У нас в гостях был ответственный за работу с молодежью на Крутицком подворье Константин Беремеш.
Мы говорили об истории и сегодняшней жизни Крутицкого подворья в Москве, о многочисленных мероприятиях, проводимых на подворье для молодежи, а также о благотворительном празднике, организованном совместно с фондом "Жизнь как чудо" ко Дню Народного единства.
А. Пичугин
— В этой студии, студии светлого радио приветствуем вас мы — Лиза Горская…
Л. Горская
— И Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— Этот час ближайший вместе с нами и с вами проведет ответственный за молодежную работу на Крутицком Патриаршем подворье Константин Беремеш. Здравствуйте!
К. Беремеш
— Здравствуйте!
А. Пичугин
— В двух словах, наверное, надо начать с того, что такое Крутицкое подворье. Я часто довольно-таки встречаю в различных соцсетях, в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», в «ВКонтакте», еще где-то какую-то красивую картинку такую, как будто бы и не из Москвы, с надписью: «Самая неизвестная московская улица. А знаете ли вы, что почти в самом центре Москвы есть такое удивительное место?» В общем, знаем, да. И оно там уже не одно столетие находится. Хотя когда туда попадаешь, на самом деле оказываешься не в Москве, а в каком-то таком маленьком, тихом, спокойном, размеренном провинциальном городе, где этот большой — монастырский, не монастырский — комплекс храмовый. От него идет такая дорожечка с маленькими домами одноэтажными, двухэтажными — туда вот, в самую гущу московской жизни. Всё это очень необычно смотрится. И когда там стоишь, даже не представляешь, что в двух шагах находится и метро «Пролетарская», и «Павелецкая» рядом, и Кремль тоже относительно недалеко, такое средоточие московской жизни. В двух словах расскажите, пожалуйста, о том, что же это за место такое.
К. Беремеш
— Совершенно правильно вы отметили, что это уникальный островок старой Москвы. И когда туда попадаешь, то такое ощущение, что ты очутился в далеком прошлом. Возможно, в нашем сегодняшнем мегаполисе как раз не хватает вот этой частички исторического прошлого, о котором мы часто мечтаем. Чем актуально это подворье? Оно, конечно, очень старинное и у него грандиозная история. Но вот в преддверии 4-го ноября я хотел бы особенно рассказать об этом подворье с точки зрения этого праздника — Дня народного единства, который мы будем отмечать совсем скоро. 4-го ноября 1612-го года именно оттуда пошло войско на освобождение захваченного Кремля. Дело в том, что на Крутицком подворье находится три храма — это Успение Пресвятой Богородицы, храм Петра и Павла и Воскресение Словущего. И именно этот храм Успения Пресвятой Богородицы являлся на тот момент вторым по значимости после Успенского храма Кремля. Как вы знаете, в старину называли в честь Успения Пресвятой Богородицы именно самые знаковые храмы. И поэтому это уже доказывает то, что Крутицкое подворье было знаковым местом.
Л. Горская
— Извините, оно было вторым по значимости успенским храмом или просто храмом?
К. Беремеш
— Храм на тот момент, как история нам сообщает, был вторым по значимости храмом в Москве.
А. Пичугин
— И настолько хорошо сохранился сам комплекс, что там постоянно снимают разные исторические фильмы. Лет, наверное, уже больше десяти назад — я помню, что шел по Крутицкому подворью, я там одно время довольно часто бывал, потому что там находился один из фондов Исторического музея. И снимали очередной фильм. Лето, июль или июнь, градусов 30, сильно за тридцать, может быть 32, и не знаешь, куда деться от жары, а снимают зимнюю сцену — кучи искусственного снега и актеры в шинелях, кутаются в эти шинели, я не знаю, то ли там как-то тепло сохранялось, то ли… В общем, страшная картина.
Л. Горская
— В этом смысле Крутицкое подворье вообще излюбленная площадка для кинематографисто
К. Беремеш
— Там просто уникальная архитектура — то есть там можно просто порисовать эти вот домики старинные. И можно нарисовать уникальную архитектуру изразцовых элементов, которые присутствуют на главном здании.
Л. Горская
— На фасаде?
К. Беремеш
— Да, на фасаде подворья. Поэтому здесь рай для художников. Они могут там рисовать часами, и так и происходит. Бывает, приходишь утром рано на работу и вечером задерживаешься, выходишь — а они всё рисуют и рисуют. Уже все ушли давным-давно, уже скоро подворье закроется…
Л. Горская
— Уже темно, уже не видно ничего, а они всё рисуют!
А. Пичугин
— Я, наверное, лет 10 не был на Крутицком подворье, а тут недавно, несколько недель назад, может, месяца полтора, друзей повез на Крутицкое подворье. Оказалось, что они живут в Москве, но никогда не были там.
К. Беремеш
— Хотелось бы обратиться к предыдущему нашему разговору. 4-го ноября в 2012 году у нас был установлен поклонный крест в честь этого события. И теперь каждый год 4-го ноября там служится панихида по павшим воинам после Литургии, именно у этого поклонного креста. Поэтому, пользуясь случаем, хотелось бы пригласить всех радиослушателей прийти 4-го ноября на Крутицкое Патриаршее подворье. Прежде всего на Литургию, конечно, которая начинается в 9 утра у нас. А дальше у нас будет панихида по павшим воинам. И дальше у нас будет уникальное мероприятие — это ярмарка, которую мы организуем совместно с благотворительны
А. Пичугин
— Давайте об этом поговорим чуть попозже.
