У нас в гостях был настоятель храма Живоначальной Троицы при Черкасской Богадельне в Москве протоиерей Андрей Юревич.
Мы говорили о том, почему великое событие Рождества Спасителя сопровождалось такой трагедией как избиение множества невинных младенцев, почему эти дети признаны Церковью святыми, а также вообще о детях и о детской святости.
Ведущий: Алексей Пичугин
А. Пичугин
— Это «Светлый вечер» на радио «Вера», друзья, здравствуйте. Меня зовут Алексей Пичугин. И сегодня у нас в гостях протоиерей Андрей Юревич, настоятель храма Живоначальной Троицы при бывшей Черкасской богадельне в Москве, главный архитектор Финансово-хозяйственного управления Московского патриархата. Здравствуйте, отец Андрей!
Протоиерей А. Юревич
— Добрый вечер!
А. Пичугин
— Добрый вечер! Сегодня у нас интересная тема. Мне кажется, что мы в разных программах «Светлый вечер», когда говорили на темы, связанные с Новым Заветом, этой темы практически не касались. Вифлеемские младенцы — самое начало евангельской истории. Я напомню, что, узнав о рождении предполагаемого, будущего Спасителя, царь Ирод повелел, естественно, убоявшись этого факта, убить или избить, как написано в Евангелии, огромное количество младенцев в окрестностях Вифлеема, рассчитывая на то, что среди этих убитых младенцев будет и Иисус Христос. Интересно, что описывает избиение младенцев только одно-единственное Евангелие — Евангелие от Матфея. В других принятых Церковью, так называемых синоптических Евангелиях этого текста нет. И ученые считают, что это описывается только в неканонических Евангелиях, помимо Евангелия от Матфея — ну, в так называемом апокрифическом протоевангелии. Другие ученые, которые вообще подвергают сомнению сам исторический факт избиения младенцев, указывают на то, что единственный крупный исторический источник, дошедший до наших дней и описывающий правление Ирода, это у Иосифа Флавия, по которому мы, в принципе, изучаем вот эти первые века нашей эры...
Протоиерей А. Юревич
— Иудейские древности.
А. Пичугин
— Да, так называемые иудейские древности, изучаем начало нашей эры, ничего об этом не говорится, никаких других источников нет. Ну, поэтому первый вопрос — а как мы вообще можем говорить об историчности этого события?
Протоиерей А. Юревич
— Ну, во-первых, я бы не стал все-таки подвергать сомнению Евангелие от Матфея. Если что-то говорится в одном из Евангелий, или у двух синоптиков, или у трех, но у Иоанна не говорится, или говорится, к примеру, очень подробно о тайной вечере у Иоанна Богослова, но в других об этом не говорится, это же не значит, что надо подвергать сомнению. Это говорит о том, что евангелисты знали Евангелия соседние, скажем так, другие и, скорее, дополняли то, что отсутствовали, нежели что-то спорили и противоречили, о раз. Во-вторых, что касается историчности, опять можно подвергать все в жизни сейчас сомнению, но я, например, своими глазами в Вифлееме видел пещеры, где огромное количество останков вот этих косточек младенцев, перемешанных вместе с их родителями. И это почитается Церковью с самой древности, с первых веков христианства как именно останки, мощи христианских мучеников...
А. Пичугин
— Как Церковь смогла это сохранить?
Протоиерей А. Юревич
— А они очень глубоко как-то под землей — культурный слой там несколько метров буквально. Они в пещерах, видно, прятались, их римские воины все-таки доставали, тут же секли мечами, без разбора совершенно. Все было достаточно жестко, очень жестоко. Ну, я не слышал, чтобы вообще в среде христианской, православной этот факт подвергался сомнению.
А. Пичугин
— Ну, я даже, скорее, спрашиваю не с точки зрения именно христианской истории, а с точки зрения отношения к этому современной исторической науки, которая опирается на разного рода источники, в том числе на евангельскую историю, на Священное Писание. Но так как все-таки это все было написано позже, поэтому изучается же весь корпус источников.
Протоиерей А. Юревич
— К сожалению, наука, особенно сегодня (а может быть, так было и всегда), как правило, в основном не свободна. Она ангажирована очень часто если не каким-то заказом извне, то, по крайней мере, какими-то убеждениями самого ученого. Если ученый в этом убежден, он пытается это доказать и найти подтверждение. Если ученый изначально атеист и не убежден, а убежден в том, что этого не было, он пытается найти опровержения и где-то, может быть, их и находит.
А. Пичугин
— Ну, хорошо, отец Андрей, давайте оставим этот вопрос за скобками. Тем более, мы сегодня все-таки по другому поводу собираемся.
Протоиерей А. Юревич
— Я думаю, он не такой важный.
А. Пичугин
— Логичный вопрос: для чего Ироду это было нужно? Если он был настолько злым и безбожным правителем, то должен был, соответственно, ну, как-то посмеяться над разного рода пророчествами. С другой стороны, если он был человеком, верующим в Бога (хотя, наверное, людей того времени сложно делить на атеистов или верующих людей), но если у него была какая-то богобоязненность, почему он тогда не понял, что с судьбой бороться бесполезно?
Протоиерей А. Юревич
— Ну, во-первых, он был злым и жестоким — это тоже очевидный факт. Тот же Иосиф Флавий и другие историки описывают, например, что Ирод по подозрению в каком-то заговоре казнил свою жену и троих сыновей. Наверное, это о чем-то говорит. Во-вторых, ведь волхвы, когда пришли, спросили, где здесь Царь Иудейский. Вопрос как звучал — они не говорили о Мессии, они говорили о Царе. Ирод был этнически, вообще-то, не иудей — он был идумеянин, это соседняя народность. И он понимал, что он не вполне как бы легитимен на троне...
А. Пичугин
— ...для иудеев.
Протоиерей А. Юревич
— Да. Иудеи же не только по вере, но и по крови очень соблюдали, кто по родословной должен быть.
А. Пичугин
— Ну, и до сих пор соблюдают, кстати говоря.
Протоиерей А. Юревич
— Да, из какого колена — для них даже это важно было. И вдруг здесь вообще иноплеменник.
А. Пичугин
— То есть здесь можно было говорить только о правлении со стороны силы?
Протоиерей А. Юревич
— Да. И он, конечно, очень сильно охранял свой трон, «пас» свое правление. И он здесь увидел посягательство на свою власть — что некий царь какой-то иудейский... И, скорее всего, он решил разобраться в таком земном аспекте с этой проблемой, совсем не в божественном. Хотя пророчества ему были, конечно, известны. Но ведь, к сожалению, земная жизнь очень часто в истории, мы знаем, брала верх над теми реалиями духовной жизни и пророчествами, и пророчествами древними, когда просто пророк приходил. В Ветхом Завете сколько раз такое описано: приходит пророк и что-то говорит, а царь говорит: «Я не хочу тебя слушать. Поди отсюда, ты мне не нравишься. Мне не ласкают слух твои слова», и поступал совсем по-другому. Так что здесь... Потом, надо понимать еще другое — что пророчество — это совсем не обязательно рок и фатум. Это нечто такое, что в сознании тех древних людей, о чем говорилось, что это будет, но что вполне можно изменить своими собственными поступками. И он решил это изменить. Он решил остаться сам на троне и, выведав время, когда эта Звезда впервые появилась, волхвам явилась, сколько времени они шли, ну, и так далее, все сопоставив, всю эту историю, он решил еще немножко накинуть время, территорию расширить со всеми окрестностями и послал воинов, и они совершили вот этот, по нашему пониманию, христианскому теперь уже, совершенно жесточайший акт.
А. Пичугин
— 14 тысяч... Вот в нашей традиции принято говорить о 14 тысячах, в некоторых других церквях — даже за 60 тысяч переваливает количество убитых младенцев. А откуда мы вообще можем судить все-таки о численных показателях, показаниях?
Протоиерей А. Юревич
— Это осталось в предании Церкви — эта цифра о 14 тысячах младенцев. Да, в некоторых церквях, кстати, считается...
А. Пичугин
— ...64 тысячи, по-моему.
Протоиерей А. Юревич
— Да. Ну, некоторые даже считают здесь вместе с семьями, не только одних младенцев чисто, а именно вообще членов семей — сколько там поубивало. То есть это был такой геноцид, можно сказать, истребление поголовное. И тех, кто этих детей хотел укрыть... То есть там всех жителей просто вырезали.
А. Пичугин
— Откуда вообще в Вифлееме начала I века столько детей? Даже если мы будем говорить не о 60 тысячах, а хотя бы о 14 тысячах, все равно это огромное количество. Получается, что всех детей вырезали, не только в Вифлееме, но и даже в не очень близких, а, возможно, что и в дальних окрестностях?
Протоиерей А. Юревич
— Ну да, сказано — «окрестности». Это, вообще-то, географически никто не описал — сколько метров, километров от Вифлеема — раз. Во-вторых, Иудея же была центом еврейства и в древности, и тогда уже многие евреи жили в рассеянии — и Египет, и многие, оставшиеся в Вавилоне и в других провинциях Рима. И на определенные праздники собиралось очень много евреев туда, в Вифлеем, рядом с Иерусалимом. В Иерусалиме постоянно совершались праздники — то Пасха, то Пятидесятница, то еще что-то. Например, на праздник Пасхи в Иерусалиме собиралось до 2 миллионов жителей, хотя всего там где-то примерно, как говорят историки, 120 тысяч жило. И тогда же, в те времена ведь была перепись, и все пошли записываться в свои колена.
А. Пичугин
— Вместе с семьями, с детьми.
Протоиерей А. Юревич
— Да, вместе с семьями Вифлеем собрал довольно большое количество жителей. Так что там пострадали не только постоянные жители, но еще и те, которые пришли.
А. Пичугин
— Вообще, интересно, конечно — 2 миллиона человек собираются в Иерусалиме. Те, кто был в Иерусалиме, могут себе представить Старый город — пускай он много раз перестраивался, но стоит думать, что в I веке застройка была еще более плотная, еще более компактно люди жили внутри этого города, внутри городских стен, и поэтому представить там 2 миллиона человек — что-то такое прямо из ряда вон выходящее.
Протоиерей А. Юревич
— Ну, да. Представляете, то есть это, конечно, еще и огромное количество окрестностей, это очень плотные — это и палатки, и на телегах, и везде, где только можно... А представить если путешествие еврейского народа во главе с Моисеем по пустыне 40 лет — это же тоже несколько миллионов человек было, считая женщин, детей и стариков. Ведь в переписи они не участвовали — только взрослые мужчины. Несколько миллионов человек в шатрах вот так жило, ходило, бродило. Это тоже... То есть тогда совсем немалые были племена.
А. Пичугин
— И все равно меня не отпускает этот вопрос — откуда через века до нас доходят данные? Вот могу привести простой пример с историчностью средневековых сражений. В разных летописях разные средневековые сражения, которые происходили на территории Руси, начиная от Куликовской битвы и заканчивая более мелкими сражениями, все описываются как значимые, как сильно повлиявшие на историю развития нашего государства. И там приводятся численные данные, которые потом археологами подвергаются сомнению, потому что проводятся раскопки этих битв, и какие-то следы этих сражений выходят на поверхность, становятся очевидным, и количественные измерения. И, в итоге, в общем, цифры сильно сокращаются — на порядки, там нулей отрезается очень много. А здесь прошло уже больше 2 тысяч лет. Все равно Вы говорите, что церковное предание до нас донесло это, но ведь Церковь тоже претерпевала за все эти годы очень сильные изменения. А вот, например, откуда данные о том, что с Моисеем по пустыне ходили 2 миллиона человек?
Протоиерей А. Юревич
— Потому что там же были моменты, когда Господь повелевал исчислить все колена. И там буквально, в Торе, допустим, то, что сейчас перешло в Ветхий Завет, там буквально до единиц все говорится — там, «52 тысячи 637 человек в таком-то колене», например. Переписчики очень внимательно всегда относились, все эти вот феримы(?), они относились очень скрупулезно, пунктуально к этим всем вещам, данным, и все это переписывалось, все это следилось, корректировалось десятки раз, друг за другом все проверяли, смотрели. Так что все, что касается, например, копирования священных текстов, иудейских и христианских, здесь к ним доверия гораздо больше, чем к любой переписке того же Платона, Гомера, любых античных авторов и даже, может быть, Шекспира и кого-нибудь еще. Почему-то там мы доверяем и не сомневаемся, а здесь мы постоянно, все время подвергаем все сомнению. В этом есть некое лукавство, мне кажется, даже.
