«Образы святости в «Капитанской дочке». Протоиерей Павел Карташев

У нас в гостях был настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы Одинцовского района протоиерей Павел Карташёв.

Разговор шел об образах святости в произведении Александра Сергеевича Пушкина «Капитанская дочка», какие черты и поступки героев проявляют ихи христианский подвиг и нравственные выборы.

Этой беседой мы продолжаем цикл программ об образах святости в русской литературе.

Первая беседа была с Ириной Мелентьевой об образах святых в древнерусских произведениях.

Ведущая: Алла Митрофанова

---

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА.

Дорогие друзья, здравствуйте!

Я — Алла Митрофанова.

С радостью напоминаю, что на этой неделе в «Светлом вечере» мы ведём цикл бесед об образах святых в русской литературе.

Вчера был большой разговор с Ириной Евгеньевной Мелентьевой о древнерусской литературе, и тех типах, образцах святости, которые мы можем найти в древнерусских житиях. Это потрясающе интересно, и очень нетривиальные примеры Ирина Евгеньевна приводила.

Сегодня мы продолжаем разговор. И, вот... так интересно получается, что из древнерусской литературы мы шагаем сразу в XIX век, в 1836 год, к Александру Сергеевичу Пушкину. Я думаю, что многие уже догадались — сегодня речь пойдёт о «Капитанской дочке».

И в нашей студии — протоиерей Павел Карташёв, блестящий специалист по русской литературе, и не только русской, настоятель храма Преображения Господня села Большие Вязёмы, в Подмосковье.

Отец Павел, здравствуйте!

О. Павел

— Здравствуйте! Очень рад. Спасибо Вам большое!

А. Митрофанова

— Вам — спасибо! Радуюсь очень Вас видеть, и для меня, конечно, огромное удовольствие поговорить с Вами о Пушкине. Тем более, что для Вас, насколько понимаю, «Капитанская дочка» — одно из любимейших произведений... так это?

О. Павел

— Да... так и есть... так и есть...

А. Митрофанова

— А почему? Вот, расскажите...

О. Павел

— Знаете, как... любят не за что!

А. Митрофанова

— Понимаю...

О. Павел

— Ну, если подходить рационально, и пытаться это чувство поверить алгеброй... то есть, как-то разложить его на составные части, и вывести формулу... возникнут какие-то соображения. Но, при этом, я должен буду иметь в виду, и настаивать на том, что всё — в целом. Оно... такое... неразложимое.

И для Пушкина эта повесть... спор идёт о том, роман это или повесть, но, скорее, всё-таки, повесть — по некоторым формальным жанровым признакам... эта повесть для Пушкина, как и некоторые другие произведения, итоговая. То есть, во многом, Пушкин относился к образам и темам таким образом, чтобы, вот, там — уже аккумулировать, подвести итог, прийти к каким-то для него очень важным жизненным выводам. И эти жизненные выводы — это те свойства, те черты характера, особенности душевного мира героев, которые, после всех испытаний жизненных, Пушкин увидел, как фундаментальные, как самые необходимые, вообще, для человека.

Вот, каким должен быть человек, христианин? Как он должен относиться к своей судьбе? К тому, что случается в мире? Как он должен себя проявлять?

Всё, что в мире случается — для нас испытание, которое выявляет сокровенное в сердце? И любой человек постоянно стоит перед выбором. И, одно и то же событие, может вызвать у человека принятие его, и благодарность, и подвигнуть его к духовному росту, и, то же самое событие, другого человека может озлобить и, наоборот, как-то разочаровать, и ввести в отчаяние... и отдалить от Источника Жизни.

Поэтому, вот, Пушкин, выводя своих главных героев, персонажей своей повести, он в них... можно, я даже употреблю такое слово даже... он любовался, и радовался тому, что главные герои повести «Капитанская дочка» оказались именно такими. Вот, стойкими, выросшими и проявившими себя, как люди, в той полной мере, которая была им отпущена.

И сразу скажу ещё одну вещь. И сама по себе... мы начали с того, что... почему я люблю... потому, что, помимо возможности рассматривать детально эту повесть «Капитанская дочка» — там... Петра Андреевича Гринёва... Марию Ивановну Миронову... и других... и Василису Егоровну... и Ивана Кузьмича... — помимо всего этого, мы ещё видим, что, сама по себе — от первого эпиграфа до финала — она представляет собой удивительное целое, в котором внимательный читатель... а если ещё не имеет опыта медленного, и внимательного, и проникновенного чтения, то внимательный читатель с помощью людей поднаторевших в изучении этого аспекта культуры — литературы, он увидит: да, здесь вообще ничего случайного нет! Здесь — цепь таких удивительных событий, которые приводят... к счастью, к блаженству, к супружеской жизни. Она... именно, вот... вот, это слияние двух верных друг другу сердец — это и является финалом, апофеозом. Без торжественных нот, негромким... таким... продлевающимся в будущее.

Вот, наконец, они встретились... а как они встретились? И, вот, тут, он на этот вопрос отвечает: они встретились милостью и заботой Божией. То есть, Промысл Божий действовал в жизни этих людей от начала до конца, и... естественно задать вопрос: а в чём же он, конкретно, проявлялся? А, вот, тут — надо начинать, прям, с самого начала... и первую главу — как читает Андрей Петрович Гринёв, отец Петра Андреевича, придворный календарь... и дальше, дальше, дальше... и всё получается абсолютно неслучайно.

Один из исследователей, он даже вывел... сделал такое наблюдение: он говорит, что, если прочитать повесть от конца к началу, то в конце...

А. Митрофанова

— Интересно как! Так...

О. Павел

— ... то в конце ты видишь — вот, такие записки Петра Андреевича Гринёва, про которые автор, то есть, Александр Сергеевич Пушкин, говорит, что он позволил себе изменить некоторые имена и каждую главу предварить приличным эпиграфом. А, в общем-то, он ничего и не менял.