Л. Горская
— Подождите. Панихида — речь идет о том, что 4-го ноября, насколько я понимаю, это пятница, это Дмитриевская родительская суббота, так?
А. Пичугин
— Накануне субботы.
Л. Горская
— Поэтому панихида по павшим воинам?
К. Беремеш
— Да.
Л. Горская
— То есть это Дмитриевская родительская суббота — традиционно вспоминаются воины павшие.
А. Пичугин
— Еще потому что 4-го ноября — День единства и согласия. Ну и Казанская…
Л. Горская
— Но панихида?
А. Пичугин
— Панихида, потому что 4-го ноября — День единства и согласия. А там еще и…
К. Беремеш
— По павшим воинам.
А. Пичугин
— …изгнание поляков из пределов Китай-города и т.д. Но это 1612-й год. Мы вернемся обязательно к обсуждению ярмарки фонда «Жизнь как чудо», это важно. У нас для этого будет отдельное в нашей программе время. А я вспоминаю: буквально несколько недель назад, месяца полтора, я друзей своих привел на Крутицкое подворье, которые там никогда не были. И я сам не был уже, я думаю, не несколько лет, а судя по тому, что мы обсуждали с Константином, лет 10. Потому что я им показываю что-то, рассказываю: «А вот за Крутицким подворьем большое здание, это здание гауптвахты, действующей, между прочим. Вот смотрите — там колючая проволока, вышки, колючая проволока…» А где всё это?
Л. Горская
— Вот верь после этого тебе, Алексей.
А. Пичугин
— Вот выяснилось, что нету, по словам Константина, уже лет 10 как нету там ни колючей проволоки, ни гауптвахты, ни вышек. Я подхожу посмотреть, что же в этом здании, а там написано, что, собственно, это и есть Синодальный отдел по делам молодежи Русской Православной Церкви.
Л. Горская
— На месте гауптвахты?
А. Пичугин
— На месте гауптвахты. Что, ты какой-то символизм в этом усматриваешь?
Л. Горская
— Нет, я просто уточняю.
А. Пичугин
— Так вот, давайте поговорим…
К. Беремеш
— Бытует мнение, что в одних из казематов там находился Берия.
Л. Горская
— В какой момент?
А. Пичугин
— Когда «выпал из доверия». (Смеются.) Расскажите про Молодежный отдел: чем он занимается, для чего он нужен, какие основные задачи вообще перед ним стоят?
К. Беремеш
— Синодальный отдел — это прежде всего организация Русской Православной Церкви. И основные задачи, если говорить простым обычным языком — это задача привлечения молодежи в храмы, ко Христу. И здесь есть целые стратегические направления, которые реализует Синодальный отдел. К сожалению, у нас сегодня молодежь еще не вся воцерковленная. И есть люди, которые делают странные вещи. Вот сегодня только прочитал…
Л. Горская
— «У нас» — в смысле, у нас в стране? Или у вас в отделе?
К. Беремеш
— У нас в стране. (Смеется.) Вы знаете, я сегодня прочитал в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» очень интересную заметку. Одна высокопарная дама, владелица крупного бизнеса в Петербурге, она пишет, что провели юбилей доченьки, скорее всего было 20 лет дочке. И так как она родилась в преддверии Хеллоуина, по словам мамы, то они с нечистой силой провели этот юбилей дочки. Ну, это страшно, на самом деле, когда такое пишут люди…
Л. Горская
— Может, она это в шутку написала?
К. Беремеш
— Возможно, это в шутку. Но знаете, в каждой доле есть доля шутки. Когда у нее несколько тысяч подписчиков, и человек достаточно авторитетный в определенных кругах, то, соответственно, люди могут воспринять это как…
Л. Горская
— Как призыв к действию?
К. Беремеш
— Да, как призыв к действию, совершенно верно.
Л. Горская
— Но это просто говорит о ее даже не безграмотности — она этому не придает значение, она имела в виду костюмы смешные и этот вот маскарад, который…
А. Пичугин
— В конце концов, что-то приобретает смысл, когда в него этот смысл вкладывается.
Л. Горская
— Другое дело, что если подумать, то определенные вещи не стоит делать даже в порядке маскарада и в шутку.
К. Беремеш
— Конечно. Я думаю, что Синодальный отдел прежде всего и должен организовывать таких как мы, ответственных за молодежную работу на приходах, чтобы как-то доносить правильные и истинные вещи до молодежи прежде всего. Потому что вот это столетие, которое просто выпало из жизни обычного человека — когда были нападки на Церковь — это привело к тому, что сейчас у нас молодежь совершенно не образована, с точки зрения — ни религии, не знают, ни своей истории, ничего не знают.
Л. Горская
— А кто виноват: история, родители, школа? И почему вы считаете своим долгом что-то доносить? Я вот просто о чем думаю: ну, молодежь, ей что в первую очередь хочется? Чтобы им было интересно и весело. Вдруг кто-то до него что-то начинает доносить. Ну, вы до него донесли, что плохо веселиться в костюмах нечистой силы, ну спасибо, он пошел... Но нужно ему, наверное, что-то взамен предложить — какое-то другое веселье, в первую очередь?
