«Богослов священник Сергий Булгаков». Алексей Козырев

У нас в студии был декан философского факультета МГУ Алексей Козырев.

Мы говорили о русском русском религиозном философе, богослове, священнике Сергии Булгакове, в частности, о его размышлениях о Премудрости Божией и догматическом обосновании культуры.

Этой беседой мы открываем цикл разговоров о русских религиозных философах 20 века.

Ведущий: Константин Мацан

---

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. Этой беседой мы открываем новый цикл программ из пяти «Светлых вечеров» на Радио ВЕРА на этой неделе в часе с 8 до 9-ти. Мы будем говорить о главных именах в русской религиозной философии 20-го века. Три недели назад у нас вышел цикл программ с аналогичным названием про 19-й век, а вот теперь логично переходим к 20-му. И открываем этот разговор знакомством с жизнью и творчеством отца Сергия Булгакова. Проводником в мир его мысли и жизни для нас сегодня станет Алексей Павлович Козырев, декан философского факультета МГУ имени Ломоносова, ведущий программы «Философские ночи» на Радио ВЕРА. Добрый вечер.

Алексей Козырев

— Добрый вечер.

Константин Мацан

— Я рад снова, что вы у нас в студии в качестве гостя. С кем, как не с вами про Сергея Николаевича Булгакова говорить, вы его изучали, им занимались, публиковали его работы, редактировали сборники, посвященные ему. Даже в нашем прошлом с вами разговоре в цикле про русскую философию мы говорили про Владимира Соловьева, Булгаков отчасти его продолжатель, наследник. Булгаков автор фразы «От марксизма к идеализму», как он назвал один из своих сборников, и тем самым описал кратко, ёмко путь, может быть, многих своих современников, своего поколения. При этом, как это часто бывает, с одной стороны, из семьи православной, в роду священники, с другой стороны, в юности было к вере охлаждение, а потом возврат. Как это происходило? Что это был за период его жизни?

Алексей Козырев

— Надо сказать, у Пришвина, по-моему, есть в дневниках запись, что Булгаков от марксизма к идеализму, а потом к православию, то есть идеализм еще не был приходом Сергея Николаевича в Церковь. Вообще говоря, идеализм как философское, социальное мировоззрение, прежде всего, связан с общественным идеалом и острым переживанием этого общественного идеала в человеке. А этим идеалом может быть и революция, и коммуна, и коммунизм. Нет, наверное, более идеалистической философии, чем философия марксизма, хотя она себя называет материализмом. Поэтому для Булгакова идеализм был, скажем так, перевалочным пунктом между возвращением к вере отцов, к вере его детства, потому что, действительно, он из священнической семьи. Его отец, отец Николай Булгаков, был настоятелем кладбищенского храма преподобного Сергия в городе Ливны. Небольшой городок между Орлом и Ельцом. Но вообще-то, если мы посмотрим старые фотографии, то город достаточно красивый. Там был кафедральный собор большой, который был взорван потом в советское время. А это небольшой храм, который, может быть, поэтому и сохранился до сегодняшнего дня, на берегу реки Сосна. Большая семья. Сам Булгаков про себя пишет: «Я был левит в шестом колене». То есть это значит, пять поколений до него были священники. Замечательные остались автобиографические заметки, которые состояли из нескольких текстов, которые Булгаков писал в разное время.
Эта книжка вышла уже посмертно в 1946-м году. Там первый текст так и озаглавлен «Моя родина», где он вспоминает о Ливнах, которые были для него Китижем. Не случайно это легендарное название, град Китеж, который ушел по легенде под воду озера Светлояр, спасаясь от татар. Ливны для Булгакова-изгнанника, для Булгакова-эмигранта тоже были чем-то вроде Китежа, которые остались там, в той России, которую мы потеряли. Возвращение которой, как России религиозной, России верующей, России христианской Булгаков в своих уже эмигрантских текстах возвещал. Но потеря веры — это было массовое явление для конца 19-го века. Сколько семинаристов пришло в революцию, достаточно вспомнить одного Джугашвили, которого мы знаем под именем Сталин. Видимо, состояние дел тогдашней России не вызывало большого оптимизма у молодых людей, им хотелось искать других путей, путей светских, путей, связанных с научностью. Этот идеал, этот фетиш научности, что наука объясняет всё, и не просто объясняет, она позволит нам жизнь построить на новых основаниях. Было такое понятие — «вера в науку». Оно было и у Герцена, и у Владимира Соловьева. Такой наукой для молодого Булгакова стал марксизм. Он поступил в Московский университет, оказался на кафедре экономической статистики юридического факультета у Александра Ивановича Чупрова. Он искал той всеобъемлющей теории, которая объяснила бы научным образом социальный идеал и социальную действительность, и нашел ее на какое-то время в теории Маркса. Чем отличался марксизм от того же народничества? Тем, что он предлагал законы, он предлагал общество рассматривать по принципу того, что подлежит строгому описанию. Это, конечно, пленяло молодых людей, которые всегда стоят на переднем рубеже современности, современного знания. Но Булгаков ушел из Церкви еще раньше. Он перешел из Орловского духовного училища в Елецкую гимназию, старшие классы он уже заканчивал в гимназии. Оттуда поступил в Московский университет. Так что в чем-то это человек своего века.