А. Пичугин
— Протоиерей Андрей Юревич, настоятель храма Живоначальной Троицы при бывшей Черкасской богадельне в Москве, главный архитектор Финансово-хозяйственного управления Московского патриархата сегодня в программе «Светлый вечер». Говорим о вифлеемских младенцах и остановились на том, что мы часто подвергаем сомнению какие-то источники, которые дошли до нас через религию, через Церковь, в том числе через христианство, и при этом часто любим основываться, доверять источникам, которые пришли к нам через античных авторов и даже через средневековых, и это мы сомнениям не подвергаем. С одной стороны, да. А с другой стороны, Вам могут ответить въедливые слушатели, что Церковь очень много на протяжении веков претерпевала тоже различных изменений, и учение трактовалось по-разному, и тексты зачастую переписывались, дополнялись в угоду тому или иному событию, которое происходило в мире. Но я просто моделирую ситуацию, при которой нам могут возразить. То есть вот мы говорим о свершившемся событии — в данном случае, об избиении вифлеемских младенцев. Но при этом все время критики Церкви совершенно подвергают, как Вы правильно сказали, сомнению историчность того или иного факта. Но надо выстраивать какую-то ответную реакцию, что-то тоже противопоставлять со своей стороны, как мне кажется.
Протоиерей А. Юревич
— Ну, если мы все время будем подходить к вопросам веры, вопросам религии, к вопросам, проблемам Священного Писания с недоверием, выискивая какие-то несоответствия, несовпадения, во-первых, мы всегда это найдем. Во-вторых, это неплодотворный путь. Надо, вообще-то, я считаю, открыть как-то свое сердце в доверии, в доверчивости, и тогда, вместе с открытостью внутренней своей откроется огромный пласт знаний, огромное, я бы даже просто сказал, нечто благодатное такое вот, какая-то глубина. Ведь в Библии все взаимосвязано. Мы же знаем прекрасно об этом же случае событий с вифлеемскими младенцами целый ряд пророчеств, которые можно объяснять не только как то, что говорилось о вифлеемских младенцах, но, в том числе, и об истории еврейского народа, допустим, о том же вавилонском пленении, об изведении, например, из Египта — «Воззвал Я Сына моего». Это речь идет и об исходе из Египта всего израильского народа, но, тем не менее, это все прообразы. Ветхий Завет — это сплошное пророчество и прообразы на Новый Завет, на многие евангельские события. И в этом есть некая такая закольцовка. Это здорово, когда видишь, как это все соединяется в какую-то красивую такую, гармоничную композицию. Человек, не лишенный эстетического чувства, просто испытывает от этого какую-то радость и наслаждение, чего, кстати сказать, очень часто не бывает... Ведь никаких же пророчеств нет на светскую литературу. А кто бы там о чем пророчествовал? Нету ничего. А здесь это все есть. И это здорово. Ты понимаешь, что все это совершается по некоему божественному замыслу, промыслу или, по крайней мере, хотя бы ведению.
А. Пичугин
— Но светская литература как раз зачастую черпает вдохновение именно в священных текстах, это же известный факт.
Протоиерей А. Юревич
— Да, да. Ну, бывает и взаимообразно тоже — и Священное Писание иногда питается и светской какой-то литературой. Но, тем не менее, все-таки это так. И постоянно подходить с точки зрения, скажем так...
А. Пичугин
— ...рационального мышления...
Протоиерей А. Юревич
— ...да, рационального мышления — ну, такой синдром Фомы, я бы сказал.
А. Пичугин
— Но это даже не синдром Фомы. Мы же все время говорим о том, что нашему, православному мировоззрению более свойственно чувственное, мысленное ощущение от происходящего, молитвенный настрой, исихазм, если говорить о монашестве, и вообще монашество как идеал; западному христианству — все-таки рациональное мышление. И богословие-то у нас развивается как раз в большей степени на Западе, потому что наука все равно более чем рациональна.
Протоиерей А. Юревич
— Ну да, я согласен, вера нуждается в знании. Она нуждается в подтверждении, она нуждается, в том числе, и в науке, в конкретных фактах.
А. Пичугин
— Но это синтез, да, без которого развитие...
Протоиерей А. Юревич
— Да, это так. Но можно привести пример. Вот, опять-таки, с Рождеством Спасителя связаны, например, два типа поклонения Ему — это пастухи, и это волхвы. Это довольно распространенная аллюзия...
А. Пичугин
— Но очень хорошая!
Протоиерей А. Юревич
— Да. Вера пастухов — простая, детская, в доверии совершенно. Не раздумывая, не размысливая, они просто пришли, поклонились, услышав ангела, в простоте своих простых сердец, так скажем. Вера волхвов — это, ну, через науку. То есть сначала они были астрономы, отчасти астрологи. Им явились некие небесные светила. Об этом можно долго говорить — о том, что Кеплер установил, что там парад планет в то время был, еще что-то такое, еще что-то. Но, по крайней мере, они наблюдали небеса — имеется в виду, наши, земные, то есть небо, атмосферу, астрономию, — и что-то в нем увидели. Они, в том числе, были жрецы, и они знали о пророчествах. Они это совместили — явление этих небесных светил, и тогда знание привело их к вере. Поверив в эти знания, совместив это, они пошли. И дальше уже акт их веры был совершен, поклонение. Вот два типа вот этой вот веры. Но все-таки я бы поставил так: вот все-таки нечто, некий подвиг веры должен быть изначально.
А. Пичугин
— Вот тут хорошо — подвиг веры, и при этом те же самые волхвы окутаны завесой тайны: кто они... Ну, естественно, многие исследователи Нового Завета, многие богословы, историки пытались как-то их описать. Но если на них смотреть просто с точки зрения читателя Священного Писания, простого христианина, это все окутано завесой тайны. Откуда-то пришли, побыли какое-то время и ушли куда-то восвояси. И никто о них больше ничего не знает. А предание нам рассказывает о том, что потом они приняли уже Христа всем сердцем в момент Его проповеди, стали первыми епископами где-то, каждый у себя, и приняли мученическую кончину. Это тоже как-то история воцерковлена, или это на уровне благочестивых преданий все распространяется?
Протоиерей А. Юревич
— Ну, по крайней мере, до поклонения и в момент поклонения Христу кое-что известно. Это были, как сказано, некие цари. Цари — это не значит в полном смысле нашего сегодняшнего понимания «царь». Это некие высокопоставленные люди — вельможи, князья, кто-то такие вот. Но это естественно. Потому что в древних религиях быть жрецами — это значит...
А. Пичугин
— Зороастрийцами их называют...
Протоиерей А. Юревич
— ...да-да-да, это самая высшая каста. В Египте, например, жрец — он же был архитектор, он должен был иметь самое высшее посвящение во всем — и в религии, и в государстве. Так и здесь. Во-вторых, это люди с Востока. Либо это Персия, либо это Вавилония, либо это Ассирия древняя, либо Аравия. Ну, это уже, может быть, не суть важно — это с Востока. Опять-таки, по преданию, их даже изображают на иконах — одного такого негроидного, черного типа, два остальных — такие восточные. Их было трое. Они, все трое, были высокопоставленные люди, жрецы, астрономы. Пришли, поклонившись младенцу. Тем самым они уже, естественно, раз они ему поклонились, то они совершили некий акт веры по отношению вот к этому Мессии. Понятно, что это уже было начало их христианства.
А. Пичугин
— Ну, да, конечно.
Протоиерей А. Юревич
— Дальше, например, совершенно точно, что есть их мощи. Мощи...
А. Пичугин
— А вот тоже вопрос — откуда их мощи?
Протоиерей А. Юревич
— Ну, тут я не могу сказать. Это надо какое-то исследование, это надо уже ученых спросить. Вот весь, так сказать... По пути, по пунктам посмотреть, откуда и куда они переходили и где они, в какое время были. Но факт тот, что они до нас дошли, и те останки, которые сегодня находятся — по-моему, в Трире они находятся, на юге Германии, — идентифицируются как мощи вот этих трех волхвов. Ну, можно верить, можно не верить.
А. Пичугин
— Ну да, логично. Как у нас, в принципе...
Протоиерей А. Юревич
— Я верю. Кто-то не верит. Кому из нас лучше, я не знаю.
А. Пичугин
— Тому, кто верит. Ему всегда в этом отношении радостнее.
Протоиерей А. Юревич
— Я тоже так думаю.
А. Пичугин
— Хорошо. Вот как раз о мощах. В начале программы мы немного поговорили о том, что... Я еще раз напомню слушателям, что вообще мы сегодня говорим о вифлеемских младенцах и о начале евангельской истории. Вы упомянули о том, что мощи — ну, костные останки, мощи (все-таки они прославлены, мощи) находятся в Вифлееме, в пещере. А каково почитание? Потому что, мне кажется, в нашей Церкви люди, конечно, воцерковленные о факте избиения младенцев знают, но далеко, наверное, не все знают, что они прославлены, и о том, что есть их мощи, знает еще меньше народу. Вот каково почитание? Оно где — в восточных христианских церквях оно выше, чем у нас?
Протоиерей А. Юревич
— Каково почитание? Ну, я не буду за восточные и, тем более, за западные церкви свидетельствовать, но у нас, допустим, в Русской Православной церкви сегодня это почитание достаточно развитое. Причем, поскольку это младенцы, это как-то соединяется с темой вообще... ну, с темой детства, с темой семейности, с темой сохранения жизни. Вот такая тема. В том числе, это же самые-самые первомученики за Христа. То есть их мученичество... И поэтому я знаю много церквей и еще больше часовен, которые посвящаются как раз вифлеемским младенцам.
А. Пичугин
— Кстати, я не знаю ни одного храма.
Протоиерей А. Юревич
— Ну, больше часовни, да. Потому что... Это бывают, кстати, часовни в каких-то медицинских учреждениях, еще где-то, отдельно стоящие. Нет, встречаются и храмы.
А. Пичугин
— Друзья, напомню, что сегодня в гостях у радио «Вера», у программы «Светлый вечер» протоиерей Андрей Юревич — он настоятель храма Живоначальной Троицы при бывшей Черкасской богадельне в Москве, главный архитектор Финансово-хозяйственного управления Московского патриархата. Буквально через минуту — снова в этой студии, не переключайтесь.
Еще раз здравствуйте, друзья! Меня зовут Алексей Пичугин, это программа «Светлый вечер» на радио «Вера». Сегодня говорим о вифлеемских младенцах и начале евангельской истории. Говорим с протоиереем Андреем Юревичем, настоятелем храма Живоначальной Троицы при Черкасской богадельне в Москве, главным архитектором Финансово-хозяйственного управления Московского патриархата. В первой части нашей программы мы говорили об историчности этого события, о волхвах, о том, что окружало вообще всю эту историю с избиением младенцев. О том, кто был царь Ирод, почему ему было так важно укорениться в иудейской среде. А еще хотелось бы очень поговорить, отец Андрей, о феномене детской святости. Вот Вы говорите, что они — первые мученики за Христа. Если посмотреть в православные Святцы, мы найдем там очень немного детей. Из русской истории это практически все, безусловно, мученики. Наверное, если посмотреть на мировую христианскую историю в целом, это либо мученики, либо люди, как-то своей смертью доказавшие приверженность к христианству. Так ли это?
Протоиерей А. Юревич
— Ну, это действительно интересный феномен. Почти все поместные христианские церкви в основании своем имеют кого-то как просветителя — допустим, равноапостольный князь Владимир, или, в Грузии — Нина, или апостолов просто, апостольские церкви. И либо они сами тут же становились мучениками, как почти все апостолы, либо сразу же за ними, как у нас, например, Борис и Глеб — это сыновья князья Владимира...
