«Священник Павел Флоренский». Аркадий Малер

У нас в студии был старший преподаватель Государственного академического университета гуманитарных наук Аркадий Малер.

Разговор шел о знаменитом философе, ученом 20-го века — священнике Павле Флоренском — о его судьбе, а также о размышлениях о Церкви, религиозном опыте и об иконе как «окне в другой мир».

Этой программой мы продолжаем цикл бесед о русских религиозных мыслителях 20-го века.

Первая беседа с деканом философского факультета МГУ Алексеем Козыревым была посвящена священнику Сергию Булгакову.

Ведущий: Константин Мацан

---

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. Этой беседой мы продолжаем цикл программ, которые на этой неделе у нас в «Светлом вечере» в часе с 8 до 9-ти выходят, где мы, напомню, говорим о главных именах в русской религиозной философии 20-го века. Сегодня объект нашего интереса отец Павел Флоренский. Проводником в мир его мыслей, жизни для нас станет Аркадий Маркович Малер, старший преподаватель философского факультета государственного академического университета гуманитарных наук, член Синодальной библейско-богословской комиссии и глава интеллектуального клуба «Катехон». Добрый вечер.

Аркадий Малер

— Добрый вечер.

Константин Мацан

— Не в первый раз вы у нас в «Светлом вечере».

Аркадий Малер

— Да.

Константин Мацан

— И не в первый раз мы с вами обращаемся к таким философско-богословским темам. Сегодня отец Павел Флоренский, имя, безусловно, известное.

Аркадий Малер

— Да, конечно.

Константин Мацан

— С другой стороны, вспоминается сразу высказывание Честертона, что классик это тот, кого хвалят не читая. Поэтому можно хорошо имя знать, слышать много раз, но быть незнакомым с основными идеями. Сегодня мы постараемся об этом поговорить, о жизни и о трудах отца Павла Флоренского. Я знаю, что для вас он в какой-то момент жизни сыграл не последнюю роль в вашем духовно-интеллектуальном пути. Как это было?

Аркадий Малер

— Достаточно сказать, что само явление русской религиозной философии для меня было одним из проводников в православное христианство, может быть, главным проводником. Когда я, будучи еще подростком, начал читать все это созвездие наших великих имен, то определяющую центральную роль для меня сыграл именно Флоренский в своей работе «Иконостас». Я помню, что когда я ее прочел, я понял, что вот, для меня тогда, по крайней мере, это была главная богословская работа, открывшая мне не только религиозную философию, богословие православное, но и мир русской православной культуры в ее наиболее высоких проявлениях, по крайней мере, интеллектуальных. Кроме того, вообще Флоренский — это фигура, как я часто говорю, чрезвычайно обаятельная. Это человек универсально образованный, невероятно разносторонний, трагической судьбы, создавший целую вселенную очень сложной противоречивой мысли. Поэтому когда мы говорим об этом имени, о Флоренском, то каждый раз приходится в эту вселенную погружаться и понимать, что там с чем связано, какая там внутренняя логика, иногда очень не очевидная. Опять же, независимо от того, как будет оцениваться Флоренский в будущем, в любом случае, это очень крупная, очень сложная, яркая, цветастая фигура на нашем небосклоне русской мысли, вообще русской культуры.

Константин Мацан

— Раз вы упомянули работу «Иконостас», давайте про нее чуть-чуть поговорим. Что в ней, с вашей точки зрения, открывает мир православия, какова ее главная/не главная мысль, но то, что вас в ней больше всего тогда поразило?

Аркадий Малер

— Я думаю, что прежде всего нужно напомнить о контексте, потому что в этот момент отец Павел Флоренский — это человек с двумя высшими образованиями, как бы сейчас сказали, он окончил физико-математическое отделение Московского университета, он был профессиональным математиком, блестяще разбирался в естествознании. Вместе с этим он окончил Московскую духовную академию, стал священником, написал уже не одну богословскую работу, и случилась революция. Когда его преподавание прекратилось, пришлось читать лекции на квартирах. Вместе с этим, поскольку он в это время жил и служил в Троице-Сергиевой лавре, в одном из храмов лавры, при лавре, если говорить более точно, то он понял, что сейчас будет разрушение Церкви и будет разрушение лавры. Он лично решил ее спасти. Он устроился работать сотрудником комиссии, которая занималась вопросами ревизии архитектурного церковного наследия, очень много сделал на этом поприще, потому что читал лекции как искусствоведам, так и людям иногда случайным, коммунистам, большевикам, о том, каково общее значение православной архитектуры, православной иконописи. Нужно было людей заинтересовать и заинтриговать, и сам он на этом поприще очень серьезно продвинулся, очень много спас. Есть даже целая легенда о том, что он в буквальном смысле слова, напрямую спас главу преподобного Сергия Радонежского. Эта легенда пока подтверждается исторически.

Константин Мацан

— Спрятав ее в горшке.

Аркадий Малер

— Это отдельная детективная история, что он ее спрятал, подменил голову Сергия Радонежского головой князя Трубецкого, который был тогда похоронен в лавре. «Иконостас» — это одна из работ, которая написана в большом цикле его богословского и культурологического курса, посвященного вообще философии культа, и сконцентрирована на теме иконы, что такое икона. Чем эта работа важна? Тогда Россия открыла свою икону. Сейчас это звучит совершенно неожиданно, как это открыла икону? Икона была на Руси всегда с момента Крещения. Икона была всегда, но богословия иконы, тем более философии иконы не было. Почему? Потому что та икона, которая была в Древней Руси, вплоть до 19-го века, была закрыта, как правило, окладами, ее было не всегда видно. А в начале 20-го века, когда на волне неоромантического интереса к средневековью, к прошлому, в том числе к мистике, в том числе к оккультизму, во всей Европе стали интересоваться религиозным искусством, в том числе, в России. Вполне себе светские искусствоведы, меценаты, какие-то просто богатые люди, купцы стали скупать иконы, выставлять иконы. И оказалось, что это колоссальная красота, это мир красочного, сложного, очень глубокого искусства. Достаточно вспомнить, что такой французский художник, как Андрей Матисс, восторгался русской иконой, он сказал, что это открытие в истории цивилизации как таковой. Тогда же, мы знаем, появляются великие работы Евгения Трубецкого, посвященные философии иконы.

