В этом выпуске своими светлыми историями о том, как Господь послал видимый знак, или предмет, который воспринялся как памятный подарок и помог укрепиться в вере, поделились ведущие Радио ВЕРА Алла Митрофанова, Наталия Лангаммер, Марина Борисова и наш гость — клирик храма всех святых в земле Русской просиявших в Новокосино протоиерей Григорий Крыжановский.
Ведущие: Алла Митрофанова, Наталия Лангаммер, Марина Борисова
А. Митрофанова
— «Светлые истории» на Светлом радио, здравствуйте, дорогие друзья! Как всегда, по понедельникам в этой студии собираемся мы, ведущие Радио ВЕРА, и наш специальный гость, который, как правило, выбирает тему, на которую эти светлые истории мы сегодня будем рассказывать, — протоиерей Григорий Крыжановский, духовник общины глухих, клирик храма всех святых, в земле Российской просиявших, в Новокосино. Здравствуйте, отец Григорий.
о. Григорий
— Здравствуйте.
А. Митрофанова
— И спасибо вам за тему, за очень вещественную такую тему, которая сразу вызывает множество ассоциаций. Наталья Лангаммер, Марина Борисова. Наталья, вас можно поздравить с дебютом в этой программе.
Н. Лангаммер
— Да, я так тихонько буду прислушиваться, потихоньку буду что-то рассказывать, спасибо.
А. Митрофанова
— Не надо потихоньку, можно активно и с места в карьер, в полный голос. Мариночка, здравствуйте.
М. Борисова
— Добрый день.
А. Митрофанова
— Собственно, тема, которую нам отец Григорий предложил — поговорить о предмете, вещице, вещи, артефакте, как угодно можно назвать, или просто о каком-то сюрпризе, который есть в нашей жизни от Господа Бога или от святого. Предмет, ну или не совсем, может быть, предмет, что-то, что появилось в критический момент, когда это было очень-очень важно, как такая улыбка с неба, как сигнал: «ребята, я с вами», утешение и радость.
о. Григорий
— Должен признаться, тема-то не моя, тема предложена редакционным советом, но пройти мимо этой темы было невозможно, потому что вообще наша жизнь наполнена всякими символизмами, а символ — это то, что заставляет нас смотреть в ту сторону, где оригинал, символ — это указатель, в том числе всяким фетишам, сегодня это вообще крайне популярное дело, и мне кажется, важно сегодня поменьше внимания уделять блеску и фетишу, а побольше символам и смыслам.
А. Митрофанова
— Согласна с вами, символ как соединение земного и небесного, проявление небесного в чем-то земном, как оно преломляется и какое место занимает в нашей жизни. Программу «Светлые истории» можно не только слушать, но и смотреть на всех площадках, где представлено Радио ВЕРА и, конечно же, на сайте radiovera.ru, так что присоединяйтесь, включайтесь и оставляйте свои светлые истории, давайте ими обмениваться, пусть в нашем эфире будет чуть-чуть больше добра и света. Отец Григорий, по традиции нашей программы начинает всегда специальный гость, который тему и выбрал.
о. Григорий
— Спасибо большое. Ну что ж, я начну, у меня трогательная история, это личная история, она связана с тем, что однажды я согласился поехать в паломничество с группой паломников далеко-далеко от дома. В это же самое время, поскольку я ехал на юг, я решил, что неплохо бы и моей жене с детьми отдохнуть, все было устроено, она поехала на одно море, я поехал на другое море. И вот в ходе поездки я вдруг узнал, что мой сын тяжело заболел, тогда трехлетний ребенок, это было семь лет назад, и я начинаю переживать все больше и больше, потому что на море бывают всякие заболевания, это частое явление, особенно для маленьких детей, но в какой-то момент что-то подсказывает мне, что дело неладное, и я прошу жену прислать мне видео ребенка, и когда я вижу видео, тут уж я совершенно определенно понимаю, что случилась беда. Я вынужден все свободное время и все средства потратить на то, чтобы связаться со своим старшим братом, договариваюсь с ним о том, чтобы он заказал реанимобиль и в течение восьми часов перевозил моего ребенка из уездного провинциального морского городка в столицу, чтобы там спасли ему жизнь. И со мной была группа паломников, мы все молимся у мощей святого Спиридона Тримифунтского, и я понимаю, что конкретно сейчас мне уже надо чудо, чтобы спасти ребенка. Немножко отвлекусь: в дом попала игрушка из таких металлических шариков магнитных — неодимовые магниты. У меня в детстве были всякие шарики, в том числе и подшипниковые, если кто-то проглатывал, ничего страшного не случалось, афедроном, как говорится, вышли и все. Но предупреждаю всех радиослушателей: ни в коем случае такую игрушку, где маленькие дети, в дом носить нельзя. Дело в том, что, если ребенок проглотит один магнит, ничего страшного не произойдет, а вот если он на другой день, на следующий или через три дня проглотит еще один магнит, то эти два магнита, они настолько сильно действуют, что притягиваются друг к другу и наносят урон пищеварительной системе, чаще всего кишечнику, происходит прободение кишки и заражение брюшной полости. В общем, это произошло с моим сыном. И ко всему прочему диагноз был поставлен неверно. Был поставлен диагноз — отравление. И вот благодаря молитве и тем мыслям, которые наполнили мою голову беспечную, удалось связаться с серьезными врачами, заказать серьезную машину и начать согласовывать перевоз пациента с главврачом, который оказался не в курсе. Оказалось, что главврач не в курсе, что у него тяжелый пациент, и когда он узнал, что за сыном едет реанимобиль, он экстренно принял меры, выяснил, в чем причина, установил диагноз, принял молниеносно решение: в хорошем соседнем городе было договорено, ребенка на реанимобиле туда довезли быстро, на операционный стол, где его прооперировали, и слава Богу, он жив-здоров по сей день. Но в этот момент отчаяния я только и делал, что молился Господу всеми своими мыслями, всем сердцем. И когда я даже уже чувствовал, что все будет хорошо, когда уже ребенка везли на операцию, мне все равно не хватало чего-то, не хватало. И я просил у Бога, чтобы он меня утвердил, не просто, чтобы ребенок выжил, чтобы Господь его исцелил, чтобы жена все это пережила, как это только возможно, мне нужно было какое-то от Бога утверждение. Я говорю: Господи, я знаю, Ты знаешь, что я поехал в эту поездку не за отдыхом и развлечением, я поехал проповедовать, потому что были такие обстоятельства, что я мог в автобусе взять микрофон и рассказывать людям о смысле жизни, о Священном Писании и вообще, как правильно ездить в паломнические поездки. Как мне казалось, я думаю, не ошибся, в том, что в автобусе деться-то некуда, и люди были благодарны, они поддержали меня молитвенно, паломники наши, спасибо им большое. Если кто-то слышит меня, передаю вам поклон и благодарность. И вот все-таки не хватало мне этой уверенности, потому что счет шел уже на часы, мы в реанимации потом были долгое время, еще была повторная операция, то есть ребенок утратил возможность сидеть, говорить и ходить, потерял 30 процентов своего веса. И я обратился к Господу, что, мол, моей целью были именно такие намерения, и поэтому прошу Тебя, Господи, дай мне подтверждение! Жара, как и сейчас, аномальная была, а я был в Греции, и так или иначе паломники ехали со своими целями в поездку, их надо было искупать, и наш гид остановил автобус возле пляжа. Знаете, я не пошел на большой пляж, а пошел куда-то на скалы, думаю, там я хоть буду один, и со мной буквально три-четыре человека проследовало, а все пошли на большой песчаный красивый пляж. Думаю — ну, искупнусь, может быть, полегчает. Зашел в воду, плыву себе и думаю: Господи, вот все, что я хотел — проповедовать, ну, может быть, рыбку поймать. А действительно, перед поездкой у меня была мысль поймать рыбку. И я надел очки, нырнул где-то на глубину около двух метров и вижу рыбку, понимая, что в воде ее поймать невозможно, но все-таки, как в том анекдоте, что я все ждал помощи Божьей, ждал, а сам ничего не сделал. Я протягиваю руку к рыбке, рыбка отплывает, а за ней лежит золотое кольцо прямо в песке, видимо так. Я беру это кольцо в руку, выныриваю, оно абсолютно новое, со штампиком, все как положено, моего размера, золотое обручальное кольцо. Вот такое было у меня на дне моря посредине дикого какого-то пляжа каменистого. И я сказал: такие чудеса просто так не случаются, и я теперь уверен, что все будет хорошо. Господи, благодарю Тебя. И я к чему сказал про фетиш и про все остальное: я это кольцо надел на руку. Священники не носят колец, вы знаете, чтобы, когда они причащаются, части Тела Христова не попадали под кольцо, это такое требование гигиены.
А. Митрофанова
— Сейчас же уже изменилось это правило, и разрешение есть священникам по желанию, если они хотят, они могут носить.
о. Григорий
— Можно, да, надо просто одну руку на другую, надо об этом помнить. Но я это кольцо надел, службы тогда не было, я предлагал это кольцо тем, кто со мной пошел на пляж, говорю: мне только что Господь явил чудо, и собственно, мне нужно само чудо, мне нужно было эту уверенность, что Бог есть в моей жизни и сын живой и здоровый, а кольцо, говорю, если кто хочет, берите. Никому не подошло. Кроме меня, это кольцо никому не подошло. Ну, наберитесь терпения, я уже позволю себе про это кольцо рассказывать немножко дальше, у него есть история. На следующий день мы в Мете́орах, это такие каменные скалы, на которых сверху расположены монастыри, там мужской, женский в Греции. И одна из паломниц, Наталья, спрашивает о соседнем монастыре на соседней горе. Я рукой указываю на соседний монастырь, говорю: «там-то женский монастырь». И в этот момент она замечает у меня кольцо, говорит: «Кольца у вас не было». Я говорю: «Это кольцо не простое, его мне Бог даровал вчера на дне моря». В этот момент подлетает муха такая — слепень, садится мне на соседний палец и начинает своим хоботком целовать это кольцо. Мы оба смотрим — это как? Это что вообще такое? Через месяц история с мушкой, со слепнем повторилась, абсолютно в другой стране. Моя сестра заметила кольцо, я поднял руку и сказал, что это мне Господь даровал, прилетела мушка, села мне на руку и стала целовать своим хоботком это кольцо. От кольца я избавился, я подарил его одной женщине, которая не могла утешиться, это кольцо, потому что подумал: не в кольце дело.
А. Митрофанова
— «Светлые истории» на Светлом радио. Напоминаю, сегодня в нашей студии специальный гость, протоиерей Григорий Крыжановский, духовник общины глухих, клирик храма всех святых, в земле Российской, просиявших в Новокосино, Наталья Лангаммер, Марина Борисова, я Алла Митрофанова. Программа, которую можно не только слушать, но и смотреть на всех площадках, где представлено Радио ВЕРА и, конечно, на сайте radiovera.ru. Отец Григорий, почему вы избавились от кольца?