И тогда получается, что, придя к такому счастью, к такому блаженству, к слиянию двух сердец в супружеской жизни, к браку, который заключается на Небесах, Пётр Андреевич задаёт себе вопрос: «Как зыбко было счастье на пути к нему! Я подвергался тысячам опасностей постоянно! Но, каждый раз, даже те обстоятельства, в которых, казалось бы, ну, всё — может быть, здесь моя судьба и прервётся... всё, здесь я могу погибнуть... и прочая, и прочая... вот, меня ведут на эшафот... вот, надо мной праведный суд земной, и...» — нет... нет... дорогой мой, жизнь не заканчивается! Господь заботится о тебе. Он тебя, вопреки всем ожиданиям и расчётам, и всякой рациональной рассудительности — нет, всё-таки, ты оказываешься жив. Потому, что Господь предлагает тебе — можно сказать, в обмен на твою стойкость, на твою врождённую, может быть, мудрость, которая выражается в смирении, в принятии воли Божией, и, наоборот, на твоё мужество, когда нужно кого-то защищать...

В самые потрясающие моменты судьбы, когда, например, Петрушу Гринёва ведут на эшафот во взятой, только что, Пугачёвым крепости... знаменательно очень — он молится о двух вещах: о прощении своих грехов, и о своих близких. Не молится: «Господи, сотвори чудо! Выведи меня из этого состояния!» Вот, Господь видит: достоин — Аксиос! — быть помилованным.

А. Митрофанова

— Аксиос... действительно! Как и автор, собственно.

О. Павел

— Да, как и автор.

А. Митрофанова

— Как и автор, который, конечно, не тождествен своему герою, но, при этом, путь от... раздолбайства, такого, самого настоящего... простите за выражение... но... Петруша Гринёв — кто он в детстве, в отрочестве? Он — самый настоящий, такой...

О. Павел

— Гонял голубей...

А. Митрофанова

— Да... дворянский мальчик-раздолбай...

О. Павел

— ... разбирался в борзых!

А. Митрофанова

— Да, совершенно верно! И приходит он, через процесс взросления, преодоления определённых обстоятельств, прохождения через испытания... ну, как в русских сказках, такой, Иванушка-дурачок, условно говоря. Да?

Вот, он вырастает в свою меру. Ведь, и Пушкин — вырастает в свою меру. И это — такая грандиозная мера! И, вот, в этом смысле, мне кажется, что Петруша Гринёв и Александр Сергеевич Пушкин — они, в каком-то смысле, соотносимы. Как, наверное, всякий человек, достигший той полноты жизни и развития своей собственной личности, которую отмеряет Господь.

О. Павел

— Да.

А. Митрофанова

— Ведь, это же очень важно — в свою меру вырасти, понять, где эта мера...

О. Павел

— Да...

А. Митрофанова

— ... где — граница твоих возможностей... вот, как раз, то самое смирение — с миром принять, что здесь — граница, и здесь уже — дальше это не в моей власти. А, вот, это — моя зона ответственности, и это входит в те сферы, на которые, может быть, я могу повлиять, в те границы, которые мне подвластны, и за которые я перед Богом буду нести ответ. Не сложить руки и сказать: «Ну, а что тут... все побежали, и я побежал... какая здесь моя ответственность?» — а, вот, именно... а Петруша Гринёв, он... согласна с Вами... ну, собственно, как и Пушкин... очень здорово через все эти испытания проходит.

И — да, это 1836 год... это, в общем-то, из больших произведений... такой... венец...

О. Павел

— Да...

А. Митрофанова

— ... того, что Пушкин пишет.

О. Павел

— Да... дата поставлена — 19 октября 1836 года... то есть, из больших произведений, конечно, уже больше ничего такого, подобного... по объёму... и по глубине... уже написано не было. И, поэтому, мы можем рассматривать эту повесть, как... такое... может быть, невольное... но — подведение итога того, что продумано.

И, возвращаясь к своей... может быть, в оценке этой повести, она для меня одна из самых дорогих мыслей — что Промысл Божий является тем организующим моментом, тем творческим методом...

А. Митрофанова

— Прекрасно!...

О. Павел

— ... который используется... а метод — мы же знаем — «мета одус»... это — «путь через».

Мы иногда спрашиваем у студентов: что такое «метод»? Метод — это «путь через», но ты... если ты идёшь «через», то ты обязательно имеешь в виду какую-то цель.

Цель — спасение. Цель — всем человекам Господь хочет спасения и постижения истины, прихода в её познание. И, поэтому, к цели — спасению — уже здесь, на земле... к благоденствию — но какими потами, кровьми и слезами добытому... ведёт своих героев Пушкин.

И, поэтому... вот, моя любимая мысль... она о том, что Пушкин, как бы, исповедует это... что — Бог близок. Он о нас заботится. И, в нужных обстоятельствах, ты должен где-то проявить мудрую осторожность предаться воле Божией, отдаться Промыслу.

То, что ты... это уже не в твоей власти. Тут, в одном месте... уже я забегаю в конец повести, где суд... где привозят Петра Андреевича на суд... он опять проявляет...

Вот, мы когда говорим о смирении... у некоторых людей... мне часто приходилось это встречать, особенно в военной среде... и они говорят: «Ну, что это... разве позволительно мужчине, да ещё офицеру, да ещё такому... ну... защитнику — и своих близких, и своей Родины, и чести, и долга, и так далее... разве позволительно ему быть смиренным?»

По-настоящему сильный характер — это характер смиренный. Потому, что в нужных-то обстоятельствах он идёт до конца. И смирение, например, Петра Андреевича Гринёва — совсем не слабость. Это не какая-то пассивность вялой воли, но, напротив, нравственная действенность.

А. Митрофанова

— Протоиерей Павел Карташёв, настоятель храма Преображения Господня села Большие Вязёмы в Подмосковье, проводит с нами этот светлый вечер. Мы говорим о «Капитанской дочке» Александра Сергеевича Пушкина.

Может быть, кого-то удивит: как это в цикл программ об образах святых попала «Капитанская дочка»? А очень, мне кажется, всё очевидно.

Во-первых, у нас есть в этой повести... мученики — люди, которые Господа Бога не предали и приняли смерть за то, что в своей правде стояли до конца. Это — родители Марии Мироновой. Вот, этой самой нашей прекрасной Маши, собственно, капитанской дочки. И... в общем, это, конечно... это удивительно — как они свой долг перед Богом понимали, и как они в этом долге стояли до конца.