Константин Мацан

— «Умозрение в красках».

Аркадий Малер

— «Умозрение в красках», «Россия в ее иконе».

Константин Мацан

— Я на секунду вас прерву. Три недели назад, когда у нас был цикл программ по русской религиозной философии 19-го века, мы с отцом Георгием Белькиндом говорили про братьев Трубецких и про Евгения Николаевича Трубецкого и, конечно, упоминали его три очерка о русской иконе и первый из них, самый знаменитый, «Умозрение в красках». Поэтому я наших слушателей просто адресую к сайту radiovera.ru, где эту программу можно найти.

Аркадий Малер

— Совершенно верно. Сейчас важно подчеркнуть, что для меня лично, может быть, для моего поколения, для нас это некая данность, что была великая русская икона, русская иконопись и было великое русское богословие и философия иконы. А вообще это богословие возникло фактически в 20-м веке. Мы сейчас о русской иконе больше знаем, чем знали средневековые православные верующие. Флоренский делает следующий шаг, он пишет не просто работу о том, насколько значима икона для христианства, для православия, для России. Он пишет большой философско-богословский трактат с очень сложными экскурсами в археологию, в историю искусства, в мифологию разных народов, где показывает, что православное христианство не просто выступило таким мировоззренческим содержанием, которое вошло в готовые культурные античные формы, а христианство со временем само принесло новые формы. Этими новыми формами стала русская иконопись с ее обратной перспективой, с ее специфическим изображением святых, с ее светотенью, с ее красками. Это уже не только содержание, это еще и новая специфическая форма, которая случилась именно в России, именно Россия это открыла миру. И там он показывает, что оказывается, обратная перспектива это не следствие того, что люди эпохи средневековья не знали, как рисовать, как изображать святых, что это некое наивное, примитивное искусство, как многие думали. Это сознательная позиция, связанная с тем, что именно так человеку наиболее адекватно, наиболее удобно воспринимать горний мир. То, что называется мир анагоги, когда мы восходим к Богу, восходим к ангелам, восходим к Царствию Божию, созерцая икону. Мы не просто смотрим на картинку, изображающую какой-то сюжет, а мы через эту картинку восходим. Как это сделать? Какая должна быть форма? Оказывается, обратная перспектива и светотени, которые мы видим в русских иконах, это следствие сознательной богословской работы. Флоренский, в том числе, пишет о том, что конечно, это следствие исихазма, это следствие особой аскетической традиции, которая была в православии, которая связана с учением о нетварных Божественных энергиях нашего отца Церкви Григория Паламы. А ведь здесь же нужно сказать, что до начала 20-го века в нашей Церкви Паламу практически не знали.

Константин Мацан

— Да?

Аркадий Малер

— Да. Это имя, к сожалению, было забыто. Был праздник Григория Паламы, второе воскресенье Великого поста, какие-то были архивы, какое-то было имя, о котором не было никаких вообще представлений. Достаточно вспомнить, что в знаменитом двухтомнике «Православной догматики» Макария Булгакова паламизм не уминается, его там нет. Если говорить о том, где вообще его вспоминали, был такой, например, в 19-м веке профессор Московского университета, масон, Шварц, который читал лекции по оккультизму в Московском университете, и среди оккультных учений он, в том числе вспоминал, что в Восточной Церкви есть такой — исихазм, учение об энергиях.

Константин Мацан

— А кто вернул имя Паламы в церковный дискурс?

Аркадий Малер

— Имя Паламы вернули практически конкретные люди, их можно пересчитать по пальцам одной руки. И среди них отец Павел Флоренский. Может, больше, чем кто-нибудь. Те, кто был до него, это фигуры менее известные, а он говорил о Паламе, как о уже состоявшемся известном факте. И, между прочим, это важнейшее достижение русской религиозной философии. Русская религиозная философия с Церковью Православной Русской, как это ни удивительно, открыла ее собственное богословие в этом отношении.

Константин Мацан

— У нас сегодня в гостях философ Аркадий Малер. Мы говорим об отце Павле Флоренском. Важную вещь вы упомянули про обратную перспективу. Конечно, тяжело на радио говорить про иконопись и живопись, давайте просто на всякий случай напомним нашим слушателям, чем отличается обратная перспектива от прямой. В прямой реалистическая живопись, как бы объекты чем дальше, тем меньше, они сужаются в глубину картины. А обратная перспектива, грубо говоря, прошу прощения за такую примитивизацию — объекты как бы расширяются немножко вглубь картины.

Аркадий Малер

— Так и есть.

Константин Мацан

— И получается, что это такая точка зрения Бога, как если бы Бог смотрел на мир. С точки зрения Бога это прямая перспектива, а для нас она получается обратная.

