. Помочь тем, кому ещё можно помочь.
А. Пичугин
— А это крупнейшее в России НИИ детской онкологии, да? Вы говорите, что сейчас появляются и другие, но при этом центр имени Блохина остаётся крупнейшим в стране.
Д. Алиева
— Ну, можно сказать так, да.
А. Пичугин
— А как люди к вам обращаются за помощью?
Д. Алиева
— Мы очень открыты для общения, потому что мы единственный фонд, который работает прямо в больнице. И если в другие фонды обращаются в основном письменно или звонят, то, плюс к письмам и звонкам, у нас просто ежеминутно открываются двери, и появляются родители с детьми, обращаются напрямую к нам со своими просьбами. И бывает, невозможно отказать, когда этот человек смотрит в твои глаза, и рядом с ним его ребёнок, и понятно, что без помощи и без лечения, которое нужно всегда начинать сейчас — ребёнок может погибнуть. Это всегда вопрос жизни и смерти.
Л. Горская
— Вы сказали, что двери открываются ежеминутно. Почему так часто она открывается? Мало центров или такая высокая заболеваемость?
Д. Алиева
— Здесь, знаете, какая деталь? Что, конечно, родители к нам идут с самыми разными нуждами. Это может быть оплата лечения, которая сводится к нескольким миллионам рублей. Это может быть вопрос об одежде, о каком-то недостающем лекарстве, корсете, о сломавшемся чайнике... То есть нам приходится решать очень широкий круг вопросов. И поэтому к нам приходят и люди, которые только узнали о том, что их ребёнок болен, и им нужна помощь; и родители детей, которые уже лечатся у нас, и возникают какие-то вопросы в ходе лечения, требующие денег. Поэтому нам приходится решать очень широкий круг вопросов: покупка билетов на самолёт, такси, питание, одежда, памперсы, дни рождения — это помимо таких больших вопросов, которые связаны с лечением и требуют очень больших денег.
Л. Горская
— Кстати, такой вопрос: а бывает, что родители детей, которые вылечились и уже не нуждаются в вашей помощи, потом остаются вместе с фондом и помогают, когда у них самих появляется возможность помочь?
Д. Алиева
— Вы знаете, не раз бывало, что родители, уезжая, приходили ко мне и консультировалис
Л. Горская
— В России — это Москва. А вот кроме Москвы, в каких-то городах есть...?
Д. Алиева
— Наших представительств нет, но фондов, которые помогают детям, есть во многих городах России, не только в Москве.
Л. Горская
— Именно детям с онкологическими заболеваниями?
Д. Алиева
— Есть фонды различные.
А. Пичугин
— Которые берут, в том числе детей с онкологией.
Д. Алиева
— Да. Есть, которые направлены только на детскую онкологию. Надо сказать, что, как у меня, нередко бывает, что люди, которые столкнулись с какой-то болезнью, они открывают фонд, чтобы помогать детям вот именно с той болезнью, которая была у их ребёнка.
А. Пичугин
— Вы работаете при государственном учреждении. Соответственно, дети, которые проходят лечение именно там, они проходят его за счёт государства?
Д. Алиева
— Да. Надо сказать, что российские дети получают лечение бесплатно. Но тоже в ходе лечения возникают иногда даже довольно большие расходы, когда надо сделать какое-то платное обследование в другом медицинском учреждении. Потом, покупка корсетов, протезов и так далее.
А. Пичугин
— То есть вот это уже всё ложится на плечи родных?
Д. Алиева
— На плечи родных, но поскольку у нас лечатся дети не только из Москвы, но и из регионов, часто бывает из деревень, и там зарплаты очень низкие, поэтому заплатить, например, 70 тысяч рублей за какое-то обследование или за что-то необходимое...
Л. Горская
— Настолько дорогие обследования?
Д. Алиева
— Бывает.
А. Пичугин
— Наверное, бывает и дороже.
Д. Алиева
— Да. Также мы оплачиваем лечение детей из СНГ. Их не так много, но... лечение детей из СНГ, которые лечатся именно в нашей больнице. Их лечение действительно стоит дорого, но мы как-то не делим детей на своих и чужих. Мы фонд, который помогает и российским детям, и детям из СНГ, которые лечатся в НИИ детской онкологии.
Л. Горская
— Вообще очередь есть в фонде? Большая ли, если есть?
