«Что ждет нас после смерти?». Прот. Андрей Рахновский - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Что ждет нас после смерти?». Прот. Андрей Рахновский

* Поделиться

Наш собеседник — настоятель храма Ризоположения в Леонове протоиерей Андрей Рахновский.

Мы говорили о том, что ждёт нас после смерти, что происходит с душой через девять и сорок дней после кончины, а также откуда нам всё это известно. Отец Андрей ответил, почему именно неделей о Страшном Суде завершаются подготовительные недели к Великому Посту. Разговор шел о том, почему Суд называется Страшным, что значит воскресение мертвых, и что лежит в основе нашего страха смерти.

Ведущий: Александр Ананьев


А. Ананьев

— Страшный суд, ад, рай, чистилище... Добрый вечер, дорогие друзья! Вот таким неожиданным стало начало сегодняшней программы «Вопросы неофита». Меня зовут Александр Ананьев, и сегодня мне действительно хочется поговорить именно об этом — что ждёт нас по ту сторону земной жизни.

Что происходит с душой через 9 или 40 дней после кончины? Как понимать то, что мы все воскреснем? И откуда нам вообще это известно, если оттуда возвращался лишь Спаситель — но об этом Он не сказал ничего, насколько мне известно... Ну, может быть, я ошибаюсь в этом, как и во многом другом...

Хорошо, что есть люди, которые доподлинно знают (в силу своего служения и работы) гораздо больше, чем я (а, возможно, и вы). Разрешите представить вам преподавателя кафедры библеистики Московской духовной академии, настоятеля Храма Ризоположения в Леонове, нашего дорогого друга, блестящего собеседника, библеиста — протоиерея Андрея Рахновского. Здравствуйте, отец Андрей...

Прот. Андрей

— Здравствуйте, Александр...

А. Ананьев

— Здравствуйте... Ну, как Вы понимаете, разговор у нас приурочен к тому, что вот у нас впереди Неделя о Страшном суде — впереди третий из четырех воскресных подготовительных дней к Великому посту. Хочется сразу спросить Вас вот о чем: почему именно Неделя о Страшном суде призвана готовить нас к Великому посту?

Прот. Андрей

— Да, это интересный момент. Наверное, это для того, чтобы мы могли соотнести что-то вот в нашей жизни, что с нами сейчас происходит, с тем, что с нами будет в вечности. То есть, попытка такого, скажем так, пересечения двух каких-то на самом деле трудно пересекаемых координат — вот просто моей жизни с ее, скажем так, утренним кофе или чаем (или вообще ничем), работой, суетой и так далее, и попытки вот найти какое-то пересечение с вечностью...

И вот Вы сейчас когда вопрос этот задали, я думаю — пытаясь опять-таки соотнести свою временную жизнь с вот этой вечностью, да, путь в которую лежит через суд — я вот так подумал... Вот Вы назвали меня библеистом. Наверное, Господь меня спросит: «Зачем ты позволял называть себя библеистом?». Потому что для меня библеист — это именно ученый человек. А ученый — это человек, который погружен с головой (и не только с головой) вот в эту проблематику... Который не просто что-то знает, что-то открывает, разрабатывает научные концепции...

Это настолько высокое звание! Поэтому, вот чтобы меня Господь на суде не осудил, я позволю отказаться от звания библеиста. Я так — батюшка, ну... так более-менее что-то вот читавший и разбирающийся в Священном Писании. Это не шутка, я на полном серьезе, да...

А. Ананьев

— Ну, дорогой отец Андрей, Вы же понимаете: знание истины — оно приходит (как мне кажется, с точки зрения неофита) не оттого, что ты сидишь в уютном кабинете в удобном кресле и листаешь страницы Священного Писания, выписываешь что-то, размышляешь, обращаешься к разным источникам...

Настоящее знание приходит другими путями. Оно приходит в храме, когда к тебе приходит какой-нибудь истерзанный грехами 43-летний неофит Александр и говорит: «Отец Андрей, помогите разобраться — тяжело мне, я не знаю, что мне делать...». И вот тут, пытаясь помочь, вглядываясь в глаза этого недоразрушенного человека, Вы начинаете понимать что-то по-настоящему... Как мне кажется, настоящие-то знания — они отсюда приходят...

Прот. Андрей

— Ну, согласен, да — в любом случае, это та теория, которая без практики не жизнеспособна. Нашему разговору о Страшном суде... вот чтобы сразу придать какую-то правильную перспективу, давайте так вот (ну, если Вы согласны с таким моим утверждением) — прежде всего, давайте говорить о встрече с Иисусом Христом...

А. Ананьев

— Да-да-да...

Прот. Андрей

— Потому что суд — по крайней мере, в нашем восприятии — это что-то... ну, некая формальная машина, которая запускается и которая, скажем так, либо перемалывает что-то в себе... но по крайней мере, чувствами, личностью человека интересуется крайне мало. Ну, разве что в той мере, в которой это необходимо для установления либо вины, либо невиновности...