Аркадий Малер

— Да. Или это попытка показать мир, как бы мы его увидели, если бы мы смотрели на мир сверху, а не снизу, то есть стали бы чистыми душами, которые воспринимают мир не в чисто материальном аспекте, но в духовно-материальном. Мы же не знаем, как это может быть, но это сознательная позиция. По этому поводу Флоренский написал не только «Иконостас». У него была отдельная работа «Обратная перспектива». Его работы об иконописи были напрямую связаны с его математическими и геометрическими штудиями. Например, была отдельная книга «Мнимости в геометрии», тоже посвященная этой теме. Кстати, впоследствии эту тематику развивали иные русские религиозные философы и даже ученые-физики. Например, мы можем вспомнить Бориса Раушенбаха, который был профессиональным инженером, физиком, который занимался ракетным строением, изучал космос. Открыв Флоренского, он понял, что, оказывается, это новый мир, новый аспект, новое измерение изучения, в том числе и физической реальности. Напоминаю, что Флоренский был человек универсально образованный. Он был еще и ученым-математиком, геометром он интересовался активно физикой, химией, биологией. Его даже при жизни называли русский Леонардо да Винчи. Хотя сам он очень не любил ренессанс, критиковал ренессанс за то, что это эпоха наступления секулярного, то есть обезбоженного, сознания, и скорей бы, согласился с тем, что его универсализм, это универсализм средневекового ученого, средневекового философа. Мы часто забываем, что крупнейшие фигуры средневековья, и западные схоласты и восточные богословы — это были люди так же универсально образованные, которые воспринимали мир как единство, стремились к универсальному синтезу всеобщего знания. И это как раз то, что характеризует именно Флоренского. Нельзя сказать, что именно он первый задал эту, если хотите, моду на идею универсального синтеза, универсального знания в русской философии. Нет, эта традиция началась раньше, по крайней мере, с Владимира Соловьева уже стало ясно, что если ты хочешь быть уважаемым русским религиозным философом, ты должен построить универсальный мировоззренческий синтез. И в случае Флоренского мы это видим, как он идею этого синтеза доводит до логического предела, потому что он строит глобальную теорию, в которой объединяются и философия, и богословие, и наука. То есть это некий богословско-философский научный синтез. И я бы обязательно добавил, что эстетически-художественный, что для Флоренского принципиально. Если мы сейчас спросим, не углубляясь в философские тонкости, что отличает Флоренского от того же Соловьева, то это, конечно, подчеркнутый эстетизм. Он был эстетом, он был заворожен красотой этого мира. Для него это было очень важно, и его в этом упрекали. В этом, конечно, можно увидеть явные отголоски романтизма, неоромантизма, и, собственно, отец Георгий Флоровский пишет о нем, что это чуть не главная жертва романтизма в русской философии. Но это так.

Константин Мацан

— У Флоровского была такая характеристика Флоренского, что-то типа «западный романтик, спасающийся на Востоке», как-то так Флоровский про него сказал.

Аркадий Малер

— Да. Он о нему довольно жестко прошелся. Кстати, также как и автор знаменитой (...) философии Зеньковский. И Зеньковский и Флоровский, с моей точки зрения, достаточно объективно оценили отца Павла Флоренского, но им было хорошо, потому что они жили внутри этого мира. А когда эти имена открывали наши люди во время перестройки, в 90-е годы, это было всё в новинку, не было ничего похожего.

Константин Мацан

— Вы сказали про красоту. Действительно, очень важная тема для Флоренского, При этом, когда мы в нашем обыденном языке говорим «красота», мы понимаем, что красота человека, красивый пейзаж. А у Флоренского же ставки завышены.

Аркадий Малер

— Да, конечно.

Константин Мацан

— Он в «Столпе утверждений истины» прямо пишет, что есть одна подлинная красота, это Святой Дух. Он — каким-то таинственным образом, как это понять, тоже непонятно — есть красота. И дальше только по отношению к Нему всё остальное становится красивым, обретает красоту. Земную красоту можно мыслить, по Флоренскому, только как отблеск Божественной, Небесной. И она таким образом возводит к Богу.

Аркадий Малер

— Здесь надо сказать уточнение, не просто Святой Дух, а Божественная Троица.

Константин Мацан

— Троица, конечно.

Аркадий Малер

— И Флоренский посвящает много страниц своих работ именно богословию Троицы, Троичности, что совершенно правильно, закономерно. Другой вопрос, что он иногда интерпретирует триадологию по-своему, со своих каких-то специфических точек зрения. Но это тоже важно, потому что многие весьма благочестивые православные люди в наше время Троицу не знают и забывают. Простой пример, приходишь в гости к православному человеку, три-четыре иконы Николая Угодника, пять икон Сергия Радонежского. А где Божественная Троица? А Ее нет. И я каждый раз напоминаю, что вообще наше богословие должно начинаться с учения о Троице.

Константин Мацан

— Надо каждый раз с собой просто икону Троицы в гости приносить и дарить.

Аркадий Малер

— Икона Троицы должна быть не где-то среди других икон на полочке за стеклом, она должна быть на видном месте, она должна быть выше всех икон. Флоренский, которого справедливо упрекают в существенных отступлениях в некоторых моментах от православной догматики, как ни странно вернул русскому богословию, русской философии акцент на Троицу, на триадологическое богословие. Да, вы правы, конечно, именно в Троице для него особое значение имел Святой Дух. У него много тем богословия Святого Духа, почему его и упрекали впоследствии: а где же Христос? Христос у тебя оттеняется Святым Духом. Но это было связано, в том числе, с тем, что действительно Святой Дух для многих православных и до сих пор — это связка между Отцом и Сыном. Меня вполне верующие люди, более воцерковленные, чем я сам, спрашивали: а что Святой Дух это тоже личность? Это тоже Бог? — Да, это личность. Это Бог. Это важно, и как ни странно, Флоренский это нам открывает.

Константин Мацан

— Пока от этой темы далеко не ушли, про красоту. Конечно, невозможно, говоря о Флоренском, не вспомнить знаменитейшее его доказательство бытия Бога, которое называют эстетическим.

Аркадий Малер

— Да. Совершенно верно.

Константин Мацан

— Есть «Троица» Рублева, следовательно, есть Бог. Как вы это понимаете?