К. Беремеш
— Как раз мы и организуем какие-то — если говорить о веселье, то определенные мероприятия, где молодежь могла бы себя и как-то проявить, и поучаствовать, и как-то пообщаться. Есть такие интересные мероприятия, достаточно часто мы организуем балы молодежные — достаточно светское мероприятие. Мне вот недавно задали вопрос: «А как это Церковь организует балы?» Нет, конечно, Церковь не организует балы. Ребята, которые хотят быть полезными для общества, организуют эти мероприятия. И люди, придя в первый раз на наши балы, они в дальнейшем начинают ходить и изучать историю дополнительно, как-то приобщаются к культуре этой.
А. Пичугин
— Ответственный за молодежную работу на Крутицком Патриаршем подворье Константин Беремеш сегодня гость программы «Светлый вечер». Мне кажется, что балы — это такое мероприятие, которое интересно либо определенным молодым людям, у которых есть… Я не хочу сказать, что у них есть воспитание, а у других нет — просто что-то из семьи идет, какие-то интересы, связанные с историей, может быть, с реконструкцией, есть вкус к классической музыке уже в возрасте 16-17 лет…
Л. Горская
— И наряды есть.
А. Пичугин
— Наряды есть, есть интерес к этим нарядам. А люди, которые отмечали Хеллоуин в клубе, вряд ли их прямо так заинтересует возможность надеть платье а-ля 18-й век или такой же костюм и пойти на бал. Замещение получается…
К. Беремеш
— Альтернатива должна везде присутствовать. Но тем не менее я хочу отметить, что у нас нету такого дресс-кода 18-го века или 19-го века. У нас современные костюмы, современная одежда. Знаете, я замечал просто, что ребята, которые совершенно далеки от такой бальной культуры, да и вообще, может быть, от классической культуры, приходят на наши мероприятия и действительно остаются очень довольны. Это так.
Л. Горская
— Вы такую вещь сказали, и я так поняла, что ваше движение, ваша организация состоит из двух частей. Есть ребята, которые как-то хотят быть полезными для общества — инициативные, и пытаются свою активность как-то созидательно приложить. А есть какая-то часть молодежи, которую вы пытаетесь каким-то образом просветить, образовать, как вы сказали — «что-то донести до них». Образованием назовем это. Вот как у вас осуществляется взаимодействие этих двух настолько разных частей молодых людей?
К. Беремеш
— Это осуществляется совершенно естественно — мы же общаемся. В тех же социальных сетях и просто при встрече, и на каких-то мероприятиях общих.
Л. Горская
— Откуда берутся те, кто… Не та часть, которые активисты и пришли сами, а другая часть. Откуда они берутся у вас?
К. Беремеш
— Разные люди существуют у нас. Просто когда ты делаешь свое дело, ты на своем собственном примере показываешь — кто-то этим заинтересуется, кто-то, может быть, не заметит. Но мы делаем яркие мероприятия, делаем от души и честно.
Л. Горская
— А я объясню, почему я спрашиваю у вас. Я недавно была в гостях у своих друзей. Моя подруга, которая матушка, жаловалась мне: «У нас прихожане... очень поменялся социальный состав, средний возраст увеличился. И куда-то делась вся молодежь. Как мне молодежь в храм вернуть, я не понимаю». Кто-то ей советует завести «Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», кто-то еще что-то другое советует. На самом деле — вопрос. Видимо, отхлынула та волна интереса к Церкви, такого, не замутненного никаким знанием, которая была несколько лет назад, и сейчас снова дефицит «молодой крови», дефицит энергичных молодых людей появился. И я поэтому у вас и спрашиваю: откуда вы молодежь берете?
К. Беремеш
— Смотрите. Во-первых, я думаю, что молодежь не отхлынула — есть у нас детские воскресные школы. И смотрите, ребенок ходит в воскресную школу на протяжении нескольких лет, дальше он выпускается из этой детской воскресной школы. И куда он девается? Он никуда не девается, он уходит просто в светскую жизнь. Здесь должно быть какое-то предложение со стороны молодежных организаций православных, которые готовы… Ну хорошо, ты выпустился из школы воскресной — вот ты можешь поучаствовать здесь, показать какие-то интересные задачи, открыть перспективы для молодежи. Потому что этот возраст — до 25 лет — он самый такой яркий, самый активный. Это я даже по себе замечаю, что в то время я был более активным, нежели сейчас, потому что сейчас уже другие заботы.
Л. Горская
— Мне кажется, что я даже умнее была, чем сейчас. Я свои сочинения университетские смотрю, думаю: кто это написал? Какой умный человек.
А. Пичугин
— Кстати, то же самое — я недавно нашел свою какую-то университетскую работу, казалось бы…
Л. Горская
— И что выросло? (Смеются.)
К. Беремеш
— Ну, может быть, в тот момент вы были более целенаправленны как раз на обучение, образование.
А. Пичугин
— А вы не встречали никогда такого мнения: когда сейчас говорят «православная молодежная организация» — к сожалению, в последние несколько лет в глазах встает такой образ военизированных ребят в камуфляже…
Л. Горская
— С хоругвями наперевес.
А. Пичугин
— С хоругвями наперевес, которые идут отстаивать чьи-то интересы.
К. Беремеш
— Ни разу не видел.
А. Пичугин
— Или второе мнение — это я сейчас весь негатив перечисляю, который встречается: православный комсомол.
Л. Горская
— Ну почему же вы ни разу не видели? Если вы следите за новостями, то вам регулярно должны попадаться всякие мероприятия…
К. Беремеш
— Вот по поводу православного комсомола — я вот православный человек, я был бы счастлив, если бы у нас был православный комсомол.