Д. Алиева
— Вы знаете, это нельзя назвать очередью. Очередь у нас невозможна, потому что эта болезнь не ждёт. Если есть опухоль, она может расти просто, можно сказать, на глазах. Даже лишние дни, тем более недели, они могут уже сделать лечение невозможным. Поэтому приходится принимать решения вот сейчас. И часто бывает, если у нас даже нет денег, например, на этого ребёнка, но мы знаем, что ему операцию назначили на вторник, и если нет денег, то, к сожалению, операция будет не сделана — сейчас я говорю о детях СНГ. В таком случае есть система гарантийных писем, когда мы, если у нас даже нет денег, пишем гарантийное письмо и обязуемся, что мы оплатим эту операцию. И потом ребёнка оперируют, а у нас есть время на то, чтобы собрать деньги и оплатить операцию.
А. Пичугин
— Это частый случай?
Д. Алиева
— Это часто. Это часто, почти всегда.
Л. Горская
— Каким образом вы деньги собираете?
Д. Алиева
— У нас нет какого-то одного крупного спонсора, который нам передаёт какие-то огромные суммы. Можно сказать, что мы собираем деньги по крупицам. В последнее время в меньшей степени нам помогают компании. Но, к счастью, люди, несмотря на то, что сейчас не самые лёгкие времена, возможно, всё равно они не перестают сострадать и помогают детям. Мы постоянно получаем помощь от частных лиц.
А. Пичугин
— Давайте сразу озвучим короткий номер, на который любой человек, который услышит нашу программу и захочет помочь, сможет это сделать буквально за минуту. Этот номер: 3443. На этот номер нужно отправить СМС-ку со словами «Настенька», после чего пробел, и сумму, которую вы хотите пожертвовать фонду.
Л. Горская
— А далее после пробела можно указать имя и фамилию ребёнка.
А. Пичугин
— Да, на сайте http://www.naste
Л. Горская
— Бывает, что кто-то больше тронул. Ну, бывает такое — это человеческие вещи.
А. Пичугин
— Да. Может быть, кому-то нужно сейчас большую сумму надо собрать. Может быть, кто-то совсем маленький малышек и он ждёт помощи, то вот там можно его имя поставить.
Д. Алиева
— Я хотела бы сказать, вы знаете, есть такая тенденция, что маленький малышек — вы сказали, — часто бывает, что малыш с пухлыми щёчками привлекает больше средств, как-то трогает, наверное, больше сердца людей. А какой-нибудь подросток с большим носом и сросшимися бровями, он как-то не вызывает такого, может быть, участия. И хотела бы сказать, что все дети равны. И смотрите на всех наших детей — им всем нужна наша помощь!
А. Пичугин
— Джамиля Алиева — руководитель и основатель фонда помощи детям с онкологическими заболеваниями «Настенька». Джамиля сегодня у нас в эфире, говорим о работе фонда и о помощи детям с таким тяжёлым заболеванием.
Л. Горская
— Сколько детей уже прошли через ваш фонд?
Д. Алиева
— Вы знаете, честно скажу, что мы как-то не считаем. Потому что, как я сказала, у нас помощь может быть от 5-7 миллионов одному ребёнку и, как мы говорим, деньги на жизнь, на питание — по 2-3-5 тысяч. Но за 14 лет мы можем говорить о тысячах детей, которым мы оказали помощь.
А. Пичугин
— Тут, я смотрю, зашёл на сайт...
Л. Горская
— Я тоже смотрю!
А. Пичугин
— Да, просто нажал выборочно случайно имя: Максим Шеришорин — 2,5 года. И тут история, целая история ребёнка: «Маленький человек спит в коляске, зажав в руке бутылочку с соской. Его отец рассказывает вполголоса историю Максима. Голос начинает дрожать, когда отец говорит о врачебной ошибке...» — ну и так далее. Тут почти каждому ребёнку такие истории написаны?
Д. Алиева
— Вы знаете, к сожалению, к огромному сожалению... Почему к нам стремятся родители привезти детей из СНГ? Если вы посмотрите истории других детей, вы не раз увидите упоминания о врачебных ошибках. И, к сожалению, это очень нередкое явление. И я помню вот этот момент, который вы сейчас зачитали, как, действительно, этот отец сидел и рассказывал о том, что с ними происходило. И я помню его глаза. И вообще, когда приходят папы, это совершенно ещё другая история, когда на глазах сильных таких, больших мужчин слёзы и непонимание, что вообще происходит. Это очень тяжело, конечно, видеть. Я помню этого папу очень хорошо.
А. Пичугин
— А бывает, что детей сами сотрудники этого НИИ предлагают отправить лечиться за границу, потому что так будет лучше ребёнку?