Константин Мацан

— А возврат к вере как произошел?

Алексей Козырев

— Возврат к вере, об этом он пишет в своей итоговой дореволюционной книге «Свет невечерний. Созерцание и умозрение». Были три встречи, о которых он рассказывает, может быть, в чем-то вспоминая «Три свидания» Владимира Соловьева. Но если «Три свидания», то это свидания с Софией, то «Три встречи» носят, скорее, характер личного духовного опыта. Духовный опыт мы можем получить не только в храме, но и в общении с природой, с искусством. Таким опытом был закат на Кавказе. Вторая встреча — это встреча с «Сикстинской мадонной» Рафаэля в Дрездене, куда он приезжает стажером, общается с Каутским, с немецкой социал-демократией. И что-то его случайно заносит в Цвингер, в Дрезденскую картинную галерею. Вот, он пишет, что, увидев «Сикстинскую Мадонну», он стоял возле нее и плакал, и возвращался к ней, и душа его молилась, хотя в это время он считал себя атеистом. Что-то родное он увидел в образе Девы. И потом 25 лет спустя он снова оказывается в Дрездене, уже изгнанником, проездом. Он не видит в этой картине того, что он видел молодым человеком, когда какая-то религиозная сущность ему явилась, какое-то дуновение через эту картину. А «Сикстинская Мадонна» была такой святыней для интеллигенции, все русские писатели, Жуковский, химик Зелинский, который был в Германии, привозили копию «Сикстинской Мадонны». Это такое вершинное произведение западноевропейской живописи, для интеллигенции, воспитанной на западных ценностях, на западном культурном коде, казалось выше православной иконы, это что-то такое необыкновенно красивое, привлекательное. Ну, и наконец, третья встреча. Она, может быть, и была решающей в судьбе Булгакова. Это уже было в 1907-м году, когда Булгаков был депутатом II Государственной Думы как беспартийный христианский социалист от Орловской губернии. Друзья позвали его посетить Зосимову пустынь под Александровом, это станция Арсаки. Зосимова пустынь тогда была прославлена своими старцами. Там был такой старец Алексий (Соловьев), который потом тянул жребий на выборах патриарха Тихона и выбрал шар с именем святителя Тихона из трех кандидатов, которые там были. Булгаков поехал. Это было, по-моему, в Страстной Четверг, если мне не изменяет память. Он описывает, что он не мог стоять в храме, ноги сами вынесли его из храма, и он пошел, незнамо куда, и очнулся в келье у старца. Это была длительная, важная для него исповедь. И, конечно, 1909-й год, год выхода сборника «Вехи», очень важного в истории русского самосознания. Но для Булгакова это был год трагический, когда летом уходит его трехлетний сын, Ивашек, Ивашечка, он умирает от последствий дизентерии. Хотя у Булгакова было четверо детей, но именно смерть Ивашека была для него настоящим потрясением, он видел в нем светлого мальчика, какого-то посланца Бога. Описывает он его погребение на кладбище под Ялтой в Олеизе, как какую-то религиозную мистерию. Я в 19-м году был в Ялте, вернее я был в Симферополе, Господь посылает, мой доклад услышала одна пожилая женщина, она работала экскурсоводом, и она предложила отвезти меня в Ялту на следующий день. Мы договорились встретиться на автовокзале, хотя у меня вечером уже был самолет, но, тем не менее, утром я поехал в Ялту, она меня встретила. Мы с ней на автобусе поехали в Гаспру, нашли это кладбище в Олеизе, нашли могилу, собственно говоря, не только Ивашечки, но там семья Токмаковых похоронена. Там Иван Федорович Токмаков, тесть Булгакова, чаекофепромышленник, который переехал туда из Кяхты и перевез целого бывшего генерал-губернатора, который там и умер и похоронен на его семейном участке. Там несколько захоронений, но заметно захоронение Ивашечки, потому что там стоит новый крест, он обновлен. Когда в храме, в новом храме, который там строится сейчас, потому что старый храм, где Булгаков служил, был взорван в советские годы, я спросил у свечного столика, где могила Ивашека Булгакова, мне сразу же подсказали. Потому что местные чтут это захоронение, они знают, мальчик трехлетний. Кстати, Булгаков в своем завещании писал, что я хотел бы быть похоронен там, но поскольку это невозможно, он не может вернуться в Россию под страхом расстрела, то я прошу бросить мне в могилу горсть земли. Он взял горсть земли, он вывез с собой, как многие русские изгнанники, ладанку с родной землей. Это желание его было исполнено в 1944-м году.