И, собственно, то, о чём Вы уже сказали — счастливый финал... немножечко сказочный, может быть... но... мне кажется, что то, как это Пушкин описывает, выглядит очень даже логично.

Длинный путь молодого человека, который не родился святым, и пришёл к такому пониманию своего назначения, своего, если угодно, задания от Господа Бога на эту жизнь. И такую же достойную супругу себе выбрал. Не светскую, там, пустую... простите за выражение... вертихвостку, а какую-то настоящую, глубокую... девушку, которую он увидел, вот, именно, своим, таким, глубинным зрением. И в таком браке люди, конечно, могут стяжать святость. Мне кажется.

Хотя... в наших Святцах гораздо меньше семейных людей, чем монахов. Почему это так, отец Павел?

О. Павел

— Ну... Вы знаете, вот... я позволю, может быть, себе какую-то неканоничную... не совсем традиционную мысль.

Часто слышал от монахов искреннее такое признание, что: «Ой... я не был способен на супружескую жизнь... это слишком тяжело!» — вот.

А. Митрофанова

— Ага...

О. Павел

— Монашество — это, всё-таки, большая сосредоточенность, и это более... как они выражались, и слово такое употребляли... удобный путь к спасению.

А. Митрофанова

— То же самое и семейные люди могут сказать: «Ой... монашество — это слишком тяжело!...

О. Павел

— Да...

А. Митрофанова

-... Уж лучше быть семейным человеком...»

О. Павел

— Но по-настоящему семейный человек — человек, у которого заботы о доме, дети... и человек, который преумножает любовь, которая была той искрой, что создала это тепло и этот свет — этот человек, с одной стороны, очень много имеет утешения, а, с другой стороны, через какие же испытания проходит путь семейного человека...

Вот, Вы упомянули о двух мучениках в «Капитанской дочке» — о Василисе Егоровне и Иване Кузьмиче. Когда Пётр Андреевич — Петруша Гринёв — приезжает, ему видится крепость, бастионы, башни, пушки, и так далее... и вдруг он видит деревню, окружённую частоколом. Мало того, что в этой... капитан гарнизона — капитан Миронов — он, на самом деле, не правит гарнизоном, а правит Василиса Егоровна — она распоряжается...

А. Митрофанова

— Да, да, да... есть такой момент!

О. Павел

— ... она всех посылает туда-сюда... переворот всех понятий, всех его стереотипов, всего! И, вот, в этой обыденности, вдруг, раскрывается, в минуту испытания, твёрдость этих людей.

Можно сказать: «Иван Кузьмич... ну... ты уж слишком смирен... как такое — бабе позволить... там...

А. Митрофанова

— Верховодить...

О. Павел

— ... этого — сюда... этого — туда... или, там... мужу отвечать при подчинённых: «Лжёшь! Лжёшь, Иван Кузьмич!» И, вот, когда наступает испытание, то... это не просто трогательная сцена прощания... она душераздирающая. Когда она просит у него: «Если чем приобидела тебя, ты уж меня прости...» — и он тоже... И, вот, они обнимаются, целуются, он её отсылает — потому, что сейчас будет бой... и, вот, тут-то проявляется то самое, что проявляется и в жизни Петра Андреевича.

Когда мы рассуждаем о смирении, мы видим, что... а смирение это... мудрое смирение — это, на самом деле, необыкновенная сила души. Иной раз, человек, который проявляет какую-то... такую... твёрдость, последовательность, он оказывается, на самом деле, пленником — то есть, подвластным событиям.

Вот, мы говорим, что Гринёв — он постоянно проявляет такое качество: он не беспокоится в критических, или, как их называют, пороговых ситуациях своей судьбы. Он не беспокоится за себя лично — мы и в молитве его это видели, он вверяет себя Всевышнему. Он отдаётся на волю Божию. Но, вот, это — не пассивность какого-то безволия... такой, вялой, воли... но — нравственная, может быть, действенность. Или, как мы говорим, активность натуры этого человека.

И, наоборот — пассивен Швабрин. Там — порок притягивается пороком. Темнота внутренняя, душевная, злоба, которая, увы, свойственна этому персонажу — она сразу находит себе исход. Он сразу принимает решение — и он обрит уже тут же... в казацком одеянии... обрит «под кружок»... и... спасая свою жизнь, он переходит на сторону Пугачёва.

А, вот, Гринёв, который готов смиренно принять свою долю, и собственную казнь, он оказывается очень сильным человеком. Почему? А потому, что он идёт на это, принимает это решение, лишь бы только не участвовать в этих преступных действиях бунтовщиков-повстанцев, сохранить свою честь, сохранить своё лицо. Принять казнь, но не изменить своему призванию. Ну, для этого нужны какие-то особые силы! Это, как раз, то самое мужество, которое...

И, напротив — когда речь не о нём, когда он получает письмо от Маши Мироновой... она робко... он уже предлагал ей руку и сердце, но не получил благословения родителей, и она пишет, такое, очень понятное...

Удивляюсь я, вот, такому, знаете...

А. Митрофанова

— Прозрачности?

О. Павел

— Нет. Гениальности Пушкина, для которого любой голос в этом хоре — он, как будто, изнутри его озвучивает! Он его чувствует...

Она пишет письмо. Она не жена его — она не может ни на что претендовать. Она, единственно, упоминает, что «Вы хорошо ко мне относились, Вы были ко мне добры»... у неё никаких прав на Гринёва нет. Она говорит: «Но я изнемогаю... мне лучше умереть, но не пойти за Швабрина, который меня добивается».

И тут... Петруша чуть в обморок не падает — у него кровь приливает... он бежит к генералу, командующему гарнизоном Оренбурга, и говорит: «Дайте мне столько-то...» — не дают! И он тогда совершает этот дерзкий поступок, полностью рискуя собой.

И рискуя собой, когда Савельича поймали в овраге, а он может ускользнуть и проследовать дальше — ну... Савельичем больше, Савельичем меньше — это дядька... Нет. Он всегда, вот, в этом отношении... и думаешь: какой же удивительный человек! Когда речь идёт о нём — он, не изменяя себе, своей сердцевине, самому святому в нём — он готов себя принести в жертву. Когда речь идёт о других... и, вот, не случайна эта его молитва-то! «Прости, Господи, мне мои грехи...» — и молился о близких.