А. Митрофанова
— Я думаю, что на самом деле, для всех нас важно, чтобы мы были счастливы. И то, что произошло с моим сыном впоследствии — это чудо было, то, что все совпало в минуты буквально, и что он выжил, и восстановился, у него никакой инвалидности, никакого дефекта, кроме шрама. И для меня то, что Бог слышит мою молитву, гораздо важнее, знаете, и золота, и бриллиантов.
А. Митрофанова
— Это понятно, но кольцо-то само по себе, чем же оно провинилось, что вы его?..
о. Григорий
— Дело в том, что, когда я женился, мы с женой забыли купить себе золотые кольца и всю жизнь носили серебряные. Мы обручались за полгода до свадьбы, и как-то у меня получилось, что есть золотое кольцо, а у нее нет, а она не любитель украшений — спасибо тебе, родная. А потом ко мне подошла я приблизительно знал ее историю, ее оставил муж уже в зрелые годы ввиду того, что она не могла родить ребенка. И говорит: «Когда же кто-то на мне женится?» Я достал кольцо, оно тогда висело вместе с нательным крестом на нитке, и говорю: «Наденька, померь, подходит ли тебе это кольцо?» Оно ей подошло. Я говорю: «А подходит ли оно тебе на левую руку?» И на левую руку подошло. Я говорю: «Наденька, кому-то мужья и жены, кому-то кольца, носи это золотое кольцо и не печалься, Господь тебя избрал для другого, для молитвы, для святости». Это не то чтобы я придумал, как бы ее утешить, нет, у нее трагическая судьба, но я видел, что Господь, если можно так сказать, по-хорошему преследует ее и привлекает к Себе. Она рано осталась сиротой, умерла ее мать, она заболела тяжелым неисцелимым недугом, в связи с чем и муж ее оставил. Думаю, ну как же Господь может такую светловолосую, голубоглазую женщину, такую судьбу ей управить? При этом она необыкновенный врач — детский стоматолог, дети от которого в восторге. Так бы был у нее свой ребенок, она, возможно, бы только о нем и заботилась, и пеклась бы о нем всю жизнь, а так она печется о всех детях, родных, чужих, двоюродных, троюродных, и я своих детей к ней водил на прием. И все-таки, может быть, в этих страданиях, в этой нереализованности такой личной, она реализовалась как человек необыкновенного характера, такой благостный, добродушный, милый, добрый, ко всем приветливый человек. И я счёл, что такой маленький подарок, такая ерунда, как золотое колечко, вполне нормальное дело для того, чтобы человека утешить и как-то порадовать в этот день.
А. Митрофанова
— Продолжение истории кольца, спасибо. Марина, ваша история.
М. Борисова
— Я вот думаю, чего мне не хватает в разговоре о сувенирах? Мне не хватает сувениров. Где, дорогие коллеги? Почему? Ну, про кольцо мы узнали, что оно просто сменило одни руки на другие, а где ваши?
А. Митрофанова
— А вы, когда узнаете, о чем я буду говорить, вы поймете, что я не могу предъявить это в кадре.
М. Борисова
— А жаль.
А. Митрофанова
— Я не могу привезти сюда кусок забора и водрузить где-нибудь торжественно на месте меня.
М. Борисова
— А я могу. И сейчас даже вот возьму и предъявлю.
А. Митрофанова
— А давайте! Что это такое?
М. Борисова
— Это пасхальное яичко хрустальное, очень простенькое, которому больше ста лет. И попало оно в момент, когда мне не требовалось утешение, но урок был такой многоярусный, скажем. Было это в дальние-предальние советские времена, когда верующие люди старались ездить куда-то отдыхать, как тогда говорилось, к своим. Ну, потому что в стране было множество святынь и совместить отдых на море и паломничество было возможно, но только при условии, что ты живёшь у своих.
А. Митрофанова
— Не выдадут.
М. Борисова
— Да, это сейчас может показаться такой позой, но, чтобы было понятно, насколько это не поза: это был 1986 год, перестройка, Горбачёв, но Церкви это не коснулось в том плане, что легче жизнь верующих людей не стала, и как раз в этот момент в политбюро принимали решение ужесточить антирелигиозную работу, и летом невозможно было в Абхазии на черноморском побережье никуда попасть, куда ты хочешь, не наткнувшись на милиционера. Вот Новоафонский монастырь, там в те времена была турбаза, а дальше от него идёт вверх ущелье, где расположена пещера, где по преданию подвизался апостол Си́мон Канани́т, и мы специально решили поехать туда первой электричкой в шесть часов утра, чтобы не было никаких отдыхающих и не было никаких властей предержащих. Мы вошли в ущелье, поднялись в пещеру, достали свои акафисты, и только мы навострились их прочитать, как тут же нарисовался милиционер, который потребовал от нас паспорта. Но поскольку мы на отдыхе, естественно, кто там в сарафанах, кто из мужчин в шортах, какие там могут быть в шесть часов утра паспорта? Но вот паспортный режим. Это просто чтобы было понятно, почему старались держаться своих. И вот в одну из таких поездок в отпуск в Абхазию мы останавливались обычно у одной женщины, это удивительная совершенно женщина, с очень тяжелым крестом по жизни. У нее старшая сестра была парализована, и сама она никак не могла изменить свою судьбу, потому что ей необходимо было ухаживать за прикованной к постели больной сестрой, но, когда приезжали постояльцы летом, ее как бы отпускали на другое служение, она, счастливая, убегала нас всех водить по святым местам. И помимо очень многих удивительных мест, которые она нам показала, однажды она мне говорит: «Слушай, давай мы сейчас пойдем и проведаем одних удивительных женщин». Мне очень было неловко, я такая московская девица, с представлениями о том, что такое прилично, что такое неприлично, и меня ведут к каким-то совершенно незнакомым людям. Говорит: «Ничего, ничего, пойдем». Мы приезжаем в Новоафонский монастырь, который тогда турбаза, а советская власть, она обладала удивительным свойством, она умудрялась все, к чему не прикоснется, превращать в барак. Это любимая архитектурная забава советской власти. И вот на территории монастыря там, по-видимому, были какие-то служебные постройки, может быть, там был хлев или конюшня, но из этого сделали такой жилой барак, разделенный буквально на стойла, такие вот загончики, в которых жили люди. Длинный коридор и вот такие загончики для людей. Мы заходим в один из таких загончиков и обнаруживаем там двух пожилых женщин, одна из которых лежит. Она нормально общается, но она лежачая больная. И я туда шла с таким настроем, что ну как вот, как в Евангелии сказано, надо посетить больных, надо как-то вот их подбодрить. Боже мой, если бы я только могла предположить, что ждёт нас там! Мы ушли от этих женщин часа через три, наверное. Заставить себя уйти было совершенно невозможно. Причём наиболее таким человеком, от которого просто жизненная энергия и свет изливались, это была вот как раз та самая лежачая женщина, которая много лет уже была прикована к кровати. История их такова. Когда они были ещё молоденькими девушками, это было в 20-е годы, когда по всей стране был голод, и происходила такая естественная миграция в те районы, где можно было всё-таки как-то прокормиться. И вот они так приехали на Абхазское побережье с Кубани и подружились с местной девушкой, оказавшейся дочерью князя местного, владевшего тем участком земли, на котором потом впоследствии построили Новоафонский монастырь, он просто пожертвовал, подарил общине монашеской свою землю. И естественно, дочь его выросла в такой семье, в таком дружном поклонении тому монашескому братству, которое там возникло, и у неё там был духовник, она познакомилась со своим духовником этих двух девушек, и они остались навсегда на этом Абхазском побережье. Но если, когда они туда приехали, там ещё какие-то монашеские хозяйственные заведения работали, там был маслобойный завод, кирпичный маленький заводик, и монахов из монастыря выгнали, но поскольку они владели ремеслом, их не прогнали совсем из этих вот мастерских и маленьких заводиков, они там какое-то время работали. А к 1937 году пришла директива изничтожить все последние поселения эти монашеские, сгинули духовники этих девушек, но поскольку монашество и отшельничество на Кавказе никогда не переставало, и несмотря ни на какие советские гонения, просто мигрировали общины монашеские по горам, а главное, что жили они в режиме партизан. Ну вот мы читаем про Великую Отечественную войну, про партизанские края в Белоруссии, вот ровно такой же монашеский партизанский край был на горах Кавказа. И так же, как у тех партизан, у этих были свои проводники, свои связные, потому что, чтобы меньше светить места, где общинки монашеские образуются, пути к ним знали только очень небольшое количество людей, и вот одними из таких проводниц стали эти самые две женщины.
А. Митрофанова
— Давайте мы на самом таком ответственном моменте прервемся буквально на несколько минут, прослушаем полезную информацию на Радио ВЕРА, Мариночка, а потом вы продолжите свой удивительный рассказ. Напомню, что в программе «Светлые истории» на Радио ВЕРА сегодня проторей Григорий Крыжановский, духовник общины глухих, клирик храма всех святых, в земле Российской, просиявших в Новокосино, Марина Борисова, Наталья Лангаммер, я Алла Митрофанова, оставайтесь с нами.
А. Митрофанова
— «Светлые истории» на Светлом радио, дорогие друзья, еще раз здравствуйте! Напоминаю, что сегодня мы говорим о сувенирах, которые достались нам от Господа Бога, от святых в ответственные моменты нашей жизни, когда особенно важно было получить какое-то укрепление, ответ о том, что мы здесь не одни, не брошенные, а то, что все-таки и причина у нашей жизни есть, и смысл, и самая главная цель. Протоиерей Григорий Крыжановский, духовник общины глухих, клирик храма всех святых, в земле Российской просиявших в Новокосино, сегодня наш специальный гость и человек, выбравший эту тему, рассказавший уже свою историю. Наталья Лангаммер, Марина Борисова, которая сейчас продолжит свой рассказ...
М. Борисова
— ... которая все никак не может закончить свой рассказ. (смеется)
А. Митрофанова
— Мариночка, ни в чем себе не отказывайте. По-моему, мы все сейчас мысленно в Новоафонском монастыре.
о. Григорий
— Я недавно из Абхазии вернулся.
А. Митрофанова
— О как!