Константин Мацан

— Алексей Козырев, декан философского факультета МГУ имени Ломоносова, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Мы говорим про жизнь и творчество отца Сергия Булгакова. После этого подробного, при этом лаконичного, экскурса в его биографию и в его путь от веры к неверию, потом опять к вере, давайте перейдем к основным идеям, основным темам его мыслей. В первую очередь хочется вас спросить про тему Софии, Премудрости Божией, одна из магистральных тем в творчестве Булакова, тема, вызывающая споры и до сих пор. Что это такое для Булгакова, как бы вы это объяснили человеку, который не знает, что такое София. Более того, почему так важна она Булгакову? Я вспоминаю один эпизод, по-моему, это отец Александр Шмеман говорил о том, что я не понимаю, почему так настаивает Булгаков на Софии. Если просто этот термин убрать из его философской и богословской мысли, то всё останется на месте, но искушения не будет. Но почему-то это было важно именно так Булгакову. В чем здесь дело?

Алексей Козырев

— София — это Премудрость Божия. Она почитается православными людьми, есть икона Новгородская Софии Премудрости Божией, Киевская икона. Если первая икона больше христологическая, то на второй иконе изображена Божья Матерь. София пришла из Ветхого Завета, Книги Премудрости называются второканоническими, но все равно для православной традиции они важны. Книги притч Соломона, где в 8-й главе есть аллегореза, София говорит о Себе: «Господь имел Меня в начале путей Своих, прежде век утвердил Меня. Я была художницей при Нем», — говорит София. По сути это инструмент, которым Бог творит мироздание. Таковым инструментом является Логос, Слово Божье. София — это как бы другая сторона Логоса, если Логос это мужское начало, то София это, скорее, женское начало, это мировая хозяйка, как мыслит ее Булгаков. В Софии всё устраивается, благоустраивается. Не надо путать с женским именем София. Вера, Надежда, Любовь и мать их София, это другая София. Но, тем не менее, по собственному опыту могу сказать, что София — это сильное женское имя, хозяйственная. Софии очень хорошие хозяйки всегда, они любят порядок. Наверное, что-то здесь и переходит. Впервые у Булгакова это понятие возникает в его докторской диссертации «Философия хозяйства», часть 1-я «Мир как хозяйство». До этого никакой софиологии у Булгакова нет, несмотря на то, что он знает философию Владимира Соловьева, является ее пропагандистом. Но, мне кажется, она больше приходит к Булгакову от Флоренского, от его друга, более молодого, Флоренский моложе на 12 лет, но Булгаков с ним очень сближается. Неслучайно она появляется в контексте экономики, поскольку Булгаков по своему университетскому образованию экономист. Он занимается аграрным вопросом, он занимается темой рынков при капиталистическом производстве. Но постепенно марксистская материалистическая экономика, где есть производство средств производства, производство предметов потребления — всё замкнуто на производительном цикле, Булгаков от этого отходит, потому что он начинает сомневаться в верности постулатов теории прогресса. Какой же прогресс, да, мы стали больше производить, но человек-то лучше от этого не стал, духовней он от этого не стал, ближе к Богу-то он не стал от того, что он стал больше производить и больше потреблять. Вот в чем цель мирового развития? В том, чтобы съесть как можно больше или в том, чтобы изменить качество жизни, приблизиться к Богу? Вот этот вопрос в молодости Булгаков для себя задал и стал идти по этой стезе. Философия хозяйства, в каком-то смысле, это финал этого экономизма булгаковского, где от марксистского экономизма Булгаков приходит к православному экономизму. Он уже даже задумывается, не надо ли написать учебник по политической экономике для приходских священников, чтобы они понимали, ради чего человек ведет хозяйство. Идея вот этого хозяйства, этого экономического цикла — производство, потребление, распределение, обмен — для него становится ософиение мира. То есть мир должен стать лучше, он должен вернуться к Божьему замыслу о нем, к тому, что сказано в Библии о творении: «Добро зело есть». Чтобы сам мир, Божье творение, стал не ареной раздора, не театром военных действий, где брат на брата встает, а все-таки той благодатной средой обитания, где человек творит то, что он творит, как внехрамовую литургию. Поэтому, может быть, так близко ему было имя Николая Федорова, философа общего дела, а общее дело по-гречески — это литургия. То есть эта литургия должна распространиться на весь мир. Человек должен быть не хозяином, потому что хозяин Господь Бог, но управляющим Этого Хозяина, который мир делает лучше, мир делает краше, мир делает софийнее. Поэтому София выступает в этой диссертации как некая мировая хозяйка. Кто является субъектом хозяйства? Кто хозяин и кто хозяйствует? Булгаков пишет очень поэтично, что над дольним миром реет горняя София, просвечивая в нем как хозяйство, как наука, как творчество. Всё это есть реализация замысла Божия. Если угодно, припоминание платоновское, то есть человек реализует в мире то, что Бог помыслил. Он как бы продолжает... ну, не миротворение, это Бердяев сказал бы, что человек продолжает миротворение, но он продолжает раскрытие замысла Божьего о мире. Вот что такое первоначально София в творчестве Булгакова. Уже потом будут разные уточнения, разные дистинкции. Если в светский период творчества Булгаков мыслит Софию как ипостась, как некую личность, здесь возникает идея Четвертой Ипостаси, за которую он потом сильно получил от своих церковных критиков. Четвертой Ипостаси, которая не входит в Божественную Троицу, которая антологически ниже Трех Божественных Ипостасей и которая является как бы посредником между Богом и миром, которая является любовью Бога и любовью Любви Божьей. То впоследствии, когда Булгаков принимает священный сан и стремится навести порядок в своем интеллектуальном багаже, в своем мировоззрении, София теряет ипостасный характер, становится ипостасностью, принципом, согласно которому природа становится ипостасью, природа воипостазируется. А в последних работах София становится усией, то есть сущностью Божества, то, что делает Троицу Единицей, единой природой, то, что делает человечество, несмотря на множество человеческих индивидов, единым организмом, единым целым. София — это усия, слава Бога. Можно употребить термин, который более приемлем, более знаком православному человеку — Промысл. София, если угодно, это Промысл Божий. Никто из нас не сомневается, что такой Промысл Бога о мире действительно есть, определенное промышление. Так что София это предприятие, это приключение интеллектуальное, но оно все время соотносится с церковным преданием. Булгаков пытается найти те истолкования у Афанасия Великого, у других крупных богословов, которые понимают Божественную Премудрость и в ее отношении к миру, и в ее отношении к Пресвятой Деве, к Пресвятой Богородице. Потому что это воплощение в Невесте Неневестной, в Деве Марии того идеального Промысла Бога о твари, когда сама тварь является Богорождающей, «микрокосмос экклесия» назовет он Божью Матерь в своей книге «Купина Неопалимая». То есть микрокосм Церкви, из Божьей Матери, из Мриам, из Марии рождается Церковь как таковая, то есть видение преображенного человечества.