Но вот эти представления о суде ни в коем случае нельзя переносить на вот это событие, которое мы судом называем, но с большой-большой оговоркой. Потому что на самом деле это встреча с Иисусом Христом! А почему вдруг нам становится страшно от этой встречи? Вот это другой вопрос...

А. Ананьев

— Вот это один из главных вопросов — почему этот Суд действительно называется Страшным? Страшное — это то, чего мы боимся; страшное — это то, что нам чем-то угрожает. Почему же встреча и, наверное, самое желанное, что может произойти с человеком (вот для меня лично) — оказаться рядом со Христом — вдруг становится страшным?

Прот. Андрей

— Вы знаете, в жизни отца Иоанна Крестьянкина... мне довелось прочитать такой очень интересный эпизод. Был священник... Ну, когда отец Иоанн находился под следствием на Лубянке, был священник, который его, скажем так, согласился оговорить перед органами государственной безопасности... И потом произошла (я сейчас уже не помню — то ли специально, то ли случайно) их встреча — вот там же, скажем так, в кабинете следователя...

А этот священник не ожидал увидеть отца Иоанна, которого, в общем-то, он оклеветал, и благодаря ему отец Иоанн сидел в тюрьме... И этот священник впал в такой страх от этой встречи, что упал в обморок — он потерял сознание! Притом, что отец Иоанн его встретил и поздоровался с нескрываемой любовью — чуть ли не сказал «Христос посреди нас»...

И наверное, то можно с этим сравнить... Бесконечно любящий нас Христос — и наше осознание того, что мы, может быть, как-то Его предавали... Хотя предательство — очень громкое такое слово в данном случае... Но разве не так? Когда мы предпочитаем грех Христу — не так же ли мы поступаем? Может быть, поэтому нам страшно... Страшно посмотреть в любящие глаза, которые мы, может быть, не очень хотели... не всегда хотели видеть в нашей жизни... Вот как-то так, наверное...

А. Ананьев

— Кто-то из замечательных священников привел мне пример, который мне — неофиту, человеку, который, конечно же, на 99,9% относится больше к миру — стал очень понятным. Он сказал: «Представьте себе взрослого мужчину, который отправился в командировку, и там как-то потерял голову, и предался всяческим грехам и изменил любимой жене... И возвращается домой — а жена его ласково встречает, и готовит ему праздничный ужин, и обнимает... И ему так больно, и его так жгут вот эти ее объятья — ему так стыдно за то, что он сделал... Вот это и есть тот образ любви, которая вдруг становится наказанием и пыткой для человека»...

Прот. Андрей

— Да, это очень точный пример. Это, кстати, абсолютно в том русле, в котором мы с вами сейчас рассуждали... Неоднократно, кстати, приводилось вот это, скажем так, свидетельство — стихотворный перевод (понятно, он художественный, литературный) одного древнеармянского поэта (который был, между прочим, монахом) — Григора Нарекаци (наверное, наши слушатели слышали о таком). «Книга скорбных песнопений» у него есть замечательная — такое произведение... исповедь своего рода в стихах. Так вот литературный перевод одного из его стихов звучит так (я сейчас могу это сделать неточно, но цитирую по памяти):

Я знаю, будет Страшный суд,
И на суде нас обличат во многом;
Но этот суд не есть ли встреча с Богом?
Где этот суд? Я поспешу туда...

А. Ананьев

— Фантастика! И Вы говорите, что неточно приводите? Да Вы даже соблюли и строение, и рифмы... Это прекрасно, это то, что надо запомнить... Спасибо Вам большое.

Немножко откручивая назад, к моему предыдущему вопросу... Почему Неделя о Страшном судя именно вот в этом месте нашего церковного календаря проводится, вслед за Неделей о блудном сыне? Мне на какой-то миг показалось, что Неделя о блудном сыне и Неделя о Страшном суде — они немного противоречат друг другу. Что я имею в виду...

Когда вот этот нагрешивший, потерявший голову, потерявший корни, потерявший любовь сын возвращается, весь грязный, истерзанный, в покаянии к своему отцу, отец говорит: «Я люблю тебя». Он обнимает его, он дает ему свой перстень, он готовит ему праздничный обед...

В то время как буквально через неделю мы говорим буквально следующее: «Когда же придет Сын Человеческий во славе Своей, и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет Он на престоле славы Своей, и соберутся перед Ним все народы...». И смотрите, что дальше происходит: «...И Он отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов, и поставит овец по правую свою сторону, а козлов — по левую»...

В том случае, если бы вот этот отец поступил со своим сыном так же, как Сын Человеческий в славе Своей в отношении собравшихся пред Ним народов, Он бы сказал: «Так, садись-ка ты, друг мой, по левую сторону, ибо не достоин ты сидеть по правую». В то же время это ведь достаточно точная параллель, между одной и второй неделей...