М. Борисова
— Ну, продолжаю рассказывать про общение с этими двумя удивительными женщинами, такими связными монашеского партизанского отряда Кавказских гор. И мы сидели у них в гостях очень долго, они показывали нам старые фотографии, у них была целая подборка фотографий, как афонские монахи впервые прибывают на берег, где впоследствии был построен Новоафонский монастырь. В общем, совершенно удивительный получился вечер общения. И самое главное впечатление, которое я вынесла из этого общения, что вот мы пришли больных поддержать, сирых и убогих, но такое впечатление, что они вот эти три часа каким-то насосом вкачивают в нас жизненную силу, потому что не сказать, что мы были какие-то унылые женщины, как раз наоборот, но просто та удивительная любовь, они видели меня первый раз в жизни, и, как выяснилось потом, в последний, но та любовь, которой они у меня напитали, пока я у них была, вот я сейчас её чувствую, я чувствую, я их вижу, я ощущаю ткань этого разговора. А когда мы прощались, вот эта тяжело больная женщина, она подарила мне, вот как Серафим Саровский, который всех приветствовал: «Христос Воскресе!», она мне подарила вот это стеклянное яичко пасхальное, и каждый раз, когда я его держу в руке, у меня такое ощущение, что я её за руку держу. Может быть, это можно расценить, как моя такая нездоровая фантазия или, возможно, это тоже какой-то фетишизм, отношение к этому сувениру какое-то чрезвычайно значимое, но мне кажется, что это сродни тем сувенирам, которые остаются у нас от наших уходящих близких людей, иногда они оставляют какие-то, совершенно не наполненные смыслом, вроде утилитарной, совсем не нужной вещицы, которые потом могут лежать в какой-то коробочке, ты открываешь её, может, раз в год, и ощущение, что этот близкий человек сидит рядом с тобой и разговаривает, вот у меня точно такое же ощущение. Не могу сказать, что я открываю эту коробочку, когда мне бывает плохо, но я просто знаю, что это у меня есть, это можно потрогать, можно вернуться в тот удивительный летний день и, может быть, в ту удивительную летнюю жизнь, которую очень хорошо сформулировал Иван Шмелёв, назвав свою книгу «Лето Господне».
А. Митрофанова
— Ах, Марина, огромное спасибо за полное погружение в лето Господне благоприятное. Наталья, ваша очередь.
Н. Лангаммер
— Да, у меня, наверное, в продолжение темы уходящих родственников и того, что от них остаётся, я думала, про что рассказать, про какой подарок от Бога. И, наверное, самый такой главный подарок от Бога, может быть, это так банально, но это икона, непростая икона. Я начну сначала. Когда я маленькая была, у меня родители были неверующие, у нас всё в семье было замечательно, любовь, уважение, тишина, мир, покой. И в другой комнате в отдельной бабушка у меня жила, мамина мама. Она всегда ходила почему-то в косынке по дому, совершенно было мне непонятно тогда, зачем ходить в косынке по дому. И я помню её всё время так вот лицом перед какой-то там коробочкой чёрной и только вижу её пяточки, и какое-то странное для меня, маленькой, слово «Богородица, Богородица, Богородица, Богородица». И вот она молилась, она была верующая. Ну, молится и молится она в своей комнате. Потом произошёл такой случай, мне было три года, мы были на даче, мамин день рождения, я побежала искать папу. Мама говорит: «Не трогай его, он в душ пошёл, они какую-то канаву копали, он устал, сейчас гости приедут». Я подхожу к этому душу, а папа сидит на приступочке, губы у него синие, и он такую большую круглую таблетку в рот берёт и говорит: «Натуль, маму позови, пожалуйста». Пришла мама, потом ходили какие-то люди, потом приезжала одна «скорая», потом приезжала вторая «скорая», маму с папой увезли, это всё, что я помню. На самом деле это был обширный инфаркт миокарда, и в принципе, первая «скорая», насколько я помню, уехала, потому что ничего нельзя было уже сделать, а вторая «скорая» приехала, это был 80-й год, Олимпиада, и была перекрыта дорога, и вот только открыли дорогу, по этой открытой дороге его успели довезти до больницы. И я знаю, что мама, которая была, в общем, сама неверующим человеком, но росла у верующей бабы Веры, её бабушки, и моя бабушка вот эта верующая, я думаю, что они её научили хотя бы одной молитве: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас». И она потом мне рассказывала, что она постоянно только это и повторяла. У нас по папиной линии в сорок с копейками уходят почти все от сердечных проблем. А папа выжил. Папа выжил и ещё прожил с нами двадцать лет, даже больше. И потом в какой-то момент, в восемнадцать, я стала задумываться о Боге, я стала задумываться о вере, но ещё так, не очень всерьёз, скорее, знаете, как: надо покреститься на всякий случай, чтобы всё хорошо было. И я пошла креститься, потом мы приехали домой, и мне мама даёт эту икону, эту коробочку, и это икона, перед которой молилась бабушка. И она такая странная икона, я смотрю, она как живописная, то есть там мазки видны, видимо, это на холсте что-то было такое написано, там два мужчины были, ну, тогда я так это воспринимала. Потом я поняла, что там был Иоанн Креститель и святитель Николай. Видимо, какая-то семейная икона, почему они вместе были, я не знаю. И эта икона уже появилась у меня в момент, когда я крестилась, я её поставила себе в так называемый красный уголок, я его ещё не формировала тогда, просто куда-то я поставила. И что бы дальше дома ни происходило, какие бы гости ни приходили, что бы я ни говорила, я знала, что она на меня смотрит, эта икона, и как-то это меня немножечко так удерживало, может быть, от каких-то неправильных поступков, неправильных слов. И поняла я уже, что это такое, когда воцерковилась всерьёз в тридцать с небольшим, и сейчас эта икона стоит у меня в центре моего красного уголка, там появился Спаситель, Богородица, икона Святой Троицы, Крест, и вот эта вот старинная такая икона в коричневом, в чёрном почти дереве, такая вот волшебная коробочка, которая как-то пронесла эту веру от моей бабушки, от её бабушки, видимо, ко мне. Я потом поняла, что они жили в таком поселении Николо-Поло́ма, поэтому, наверное, был святитель Николай. Младшего брата моей бабушки звали Коленька, и он не выжил, он ушёл ангелом на небеса. А вот почему Иоанн Креститель, я не знаю, может быть, ещё что-то в моём роду будет, какой-нибудь Иоанн. Вот такая вот история про семью и про икону.
А. Митрофанова
— Замечательно. А может быть, был, кстати? Ведь есть же родственники, о которых мы пока ещё не знаем. Ну и потом, XX век, всё-таки такое наследие, что во многих семьях есть родственники, о которых в XX веке старались детям не рассказывать, и до сих пор так не все мы знаем, кто у нас в роду, только вот те люди, которые занимаются историей своего рода.
Н. Лангаммер
— Я думаю, да, потому что у меня, например, была по другой ветке история, бабушка другая моя, они были неверующие. И вот она была как такой Авраам у нас в смысле точки отсчёта, дальше неё я не знала, что было. А потом я нашла или меня нашёл мой брат-историк, троюродный брат, с которым мы не были знакомы, и он мне передал письма бабушки моей бабушке, Наталье Александровне Языковой, и вот оказалось, что она была глубоко верующим человеком, и что она за весь род тоже тогда молилась, за всех, кто отошёл как раз в XX век от веры, она, видимо, уже там, на том свете молилась. И я поняла, почему меня назвали Натальей, потому что у моей бабушки, у Тамары Леонидовны были какие-то особенные отношения с Натальей Александровной. Вот тоже мы не сразу узнаём об этих людях, но они есть, кто за нас молится там.
о. Григорий
— Отец Григорий, что скажете по поводу этих замечательных историй?
о. Григорий
— Ну, мы не в вакууме живём, и, конечно, Бог стучится в сердце каждого человека, не оставляет нас. И в нашей жизни есть центральные проводники этого Божественного послания, как в Писании: «Не вы избрали Меня, но Я вас», Господь хочет видеть нас, Своих детей, хочет нас усыновить. Ну и вместе с тем, на этом пути познания Бога и воцерковлении, и встречи с людьми, образцовыми христианами, так или иначе, мы какие-то предметы получаем, приобретаем, так, например, пояс апостола Петра, Богородичный пояс, так чья-то фелонь, чье-то кольцо, даже чей-то портрет, чей-то подрясник, это всё материальное, что нас окружает, но на чём отпечаток благодати, прикосновения святого, где-то в камне, где-то в стекле, где-то в простой материи. И первична здесь, конечно, Божественная благодать и та энергия исцеляющая, преобразующая человеческую душу. И Бог Сам воплотился, Он не открестился, Христос не открестился от нас, не бросил нас, беспомощных, Он даже через такие предметы обихода и культа, какие-то простые абсолютно вещи сообщает нам Свою волю, Своё намерение и посылает нам Своё сообщение о надежде, о том, куда нам следует стучаться, в какие двери, чтобы в нашей жизни произошло настоящее чудо. И за это мы Богу благодарны, за то, что Он говорит с каждым на понятном ему языке. Знаете, у меня глухие как-то спрашивали: «Мы, когда умрём, мы начнём слышать?» Я говорю: «Более того, мы начнём чувствовать, чувствовать и понимать, чего хочет Христос». И вот Бог говорит с каждым, со мной, с Наташей, с Мариной, с вами, говорит такими символами, которые нам понятны, вот каждому из нас, кто-то больше аудиал, кто-то визуал, кто-то кинестетик, кто-то вот на слово, а кто-то на образ больше обращает внимание, но Господь к каждому ключик подобрал, к каждому сердцу, за это Ему большое спасибо.
А. Митрофанова
— «Светлые истории» на Светлом радио, дорогие друзья. Напоминаю, в нашей студии специальный гость, протоиерей Григорий Крыжановский, духовник общины глухих, клирик храма всех святых, в земле Российской просиявших в Новокосино, Марина Борисова, Наталья Лангаммер, я, Алла Митрофанова. Программа, которую можно не только слушать, но и смотреть на всех площадках, где представлено Радио ВЕРА и, конечно, на сайте radiovera.ru. Тема нашей сегодняшней встречи — предметы, вещи, какие-то самые разные формы вещественные, в которых проявился Господь, или проявилась милость того или иного святого, которые нам были даны в тот момент, когда мы особенно в поддержке нуждались. Ну или, знаете, как, я помню, однажды на проповеди замечательный священник Дмитрий Богомолов, он в каком-то таком приподнятом, особенном расположении духа был, он говорит: «Вы знаете, иногда вот колокола звонят, а я их слушаю и думаю: так это же Господь звонит! Как в песне «I just call to say I love you», понимаете, и мне это так понравилось! Мы все знаем эту песню: «я позвонил просто чтобы сказать, что я тебя люблю, вот просто так». Вот иногда Господь и просто так, чтобы погладить по головке.
о. Григорий
— Казалось бы советские времена, а пели: «Позвони мне, позвони, позвони мне ради Бога».
А. Митрофанова
— Да, ну это как присказка была, хотя, надеюсь, что не для всех.
о. Григорий
— Знаете, для кого-то присказка, а для кого-то упоминание имени Божьего.
А. Митрофанова
— Да, да. А у меня история, вот Марина спрашивала: а где же, собственно, вещдоки? Не смогла предъявить, по той простой причине, что действительно, речь пойдет про дырку в заборе, ну не про дырку, а про вмятину. На самом деле, думая, какую историю рассказать, поняла, что так много вот этих подарков, вот даже заходишь в гардеробную, там свадебное платье висит. Не было денег, не было, нам надо было свадьбу играть, не было денег!