Д. Алиева
— Вы знаете, это, конечно, очень такой сложный вопрос и болезненный. Я думаю, он должен решаться на уровне государства. Потому что обращаются к нам за помощью оплатить лечение за границей очень много родителей, у которых заболели дети. И, в принципе, толчком к открытию фонда мне послужило то, что и когда у меня заболел ребёнок, тоже первой мыслью было увезти его за границу. И я это видела постоянно: если в семье заболевает ребёнок, то его стремятся вывезти за границу. Совсем не было доверия нашим врачам, больница была тоже в гораздо худшем состоянии, чем сейчас. И вот это стремление вывезти за границу, я подумала, что это позор для нашей страны. Почему так должно происходить? У нас прекрасные врачи, поверьте мне.
А. Пичугин
— Нет, я немного о другом спрашиваю: если сами врачи НИИ имени Блохина говорят, что в данном случае, вот при таком диагнозе, лучше всего лечить где-то в Израиле, например, или в Германии?
Д. Алиева
— Это очень редко происходит. Такие случаи бывают, но они редко происходят.
А. Пичугин
— Вы тоже в таком случае стараетесь помочь? Или это уже какие-то заоблачные деньги?
Д. Алиева
— Целью нашего фонда, записанной в уставе, является повышение качества лечения детей с онкологическими заболеваниями в России. И именно НИИ детской онкологии — это основной объект нашей благотворительно
А. Пичугин
— При этом, я так понимаю, что есть ваш фонд, есть огромное ещё количество других фондов, которые тоже помогают детям, в том числе с такими страшными диагнозами. Никто не мешает родителям обратиться в несколько фондов одновременно.
Д. Алиева
— Конечно! Мы всегда говорим родителям о том, чтобы они обращались и в другие фонды. Потому что, как я рассказала, когда привозят ребёнка, то сначала они попадают всегда в фонд «Настенька», потому что мы работаем прямо в больнице. И наша задача — сделать так, чтобы лечение началось как можно скорее. То есть мы пишем гарантийное письмо на первый этап. Первый взнос, он очень немаленький — это обычно бывает где-то 800 тысяч рублей. И потом я сама сажусь за телефон и прошу своих коллег из других фондов, родители обращаются. И таким образом, бывает нередко, что несколько фондов оплачивают одного ребёнка. Мы можем помочь большему количеству детей таким образом. Это очень здорово, что есть коллеги, которые всегда рядом и могут поддержать, если вдруг ты не осиливаешь такое дорогое лечение.
Л. Горская
— Расскажите подробнее, пожалуйста, про ваших коллег! Я в одном из ваших интервью читала, что вам зачастую приходится их с работы домой выгонять по вечерам, что это молодые девушки, которые всецело отдают себя...
Д. Алиева
— Да, действительно, все, кто приходят в мой фонд, все просто восторгаются моими сотрудницами, которые работают очень самоотверженно. Наверное, иначе и нельзя, потому что мы работаем в таком тесном контакте с детьми, с родителями, с врачами. И мы любим своих детей, и сочувствуем родителям. Но всё-таки мои сотрудники, которые работают уже по несколько лет — моя бессменная заместитель Люба Сидорова, которая была волонтёром и уже более 10 лет является моим заместителем. Это и очень много сострадания, много понимания проблем, которые есть, и стремление изменить ситуацию. И работа в больнице — это тоже не самая лёгкая, потому что мы видим этих детей и постоянно живём среди боли, в общем-то. Но мысль о том, что мы помогаем и делаем что-то, чтобы улучшить это положение, она как-то нас поддерживает.
Л. Горская
— Вы помогаете, но результат зачастую до последнего непонятен — насколько успешна или не успешна эта помощь. И, к сожалению, любой из пациентов может умереть. И вот это же очень тяжело, даже, наверное, нет смысла обсуждать — насколько тяжело с этим сталкиваться. Я хотела спросить: во-первых, что помогает сохранять оптимизм и вот эту жизненную силу, которая позволяет вам дальше и дальше развивать дело? Раз. И какими качествами необходимо обладать вашим потенциальным сотрудникам и любому другому человеку, который собирается этим делом заняться?
Д. Алиева
— Конечно, нам помогает то, что результаты лечения, которое мы обычно оплачиваем, их, конечно, не видно, как вы сказали. Действительно, не видно сразу — к чему приведет это лечение. Но, с другой стороны, есть такие прекрасные слова, как «положительная динамика». И когда мы слышим, что первый курс прошёл, есть положительная динамика — для нас это такая радость, такое счастье слышать эти слова и знать, что мы причастны каким-то образом: что этот ребёнок, у которого положительная динамика, при его лечении было использовано оборудование, которое мы купили. А мы купили очень много оборудования для этой больницы. Вот эти слова, эта положительная динамика, эти дети, которых привозят через годы на контрольные обследования, и они уже выросли, у них отросли волосы и ресницы, они стали красивыми, эти слова благодарности родителей и врачей. Конечно, тяжело работать в больнице, но с другой стороны, есть очень много того, что... И даже посторонние люди, которые сами приходят для того, чтобы принести деньги и передать в помощь детям, они тоже говорят нам спасибо. И конечно, есть очень много, что нас поддерживает.