А. Пичугин
— Вот видите. А у нас часто приходят люди, которые прошли через время как раз то, когда был не православный комсомол, и они с гордостью рассказывают о том, как они туда не вступали. Не просто потому, что это советская организация, которая объединяла молодежь по идеологическому принципу, а это еще и организация, которая в принципе объединяла, лишала человека определенной доли индивидуальности
К. Беремеш
— Вы знаете, для молодежи всегда актуальный вопрос — вступать или не вступать.
А. Пичугин
— Не только для молодежи.
К. Беремеш
— И смотря куда вступать. И соответственно, если… Вот вы говорили: как привлечь молодежь в Церковь? Никакими инстаграма (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)ми, никакими популистскими мероприятиями молодежь в Церковь не заманишь и не загонишь. Сейчас, к сожалению, очень часто на это больше уповают при организации молодежной работы. Мне кажется, здесь задача Церкви просто быть чистыми, честными, показывать свою открытость людям. Вы знаете, вот я…
Л. Горская
— Извините, перебиваю — как ты покажешь свою честность? Где молодежь должна твою честность увидеть? В «Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» и должна, потому что она в «Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» сидит.
К. Беремеш
— Нет, в обычной жизни. Вы знаете, молодежь она так или иначе все равно приходит в церковь — хотя бы разок она придет посмотреть. И очень важно не отпугнуть ее в этот момент. Недавно был у меня такой случай, буквально на днях. Я был в Санкт-Петербурге в командировке, и утром, мой поезд рано приехал, я пошел в Александро-Невск
Л. Горская
— Ну, это ловушка, в которую многие попадают, думая, что они какую-то сверхмудрость — в кавычках — на халяву постигнут, употребив определенные вещества. Это ловушка, это мышеловка — тот самый бесплатный сыр. Казалось бы, что может быть проще? — задумайся и пойми, что просто не может такого быть.
К. Беремеш
— Да, конечно. Я ей попытался объяснить, обычными словами сказать, что, к сожалению, от наркотиков еще просто так никто не отлучался, потому что это химическая зависимость, которая не подвластна может быть человеческому организму. В дальнейшем там появился батюшка, и я ее попросил подойти к батюшке и то же самое, что она мне рассказала — переговорить с батюшкой, рассказать. У нее состоялся разговор. Я видел, что батюшка ее исповедал, он ее проводил, покормил ее. Потому что девочка уже 3 дня не ела, она сказала, что она убежала из дома в поисках истины. Ну, вот такие ситуации показательны — если Церковь будет обращать внимание на каждого прихожанина вне зависимости от его статуса или финансового состояния, то здесь, конечно, потянутся. И прежде всего молодежь, потому что именно в таком возрасте молодежи не хватает какой-то защиты, покровительства.
Л. Горская
— Вот тут я бы возразила: вот кто-кто, а нуждающиеся люди в сложных обстоятельствах своей жизни в первую очередь тянутся в церковь. Вот вы зайдите в любой храм и оглянитесь. Не здоровый имеет нужду во враче, но больные… Там 50 процентов будет страждущих людей, иногда даже немножко отпугивающей внешности. Тут как раз никакой новизны нет — понятно, что человек в каком-то странном состоянии нашел в себе какую-то здравую мысль и приполз в этот храм, слава Богу. Мы-то говорим о… не знаю, о молодежи в вакууме, о среднестатистиче
К. Беремеш
— Если мы говорим о балах — вот мы говорили перед этим о каких-то мероприятиях типа Хеллоуина, мы говорили как раз, что должна быть какая-то альтернатива. Если мы предлагаем не ходить на те вечеринки «нечистые», то, соответственно, мы что-то должны предлагать другое. Но, говоря о том, насколько человеку хочется или не хочется приходить в храм — вот зайдите в любую клинику, и там есть 50 процентов, или даже 80 процентов людей, которые пришли туда из-за того, что у них что-то болит, из-за какого-то заболевания. И процентов 30 или 40 из-за профилактики. В принципе, в Церкви то же самое — то есть люди, которые приходят туда, может быть, по каким-то радостным событиям, их не так уж и мало. Вот я даже, о себе говоря, я вспоминаю: меня многие спрашивают: «Константин, как ты вообще стал работать в Церкви, служить, и каким образом ты вообще пришел в Церковь?» Ну, у меня ничего не было, к счастью, такого плохого в жизни. И наоборот, наверное, от каких-то радостных событий я туда пришел.
А. Пичугин
— Давайте продолжим разговор буквально через минуту. Напомню, что Константин Беремеш — ответственный за молодежную работу на Крутицком Патриаршем подворье, сегодня у нас в гостях. Лиза Горская и Алексей Пичугин. И мы скоро вернемся.
А. Пичугин
— Возвращаемся в студию светлого радио, где сегодня Лиза Горская и Алексей Пичугин. Беседуем с ответственным за молодежную работу на Крутицком Патриаршем подворье Константином Беремешем.
Л. Горская
— Не могу забыть ваши слова про то, что вы бы возрадовались, если бы у нас был бы православный комсомол. Ну что же это такое? Что в этом хорошего вы видите?
К. Беремеш
— Может быть, люди лучше бы жили от этого…
Л. Горская
— От того, что строем бы ходили?