Н. Лангаммер
— А платье роскошное.
А. Митрофанова
— Ага. И, понимаете, так сложилось, что подруга говорит: «Вот у нас только-только открыли новый салон, поезжай туда». Я говорю: «Куда мне, в какой салон, ты что?» Она говорит: «Нет-нет, там очень хорошие цены». Я приезжаю, а там очень хорошие цены! И потом, спустя где-то месяц, проезжаю опять по этой улице, мы едем вместе, я смотрю — этого салона больше нет, он закрылся. Как это вообще возможно? Что это?
о. Григорий
— Ну, потому что цены были хорошие для покупателей, а не для продавцов.
А. Митрофанова
— Я надеюсь, что и с продавцами там все было отлично, потому что они были чудесные. И таких историй, на самом деле, правда, очень много, и про каждую вещь можно рассказать. И вообще сама жизнь, как подарок, в котором, если задуматься, мы же могли остаться в небытии, нас могло не быть, а мы есть, Господи! В общем, из того, что действительно вещественное, конкретное, и буквально из последнего — у нас тут был сезон ураганов. Не знаю, как в других регионах страны, но в средней полосе буквально, да и в Петербурге, по-моему, тоже, сезон ураганов. У кого-то град выпадал с размером с гусиные яйца, у кого-то ветер сносил деревья, и, к сожалению, даже были трагические случаи, когда гибли люди. Это, действительно, был такой какой-то смерч, прошедшийся по разным нашим землям, и прошелся он и по нашей Владимирской земле, где у нас домик. И как раз так получилось, что мы уехали в Петербург крестить у друзей дочку, а дома с нашими ушами, с Бармаглотом, с нашей собакой Добби, осталась мама Наталья Валентиновна, это моя свекровь. Они друг друга нежно любят, мы понимали, что собаки в самых надежных руках, его и моя мама тоже очень любят, то есть, когда с мамами он остается, это сто процентов. Да, и еще наша подруга, замечательная альтистка Светлана Степченко, вот они втроем, то есть собака остается в пионерском лагере, у него все будет отлично, ему будет весело, и он какие-нибудь еще новые навыки получит обязательно. И вот мы уехали, и звонок. А мы там в белых ночах, как-то у нас там все более-менее благополучно, тепло. И звонок от Натальи Валентиновны, которая рассказывает, что они только что пережили. Пережили они следующее: стекла в окнах выгибались в сторону комнаты, вот настолько сильным был ветер! Слава Богу, видимо, не настолько критическим, чтобы уж совсем снести эти окна и выбить их, но, как она говорит, мы лежали в обнимку с Добби и боялись вместе. Да, в общем, обнимали друг друга, утешали и боялись, потому что вместе бояться не так страшно. Домик немножечко ходил ходуном. Слава Богу, там прочный фундамент, но больше всего мы, конечно, переживали за вот эту отводку от газовой трубы, потому что люди, у кого есть вот такие домики, знают, что если там газовый котел, если отопление от газового котла, то это вообще сердце дома, не в духовном смысле, а в чисто физическом и абсолютно материальном, которое, если повредится, то не будем о грустном. Слава Богу, да, пусть эти котлы работают, за ними надо следить, это действительно физическое сердце дома. И есть отводка от этого котла, она на улице, и она защищена такой тоненькой деревянной коробочкой, она высокая, но тоненькая такая. И в предыдущий ураган, когда мы были дома, она устояла только благодаря тому, что самый сильный и самый лучший вышел и своими руками удержал ее, потому что ее на 45 градусов уже к земле преклонило. И мы вызывали специально обученных людей, они пожали плечами, сказали, что в данный момент ничего сделать не могут. Нам нужно было уезжать в Питер, мы, помолившись, поехали, понадеявшись, что все обойдется. Ну, в общем-то, все обошлось, потому что сильные руки ее смогли подпереть там с разных сторон, она устояла. Но дело в том, что ей грозила другая беда: у наших соседей в доме напротив, рядом с гаражом постоянно пасется прицеп. Он тяжелый, монументальный, он никуда не сдвигается, но во время этого урагана ветер был настолько сильным, что прицеп сорвало с места, и он полетел в сторону нашего дома. Он пролетел, там он где-то поломал кусты, которые были высажены...
о. Григорий
— Прицеп стал самолетом.
А. Митрофанова
— Буквально, да, или вертолетом. Поломал где-то кусты, высаженные теми самыми сильными, заботливыми руками, где-то еще цветы повредил, но это ладно. Дело в том, что, как мы потом проследили по траектории, по следам от шин, он пролетел в двух сантиметрах от вот этого домика, защищающего газовый клапан. В двух сантиметрах. И торжественно врезался в наш забор, оставив там вмятину. Когда я визуализирую, что это было, я понимаю, что ангелы там разворачивали этот прицеп, чтобы он в двух сантиметрах от вот этого газового выводка проскочил. Святитель Николай, который вообще всегда просто оберегает нас всех, опять же, с ним сколько случаев было связано, и сколько я их уже рассказывала здесь, в «Светлых историях», святитель Николай, святитель Спиридон, вот, мне кажется, они там все этот прицеп просто со всех сторон выруливали, чтобы он не зацепил сердце нашего дома. Вернее, выводок из этого сердца. Представляете, что могло бы быть? Мне страшно даже об этом подумать. И эта вмятина в заборе дорога мне не меньше, чем свадебное платье, и, там, я не знаю, какие-то съемные квартиры, которые посылались на ровном месте, когда жить было негде. Вот как эта забота Божеской руки и как символ этой заботы, и моя бесконечная благодарность Господу Богу, нашим святым заступникам и Ангелам, которые провернули эту спасательную операцию. Вот моя история, теперь вы понимаете, почему я не могу это предъявить.
Н. Лангаммер
— По ходу рассказа сижу и думаю, сколько же я должна была привести всего, потому что у меня последний месяц, я не знаю, почему так Господь делает, мы все время все теряем. У мамы деменция и плюс, в доме куча кошек, мы все время все теряем, я уже считаю, сколько моего времени уходит на поиски того, что исчезло. И недавно я вспомнила, что всегда я читала Символ Веры, ну, или просила святителя Николая, или читала Символ Веры — раза не было, чтобы я не нашла! А у меня еще у мамы сиделка, она человек неверующий, и она видит, что я говорю что-то, потом вещь находится, потом говорит: «Давай мне слова, я хочу слова записать». Я такая: «Ну, Ирина, вы знаете, это же такая молитва, как бы это исповедание нашей веры». Но я понимаю, что здесь как-то Господь и ей улыбается, да? Вот показывает, что — да, Я рядом. Ну что, бусину какую-то я нашла, с которой работаю, там ключи от машины, где-то какие-то ботинки вовремя найдены, но, если вот привести, как Марина предлагает, эти артефакты, сейчас бы тут уже на столе гора каких-то вещей лежала, это только за последний месяц, насколько близко Господь.
А. Митрофанова
— Так и есть. Нам дают сигнал, что пора заканчивать программу. Спасибо вам огромное за ваши истории, дорогие коллеги, отец Григорий, за выбор темы, прямо как-то, вы знаете, очень-очень радостно было об этом пообщаться. Протоирей Григорий Крыжановский, духовник общины глухих, клирик храма всех святых, в земле Российской просиявших в Новокосино, был сегодня нашим специальным гостем, Наталья Лангаммер, Марина Борисова, я Алла Митрофанова, прощаемся с вами, до встречи в эфире.
Н. Лангаммер
— Всего доброго.
М. Борисова
— До свидания.
о. Григорий
— Всего доброго.
Все выпуски программы Светлые истории
Бесплатная медицинская помощь для тех, кто попал в беду
Год назад в Санкт-Петербурге открылась Благотворительная клиника. Здесь бесплатно принимают тех, кто оказался в трудной ситуации — людей без жилья и документов, в том числе и беженцев. В клинике трудятся опытные врачи и медсёстры.
Наталья пришла сюда на приём рано утром. Женщина средних лет с больными, распухшими ногами. В руках она держала клетчатую дорожную сумку, в ней — всё её имущество. «К врачу можно у вас записаться?» — тихо спросила она.
В следующие пять минут Наталья коротко рассказала сотрудникам клиники о себе: документов нет, полтора года живёт на улице, пробовала попасть в приют, но мест не оказалось.
Пока женщина сидела в фойе клиники и ждала приёма врача, с ней разговорился другой пациент. «А что вы кушаете?» — спросил вдруг мужчина. «Редко ем совсем. Считай, что голодная», — робко ответила Наталья. «Беда. И пенсии-то у вас нет, вы на десять лет меня моложе — слышал, какого вы года. А ночуете где?» «На скамейке» — проговорила женщина и грустно опустила глаза.
На этом их беседа прервалась, потому что Наталью позвали в кабинет врача. Через полчаса она вышла оттуда с повязками на обеих ногах и в новых носках. В руках у неё были лекарства и еда. Наталье рассказали, где в Петербурге можно бесплатно поесть, помыться и переночевать. И попросили через 2 дня снова прийти в клинику — сдать анализы и сменить повязку на воспалённых ногах.
Чтобы заботиться о Наталье и других людях, попавших в беду — проводить обследования, выдавать лекарства, делать перевязки и не только — клинике нужны финансовые ресурсы и расходные материалы. Если вы хотите помочь проекту и его подопечным, переходите на сайт Благотворительной больницы: https://charityhospital.ru/
Поддержать сбор на оплату работы медсестры: https://dobro.mail.ru/projects/shans-vyizdorovet-dlya-ruslana/
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Кино и вера». Андрей Апостолов
Гостем рубрики «Вера и дело» был киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм» Андрей Апостолов.
Мы говорили о кино, как о значительной составляющей современной культуры, о том, какое влияние фильмы производят на зрителей, какую ответственность это возлагает на авторов, а также о том, за счет чего существует и развивается отечественный кинематограф.
Ведущая программы: кандидат экономических наук Мария Сушенцова
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, у микрофона Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы разговариваем с предпринимателями, экономистами, бизнесменами, культурными деятелями — о христианских смыслах экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Добрый вечер, Андрей.
А. Апостолов
— Добрый вечер, Мария.
М. Сушенцова
— Скажите, пожалуйста, что вас привело в сферу кино, и что вас сподвигло поступать во ВГИК?