Л. Горская
— Есть расхожее мнение, что в случае с онкологическими заболеваниями, да впрочем, и со многим другими, действительно, динамика зависит от настроя самого пациента, самого человека — насколько у него есть воля выздороветь или нет. Вот ваши наблюдения, они подтверждают эту точку зрения?
Д. Алиева
— Я думаю, что да, это есть, это работает. И поскольку у нас есть дети совсем крошечные, которые не понимают вообще, что они больны, здесь очень много зависит от родителей. То есть, если у матери... она верит, и надежда не умирает в ней, она улыбается, она находит в себе силы улыбаться и не показывает ребёнку свой страх, который, конечно, есть у неё в сердце; и ребёнок тоже ведёт и чувствует себя совсем по-другому. Я не раз видела, что если у матери уже нервный срыв и она плачет на глазах у ребёнка, то на ребёнке это тоже отражается. И поэтому мы стараемся, несмотря на то, что наша основная задача это привлечение средств, но мы стараемся всегда поддержать матерей. Вот, например, мы проводим дни красоты, когда мы приглашаем парикмахеров, стилистов, массажистов. И они приводят наших мам, которые, конечно, месяцами не смотрятся в зеркало, они становятся красавицами, расслабляются, вспоминают о том, что они женщины. И это здорово. Мы немножко им даём такую передышку. И потом, у нас работают волонтёры. По вечерам у нас почти каждый день приходят волонтёры, которые занимаются с детьми. И это тоже не только для детей, но и чтобы матери тоже могли отдохнуть и расслабиться.
А. Пичугин
— Давайте ещё раз напомним. У нас небольшой перерыв, после которого продолжим говорить про детскую онкологию, о том, как фонд «Настенька» помогает детишкам бороться с болезнью и выздоравливать. Ещё раз напомним, что есть такой короткий номер у фонда: 3443. И любой человек, которого вот сейчас тронула эта история, может помочь буквально за одну минуту, отправив СМС-ку со словом «Настенька», потом пробел и сумма, которую человек хочет пожертвовать в пользу ребёнка. И даже там ещё один пробел — и можно указать имя ребёнка, которое можно найти на сайте http://www.naste
А. Пичугин
— Мы возвращаемся в нашу студию. Ещё раз здравствуйте! Здесь Лиза Горская, я — Алексей Пичугин. И в гостях у нас Джамиля Алиева — руководитель и основатель благотворительно
Л. Горская
— Джамиля, вы сказали, что вы для клиники купили большое количество оборудования. У меня в связи с этим пара вопросов. Во-первых, почему вы? Почему фонд вынужден покупать необходимое для клиники оборудование. Во-вторых, что это за оборудование, собственно, такое необходимое?
Д. Алиева
— Почему? Потому что в этой клинике его не было.
Л. Горская
— Простой и ясный ответ!
Д. Алиева
— Почему его там не было...
Л. Горская
— Это вопрос не к вам.
Д. Алиева
— Да, это такой длинный вопрос, на который трудно ответить. Поэтому я лучше с гордостью расскажу о том, что мы купили за время нашей деятельности. Это два аппарата искусственного дыхания, мобильный рентген-аппарат, аппарат гемодиализа — это искусственная почка, шесть или семь мониторов слежения за тяжёлыми больными, два сепаратора крови, более 80 инфузаматов, если вы знаете, что это такое.
А. Пичугин
— Нет, не знаем. Я думаю, что слушатели тоже.
Д. Алиева
— Это аппарат для... Это очень важно для нас, потому что наши дети получают химиотерапию, и у каждого из них вшит подключичный катетер — это такая трубочка, которая входит прямо в тело ребёнка, и туда вводятся все аппараты. И если химиопрепарат протечёт очень быстро, то он может сжечь вену, в которую вшит катетер.
Л. Горская
— Или с почками может что-то произойти.
Д. Алиева
— Вообще это очень плохо. И вот для того, чтобы этого не происходило, раньше регулировалась скорость введения такой пластмассовой штучкой, которая с зажимчиком на трубочке — я не знаю, как это работало. Но сейчас это аппарат, в котором программируется скорость, он всё контролирует, пищит, если там заканчивается лекарство.