К. Беремеш
— Нет, от того, что они просто приходили бы вовремя в храм. Потому что очень часто такое — наделает человек ошибок кучу, и потом только в конце жизни он приходит в храм покаяться. Может быть, это с одной стороны и хорошо, что он вообще пришел туда. Но жизнь уже пройдена. Было бы хорошо, если бы они, пока еще молодые, туда бы приходили.
Л. Горская
— Вы знаете, это же вообще общая проблема. Даже если храм вынести за скобки, это вообще по жизни так — человек получает жизненный опыт и жизненную мудрость в тот момент, когда у него уже поле для использования и применения этой мудрости минимально, ему уже много лет. Но он может своим внукам, детям передать. В этом проблема, что у нас преемственность внутри семьи, преемственность поколений нарушена. И мы сейчас, и молодежь ваша вынуждены учиться в 20-30 лет тому, что в идеале им должна была бабушка рассказать или мама.
К. Беремеш
— Преемственность поколений нарушена из-за того, что у нас 100 лет выпало просто. У нас религиозной жизни практически не было в государстве 100 лет.
Л. Горская
— Не только религиозной. Так это же следствие как раз вашего комсомола и вашей партии!
К. Беремеш
— Нет, если мы говорим в кавычках о православном комсомоле, то… Комсомол — я имею в виду что, когда я говорю об этом? Во-первых, необходимо обязательно ввести во всех учебных заведениях какие-то образовательные курсы или внедрить просто систему обучения дополнительных уроков, рассказывая о Православии, о религиозных течениях России традиционных…
Л. Горская
— Да мама должна это ребенку рассказывать.
К. Беремеш
— К сожалению, видите, какие мамы бывают. Не все они рассказывают об этом, кто-то знал, кто-то не знал, кто-то…
А. Пичугин
— У нас и так в школе преподают: и основы Православной культуры, и светской этики, и основы Ислама, и Буддизма, и Иудаизма — всё это преподается. А куда еще-то?
К. Беремеш
— К сожалению, преподается это сейчас, во-первых, не везде. Во-вторых, это, насколько я знаю, только 4-й класс, в 4-м классе преподают.
А. Пичугин
— Ну да.
К. Беремеш
— Тот момент, когда ребенок еще вообще не понимает что есть что. Я думаю, что было бы неплохо хотя бы в 10-м, в 11-м классах об этом говорить, повторно.
А. Пичугин
— Это же натолкнется на такую стену непонимания — не со стороны родителей, а со стороны самих молодых людей. Другой возраст…
Л. Горская
— Наоборот, идет отрицание в этот момент.
К. Беремеш
— Я не соглашусь — всё зависит от подачи. Конечно, если преподаватель еще подготовленный, человек верующий, если человек искренний и действительно хочет сделать добро своим подопечным, то тогда никакого отторжения у детей не будет. Я вспоминаю себя…
А. Пичугин
— Вот я тоже хотел спросить.
К. Беремеш
— В 10-м классе наш классный руководитель, моя классная руководительница Ирина Григорьевна водила в храм. Привела в храм, просто мы зашли, многие были вообще впервые в храме. И нам показали какие-то исторические документы, книги старинные, иконы. И мы просто походили, нас не заставляли, ничего нам не желали, мы просто походили, пообщались, послушали, окунулись в этот прекрасный мир. И я уверен, что именно, я не знаю, сколько процентов, я не хотел бы об этом говорить, но просто очень сильное зерно в нас заложил этот поход в храм. И потом еще были посещения храма, но вот тот момент, он мне, наверное, особенно запомнился. Почему? Потому что, во-первых, мы пришли всем нашим классом, это наши друзья. Потом мы привыкли, что в школе нам ничего плохого не преподают — всё, что в школе нам закладывают, оно нам рано или поздно понадобится в жизни. И вот это тоже, может быть, сыграло ту роль, что мы не получили какого-то отторжения. Нам просто показали. Почему нас водят в Третьяковку? В Третьяковку детей водят, а почему в храмы не водят?
Л. Горская
— А в Третьяковку тоже можно по-разному детей сводить.
А. Пичугин
— Скажите, а на какие годы ваши 10-11-ые классы пришлись? На какие годы?
К. Беремеш
— Мне было лет 15, наверное, в десятом классе.
А. Пичугин
— Да, я понимаю, что вам было 15 лет, а в стране какие годы были на этот момент?
К. Беремеш
— Это конец 90-х.
А. Пичугин
— А, конец 90-х. Смотрите, в конце 90-х молодежь, все так или иначе бывали в храме. Потому что какие-то семейные мероприятия — у кого-то крестины, у кого-то, к сожалению, похороны. И детей все равно уже в этом возрасте обычно берут. И дети уже на тот момент... я вспоминаю себя, мне кажется, что мои одноклассники все… Как раз мое воцерковление тоже пришлось на этот возраст, но мне кажется, что все мои одноклассники до единого, как бы они не относились к Церкви, но там бывали, и неоднократно.
Л. Горская
— Меня не покидает ощущение из программы в программу, что у Алексея было какое-то особое детство, особые одноклассники, у него до сих пор особый круг общения, в котором особые совершенно священники и т.д., и т.п. И абсолютно особые уникальные друзья. Ну что ты улыбаешься смущенно? Ну, это правда так.
А. Пичугин
— Все замолчали просто.
Л. Горская
— И все смотрят на Алексея. (Смеются.)