А. Апостолов
— Знаете, очень часто вот эта история приобщения человека к кинематографу, она рассказывается сама по себе с какой-то драматургией такой кинематографической, то есть рассказывают про какое-то очень раннее детское знакомство с каким-то фильмом, который произвел неизгладимые впечатления, но в моём случае всё прозаичнее, на самом деле. Я могу сказать, что до шестнадцати или семнадцати лет я вообще не задумывался о кинематографе, у меня были совершенно другие планы на жизнь и на образование, и на какую-то карьеру, но так получилось, что и в моём случае тоже случилась встреча с фильмом. Чуть-чуть расскажу предысторию: я тогда увлекался футболом, практически исключительно только им и занимался и в секции, и смотрел его регулярно, и в этот вечер был очень важный матч с моей, тогда любимой командой в мои шестнадцать лет. Я его посмотрел и как-то перенервничал, переволновался, не мог потом никак уснуть, это была уже поздняя ночь, я до сих пор помню, это маленький телевизор на кухне, чтобы не мешать родителям и родным, и я просто искал себе какой-то телеканал, какую-то передачу, под которую можно будет уснуть. Я переключал каналы и наткнулся на чёрно-белый фильм, увидел изображение мужчины, он мне показался знакомым, я не мог его опознать, атрибутировать, тем не менее мне показалось, что, наверное, это любопытно. В следующем кадре очень эффектная женщина заходила в обтягивающем платье в фонтан, и я подумал: да, что-то здесь есть, определённо, любопытное. И дальше я уже досмотрел этот фильм, и, в общем, это была встреча с фильмом, который действительно поменял мою жизнь на до и после, то есть до этого кино я никогда не интересовался, а здесь вдруг открылся какой-то другой мир, и стало понятно, что существует вообще какое-то кино, которое я себе не представлял, какое-то другое кино, которое может мне что-то сказать про меня, про мир. И на следующий день я просто посмотрел в журнале «Семь дней» или что-то такое, вот телепрограмму, и увидел, что это фильм «Сладкая жизнь» Федерико Феллини, и с этого всё началось, я начал смотреть другие фильмы Феллини, посмотрев практически всю фильмографию, я понял, что вообще не Феллини единым, начал искать каких-то других режиссёров, и вот так началось это путешествие. Так что во многом спонтанно, абсолютно случайно, может быть, если бы не эта встреча по телевизору, никаких отношений с кинематографом в моей жизни бы не случилось. Но, с другой стороны, эта история по-своему показательна, потому что сейчас мне иногда, в общении со студентами, например, очень не хватает как раз вот этого ощущения, я это называю такая «спонтанная телевизионная эрудиция». Мы привыкли как-то телевидение сейчас, если не осуждать, то как-то скептически к нему относиться, и мы прекрасно понимаем, что новые поколения уже не являются телезрителями, я и про себя могу сказать, что я уже пару десятилетий телевизор не смотрю, может быть, вот с тех самых пор, когда посмотрел «Сладкую жизнь», но при этом в телевизоре было вот это преимущество, что ты мог спонтанно, несознательно, как это происходит в интернете, когда ты сам создаёшь своё пространство поиска, интереса, просмотров и так далее, а вот когда ты спонтанно натыкаешься на что-то, что может стать для тебя открытием, и я за это безумно благодарен телевидению — именно за эту встречу с фильмом, про который я ничего не знал. Да, лицо мужчины мне было знакомо, но я не узнавал Марчелло Мастроянни и так далее. И вот в этом открытии, в этой новизне был, мне кажется, очень серьёзный эффект, потому что, если бы я смотрел уже как подготовленный человек, который знал бы, что «Сладкая жизнь» — это фильм, получивший «Золотую пальмовую ветвь», знал бы что-то про Феллини и так далее — я думаю, что этого эффекта бы не случилось, потому что я бы уже заранее как-то изготовился к тому, что это какое-то серьёзное кино, а там это был, в том числе, и эффект неожиданности.
М. Сушенцова
— Здорово. Знаете, у нас, мне кажется, в народе бытует такое клише, может быть, шаблон, что в вузы, связанные с киноискусством, поступить очень трудно, что это для каких-то небожителей, звёзд и так далее, вы поддерживаете такое представление или, наоборот, близки к его опровержению?
А. Апостолов
— В каком-то смысле я сам являюсь его опровержением, потому что никаким небожителем я не был, и моя семья никогда с кинематографом не была связана, но действительно стереотип такой существует, потому что, когда я озвучил свои намерения, связанные со ВГИКом, а это, на самом деле, была даже не моя идея, на тот момент моя девушка, наблюдая за моим интересом к кино, что я каждый вечер смотрю какие-то фильмы, она мне сказала: «А ты знаешь вообще, что есть такой ВГИК, там есть такой факультет — сценарно-киноведческий, там изучают кино, исследуют его историю?» Для меня это было всё чем-то даже таким забавным, потому что я не мог поверить, что это всерьёз считается высшим образованием, но тем не менее, дальше я решил попробовать. А дальше сработало то, что называется «гений места», то есть я приехал во ВГИК для того, чтобы просто подавать документы и, оказавшись там, просто погрузившись в эту атмосферу, погуляв по коридорам, где кто-то распевается, кто-то фехтует, это производит очень сильное впечатление, я, по крайней мере, сразу почувствовал, что вот если я и хочу где-то учиться и получать высшее образование, (у меня были на этот счёт тоже свои колебания) то именно в этом месте. А что касается небожителей, то, безусловно, какая-то система диаспор, династий у нас в кинематографе существует, и на самом деле, в этом нет тоже ничего такого предосудительного, это не всегда разговор про блат, это очень часто разговор просто про то, что вот я сам учился, например, параллельно с Иваном Шахназаровым, сыном Карена Георгиевича, он просто действительно к моменту поступления в институт гораздо больше про кино знает, просто потому, что он рос на съёмочной площадке, и это создаёт конкурентное преимущество для него, вот и всё, поэтому не всегда человека с известной фамилией берут в институт творческий, кинематографический в том числе, по принципу фамилии, просто часто он по объективным причинам более подготовлен. Но в то же самое время, тут и про себя могу сказать, что творческие вузы, и я вот эту сторону в них очень ценю, это ещё и такое, давайте я скажу немножко грубо, но откровенно — это убежище для двоечников, потому что люди зачастую, которые не очень здорово учились в школе, у которых не очень хорошие результаты выпускных экзаменов, как было раньше, или ЕГЭ, как сейчас, вот как во ВГИКе происходит: на самом деле, на результаты ЕГЭ особенно не смотрят, потому что невозможно по результатам ЕГЭ определить будущего режиссёра или будущего сценариста, или будущего актёра, поэтому ЕГЭ просто как формальность некоторая принимается, а дальше всё решает только внутренний творческий конкурс. И в этом смысле тут и про себя тоже могу сказать, что отчасти не от хорошей жизни я пришёл во ВГИК, у меня были не очень хорошие, не очень выдающиеся результаты в школе, и мне нужно было искать какой-то такой вариант высшего образования, который не подразумевал бы серьёзных экзаменов по школьной программе, то есть здесь совпала и встреча с фильмом «Сладкая жизнь», с одной стороны, а с другой стороны, возможность как-то себя проявить, не будучи сильным знатоком математики, физики и общего курса школьной программы.
М. Сушенцова
— Спасибо. Насколько я знаю, одним из таких самых крупных ваших научных интересов киноведческих является советский кинематограф, и хотелось бы о нём спросить: почему именно он? Что именно в нём так привлекает, цепляет? Может быть, вы можете какие-то характерные черты или тему выделить, которая в нём особенно хорошо раскрывается?
А. Апостолов
— На самом деле, здесь тоже много факторов, почему я стал заниматься именно историей советского кинематографа. Во ВГИКе очень важен фактор субъективного влияния, поскольку это система мастерских и очень сложно людям, совсем не посвящённым, не представляющим себе, как это работает, объяснить, передать, что такое мастер и что такое авторитет мастера в мастерской, но он абсолютен. К сожалению, эта система имеет и другую сторону обратную, то есть, если у студента с мастером отношения не сложились, или если студент мастера не очень ценит и не очень прислушивается к его мнению, то могут быть очень серьёзные проблемы, просто это обучение превратится в мучение для студента, если вот он не нашёл контакт с мастером. Ну или, наоборот, вот как в моём случае, для меня мастер стал абсолютным таким наставником, действительно, учителем с большой буквы в профессии, и не только в профессии, а вообще по жизни, какая-то ролевая модель в карьере, в жизни и творчестве, это Армен Николаевич Медведев, который в своё время возглавлял Министерство кинематографии и большой след оставил в истории нашего кино. И я могу сказать про себя, что, когда я поступал во ВГИК, я писал творческие работы по творчеству Альмодовара, по творчеству Кустурицы и по творчеству Вонга Карвая, то есть ничего не предвещало советского кинематографа, а дальше, не буду скрывать, это прямое влияние мастера, который вёл историю отечественного кино, и в какой-то момент я почувствовал, что, благодаря этому предмету, я теряю ощущение какой-то дистанции по отношению к объекту исследования, для меня перестала существовать история отечественного кино или история советского кино, как какой-то предмет, с которым нужно разбираться, в который нужно погружаться, это стало историей нашего кино, это стало мне близко, и я стал, благодаря Армену Николаевичу, чувствовать какую-то личную ответственность за то, как наше кино развивается и вообще за сохранение какой-то его истории, каких-то важных его моментов.
М. Сушенцова
— Я напомню, что это программа «Вера и дело», у микрофона Мария Сушенцова и наш гость, Андрей Апостолов. Раз уж мы заговорили про советский кинематограф, и поскольку наша программа связана с вопросом ценностей, как они в том или ином деле, предмете проявляются, то вот такой хочу вопрос задать. Насколько я поняла, вы очень так лично подошли к советскому, к отечественному, к нашему, в конце концов, кино, а вот скажите, как в нашем отечественном кинематографе раскрывается нравственная проблематика, какие очертания она приобретает, через какую конкретную проблему, может быть, она подается, и насколько вот этот аспект, эта тема вас трогает, как-то она вас заинтересовала?