Л. Горская
— Я могу рассказать, как это работало! Зажимчик на трубочке и пузырики, которые из капельницы выходят.
Д. Алиева
— Вот-вот, да, пузырики.
Л. Горская
— И медсестра следит, чтобы они не слишком быстро выходили. Если человек не сидит...
Д. Алиева
— Да. Вот отрегулировать невозможно, на самом деле, прям идеально вот эту скорость вот этими зажимчиками. И надо постоянно следить за ними.
Л. Горская
— Да, потому что человек, у которого капельница стоит, он повернулся, и кровь побежала быстрее, и всё.
Д. Алиева
— Да. И если это тяжёлый химиопрепарат, может быть большая беда. И вот поэтому это очень важно. И когда я пришла в больницу, например, в отделении, где лежит 50 детей, было 2 инфузомата. И сейчас их там более 70. И сейчас их хватает. И то оборудование, которое я перечислила, это далеко не всё оборудование, потому что это долго перечислять. Но такое — самое крупное, это очень дорогое оборудование. Вот этого оборудования там не было. И я не знаю, если бы мы его не купили, было бы ли оно сейчас или нет. Но представьте, что, например, аппарат искусственного дыхания — это очень важно для нашей больницы. Гемодиализ... ну, то есть всё, в принципе, оборудование. Конечно, естественно, что никакая диагностика и лечение качественное не могут быть осуществлены без этого оборудования. Поэтому, конечно, нам есть чем гордиться, без ложной скромности скажу.
А. Пичугин
— Я знаю, что из тех денег, которые вы получаете на лечение детей, ни копейки не тратится на зарплату сотрудников фонда. Это правда?
Д. Алиева
— Да. На самом деле, наверное, вы знаете, что фонды не получают никакой зарплаты от государства. Мы получаем зарплату из тех средств, которые мы потратили на благотворительны
А. Пичугин
— Всё до копейки перечисляется этому ребёнку.
Д. Алиева
— Да, полностью, 100% мы не берём оттуда никаких средств на зарплату, на содержание фонда.
Л. Горская
— А сами вы на какие средства существуете?
Д. Алиева
— У нас бывают пожертвования, в основном это небольшие пожертвования, которые скапливаются, где написано «на уставные цели», то есть там не написано имя ребёнка. Но, конечно, сотрудники должны получать зарплату.
Л. Горская
— Ну конечно!
Д. Алиева
— Некоторым кажется, что нет.
А. Пичугин
— А у вас штат большой?
Д. Алиева
— Нет, наш фонд очень небольшой. Но сейчас я хочу его немножко увеличить. В принципе, у нас сейчас работают 5 человек.
А. Пичугин
— 5 человек — это те люди, которые занимаются непосредственно, так скажем, юридической стороной вопроса, распределением денег. Но есть же наверняка ещё волонтёры?
Д. Алиева
— Волонтёры — это те люди, которые, в принципе, не приносят нам денег.
А. Пичугин
— Я понимаю, да. Но они с вами работают, вот именно с вашим фондом?
Д. Алиева
— Да, у нас есть волонтёры, они занимаются с детьми, помогают нам проводить акции.
А. Пичугин
— В связи с этим два вопроса: что они делают и как стать волонтёром? Может быть, кто-то из слушателей заинтересовался.
Д. Алиева
— Да, конечно! Мы всегда рады новым волонтёрам. И можно позвонить в наш фонд — наши телефоны на сайте.
А. Пичугин
— Можно их вполне, я думаю, озвучить у нас в эфире.
Д. Алиева
— Да. 8 (495) 980-53-77.
А. Пичугин
— И ещё раз давайте повторим!
Д. Алиева
— 8 (495) 980-53-77. И могу сказать свой личный телефон, это: 8 (495) 585-41-01 — Джамиля Алиева.
А. Пичугин
— Это вот те номера, по которым могут звонить как будущие возможные волонтёры, так и люди, которым необходима помощь?
Д. Алиева
— Да, конечно!
А. Пичугин
— А какую работу волонтёры выполняют, помимо того, что они помогают вам как-то собирать средства?
Д. Алиева
— Волонтёры помогают, они занимаются с детьми. Это очень здорово. Они помогают нам на наших акциях, которые мы проводим не редко.
А. Пичугин
— А что за акции?
Д. Алиева
— Благотворительны
А. Пичугин
— А ярмарки и мероприятия... Вот это очень интересно, мне кажется, это такая сторона работы благотворительно
Д. Алиева
— Меня тоже немножко удивило это название, но, на самом деле, это очень хороший проект, когда звёзды... Есть мероприятия, которые мы проводим самостоятельно, и есть мероприятия...