Константин Мацан

— Вы упомянули, что от своих православных критиков Булгакову досталось за его софиологию. Могли вы хотя бы вкратце сказать, что это был за спор о Софии, и чем закончилось дело? Я спрашиваю потому, что если сегодня человек, допустим, наберет в поисковой строке «Сергий Булгаков», может прочитать, что осуждено его учение как еретическое. Все-таки кто, за что и как его критиковал?

Алексей Козырев

— Понимаете, это ведь было связано и с теми расколами, которые происходили в церковной среде эмиграции. Первым критиком был митрополит Антоний (Храповицкий), митрополит Киевский, который потом возглавит РПЦЗ, Русскую Православную Церковь Заграницей в Сремских Карловцах в Югославии. В 23-м году появляется статья митрополита Антония в Белградской газете «Когда это кончится?». А это было связано с визитом Булгакова в Белград, он читал там лекции. Впоследствии это стало развиваться, и Булгаков стал писать новые книги, в которых он возвращается к теме Софии. Причем, на какое-то время она пропадает. После «Света невечернего» ни в «Философии имени», ни в «Трагедии философии» никакой софиологии нет. Эта тема возобновляется в богословских эмигрантских трудах Булгакова. Соответственно, поскольку Булгаков переезжает в 25-м году в Париж под омофор митрополита Евлогия (Георгиевского), и возникают сложные отношения между митрополитом Евлогием и митрополитом Антонием, которые впоследствии приводят к полному разрыву Парижа и Сремских Карловцев. Та юрисдикция, в которой Булгаков служит, становится Западноевропейским экзархатом Вселенского патриархата. А Антоний (Храповицкий) возглавляет Русскую Православную Церковь Заграницей, которая носит автономный характер. И спор о Софии — это еще и спор двух юрисдикций. Антонию нужно показать, что у Евлогия не всё в порядке, у него там затаилась ересь, и он эту ересь изобличает. Это происходит в несколько этапов, сначала Синод РПЦЗ в 27-м году, потом Собор Русской Православной Церкви Заграницей в 35-м году выносят определенное суждение, выносят свои определения по поводу софиологии Булгакова. В последнем документе 17 пунктов критических. Евлогий создает комиссию, требует от Булгакова объяснения, но эта комиссия работает несколько лет и приходит к выводу, что вопрос недостаточно изучен, что нужно продолжать рассматривать. Никакого внутриюрисдикционного определения Булгакову не выносится. В то же время Московская патриархия тоже обращает внимание на богословские труды отца Сергия, и в 35-м году появляется два указа заместителя местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского). Они подписаны не только митрополитом Сергием, но там есть еще ряд епископов, порядка 11-ти епископов, которых еще не успели большевики посадить и отправить на Бутовский полигон. Там тоже есть свои вопросы к софиологии. Прежде всего, это обвинение в гностицизме. Что это, какая-то Божественная София, тварная София, которую Булгаков иногда называет падшей Софией? Это у гностиков. Есть другие претензии, что Булгаков превозносит Гефсиманию над Голгофой, что у Булгакова присутствует апполинаризм, то есть ересь Аполлинария. Надо сказать, что эти указы тоже не на пустом месте возникли. Они возникли в связи с донесением, которое прислал Алексей Ставровский, он направил в Московскую патриархию из Вильно, из Прибалтики, где тогда был экзархат, митрополит Елевферий, реферат книги Булгакова «Агнец Божий». Заместитель местоблюстителя патриаршего престола по этому реферату вынесет свой указ, свое определение.