А. Апостолов
— Я бы начал с ещё одного небольшого комментария по поводу моего увлечения кинематографом. Когда я уже начал им как-то заниматься, когда начал в это пространство погружаться, что меня привлекло: советский кинематограф, во-первых, он ни на что не похож, то есть это какой-то уникальный такой период, такая вещь в себе, вот было советское кино, но ни постсоветское кино, ни кино тех же периодов, но других стран не похоже на советское кино по одной простой причине — советский кинематограф никогда не был нацелен на извлечение прибыли, и это его отличительная черта. Сейчас очень часто это как-то превозносится, обозначается, как какая-то его великая заслуга и великое достижение, но я к этому так не отношусь, я думаю, что это просто его особенность, и это то, что делает его исключительным. Советское кино было призвано просвещать, у него были дидактические задачи, в том числе, и какое-то нравственное просвещение. Я думаю, прелесть советского кинематографа в том, что советская культура, советская система, советская власть, они очень переоценивали возможности кинематографа, вот возможности кинематографа с точки зрения его влияния на общественную жизнь. И когда сейчас очень часто вспоминают с таким придыханием советский кинематограф и говорят: «Вот, сейчас больше такого не снимают, как же вот наши шедевры, там 50-х, 60-х годов...» Мне кажется, дело не столько в том, что «вот сейчас больше такого не снимают», такого искреннего или такого гуманистичного кино — дело просто в том, что сейчас кино, в принципе, не является столь значимым институтом социальной реальности. Сейчас есть интернет, уже после 60-х возникло телевидение, которое, особенно в Советском Союзе, распространилось в 70-е, 80-е, и уже тогда кинематограф утратил вот это своё место такого ключевого медиума общественной жизни. И поэтому просто вряд ли сейчас может случиться фильм, который может действительно как-то непосредственно повлиять на умы, на умонастроение, как-то повлиять вообще на климат общественный, в этом смысле, мне кажется, что мы по инерции где-то до сих пор преувеличиваем значение кино, но на самом деле, вот этот принцип, вот этот лозунг «кино — важнейшее из искусств», который где-то у нас ещё с советских времён теплится и помнится, но в этом смысле советское кино — это всё-таки такое исключение, это эксперимент, и эксперимент — вот последнее, что по этому поводу скажу, — не во всём оправдавшийся, то есть, несмотря на то, что я занимаюсь советским кино, очень часто люди думают, что раз я им занимаюсь, я такой его адепт, поклонник или популяризатор и так далее. Нет, безусловно, там есть свои достоинства, но это всё предмет отдельного разговора. На что бы я хотел обратить внимание: что само по себе советское кино, как система, как раз как система очень дидактическая, просветительская, где-то нравоучительная, оно себя не оправдало. Это очень просто увидеть, вспоминая, какой фильм был, на самом деле, самым кассовым советским фильмом за историю. Вот вы не знаете, Мария, какой фильм был самым популярным советским фильмом?
М. Сушенцова
— Просветите, пожалуйста, меня и нас.
А. Апостолов
— Хорошо. Это фильм «Пираты XX века». Вот не знаю, видели вы его или нет, но это абсолютно — я сейчас не хочу никого обидеть, люди, конечно, старались и проделали серьёзную работу, — но вообще это абсолютно бестолковый боевик с экшн-сценами, где мужчины с обнажённым торсом сражаются с другими мужчинами, и это чистой воды боевик. Почему этот фильм вызвал такой ажиотаж? Почему его так смотрели? Почему он стал кассовым рекордсменом? Просто потому, что советский зритель постоянно находился в системе вот этого искусственного дефицита. Просто потому, что он не смотрел такое кино. И просто потому, что зрителю, на самом деле, всегда и везде хочется зрелищ, и в этом смысле этот опыт советского кино, который пытался бороться вот с этой инерцией зрительского восприятия, что зрителю всегда хочется простого, незамысловатого, эффектного и так далее, а мы будем зрителя пытаться как-то нравоучать, воспитывать, перевоспитывать и так далее — этот опыт, я думаю, мягко говоря, не во всём удался. И то, что постсоветский зритель уже в 90-е годы с таким азартом, с таким ажиотажем смотрел самую низкопробную зарубежную продукцию типа «Рабыни Изауры» или каких-то самых тоже примитивных американских боевиков, это во многом эффект опыта советского кинозрителя, которому просто вот этого примитивного зрелища очень и очень не хватало.
М. Сушенцова
— Мы сейчас вместе с Андреем погрузились в такую киноведческую стихию, невероятно интересную, и хочется погружаться в неё ещё глубже, но я себя удержу в рамках закона жанра нашего сегодняшнего и хочу такой вопрос задать, он сейчас у меня спонтанно возник: а как вы считаете, у кино может быть заведомо просветительская или нравоучительная задача? Вот именно ваше субъективное мнение каково? Или же это вот каждая мастерская творит то, что хочет конкретный мастер, конкретный человек, творец, который самовыражается таким образом? Или всё-таки может быть какая-то предзаданность?
А. Апостолов
— Вы знаете, я очень настороженно отношусь к такой установке, когда мы говорим о том, что кино должно как бы нравоучать, потому что тогда сразу возникает вопрос: а кто за это отвечает? А кто те люди, которым мы доверяем высказывать какие-то нравственные послания, и почему эти люди считают себя вправе это делать, что им это право даёт? На мой взгляд, очень часто это ведёт художников к каким-то саморазоблачительным заблуждениям. И если уж говорить серьёзно, я думаю, что настоящая нравственная работа, которая может случиться с человеком во время просмотра фильма — это очень редкий, уникальный случай, вот вообще, когда кино становится не просто проведением досуга, а когда твоя встреча с фильмом становится событием твоего внутреннего опыта, и это требует такой внутренней работы, это требует такой включённости, что это не стоит преувеличивать. Вы знаете, мне кажется, мы иногда думаем об этом в духе тоже такого советского представления о том, что вот мы сейчас расскажем о добрых и хороших людях, и люди как-то вот впечатлятся их примером, и дальше будут как-то совершенствоваться в нравственном смысле, вот если они будут знакомиться с образцами для подражания — я думаю, что это так не работает, и это так никогда не работало, ведь какие-то бандитские организации в 80-е и 90-е годы тоже были собраны и организованы из людей, которые смотрели в 60-е и 70-е годы доброе советское кино, в том числе детское и так далее. Так что вот так буквально кино не облагораживает, и это бывает с небольшим количеством людей, как, например, фильмы Андрея Арсеньевича Тарковского, и это очень сложный путь, как раз такой духовный путь, который заложен в содержании каждого этого фильма, и редкий зритель, на самом деле, готов по этому пути пройти, вот по-настоящему, поэтому это кино и превращается, загоняется в какой-то резервуар — кино не для всех, но вот это кино, мне кажется, действительно может быть эффективным в нравственном смысле, но ни в коем случае нельзя заблуждаться тоже и представлять себе, что благодаря каким-то фильмам мы можем облагородить и как-то преобразовать общественную жизнь в целом. Думаю, это невозможно, и очень часто мы видим, не буду называть сейчас имена и фамилии, но мы видим какие-то сломы, которые происходят с режиссерами, которые в какой-то момент берут на себя вот эту миссию, миссию художника подменяют миссией проповедника, и мне кажется, это очень часто в режиссере просто художника убивает.
М. Сушенцова
— Да, мы тут прямо философскую проблему нащупали, которая очень широко обсуждается и в литературе, и на конференциях, и в университетах — о том, насколько искусство и проповедь могут сосуществовать рядом, могут ли они взаимно проникать друг в друга и так далее. Знаете, меня подмывает просто мое любопытство вас спросить, поэтому я позволю себе этот вопрос: есть ли у вас любимые режиссеры или любимые фильмы? Мы можем для лаконичности ограничиться цифрой «три», то есть количеством, но не будем ограничиваться советской эпохой, как вы здорово вначале сказали: «из нашего кинематографа», вот три либо режиссера любимых, либо киноленты.
А. Апостолов
— Ох, как ни странно, такие вопросы всегда звучат как самые простые, но при этом они сложные, на самом деле, потому что сложно ограничиться тремя или вот есть, например, режиссеры, у которых я страшно люблю отдельные фильмы и наоборот, не люблю какие-то другие фильмы, поэтому такой список, конечно, всегда сложно составлять, но давайте попробуем. О ком я могу сказать однозначно — это Кира Георгиевна Муратова, вот это, возможно, мой самый любимый отечественный кинорежиссер, и я думаю, что самый свободный кинорежиссер вообще в истории, возможно, мирового кинематографа, понимаю, что это сейчас звучит как-то пафосно и, может быть, патетично, но не только моё мнение, и Александр Николаевич Сокуров когда-то об этом говорил, и вот это тоже один из парадоксов для меня советского кинематографа: как внутри советского кинематографа — системы, очень скованной разного рода цензурными и стилевыми ограничениями, и жанровыми ограничениями и так далее, ведь дело не только в том, что нельзя было какие-то политические протаскивать темы или суждения, дело, например, ещё и в том, что просто нельзя было снимать кино в определённых жанрах, например, нельзя было снимать фильмы ужасов в советское время, и там какие-нибудь исключения типа «Дикой охоты короля Ста́ха» скорее, наоборот, только подтверждают, что нельзя было снимать фильмы ужасов, и как в этой системе вдруг рождались такие свободные люди, как Кира Муратова, например, или Сергей Параджанов, действительно, свобода, самовыражение которых абсолютно как-то беспрецедентны на уровне мировой кинематографии, мы не найдём в европейском или американском кино людей вот такой духовной и художественной свободы. Да, нужно сказать про Тарковского, хотя это звучит настолько как-то банально, однозначно и самоочевидно, что, наверное, не обязательно, но мимо Тарковского пройти в любом случае невозможно. Я очень долго как-то от этого отнекивался и думал, что, в общем, проживу жизнь без Тарковского, но в какой-то момент всё-таки и со мной эта встреча случилась благодаря фильму «Ностальгия». И Василий Макарович Шукшин, вот другой совершенно полюс, однокашник Тарковского и его прямая противоположность, но который тоже мне очень дорог, может быть, не столько как исключительно кинорежиссёр, а просто как человек с какой-то определенной мировоззренческой позицией.
М. Сушенцова
— Я напомню, что у микрофона Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся и разговариваем с экономистами, бизнесменами, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня наш гость Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Вернёмся после короткого перерыва.
М. Сушенцова
— Добрый светлый вечер, с вами Мария Сушенцова и это программа «Вера и дело». В рамках этого цикла мы встречаемся с экономистами, предпринимателями, культурными деятелями, чиновниками и обсуждаем с ними христианские смыслы экономики. Сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Продолжаем наш увлекательный разговор. Мы остановились на любимых режиссерах нашего кинематографа, нам очень ёмко рассказал сейчас о них Андрей. В продолжение этой темы мне бы хотелось у вас, Андрей, спросить: не могли бы вы поделиться своим опытом работы на телеканале «Спас», где вы были выпускающим редактором передачи «Светлая память», потому что эта передача, насколько я понимаю, имеет прямое отношение к выдающимся деятелям советского кино.