А. Пичугин
— Первые русские святые.
Протоиерей А. Юревич
— Да, первые русские святые. Кстати, раньше прославленные, чем даже их отец, крестивший Русь. Это сразу мученики. «Кровь мучеников — семя христианства», это известное выражение. Оно ведь было и с самого начала. Так, смотрите. Вот родился... Вот мы даже празднуем Рождество Христово, и сразу же после самого праздника, если мы смотрим в календарь, идут 14 тысяч вифлеемских младенцев. 20 тысяч в Никомедии сожженных там. Первомученик Стефан, еще кто-то, еще кто-то. То есть сплошные сразу пошли мученики, сразу страдание возникает. То есть какое-то в этом есть, во-первых, конечно, утверждение Церкви, опять-таки, вот на этом подвиге мученичества, но в этом есть и определенная борьба. То есть силы зла, лукавый не дремлет, и он, конечно же, мстит, борется за то, что проявляется в этой жизни через Пришествие Спасителя, погибает огромное количество людей. Но Бог всякое зло превращает в добро. Мы же, христиане, понимаем, что у Бога нету мертвых — Он есть Бог живых, и все люди живы, заканчивается отрезок земной жизни, и начинается Жизнь Вечная. Более того, тех, кого здесь за Христа убили, то есть они пострадали, они в Вечности у Бога прославлены, как принявшие страдания ради как раз Христа.
А. Пичугин
— Вот интересно. Мы живем в XXI веке. Самый яркий пример мученичества, самый яркий подвиг святости такой безусловной, который совершался не на наших глазах, но на глазах людей, которые сейчас живы и которые еще неплохо помнят эти времена, это, конечно же, новомученики. И, опять же, здесь мученичество. Но мы, читая историю — этих людей ли, или просто читая историю того времени, дневники, записи, какие-то фильмы остались, хроника, мы представляем (пускай плохо, пускай на бытовом уровне), через что этим людям пришлось пройти, как они эту святость в себе воспитали, как они воспитали любовь к Христу. А здесь дети, которые… Ну, касаемо вифлеемских младенцев, они вообще не понимали, что они жили и что они умерли. То есть что там, за гробом, мы не знаем. Но вот в их земной жизни, совсем краткой, недолгой они даже, наверное, и не поняли, что с ними произошло. Как быть здесь с этим феноменом мученичества? Как для Бога — понятно. А в земном измерении?
Протоиерей А. Юревич
— Вы очень хорошо сказали слово о любви. Да, когда человек взрослый, он это осознанно все совершает, и, как сказано, «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей и за близких своих». То есть если человека спрашивают: «А ты любишь кого-то там?» — детей своих, жену, там, не знаю, кого. Да, последняя, так сказать, стадия или степень этой любви — а ты что можешь отдать? И человек говорит: «Да я все, что хочешь...» — «А жизнь отдашь?» — «Жизнь отдам». Это самое, естественно, ценное, что есть у человека. То есть если человек за кого-то может отдать жизнь, это значит, что любовь предельна, абсолютная любовь. И поэтому мученики... Почему так высок чин святости мученичества? Потому что они возлюбили, они жизнь-то отдавали именно потому, что любят, любили Христа. Об осознанной любви у младенцев, конечно же, речь не идет, потому что до двух лет — какая там особая любовь? И, тем не менее, они же пострадали. Они же приняли все-таки эту смерть. То есть их секли мечом, их убивали, их просто лишили земной жизни, им не дали возможности вырасти во взрослых людей, прожить эту жизнь, которую надеялись их родители, может быть, воспитать, чтобы они прожили. Их отняли у родителей. И поэтому они все равно мученики. А то, что это получилось...
А. Пичугин
— ...неосознанно...
Протоиерей А. Юревич
— ...неосознанно — да, но это же все равно получилось ради Христа, потому что они умерли-то за Христа или, скажем, из-за Христа. Их же все-таки Ирод-то погубил не просто так — вырезал какие-то провинции, какой-то город непокорный. Он же их убил все-таки за Христа.
А. Пичугин
— А почему, в таком случае, мы не считаем святыми всех, кто умер в младенчестве, не успев осознанно нагрешить или нагрешить вовсе? А вот умер младенец в полгода — мы же не считаем его святым и даже отпеваем. Вот есть специальный чин отпевания младенцев. Или до семи лет, мы считаем, ребенок осознанно не грешит или не может отдавать себе отчет в том, что он делает. Но мы же не считаем этих детей святыми. А почему? Вот меня всегда интересовал этот вопрос. Почему мы молимся за то, чтобы Господь упокоил ребенка до того времени, когда мы считаем, что он может осознанно делать какие-то поступки, хорошие и плохие?
Протоиерей А. Юревич
— Я думаю, что если во времена гонений даже наших, например, после революции, если какую-то семью репрессировали и казнили, а вместе с ней и их дитя, и говорили прямо, что «это вот за Ваше христианство, за Вашу веру», то такой ребенок тоже святой.
А. Пичугин
— Нет, я о другом — о том, что в мирное время, в наше время, пока мы с Вами разговариваем, наверняка, к сожалению великому, умер один-два ребенка.
Протоиерей А. Юревич
— Ну, смерть для человека, телесная смерть для человека естественна. Всякий человек должен умереть.
А. Пичугин
— Да, но...
Протоиерей А. Юревич
— Это же не значит, что он умирает за Христа. Он может умереть помимо этого...
А. Пичугин
— Нет-нет-нет, отец Андрей, я немного о другом, у меня вопрос уже о другом. Умирает взрослый человек — понятно, что он прожил определенную жизнь, в которой были совершенно разные поступки, которые и с точки зрения христианства можно толковать абсолютно по-разному. И дальше Церковь начинает молиться за этого человека, за то, чтобы Господь ему его грехи простил за что-то — в первую очередь, нашел, за что его вообще простить и принять. А когда умирает ребенок, который вообще не успел осознанно нагрешить, почему мы точно так же молимся о его упокоении? Ведь он же не успел ничего плохого сделать.
Протоиерей А. Юревич
— Вообще-то, есть даже отдельный специальный чин в православной Церкви — так скажем, отпевание младенцев.
А. Пичугин
— Отпевание младенцев, да. Я упомянул даже сейчас.
Протоиерей А. Юревич
— И там совсем другие молитвы.
А. Пичугин
— Да, да-да, я помню.
Протоиерей А. Юревич
— Там как раз ничего не говорится, что человек жив будет и согрешит или еще что-то, там, прощаются грехи. Там об этом речь не идет, потому что грех — это все-таки поступок осознанный, а младенец, который не исповедуется, который еще пока осознанно не поступает, умирает вне сознательных грехов, и поэтому Церковь его совсем по-другому напутствует в Жизнь Вечную. Если он жил в семье христианской и по факту жизни родителей был, скажем, членом Церкви, крещеный, посвященный его родителями Богу, то он принимается Богом, скажем, сущим в сане святых. Он у святых уже.
А. Пичугин
— А если он не был крещен? Ну, казалось бы, все равно же он ребенок, все равно же он родился уже после боговоплощения.
Протоиерей А. Юревич
— Ну, это сложный вопрос. Мы пытаемся такими вопросами...
А. Пичугин
— ...решить что-то за Бога.
Протоиерей А. Юревич
— Да-да, совершенно верно. Вот этот вопрос — жизнь после смерти — для очень многих интересен все время...
А. Пичугин
— Ну, он для всех... Это самый интересный вопрос для любого человека.
Протоиерей А. Юревич
— Очень интересный, конечно, да. Мы пытаемся заглянуть туда — что же там дальше, мы хотим посмотреть во времени, что дальше.
А. Пичугин
— Ну, слава Богу, кстати говоря!
Протоиерей А. Юревич
— Мы хотим посмотреть в пространстве, что дальше.
А. Пичугин
— Слава Богу, сделать это не получается.
Протоиерей А. Юревич
— И получается. Господь откроет все в свое время. И поэтому сегодня мы можем говорить только лишь о том, что Богом нам открыто, извлекая это, кстати, из Священного Писания и такого, скажем, добротного предания — не предания об ээстом(?), вот так, а предания настоящего, церковного. И об этом мы можем говорить. Но то, что нам не открыто, мы можем додумывать, это наши частные, скажем, такие богословские мнения. В любом случае, мы верим в Божью любовь, мы верим в Божье милосердие, в Божью справедливость, в то, что во всех, какие только есть у человека, добрых качествах, Он абсолютен. И в этом смысле — наша надежда, и надежда нас не постыжает. Мы спасены в надежде — в надежде на то, что Господь все сделает как должно, как надо. Если уж мы любим своих детей, то неужели Бог не любит наших детей? Он их любит больше, чем мы.
А. Пичугин
— А можете пояснить вот эту фразу — «мы спасены в надежде»? Потому что я ее не очень понял, но она очень красиво прозвучала.
Протоиерей А. Юревич
— Вопрос спасения — тоже такой сложный очень вопрос. Здесь есть некие такие, скажем, крайности, левая и правая обочина царского пути. Ну, например, протестанты в большинстве своем говорят о том, что...
А. Пичугин
— ...что мы уже спасены по факту...
Протоиерей А. Юревич
— ...покаяния своего. Ты покаялся, принял Христа верою, как личного Спасителя — все, ты уже спасен. И немножко в этом теряют такое трезвомыслие. Дальше они даже иногда не замечают, как они живут последующую жизнь, каковы их поступки, мысли — может быть, не всегда совсем даже христианские. Все равно они спасены. Православие в каком-то отношении, во многих своих, скажем, людях, которые исповедуют православие, в другую крайность уклоняется. Постоянно только и слышишь: «Вот я многогрешный, многогрешный, где уж мне... Вот если праведник едва спасается, где вот я тогда?» Чуть ли не все мы погибаем. Ну так тоже нельзя.
А. Пичугин
— А вот это-то как раз идет от нашего созерцательного видения, от идеалов, которым нас учит православное святоотеческое наследие, где все время говорится о спасении великих подвижников, которые очень боялись, что они, несмотря на свои великие подвиги, не считая их великими, может быть, тоже не спасутся. Я вспоминаю вот это видение Кирилла Белозерского, который очень долго подвизался в молитве, но которому было видение, когда ему было открыто, что он должен идти куда-то там в тайгу, на Белое озеро, мало кому тогда известное, и, возможно, там обрести спасение. И каждый раз, когда ты читаешь подобные свидетельства, тебе начинает казаться, что в мегаполисе XXI века без осмысленного такого, честно говоря (каждый про себя, наверное, только может сказать), покаяния и христианства спастись вообще невозможно.
Протоиерей А. Юревич
— Я думаю, это вообще нигде спастись невозможно без осмысленного покаяния. Оно должно всегда присутствовать. Но я бы сказал так, это мое личное такое устроение, я пытаюсь так устроиться: должно быть два параллельных процесса в человеке внутри — с одной стороны, плач о своих собственных грехах, видение, конечно же, своего не только несовершенства, а вообще, порой, своей какой-то мерзости, с одной стороны. И это, конечно, достойно сокрушения и плача покаянного. А с другой стороны — радость о Христе, радость о том, какой Он, радость о том, что Он принес для нас, что Он сделал для нас, что Он принимает нас! Но Он же принял блудницу, и не одну, Он принял мытаря, и тоже не одного. Он принимал много кого — разбойников, фарисеев, которые каялись. То есть всех принимал. И в молитвах мы читаем, что «я такой же, как Он, прими и меня в молвитве к причащению». И я постоянно для себя держу в уме образ вот этой самой... с одной стороны, блудного сына, который только лишь пошел и увидел, как отец уже рядом, вышел ему навстречу... Отец — он начинает говорить свою речь: «Отче, прости меня!» и так далее, а тот ничего не слушает — он уже обнимает. Ему только сам факт того, что к нему идет его сын, уже достаточен. Он уже заготовил одежду, перстень, тельца и все остальное. Вот как любит нас Господь. И второе — это, конечно, той блуднице, которая прикасалась к ногам, обливала слезами, мазала миром, волосами вытирала, и Христос ее принимал. То есть вот наше состояние. Тут одновременно смешиваются слезы покаяния и слезы радости. И да, я тоже как-то раз увидел такое... ну, скажем, иконное такое вот написание, иллюстрацию лествицы Иоанна Лествичника, где вот эти ступени... И с предпоследней буквально ступени падает вот такая фигура какого-то подвижника, который одну лишь ступеньку не дошел. И я смотрю и думаю: «Господи, помилуй! Вот он там 29 ступени прошел... Я еще на первой только, наверное, стою, а он уже падает оттуда! Так до какого он уже дошел почти совершенства — и все равно упал!» Ну, тут рассуждать можно обо всем, о разных вещах — почему упал, что с ним случилось, как это все произошло. Но, тем не менее, все-таки вот эта надежда, которая не постыжает, это надежда блудного сына. Это надежда и блудницы, которая едва прикасается... Я все время про себя молюсь: «Господи! Я держусь за Твою одежду! Вот что хочешь со мной делай! Ты можешь меня пнуть ногой, но я все равно ее не отпущу, эту одежду! Я все равно так твердо буду держаться за нее и за твои ноги, я их не отпущу». И я... Это моя надежда. Вот тут я чувствую, что я в этой надежде спасаюсь и спасен.