То есть, это, вот, какие-то... это, знаете... очень хорошие показатели! Это я вам, как священник, могу сказать! Когда в какие-то звёздные, кульминационные... такие, вот... в самые острые моменты судьбы человек о себе забывает в молитве... вот, это... так о нём говорит! Это так о многом говорит в этом человеке — что в его душе. В его душе, как будто, его-то, собственно, и нету... а... как говорил один современный подвижник наш, архимандрит Авель Македонов, восстановитель Иоанно-Богословского монастыря в Рязанской епархии, бывший до этого насельником русского Пантелеимоновского монастыря на Афоне... он всегда повторял это: «Ну, так ведь это же и цель нашей жизни — не для себя жить!» Вот...

А. Митрофанова

— Вы знаете... можно было бы, наверное, применительно к Петруше Гринёву, выдвинуть такой контраргумент: ну, а что, собственно говоря, он делает? Вот, его как жизнь ведёт, так он и идёт — всё уже предопределено, всё детерминировано, и то, что он стал хорошим человеком — это было, так сказать, определено свыше.

Вот, пожалуйста. «Матушка, — вспоминает он в самом начале повести „Капитанская дочка“... или романа... действительно, по-разному называют, — была ещё мною брюхата, как я уже был записан в Семёновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя Б., близкого нашего родственника. Если б, паче всякого чаяния, матушка родила дочь, то батюшка объявил бы, куда следовало, о смерти несостоявшегося сержанта, и дело бы тем и кончилось...» — ну, то есть... тут ещё пушкинский юмор, конечно... он, такой... всё время уши автора из-под шапки юродивого торчат! И, вот, это — удивительное и отдельное большое удовольствие в пушкинский юмор погружаться... но, тем не менее.

Вот, смотрите — всё предопределено. И, казалось бы, и что тут Петруша Гринёв в своей жизни такого сделал, чего он такого решил, где он проявил какое-то смирение, где он отвагу проявил... где ответственность?... он же только плыл, так сказать, по течению.

А, ведь, в рамках отведённого для него жизненного пути, как Вы совершенно справедливо в начале разговора заметили, такое количество было шагов — вправо, влево — как в жизни любого человека! Здесь оступился... здесь свернул не туда... потому, что Господь ведь человеку даёт свободу. Несмотря на то, что он уже определён в полк, и жизнь его, казалось бы, предопределена, и пройдёт так же, как прошла у его отца — тем не менее... какое количество испытаний самых разных обстоятельств...

О. Павел

— Но из этих испытаний он выходил победителем?

А. Митрофанова

— Да...

О. Павел

— А, чтобы выйти из этих испытаний победителем, нужно выбрать между двумя вариантами...

А. Митрофанова

— И он выбирает постоянно... вот, это невероятно!

О. Павел

— А это, разве, не сила характера?

А. Митрофанова

— Конечно.

О. Павел

— А это, разве, не серьёзность и глубина его натуры, его души? Начиная с дуэли со Швабриным. Там... ну, конечно, было уязвлено ещё и попутно авторское самолюбие — Швабрин высмеял его стихи, но...

А. Митрофанова

— Но это бы ладно...

О. Павел

— Да. Это бы — ладно. Но он осмеял, опорочил в его глазах невинную девушку — и тут он этого стерпеть не может. Он бросает ему обвинение страшное, Швабрин вызывает его на дуэль — и состоялась эта дуэль. А далее? И постоянно... но самое главное, самое звёздное, очень характеризующее героя — после того, как его привезли на суд в Казань... он видит эту разорённую, после нашествия Пугачёва, спалённую Казань, остовы домов... пепелище... только крепость — только Кремль сохранился... и ему ничего не предвещает хорошего то, что его сразу заковали в кандалы... причём, так, вот... заковали по-настоящему, только распилить потом можно будет... и он: «Таково начало не предвещало мне ничего доброго, однако ж, я не терял ни бодрости, ни надежды. Я прибегнул к Утешению всех скорбящих, и, впервые вкусив сладость молитвы ( ну, это он скромничает... мы уже знаем, по ходу дела, что он ещё как знает силу молитвы ), излиянной из чистого, но растерзанного сердца, спокойно заснул, не заботясь о том, что со мною будет».

Легко сказать! Как он себя ведёт-то в дальнейшем? То есть... когда только он почувствовал, что, чтобы оправдаться, ему нужно будет сослаться на Машу... Машу вызовут... Машу начнут допрашивать... Маша увидит весь этот ужас... он относится с таким благоговением к своей невесте от начала до конца — и это ли не сила характера? это ли не последовательность?... Вы знаете, вот, так относиться к другому человеку — это говорит о том, что... видеть в нём такую чистоту, которую он не может... вот... позволить, что на неё какая-то тень упадёт, какое-то пятно... ну... подобное к подобному... значит, и ты такой. Значит, и ты — такой.

И он вдруг останавливается в своих оправданиях. Зная, чем он рискует. Зная, что... но он пойдёт до конца. Но — не выдаст, не предаст. Спасая свою шкуру... он... вот... не коснётся этой чистой души, которая для него... мы можем даже сказать — свята. Вот.

А. Митрофанова

— Соглашусь.

Протоиерей Павел Карташёв, настоятель храма Преображения Господня села Большие Вязёмы в Подмосковье, проводит с нами этот светлый вечер. Мы говорим о «Капитанской дочке».

Я — Алла Митрофанова.

Буквально на несколько минут, прервёмся.

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается.

Дорогие друзья, напоминаю, это цикл программ, посвящённых святым — образам святых в русской классической литературе, и «Светлый вечер» сегодня мы проводим с протоиереем Павлом Карташёвым, настоятелем храма Преображения Господня в селе Большие Вязёмы в Подмосковье. Отец Павел — блестящий знаток русской литературы, человек, который с таким вдохновением рассказывает о самых разных авторах и произведениях, что... Вы знаете, отец Павел... у меня — импульс, после каждого разговора с Вами — скорее бежать домой, хвататься за книгу, и — уже до утра не вылезать! Но, как Вы говорите — важно медленное чтение.