А. Пичугин
— Детишки там могут встретиться с известным человеком, с которым бы они хотели повидаться.
Д. Алиева
— И есть мероприятия, в которые мы интегрируемся, то есть это не наше мероприятие. Вот проект «Продажные звёзды» — это когда звёзды всеми путями помогают нашим детям.
А. Пичугин
— Приходят на встречу к больным детишкам, я правильно понимаю? Наверное... даже интересно: а многие соглашаются?
Д. Алиева
— Вообще, надо сказать, что наши звёзды, если мы приглашаем кого-то выступить перед нашими детьми, или же...
Л. Горская
— Расскажите, пожалуйста, про ваш проект с Большим театром! Он же давний, и концерты такие...
Д. Алиева
— Да, это один из самых красивых проектов. Это бывают дни, когда наша больница полностью преображается, она как будто каким-то неземным светом наполняется, когда к нам приходят балерины из Большого театра. Это такая личная инициатива группы артистов. И они дают концерты уже несколько лет. И вот недавно они были у нас. И это прекрасно, это что-то неземное совершенно.
Л. Горская
— Удивительно! А как дети реагируют?
Д. Алиева
— Вы знаете, помимо того, что они просто сами прекрасны и звучит прекрасная музыка, но это люди с такой чудесной энергетикой, они делают это настолько искренне, что даже самые малыши, они тянутся. Мамы со слезами просто их благодарят. Это очень здорово, что у нас есть такие друзья!
А. Пичугин
— А скажите, пожалуйста, какую ещё помощь вы ждёте от людей, помимо денег? Может быть, вы что-то ещё принимаете: медикаменты, оборудование?
Д. Алиева
— Скажу сразу, что деньги — это основное, что нам нужно. И наличие денег на счету нам позволяет действовать гибко в самых неординарных ситуациях. Как, например, однажды ребёнку понадобилось срочно 450 тысяч на одно лекарство, иначе бы он погиб. Но мы быстро смогли купить это лекарство.
А. Пичугин
— Потому что были деньги.
Д. Алиева
— Да. И наши поставщики иногда нам просто передают лекарства, зная, что оно нужно срочно.
Л. Горская
— Авансом.
Д. Алиева
— Да. Но на самом деле, когда нам звонят и говорят, что вот у нас есть 300 тысяч, и мы хотим купить игрушки детям, подарки детям, я всегда прошу, чтобы не тратили деньги на подарки. И мы сами тоже никогда не тратим деньги на подарки. Потому что если у детей нет необходимого для лечения лекарства, и потратить эти деньги на подарки — это очень неправильно. Но дети не остаются без подарков всё равно, потому что в праздники, и даже без праздников, компании присылают много подарков. Дети наши не обделены этим. Поэтому, если вы хотите помочь, всё-таки деньги — это самое главное, что нам нужно. Конечно, мы рады, когда нам передают памперсы, какие-то развивающие игрушки. Лекарства мы не принимаем у частных лиц — если что.
Л. Горская
— А вот вы сказали, что бывают случаи, когда поставщики вам авансом дают лекарства.
Д. Алиева
— Да.
Л. Горская
— А я хотела спросить: насколько вам вообще помогает ваша репутация? И насколько часто бывает ситуация, когда у вас получается что-то сделать — достать лекарство или ещё что-то получить, не важно, что-то необходимое ребёнку, — и вы понимаете, что если не были бы вы фондом «Настенька», вряд ли бы вам удалось достигнуть такого результата?
Д. Алиева
— Конечно, наша репутация... Я скажу, что наш фонд «Настенька» пользуется хорошей репутацией. И поэтому нам доверяет и онкоцентр, который принимает очередное гарантийное письмо, когда ещё не оплачены предыдущие пять. Они знают, что мы всё равно это оплатим. То же самое и наши поставщики — можно позвонить иногда и сказать, что ребёнку нужно срочно лекарство, и они уже везут его, когда мы оплачиваем его, потому что они знают, что мы это сделаем. То же самое можно сказать и о жертвователях: что они тоже уверены, что деньги, которые они нам доверили, они дойдут до адресата. Все деньги расходуются за моей подписью. И я отвечаю за каждую копейку, которая расходуется на наших детей. Репутация фонда — это, конечно, очень важно.
А. Пичугин
— Бывают случаи, когда вы отказываете по тем или иным причинам? И как вы действуете в том случае, когда врачи говорят, что уже не помочь?