Константин Мацан

— Давайте на секунду прервемся, чем дело закончится, узнаем после перерыва. У нас сегодня в гостях Алексей Козырев, декан философского факультета МГУ имени Ломоносова. Дорогие друзья, не переключайтесь.

Константин Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Алексей Павлович Козырев, декан философского факультета МГУ имени Ломоносова. Мы, напоминаю, в этой программе открываем цикл бесед о главных именах в русской религиозной философии 20-го века. Сегодня стартуем с того, чтобы поговорить об отце Сергии Булгакове. До перерыва начали говорить о споре о Софии. Чем же в итоге закончилось? К чему привели эти указы разных православных юрисдикций того времени?

Алексей Козырев

— По сути, ничем. Для РПЦЗ имя Булгакова стало табуировано. В Карловацком православии о нем не вспоминали, как о еретике. Указы Московской патриархии? Тут надо иметь в виду, что здесь, возможно, были какие-то и политические обстоятельства. Поскольку Булгаков был выслан из советской России по постановлению ГПУ, инспирированному Лениным и Дзержинским, Булгаков был политический изгнанник. Больше, наверное, здесь для митрополита Сергия играло роль то, что есть некая группа молодых зелотов, Фотиевское братство, куда входил Владимир Николаевич Лосский, они брали на себя миссию продвижения православия в Западной Европе и митрополит Сергий доверился им в определенном смысле. Лосский достойный человек, а что касается Ставровского, там были вопросы. В конце концов, этот истовый критик Булгакова запятнал себя потом сотрудничеством с нацистами, и после войны бежал на корабле в Аргентину и стал там католиком. Поэтому не рой яму другому, попадешь в нее сам.

Константин Мацан

— Поэтому к чистоте его православия есть вопросы.

Алексей Козырев

— К чистоте его православия есть вопросы, да. А что касается митрополита Сергия, понятно, он оценил роль этих молодых зелотов, которые считали себя аванпостом Московского патриархата и Русской Православной Церкви в Западной Европе. Но Булгаков не получил никаких прещений, кроме, может быть, запрета преподавать софиологию в богословском институте, где он был деканом и заведовал кафедрой догматического богословия.

Константин Мацан

— Свято-Сергиевского института.

Алексей Козырев

— В 39-м году он тяжело заболел, у него был рак горла, он попрощался с ближними, попрощался с семьей, но ему было подарено еще пять лет жизни. Операция прошла удачно. Для него это тоже был важный момент, может быть, который воспринимался как некий перст Божий, как некий знак Божий. К этому времени его большая трилогия уже была написана. «Агнец Божий», «Утешитель», «Невеста Агнца» будет издана уже посмертно. Основной корпус софиологических трудов к 39-му году будет завершен. После операции он продолжил писать, была написана книга «Апокалипсис Иоанна», была написана очень важная книга «Расизм и христианство», посвященная критике национал-социализма, книги «Миф XX века» Розенберга. Булгаков — это один из тех богословов, о которых мы можем сказать, что это антифашистский богослов. Помимо того, что он был сыном своей родины и в годы Великой Отечественной войны, Второй мировой войны писал страницы дневника — я их в свое время обнаружил и опубликовал — где он желал победы русской армии, как бы она ни называлась, Красная, Советская. Для него это было русское воинство, он был со своей родиной. Может быть, символично то, что его удар, который его настиг в день его именин, преподобного Сергия, в июне 44-го года как раз совпадал с датой открытия второго фронта. Он после этого удара еще 40 дней был между жизнью и смертью, прежде чем почил. Но в его мечтах было возрождение России, и он видел это возрождение отнюдь не в том, чтобы немецкий сапог ступил на русскую почву. Он уже один раз ступил, во время Первой мировой войны. Опять-таки мы можем вспомнить, «Война и русское самосознание» у него есть статья, идеи духовной мобилизации, что в такие тревожные для национального бытия моменты народ собирается, он как бы внутри себя мобилизует духовные резервы, которые связаны, прежде всего, с верой народа. И покуда народ верит, он живет и сохраняет свою независимость. Как только народ теряет веру, он сразу становится легкой добычей для коршунов.