Давайте, вот, буквально в нескольких словах, об этом методе поговорим. Вы его тоже практикуете — как вижу, как понимаю... с карандашом... зависая на страницах... зависая на абзаце...

О. Павел

— Мне даже неудобно иногда перед... вот, если раскрыть какое-то произведение — и там комментарии мои... надо мной даже пошутили, говорят: «Давай, тебя издадим отдельно!» ( Смеётся )

А. Митрофанова

— Ваши комментарии... да-да-да! А что... отлично! А почему — нет?

О. Павел

— Нет... ну, это... простите, это немножко нескромно... потому, что, когда перечитываешь, ты видишь, что ты иногда бываешь очень эмоционален.

У меня там... у меня есть своя система пометок — три... четыре... пять восклицательных знаков... крестики... галочки... подчёркивания... обведение страниц... и, самое главное, чтоб потом вернуться к этому, иногда — крестик наверху, а иногда и какой-то комментарий — два-три-четыре слова, чтобы я сразу, дёрнув за эту ниточку... сразу зазвучало всё... все колокольчики. Как у Константина Леонтьева, когда он вспоминает о том, как...

Вот... здесь... медленное чтение... я помню — какая-то статья, или интервью очень известного нашего критика Ирины Бенционовны Роднянской. Она посвятила этой теме отдельный большой разговор, и даже поделилась своими, можно сказать, достижениями и наработками в этом плане. Ну, она... такой... маститый человек, авторитет большой в своей области литературной критики, литературоведения... отвлёкся немножко. Первая статья-то вышла в 1956 году. То есть, можно сказать, это... такая... жизнь... эпоха...

Вот, она не... вы знаете, мне кажется, здесь очень важно: «... не углубиться в мелочность и никогда не потерять целого. Чтобы каждый отдельный фрагмент, фраза, или мысль и понятие, всё время, не теряя нити, соотносились с ощущением целого. Потому, что понимание целого — оно приходит со временем, может быть, а, вот, то чувство, что перед тобой — мир...» — ну, это называется «художественный мир».

Другой наш критик Сергей Георгиевич Бочаров, литературовед, посвятил этому... у него — о художественных мирах...

А. Митрофанова

— То, что сейчас называют «вселенными»...

О. Павел

— ... вселенными...

А. Митрофанова

— Вселенная «Войны и мира», например... вселенная Пушкина... вселенная «Евгения Онегина»...

О. Павел

— А, действительно... и это очень можно понять! Этот человек воспринимал жизнь — как? Ну, как мы её воспринимаем! Мы же видим бесконечность? Видим. Мы видим будущее? Ну... где-то, в общем, надеемся, что оно будет, и что оно будет таким, каким бы мы его желали. Мы видим настоящее? Да. Оно хоть и ускользает, по-настоящему, но, кроме настоящего, у нас, получается — некоторые утверждают — ничего и нету. А — прошлое? Ну, в зависимости от твоей культуры, прошлое у тебя может быть громадным, огромным. Ну, ко всему прочему — и пространство, и всё это... это твой мир. А если ты обладаешь талантом его как-то воссоздать, воспроизвести, то вот — это художественный мир. И, вот, это чувство целого — оно... ну... талантлив должен быть ведь не только автор — должен быть талантлив и читатель. Это всегда, вот... называется — «конгениальность»... или, там... «созвучность» автору. И этот талантливый читатель... это не обязательно литературный критик или специалист по истории литературы... это всякий человек, который, вот, всей душой откликается на те мотивы, смыслы, которые заключены в произведении. И человек, который читает это — он радуется, переживает... он забывает о себе! Мы знаем таких читателей, которые... вот, вошёл в книгу — и потом вдруг... вернулся к действительности, даже несколько ошеломлённым: «А... вот она... жизнь-то продолжается! А я, прямо, ушёл туда...» Ну, вот, если ты способен на это, если автор, действительно, такой, вот, искусный, талантливый человек... и, когда мы соотносим... мы читаем медленно, и это позволяет нам вновь и вновь открывать как бы заново любимые произведения... мы иногда говорим себе: «В прошлый-то раз читал... а я даже этого и не заметил!» — а ведь в этом же, как в капле воды — весь химический состав океана! А, ко всему прочему, капля зеркально-сферична, и в ней отражается, во все стороны — вселенная. Художественный мир. И, поэтому, в мысли, в отдельном фрагменте автора... Ну, я помню папу своего, который, может быть, так... задорно говорил: «Для того, чтобы понять, что из себя представляет это произведение... ну... достаточно прочитать 3-4 строчки первые...» — ну... это, конечно, так, он... провоцировал...

А. Митрофанова

— Смело!

О. Павел

— ... провоцировал читателя, но в этом что-то есть! Безусловно. Потому, что... Фудель, вот, вспоминает о том, как Шеллер -Михайлов, кажется... читал кто-то его в XIX веке... а в типографии сброшюровали вместе несколько страниц из «Идиота». И, вот, он читает читатель Шеллер... и вдруг... «На меня, — говорит, — повеяло совсем другим ветром... воздухом... какой-то другой свет меня осиял! И я даже себя спрашиваю: неужели это он... этот Шеллер?» — и потом выясняется, что это... это совсем... это горный разреженный воздух! Это — совершенно другое ощущение... другая вселенная!

И, вот... ну... если бы ты быстро читал, в погоне за: «Да, в чём там суть-то? Чем дело кончилось?» — ты прошёл бы мимо всего.

Поэтому, медленное чтение... но, всё время, с оглядкой на ощущение целостности произведения, или — авторского мира... оно, безусловно, необходимо.

Ещё одну тему Вы затронули... спасибо Вам... Вы вспомнили о детстве Петруши Гринёва... и о том, как записали его в Семёновский полк... и как...

А. Митрофанова

— Ой... у меня там... знаете, вообще, мой любимый эпизод — как он прилаживал мочалку к мысу Доброй Надежды... помните? Ему, там, воспитателя-француза наняли, а воспитатель-француз был занят...

О. Павел

— Месье Бопре...