Д. Алиева
— Вы знаете, мы работаем в тесном контакте с врачами. И, конечно, врачи выступают нашими экспертами. Если врач говорит, и это не единоличное решение — это собирается консилиум, это очень нелёгкое решение и для врачей — отказать в лечении, когда просто видят, что лечение невозможно. Но в таком случае мы можем только помочь семье уехать домой.
А. Пичугин
— А паллиативная помощь?
Д. Алиева
— Паллиативная помощь уже за пределами нашей компетенции. Этим уже занимается хоспис.
А. Пичугин
— А изначально, по каким-то другим причинам, бывают отказы?
Д. Алиева
— Бывают отказы, когда нет мест. Но это бывает очень редко, этот вопрос как-то улаживается.
А. Пичугин
— Давайте ещё раз напомним сейчас контакты фонда. Есть короткий номер 3443 — фонд «Настенька». Вы можете отправить СМС со словами «Настенька», потом пробел и сумму пожертвования, которую вы хотите отправить на счёт фонда. Эти деньги обязательно дойдут. И после суммы — если вы хотите, можете посмотреть: все дети, которым сейчас помогает фонд «Настенька» http://www.naste
А. Пичугин
— Напоминаем, что Джамиля Алиева сегодня в гостях у радио «Вера», у программы «Светлый вечер». Джамиля — руководитель и основатель фонда помощи детям с онкологическими заболеваниями «Настенька». Фонд существует при НИИ детской онкологии и гематологии имени Блохина Минздрава России и существует уже почти 15 лет — с 2002 года.
Л. Горская
— Джамиля, а расскажите, пожалуйста, про Вадика! Я скажу нашим радиослушателям, что в 2007 году Джамиля усыновила мальчика трёхлетнего, которому сейчас уже сколько влет?
Д. Алиева
— Сейчас ему уже 9 лет, он такой очень высокий, нога у него больше, чем у меня уже. Он учится в третьем классе.
А. Пичугин
— Что-то сейчас не сходится с цифрами: в 2007-м вы усыновили, сколько ему было?
Д. Алиева
— Нет, это было в 2009 году.
А. Пичугин
— А, в 2009 году! Всё, простите!
Д. Алиева
— Да, это было в 2009 году, ему было три года. Но сейчас это уже такой большой, самостоятельный парень. Конечно, большое счастье моей жизни. Я не думала, что снова стану мамой. Это случилось в 50 лет. Я думаю, что мы оба счастливы, что встретили друг друга. У Владика умерла мама. И вот так мы нашли друг друга случайно.
Л. Горская
— Вы не планировали усыновление?
Д. Алиева
— Нет, я просто столкнулась с этой семьёй и приняла моментально решение, что я возьму этого ребёнка.
А. Пичугин
— Вы говорите, что в фонде, помимо вас, пять человек, или с вами пять человек. Всего пять человек в фонде работают. Я хотел спросить: кто эти люди? Мне кажется, вкратце стоит о них рассказать, потому что люди, которые занимаются таким делом, это всё не просто так.
Д. Алиева
— Да, конечно. Я уже сказала, что моя бессменная заместитель — Любовь Сидорова, которая работает более 10 лет. Эвент-менеджер Алёна, которая организует наши мероприятия. Наше солнце — наша рыжая Настя, наш администратор, которая делает очень много работы, которую невозможно перечислить. Счастливым событие в моей жизни стало то, что у нас появился пиар-директор Юлия, которая нам сейчас из-за стекла студии машет.
А. Пичугин
— Да, она здесь тоже находится.
Д. Алиева
— Да, и моя жизнь стала просто настолько легче, и я чувствую такую руку профессионала, это просто очень здорово. И есть самый такой важный человек в нашем фонде — это наша бухгалтер Людмила Вячеславовна, которая очень строга даже и со мной.
А. Пичугин
— Которая самая основная, наверное.
Д. Алиева
— Да, это очень важно — важно иметь хорошего бухгалтера, которая болеет за дело, экономит деньги, не даёт их расходовать на какие-то...
Л. Горская
— Правильно расставляет приоритеты.
Д. Алиева
— Да. Если можно, я расскажу короткий эпизод. Зная строгость своего бухгалтера, я однажды так очень неуверенно стала просить довольно большую сумму на какой-то ультрасовременны
Л. Горская
— После химиотерапии, да?
Д. Алиева
— Да, после химиотерапии.
А. Пичугин
— Она выздоровела?
Д. Алиева
— Да, она выздоровела, она уже работает. И у неё не выросли волосы. И она прочитала, что где-то в Голландии какие-то парики... Я очень неуверенно, зная, что наверняка она мне не даст этих денег, и она сказала: «Конечно, конечно надо купить! Как же так!»