Константин Мацан

— В 1918-м году Сергей Николаевич становится отцом Сергием. Это годы уже послереволюционные. Что об этом можно сказать. Не обстоит ли дело так, что Булгаков, будучи к тому моменту уже много лет церковным православным человеком, принимает священство именно тогда, когда Церковь вот-вот окажется гонимой, именно поэтому. Но пока Церковь была, что называется, духовным министерством, консисторией, аффилированным с государством, какого-то решения о священстве не было. А вот когда вот-вот она будет гонимой и, с одной стороны, свободной от связи с больше не существующей царской властью, с другой стороны, явно, что называется, не в мейнстриме, вот тогда это такой шаг едва ли ни исповедничества, стать священником.

Алексей Козырев

— Конечно, безусловно. Весь 17-й год — с одной стороны, это грандиозные изменения, которые происходят в церковной жизни, они связаны и со светской властью. Декрет об отделении Церкви от государства, Церкви от школы принимают не большевики, принимает Временное правительство. Эта мощная секуляризация общественно-политической жизни в России производится Временным правительством, членом которого является, кстати сказать, Антон Карташев, историк Церкви, который потом будет на клиросе в Сергиевском храме петь и будет коллегой-профессором Булгакова в Свято-Сергиевском богословском институте. А другим коллегой будет Зеньковский, который был министром по делам вероисповеданий у гетмана Скоропадского в Украинском правительстве. Сам Булгаков весь 17-й год занимается тем, что ратует о реформировании прихода. Это приходская реформа, о которой долго говорили еще в Синодальную эпоху и которая так и не произошла, так и не случилась. Здесь возникает понимание, что именно приход, именно церковная демократия снизу может спасти Церковь. Что приход — это люди, которые объединяются вокруг Христа не потому, что сверху им дают указания, а потому что они верующие и хотят жить сообразно со своей верой. Булгаков становится членом Поместного Собора, где участвуют также и миряне, от философов, скажем так, хотя они избираются не как философы. В Поместный Собор попадают князь Евгений Николаевич Трубецкой и Сергей Николаевич Булгаков, мыслители весьма разные и весьма критично друг к другу относившиеся, но они вместе сидят в епархиальном доме, в храме Христа Спасителя, вместе избирают патриарха Тихона. Булгаков становится ближайшим сподвижником святителя Тихона, он пишет первые его речи.

Константин Мацан

— Спичрайтер фактически.

Алексей Козырев

— Да, по сути, выполняет функцию секретаря. Известны слова патриарха Тихона, сказанные ему: в сюртуке вы нам нужнее, чем в рясе. Видимо, мысль о священстве приходит к отцу Сергию в ходе работы Поместного Собора. В двух сессиях из трех он принимает участие, он становится членом комиссии по изучению вопроса об имяславии. Поскольку имяславие Синодом было отвергнуто в 13-м году, но соборного определения так и не воспоследовало. Как член этой комиссии Булгаков как материалы к Собору пишет свою книгу «Философия имени». Конечно, это не время ожидания гонений, а это уже время гонений. Крестный ход января 18-го года, когда люди выходят на Красную площадь, понимая, что пулеметами их могут расстрелять. Они идут в белых рубахах, как на смерть, на этот Крестный ход. Булгаков понимает, что он становится священником гонимой Церкви, Церкви, которая будет мученической, которая будет преследоваться. Это серьезный акт религиозного мужества. После принятия священного сана и священнического сорокоуста в храме Ильи Обыденного на Остоженке под руководством его друга священника Павла Флоренского, Булгаков уезжает в Крым, чтобы навестить свою семью. Он пробирается туда через фронты гражданской войны, попадает в «белый» Крым, и уже обратно ему дороги нет, он остается там вплоть до своей высылки 31 декабря 22-го года.