А. Митрофанова

— Да... месье Бопре, да... Бопре был занят, в этот момент, замечательной девушкой Парашей, а вовсе не своим воспитанником. И, вот, пока он, там...

О. Павел

— Там много очень потрясающих деталей, что его выписали с годовым запасом вина...

А. Митрофанова

— Да, да, да...

О. Павел

— Я себе представил... Бопре выпивал! 365 дней в году...

А. Митрофанова

— Да, да, да... вот, именно! И... как он, там... Петруша... в тот момент, пока Бопре... там... то с Парашей... то, соответственно, с девушкой...

О. Павел:

— ... а то, просто, пьяный лежал...

А. Митрофанова

— ... пьяный на лавке лежит... а наш прекрасный Петруша с этой мочалкой учит Географию, делая бумажного змея из карты, и прилаживая, вот, как раз, к мысу Доброй Надежды мочалочный хвост... вот, это...

О. Павел

— Но, знаете... а уроки-то Бопре не прошли бесследно! Ведь, уже в крепости, он начинает переводить французов...

А. Митрофанова

— Да.

О. Павел

— То есть... Бопре учился у него русскому языку, как смиренно заявляет Гринёв, но, учась русскому языку у Петруши... Петруша учился у него французскому... поэтому, он очень быстро взрос, как на дрожжах. Он не только у Швабрина... у Алексея было несколько французских книжек... он не только их сразу освоил и начал читать, но и стал делать какие-то свои литературные опыты, как переводчик литературный... поэтому, тут всё... но я о другом сейчас немножко.

О том, что... а, ведь, действительно, мы же... ответственность родителей за детей, традиции за тех, кто к ней принадлежит! Какой принципиальный, какой хороший был его отец!

Матушка прятала от него придворные календари, и иногда он по нескольку месяцев не мог их находить. Но когда уж он до него дорывался, он читал и говорил: «Хм... а вместе начинали служить! А он уже — вон, какой!» — там... при Дворе сановник. И в нём какая-то желчь взыгрывала, поднималась... и, однажды, после чтения такого: «А сколько Петруше лет?»...

Ну, маменька почувствовала неладное... он собирается написать в Петербург... а потом выясняется, что... какой Семёновский полк? Нет, пускай послужит... То есть, эта жилка, этот стержень, он — от отца к сыну. От Андрея Петровича — к Петру Андреевичу Гринёву, к Петруше.

А потом он приезжает к давнему другу начала службы юности — в Оренбург, и там — этот немец, который тоже, вроде, повинуясь какому-то случайному поводу, чтоб не видеть лишнего едока за своим столом, он его отправляет: «Нет... ты пойди, послужи! Ты посмотри на настоящую жизнь...»

И он опять попадает туда, и, вроде, там настоящей жизни и нет... а, на самом деле, обстоятельства так поворачиваются, что — вот тебе, пожалуйста, и подвиг, и вот тебе — возможность себя проявить...

То есть, в Петруше заложено то, что... мы бы сказали так: обстоятельствами времени, судьбы в нём проявляется. Промысел Божий в нём вскрывает то сокровенное, глубокое, светлое, мужественное, настоящее... вот, этот образ Божий — просиявает, благодаря, вроде бы, случайностям... вроде бы, каким-то случайностям.

А, на самом деле... ну... мы же знаем, что случайность — непознанная закономерность, что в тумане видя звено цепи, мы можем принять его за какое-то колечко. А, на самом деле, там — и назад, и вперёд — целая цепь. И она к чему-то привязана ещё, к чему-то ведёт.

И, вот... этот замечательный отец, которого потрясает, вообще, развитие этих событий — отец Гринёва — он получает известие из Петербурга о том, что, во внимание к его заслугам, Императрица милует его сына, которого, по справедливости-то, должна ожидать смертная казнь, но она ссылает его на вечное поселение в Сибирь.

И тогда отец, поражённый: «Сей неожиданный удар едва не убил отца моего. Он лишился обыкновенной своей твёрдости, и горесть его, обыкновенно, немая... — всё в себе переживает, — изливалась в горьких жалобах. «Как! — повторял он, выходя из себя, — сын мой участвовал в замыслах Пугачёва! Боже Праведный! До чего я дожил: Государыня избавляет его от казни! От этого разве мне легче? Не казнь страшна — пращур мой умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святынею своей совести. Отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущёвым — это в царствование Императрицы Анны Иоанновны... это был заговор такой... высоких сановников... — но дворянину — изменить своей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями — стыд и срам нашему роду!»

То есть, ответственность за всё, за род — дворянину изменить своей присяге. Я, каждый раз, эти строки перечитывая, думаю... вспоминаю Фёдора Артуровича Келлера, который не изменил Государю Императору Николаю II, и Хана Нахичеванского — два генерала, кавалериста, остались верными царю. Генералитет — изменил присяге.

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА.

Дорогие друзья, напоминаю, в нашей студии — протоиерей Павел Карташёв, настоятель храма Преображения Господня в селе Большие Вязёмы в Московской области. Мы говорим про «Капитанскую дочку», и про те образы святости, которые Пушкин нам даёт в этой удивительной повести... или в романе... как, действительно, по-разному называют это произведение.

Вы знаете, отец Павел, вот, эта верность себе — она удивительна. И, когда в «Капитанской дочке» мы это читаем, может быть, при первом... втором прочтении... это кажется настолько естественным, настолько простым... и вся драма глубокая — она, наверное, только с возрастом читателю открывается.

Хотя, не раз сталкивалась с тем, что мои студенты абсолютно искренне говорят... правда, давно уже такого не было, но, вот... первое время, я помню... лет десять-пятнадцать назад, они совершенно искренне говорили, чем очень меня удивляли, как они любят «Капитанскую дочку», как они восхищаются этой повестью!

Я говорю: объясните мне, почему? И, когда они начинали говорить... я сейчас дословно уже не воспроизведу цепочку их размышлений, но суть была в том, что им очень нравилась, вот, эта цельность Петруши Гринёва и Маши Мироновой.

О. Павел

— Да-а... они ищут в жизни — примеров... образцов — на кого равняться...

А. Митрофанова

— Вот, да... именно!

О. Павел

— ... по ком жизнь строить!

