Я знаю, время пройдёт и слова устареют; но не устареет горечь и грусть, потому что в начале 2016-го года умер в городе Волгограде совестливый человек и таинственный, невероятного таланта поэт – Сергей Васильев. Сергей Евгеньевич, Серёжа. Он жил скудно и тяжело, иной раз не зная, будет ли хлеб в дому назавтра, но догадываясь, что, скорее всего, придут новые стихи, и он разошлёт их друзьям, и через пару дней добавит просьбу: те – забудьте, читайте эти, я, кажется, улучшил, я переделал. Он писал честно, беспощадно, размашисто.
В последнее время он начал задумываться о грядущем своём юбилее и новой, итоговой книжке: до шестидесятилетия оставалось меньше года. «…Посему больше никому ничего из новых стихов не показываю, – писал он мне в декабре 2015-го. – Посылаю тебе то, что сочинилось у меня в последнее время. Отнесись как можно более жёстко. Всего тебе! Васильев».
И в приложении к письму – тут же начинали искриться, звучать, гудеть – его промытые, загадочные, и одновременно осязательные образы и мелодии.
А Создателю вновь хвала –
Его желчь отыщешь с трудом.
Вот твой храм, сгоревший дотла,
Вот твой странноприимный дом.
И в серебряной нищете
Что же делать, Господь, прости,
Горемычному сироте –
Разве руки крестом сплести.
Из-за пазухи нож кривой
Ночь достанет, станет, как зверь.
Ты поверишь, что я живой?
Умоляю тебя, поверь!
Сергей Васильев, из последних стихотворений, 2015-й год
…а то и прорвётся детский, какой-то щемяще-детский голос, которого я больше ни у кого и не слышал – «Я, как кошка, гуляю сам по себе, / И пусть ни гроша за душой, / Я помню, Господи, о Тебе / И о том, какой Ты большой…»
Я писал, вдохновлённый пронзительной васильевской лирикой, что читая её, я думаю о благотворном воздействии живительного вещества баратынской и заболоцкой поэзии; о том, как золотое солнце Арсения Тарковского отражается в прозрачном рубцовском озере, о криках бродячих волжан трех веков и детских спорах в наших недетских играх.
…Помянешь имя Евгения Баратынского, и вот поэтесса Светлана Кекова пишет мне из Саратова о стихах Сергея Евгеньевича:
«Ты помнишь, эти его строчки – “…Мой дар убог, / И голос мой, как водится, негромок”? Такое признание можно было бы принять за некое творческое кокетство, за скрытую “провинциальную” гордыню. Можно было бы… Но – нельзя. Он – поэт кристальной сердечной чистоты, из которой и проистекает подлинное смирение. И ещё он – поэт сострадания и боли, боли за каждого человека, и – боли за всю Россию…»
Я хочу возвратиться туда,
Где не рады чужому увечью,
Где растенья горят от стыда
За звериную плоть человечью,
Где застенчиво пашут и жнут
В годы смуты и в годы разрухи,
Где дубы вековые живут
И живут вековые старухи.
Может, там, в опустевшем дому,
Я, забывший печаль дорогую,
В этой жизни хоть что-то пойму
И про жизнь позабуду другую.
…Теперь итоговая книга чудесного волжского поэта Сергея Васильева выйдет уже без него; и, вослед «Часам с кукушкой», «Бересклету», «Черным подсолнухам» и «Речи пернатых», – надеюсь, как всегда, каким-то чудом, долетит и до первопрестольной.
«Белые птицы»
Белые голуби в чистом весеннем небе — это очень поэтично. «На волю птичку выпускаю...» — писал Пушкин о празднике Благовещения. Однажды в Екатеринбурге я видела, как епископ открывал после праздничной службы большую клетку — и стая белоснежных птиц ринулась в небеса...
Но сейчас я живу в Переславле-Залесском, чудесном старинном городе, где сам воздух, кажется, пропитан православными традициями — однако птиц на Благовещение из клеток не выпускают. В конце утренней службы в храме на самом берегу Плещеева озера батюшка обращается к нам с проповедью. Он рассказывает о благой вести, что принёс Деве Марии Архангел Гавриил, о смирении Марии перед этой вестью, а значит — перед Богом, о грядущем Спасителе. И вот мы выходим из храма к озеру — в полной уверенности, что Господь любит каждого из нас, если пришёл в наш грешный мир. Жаль только, что птиц здесь не выпускают...
Мои размышления прерывают... птицы! Я замечаю вдруг стаю, что кружит над ледяной озёрной гладью. Неужели чайки вернулись? Нет, им рано. Пригляделась — да это голуби! Белые-белые! Откуда они? Может, из ближайшей голубятни — я знаю, тут есть недалеко... А впрочем, какая разница! Они кружат над нами — белые птицы, знак наших надежд и любви Господней. И в этом — высшая поэзия.
Все выпуски программы Утро в прозе
Тайная вечеря – первая Пасха
Первой Пасхой христиан была Тайная Вечеря — та Пасха, которую праздновал Сам Иисус Христос в Иерусалиме накануне Своего ареста и казни. Праздник еврейского народа в воспоминание об освобождении его из египетского рабства стал тогда на Тайной Вечери преддверием крестной смерти Сына Божьего.
Наверно, ученики Христа искренне удивлялись тому, что праздник столь разительно отличается от той традиционной еврейской Пасхи, ведь были изменены ее установления.
Во-первых, Учитель праздновал Пасху в чужом доме, а ее полагалось праздновать обязательно в своем узком семейном кругу.
Согласно установленному древнему ритуалу, Пасху ели стоя и будучи готовыми к дороге — то есть одетыми и подпоясанными, с посохом в руке. Так полагалось в память о спешном бегстве евреев из Египта. В Евангелии же сказано, что «настал час, Он возлёг, и двенадцать Апостолов с Ним». Господь и Его ученики возлегли, не как рабы, а как свободные люди. И куда-то торопиться ради спасения им уже было не нужно, ведь Спаситель — с ними.
И вот Господь, как сказано в Евангелии, «взяв чашу и благодарив, сказал: приимите её и разделите между собою, ибо сказываю вам, что не буду пить от плода виноградного, доколе не придёт Царствие Божие. И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть тело Моё, которое за вас предаётся; сие творите в Моё воспоминание. Также и чашу после вечери, говоря: сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается». Так Господь устанавливает великое таинство будущей Церкви — евхаристию. Учеников же в те минуты, может быть, больше всего удивило то, что хлеб для Пасхи выбран квасный, дрожжевой — вовсе не тот, пресный, который положено есть на Пасху.
Первую Новозаветную Пасху Спаситель совершал по-новому. И смысл ее был направлен уже не в прошлое, а в будущее, ко Второму Пришествию Христа. И особое спокойствие, торжественная неторопливость, с которой, несмотря на присутствие на трапезе предателя Иуды, совершалась первая христианская Пасха, свидетельствовала о том, что народ Христов — это уже не рабы земного царя, от которого надо бежать ночью, а Царство Божие — не дальняя земля за горами. Царство Божие — внутри нас.
2 мая. О духовном смысле Омовения ног Христом апостолам
Сегодня 2 мая. Церковь вспоминает Омовение ног Христом апостолам.
О духовном смысле этого события, — протоиерей Владимир Кашлюк.