Аркадий Малер

— Начнем с того, что я это не просто понимаю, для меня это вообще, лично для меня, субъективно это одна из самых главных идей всей русской мысли просто потому, что я это очень хорошо чувствую. Я считаю, что нет ничего более совершенного в истории мирового изобразительного искусства, чем «Троица» Андрея Рублева. Когда думаешь, почему так, когда я впервые увидел эту икону, для меня, как ни странно, это было доказательством бытия Божия. Если Бог есть, то должна быть такая икона, и выше нее ничего нет в истории мировой не только живописи — мировой иконописи. Но за этой иконой стоит определенное богословие. И это богословие нам раскрывают русские религиозные философы начала 20-го века. Для Флоренского это была принципиальная позиция, потому что он считал, что истина это нечто, что самодоказывается, истина должна не убеждать нас через какие-то логические умозаключения, а истина должна нам показываться. То есть истина не доказуется, истина показуется. Это очень красиво звучит, и в этом много правды. Другой вопрос, что если мы скажем, что нам и логика не нужна и рациональные доказательства, то это уже будет не христианский подход к вопросу. Потому что Бог нам дал разум для того, чтобы мы рассуждали. И сам Флоренский рассуждает, и когда он очень гневно нападает на законы логики, начиная с закона тождества, то он дальше опровергает его с помощью законов логики. Других законов нет у мышления, кроме законов классической логики. Но опять же, это была неоромантическая реакция на позитивизм, материализм, сциентизм 19-го века, которой было очень много и которая проникала в богословие. Морализм, коего тогда было очень много. В контексте Флоренского это очень понятно.

Константин Мацан

— Вы упомянули еще одну его важную тему и важную работу — «Философия культа». Сама по себе фраза «философия культа», наверное, нуждается в каком-то пояснении или размышлении. Что такое культ? Говоря сухим языком учебника, как я, помню, в свое время учил, внешние проявления внутреннего содержания религии. Вот такое, может быть, вполне научное объяснение. Для кого-то, что такое культ? Прийти куда-то в храм, совершить какие-то культовые действия, есть культовые сооружения. А у Флоренского «Философия культа», он говорит: моя философия ориентируется на факте культа. Что такое культ для Флоренского в плане философии?

Аркадий Малер

— Флоренский исходит из того, что человек может приобщиться к Богу, связаться с Богом только через культ. Когда он в своих лекциях в лавре объясняет и православным утонченным искусствоведам и неверующим большевикам, которые собираются эту лавру сносить, почему лавру нужно сохранить, а лавра для него — это вообще сердце России, то выходит наиболее общую тему о том, что невозможна культура без культа. Что культура существует только потому, что существует культ. И он прямо утверждает, что культ это не просто основа человеческой культуры, основа самого человечества. Как человек — это связующее между небом и землей, это та точка, в которой пересекается горнее и дольнее, так и культ это то пространство, та ситуация, та система, в которой земное переходит в небесное, и наоборот. И он даже реабилитирует такое специфическое неоплатоническое понятие, как теургия, он пишет феургия, надо теургия, что означает буквально богоделание или богодействие, утверждая, что это то, что пронизывает все мировые религии и все мировые традиции. Я лично с Флоренским в огромной степени согласен, это действительно так. Все религии и устные традиции это традиции культовые, они предполагают культ. Из культа действительно вырастают все существующие большие культуры. Он утверждал, что в основе культуры лежит культ, культура в процессе вычленения из культа постепенно утрачивала свое духовное содержание. Но у культуры, что интересно, по Флоренскому, нет задачи вернуться в культ. Есть задача сохранить живую связь с культом. Если культура будет сохранять живую связь с культом, из которого она вышла, тогда и культ и культура будут существовать в этом нормальном теургическом состоянии. Можно сказать научным языком, что Флоренский это культовый редукционист, он редуцирует всё к культу. Больше того, например, для него содержание культа во многом выходит из самого культа. Миф у него вычленяется из культа как то, что должно культ объяснить, потом вслед за мифом вычленяется философия, литература, наука. И всё это из культа. Это была во многом оригинальная точка зрения, нечто близкое было в западных религиоведческих тогда теориях, но у него это было очень подробно прописано и развито. Я считаю, что это существенное достижение русской религиозной мысли, потому что часто, особенно для нас, условно говоря, головастиков, людей, которые живут отвлеченным знанием, которым нравится жить отвлеченным знанием, мы недооцениваем культовую практику. Кажется, культ это что-то такое примитивное, для масс созданное, они по-другому с Богом общаться не могут, нужно какие-то естественные практики богообщения. Нет, без культа невозможна никакая культура, и Флоренский это подробно показывает. И он создает философию культа, богословие культа. Конечно, как всегда, о чем бы он ни писал, у него пространные экскурсы в историю религии, в историю магии, оккультизма. Не всегда понятно, он этим восхищается или это просто иллюстрация. Он об этом пишет наравне с православием или он все-таки понимает, что это не православие. Это отдельная большая и больная тема, но как факт истории человеческой мысли это было очень важное явление, и я считаю, что это отдельное достижение и Флоренского и самой нашей мысли, вот эта философия культа. Отсюда возникло очень распространенное представление, что понятие культуры произошло из понятия культа. Это, конечно, не так этимологически совсем. Но само явление культуры, конечно, выходит из явления культа.

Константин Мацан

— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. У нас сегодня в гостях Аркадий Малер, старший преподаватель философского факультета государственного академического университета гуманитарных наук. Дорогие друзья, не переключайтесь.