А. Апостолов
— Да, давайте я коротко об этом расскажу. Коротко, потому что это был не очень продолжительный опыт, это было в какой-то момент неожиданное даже для меня предложение. Что меня привлекло прежде всего, если в двух словах: это передача, которую вела, может быть, и ведет до сих пор, хочется надеяться — матушка Ольга (Го́бзева), наша выдающаяся актриса когда-то, и я знал ее именно как актрису, не как матушку, вот я действительно очень люблю советские фильмы 60-х, 70-х, а Ольга Гобзева, ну так вот просто совпало, так получилось, что это моя любимая актриса этого периода, и я очень ее ценю, её работы в «Заставе Ильича» или в фильме «Три дня Виктора Чернышёва», в общем, много ее работ, и вот именно это меня привлекло, оказывается, она, во-первых, стала матушкой, во-вторых, она вела телепередачу, где приглашались гости, и матушка Ольга расспрашивала их о каких-то выдающихся актерах прежде всего, её интересовали именно актеры, в основном, нашего кинематографа, в том числе, кстати, была программа и про Шукшина, о котором мы недавно говорили. В течение нескольких программ, мне кажется, буквально около десятка, я действительно был выпускающим редактором, то есть что это значит: я предлагал кандидатов в герои программы, матушка Ольга одобряла, потом я предлагал вопросы, которые бы она могла задавать по этому поводу, ну и вообще редакторская работа — определять какую-то концепцию программы, потому что понятно, что про любую такую фигуру, как Василий Макарович Шукшин или Виталий Мефодьевич Соломин говорить можно бесконечно, поэтому нужно какое-то направление определить. А дальше я занимался монтажом, то есть вот не буквально руками, а я сидел рядом с монтажером, и мы, поскольку понятно, что в эфир выходит программа, я уже сейчас точно не помню, но где-то примерно сорокаминутная, а запись ведется около двух часов, то мы, соответственно, с ножницами занимались монтажом и определяли, что для нас более ценно или, может быть, что соответствует как раз главной вот этой магистральной линии сюжета передачи. Я очень благодарен матушке Ольге за этот опыт и за опыт диалога, потому что мне было очень интересно, как она, человек, в какой-то момент радикально изменивший свой жизненный путь и, соответственно, изменивший и свое тоже мировидение, миропонимание, она где-то считает теперь свой актерский опыт греховным или таким опытом заблуждения, она могла смотреть на своих когда-то коллег как будто бы с двух ракурсов, говоря кинематографическим языком, как будто бы она, с одной стороны, вспоминала о них, о непосредственном опыте работы или общения, а с другой стороны, уже и с высоты своих лет, и своего разнообразного опыта, в том числе, и нового духовного опыта, она уже могла давать тоже какую-то оценку их работе не просто как профессиональному самовыражению, а с точки зрения того, что этот человек оставил, может быть, на каком-то более глубоком, опять же, духовном уровне.
М. Сушенцова
— Расскажите, пожалуйста, немного о своем опыте преподавания. Когда я изучала вашу биографию, видела, что вы преподавали и преподаете не только во ВГИКе, но и в Школе телевидения МГУ, и в «Шанинке» продолжаете преподавать, и тут фокус моего вопроса в том, с одной стороны, что вас вдохновляет в преподавании, а с другой стороны — а что волнует студентов, которые приходят к вам на эти киноведческие курсы?
А. Апостолов
— Да, здесь я могу сказать, что у меня, так получилось, довольно большой уже опыт преподавания. Как только я закончил ВГИК, я сразу начал преподавать, и важно, что это всегда были очень разные предметы, очень разные специальности. Я преподаю редакторское мастерство, я веду продюсерские мастерские, так что это не всегда касается киноведения, и это всегда очень разная аудитория, то есть, например, группа в «Шанинке» и группа во ВГИКе — это абсолютно разные люди, с совершенно разным бэкграундом, с разными целями, и я могу сказать, что, может быть, вот чего мне не хватает в той же «Шанинке», хотя это замечательное учебное заведение с очень высоким как раз цензом и очень высоким средним уровнем студентов, но мне там не хватает вот этих вот самых двоечников, которые заполняют зачастую творческие вузы. В «Шанинке», правда, очень высокий ценз того же самого ЕГЭ при поступлении, поэтому все ребята очень умные, но, может быть, не хватает гениев с творческой точки зрения. (смеется) Что это для меня? Ну, скажу какие-то банальные вещи, но совершенно искренне. Во-первых, это какая-то очень важная энергетическая подпитка, то есть, с одной стороны, энергетическая отдача, но, мне кажется, в этом смысле это всё работает как-то равномерно: сколько ты отдаёшь, столько же ты получаешь, а может быть, получаешь даже в ответ ещё больше. А с другой стороны, есть очень какие-то практические соображения у меня на этот счёт: для меня студенты — это мои будущие коллеги, люди, которых я потом приглашаю на работу, и которым я могу доверять, которых я очень хорошо могу узнать за время обучения. С другой стороны, хотя я относительно ещё молодой человек, но на меня когда-то во ВГИКе такое сильное впечатление производил мой мастер, например, когда ему уже было немного за восемьдесят, и тем не менее он оставался остроумным, трезвомыслящим, и я прекрасно понимал, что это, в том числе, благодаря общению с нами, благодаря продолжению какой-то непрерывной коммуникации с молодым поколением, и для меня это тоже важно — вот не отрываться от языка каких-то новых поколений. И потом, честно говоря, мне просто это нравится, и если уж совсем что-то самое простое про свой преподавательский опыт говорить: я очень люблю рассказывать про советское кино, я люблю представлять фильмы, я иногда подрабатываю «говорящей головой», как я это называю, на телевидении и рассказываю тоже о советском кино, и хотя это очень энергозатратный и очень многообразный опыт, но я просто люблю это делать, мне почему-то доставляет удовольствие, когда я чувствую, что я сейчас открою какому-то человеку какое-то имя или какое-то название, с которым он до этого был незнаком, и вот это чувство благодарности, которое человек испытывает за эту встречу с фильмом, который ты ему обеспечиваешь — это для меня какое-то отдельное удовольствие и какой-то особо ценный опыт.
М. Сушенцова
— Спасибо. Мне кажется, вы нам сегодня уже несколько таких дверок приоткрыли, я лично вот записывала, как студент на лекции. У вас богатый опыт практический в киноиндустрии, и поэтому хотелось бы, знаете, такой, может быть, слишком общий вопрос задать, даже такой обывательский вопрос, но мне кажется, многих интересует, все-таки как живет российская киноиндустрия, даже не мировая, не будем уж слишком обобщать — эта индустрия направлена прежде всего на максимизацию прибыли, то есть это такая денежная история в своем корне, или же все-таки впереди идет замысел, идея режиссера, сценариста, та самая реализация художника и его вот видение?
А. Апостолов
— Я сейчас могу прозвучать как-то цинично или слишком категорично, но я считаю, что кино, действительно, так уж получилось, оно исторически всегда было рассчитано на зарабатывание, оно всегда было рассчитано на извлечение прибыли. Тут ведь, кстати, тоже очень важно, с какого момента мы ведем отсчет истории кинематографа — не с того момента, когда изобрели, собственно, киноаппарат, а с того момента, когда провели первый платный сеанс, вот когда люди пришли, заплатили деньги и посмотрели вместе «Прибытие поезда», «Выход рабочих с фабрики» и так далее, вот это и есть начало истории кинематографа. Понимаете, я не вижу ничего зазорного в том, что кино на это ориентировано, я всегда тоже немножко, может быть, цинично и грубо говорю авторам, которые хотят отстоять каждое слово в своем сценарии, а мне в качестве редактора приходится посягать на целостность этих сценариев, вот я всегда призываю идти в литературу и заниматься гораздо более самостоятельным художественным творчеством, а в кино всё, правда, в большей степени подчинено логике и конъюнктуре проката, потому что, вот смотрите, ведь на самом деле не так много инструментов существует для того, чтобы как-то выявить и оценить объективный уровень фильма, вот когда мы говорим об успехе или неуспехе, то первый критерий — это кассовые сборы, это вот показатели внимания аудитории, потому что, если кино не работает с аудиторией, если оно не вызывает интерес, то, соответственно, после первых выходных никакого потока публики не будет. Вот можно как угодно относиться к фильму «Чебурашка», но если он бьет там все мыслимые рекорды, значит, что-то в этом фильме работает, значит, что-то там правильно выстроено, просто мы, мне кажется, опять же, с советского времени привыкли мыслить в категориях вот такой оппозиции: либо извлечение прибыли, либо чистое творчество, опять же, какая-то нравственная цельность и так далее, но ведь во всем мире это не было так, во всем мире правила рыночные, скажем, они в кино всегда существовали, и они не мешали Феллини, например, создавать фильм «Сладкая жизнь», о котором я уже говорил, и они не мешали Фрэнсису Форду Ко́ппола создавать «Крёстного отца», ведь это и хит проката, с одной стороны, с другой стороны, это шедевр как раз кинематографа. И последнее, что мне по этому поводу хочется сказать, всё-таки поддерживая вот эту установку кинематографа на извлечение прибыли, что в Голливуде, например, вот эти кассовые показатели, они ещё и являются регулятором института репутации кинематографистов, режиссёров и продюсеров, то есть даже если ты Фрэнсис Форд Коппола, даже если у тебя великие заслуги, ты снял «Апокалипсис сегодня», двух «Крёстных отцов», фильм «Разговор», дважды получил «Золотую пальму ветвь» и так далее, но дальше, в 80-е годы твои фильмы проваливаются в прокате, то следующие свои фильмы ты будешь снимать уже в кредит или на свои деньги. Вот это тот механизм, который в нашем кинематографе отсутствует, то есть мы очень половинчато перешли на рыночные принципы в кинематографе, потому что институт репутации тех или иных режиссёров, продюсеров у нас никак от результатов фильма в прокате практически не зависит. Я не буду, опять же, сейчас называть имена и фамилии, но огромное количество примеров, когда человек выпускает фильм, фильм выходит с какой-то грандиозной помпой, поддержкой в рекламе, поддержкой телевизионной, все маркетинговые возможности привлекаются, в том числе и с помощью государственных средств, а в итоге никакого результата не происходит. Но, тем не менее, дальше этот же человек получает субсидии, получает поддержку на производство следующих фильмов, вот поэтому я за принцип прибыли, как регулятора отношений в киноиндустрии, на то она и индустрия, но тогда в этом нужно быть последовательными, вот у нас в этом смысле индустрия работает очень половинчато, в том числе и потому, что у нас, как ни в одной другой стране, если не брать опыт Китая, например, активно влияние государства в кинематографе, то есть фактически остаётся главным финансовым источником на сегодняшний день именно государство.
М. Сушенцова
— Я напомню, что в студии Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело» и сегодня у нас в гостях Андрей Апостолов — главный редактор киностудии «Ленфильм». Мы продолжаем наш разговор о том, как изнутри устроена экономика киноиндустрии. Я правильно понимаю, что основным источником доходов являются прокатные доходы, сколько фильм собирает в прокате?
А. Апостолов
— Это сложный механизм, на самом деле.
М. Сушенцова
— Мне, как экономисту, хотелось бы в эту дверку немножко подсмотреть.