А. Пичугин
— Это же девушка!
Д. Алиева
— Да, большое счастье иметь таких сотрудников. Мы команда. И мы любим друг друга, поддерживаем. И конечно, без них ничего бы не свершилось. Я хочу сказать: «Спасибо, мои дорогие, любимые сотрудники!»
Л. Горская
— Вот вы сказали про пиар. А ведь у некоторых наших слушателей, возможно, есть какое-то негативное представление о пиаре, в силу ряда обстоятельств нашей жизни и того контекста, в котором слово «пиар» зачастую приходится слышать. Вот расскажите, пожалуйста, для чего благотворительно
Д. Алиева
— Если люди не знают ничего о нас, они не знают ничего о наших проблемах и о проблемах наших детей. У нас не было пиар-директора, но жизнь нам уже подсказала, что он должен быть. Иначе вы уходите в тень, и люди не знают ваш фонд так, как знали раньше, может быть. Это необходимо. «Пиар», действительно, как-то иногда звучит как какое-то ругательное слово. Но на самом деле, это доверие, это известность, это твоё лицо, показанное людям — что мы из себя представляем, что мы делаем. Это очень важно. И я надеюсь, что люди сейчас буду знать больше о наших проблемах.
А. Пичугин
— Вы говорите, что фонд существует на частные пожертвования. Но я вижу, есть раздел «Попечительский совет». А что входит в его компетенцию?
Д. Алиева
— Попечительский совет имеет такую консультативную роль.
А. Пичугин
— Потому что я вижу, здесь совершенно разные люди представлены: музыканты, бизнесмены, врачи.
Д. Алиева
— Да, люди очень разные. Соучредителем фонда и членом Попечительского совета является замдиректора НИИ детской онкологии профессор Минкевич. Это основатель первого в России отделения трансплантации костного мозга, можно сказать, всемирно известный детский онколог. Мы работаем вместе и многие вопросы решаем вместе. Попечительский совет, он советует нам, как поступать правильно, помогает нам привлечь людей в своём кругу.
А. Пичугин
— То есть это всё работает, и люди привлекаются в разных кругах?
Д. Алиева
— Да, конечно! Потому что вот если Борислав Струлёв...
А. Пичугин
— Да, он у нас недавно был.
Д. Алиева
— Да, известный виолончелист. Это, я говорю, человек-событие. Но он является членом Попечительского совета, на его визитках написано это. И он говорит о нас и старается привлечь внимание к нам. Он давал благотворительны
Л. Горская
— Расскажите, у вас на ближайшее время планируются какие-то мероприятия? Может, концерты благотворительны
Д. Алиева
— У нас проходит ряд ярмарок. У нас планируется проведение большого турнира по боулингу. Это традиционное наше мероприятие, которое мы не проводили несколько лет, а сейчас хотим возродить. И мы рассчитываем, что это мероприятие будет иметь успех. Недавно мы провели благотворительну
Л. Горская
— А благотворительна
Д. Алиева
— Это наш фонд входит в ассоциацию «Благотворительн
Л. Горская
— Как в комиссионку могли, например, могли бы принести.
Д. Алиева
— Да. И проводятся дни фондов в этих лавках. Каждый фонд может провести свой день, привлечь своих сторонников.
Л. Горская
— Я просто хочу понять, как это работает! Вот у меня там, допустим, висит брендовая вещь, которую я не ношу. Я хочу её продать, чтобы деньги пошли в фонд «Настенька». Что мне для этого сделать?
Д. Алиева
— Вы должны прийти и передать в фонд «Настенька» свою вещь. И в день фонда «Настенька» в «Лавке радости» эта вещь будет продана, а деньги переданы именно нам. Также вы можете передать деньги каким-то нашим коллегам — другим фондам.
Л. Горская
— Понятно.
А. Пичугин
— Что же, время наше уже подходит к концу. Давайте в завершении ещё раз, это важно, мне кажется, как можно чаще напоминать реквизиты и какие-то номера, куда можно потенциальным жертвователям обращаться. На сайте фонда http://www.naste
Л. Горская
— И будем надеяться на лучшее?
Д. Алиева
— Будем надеяться.
А. Пичугин
— Конечно! Надо всегда надеяться на лучшее, наверное. В нашем мире без этого никак. Лиза Горская —
Л. Горская
— Алексей Пичугин —
А. Пичугин
— И Джамиля Алиева были с вами в течение этого часа. Спасибо большое и всего доброго!
Д. Алиева
— Спасибо вам!
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!