Прот. Андрей

— Да, это удивительно... Вы знаете, вот Вы сейчас мне открыли глаза. Представляете, вот честно — это не для того, чтобы создать какую-то драматургию нашей с Вами беседы искусственным образом — я не замечал этого противопоставления, пока Вы мне сейчас про это не сказали. Вот век живи — век учись... И более того, что я удивлен этим противопоставлением — я полностью с ним согласен!

И вот я сейчас задумался... А действительно: почему это так? Я предполагаю следующий момент. Что вот все эти притчи — отец и сын; царь, восседший на троне... Ведь мы же понимаем, что реально нету ни отца, ни сына, ни этого могучего судящего царя, нету трона... В каком смысле? Именно в том смысле, что это язык, который доносит до нас то, что на языке вообще передать невозможно... И скорее всего, оттеняет две стороны одного и того же события.

То есть, с одной стороны, критерий суда — это любовь. Это, кстати, парадоксальным образом то, о чем говорит притча о Страшном суде. Потому что дальше-то Христос что спрашивает с людей? Не «все ли заповеди Моисеева закона ты соблюл? как усердно ты посещал храм?» — там нет ни одного вопроса про ритуальное благочестие! Абсолютно ни одного. Ни одного вопроса про аскетику, про аскезу — ну, в таком, скажем так, вульгарном смысле этого слова, упрощенном... Там вопрос: «как ты относился к другому человеку? накормил? напоил? навестил? помог?»...

Поэтому, на самом деле, даже вот за этой такой грозной картиной тема-то какая — этот грозный царь спрашивает, в общем-то: «а что ты сделал для других? ответил ли ты любовью?». И понятно, что те, кто в этой притче называются козлами... Как один батюшка сказал, что вот «Господь-то отделит овец от козлов... И действительно (это я цитирую), бывают такие люди, грешники... Но попробуй такого человека назови козлом — что он тебе ответит?» (смеется)

Но тем не менее, получается, что у этой притчи обратная сторона (при всём том, что с языковой точки зрения это выглядит достаточно ужасно), и она как раз радостная: что критерий суда — любовь! И последнее даже страшное утверждение, которое говорится: «Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный...» — а фраза-то дальше какая: «...уготованный диаволу и ангелам его»! То есть, вообще-то это не для человека...

То есть, может быть, это печальная констатация факта, как бы обратная сторона, может быть, той ситуации, когда все-таки сын не вернулся к отцу... Или когда он вернулся и сказал: «Дай мне еще денег, ты мне мало дал в прошлый раз... И вообще, понимаешь, мне столько злых людей встретились, меня обманули, обокрали и оставили меня без денег — как жесток этот мир... Пап, дай мне еще денег! А не дашь — значит, ты будешь... буду считать тебя таким же жестоким, как все остальные». Ведь и такое бывает с детьми...

А. Ананьев

— «Вопросы неофита» на светлом радио — на них сегодня отвечает настоятель Храма Ризоположения в Леонове протоиерей Андрей Рахновский, я — Александр Ананьев... Короткий вопрос, отец Андрей: Страшный суд грядет? Он еще только будет, или для каждого, кто переступает порог земной жизни и оказывается по ту сторону, он случается в этот самый момент?

Прот. Андрей

— А вот давайте подумаем. Понятно, что мы сейчас пытаемся внести некую ясность и понятность в непонятное... Давайте оттолкнемся от простых вещей — просто от простой такой школьной богословской схемы: что после смерти человека ожидает некий частный суд, в зависимости от которого он либо после смерти душой находится с Богом, либо (ну, так это назовем) — без Бога.

Но есть еще некий второй суд — всеобщий суд, с которым связано воскресение во плоти. Вот это очень важный момент. Потому что все-таки с точки зрения... вот по учению Церкви, сейчас, до Страшного суда, ни праведники не находятся в состоянии полноты блаженства, ни грешники не находятся в состоянии некоей полноты воздаяния за свои дела. И причина этого — она весьма может показаться странной...

Потому что нет плоти — только душа. Тем не менее, человек совершает все как добрые, так и злые дела всецело — и душой, и телом. И только тогда, когда воскреснет тело, праведник сможет (условный праведник) получить полноту воздаяния, полноту радости и блаженства, а вот гипотетический грешник — полноту воздаяния, возмездия за свои грехи.

Ну, это вот, скажем так — абсолютно правильная, но достаточно школьная схема. Она еще как бы не живая... И поэтому я предлагаю сейчас ее наполнить каким-то таким сознательным живым содержанием... Что за этим содержанием будет стоять? То, что, оказывается, этот суд-то — и не суд... Потому что человек во время суда увидит себя в некоем вот свете благодати Божией...

Вот представим себе, что человек окончательно запутался во всём, и так до конца жизни этот запутанный клубок своей жизни, своих поступков — он так и не смог с ним разобраться. И человек во время суда (неважно, суд ли это после смерти или это суд всеобщий и вечный) — он видит себя в свете благодати Божией, он видит себя в свете любви Христовой... Он понимает, что он тянулся к каким-то проявлениям Божией любви к нему всю жизнь, хотя, может быть, неумело как-то, как слепой котенок это делал... Либо он постоянно отвергал эту любовь Христову...