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У микрофона Константин Мацан. Мы сегодня говорим про философию отца Павла Флоренского в цикле бесед, который, напомню, на этой неделе в «Светлом вечере» в часе с 8 до 9-ти выходит. Посвящены эти беседы главным именам в русской религиозной философии 20-го века. У нас сегодня в студии Аркадий Маркович Малер, старший преподаватель философского факультета государственного академического университета гуманитарных наук, член Синодальной библейско-богословской комиссии, глава интеллектуального клуба «Катехон». Мы продолжаем разговор об отце Павле. Мы прервались на обсуждении философии культа. Я еще хотел бы одну вещь с вами обсудить, мне интересно, что вы об этом думаете. Внук отца Павла Флоренского, игумен Андроник (Трубачев), исследователь наследий, публикатор собраний сочинений отца Павла, когда описывает историю создания философии культа, вспоминает, что это были лекции читанные, публичные в Москве. У отца Андроника есть такая любопытная характеристика лекции «Миссионерского и апологетического характера философии культа». Как вам кажется, в чем собственно их миссионерскость и апологетичность? То есть, как через эту сложную философию культа человека как-то приблизить к открытию православия?

Аркадий Малер

— Я тот человек, который во многом пришел в православие, благодаря философии Флоренского, и именно его философии иконы, философии культа. Если современный человек живет в мире даже современной культуры, но все-таки в ее наиболее серьезных и высоких проявлениях, если он не может жить без серьезной интеллектуальной литературы, серьезной интеллектуальной живописи, серьезного интеллектуального кино, то для него Флоренский будет существенным окном в мир христианства. Конечно, работы Флоренского в 80-90-е годы, я думаю, обратили очень многих интеллектуалов к православному христианству. Это одна из, в этом смысле, ключевых фигур миссионерских. Конечно, он ставил такую задачу, безусловно, она не была для него приоритетной, он не был миссионером в буквальном смысле слова. Он не обращал другие социальные группы.

Константин Мацан

— Не ехал к малым народам.

Аркадий Малер

— Но оказался в исторической ситуации, когда он вынужден быть миссионером, и ему это, конечно, нравилось. Очень многих, я знаю своих преподавателей в разных учебных заведениях еще в 90-е годы, для которых именно Флоренский был той фигурой, которая открыла им православие. Больше того, многие из них потом именно по Флоренскому это православие и понимали и считали, что где Флоренский с православием расходится, там проблема православия, а не Флоренского. Это отдельная проблема многих современных людей. Но вообще русская религиозная философия в целом, и Флоренский в особенности, имеет колоссальный миссионерский потенциал, не просто потенциал, это то, что себя в этом качестве оправдало. То есть это то, что привело многих думающих, ищущих людей к Церкви. Потому что они не просто узнали о том, что существует православие, эти философы русские религиозные и именно Флоренский, в особенности Флоренский, показали, что мир православия это мир глубокой рефлексии, это мир глубочайшего разнообразного знания, это мир очень тонких переживаний. Это был колоссальный удар по тому мифу о православии, о Церкви, который раздували и позитивисты и левые коммунисты, большевики. В этом смысле, может быть, вообще главное достижение человеческое.

Константин Мацан

— Давайте скажем про самую известную книгу отца Павла Флоренского «Столп и утверждение истины», его диссертация, которая в том виде, в котором мы ее, как правило, читаем, вышла в 14-м году. Есть такое свидетельство интересное, я его часто вспоминаю, когда речь идет об этой книге, об отце Павле Флоренском, свидетельство Сергея Фуделя, которому на момент выхода этой книги было 14 лет. И книга, казалось бы, иногда пугающая своей ученостью, Фуделем характеризуется как начало познания Церкви, как книга, которая открывала и знакомила с Церковью, может быть, вопреки своей, казалось бы, учености. Вот что он пишет в своей работе о Флоренском: «Я помню, — пишет Фудель, — что в молодости, когда мы читали его книгу (а речь идет о „Столпе“), мы ничего не понимали в ее учености, но чувствовали, что вышли из леса цитат, обязательных для всех богословских книг. Хотя его книга тоже была полна цитатами. Понятая в своем страдании и любви, эта книга читалась как запись об уже осуществленной жизни в Боге, доказанной великой тишиной навсегда обрадованного ума. Ум, наконец, нашел свою потерянную родину, дом отчий, то теплейшее место, где должно быть его стояние перед Богом». Как в вас такая характеристика Фуделя, как в читателе книги Флоренского, отзывается?