А. Пичугин
— Протоиерей Андрей Юревич, настоятель храма Живоначальной Троицы при Черкасской богадельне в Москве, главный архитектор Финансово-хозяйственного управления Московского патриархата сегодня в студии радио «Вера», в программе «Светлый вечер». Давайте продолжим говорить, все-таки вернемся к младенцам — уже, может быть, не вифлеемским, а вообще к теме детской святости. Вот Достоевский в свое время говорил, что ничего не стоит слезинки одного ребенка. А мы все время встречаем даже вот среди мучеников и прославленных святых-детей вот именно мучеников, детей-мучеников, которые пострадали... Это был взгляд Достоевского, который просто отражает его видение детей, его видение христианства и мира, или это можно как-то ретранслировать на нас на всех, на нашу жизнь, на детей?
Протоиерей А. Юревич
— Ну, я думаю, что это и взгляд Достоевского. Конечно, он очень сильно переживал ценность отдельно взятой человеческой жизни, и в христианстве это звучит. Смотрите, ведь Ветхий Завет нам являет десятками и сотнями тысяч всяких разных убитых людей. Причем, очень часто это даже Моисей призывает на то, чтобы истребить каких-то людей, даже в своем племени еврейском. Истреблялись города, вырезались вместе с детьми — там, языческие, допустим, Иисусом Навином. То есть мы там видим полное отсутствие ценности человеческой жизни отдельно взятого индивидуума. Там другие совсем задачи были. На фоне того достаточно жестокого мира была задача сохранения единой веры — ну, сначала в отдельных семьях, а потом в еврейском народе. Христианство принесло в мир такую парадигму ценности именно отдельно взятой человеческой жизни. И сегодня, уже прожив 2 тысячи лет в этой цивилизации, мы утвердились в этом мнении. Для нас каждый человек ценен, каждая личность. И поэтому мы говорим о детях в первую очередь об этом — что каждый ребенок ценен, слезинка одного ребенка действительно не стоит целого мира. Для каждого человека, естественно, для его родителей их дитя, наверное, ценнее всего остального. Я думаю, это для христианства очень естественно. Это то новое, что оно принесло в мир.
А. Пичугин
— Ну вот, делаю вывод из нашей сегодняшней беседы, из каких-то своих последних мыслей... Мне начинает казаться, что все детские страдания нужны для того, чтобы мы сами не забывали о христианстве, о необходимости молиться за ближнего. Я при этом, опять-таки, вспоминаю пример, который приводил знаменитый такой ученый и научный атеист Ричард Докинз в одной из своих книг, когда провели научный эксперимент — взяли респондентов, выборку такую сделали и предложили им молиться за больного человека. Причем, я так понимаю, что выборка была далеко не только из таких безусловно верующих людей или людей, ведущих христианскую жизнь и понимающих, что такое молитва. Но им, видимо, предложили читать какой-то определенный текст за то, чтобы Бог помог больному человеку выздороветь. И потом смотрели воздействие этих молитв и пришли к выводу, что молитва не действует. Но при этом акта любви же не было здесь. То есть самое главное-то — это же акт любви, которого не происходило. Так и здесь. То есть, вот опять-таки, делаю вывод из нашей сегодняшней программы, и у меня складывается впечатление, что вообще любая детская смерть, о чем мы говорили несколько минут назад, нужна... то есть ребенок — он по определению уже с Богом, потому что он не успел сильно нагрешить и вообще не успел нагрешить. А дальнейшее взаимоотношение — оно нужно именно его родителям, его близким, которые должны молиться за него только для того, чтобы Господь спас их самих, этих родителей. Это я сейчас сложно, наверное, объяснил.
Протоиерей А. Юревич
— Ну, вообще тема страдания и смерти как апофеоза страдания — это очень сложная тема. Мы как-то раз разговаривали в передаче, скажем, о теодицее как оправдании Бога, добре, зле. Вот эти проблемы — зачем вообще зло существует. Бог смерти не сотворил, как сказано. Естественно, Бог и страдания не сотворил. Мир изначально и человек был создан для радости, для счастья, для блаженства. Тем не менее, страдание и смерть в этой жизни есть, и, в общем-то, это, конечно, следствие грехопадения, следствие греховности человеческой. Но Господь ведь все обращает в добро. И, в том числе, и проблему страданий. Ведь посмотрите, страдание рождает ответ — сострадание появляется. На всякое страдание есть сострадание каких-то окружающих людей. И люди, сострадая вместе с этим страждущим, тем самым являют свою любовь. Они входят в общение с этим человеком в этом страдании, они проникают душа в душу, сердце к сердцу. Потому что любовь должна быть деятельная, в том числе сострадательная любовь. И в этом, ну, если так можно парадоксально сказать, есть некая польза страдания. Смерть — конечно, в любом случае, смерть — это горе, смерть — это потеря, смерть — это расставание. Но ведь смотрите — мы, когда прощаемся с человеком... Ну, допустим, человек уезжает... Я вспоминаю даже — вот в детский лагерь родители провожают своих детей на месяц, они плачут, когда они садятся в автобус. Дети тоже рыдают иногда: «Мама, мама!», если они привязаны. А чего такого-то? Всего через месяц встретятся. А это уже расставание. Это уже отрываются, какие-то связи разрываются друг с другом. Привыкли каждый день быть вместе, тем более, если надолго люди расстаются. А здесь расставание, даже если человек верующий, происходит на всю оставшуюся земную жизнь. Конечно, это горе, конечно, это плач. Но если мы верующие, мы все-таки верим и надеемся, опять-таки, на встречу. Это расставание обещает встречу впереди, встречу уже в вечности, в гораздо более лучших условиях, мы на это надеемся, в Царстве Божьем. И здесь это горе не безнадежно, оно, опять-таки, окрашено все-таки надеждой. То есть слезы расставания имеют свое утешение. Человек не безутешен. Верующий человек никогда не безутешен, всегда имеет утешение.
А. Пичугин
— А как же Христос, который тоже плакал у Лазаря, например?
Протоиерей А. Юревич
— Тем самым являл Свое человечество...
А. Пичугин
— ...человечество...
Протоиерей А. Юревич
— ...конечно, и Свою любовь.
А. Пичугин
— Но ведь... Мне всегда казалось, что если бы мы были безусловно верующими и абсолютно уверенными в том, что нас впереди ждет действительно встреча, мы бы и расценивали это как просто длительный отъезд человека куда-то на другой конец света, где не будет телефонной связи, не будет Интернета, не будет каких-то возможностей и контактов — ну, как, между прочим, было еще лет 150 назад, когда человек далеко уезжал — и все, и, практически, никакой обычной связи с ним не было. А вот если бы... А если вот мы — ну, я, опять-таки, только про себя могу говорить — находимся в таком довольно маловерном состоянии, что мы вот плачем именно потому, что мы не знаем и не можем понять, как же оно будет дальше...
Протоиерей А. Юревич
— «А вдруг не будет?», да?
А. Пичугин
— «А вдруг не будет?», да! Христос же тоже плакал.
Протоиерей А. Юревич
— Ну, мы же говорим, что тем самым Он проявлял Свое человечество. То есть Он в данный момент, в момент, когда услышал о смерти, сочувствовал — сочувствовал Марфе и Марии, сочувствовал окружающим друзьям, и это сочувствие рождало эти слезы.
А. Пичугин
— Но человеческое во Христе тоже прекрасно знало о том, что будет дальше. И тоже прекрасно понимало всю вечность.
Протоиерей А. Юревич
— Поэтому Он и не рыдал. Там написано, что «Христос прослезился».
А. Пичугин
— Н-ну да... Степень там, конечно, не указана.
Протоиерей А. Юревич
— Да. То есть Он руки не заламывал. Вот безнадежность именно, я опять делаю акцент. Когда человек совершенно безнадежен. Вот он в ступоре, он в отчаянии абсолютном, он в истерике. Вот этого с верующим человеком не должно быть. Горе есть горе, да, конечно. Вот сейчас меня спроси: «А вот если ты...» У нас же так любят обычно: «А ты сам? Вот если ты сейчас потеряешь?..» Я разве скажу, что я буду радоваться, что я буду в ладоши хлопать и плясать: «Как хорошо! Наконец этот человек отошел!», как мы и говорим, упокоился, то есть обрел некий покой? Мучился-мучился — наконец обрел покой... Нет, конечно. Потеряв близких, мы горюем. Но в горе своем имеем и надежду, в конце концов. Но есть еще такой акцент тоже: если человек уж очень сильно мучается, то мы иногда просто начинаем уже молиться: «Господи, прекрати его мучения!» Но в каком смысле? В плане, что «забери».
А. Пичугин
— Ну, да. И это тоже проявление любви к человеку.
Протоиерей А. Юревич
— Это тоже милосердие, конечно.
А. Пичугин
— В первую очередь, наверное, проявление любви.
Протоиерей А. Юревич
— Ну да...
А. Пичугин
— Конечно, да... Сегодня, я напомню, друзья, что мы говорили — начали говорить и большую часть говорили — о вифлеемских мучениках. Первые мученики за Христа, которых мы знаем очень мало. Знаем только, что есть их мощи — в Вифлееме, в пещерах. Об их подвиге, вроде бы как, тоже всем известно, но вот как-то так вышло, что в современной Церкви мы их вспоминаем не так часто, наверное, как других святых. Но об этом обо всем — и о детском мученичестве, и о детской святости, и о святости в целом — говорили с отцом Андреем Юревичем, протоиереем, настоятелем храма Живоначальной Троицы при бывшей Черкасской богадельне в Москве, главным архитектором Финансово-хозяйственного управления Московского патриархата. Спасибо большое, отец Андрей, за этот разговор, за то, что пришли к нам.
Протоиерей А. Юревич
— Спасибо, Алексей!
А. Пичугин
— Да, меня зовут Алексей Пичугин. Всего доброго и будьте здоровы!
Поддержать детей, которые проходят лечение в больницах Петербурга

Лиля росла без родителей. Когда ей было три года, она в одиночку боролась с опухолью в больнице Санкт-Петербурга. В перерывах между химиотерапией её отправляли в детский дом. Шансов на усыновление было крайне мало — никто не хотел забирать девочку с такой тяжёлой болезнью... Жизнь малышки переменилась, когда о ней узнала волонтёр по имени Лидия.
Женщина много лет совместно с одной благотворительной организацией помогала детям-сиротам в больнице, и до этого не решалась взять ребёнка под опеку. Они с мужем уже воспитывали двоих детей, у одной из девочек была инвалидность. Но увидев Лилю, она почему-то не смогла пройти мимо. Малышка месяцами лежала в больнице, переживая сложные процедуры без поддержки взрослых. Лидия посоветовалась с мужем и детьми, и они решили забрать девочку в семью. «Благодарю Бога за то, что у нас появилось такое чудо», — говорит приёмная мама.