И вот в конечном счете... Почему этот суд справедливый? Он справедливый не в силу приведенных доказательств со стороны Бога, а в силу того, что результат этого суда для самого человека будет несомненен и очевиден, потому что это есть на самом деле суд над самим собой...

А. Ананьев

— Ну, это вызывает сразу много вопросов... Можем представить себе двух в принципе похожих людей. Одинакового возраста, одинакового, что называется, сословия; обоим, скажем, по 43 года... Но один из них помогает обездоленным, верен своей жене, и считает, что он недостаточно сделал для того, чтобы, ну... не соответствовать, а быть христианином, быть со Христом. Он все время пытается сделать что-то большее, и я уверен, что в конце жизни он будет горестно сожалеть о том, что он недостоин... Недостоин.

А есть второй человек, который ведет довольно развязный образ жизни, не верен своей жене... и при этом считает, что он прав. И в конце жизни он выдохнет с облегчением и скажет: «Ну, я сделал всё, что мог, я молодец, и я, в принципе, горжусь собой»...

И что же тогда получается? По Вашим словам, один из них, который судит себя максимально строго, будет обречен на муки вечные, а другой со спокойной совестью (а совесть у него действительно спокойна) отправится в жизнь вечную?

Прот. Андрей

— Ну, когда я сказал, что это суд над самим собой, я предлагаю как бы ставить ударение на очень важную мысль: что это суд над собой в свете Божественной благодати! То есть, человек увидит не только Бога как Он есть, а и себя, каков он есть... Когда все вот эти, скажем, шпаклевка, покраска, вся эта косметика — помните, как в известной песне: «make-up may be flaked» — ну, она падет, но останется не улыбка, а вот что-то подлинное, что человек в себе никогда не замечал и не видел. Он увидит себя, каков он есть!

Потому что на самом деле... Ну, я предполагаю, что второй пример, который Вы привели — это человек, который в том числе отворачивался от правды о самом себе. Потому что ну наверняка хоть раз в жизни что-то ему говорило, что «ты подлец, вообще-то»; но он этого признавать не хотел. Отчасти это некая техника самозащиты, потому что как-то... ну, если я скажу себе, что я подлец, то как я буду дальше жить?

Поэтому даже греховная жизнь требует вот этой косметики в виде вот таких оправданий, которые Вы привели... Поэтому вот здесь очень важный момент — когда человеку открывается правда о самом себе. И вот в этом и справедливость — то есть, человеку не требуется, чтобы ему доказали, ему не нужно будет отпираться... Вообще, как сказал один писатель, загробная жизнь — она сообщает человеку неожиданную ясность. То есть, то, что здесь было в тумане, там начинает обретать более четкие очертания...

Знаете, как вот, допустим, фотографии сейчас присылают с Марса — вот новый спутник, марсоход новый отправлен на Марс... Посмотрите фотографии с Марса, фотографии с Луны — они не просто очень четкие. Освещение сообщает всем предметам очень острые очертания. Почему? Потому что свет в атмосфере... там атмосфера разряженная — на Луне, например, на Марсе, и свет не так рассеивается солнечный, как у нас здесь на Земле, поэтому предметы выглядят четко и ясно...

Вот представьте себе, что вот нашу жизнь сейчас — вот жизнь, допустим, конкретно меня — окутывает плотная атмосфера... ну, назовем это так, как отцы называют — плотского мудрования. И может быть, у кого-то она, как на Земле; а у кого-то атмосфера вообще как на Венере, да... А когда человек переходит в вечность — всё, этой атмосферы нет, она разряжена, или она вообще исчезает... Нету той силы гравитации уже после смерти, которая бы к себе всё это притягивала — вот всю эту, скажем так, виртуальную реальность, в которой живет человек...

И вот эти предметы начинают обретать свои подлинные, острые, недвусмысленные очертания... В том числе твои поступки...

А. Ананьев

— Ох, отец Андрей, страшные вещи Вы говорите... Я объясню, почему. Я крестился... недавно отметил три года — три года назад я был крещен в Храме Александра Невского при МГИМО протоиереем Игорем Фоминым... И вот о том, что было до этого момента, о тех своих там сорока годах, мне иногда вспоминать больно и тяжело...

Нет, я не совершал ничего, противоречащего уголовному кодексу... да даже административному... нет, административному совершал — превышения скорости никто не отменял... Но вот ничего такого противозаконного я не совершал... Но того, за что мне стыдно, было очень много. И вот сейчас я стараюсь жить так, чтобы потом было не стыдно...

Но то, о чем Вы говорите, как-то сразу становится понятным — что видно будет всё: и то, что сейчас, и то, что было год назад, и то, что было 20 лет назад... Ничего не будет скрыто. При этом я как-то себя утешаю вот этой мыслью, что судим я буду в том, в чем буду... «в чем застану»... Как правильно? В том, в чем меня застанут, да. И мне очень хочется жить так, чтобы, если бы меня сейчас застали, то как-то чтоб было не очень стыдно...