Аркадий Малер

— Я понимаю эмоционально, тем более, если Фудель это испытывал в свое время, то уж тем более для людей 90-х годов это было еще в большей степени так, когда не было ничего. Русская религиозная философия только-только стала издаваться. Но, конечно, она слишком пафосная, она слишком обнадеживающая. Прежде всего, для тех наших слушателей, которые ничего об этом не знают, надо сказать, что «Столп и утверждение истины» — это одна из ключевых работ всей русской мысли вообще, вне зависимости от отношения к этой работе. И, да, это фактически главная работа Флоренского, потому что изначально это его диссертация, которая переписывалась и которая превратилась в большую книгу, вышедшую еще до Первой мировой войны в 14-м году. Это настоящая энциклопедия русских религиозных философских поисков того времени. Работа эта написана, кстати говоря, довольно легко в том смысле, что — вы, конечно, помните, но это важно подчеркнуть — что это не научный трактат. Это фактически довольно вольный разговор в жанре некой переписки Флоренского со своим другом, как будто бы другом по келье, в которой он живет, в которой он еще учится студентом, с которым он обсуждает самые разные богословские и философские вопросы. И тут хочется спросить, а что они там вообще не обсуждают? Потому что там обсуждается практически всё. По крайней мере, всё, что касается высокого богословия, высокой философии. Видно, что молодого Флоренского переполняют мысли, переполняют чувства, он заражен многими влияниями, он каждый день какое-то открытие совершает, для себя, по крайней мере. Он всё хочет вылить на страницы, и ты это всё читаешь, ты всем этим захлёбываешься буквально. То ты читаешь какие-то математические экскурсы, геометрические. То он пускается в догматическое богословие, и сам уже строит собственные догматические системы. То он говорит о философии культа, о софиологии, о значении имени, о значении дружбы. Он первый, наверное, в русской религиозной мысли раскрывает богословие дружбы. И это всё очень красиво, этого много, это цветасто, это море, о котором один автор сказал, что это букет нераспустившихся ересей. Там, конечно, если это буквально читать, сразу говорю, там очень много высказываний, которые сейчас являются препятствием для его канонизации, только в этой книге. Я эту книгу, как ни странно, прочел позже, чем многие другие его работы, уже будучи более осознанным православным, и признаюсь, на каждой третьей странице возмущался и восклицал, потому что так нельзя. Но это, еще раз повторяю, просто энциклопедия русских религиозных философских поисков того времени. Если вам ничего не хочется читать о русской религиозной философии, это прочтите раз в жизни, вы хотя бы поймете, как люди жили, как они мыслили. Здесь нужно сказать об одном очень важном факте в защиту Флоренского. Да, его мысль, особенно этого периода, в «Столпе утверждения истины», максимально близка к самым радикальным поискам русской религиозной философии. Вплоть до движения, так называемого, «Нового религиозного сознания» Мережковского и его супруги Гиппиус, Вячеслава Иванова, друга, кстати, Флоренского Андрея Белого, который был символистом, и сам Флоренский вместе с ним был тоже символистом. Но Флоренский не примкнул к «Новому религиозному сознанию». А это было движение, которое утверждало, что нужно отказаться от исторической Церкви, что нужно ожидать какого-то третьего откровения Божьего, третьего завета, строить церковь третьего завета. Флоренский утверждал, что при всех их завихрениях спасение именно в Церкви Православной, она правильная Церковь, она истинная Церковь, это не какая-то виртуальная церковь из древних манускриптов, а это та реальная Церковь Российская, которая была тогда в Российской империи, Синодальная Церковь, со всеми теми реальными священниками, реальными монахами, реальными монастырями. Он не просто это утверждал, он принял священство, что было тогда для этой среды просто пощечиной, это было вызовом. Как? Мало того, ты итак православный человек, но еще и священником стал? То есть ты хочешь сказать, что ты готов смириться перед властью Синодальной, вот этой самой Церкви, которую мы постоянно разоблачали? Да, он это сделал. И другой пример, это, конечно, Сергий Булгаков, который пришел немножко с другой стороны, но тоже стал священником. И Булгаков, и Флоренский, к которым действительно есть существенные догматические претензии, уйдя в Церковь и став священниками, очень многих людей с собой обратили и защитили историческую реальную Православную Церковь перед вот этой средой, этой тусовкой. Не только светской секулярной, но и религиозно-философской, для которых эта Церковь не была авторитетом, которые искали истину в оккультизме, в магии, в колдовстве, в штундирианстве, в Блаватской, в Рерихе. Вы понимаете, да? Это нужно понимать, как это было для того контекста, насколько это было важно. Мы видим, как это сейчас важно. Люди, которые читали Флоренского, в итоге приходили в Русскую Православную Церковь.

Константин Мацан

— Аркадий Малер, старший преподаватель философского факультета государственного академического университета гуманитарных наук, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Мы уже заинтриговали слушателей тем, что к Флоренскому могут быть вопросы с позиции православной догматики. Понятно, что вопросы могут быть разные, более крупные и более мелкие. Но в общих чертах самые важные вещи, какие бы вы выделили?

Аркадий Малер

— Как ни странно, я лично считаю, что подобные вопросы нужно начинать с теории познания, с методологии познания, как мы познаем Бога, как мы познаем мир. Флоренский был не воинствующим, конечно, но радикальным иррационалистом. Это наследие романтизма, это наследие неоромантизма. Он считал, что Бог познается исключительно иррационально, и всячески обличал любой рационализм в Церкви, в богословии. Здесь он был неправ просто потому, что Бог нас создал существами разумными, и наш разум призван познавать Бога, а не отворачиваться от Бога. Но Флоренский видел именно в разуме человеческом начало, которое грехопало и которое превратилось в рассудок. Слово «рассудок» для него просто ненавистно. Разум динамичный, рассудок статичный. Поэтому он фактически вообще, много рассуждая о догматике, о триадологии, о пневматологии — учение о Святом Духе — вообще отказывается от последовательного рационального рассуждения о догматах. Может быть, очень сухо звучит, но я считаю, что это корень проблемы, вот этот иррационализм романтический. Потому что всё остальное это уже следствие из него. А что было следствием из него? Первое — это его смешение понятий сущности и ипостаси в Троице. Он был сторонником того, что Бог Един и для него ипостась и сущность были равны. Если просто сказать, это очень большая проблема. Отсюда его акцент на неком единстве Божества, на единстве Божественной природы. Действительно, оттенение на второй план роли Иисуса Христа — это вторая тема, его христология проседает. Тогда не очень понятно, зачем вообще явился в мир Христос. Отсюда следующая тема, это вопрос о том, что собой представляли предшествующие и иные религии, те самые культы, коими он восхищается. Это просто некая недоистина или это все-таки неистина. Понимаете, да? Потому что, читая Флоренского, можно прийти к выводу, что вполне можно быть каким-нибудь египетским или славянским язычником, и это тоже некая форма спасения и даже обожения. К сожалению, такие выводы люди делают. Далее — его утверждение о том, что не только всё человечество единосущно и являет собой некое ипостасное множество, подобно Троице. В Троице одна сущность, это ипостась, а также есть некая единая сущность человечества, единая природа, и оно многоипостасно. В конце концов, человечество должно восстановиться в этом единстве. Но это уже что-то максимально близкое к пантеизму. Так мало того, открываешь следующую странницу, он прямо пишет, что есть некое единосущие мира, что мир единосущный. Хочется сказать, остановись, остановись, но он не останавливается. И, конечно, важная сложная тема, как его софиология, учение о Софии Премудрости Божией, которую, с одной стороны, он пытается преподнести максимально православно, как он считает, критикуя софиологию Соловьева, причем критикуя за излишний рационализм. Но сам он в одном месте пишет, что София — это четвертая ипостась Троицы, но она сама по себе, как бы, не Божественна по природе, она должна войти в Троицу, как бы, со стороны. Если сейчас цитировать его определение Софии, то это отдельное инквизиционное дело. Там совершенно неожиданные формулировки. И отдельная большая тема — это его философия и богословие имени. Флоренский много сделал для развития этой темы, в основе которой была реальная православная практика имяславия. Не только он, и такой философ, как Сергей Булгаков, потом ученик Флоренского Алексей Федорович Лосев. Это тема отдельная, большая, сложная, потому что в православии действительно существует мистика имени. Если вы в это не верите, вспомните, что вы делаете, когда приходите в храм и пишите просто ваши имена, чтобы о них упомянули за евхаристией, и что в обмен происходит. Вы же пишите имя свое, а человек, который его читает, не знает, кто вы. Предполагается, что Бог знает об этом, Он знает, что ваше имя написано на этой бумажке, знает, что это произносит человек во время литургии, это имя будет...