Константин Мацан

— Алексей Павлович Козырев, декан философского факультета МГУ имени Ломоносова сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о наследии отца Сергия Булгакова. Еще об одной теме мне хотелось бы поговорить — это Булгаков как, если угодно, богослов культуры. Что это значит, применительно к Булгакову?

Алексей Козырев

— Это не булгаковское определение, конечно, богословие культуры, но можно так сказать, что действительно какие-то феномены живописи, литературы, творчества могут быть прочитаны с богословской точки зрения. Я вспоминаю его статью «Труп красоты», посвященную творчеству Пабло Пикассо. Были такие коллекционеры Щукины, щукинская коллекция легла в основу двух музеев, Эрмитажа и музея изобразительных искусств имени Пушкина. Это колоссальная коллекция современной французской живописи. Но тогда эта галерея еще была в щукинском особняке. И вот Булгаков приходит, осматривает и пишет, впечатленный картинами Пикассо, вот эту статью «Труп красоты». Где он, с одной стороны, говорит о том, что красота умерла, а с другой, что это не безобразие, не хулиганство, а это какие-то поиски того, чем заполнить духовную пустоту, которая образовалась от ушедшего из души человека Бога. Это опыт, который он сам пережил, у него Бог уходил, до 30-ти с лишним лет он жил без Бога. Поэтому в живописи Пикассо он увидел этот феномен Богооставленности. Это очень серьезное религиозное восприятие искусства. Или «Моцарт и Сальери» — трагедия зависти, пушкинская маленькая трагедия, которую Булгаков прочитывает сквозь оптику философии дружбы своего друга отца Павла Флоренского. Что дружба, как поиск «двое в душу едину», как единение, может быть осквернена и разрушена нечистым чувством зависти, когда человек не возрадуется о достижениях своего друга, не возлетит, как на крыльях, от того, что его друг превзошел его в чем-то, а испытает этого червя зависти. По сути, это потом повторится в работе «Иуда Искариот — апостол предатель». Уже в «Моцарте и Сальери» есть нотки, связанные с грехом Иуды, но потом Булгаков напишет особую работу, посвященную этому апостолу, но и предателю. У Иуды здесь уже более сложное чувство, он не просто позавидовал Христу, он увидел во Христе того, кем Христос не являлся. Он хотел, чтобы Христос стал политическим лидером, чтобы он стал царем иудейским, он всячески провоцировал Его на эту несвойственную Ему миссию освободителя Израиля от римского гнета. Вот эта подмена и эта глубокая философия дружбы, которая намечена в письме книги «Столп утверждения истины» священника Павла Флоренского тоже стала таким интерпретационным механизмом для понимания пушкинской трагедии. Поэтому ко всему в культуре можно относиться, применяя к этому оптику Евангелия, оптику христианской веры. Это принцип, который исповедовали славянофилы Хомяков, Киреевский. И Булгакова можно назвать, и он сам себя называл неославянофилом. То есть это славянофильство, возрожденное, возобновленное в новой исторической реальности, о которой друг Булгакова Владимир Эрн сказал: время славянофильствовать.

Константин Мацан

— В этом же контексте такая тема, как Булгаков и Достоевский. Что здесь самое яркое у Булгакова?

Алексей Козырев

— Безусловно, Булгаков один из глубочайших читателей Достоевского. У них концепция, близкая с Вячеславом Ивановым. Что роман Достоевского это не просто роман, это не беллетер, это роман-трагедия. То есть функция романа Достоевского та же, что и у античной трагедии — очищать нашу душу. Катарсис, как функция античной трагедии, есть и у романа Достоевского. За счет чего? За счет той глубины, той бездны — бездна вверху, бездна внизу, как говорит «Изумрудная скрижаль». Здесь мы действительно видим поэтику православного акафиста, «Высото неудобовосходимая человеческими помыслы; глубино неудобозримая и ангельскима очима» — говорится о Пресвятой Богородице. Две бездны призывают друг друга, и эти бездны можно по-разному называть, но Достоевский отчетливо это выразит в словах Мити: «Дьявол с Богом борется, и поле битвы — сердца людей», «Красота страшная вещь». Булгаков понимает эту религиозную антитетику — трагедия Достоевского, романы Достоевского. Для него Достоевский — это великий христианский мыслитель, великий христианский писатель. Кстати сказать, в этом с ним согласен был и его непримиримый оппонент, митрополит Антоний (Храповицкий), который написал книгу «Достоевский как христианин». С Достоевским Булгаков проживает всю свою сознательную жизнь, начиная с его перехода от марксизма к идеализму. «Иван Карамазов как философский тип» — это лекция, с которой он ездит по городам и весям в 1901-м году, это первая работа о Достоевском. У него нет какой-то большой работы, это небольшие эссе, небольшие статьи, но, тем не менее, сам Булгаков в каком-то смысле может предстать перед нами как человек Достоевского, который не может обойти проклятые вопросы, которого критикуют, обзывают, называют еретиком, но он, как по-русски говорят, упертый. Он в эти вопросы уперся и не может их обойти.