Сейчас Лиле уже 13 лет, она вместе с близкими живёт в деревне в Вологодской области. Здесь есть свой дом и сад, настоящая русская печь, уютные комнаты и аромат пирогов. Во всём тут чувствуется любовь и забота. Девочка учится, занимается в художественной школе и помогает маме по хозяйству, у неё есть друзья и насыщенная жизнь подростка.
Лилина болезнь всё ещё сохраняется. Она уже не лежит в больницах, но регулярно наблюдается у врачей и проходит обследования. Это нужно, чтобы контролировать опухоль.
Некоторые медицинские обследования и анализы не входят в перечень бесплатных и стоят дорого. Поэтому Лилю поддерживает фонд «Свет.Дети». Он помогает семье с оплатой этих процедур.
Поддержать фонд и его подопечных из разных городов, которые прямо сейчас проходят лечение и обследования в больницах Санкт-Петербурга, можно на сайте фонда.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Жизнь и судьба М.А. Булгакова». Алексей Варламов

У нас в студии был ректор литературного института имени Горького Алексей Варламов.
Разговор шел о жизненном пути знаменитого писателя Михаила Афанасьевича Булгакова: о ключевых событиях, главных вызовах и отношениях с Богом.
Этой беседой мы открываем цикл из пяти программ ко дню рождения М.А. Булгакова.
Ведущая: Алла Митрофанова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Проблема созависимости в семье». Татьяна Воробьева

У нас в гостях была детский психолог высшей категории Татьяна Воробьева.
Мы говорили о проблеме созависимости: как определить, что такая проблема есть, и над чем стоит работать, если отношения в семье стали осложняться.
Ведущие: Константин Мацан, Анна Леонтьева
А. Леонтьева
— Добрый светлый вечер. Сегодня с вами Анна Леонтьева...
К. Мацан
— И Константин Мацан, добрый вечер.
А. Леонтьева
— Сегодня, как всегда, мы говорим о семье с Татьяной Воробьевой. Чтобы не перечислять всех регалий, просто скажем: детский психолог высшей категории, мама, как мы сегодня говорим, двоих сыновей и двух внуков. Добрый вечер.
Т. Воробьева
— Добрый вечер, дорогие.
К. Мацан
— Нашим радиослушателям уже знаком голос Татьяны Владимировны, особенно вот в этих программах, где мы с Аней пытаем гостей в паре, вот уже не первый раз Татьяна Владимировна у нас. И для нас это очень радостно, что такой цикл складывается бесед, из которых сплошная польза.
А. Леонтьева
— Да, и мы, наверное, сами ищем ответы на свои вопросы, поэтому, в общем, программа более-менее корыстные. Я хотела начать с такого вопроса. Вот у нас недавно в программе был психолог, и мы обсуждали такую тему, что вот наши дети, такие молодые там — 18, 20, 16 и далее — они знают очень много психологических терминов: они знают, что такое абьюзмент, они знают, что такое созависимость, они знают вот кучу каких-то вот диагнозов, которые они периодически выставляют там друг другу, своим отношениям. И мы говорили, насколько вообще это полезно, потому что ну есть ли вообще такие отношения, где никаких диагнозов поставить невозможно. Есть такая точка зрения, что любовь, такая здоровая нормальная человеческая любовь, она выражается словами: «я его люблю» — точка. Никакой драмы, никаких переживаний. Ромео и Джульетта — это созависимость, безусловно. Все что...
Т. Воробьева
— Как страшно, прямо слова-то — созависимость.
А. Леонтьева
— Да. И вот поэтому хотелось поговорить с вами как раз вот об этом слове «созависимость». И ну вот, наверное, опять же начну себе приносить пользу. Вот моя дочь очень часто употребляет это слово — «созависимость.» И я никак не могу найти вот эту грань, где кончается созависимость и начинается любовь. Вот как вы относитесь к этому слову?
Т. Воробьева
— Ну это слово, мы скажем, многоплановое, есть не один план. Но само слово «со-», конечно, предполагает, даже не углубляясь, так сказать, в его семантику, ну, конечно, предполагает именно зависимость одного от другого. Вот где это слово можно принять априори, не рассуждать — это только в медицинском термине: психосоматика, психофизиология. Ну, скажем, корреляционная взаимосвязь, где душа определяет наше с вами физиологическое развитие, или недоразвитие, или нарушение этого развития, где психосоматика, где душа определяет наше состояние здоровья или нездоровья — вот эти два термина, они объективны. И о них не надо ни спорить, ни говорить, они настолько объективны, что мы все прекрасно знаем: человек, который гневливый, горячий и так далее, чаще всего будет болеть инфарктами, инсультами и так далее и тому подобное. Это все можно увидеть на практике, это все показывает жизнь, это все написано в эпикризах врачей по поводу больных, поступивших к ним. То есть причина здесь понятна. А вот созависимость человеческая, созависимость личностная — вот это фактор, конечно, неоднозначный и неодинаково в одном плане действует. Здесь можно много говорить, не с позиции философии, не с позиции, но всегда зависимость, она присутствует, она всегда есть, и было бы странным, если бы сказали, мы бы отказались от этого, тогда мы бы оказались в вакууме — в вакууме социальных отношений, в вакууме личностных отношений. Но вакуума в природе нет. Монашество, которое представляет собой действительно желание уйти в единение человека, но в единение опять не с самим собой, а с Богом, поэтому здесь тоже нет.
А. Леонтьева
— Тоже созависимость.
Т. Воробьева
— Еще какая. И это единственная верная, единственная не требующая никакой коррекции зависимость — человека от Бога. Православный человек всегда скажет не «я пойду», не «я сделаю», а «по милости Божией я пойду», «по милости Божией я сделаю», «по милости Божией» у меня получилось или не получилось. И более того, он отказывается от дерзости говорить «я хочу». Вот это слово «я хочу» для православного человека (я себя отношу к этим людям, хотелось бы быть православным все-таки человеком) действительно дерзко сказать: «я хочу» — это как-то режет слух и, самое главное, режет слух твоей души. Не как я хочу, а как Богу угодно. Вот эта зависимость — это самая благая зависимость, которая есть в этом мире. А почему, потому что в этой зависимости продиктованы все ступени созависимости, от чего мы придем к самой благой зависимости от Бога: «Блажени нищие духом» — я отказываюсь от себя и своего «хочу», я хочу только одного: жить по воле Божией. Совсем недавно на консультации у меня была достаточно молодая женщина, пережившая какую-то такую маленькую свою трагедию — ну по ее ощущениям, трагедия. Конечно, не трагедия, но тем не менее человек пришел, плачет и для нее это боль, для нее это непонятно и так далее. Ну, по милости Божией, удалось объяснить, разрешить эту задачу. Не проблему. Я очень боюсь слова «проблема», потому что проблема, она состоит из энного качества задач, правильно или неправильно решенных. Поэтому достаточно одну задачу решить неправильно, и проблема не будет разрешена. Поэтому всякий раз надо начинать от простого к сложному: решить первую задачку, вторую. Ну вот, скажем так, решили задачку. В благодарность, узнав, что мы все-таки являемся детским домом благотворительным, я получаю такое смс-сообщение и руководство, видимо, к моему действию, но оно было почему-то очень суровым, резким и негативным. Что же пишет эта женщина, мать троих детей? «У вас детский дом, я могу помочь. — Спасибо, спасибо большое, ну у нас есть в этом ракурсе такая помощь, у нас своя машина есть и так далее. — А вот у вас можно взять детей? Я хочу взять ребенка». Вот здесь у меня все иголки души поднялись перпендикулярно. Слово «хочу взять» — это очень дерзко. Это ребенок — и слова «хочу» здесь не может быть. Я столько раз сталкивались вот с такими вещами, где «хочу» звучит как «хочу», а потом ребенка приводят назад или, лучше, сдают в психиатрическую больницу, дабы определили его психиатрический статус и так далее и тому подобное. И всеми силами желают от него отделаться. Вот поэтому это тоже ведь созависимость от своего «хочу». Я бы хотела сказать: не надо хотеть, не будьте созависимы своим желаниям — это опасная вещь. В психологии есть такой термин «когнитивный диссонанс», он заключается именно в том, что наши желания и результат того, что мы получаем, могут не совпадать, и вы входите в вот такой диссонанс. То есть хотела благого, хотела кого-то осчастливить, а получилось не только не осчастливила, себя наказала, себе труд дала невозможно тяжелый и потому отказалась. Вот вся беда в том, что хорошо, если это цена только вашей души. А если это цена того, кто стал зависеть от вас? Мы ведь в ответе за тех, кого приручили — имеется в виду зверек, животное. А это не зверек, это не животное, это творение Божие.
К. Мацан
— Ну я думаю, что при всей той пронзительности примера, который вы привели, не каждый, наверное, из наших слушателей на практике столкнется вот с этой темой: взять ребенка из детского дома. Хотя тем смелым, которые в итоге это сделать захотят или уже сделали, мы можем только аплодировать и снимать шляпу...
Т. Воробьева
— Константин, смелым или безрассудным?
К. Мацан
— Вот и об этом поговорим сегодня. Я почему...
А. Леонтьева
— Это слово «захотят» как раз, видишь, Татьяна говорит, что хотеть взять ребенка...
К. Мацан
— Я вот как раз к этому принципу хотел бы обратиться, к этому вашему тезису о том, что не надо хотеть. Это же можно рассмотреть не только на примере вот той ситуации, которую вы описали: ребенок из детского дома. Мы все чего-то хотим. И я даже могу представить себе реакцию наших слушателей, реакцию со стороны здравого смысла: но я же не могу не иметь желаний? И даже люди православные, верующие, которые знают десять заповедей, знают заповедь блаженства, знают слова: «Блаженны нищие духом», «Блаженны плачущие», которые так много слышат, не знаю, в проповедях о смирении, о некотором самоумалении, о необходимости с осторожностью относиться к тому, что хочешь, к воли Божией — все равно, даже на этом фоне готовы включить здравый смысл и сказать: но я же не могу не хотеть. Я же не могу не желать, я ж не могу не стремиться. Меня Господь создал личностью — с моими талантами, с моими устремлениями и так далее. Вот что вы об этом думаете?