Но сейчас становится понятно, что все равно будет стыдно, потому что всё то, что было в прошлом — оно никуда не делось, и оно будет учитываться, и оно ляжет тяжким грузом вины на плечи подсудимого меня на этом Страшном суде... Я прав?

Прот. Андрей

— Ну, если уж Вы перевели это в такую как бы личную плоскость... Все-таки надо понимать: крещение — это второе рождение. Поэтому это невероятная, это уникальная возможность для человека обновиться совершенно полностью. И жизнь человека — она судится с момента крещения. Поэтому давайте так, чтобы... Я, может быть, тут, так сказать, тень на плетень навел... (смеется) Но давайте все-таки вернемся к такому здравомыслию...

Крещение — это полное обновление! Даже если бы Вы не только, например, превышали скорость или, там... курили в общественных местах, но даже если бы Вы были страшным разбойником или, не знаю, кем-то еще — с момента крещения Вы были бы абсолютно новым человеком, и на Вас бы не распространялись какие-то канонические правила... Вы были бы способны к священнослужению, и так далее...

Потому что в древней Церкви таких случаев была масса — когда люди, совершавшие страшные преступления, будучи отъявленными грешниками, во взрослом возрасте принимали покаяние и крещение, и потом становились православными епископами и достигали святости... Поэтому все-таки крещение — это нечто особое.

Ну и надо сказать, что и покаяние, которое, если его воспринимать не только как «пришел рассказал батюшке о грехах», а как некий действительно очень серьезный процесс нелицемерного растождествления себя с грехом — в общем-то, считается, что и грехи, исповеданные на исповеди и раскаянные, Господь нам не помянет на Страшном суде.

А. Ананьев

— Ровно через минуту мы продолжим разговор с отцом Андреем. Вопросов у нас еще много... Что происходит с нами через 9 или 40 дней после кончины, что ждет нас по ту сторону — об этом мы продолжим разговор в программе «Вопросы неофита» после короткой минуты полезной информации на радио «Вера».

А. Ананьев

— И мы возвращаемся к нашему разговору с настоятелем Храма Ризоположения в Леонове протоиереем Андреем Рахновским, преподавателем кафедры библеистики Московской духовной академии. Говорим мы сегодня о Страшном суде (поскольку впереди у нас — Неделя о Страшном суде и третий из четырех подготовительных воскресных дней к Великому посту).

Не так давно я говорил со знакомой Вам Аллой Сергеевной Митрофановой, своей женой — мы говорили с ней о кремации... И я уточнял, почему в православной традиции не приветствуется такой обряд захоронения, на что она сказала: «Ну как же ты не понимаешь? Ведь нас впереди ждет воскресение из мертвых. А как ты будешь воскресать из мертвых, если твое тело будет сожжено?».

И вот здесь у меня возникает сильный когнитивный диссонанс. Каждую литургию, да и гораздо чаще в «Символе веры» я произношу вот это вот утверждение: «чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Я ее произношу, но понять ее все-таки не могу: что значит «воскресение мертвых»? Я был на Ваганьковском кладбище, я был на кладбище Новодевичьего монастыря... Я не могу себе представить, что вот в какой-то момент вот эти кладбища преобразятся, и из могил буквально встанут те, кто там сейчас упокоены...

Как это будет выглядеть? Что это будет? Как понимать фразу о том, что впереди нас ждет воскресение мертвых?

Прот. Андрей

— Ну, я не думаю, что это будет выглядеть примерно так, что могильный камень, травка, могильная земля, и тут что-то такое... начинается какое-то движение, и мы видим, как вылезает сначала рука, сначала по кисть, потом по локоть...

А. Ананьев

— Ну, на иконах оно же так и изображается — то есть, камни отодвигаются от могил, мертвые...

Прот. Андрей

— Этот момент как раз не настолько важен. Он станет понятным, если мы сразу оговорим вот какие-то фундаментальные вещи. Воскресение произойдет независимо ни от чего — независимо от того, какой смертью умер человек. Потому что в противном случае нужно отнести к людям, которые не смогут воскреснуть, не только тех, которых кремировали, но и, в общем-то, тех, кто погиб от взрыва атомной бомбы в Хиросиме и Нагасаки, тех, от которых осталась только тень на мостовой...

Поэтому, конечно, вне всякого сомнения, воскреснут абсолютно все — независимо от того, как человек умер. Ну, я сейчас немножечко специально рассуждаю в таком несколько наивном ключе, но тем не менее... В природе ничто никуда не исчезает. Один из первых законов, который мы с вами учили в учебнике химии — это то, что называется законом сохранения вещества. Ничто никуда не исчезает в этом мире...

И поэтому Господу, Который создал этот мир из ничего, возродить разрушенное — неважно, на какие, крупные или мелкие элементы это распалось — Ему это, Его могуществу это ничего не стоит. И поэтому православная церковь свидетельствует, что будет воскресение во плоти (подчеркиваю — во плоти!) безусловное всех людей. Апостол Павел говорит — как праведных, так и неправедных!