Константин Мацан

— А что мы знаем о Булгакове, может быть, из воспоминаний современников, друзей, последователей, как собственно о пастыре как о священнике, эта его ипостась?

Алексей Козырев

— Это очень интересно. Я был на Сергиевском подворье и общался с людьми, которые лично знали отца Сергия, которые ему исповедовались, как Николай Михайлович Осоргин; которые были с ним в заграничных поездках в Англии, как Анастасия Михайловна Лебедева. Никита Алексеевич Струве, который тоже застал Булгакова, приходил к нему, видел его на похоронах своего деда Петра Бернгардовича. Вспоминают — я помню слова Марии Александровны Ельчаниновой, жены Струве — огненность Булгакова, он был, как левит, такой объятый пламенем, вдохновленный. Поэтому иногда он людей не замечал, он кадил и маслом брызгал всюду. Он мог, и об этом тоже рассказывали на подворье, пришедшему к нему молодому семинаристу, который потом станет священником, отец Алексей Князев, его ученик и в каком-то смысле даже транслятор — поскольку последние годы Булгаков жил без голоса, и отец Алексей за него лекции читал — ему как нищему копеечку подать. Потому что видит, сидит какой-то человек возле храма, значит, нищий. В этом плане отношения в семье, он часто не очень улавливал, чем занимаются его дети, а потом страшно переживал, когда были проблемы. У него была красавица-дочь Мария, которая была подругой Марины Цветаевой, и вышла замуж за молодого человека Марины Цветаевой, Родзевича. Первый брак, неудачный брак, но от которого был дети. Булгаков видел, что что-то не так складывается у детей, нет контакта с младшим сыном. Про старшего вообще говорить не приходится, его советская власть не выпустила из России, и он больше никогда не увидел своих родителей. Когда родители отплыли на теплоходе в Константинополь, сын был удержан, и он проживет долгую, трудную жизнь в советской России. К родителям только сможет на могилку приехать уже в 60-е годы в Париж. Эта стихия, в которой Булгаков жил, те частоты, на которых он находился, часто, может быть, не совпадали с частотами обычных людей. Здесь стоит вспомнить его духовную дружбу с сестрой Иоанной (Рейтлингер), с которой он познакомился еще в Крыму и которая потом пошла за ним, поехала за его семьей в Прагу, потом в Париж, которая была помощницей по хозяйству, которую он благословил потом стать монахиней. Юля стала сестрой Иоанной. Это очень интересный иконописец, одаренный художник, она училась у Мориса Дени. Она расписала немало храмов в Париже и в Великобритании. И потом, кстати сказать, после ухода отца Сергия, она вернулась в СССР, жила под Ташкентом вместе со своей сестрой, она стала духовной дочерью отца Александра Меня. Два священника, с которыми связана ее судьба и которые ее, что называется, духовно поддерживали — отец Сергий Булгаков и отец Александр Мень. Очень интересная личность, которая понимала отца Сергия, которая воплощала в иконописи какие-то принципы его учения, его мировидения и которая была значима для него как друг и духовная дочь.

Константин Мацан

— Ну что ж, спасибо огромное за этот глубочайший и интереснейший экскурс в жизнь и творчество отца Сергия Булгакова и даже немного его друзей и последователей. Я думаю, что наш разговор — это прекрасное введение к тому, чтобы взять какие-то тексты отца Сергия, которые, например, были упомянуты в нашем разговоре, и познакомиться или перечитать давно забытое и ощутить размах и масштаб этой личности. Безусловно, встреча с такого рода масштабным мыслителем никогда не проходит бесследно для какого-то внутреннего религиозного опыта человека. Алексей Павлович Козырев, декан философского факультета МГУ имени Ломоносова, доцент философского факультета, кандидат философских наук, был сегодня с нами в программе «Светлый вечер», был нашим проводником в мир мысли и жизни отца Сергия Булгакова. Спасибо огромное за эту беседу. Дорогие друзья, на этой неделе мы продолжим в «Светлом вечере» в часе с 8 до 9 говорить о других главных именах в истории русской религиозной философии в 20-м веке. Поэтому оставайтесь с нами. Надеюсь, до новых встреч.

Алексей Козырев

— До свиданья.

Константин Мацан

— До свиданья. У микрофона был Константин Мацан.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Богословие храмового пространства». Дмитрий Остроумов
• «XIX кинофестиваль «Русское зарубежье». Сергей Зайцев
• «Русские конструкторы и изобретатели». Александр Музафаров