Константин Мацан

— Знает, что это имя именно ваше, хотя таких имен много.

Аркадий Малер

— Мало того, это не только ваше имя, это имя всех ваших друзей и родственников и ваших кумиров, футболистов каких-нибудь, которые вы там пишете. Так что философия имени в Церкви есть. Когда мы принимаем крещение, мы принимаем новое имя, как правило, и когда человек становится монахом, он принимает новое имя. Мистика имени существует в Церкви, но она требует богословского обоснования. И в принципе, у Флоренского довольно правильное объяснение, он пишет, что имя Божия есть Бог, но Бог не есть имя. В каком смысле имя Божие есть Бог? Что имеется в виду? Тут мы входим в сложные богословские тонкости, и, сразу скажу, во-первых, эта проблема в будущем так или иначе должна быть решена, слишком много об этом написано, слишком много поставлено вопросов. Например, такой жесткий догматист, как Владимир Лосский, прямо писал, что чуть не темой следующего Вселенского Собора должно быть богословие имени, которое будет решаться по аналогии с богословием иконы. Как во времена иконоборческих споров были иконоборцы, а были такие иконопочитатели, которые воспринимали икону просто как идола. И это две крайности. Так же и в случае имяславия есть крайность имяборческая, что имя вообще ничего не значит, это просто какие-то пустые буквы, никакого значения не имеющие.

Константин Мацан

— Сотрясание воздуха.

Аркадий Малер

— Да, сотрясание воздуха. И крайность, прямо скажу, имя Божие, когда имя воспринимается магически, и Флоренский много об этом пишет. Да, так же как была проблема понимания и почитания иконы, она закрыта, так же Православная Церковь должна разобраться с догматическим вопросом о почитании имени. Кстати скажу в связи с этим, что моя супруга, Елена Малер, которая специально занимается историей русской философии, русского богословия, написала несколько научных работ, посвященных сравнению феномена имени и иконы в русской религиозной философии, и прежде всего, у отца Павла Флоренского, у отца Сергия Булгакова и Алексея Федоровича Лосева. То есть тема имени и иконы — это очень важная, актуальная тема. И спасибо Флоренскому, что он ее поднимал. Но он об этом так, опять же, вольно пишет, что где-то ты читаешь, восторгаешься и соглашаешься, где-то ты понимаешь, так писать нельзя. Вот, пожалуйста, я вам обозначил самые известные проблемы с его богословием с догматической точки зрения.

Константин Мацан

— Может, просто еще напомню слушателям, что проблема имени тоже не просто отвлеченная философская проблема. Мы в молитве Иисусовой произносим имя Спасителя, вот отсюда растет корень. Поэтому так важно с этим разобраться. Это отсылает нас к сердцевине церковной жизни, к молитве.

Аркадий Малер

— Конечно.

Константин Мацан

— Когда мы произносим в молитве «Господи Иисусе Христе, помилуй меня грешного», мы произносим имя Божие. Надо до конца/не до конца, но невозможно остаться равнодушным к продумыванию этой темы, если мы это имя поизносим и если мы этим именем спасаемся.

Аркадий Малер

— Да. Больше того, здесь мы должны провести очень четкое разграничение между православной мистикой и языческой магией, потому что само по себе имя, конечно, не спасает, произнесение просто каких-то звуков нас не может спасти. Я, как философ, который специально занимается персонализмом, философией и богословием личности, могу сказать, что тема имени — это тема персоналистская. А персонализм не совместим ни с какой магией, ни с каким оккультизмом. Замечу вам, в чем значение Флоренского. Многие православные миряне и священники, не последние, причем, статусные священнослужители и епископы 19-го века, начала 20-го века и нашего времени, уверяю вас, к самому понятию мистика относятся осторожно, даже презрительно. У меня был случай, когда в одной рабочей группе богословской один очень статусный священнослужитель говорил, зачем мы пишем в нашем документе слово «мистика», уберем его. Я говорю: подождите, мы разве не разделяем нашу картину мира православную, которая насквозь мистична? Я привел пример с тем, что мы идем в храм, пишем в записки наши имена, чтобы их произносили, это что не мистика? А когда я совершаю крестное знамение, это что, не мистика? А когда я просто кланяюсь храму, это не мистическое действие, это что условное действие, формальное? Нет, это мистическое действие. И одна из основ всей православной нашей веры это знаменитая работа отца Церкви Дионисия Ареопагита «Мистическое богословие». Больше того, я иногда, как сейчас называется, троллю некоторых наших православных, говорю: а вы в мистериях участвуете? — Как? Мистерии языческие? — А я участвую. А что такое мистерия? Таинство. Наше славянское слово «таинство» — это перевод с греческого «мистерия».