К. Беремеш
— Кстати, в 90-е годы — вспомните, коллеги — в 90-е годы, кстати, тогда еще молодежной работы не было. Потому что мы знаем, что после решения Архиерейского Собора в 2000-м году была создана молодежная…
Л. Горская
— А, то есть вы исключаете возможность, что до решения Архиерейского Собора де-факто могла быть какая-то деятельность?
К. Беремеш
— Слушайте, ну тогда не принято об этом говорить было в тот момент еще. Были уже школы воскресные духовные…
Л. Горская
— Были и организации молодежные, которые занимались.
К. Беремеш
— Согласен, они были, возможно. Но это было не повсеместно, было часто подпольно, можно сказать так.
А. Пичугин
— «РеставросЪ», который переехал тогда из Крутицкого в Данилов монастырь. Воскресные школы стали появляться — ну в 88-м году уже начали, полуподпольно, но в 89-м они вышли уже из подполья окончательно.
К. Беремеш
— 90-е годы — помните, события какие у нас проходили и в стране? И сложная была экономическая ситуация в стране, и люди часто приходили в церковь не только для того, чтобы просто помолиться, но часто попросить милостыню, может быть, обратиться к священнику за каким-то финансовым участием в их судьбах. Поэтому, конечно, сложно было в тот момент… Знаете, очень часто говорят, что священники немного лучше живут, нежели среднестатистиче
Л. Горская
— В 1991-м году было создано Всецерковное молодежное движение у нас, в 91-м году. И спустя 9 лет Архиерейский Собор создал Молодежный отдел. Движение было раньше. И уже в начале 2000-х годов ребята молодые, такие же, как вы, на Крутицком подворье развили бурную деятельность — начиная от паломнических поездок, туристических поездок в Крым, во Францию. И вот, насколько мне известно, молодежь, подавая заявку на участие в поездке просто потому, что это интересные места, это удивительные маршруты — пещерные храмы Крыма, Православие во Франции. Кто знает? Оказывается, есть карта православной Франции. И возможно, тогда даже кого-то привлекало интересное такое «окошко», возможность поехать за рубеж. И вот многие из ребят, которые тогда в начале 2000-х участвовали в этих поездках, остались в Церкви и до сих пор в ней, и активны в ней. И приносят пользу Церкви, если можно так говорить, и вообще можно из нашего подвала измерить пользу и вред для Церкви. А это, наверное, и есть то самое зерно, про которое говорили вы — которое тогда каким-то образом заложили в вас, во время вашего посещения храма. И каким-то образом заложили в начале 2000-х в тех ребят, которые сейчас уже взрослые люди. Что общего — вот это зерно.
К. Беремеш
— Не знаю, может в кого-то зерно и заложила поездка паломническая во Францию, но я думаю, что все-таки в 90-х годах бо́льшая часть населения нашей страны бедствовала, голодала.
Л. Горская
— Я про 2000-е говорю.
К. Беремеш
— 2000-е тоже, это было начало только расцвета страны, и ни о каких поездках во Францию бо́льшая часть людей просто об этом не думала. Но я бы хотел сказать, что привлекала и привлекает именно искренность и чистота Церкви. Потому что если мы говорим, что нас привлекают исторические какие-то архитектурные строения старой Москвы, то еще больше нас привлекает именно духовная чистота и духовная история нашего и подворья, и тех мест святых, которые мы посещаем. И люди, которые там служат, они, конечно, отличаются от большей части тех людей, которые находятся в миру. Вот это и манит человека, потому что в каждом человеке заложены любовь и стремление к Богу.
Л. Горская
— Но они ведь могут не отличаться. И что же тогда? Ведь, действительно, никто не застрахован от того, чтобы столкнуться вдруг в Церкви с каким-то таким же проявлением человеческой слабости, как в повседневной жизни. Или эту человеческую слабость может и священник проявить в какой-то момент. И что получается: если нас привлекает чистота и совершенство, то столкнувшись с несовершенством, мы должны отвернуться, что ли?
К. Беремеш
— Для этого, я думаю, в частности, и нужны подобные нашей молодежные организации и сотрудники, ответственные за молодежную работу при храмах, которые должны как-то объяснить человеку, что бывают какие-то жизненные сложности у всех, в том числе и у священнослужител
А. Пичугин
— У вас те ребята, которые участвуют в молодежном служении на Крутицком подворье, в движении молодежном — это всё воцерковленные люди? Или есть, которые скептически относятся к самой идее, но им нравится тусовка?
К. Беремеш
— Я бы так сказал, что сотрудники, те, кто там служит, кто работает, это конечно, воцерковленные ребята, уже, скажем так, устоявшиеся и в своей вере, и в каких-то пониманиях. Но те, кто приходит, конечно, они бывают разные. И здесь просто надо уметь разговаривать с людьми чисто по-человечески и искренне, потому что… Вот я не знаю ни одного случая, когда люди приходили даже, бывало, враждебно чуть-чуть настроенные, но…
А. Пичугин
— А чего шли-то?
К. Беремеш
— Непонятно, чего они шли. Может быть, поспорить хотели. Но тем не менее всегда уходили с каким-то… Они всегда уходили с пониманием того, что их здесь выслушали, их здесь не прогнали палкой, и здесь им, в принципе, всегда рады. То есть они могут в любой момент вернуться сюда.
А. Пичугин
— Константин Беремеш — ответственный за молодежную работу на Крутицком Патриаршем подворье сегодня в программе «Светлый вечер» на светлом радио. Давайте наконец уже перейдем к теме ярмарки, которая будет 4-го числа. Еще раз напомним о том, что 4-го числа, в предстоящий День народного единства и согласия, ожидается на Крутицком подворье — так как это еще и храм, там мероприятий из-за этого больше, — это и Литургия с утра, это и панихида. А что дальше?