А. Апостолов
— Какие статьи доходов могут быть у фильма: это его прокатные результаты, хотя продюсеры — производители фильма не первые, кто получают деньги с проката, первые — это, собственно, прокатчики, прокатная компания, и кинотеатры, в которых эти фильмы показывают, так что очень часто до продюсера вообще никакая выручка уже не доходит, собственно, с проката. Также это деньги от продажи фильма, прав на фильм на телевидении и на онлайн-платформах, вот основные источники дохода. Но на самом деле, хотя это сейчас прозвучит, может быть, тоже на грани фола, но очень часто основным источником дохода для продюсеров является производство, является субсидия на производство, то есть, условно говоря, поскольку это система господдержки, как это происходит, будем называть вещи своими именами, это сейчас происходит всё реже и реже, и система государственного финансирования, государственной поддержки всё строже и строже работает в сфере кинематографа, и тем не менее, зачастую это было устроено так: государство выделяет на производство фильма субсидию, это может быть, например, сумма в восемьдесят миллионов рублей, продюсер отчитывается за всю эту сумму и ещё даёт сведения о привлечении какого-то дополнительного финансирования, но на самом деле производит кино за пятьдесят миллионов, а остальные тридцать миллионов, собственно, и являются прибылью, которую он получил. Понятно, что продюсеры не должны зарабатывать на производстве, но здесь скажу, что это часто было связано не столько с желанием просто нажиться и урвать лёгкие деньги какими-то хитрыми схемами, а просто тем как раз, что никакой прибыли наши фильмы не получали, в прокате были очень ограничены возможности, телевидение предлагало очень небольшие суммы, вообще в какой-то момент не было ещё онлайн-кинотеатров и так далее. Сейчас, в ситуации, когда можно рассчитывать на реальную прибыль, экономить на производстве просто невыгодно, потому что, чем больше ты сэкономишь на производстве, тем меньше ты получишь уже на выходе, то есть очень простые механизмы, но в этом смысле наша индустрия постепенно, тут могу свидетельствовать, облагораживается, мы всё меньше стремимся зарабатывать на производстве, потому что рассчитываем, что всё-таки кино сработает в прокате.
М. Сушенцова
— Спасибо, что вы нам рассказали об этой внутренней кухне, это действительно очень интересно, и вот так, без специалиста, туда и не заглянешь. Мне хотелось бы ваше мнение уточнить: как вам кажется, а нужна ли вообще нашему кинематографу вот такая массированная государственная поддержка, или пусть рынок всё сам регулирует? Вот вы сказали, что ведь это и показатель, в том числе, и авторитетности, репутации, может, он лучше отрегулирует?
А. Апостолов
— Ох, вы знаете, это очень спорный вопрос, потому что, конечно, часто хочется вот так вот огульно сказать: да лучше давайте, действительно, рынок сам будет регулировать все процессы, и тогда мы избавимся от вот этих хитрых схем, когда идёт заработок на производстве, тогда мы избавимся от каких-то абсолютно сиюминутных конъюнктурных проектов, когда продюсеры явно пытаются просто подстроиться под какую-то государственную конъюнктуру, сложившуюся на определённый момент, и делают проекты халтурные, назовём это так, тогда мы избавимся от каких-то элементов протекционизма, когда определённые продюсеры или определённые компании рассчитывают на какое-то особое отношение со стороны государства, и все пытаются быть первыми у определённых кабинетов и так далее, вот в системе такого обильного государственного финансирования много порочных моментов, с одной стороны. С другой стороны, я боюсь, что без государственной поддержки киноиндустрия, как индустрия очень затратная, она просто не выживет в нынешних условиях, это долгий разговор, который требует приведения статистических данных и серьёзной аналитической подпитки, но я просто скажу, что это издержки далеко не только российского кинопроизводства, практически во всех, по крайней мере, европейских странах — да, конечно, есть Голливуд, где нет никакого влияния со стороны государства, но это отдельное как бы государство в государстве, на Голливуд ориентироваться невозможно, потому что Голливуд — это монополист-экспортер, Голливуд показывает своё кино по всему миру, поэтому не нуждается в государственной поддержке, — а всё европейское кино существует за счёт государственных инвестиций. Просто другой разговор, что, может быть, это не такие масштабные кинематографии, не такие масштабные индустрии, например, там скандинавское кино, которое всё поддерживается и финансируется государством, но там и не такой объём производства, они мало фильмов выпускают в год. В России, на самом деле, очень большое производство, и вот, кстати, может быть, даже вас это удивит, может быть, удивит наших зрителей, но объёмы кинопроизводства в России сейчас серьёзно превосходят объёмы кинопроизводства в советское время. Вот мы очень часто, мне кажется, я уже об этом говорил — так огульно превозносим советское кино, вот какое оно было масштабное, как была налажена система — да нет, на самом деле в советское время руководители советского кинематографа мечтали бы о тех масштабах кинопроизводства, которые существуют в России сейчас.
М. Сушенцова
— А как наша киноотрасль чувствует себя сегодня в условиях международной такой изоляции, или эта изоляция особо не чувствуется для деятелей кино?
А. Апостолов
— Ну как изоляция может не чувствоваться? Естественно, она чувствуется. И на чём это сказывается, на чём это отражается в первую очередь? Ну, очень просто. Во-первых, для кого-то это большое подспорье, в том числе, для наших новых жанровых проектов, для блокбастеров, для бесконечного количества сказок, которые сегодня снимаются, потому что сказки эти призваны как раз служить импортозамещению. Мы недополучаем голливудской зрелищной продукции, соответственно, мы будем заменять её продукцией отечественной, нет в этом ничего ни зазорного, ни обидного, нам нужно сохранять действующие кинотеатры, нам нужно поддерживать систему проката, поэтому такие фильмы нужны в большом количестве. Так что для кого-то это действительно возможность заработать на прокате, и есть уже довольно много фильмов, опять же, не хочу никого обижать, поэтому не буду названия произносить, но когда фильмы, мягко говоря, спорных художественных достоинств отечественные выдают достойные прокатные результаты — ну, явно из-за отсутствия серьёзной конкуренции со стороны Голливуда. Но к чему это дальше может привести? Во-первых, это приводит уже сейчас к явному, ну не то, чтобы прямо уничтожению, но умалению области авторского кино, авторского кино становится всё меньше и меньше, по какой причине: раньше государство точно так же финансировало авторское кино, формально оно и сейчас продолжает его финансировать, в конкурсе субсидий Министерства культуры есть вот этот раздел «Авторский и экспериментальный кинематограф», но на деле там всё меньше авторского кино, потому что, если раньше продюсер получал субсидию Министерства культуры на авторский фильм, делал авторское кино, которое потом попадало на престижный международный кинофестиваль в Канны, Венецию, Берлин или, например, в Роттердам, и для государства это тоже было оправданным вложением, государство могло, грубо говоря, отчитаться по линии мягкой силы: вот наше кино пользуется почётом за рубежом, мы получаем награды, мы участвуем в ключевых международных кинофестивалях. А теперь, когда эти международные кинофестивали закрыты, не совсем понятно, вот с точки зрения чисто государственной логики отчётности, зачем государству вкладываться в авторское кино — чтобы потом это кино показывать на кинофестивалях российских, которые тоже само Министерство культуры финансирует? Получается какая-то убыточная история. Ну и второе, что может произойти в связи с этой ситуацией изоляции — это просто деградация вкусов. К сожалению, когда зритель лишён какой-то альтернативы внятной, и когда он смотрит кино не потому, что оно его так привлекает, не потому, что оно ему так нравится, а потому, что просто у него нет особенного выбора, это в итоге приводит к тому, что зритель будет готов довольствоваться очень средней продукцией, потому что выбора у него не будет. Поэтому мне всё-таки кажется, что ситуация, в которой наше кино было вынуждено, как и кино по всему миру, соревноваться с голливудскими образцами — это ситуация той самой конкуренции, которая способствует прогрессу, потому что вот тот уровень, например, даже тех же самых спецэффектов, к которому сейчас пришло наше кино, которое демонстрируется в фильмах типа «Майор Гром» или «Сто лет тому вперёд» — это тот уровень, который наше кино вынуждено было выработать для конкуренции с Голливудом. А если этой конкуренции не будет, то можно дальше на этом уровне остаться, и, собственно говоря, у зрителя не будет особенных альтернатив.
М. Сушенцова
— Спасибо большое. Вы очень активно участвуете в международных кинофестивалях, участие российских фильмов, насколько я понимаю, в них всё-таки продолжается, пусть и в урезанном масштабе? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
А. Апостолов
— Да, я могу поправить сразу, потому что я занимаюсь, собственно, как раз российскими кинофестивалями.
М. Сушенцова
— Хорошо. Вопрос, тем не менее, примерно такой же и был у меня: вот что вы можете сказать о молодых начинающих режиссёрах, сценаристах? Есть ли какие-то восходящие звёздочки, вот что-то вас, может быть, впечатлило в последнее время, или вы видите какие-то тенденции, что какая-то тематика особенно вот сейчас превалирует среди именно молодых, только начинающих?
А. Апостолов
— Мне кажется, в нашем кино сейчас превалирует одна тенденция, и она глобальна, и она распространяется на кино и массовое, и фестивальное, и на кинематографистов опытных, и начинающих — это тенденция эскапистская, это тенденция как бы бегства от реальности. Это всё не про здесь и сейчас, это всё — бегство от современности, потому что о современности говорить сложно, не выработан где-то ещё язык, и мы ждём только тех проектов, которые как-то начнут рефлексировать наш сегодняшний день или последние годы. И вот это мне кажется, может быть, главной проблемой нашего сегодняшнего кинематографа, то, что ещё возникает система определённой самоцензуры, когда какие-то острые углы, проблемы мы пытаемся обходить, ещё и потому, что режиссёры сами пытаются, скажем так, не впасть в чернуху, чтобы не разочаровать зрителей, и поэтому наше кино становится всё менее и менее проблемным, всё более бесконфликтным, и я боюсь, что оно рискует потерять доверие зрителей. Что я имею в виду: когда мы начинаем обходить специально какие-то проблемы в кинематографе или замалчивать их, мы как бы лишаем кино его, я бы сказал, терапевтической функции, потому что кино, как общественный институт, может влиять на — ну, если не решение каких-то проблем, то, по крайней мере, их обсуждение, их вот именно что терапию. А если терапии не происходит посредством кинематографа в том числе, то дальше работает медицинский принцип: та проблема, которая замалчивается и не лечится, она превращается в хроническую, очень не хотелось бы, чтобы это происходило.
М. Сушенцова
— Ну вот, на такой, немного пессимистичной ноте, мы заканчиваем наш разговор, тем не менее, он был очень насыщенным, очень много референсов было в нём, интересных обобщений, которые, честно говоря, где-то удивили и заставили задуматься. Я напомню, дорогие наши слушатели, что у микрофона была Мария Сушенцова, это программа «Вера и дело», в рамках которой мы встречаемся с предпринимателями, бизнесменами, деятелями культуры и разговариваем с ними о христианских смыслах экономики. И сегодня нашим гостем был Андрей Апостолов — киновед, продюсер, преподаватель, главный редактор киностудии «Ленфильм». Спасибо большое, Андрей, за этот разговор.
А. Апостолов
— Спасибо.
Все выпуски программы Вера и Дело
«Преодоление конфликтов и непонимания между детьми и родителями». Анна Савари
У нас в гостях была психолог, советник «Национального фонда защиты детей от жестокого обращения» Анна Савари.
Разговор шел о том, что может помочь наладить взаимоотношения родителей и детей, в том числе приёмных, как можно обезопасить детей от опасностей современного мира, а также каким образом психолог может помочь детям, пострадавшим от жестокого обращения.
Ведущая: Анна Леонтьева
Все выпуски программы Светлый вечер