Константин Мацан

— По-французски mystere.

Аркадий Малер

— Это и есть мистерия. То есть мы участвуем в православных мистериях. И Флоренский нам это всё открывает, он это нам показывает. В то время это была бомба, это был взрыв, уж не говоря, какой это бомбой стало через 50-60 лет. Да, конечно, мы должны серьезно различать православную мистику и языческую магию, мы должны очень настороженно относиться к любым проявлениям оккультизма. Но есть и обратная крайность, когда мы воспринимаем христианство просто как некое моральное учение, и все наши ритуалы просто какие-то формальности, которые совершенно необязательны. Тогда мы отказываемся от христианской картины мира. Здесь есть и другой аспект, и о нем тоже Флоренский писал, это ангелология, например. Ангелология — отношение к ангелам. Когда спрашиваешь у православных, как ты видишь картину мира? Есть Троица, Богородица, есть люди. А ангелы-то где? А если нет ангелов, то нет и демонов, а значит, нет и грехопадения, это всё связано. Для людей, которые специально, серьезно занимаются православным богословием, очень важно, удерживать в целостности эту картину мира, чтобы не забывать. Как бы ни согрешить в триадологии, в христологии, в приматологии, в мариологии, в ангелологии, в антропологии христианской. И Флоренский пытался эту картину мира удерживать. Но, к сожалению, поскольку он отказался от идеи системы с самого начала, от того, чтобы увязывать разные составляющие своей философии в единую последовательную систему, как это делали схоласты (схоластика — это слово ругательное было для русских религиозных философов), то поэтому у него и возникли эти проблемы. Я считаю, что в этом корень.

Константин Мацан

— Мы сегодня практически не говорили про биографию Флоренского, хотя это отдельная большая тема. Важно, как человек жил, а иногда еще очень важно, как он умирал. Последний этап жизни Флоренского — это ссылка на Соловки. Что вы об этом скажете?

Аркадий Малер

— Во-первых, надо, конечно же, вспомнить о том, что Флоренский остался в России. У него была возможность эмигрировать, ему предлагали уехать в Прагу, тогда только что созданную Чехословакию, он отказался и принципиально остался на русской земле, тем самым себя приговорив к смерти. Он был законопослушным гражданином, больше того, можно сказать прямо, он работал на советскую власть. При советской власти он занимался физикой, химией, электрикой. Он написал огромное количество работ, посвященных техническим вопросам. Он работал в ВХУТЕМАСе, про него писали: в ВХУТЕМАСе Флоренский в рясе. Потому что он принципиально отказывался снимать рясу, он везде ходил как священник. И он говорил, что да, я православный священник, я буду учить вас православию, но я законопослушный гражданин, я работаю на это государство, на эту власть. И советская власть могла бы его использовать до смерти. Но это был абсолютнейший абсурд, потому что в итоге вместо того, чтобы его использовать, вместо того, чтобы оценить его значение, его объявили врагом. Он был дважды арестован, обвинен в создании национал-фашистского центра какого-то. Сначала его сослали в Восточную Сибирь в лагерь, а потом на Соловки, в самый знаменитый лагерь СЛОН. Там на Соловках оказавшись, он не опустил руки, он продолжал работать на советскую власть, потому что он по собственной инициативе там добывал йод из водорослей. В этих условиях помогал самим же охранникам лагеря сохранить свое здоровье. Есть йод Флоренского и такое вещество — агар-агар Флоренского. Он продолжал заниматься наукой до конца своих дней. В 1937-м году, в год Большого террора, апофеоза террора сталинского, его расстреляли. Причем, долгое время не знали, как это произошло, были разные по этому поводу слухи. Многие думали, что его расстреляли на Соловках, его расстреляли под Ленинградом, как тогда этот город назывался, в Ленинградской области. Родственникам прислали письмо, что он, якобы, умер сам в 43-м году, это была ложь, он был расстрелян в 37-м году. И, конечно, убийство советской властью отца Павла Флоренского — это одно из самых чудовищных преступлений всего советского режима. Когда мы вспоминаем сталинский террор, одно из первых имен, которое вспоминается, Мандельштама вспоминают и Флоренского. Почему? Потому что это были абсолютно безвинные люди, которые не соглашались с идеологией коммунизма, но они никак ей не мешали. Они не уехали, они остались, Флоренский всю жизнь работал бы на ГОЭЛРО и в ВХУТЕМАСе и писал бы работу про электротехнику. Но нужно было человека уничтожить просто потому, что он православный священник.

Константин Мацан

— Ну что ж, на такой ноте очень чувствительной и болезненной, мы заканчиваем, но пусть наш сегодняшний разговор будет данью памяти отцу Павлу Флоренскому. Спасибо огромное. Аркадий Малер, старший преподаватель философского факультета государственного академического университета гуманитарных наук, член Синодальной библейско-богословской комиссии, глава интеллектуального клуба «Катехон», был сегодня проводником нашим в мир мысли отца Павла Флоренского. Спасибо огромное.

Аркадий Малер

— Вам спасибо.

Константин Мацан

— Я напомню, что на этой неделе мы продолжим еще говорить про главные имена в русской религиозной философии 20-го века. Так что, дорогие друзья, оставайтесь с нами. В студии у микрофона был Константин Мацан. До свиданья.

Аркадий Малер

— До свиданья.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Богословие храмового пространства». Дмитрий Остроумов
• «XIX кинофестиваль «Русское зарубежье». Сергей Зайцев
• «Русские конструкторы и изобретатели». Александр Музафаров