К. Беремеш
— После Литургии, которая начнется в 9 часов утра, и после панихиды у нас состоится благотворительна
А. Пичугин
— Интересно еще, что ярмарка проходит 4-го ноября, в этот день мы вспоминаем события смуты, которые затронули Москву. А Крутицкое подворье они как-то затронули вообще?
К. Беремеш
— Конечно, именно 4-го ноября, по преданию, с Крутицкого подворья пошло народное ополчение на освобождение Кремля в 1612-м году.
А. Пичугин
— Еще такой фактор немаловажный исторический. Скажите, вы какие направления сейчас в основном развиваете в молодежной работе, в Молодежном отделе?
Л. Горская
— А то может показаться, что там только балы и ярмарка.
К. Беремеш
— Я говорил сейчас о балах и ярмарках — это некий…
Л. Горская
— Информационный повод.
К. Беремеш
— Это мероприятия нашего Крутицкого подворья, нашего молодежного коллектива. Что касается Синодального отдела, то там, конечно, это образовательные программы, подготовка и переподготовка ответственных за молодежную работу и на приходах, и в епархиях, и в благочиниях, и программы информационные — развитие информационной работы в Церкви, потому что это немаловажно. Вот вы помните, совсем недавно Святейший Патриарх Кирилл на форуме «Вера и слово» говорил о необходимости усилить информационную работу в Церкви. Потому что часто мы делаем добрые дела, но об этом не говорим. Может быть, с одной стороны…
Л. Горская
— Это по-евангельски и правильно.
К. Беремеш
— Да, это евангельское правило такое. Но тем не менее мы должны все-таки рассказывать о хорошем, потому что если мы… В последнее время — знаете, я вот вчера об этом думал: включаешь телевизор, и всё больше и больше негатива с экранов телевизора на нас выливается. Очень мало, за исключением нескольких каналов, где все-таки говорится что-то хорошее и доброе, что случается в стране. А ведь случается оно очень регулярно, и много всего доброго и хорошего. И людей, которые делают добрые дела, их намного больше, нежели тех людей, которые творят какие-то злые умыслы.
Л. Горская
— По-разному бывает.
К. Беремеш
— Да, тут всякое бывает, но тем не менее нам необходимо говорить о том добром, что мы делаем. Я думаю, что не надо этого стыдиться — о каких-то добрых делах говорить, потому что информационная работа это некий такой рупор общественный…
Л. Горская
— Вот смотрите, как получается. Вы говорите о некой положительной повестке дня, насколько я понимаю. То есть вы сетуете на федеральные СМИ, на телевидение, что там негативная повестка дня. А на самом деле есть и положительные события. Но ведь чтобы создать какой-то положительный информационный фон, совершенно не обязательно рассказывать про свои добрые дела. Есть же и другие способы. Можно предложить просто оптимистический угол зрения, положительный взгляд на жизнь, найти какие-то положительные стороны и положительные явления, не обязательно хвастаясь своими добрыми делами.
К. Беремеш
— Конечно, конечно. Но как пример, все равно должен быть — люди видят, чем ты занимаешься, твои друзья видят, чем ты занимаешься…
Л. Горская
— И ты возгордился. И тут-то ты и пропал.
К. Беремеш
— Нет, ну слушайте, возгордиться можно от чего угодно. Но когда твой товарищ смотрит на тебя и понимает, что ты делаешь не только для себя любимого, но и для других людей, то я думаю, что они могут частично и последовать твоему примеру. Это хорошо.
А. Пичугин
— Вот он комсомол-то как раз.
Л. Горская
— Мне слово «рупор» не понравилось. Вы меня простите, для меня есть какие-то вешки, на которые я очень остро реагирую. В частности, вот слово «рупор» и слово «комсомол», как Алексей заметил. Есть же более живые методы — вот я о чем. Совершенно не обязательно всем ходить строем, доносить через рупор. Чтобы комсомол не бичевать — для меня вот таким ярким примером скаутское движение служит, которое создавалось писателем, нами любимым, Сетон-Томпсоном как… не помню, как называлось — «Гильдия лесных умельцев»? И было совершенно про другое — про саморазвитие личности, про любовь к ближнему, про любовь к живому, к природе, про гармоничное развитие личности в природе, сосуществование людей, зверей и т.д. И когда в дело вмешалась американская военщина в лице человека, имя которого я лишний раз в эфире даже произносить не хочу, вдруг все пошли строем, построились в шеренги, всё живое из этой идеи исчезло, осталась только эта военизированная оболочка.
К. Беремеш
— Никто у нас и не призывает ходить строем и кричать в рупор.
Л. Горская
— Ну так давайте тогда не будем называть это комсомолом тогда!
К. Беремеш
— Комсомол… Во-первых, это вы сказали. (Смеются.)
А. Пичугин
— Это я сказал.
К. Беремеш
— Я повторил. Во-вторых, все равно каждый должен заниматься тем, чем он может, что ему по силам, но не только для себя, но и для другого. Вот ты сделал для себя любимого что-то, это хорошо, конечно, или для твоей семьи. Но ты еще покажи, что ты делаешь для другого — вот это важно. А молодежь вот в этом периоде, я говорил уже — до 25 лет — особенно имеет стремление сделать что-то для общества, как-то изменить мир к лучшему, все говорят об этом.