Т. Воробьева
— Да, хороший антитеза-вопрос к тому, что сейчас мы услышали. Но тем не менее хотеть, конечно, не вредно. Но ведь есть биологические хотения, физиологические хотения, хотения наши личностные — все это хотения. Важно, на что они направлены. Если они направлены на служение, а служение, оно всегда берется все-таки, да, из тех талантов, которые вам даны и самое главное, не умаление себя. Я очень с трудом принимаю термин «умаление» — это все-таки монашеские вещи, а мы живем в миру. Поэтому для меня всякие вот вещи, где мы только цитируем, они становятся оскоминой, и ты их уже не воспринимаешь. Я очень боюсь вот этой оскомины, я боюсь псевдоправедности такой. Человек —он человек, со всеми своими слабостями, немощами, со всеми своими желаниями. Я просто хочу сказать только об одном, что наши желания должны вытекать из мотива направленности. Я для себя хочу или хочу служить ближним? Звонит близкий мне человек и говорит: так и так, вот как быть, мне надо читать лекцию в университете и так далее, а я вывезла в деревню своих бабушек, мам своих и так далее. И здесь очень плохая связь, вот надо, наверное, ехать в город, как правильно поступить? Надо поступить так, как это будет нужно твоим престарелым бабушкам, которые останутся здесь, в деревне. Тебе неудобно, тебе хочется вырваться в Москву — это понятно, хотя бы в ванной хорошо помыться и так далее, неважно, и компьютер там прекрасный, и обстановка не как в бане, как говорится, когда студенты сказали: знаете, как будто в бане вы ведете лекцию и так далее. Надо выбрать то, где действительно идет служение, истинное служение. Истинное служение идет более слабому человеку, более нуждающемуся в тебе, тому, кому ты действительно нужна. Да, и получилась прекрасная лекция онлайн, получились прекрасные отзывы, действительно очень такой формат интересный получился. Поэтому все получилось. Самое главное в наших желаниях — мотив, тот истинный мотив, о котором мы должны вот просто бы понять. Однажды меня во Владимирской губернии попросили выступить перед родителями, которые взяли под опеку детей и так далее, это было выступление в какой-то там их местной школе. И врывается одна мама и начинает сходу кричать: ну вот, психологи обязаны, учителя обязаны... Я сижу, слушаю, она не знает, что это я, продолжаю выступать. Я задаю всей этой аудитории вопросы. Я не прошу для них ответов для меня, вслух. Этот ответ должен каждый дать сам себе. А для чего вы взяли детей под опеку? Какой мотив стоял у вас лейтмотивом? Действительно помочь ребенку, дать ему семью, дать ему то тепло, которое в семье — не от материальной базы зависимое, нет, а вот то тепло, внимание, тебе предназначенное только внимание, вопрос только тебе адресованный, забота только для тебя — это то как раз, что не хватает подчас детям больших детских домов. В нашем детском доме хватает, слава Богу, по милости Божией, — опять добавлю. Какой мотив был у вас? Взяли ли вы ребенка, чтобы доказать окружающим: вот, у меня тоже есть ребенок. Какой мотив был у вас? Материальное положение в маленьких городах, поселках, конечно, оно трудное. Взяли вы для того, чтобы свое материальное предложение поправить? Какой мотив был у вас? Насолить тому, кто вас бросил, кто вас обидел, потому что вы сами не имеете возможности иметь ребенка? И вы сказали: я возьму, я воспитаю, у меня будет ребенок. Какой мотив был у вас? Послужить ребенку, а не себе — у кого был такой мотив? У кого был мотив послужить ребенку, которого взяли, со всем тем багажом, который он принесет? А багажи, поверьте мне, далеко не лучшие, далеко не простые, но Божие-то начало есть в каждом. Так вот кто взял, опираясь на это желание, на это желание, на это хотение: я хочу послужить вот этой неокрепшей душе, послужить всем тем, чем могу, чем смогу — искренне, просто — вот ведь вопрос хотения или нехотения. Поэтому, когда в основе нашего желания лежит слово «служение» — да, это благое желание. Вчера у меня на консультации была взрослая достаточно девушка, и когда мы с ней стали разговаривать, я говорю: а чем вы занимаетесь? Она называет какие-то суперкурсы, которые связаны с аудиовизуальными составлениями ландшафтов и так далее и тому подобное, то есть подготовка каких-то планов ландшафтов, какие-то разработки. Я говорю: а цель какая-то хорошая, в общем-то, какое хорошее занятие. Я-то со своей позиции: послужить людям, доставить действительно радость. Потому что не всякий может увидеть это в целостности и так далее, фрагментарно. И я говорю: а с какой вы целью? — Ну чтобы иметь большую стартовую площадку для зарабатывания денег. Ну что же, это тоже неплохо. Стартовая площадка для зарабатывания денег тоже нужна, почему нет, ну почему нет? И материальная позиция нужна и так далее. «А для чего их много, этих денег?» Пауза большая... «Для меня». Вот как раз тот самый маленький случай, который я сказала о маленьком мальчишке, который только поступил в наш детский дом. Мальчишка прекрасно говорит, прекрасно, вот словарный запас — только позавидовать можно, это действительно просто неординарный словарный запас. И когда я прошу там: чего ты боишься? Он мне начал рисовать. Я говорю: если проще нарисовать — нарисуй. А потом я говорю: а что ты очень хочешь? Что же он хочет, я сказала. Он нарисовал большую конфету и написал: «Слат-кой жиз-ни». Я говорю: сладкой жизни... Да, я хочу много конфет, много денег, — он деньги тоже нарисовал, купюру в тысячу рублей — я хочу этого. А скажи, пожалуйста, это для тебя или ты хочешь для мамы? Которая осталась, мама дала ему багаж, хороший мама дала багаж. Там свои сложности, своя трагедия и так далее. Но мамы здесь не было, в его жизни. Я не стала говорить о мальчиках, которых он еще не знает. Мама, которая была. Нет, у него этих мыслей нет. Его-то можно понять — у него нет еще этих мыслей, он не вырос до этого или не снизошел до этого. А вот у этой 18-летней девушки — с ней рядом сидит мама. А у нее даже мысли не мелькнуло сказать: да для мамы, пускай чтобы я могла помочь маме — а ей, видимо, непросто и так далее. Чтобы я могла ей послужить. Вот такое желание или такое хотение — вы поняли, о чем я сказала? — очень важно, на что оно направлено.
К. Мацан
— Татьяна Владимировна Воробьева, детский психолог высшей категории, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».
А. Леонтьева
— А, Татьяна, я вот хотела вернуть немножко разговор к теме любви и созависимости. На одной из наших передач вы сказали очень непопулярную вещь — я хотела бы, наверное, растолковать для себя, — вы сказали, что какая-то ваша коллега, вы ее похвалили за то, что она несла на себе подвиг...
Т. Воробьева
— Да, пьющего мужа.
А. Леонтьева
— Да, быть женой пьющего мужа. Но вообще если ты скажешь, что это подвиг кому-то, да, то скорее всего тебе скажут: ну какой же это подвиг, почему ты должна испортить свою жизнь из-за того, что он пьет?
Т. Воробьева
— Ради алкоголика, да, казалось бы.
А. Леонтьева
— Вот поясните, что, вот почему вы так, как какую-то крамольную вещь, можно сказать, сказали?
Т. Воробьева
— Я не сказала крамольную вещь, нет. Я сказала вещь, которая мне глубоко понятна. Понятна, потому что каждому из нас — я сейчас боюсь говорить опять большие слова, — дано нести какие-то испытания. Вот они есть у каждого из нас в жизни, хотим мы не хотим: у кого-то семья, у кого-то пьющий муж, у кого-то больной тяжело ребенок и так далее. Ведь алкоголизм — это болезнь, это прежде всего болезнь и не что иное. Болен человек. А как можно бросить больного? Как можно бросить? Его можно не любить, можно злиться, желать... Господи, чего только не желать. Приходить и каяться и так далее и тому подобное. Но это больной человек. Разве вам станет легче от того, что, оставив этого больного человека, который дальше пойдет либо в пропасть, будет еще больше пить, либо где вино, там и блуд, либо начнет просто блудить и окончательно действительно погибнет — то есть нет там перспектив, что он вылезет без вас. Ваша рука, ваше терпение, его отношение — ведь ему подчас, когда он трезвеет, становится безмерно и неловко, и он слова дает, что больше не повторится и так далее. То есть попытка-то души вырваться из болезни есть, и этой попыткой, мотивацией этой попытки являетесь вы — единственный человек, который терпит всю эту тяжесть невероятную, но терпит, но несет, но не жалуется: мой муж алкаш, вот достал так... Нет. Опять вот, консультации — это, конечно, ракурс наших проблем сегодняшних бесконечных. Вчера на консультацию пришла молодая женщина, она приехала из-за города и так далее — молодая, сильная, красивая. И в своей, так сказать, беде она пытается мне рассказать о той беде, которую она сегодня проживает и переживает. И в этом рассказе вдруг звучат такие слова, которые меня немножко внутренне заставили содрогнуться. Ну психолог не имеет права на содрогание и так далее, он имеет право только слушать, слышать и потом уже, так сказать, резюмировать и помогать, помогать, помогать. Больше ничего другого, ни на что другое он права не имеет, тогда он перестал быть психологом. О чем же она поведала? У нее был первый муж, достаточно успешный, но вот бизнес его крупный обвалился, а самое страшное — у него образовались определенные опухоли, причем злокачественные опухоли — в области мозга, в области глаз, ну коль мозг, то и глаза. И она так и говорит, как она говорит: и я его бросаю, я от него ухожу. А у нее сын от первого брака, но она от него уходит. Она находит второго человека. И вот она ждет от него ребенка, и он ее предает. Он не хочет иметь ребенка, он бросает ее, как она говорит, в беременности, а потом и по рождении ребенка, он бросает. А с мужем с тем происходит чудо: он — брошенный, растоптанный — находит женщину, которая будет за ним ходить, ухаживать, которая отведет его ото всех тех немощей, которые обрушились в горе — потому что в горе он стал, видимо, выпивать, все это было. И она его подняла, она сделала все, чтобы его прооперировать. Бизнес его вернулся. С возвратом бизнеса он подал на суд, чтобы вернуть своего ребенка, и ребенок уходит к отцу. И вот пришла эта молодая девушка, и она меня вот спрашивает: вот за что мне так? Я не имею права обличать, уличать — нет, мы не знаем ее чувств, мы не знаем, что она проживала — это принадлежит ей и Богу. Поэтому, но здесь — мы предаем и нас предают. Ну по-другому не бывает, к сожалению. Ей сейчас больно, маленький ребенок на руках — ребенок бесконечно кричит, он не может успокоиться никак, она ее любит, — то есть все и бедность. Но вот появляется и третий мужчина в ее жизни, который помогает ей. Она уехала из Москвы, купила там домик в деревне. И он, она подчеркивает, что у него там есть ну такая физическая немощь, но он ей помогает, он ей дает деньги. Он женат и у него есть дети. И как мне быть? — задается вопрос. Как же ей быть? Мотив только один может быть: уже служи одному ребенку своему. Не отбирай у той семьи. Даже того, кто тебя полюбил сейчас — не отбирай. Ты уже отобрала: у сына — себя, у дочери — отца. А сейчас ведь опять может быть «хочу». Ведь она приехала этот вопрос мне задать. Она говорила, говорила про свои несчастья, страдания — как трудно, как бедно, как тяжело. И вот это третий вопрос: а мы ничему не научились, у нас опять «хочу». «Хочу» впереди. Опять не служение, не желание во имя, а опять «хочу» — во имя себя, любимой. Не осуждаю, не обсуждаю, ни в коей мере — это ее боль, и боль страшная, и страдания страшные. И сказать — это может сказать только тот, кто является священником или... А психолог должен говорить только одно: да, вы должны растить свою дочь. Больше никаких слов и рекомендаций быть не может.
К. Мацан
— Я вас слушаю и понимаю, неслучайно и Аня в вопросе заметила, что позиция, которую в этом смысле вы излагаете, очень непопулярна.
А. Леонтьева
— Конечно.
К. Мацан
— Я вот даже, может быть, уже не в первый раз за программу мог бы еще это в дальнейшем проблематизировать, что мне кажется, что она непопулярна даже у верующих.
Т. Воробьева
— Конечно.
К. Мацан
— То есть то, что человек исповедует себя православным, верующим, ходит в церковь, приступает к таинствам — ну я просто это вижу и по себе: что много лет ты живешь церковной, жизнью, но в какой-то момент на испытании — даже минимальном, минимальной трудности — ты все равно как будто бы включаешь логику обычного здравого смысла секулярного мира: но я же хочу, мы же не должны от мира закрыться, ну мы же здравомыслящие люди, да, все понятно. мы знаем слова про... про все что угодно, но и зарабатывать надо, и это надо, и у меня же есть свои желания, свои таланты — то есть то что я уже сказал. Вы встречаете людей, которые так живут, вот как вы говорите, которые вас слышат, которые способны услышать слова, даже наши сейчас, например, в рамках программы? И сказать, что я с понедельника, с сегодняшнего дня меняю оптику и начинаю служить, забываю про свои «хочу» и так далее.