И под воскресением плоти мы понимаем именно да вот — возвращение к жизни человеческого тела, но — в новых свойствах. То есть, это то же самое тело, с которым мы прожили жизнь, но в новых качествах и свойствах — обретшее свойство бессмертия по образу Тела Христова. А уже, скажем так, каким образом человек вылезет из могилы, или, если он был распылен невероятной энергии излучением и температурой в атмосфере — это уже как бы не настолько важно...

А. Ананьев

— Откуда мы знаем о том, что нас ждет по ту сторону земной жизни, отец Андрей? Это один из главных вопросов, на которые мне хочется услышать ответ. Я задавал эти вопросы довольно часто, но какого-то однозначного, понятного мне ответа, который бы стал какой-то уверенностью, я не получил. А ведь оттуда, что называется, никто не возвращался. Мы знаем об этом из пророчеств ветхозаветных... и пожалуй, что всё... и переосмыслений этих пророчеств...

Прот. Андрей

— Ну, тут уж вам скажу, что как раз вот из Ветхого Завета о загробной жизни неизвестно почти ничего... Поскольку в Ветхом Завете за крайне редкими исключениями, причем косвенного характера, мы с вами никакого представления не получаем о загробной жизни — то есть, о жизни души после смерти. И уж тем более, о жизни тела после воскресения...

Это очень важный момент, потому что мы его как-то должны отрефлексировать: а почему так? И на самом деле, за этим кроется отнюдь не неверие древних евреев, или, скажем так, отрицание со стороны Бога вот идеи о вечной жизни. А просто потому, что та жизнь, которую вот мы сейчас живем — вот мы сейчас с Вами сидим общаемся — вот это и есть жизнь, та жизнь, которая должна быть, и другой не существует...

Но есть такой (упс!) печальный момент, что настанет минута и час, когда наша душа покинет это тело, она не сможет больше в нем находиться, потому что тело исчерпает свой жизненный ресурс. Вот этот момент — он единственный, пожалуй, который... ну, либо тело исчерпает жизненный ресурс, либо в силу естественных причин, либо в силу, скажем так, некоего насильственного внешнего воздействия окружающей среды или других людей — это неважно в данном случае...

Но тем не менее, жизнь — так, как мы ее понимаем — когда мы с вами можем друг другу пожать руки, увидеть, посмотреть друг на друга — вот она и есть... это и есть подлинная и настоящая жизнь. Именно поэтому Священное Писание очень мало говорит о загробной жизни, потому что жизнь души после смерти тела — это не жизнь, это и есть смерть.

То есть, с христианской точки зрения смерть — это не когда рубильник выключается, и всё, темнота, ничего нет; а это когда душа продолжает жить без тела — это и есть смерть. Поэтому о смерти особо говорить нечего. В силу этого в Священном Писании этому уделяется крайне маленькое внимание...

А вот когда благодаря воскресению к душе вернется ее тело — то есть, мы вернемся к нормальной жизни... Но как бы понятно, что в качественном отношении она будет не такая, как сейчас, да — она будет вне смерти, она будет вне зла, вне греха, это понятно; но тем не менее — это жизнь (как мы ее понимаем) именно плоти и жизнь души внутри плоти...

Вот почему так мало говорится... Потому что говорить сейчас о загробной жизни души — это говорить о смерти, а не о жизни. Вот первый момент очень важный. И второе: определенного ответа мы не найдем — его в принципе не существует в богословии.

То, что устраивает лично меня (я это не навязываю, я говорю о своем опыте переживания этих мыслей) — меня полностью удовлетворил ответ преподобного Максима Исповедника. Вот он как-то для меня лично расставил все точки над i. Он говорит, что мы знаем только смысл нашего пребывания там, в вечной жизни...

То есть, смысл нам понятен... И как бы идея нам эта понятна и известна — да, это вечная жизнь души и тела в союзе с Богом. Вот цель нам понятна. А образ — ну, переводя на наш современный язык, «а как это?», то есть, как это представить, в каких видах материальных, в каких картинах — он прямо говорит: образ будущей жизни нам неизвестен. То есть, цель, идея понятны; конкретика — нет...

А. Ананьев

— Тем не менее, в умах моих современников (ну, и в моем тоже уме) есть какая-то структурированная и довольно логичная схема, согласно которой мы как минимум думаем, что мы знаем, что происходит с душой человека через 9 дней — у нас с этим связаны какие-то обряды, через 40 дней — у нас тоже с этим связаны какие-то обряды... Мы знаем, что надо делать вот на 9 дней, потом на 40 дней...

И потом на протяжении еще нашего земного пути тоже знаем, что у нас есть записки такие в храме красные — о здравии, и есть записки вот такие черные — заупокойные. И вот мы пишем записки за тех, кто находится... То есть, понимаете, о чем я говорю? Нам кажется (я вот именно подчеркиваю слово «кажется»), что мы знаем, что происходит там...