А. Митрофанова

— Вот, именно! И меня это так поражало! Я радовалась!

А... про Машу мы с Вами сегодня ещё не говорили... времени уже не так много в эфире остаётся... давайте, обратимся тоже и к ней.

Как Вы справедливо отметили, подобное притягивается к подобному. И замечательный Пётр Андреевич Гринёв — он, наверное, не мог бы жениться на какой-нибудь гражданке, которая бы наматывала его нервы себе на кулак, размахивала бы сковородкой в его адрес, или творила ещё какие-то непотребства. Или, там... изменяла бы, разрушала бы брак... или что-нибудь ещё.

Он выбрал достойнейшую девушку себе в супруги.

О. Павел

— Достойнейшую дочь достойнейших родителей!

А. Митрофанова

— Верно.

О. Павел

— Да, воспитанных.

А. Митрофанова

— Верно. И, при этом, опять же, вспоминаю свой прочтение в школе «Капитанской дочки». Маша... такая... круглолицая, румяная, волосы зачёсаны назад... я себе, знаете, представила сразу героиню из фильма «Морозко» в исполнении Инны Чуриковой, блестящем совершенно, которой щёки... вот, так, вот... свёклами натирают... и она, такая: «Маманя!...» — вот, это, вот... «Нет, не прынцесса!» — «А кто ж?...» — «Королевна!!!» — вот, это, вот, всё... и думаю: «Ну, что ж в этой Маше-то Мироновой этот Петруша Гринёв нашёл?! Вот, она же крокодилица такая!» — ну... детскими мозгами я когда читала, вот, у меня было такое восприятие.

И, опять же... если вчитаться и вглядеться... какая это необыкновенная красота! Необыкновенная!

Я, кстати, не помню, кто экранизировал «Капитанскую дочку»... это были, по-моему, 2000-е годы... к своему стыду, не помню фамилию режиссёра. Но её, Машу Миронову, сыграла удивительная красавица Каролина Грушка. И это настолько органично смотрится! Это так здорово... так она вписалась хорошо!

О. Павел

— Ну, это очень... это ведь настоящая красота, которая... ведь, красота-то внешняя — она может... ну, и мы знаем это... она куда-то уходит. И, напротив, а внутренняя-то красота — она проступает. И, поэтому, это ещё...

Знаете, это наблюдение... длинный список психологов, которые говорят, что... если красота лица разлучена... ну, умозрительно... или — пожизненно, по судьбе... с красотой внутренней, то, при всех формально совершенных чертах лица, и так далее, и тому подобное, в нём будет проступать что-то недоброе, если не зловещее...

А. Митрофанова

— Отталкивающее.

О. Павел

— ... отталкивающее... что-то, такое, вызывающее антипатию... холодное... что угодно... вот, если без этого внутреннего тепла и света, то, через некоторое время, ты будешь поёживаться... и... в конце концов — примкнёшь, пристанешь, прилепишься к настоящей красоте, даже если она уступает внешне. Ну, и у Пушкина того же... помните... блестящая Нина Воронцова — хоть ослепительна была, но...

А. Митрофанова

— ... затмить Татьяну не могла.

О. Павел

— ... затмить Татьяну не могла — эта Клеопатра Невы! Вот, так и представляешь себе — что-то совершенное, но... едва ли не безжизненное. А Татьяна — это лучение... она излучала эту внутреннюю... внутренний мир глубокий... здесь всё совершенно ясно!

Потом, Маша — она, воспитанная своими, как Вы совершенно справедливо сказали в начале, очень правильно и точно, родителями святыми, мучениками... ну, даже если это персонажи... но, ведь, это же — правда жизни.

Пушкин, ведь, как подходил к написанию «Капитанской дочки» — исторически, глубоко, путешествуя в Оренбург, изучая...

А. Митрофанова

— ... изучая историю пугачёвского бунта!

О. Павел

— И, поэтому, мы можем ему довериться — здесь совершенно надуманных, высосанных из пальца, каких-то доморощенных персонажей быть не может. Это всё, наверняка, подтверждается какими-то типами жизни, реальными. И, вот, Маша — она носитель в себе милосердия, любви, милости. И она с этим идёт по жизни, и с этим она обращается ко всему миру. Она сама — источник милости... её диалог с Императрицей...

А. Митрофанова

— Ой... потрясающий...

О. Павел

— ... потрясающий совершенно...

А. Митрофанова

— ... за который, кстати, критикуют «Капитанскую дочку»! Говорят, что — вот, сказочка такая про белого бычка...

О. Павел

— Я считаю, что это — золотые, брильянтовые... это светоносные... лучшие... одни из лучших страниц мировой литературы! И культуры.

Но... я, человек, может быть, сентиментальный... но я знаю заранее... как говорил мой один покойный друг: «Когда я сажусь читать эту книжку, у меня справа и слева носовые платки — я плачу... я плачу...»

И, вот, когда я читаю это... этот потрясающий диалог неузнанной Императрицы, которая гуляла в саду утром... спрашивает Машу: «Вы приехали с Вашими родными?» — «Никак нет-с. Я приехала одна». — «Одна? Но Вы так ещё молоды!» — «У меня нет ни отца, ни матери». — «Вы здесь, конечно, по каким-нибудь делам?» — «Точно так-с. Я приехала подать просьбу Государыне». — «Вы сирота? Вероятно, Вы жалуетесь на несправедливость и обиду?» — «Никак нет-с. Я приехала просить милости, а не правосудия».

Вот... святитель Василий Великий: «Если бы Бог был справедлив, никому не устоять».

А. Митрофанова

— Да, все бы мы давно уже... «схлопнулись»...

О. Павел

— Совершенно верно. Милости, а не правосудия... И, вот, эта милость... и благословение.

Замечательный наш современник, русский литературовед Иван Есаулов, он говорит — а это, вообще, Промысл Божий... милость, милосердие и... ещё одно качество, очень верное, проходящее лейтмотивом... или одной темой через всю повесть — благословение.

Мы видим, что постоянно, на каких-то развилках, на значимых путях этого повествования — есть благословение... нет благословения... и, в конце концов, Благословение свыше — Божья воля, возвещённая через Императрицу, Государыню: «Вам быть вместе».

А. Митрофанова

— Да... потому, что родители там благословение не давали, и дети, как уважающие своих родителей...

О. Павел

— Не может быть речи о том, чтобы переступить через благословение! Не может быть речи...

А. Митрофанова

— Да... да... готовы отказаться от счастья...

О. Павел

— И, наоборот... вещий сон Гринёва — о том, что мамаша... приезжает... Гринёв дома... папа болеет... сон — накануне всех этих событий. Он подходит к одру и видит, что вместо папы лежит — вот, этот самый Яицкий казак, будущий Пугачёв. Он спрашивает у мамы: «Ну, как же так?» Она говорит: «Нет, нет... ты, всё равно, возьми у него благословение!» Петруша, даже во сне... ему это органично претит! Он не может переступить! «У него — благословение? Нет».

Благословение и неблагословение. Тут казак поднимается, топором машет... вокруг трупы... море крови.

И, потом, опять: «Поцелуй у государя ручку!» Даже Савельич говорит: «Поцелуй у зло... тьфу... ну, плюнь и поцелуй у него ручку!» — не целует Гринёв ручку.

А. Митрофанова

— Потому, что это будет нарушением его цельности.

О. Павел

— Да.

А. Митрофанова

— Это будет его шагом против...

О. Павел

— Изменой самому себе.

А. Митрофанова

— ... да... самого себя! Вот, это самое — переступание через себя.

О. Павел

— Да, да...

А. Митрофанова

— То самое преступление, за которым неизменно... с которым, рука об руку, ходит обязательно — наказание. Потому, что тогда человек выпадает из самого себя, из замысла о себе...

О. Павел

— Да. Совершенно верно.

А. Митрофанова

— Вот, Маша, ведь... потрясающе... когда говорят: «Пушкин сказочку написал! Да как она, откуда-то, там, из Сибири приехала, и, вот, так, вот... попала к Императрице, да так, вот, запросто, они поговорили... да быть такого не может!»

Вы знаете, в моей жизни бывали такие эпизоды интересные... и не только в моей, я и от других людей знаю... когда происходили совершенно немыслимые вещи, которые, на здоровую голову, произойти, рационально, не могли бы никак! Поэтому...

О. Павел

— Тут ещё вопрос об этой «здоровой» голове! Голова, по-настоящему здоровая, она видит, как раз, вокруг — удивительное! И такие сближения, такие сочетания, невозможные в рациональной, условно здоровой, голове — на самом деле, их только надо видеть.

И, вообще, чему учит «Капитанская дочка»? А — посмотри на свою жизнь. Большое видится на расстояньи. Когда ты в упор смотришь на происшедшее с тобой, у тебя может это вызвать несогласие, недоумение, ропот, восстание, бунт! — одна из главных тем «Капитанской дочки».

И, напротив, изменения в обществе — от нравственного улучшения, а не от политических переворотов. Это, не дословно, но мысль Пушкина в его полемической работе «Путешествие из Москвы в Петербург». Антирадищевской.

А. Митрофанова

— Современник Александра Сергеевича Пушкина, старший, преподобный Серафим Саровский, оставил нам удивительную формулу: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся».

О. Павел

— Да.

А. Митрофанова

— Не общество сейчас мы пойдём менять, как большевики, в своё время...

О. Павел

— Совершенно верно...

А. Митрофанова

— ... пытались сделать... и что, кстати, Белинский проповедовал... да... а — себя! Я спрошу с себя, и попытаюсь внутри себя высветлить хотя бы чуть-чуть пространства...

О. Павел

— Да.

А. Митрофанова

— ... чтобы, хотя бы, на этом кусочке моего сердца смог разместиться Господь.

О. Павел

— Совершенно верно... вот, это, вот, и одна из... тоже, вот... такой, сюжетный... то есть, мы видим, что в повести Гринёву, который весь настроен — так воспитан — на принятие личных ответственных решений, противостоит — бунтарь, Пугачёв.

Формально — Швабрин. Но, а глубинно — сущностно — есть два антипода. Пугачёв и Гринёв. Который совершенно поступает иначе: милосердно, с благословением, с честью.

А. Митрофанова

— Вот, мы сейчас с Вами многоточие поставим... завтра продолжим разговор уже о Достоевском.

Но, применительно к «Капитанской дочке», отец Павел, смотрите, как интересно... ведь это абсолютно «достоевская» мысль. Мне кажется, Достоевский её у Пушкина возьмёт.

Пугачёв — преступник, бунтарь, далее — со всеми остановками... как к нему относится Гринёв? Он продолжает видеть в нём, в первую очередь, человека. Человека.

О. Павел

— Да.

А. Митрофанова

— И ведь это тоже — невероятно.

О. Павел

— Невероятно.

А. Митрофанова

— Не вешать на него ярлыки, а продолжать видеть в нём человека, который по образу Божию, вообще-то, сотворён.

О. Павел

— Да. И совершенно неслучайно... здесь, знаете, как... не преувеличивая ничего, и не вчитывая в повесть каких-то своих, может быть, догадок, не нужных в данном случае, но, тем не менее, у Пушкина же не может быть ничего случайного... какой последний жест Пугачёва в повести? Он кивает Гринёву. Он узнаёт его в толпе, и кивает Гринёву. То есть... «и одно лишь есть на свете»... Владимир Соловьёв... «только то, что сердце сердцу говорит в немом привете».

А. Митрофанова

— Вот, на этом, отец Павел, поставим многоточие...

Завтра продолжим разговор — уже о романе «Идиот» Фёдора Михайловича Достоевского. Поговорим, как образы святости в этом тексте преломляются — тоже очень интересно.

Спасибо Вам огромное!

Протоиерей Павел Карташёв, настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы, провёл с нами этот светлый вечер.

Я — Алла Митрофанова.

До завтра!

О. Павел

— Спасибо большое, спасибо!

А. Митрофанова

— Спасибо — Вам!

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Апокалипсис в иконографии Гурия Никитина». Татьяна Самойлова
• Светлый вечер с Владимиром Легойдой
• «Апокалипсис — книга и иконография». Игумен Пантелеимон (Королев)