Т. Воробьева
— Ведь понимаете, я скажу словами преподобного Серафима Саровского, которого очень люблю, вот не просто люблю, а очень люблю: а благодать — это не груша, ее враз не скушаешь. И не попав, не споткнувшись и так далее, вы не познаете, иду я мерою, которой мне Господь заповедал, или не иду. И отступите, и предадите, и в грязь упадете — все это будет в нашей жизни. А важно только хотеть зависеть от воли Божией. Вот это желание, оно должно остаться вот как столп вашей воли. Помните, мы как-то говорили, не знаю, простите, может быть, и не говорили, это просто уже, что такое душа? Душа начинается... Это не мое учение, это учение святых отцов, сразу говорю. А я, когда меня спрашивают, что читать, я всегда говорю: читайте Евангелие, Апостол, святых отцов — вот там все прописано, там вся психология, особенно коррекционная, она там вся. Вот вся коррекционная психология. Душа состоит как бы из трех ступеней, условно так назовем, но эти ступени четко иерархически выстроены. Не поднявшись на первую, нельзя перейти на вторую. Не поднявшись на вторую, нельзя перейти к высоте человеческой личности, человеческой сущности, человеческого эго, то что называется чувство, разум и воля. Человек рождается с чувствами. Сначала это биологические чувства — дистантные чувства, анализаторы, правда, — которые постепенно узнают голос мамочки, начинают улыбаться, а потом мы, в ответ нам улыбаются — вот это все чувства. Первые социальные, да, чувства, вот они в два месяца уже у малыша появляются, и мы их ждем. Более того, а в три месяца у ребенка должен комплекс оживления быть — на ваше присутствие, на ваш голос — руки-ноги ходуном и так далее. И это является физиологической зрелостью ребенка. Если ее нет, это уже — nota bene! — страшно, страшно, мы куда-то с вами падаем. Так вот чувства, ведь они не только биологические и физиологические — хотеть, правда, — они есть еще душевные чувства, то о чем вы говорите, человек должен что-то хотеть: хотеть купить какую-то себе кофточку. Ну а почему нет? Если ты в присутственном месте, ты должен как-то выглядеть прилично и так далее. И тогда, но ты же не купишь себе балахон, ты пойдешь, поищешь по размеру, по цвету, по средствам — то есть поставишь тысячу условий, которые должно выполнить — это все нормально, чувства опосредованы социумом, в котором мы живем, в котором мы действуем и так далее и тому подобное. Душевные чувства. И первым душевным чувством является любовь к мамочке, любовь к дому, любовь к отцу, любовь к животным — и мы это формируем, мы это воспитываем. Мы хотим — а что же мы хотим? А мы хотим пробудить в детях наших самое главное чувство, которое должно присутствовать у человека — без громких слов, без помпезности — сочувствие, сопереживание, содействие. Вот эти чувства, оказывается, душевные чувства — душевные, но они-то начинают формировать важнейшие чувства, которые мы все с вами ждем: чтобы увидели, какие уставшие руки, чтобы видели, что ты устал, чтобы почувствовали, что у тебя что-то грустное, чтобы захотели задать хотя бы вопрос. А еще, главное, и послужить тебе — вот, значит, мы уже воспитываем в человеке человека Божиего, который в состоянии видеть, слышать, понимать. И себя, свои «хочу» убрать на второй план, а послужить тебе. Как вот вчера у меня тоже, вчера был день бездонный. Уже в девять часов я встречаюсь с юношей, и он задает мне вопросы и так далее, да. Там у него, как у юношей бывает часто, первая любовь и трагедия, и все понятно. А я его знаю с момента рождения, этого юношу, и потому не могу не ответить на вопросы. И я ему говорю: а какой ты хочешь видеть свою будущую вот половинку, какой она должна быть? Ну я бы хотел, чтобы она меня любила, вот как та девушка, которая его оставила. Да зачем? Зачем чужое платье на себя надевать? У тебя должен быть твой образ, твое видение, твое желание. Да, какое? — А я не знаю. — А я тебе скажу. Вот если хочешь, я тебе дам шпаргалку: она должна быть доброй. — Всего-то? — Нет, это не всего. Добрый человек, он внимательный, чуткий. Потому что внимание определяет чуткость. Только чуткий человек и может быть внимательным. И это увидит, это увидит — и как вошел, и как сказал, и какие глаза, и какие руки. Чуткость рождает заботу: я вижу, что тебе плохо. Забота рождает жертвенность: я откажусь, я не пойду, если ты хочешь, чтобы я побыла рядом — я побуду. А вот это все в знаменателе — это и есть любовь. Это и есть любовь, только она вот так прорастает, и ты ее так узнаешь. Не надо какие-то тесты психологические закручивать — ни Айзенка, ни Векслера, ни Кречмера — не надо. Простое, видимое, ясное. Она позаботилась о тебе и спросила: ты ведь с работы, может быть, ты голоден? Он позаботилась и спросила: ты знаешь, ты подумал о родителях? Ты маме купил что-то? У тебя зарплата была. Господи, вот кого бы искать тебе.
К. Мацан
— Давайте вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Владимировна Воробьева, детский психолог, психолог высшей категории. У микрофонов Анна Леонтьева, я Константин Мацан. Не переключайтесь.
А. Леонтьева
— Сегодня мы говорим о семье. Я, Анна Леонтьева, и мой коллега Константин Мацан, говорим с Татьяной Владимировной Воробьевой, детским психологом высшей категории. И говорим о такой сложной вещи как любовь и созависимость. Я вот, Татьяна, из того, что вы говорите, вспомнила: у меня была, ну у нас в гостях были люди, значит, семья — ну мы говорим сейчас про пьющих мужей, а я думаю, что эта тема для многих очень...
Т. Воробьева
— Да, она очень актуальна, к сожалению.
А. Леонтьева
— Да, очень актуальна, и это очень большая польза. И вот в этой передаче был человек, который вот был болен, да, и после этого, после своего выздоровления он ну создал вот такой вот пансионат, где люди выздоравливают от созависимостей, как то: наркомания, алкоголизм. И он сказал такую вещь, что вот эта созависимость, имеется в виду алкогольная, да, не бывает без контролирующего какого-то человека. Из того, что вы говорите, мне тоже вдруг, я начинаю понимать, что если человек там, например, жена...
Т. Воробьева
— Ну есть контролирующий человек.
А. Леонтьева
— Контролировать своего мужа, условно, или жену, и он или она хотят изменить, да, этого человека, то есть вот это вот желание изменить, получается, оно такое пагубное, да?
Т. Воробьева
— Изменить человека — это вообще не во власти человека. Изменить человека может только вот, знаете... Знают, именно знать — это значит прожить, прочувствовать, видеть, слышать, обонять — это есть знать. Не рассуждать просто умозрительно — не видя, не зная, не прочувствовав, не прожив. Поэтому я знаю только одно, твердо знаю: «Ослаби, остави прости...» — эти слова мы каждый день говорим в молитве, каждый день. Это слова из вечерней молитвы, из правила вечерней молитвы. Так вот в них действительно поставлена своего рода последовательность: ослабить этот недуг. Ослабить недуг — я прошу ослабить недуг близкого мне человека, больного человека. И мы видим, что на какое-то время вдруг человек становится чуть-чуть поспокойнее. Оставить — это уже время достаточно более длительное, в медицине скажут: ремиссия. Прости — человек уже больше к этому не возвращается. Не то что он уже там не выпьет вина там или еще что-то, он не возвращается к этому опойству. Потому что в самом вине греха нет, грех в опойстве, грех в потере меры. И вот поэтому, когда жена берет на себя желание изменить, исправить — она становит созависимой от своего мужа. И я могу сказать, чувства ее столь разные, столь негативные, столь подчас падающие вниз — то от надежды, то просто вот в пропасть и так далее, летящие. Поэтому изменить нам — очень трудно. Неслучайно для того, чтобы понять, что ты болен, надо понять, что ты болен. И пока ты это не понял, изменить невозможно подчас. А почему об этом я говорю, казалось бы, ну что же, сами себе противоречите. Нет, не противоречу. Потому что жизнь с больным человеком, она трудна. Она эмоционально обеднена, она эмоционально истощима. Но это в том случае, когда у тебя нет веры. В этом случае это пытка и мука. Если у тебя есть вера, ты понесешь. И ты увидишь, как не может Господь не услышать твой писк, твой стук, твой стон — не может не услышать. Но все должно дойти до своей полноты. Мы мало об этом знаем. Мы мало в это верим. Мы хотим: вот я помолилась — и чтобы завтра он стоял, как огурчик. Не бывает такого. Надо пройти тот путь, то упорство, в котором рождается и укрепляется твоя вера, надежда, а самое главное, действительно знание, что не может быть такого, что тебя не услышат. Обязательно услышат. Как Господь остановит — пойдет ли, это будет «12 шагов», будет ли это какая-то лечебница, будет ли это друг, будет ли это рождение ребенка — мы не знаем, что будет послано Богом как ведущим инструментом по лечению болящего человека. «Ум и руки врачующих благослови, да послужат орудием всемощного врача Христа Спаса нашего», — часть молитвы образу Богородицы «Всецарицы». Поэтому как мы подходим к этой проблеме, становимся мы созависимыми: пришел, гад, пьяный! — у меня все трясется, видеть не хочу! Какая злоба подымается. А вот если мы вспомним простые слова евангельские, там сказано: потому не дается, что молитесь зло. Совершенно верно. Однажды у Порфирия Кавсокаливита я прочитала такие наставления, которые, поверьте, я не сразу поняла, я возвращалась к ним ну в течение достаточно длительного времени. И потом я поняла. Он сказал простые слова: когда вы молитесь — об обидчике, о болящем, о том, кто создает такие трудности с вами общежития — молитесь за себя. Я не могла понять, что это значит: молиться за себя? А потом поняла: молиться за себя — что это мне дай силы, это мне дай любовь, чтобы я молилась за этого алкаша, а я молилась действительно за себя. Потому что в молитве я проявлена. Вот тогда слова евангельские стали совершенно очевидны: вот в чем наша злость — мы молимся, а внутри нас все равно звучит мотивчик, как червячок: ну исправь же ты его, ну исправь же ты его, больше не могу! — а слова какие: сил нет у меня, да? А сил Господь дает обязательно ровно столько, сколько вы понесете. Свыше сил нет ничего, свыше сил не дается. В лесу в этом году я пошла за ягодами, и мою любимую собаку посадила в машину, мы поехали. Казалось бы, вот черничник, а места хорошо знаю. Бросаю машину где-то в полутора километрах, и иду за ягодами, собираю ягоды. И вдруг моя любимая собака фокстерьер Окси Джи линяет куда-то. Ну я думаю: я все здесь знаю, ничего, не заблужусь. Но кустик за кустик, ягодку за ягодкой — и я поняла, встала вертикально, и понимаю: солнца нет, собаки нет, и где я нахожусь, ориентира нет. А леса у нас, вы понимаете сами, дремучие — это леса муромские, владимирские, богатые леса. Направо пойдешь — не туда придешь, налево — тоже не туда. Ну куда же идти? И я начала молиться. И вы знаете, я так ясно почувствовала, что я слышна, что я слышна, что мои молитвы принимают. Но я-то жду, что сейчас придет собака Окся, которая прекрасный поводырь, я жду, что она придет, сейчас вот появится из-за куста. Я жду, что она придет, но она не приходит. А помысел приходит: ну поверни голову вправо, поверни, смотри. Смотрю — что такое, вот, да, кажется, там тоже были какие-то кустики, пойду-ка я к ним. А все продолжаю кричать: «Окси, ко мне!» Только лес эхом отвечает. Вдруг где-то там, далеко, слышу голос, и собака лает. Я кричу: «Скажите, около вас не фокстерьер? — Нет, около меня черная собака, — ответил. — А ваша собака в полутора километрах сторожит вашу недвижимость». Ну вот о чем я хотела сказать? Что мы все время ждем своего решения. Своего решения. А ведь решение было дано правильное: посмотри. Я посмотрела, и я узнала то место, где начинается эта тропа. И я вышла. Но я наломала березовых веник, чтобы Оксю хлестануть. Она поняла все, быстренько нырнула под машину, и не удалось ее вразумить и так далее и тому подобное. Вот в этом вся беда: мы все время ждем и диктуем. Мы не умеем ждать не своего, а Божиего. Вот в этом вся разница. Мы не умеем уповать. Да, можно положить больного в клинику, где его, может быть, и вылечат. Но это вылечивание без его воли, без его желания, без его стремления, оно будет иметь очень маленький диапазон временной. Ну ремиссия будет до первого друга, до первой возможности — он будет держаться, мучиться, но ведь это мучение закончится очень быстро. А ведь важно только одно сказать: Ты меня держи. Один человек, который был одержим этим недугом и страдал от него, и работу потерял, и все потерял. И вот он приходит к батюшке и говорит: батюшка, давайте, такой есть чин отречения, и у него даже сроки ставятся. Я отрекусь вот от вина, я зарекаюсь пить вино. Да, это очень серьезно, это действительно очень серьезно, когда над ним читается молитва особенная, и это не кодирование. Кодирование — это, запомните, — психоэмоциональная процедура, не более. А здесь ты должен свою волю вот подчинить — ты даешь слово Богу. И когда он сказал: вот батюшка, ну хотя бы на два года. А батюшка в ответ говорит: нет, давай-ка на три месяца сначала. Вот, видите, малыми шажками, но большой верой.
К. Мацан
— Татьяна Владимировна Воробьева, детский психолог высшей категории, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Я как-то с упорством, достойным, может быть, лучшего применения, но все-таки буду свою линию дальше гнуть. Вот в каком смысле. Мучаясь вопросом о том, а насколько исполнимо то, что вы говорите, скольких сил это требует и как на практике вот так жить и так мыслить, как вы предлагаете, я вот на что обращаю внимание. На наш вопрос отвечая, вы переводите разговор вполне осознанно в плоскость, ну скажем так, духовной жизни — вы говорите о молитвах, вы говорите о тех истинах, которые можно почерпнуть в церковном Предании. Значит ли это, что без, собственно говоря, церковной духовной жизни вот те проблемы, о которых мы говорим, не решаются? И значит ли это, что человек, который не является церковным, не может вот выхода найти? И это, скажем так, первый вопрос. А второй вопрос — это связано, получается, с темой, о которой мы часто говорим: когда в церковь, когда к психологу? И может ли так быть, что человек сталкивается с проблемой — я сейчас не про пьющих мужей, а про любую проблему своих хотений, своей неудовлетворенностью жизнью, — там друг, например, или близкий. И, с одной стороны, в такой ситуации хочется сказать: ну друг, брат, разберись, начни с духовной жизни со своей, вот, может быть, здесь начать искать. Так думается. Но тут же ожидаешь ответ: да нет, ну что ты мне задвигаешь тут про Бога сейчас опять? Надо идти к психологу, надо разбираться с простыми вещами. Вот что вы обо всем этом думаете?
Т. Воробьева
— Давайте по первому вопросу начнем. Да, человек воцерковленный или не воцерковленный — вот такая альтернатива, что если воцерковленный — то он вылезет, а невоцерковленный — не вылезет. Нет, это неправильное рассуждение. Он все равно Божий человек, и нет человека на этой земле не Божиего. Ну нет такого человека. А следовательно, каждому дано найти свои пути. Только бы задумался об этом. Только бы задумался об этом. Вот здесь хотение перестать мучить ближних, перестать гробить свое здоровье — даже с позиции здорового эгоцентризма. Хотя здорового эгоцентризма не существует, он больная вещь — это душевная олигофрения, душевное слабоумие. Но тем не менее хотя бы с позиции своего эгоизма: скажем, продлить свою жизнь, почему же нет? Он найдет свои мотивы. Мы, помните, начали говорить о душе, что душа состоит из чувств. А потом? Разумный ум, который объясняет, почему ты это проживаешь, для чего ты это проживаешь. Разумный ум — это не аспирантура, это не докторская диссертация — это простой разумный ум, который характеризуется совестью, стыдом и так далее. Вот понимаете, если разумный ум не включается: ну почему ты это делаешь? Вот к чему это ведет? Почему с тобой это происходит? То есть пока человек не отвечает на эти вопросы, вот здесь не стоит обязательности: он должен быть верующим. Ну, конечно, нет. Это как сегрегация: если неверующий — значит все, туда ему...
К. Мацан
— В сад.
Т. Воробьева
— Туда, да, ему и дорога. Нет, конечно, что вы. Ведь Господь всех сотворил, чтобы в разум истины прийти. Как придет он, когда придет — может быть, перед гробовой доской — мы не знаем, это его путь, это его жизнь, это его страдание, это его боль. Он будет идти своей болью, своим страданием. Важно, к чему он придет. Поняв свои чувства, поняв то, что он проживает, захотев однажды на них действительно посмотреть с позиции своего «я» — кто я? что я? — он принимает решения. Вот тут он принимает решения. Вот вершина человеческой личности — эмоционально-волевой контроль: чувства, разум, воля. В психологии — светская психология, академическая психология — это эмоционально-аффективная сфера, когнитивная сфера, эмоционально-волевой контроль. Но даже там это выстроено четко так, иерархически. Нельзя, получив чувства — а они часто являются именно двигателем всего того, что мы делаем — мотивации, не разобрав их: почему с мной это происходит, почему я опять нажрался, напился, почем я опять оскотинился, для чего мне это дано? Ну дано, наверное, для того чтобы ты разумом понял и сказал: зачем я это делаю? Может быть, да, инстинкт самосохранения заговорил в тебе. Разве здесь написано: ты должен идти в церковь? Нет, не написано. У него свой путь, он пойдет своим путем. Хорошо, чтобы он пришел, но он будет жить так, как он будет жить. И никого ты не возьмешь за руки и не приведешь в храм. Я просто говорю о том, рассуждая о себе, рассуждая о своем понимании, а не навязывая ни в коей мере теорию такого фетиша: вот надо — нет, это очень опасно. Потому что, возьмемся за руки друзья и шагнем все — нет. Вера — это не шагнем все. Это либо дано, либо придет, а либо не придет. Но это уже не наша воля, так сказать. Это ответ на первый вопрос: всякий человек творение Божие. Только благодаря Богу он появился на этот свет. Не было бы воли Божией, он бы на этом свете не был. А потому Господь будет стучаться к нему, будет стучаться к непонимающему человеку, но будет стучаться к нему и скорбями, и болезнями, и уходом жены, и прочее, и прочее. Даст ему прожить весь ад того, что он сам делает — ведь он сам это делает, он сам хочет, он сам выбирает. Вот поэтому дайте человеку, действительно, не познав, действительно очень трудно. Поэтому, познав, он будет выбирать решение. То решение, которое ляжет в основу либо гибели, либо спасения, либо изменения, либо веры — все может быть, мы не знаем, какими путями он придет к вере. Второй вопрос, Константин, пожалуйста, еще напомните мне, потому что мы ушли на первый.
К. Мацан
— Ну второй вытекающий из первого был, к той часто обсуждаемой теме: когда обращаться к психологу, когда, ну если угодно, к священнику и духовной жизни?
Т. Воробьева
— Я хочу сказать, помните, опять слова апостола Павла: с иудеем я был иудеем, с эллином я был эллином. Вот здесь с кем вы разговариваете: разговариваете с человеком мирским — значит, вы будет разговаривать с позиции светской психологии. Но законы-то ее не отменяются, правда. Вы помните, сказали: чувства, разум, воля. Поэтому вы начнете работать: помогать человеку увидеть свои чувства, понять, почему он их проживает, они ему дают жизнь или они его приводят к гибели. Какое чувство, например, страха? У вас он черный, у Анны фиолетовый, у меня оно, может быть, будет коричневым. У Врубеля, помните, было черно-фиолетовым и так далее. У каждого будет цвет. Но это ведь чувство — это что? А это энергии, эмоция, да, аффект — это энергетические позиции, значит, энергетические единицы измерения. Коль это энергия, то это вектор направленный. Если я не люблю Иванова, и он мне гадит, я прихожу к психологу и говорю: вы знаете, ненавижу Иванова! Вот он мне мешает! Ну так вот Иванов точно также испытываете это чувство к вам. И очень трудно ждать, что Иванов скажет, что я так люблю Петрову — нет, он не скажет. Он скажет: я также ее не люблю, эту Петрову. Итак, чувства, их окрашенность. Далее — их мобильность, их амплитуда, их векторная направленность — это все то, что не исчезает. Закон энергии мы знаем: она аккумулируется, она может сублимироваться, но она не исчезает. Вот поэтмоу либо над нами тучи черные, и в дом входишь, там невозможно находиться — что случилось в нашем доме, что у нас происходит, мы все это понимаем. Так вот, мы и начинаем, как светский психолог, помочь человеку разобраться в качестве его чувств. А самое главное, опять для светского человека, что ведь важно, мотив его: жить хочется, правда? И жить хорошо. А не жить и болеть и не хочется. Ну так вот и давайте мы решаем: черные чувства, они дают эту энергию, она созидающая или она разрушающая психосоматика — опять вспомнили, правда? Конечно, разрушающая. То есть вы хотите заболеть, вы сами от себя отбираете. Вот давайте мы с вами откроем дневничок и начнем: каждое утро, день и вечер — какие чувства превалировали утром, днем и вечером. А потом подведем итог: я сегодня прибавляла себе жизни или я ее точно убавляла. Вот для светского человека. То есть со светским человеком вы будет говорить как светский психолог обязательно. С православным человеком — вы будет православным человеком обязательно. А в основе, конечно, стоит ваше знание, умение, навыки и ваша убежденность. Без этого ничего не получится.
А. Леонтьева
— Я хочу сказать, что мы вот с Костей обсуждали как-то программу, вы упомянули программу «12 шагов», где первый шаг там перепоручить свою жизнь Богу...
Т. Воробьева
— Первый шаг.
А. Леонтьева
— И работать со своими зависимостями. А у меня сейчас есть такой юный собеседник, с которым мы все время дискутируем: есть Бог — нет Бога. И мы очень, у него очень смешные аргументы, но у меня теперь появился еще один аргумент. Я говорю: вот посмотри на бывших вот пьющих людей, вот они перепоручают свою жизнь Богу. И от них отказываются все врачи и психиатры, говорят: у вас такая вот степень этой болезни, что мы не можем вам помочь. А вот они — раз — и выздоравливают. Ну не раз, конечно, это я утрирую, но просто это такое, для меня это чудо какое-то Божие.
Т. Воробьева
— Ну я хочу сказать, о вере ведь не спорят. Это опять слова апостола Павла моего любимого. О вере не спорят. И в спорах не рождается истина. В спорах рождаются свары. Это надо понять. Почему это ответ также Константину на его вопрос. Никогда не спорьте о вере, этого не надо делать. Потому что, я еще раз подчеркиваю: к вере придет человек своим путем. Если должно прийти — он придет. Ну, не дай Бог, не придет. Но это опять принадлежность каждого человека, его душе, так сказать. Поэтому не надо спорить о вере, не надо. Я всегда говорю: о вере надо либо молчать, если не веруешь, либо достойно. А то это опасно. Это как светофор: красный свет зажегся — знаешь: не надо перебегать дорогу, а то вдруг машина выскочит, и жизнь твоя закончится. Вот так обо всем том, что не подлежит спорам ни в коей мере, ни аргументации. Вот такое: мы хотим переубедить там атеистов и прочее — но ведь это в том случае, если атеист мне задал вопрос. И всегда говорю: помните правило одно всегда — опять не мое правило, опять слова, сказанные апостолом Павлом: только на поставленный вопрос есть ответ. Нет вопроса — нет ответа. Спросили — я верующий человек. Почему? Можете привести примеры, как пришли, почему и так далее. А убеждать — нет. У каждого свой путь. И это не инертность.
А. Леонтьева
— Я это записала.
К. Мацан
— Помните, у Высоцкого, кажется: а мы все ищем правильный ответ и не находим нужного вопроса.
Т. Воробьева
— Как хорошо.
А. Леонтьева
— Вот будем в наших программах множить вопросы, в лучшем смысле этого слова. Те вопросы, на которые мы можем поразмышлять в студии, те вопросы, на которые наши радиослушатели могут уже после наших бесед в эфире поразмышлять сами, а ради этого мы и эти беседы записываем. Спасибо огромное за эту сегодняшнюю беседу. Татьяна Владимировна Воробьева не в первый и не в последний раз, Бог даст, по милости Божией, как мы сегодня говорим, в нашей программе не первый раз. В нашей студи «Светлого вечера» также были с вами у микрофонов Анна Леонтьева, я Константин Мацан. Спасибо. До свидания и до новых встреч.
Т. Воробьева
— А я благодарю вас за прекрасные вопросы. За емкие и очень важные и актуальные вопросы, с которыми мы каждый день практически сталкиваемся. Прекрасные вопросы. Благодарю вас.
А. Леонтьева
— Спасибо. Я надеюсь, что мы продолжим. До свидания.
Т. Воробьева
— До свидания.