Но в какой степени мы заблуждаемся? Или в какой степени мы ошибаемся? Делаем это специально, или это что-то благочестивое и правильное? Что это такое, если мы все равно ничего не знаем, потому что неоткуда знать — мы просто верим, но так верим, как будто бы знаем, как говорит Евгений Гришковец. Откуда это, почему это и как это вообще происходит? Мы действительно ошибаемся, или... это что?

Прот. Андрей

— Нет, мы не ошибаемся... Ну, представьте себе, что вот ребенку дают... ну, может быть, для современности не очень актуальный пример — но вот вам дали поиграть в деревянную лошадку. То есть, лошадка есть? Есть. Она у тебя есть? Есть. Но означает ли это, что ты реально катаешься на лошади? Нет...

Человек так устроен, что он не может жить без того, что называется катафатическим богословием — то есть, не может жить без некоего положительного знания. И это положительное знание Церковь дает. С оговорками, конечно, но дает — это то, что мы обычно можем прочитать в учебнике догматического богословия, либо усвоить это в более фольклорном, скажем так, варианте церковно-приходском...

Да, и отчасти это будет правдой. Но правдой лишь в том смысле, что (опять-таки) вечная жизнь есть, и она осмысленна, она реальна. Но принимать эти как бы схемы за стопроцентную реальность — конечно, это неправда... Вне всякого сомнения, с душой человека что-то там происходит — и суд, и созерцание ада и рая, и мы отмечаем это девятым, сороковым днем, усердной молитвой... Но мы же при этом прекрасно понимаем, что наше земное время не накладывается секунда в секунду на время, назовем так, мира параллельного, мира духовного. В противном случае...

Например, Церковь очень спокойно относится, когда, например... Вот сейчас будет Великий пост, кстати, и три субботы Великого поста будет совершаться заупокойное богослужение. А почему? А потому что полноценной заупокойной службы нет с понедельника по пятницу. И даже если, например, у человека происходит 40-й день, то сороковины переносятся на ближайшую субботу. То есть, если у человека 40-й день выпадает на среду во время Великого поста, то усердная молитва 40-го дня переносится либо на предыдущую, либо на следующую субботу, когда совершается полная литургия святителя Иоанна Златоуста.

Это показывает, что сама Церковь достаточно условно считает вот эти дни (сороковой, девятый) как все-таки некую условность, а не видит за этим стопроцентную буквальную проекцию неких небесных событий вот в сферу нашей земной жизни...

А. Ананьев

— А откуда взялись вообще вот эти числа — 9 и 40?

Прот. Андрей

— Это такой библейский... Вы знаете, что есть библейская нумерология (не путайте ее с оккультной нумерологией). Есть священные числа... Ну, это особый такой, как вам сказать... мета-язык Священного Писания, который подчеркивает значимость тех или иных текстов, пророчеств... То есть, сами по себе числа не имеют какого-то самостоятельного духовного значения. Абсолютно...

Я бы так сказал: это специальная терминология для маркировки очень важных событий, или мест, или пророчеств, изречений и так далее. Поэтому есть понимание вот священных чисел... Отчасти возможно, что в Церкви традиции появляются благодаря какому-то действию Духа Святого, некоему откровению, которое дается церковной полноте... Поэтому эти числа, как 9-й и 40-й день — они отмечаются как дни особого поминовения.

Но с другой стороны, мы же понимаем, что о близких надо молиться и об усопших ежедневно — опять-таки, здесь мы сталкиваемся с условностью этих дней...

А. Ананьев

— «Вопросы неофита» на светлом радио — сегодня на них отвечает протоиерей Андрей Рахновский, настоятель Храма Ризоположения в Леонове, преподаватель кафедры библеистики Московской духовной академии. Говорим мы сегодня с отцом Андреем о том, что ждет нас по ту сторону земной жизни. Страшный суд, рай, ад — что это будет? И мы вот сейчас рассуждаем довольно легко и в приятной беседе (получая, надеюсь, в равной степени удовольствие от разговора) с отцом Андреем о смерти...

Но давайте будем откровенны, отец Андрей: нет ничего, что нас пугало бы больше смерти — как нашей собственной, так и, в первую очередь, смерти наших близких. Это самое страшное, что может случиться. Я не могу представить себе ничего, что пугало бы нас больше...

И в этом я нахожу какое-то противоречие. Мы как христиане понимаем, что смерти нет, что впереди встреча со Христом, что впереди вечная жизнь, что всё хорошо... Почему же мы боимся смерти?

Прот. Андрей

— Смерть пугала даже Христа — когда Он молился в Гефсиманском саду...

А. Ананьев

— Почему?

Прот. Андрей

— «Да минует Меня чаша сия»... Проблема здесь ведь не в том, что страшно умирать. Человек чувствует страх смерти — это абсолютно правильное такое ощущение противоестественности происходящего — потому что не создан человек для смерти. Это естественное противление человеческой природы тому, чего быть не должно.