А. Пичугин
— А давайте… Вот мы сейчас всё теоретизируем, ходим вокруг да около. А давайте какие-то конкретные примеры приведем.
К. Беремеш
— Вот конкретный пример. Ребята, которые создали благотворительны
А. Пичугин
— Но они к Синодальному молодежному отделу отношения особенно не имеют.
К. Беремеш
— А к Синодальному отделу они имеют только такое отношение, что мы сейчас впервые — недавно совсем с ними познакомились, — впервые начали с ними работать.
Л. Горская
— Мы с ними тоже познакомились, они у нас неоднократно были в эфире. Они, правда, замечательные, по-другому не скажешь.
А. Пичугин
— Молодежный синодальный отдел что делает? Какие-то такие самые яркие примеры вашей работы?
К. Беремеш
— Я уже говорил, что это некое образовательное… Все-таки это некая система, которая должна отлаживать работу во всей Православной Церкви. Понимаете, проектная деятельность, конечно, важна, но мне кажется, проектной деятельностью все-таки заниматься должны молодежные организации общественные типа нашей организации.
А. Пичугин
— Вы какой-то план спускаете в епархии? Например: при каждом храме должен быть катехизатор, вернее, не катехизатор, а человек, который будет работать с храмовой молодежью.
К. Беремеш
— Мы не спускаем планы. Во-первых, хотел бы отметить, что я не работаю в Синодальном отделе, в аппарате Синодального отдела. Я проработал там несколько лет, более 7 лет, но сейчас работаю в общественной организации на общественных началах. Не спускается план. Планы пишут именно епархии, потому что свои инициативы они пытаются продвинуть, расширить, может быть, на другие епархии территориальные. Мы ставим некоторые задачи определенные — на основании решений архиерейских соборов, на основании решений Святейшего Патриарха Кирилла. То есть то, к чему должны стремиться епархии — сколько и где должны быть ответственные за молодежную работу, чем они должны заниматься, какие у них инструкции основные. То есть вот это вот, а уже как реализовывать работу на местах — это уже задача, мне кажется, больше тех ответственных, которые работают там.
Л. Горская
— Подождите. Если вы какую-то системную функцию выполняете, то, по идее, вы должны знать, что происходит в епархиях. И если там есть какой-то успешный опыт, вы тоже должны его знать, аккумулировать у себя примеры подобного рода успешные и предлагать епархиям, где их нет.
К. Беремеш
— Так вот я и говорю: расширять реализацию этих проектов на другие епархии.
Л. Горская
— А какие? Вот вас Алексей про примеры спросил. Вот примеры успешных проектов?
К. Беремеш
— Есть различные проекты — есть исторический очень хороший. Я знаю, что на территории Екатеринбурга, в Екатеринбургской епархии есть проект, который занимается… Ну, некая такая игротека, которая дает возможность…
Л. Горская
— Это как историческая реконструкция?
К. Беремеш
— Это и историческая реконструкция, это и какие-то вопросы на религиозные темы, которые через игру представляют молодежи в учебных заведениях. То есть студенты, играя в эту игру… Вот есть игры «Что? Где? Когда?», есть какие-то еще другие игры, у них очень хорошо организовано…
Л. Горская
— Кстати, формат «Что? Где? Когда?» очень хорошо адаптируется к православной тематике, очень хорошо.
К. Беремеш
— Да-да, есть такие примеры. Вот в частности у них, я знаю, очень активно ведется эта работа, в эту игру играло уже огромное количество людей, десятки тысяч уже, наверное, по всему Уралу. И сейчас уже выходит за пределы Федерального округа эта игра. То есть вот такие активности. Есть активности различного характера, но они все полезны по чуть-чуть.
Л. Горская
— А почему в нее играло столько людей? Она интересная, наверное, она хорошо сделана?
К. Беремеш
— Да. Конечно, еще зависит от того человека, который инициировал всю эту игру — там очень хороший батюшка, он руководитель Отдела по делам молодежи епархии.
Л. Горская
— Давайте его назовем, не будем стесняться.
К. Беремеш
— Отец Александр. Он просто идет в крупные вузы и предлагает провести такую игру. И как правило, все откликаются положительно на эти приглашения. В дальнейшем уже какие-то вузы знают об этой игре и приглашают уже самостоятельно. То есть он уже даже не ходит, а его приглашают.
А. Пичугин
— Ну что же, спасибо большое! Напомню, что сегодня гостем программы «Светлый вечер» на светлом радио был Константин Беремеш — ответственный за молодежную работу на Крутицком Патриаршем подворье. И напоминаем, что 4-е ноября не за горами. Будет ярмарка, которую будет проводить совместно Молодежный отдел, Синодальный отдел по делам молодежи, который находится на Крутицком подворье, и фонд «Жизнь как чудо», который помогает больным ребятишкам. 4-го ноября сначала Литургия на Крутицком подворье, потом панихида там же, на Крутицком подворье, а потом, собственно, ярмарка.
Л. Горская
— А во сколько приходить тем, кто хочет непосредственно на ярмарку попасть?
К. Беремеш
— Ярмарка начнется где-то в полдвенадцатого дня.
А. Пичугин
— Отлично. Спасибо еще раз! Напомню: Константин Беремеш, Лиза Горская…
Л. Горская
— Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— Всего хорошего, до встречи!
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!