Почему скорбел о смерти Христос? Да потому, что для Него как для безгрешного к смерти еще меньше оснований. И если наше грешное человеческое естество, получившее смерть как последствие греха, как бы отторгает смерть, не хочет смириться с этой мыслью, то уж тем более безгрешный Христос не должен был умирать вообще! Для Него это крайне противоестественно...

И поэтому скорбь Его о смерти была во много раз больше, чем скорбь обычная человеческая. То есть, это абсолютно нормальное чувство. На самом деле, если бы мы были просто исключительно биологическими существами, у нас бы не было проблемы смерти. Ну вот листочек сорвался с ветки, упал, превратился в перегной — ну, это же естественный ход жизни... Почему человек не может с этим смириться? С точки зрения, скажем так, биологии почему бы это и не сделать?

В конце концов, даже... Вот нам приводят примеры, что животные готовы жертвовать своей жизнью... Получается, даже животные меньше боятся своей смерти, например, чем люди. Они думают, ну как, по крайней мере, нас учат биологи — они думают не о том, чтобы выжить, а о том, чтобы оставить как можно больше копий своих, как можно больше потомства. Или, по крайней мере, если не я, то мой родственник, мой брат, сестра оставили потомство — то есть, я могу вполне пожертвовать своей жизнью и своим потомством... То есть, это некий вот естественнный ход биологической жизни.

А человеку безосновательно страшно перед этим — безосновательно с точки зрения биологии. Поэтому страх перед смертью нормален. С другой стороны, вера дает то переживание жизни, которое помогает преодолеть страх смерти...

Вот я честно говорю — я боюсь смерти, но я именно боюсь, потому что я чувствую себя этически, морально неподготовленным. У меня нет понимания того, что я действительно покаялся в своих грехах — вот меня это прежде всего страшит. Чтобы меня смерть не разлучила не только с близкими, с моим телом, но чтобы она не разлучила меня с Богом... Ведь действительно это страшно, а не смерть сама по себе.

Потом, если читать какие-то описания, как умирали святые... Вот меня поразило описание, как умирал святой Иосиф Исихаст афонский. Вот такое ощущение, как он говорил — «я сижу и жду Иисуса»... Он сидел и ждал смерти! Он уже был очень болен, был стар, и в тот день, когда он должен был умереть, он говорил: «Я жду, когда Христос придет за мной». И такое ощущение, что человек просто, знаете, в другую комнату решил перейти — вот сейчас откроет дверь и зайдет в другую комнату...

А. Ананьев

— Вы сейчас сказали, отец Андрей, парадоксальную штуку. Вы сказали: «Я боюсь, что смерть разлучит меня с Богом». И меня тут же, как молотком по голове, осенила вот какая мысль: так ведь получается, что это жизнь разлучает нас с Богом, вот эта вот земная жизнь — с нашими телами, болезнями, ипотеками, рекламой по телевизору... Это жизнь разлучает нас с Богом! А смерть нас с Богом соединяет — ну, земная смерть, переход в жизнь вечную...

И в этом смысле мне непонятно: а почему же мы тогда... в нас действительно так заложен вот этот страх смерти, если по всем формальным признакам именно жизнь разделяет нас с Богом?

Прот. Андрей

— Нас разделяет с Богом, понимаете... переживание смерти как раскола человеческой личности. Потому что человек — это душа и тело вместе. Переживание трагедии вот этого раскола, этого разлада — оно на генетическом уровне (я сейчас слово «генетический» употребляю не в биологическом смысле, а в таком, может быть, несколько обывательско-вульгарном) есть нечто присущее человеку. И это ощущение ненормальности неистребимо в человеке...

Поэтому я думаю, что слова апостола Павла «я хочу освободиться и быть со Христом» — а он говорит именно о своей смерти — оно означает лишь только то, что чувство единства со Христом, которое Павел обрел в этой жизни, было сильнее этого естественного чувства страха перед смертью. А не потому, что он не ощущал как бы ненормальности этого события по своей сути...

А так — конечно... Хорошо, если я умру в состоянии нераскаянности, то будет ли такая смерть для меня соединением с Богом? Не станет ли она для меня наступившим возмездием? Вот эта мысль меня страшит...

А. Ананьев

— Спасибо Вам большое за этот разговор, отец Андрей! Я надеюсь, что мы уже совсем скоро, во время Великого поста, найдем, о чем поговорить вновь... Я благодарю за разговор моего сегодняшнего собеседника — настоятеля Храма Ризоположения в Леонове протоиерея Андрея Рахновского. Спасибо Вам, отец Андрей...

Прот. Андрей

— Спасибо...

А. Ананьев

— Я — Александр Ананьев, радио «Вера»... Вновь прослушать этот разговор, вернуться к этой беседе вы можете на нашем сайте radiovera.ru. Ну а в следующий понедельник, как всегда, в восемь часов вечера не пропустите следующую встречу, которая называется «Вопросы неофита» на радио «Вера». Всего доброго!

Прот. Андрей

— Всего доброго, до свидания!

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем