Поделиться
Гость программы — писатель, исторический публицист Наталья Иртенина.
Разговор шел о гонениях на духовенство в годы большого террора: что стало причиной массовых репрессий, как они происходили и к чему в итоге привели.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Д. Володихин
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня мы поговорим о деле мрачном и устрашающем, и сейчас порой многие стремятся как-то уйти от обсуждения этой части нашей исторической реальности, но делать этого нельзя, потому что история должна восприниматься в своей цельности, Отечество следует знать и с тех сторон, которые являются светлыми, парадными, связанными с разными родами достижениями и победами, но также и с неудачами, и с трагедиями, и с тем ужасом, который пережил наш народ в наиболее темные периоды его истории. Итак, мы сегодня поговорим о массовых репрессиях советской власти в отношении духовенства в 1937 и 1938 годах, в частности поговорим о так называемом «горьковском деле церковно-фашистской организации». И нашим экскурсоводом по реальности той бездны, той преисподней, которая вышла на поверхность России во второй половине 30-х годов будет замечательный православный писатель, исторический публицист, редактор научного журнала «Вестник» университета Разумовского Наталья Валерьевна Иртенина. Здравствуйте!
Н. Иртенина
— Здравствуйте!
Д. Володихин
— И прежде всего мне хотелось бы сообщить вам, что Наталья Валерьевна избрана нами для этой работы как гость, потому что совсем недавно у неё вышел роман, посвящённый этому периоду и этому делу, роман «Охота на Церковь», вышел он в издательстве «Вече» в серии «Волжский роман», и с моей точки зрения, он сделан в художественном плане глубоко, а в понимании источников, по которым он написан, вот эта историческая реальность 1937-1938 годов, он сделан очень качественно, но начнём мы не с этого. Прежде всего мне хотелось бы поговорить о ситуации, которая создалась в России в отношении духовенства в 20-30-х годах, то есть о прелюдии репрессий второй половины 30-х. Собственно, как жило духовенство того периода? Мне вот вспоминается цитата одного из архиереев, что «те, кто служил в Синоде, и те, кто являлся приближёнными Святейшего Патриарха, (это первая половина 20-х годов) чувствовали себя будто в курятнике, каждый день приходил хозяин, вылавливал и резал одну из куриц, а все остальные радовались, что выловили и зарезали не его». Ну вот Наталья Валерьевна, как человек, который специализируется по этому периоду нашей истории в судьбе Церкви, лучше меня очертит ситуацию.
Н. Иртенина
— Да, действительно, это очень яркий образ про курятник и повара. Советская власть изначально поставила себе задачу уничтожения Церкви и ликвидации духовенства, но быстро это сделать, конечно, было невозможно. За годы Гражданской войны было убито множество архиереев, священников несколько тысяч человек, потом большевики сделали ставку на разрушение Церкви с помощью расколов, в первую очередь, обновленческого, а когда и это им не удалось, они стали проводить политику медленного удушения Церкви и духовенства, эта политика включала в себя не только аресты и ссылки, которые как бы проходили фоном советской жизни духовенства в советский период, а эта политика имела цель вообще поставить Церковь вне закона, запретить ей буквально всё, то есть были запрещены любая миссионерская, любая просветительская, благотворительная деятельность, любое богослужение вне стен храма, уличные молебны, крестные ходы, всё это было запрещено, то есть вообще за пределами стен храма священники не могли исполнять свой пастырский долг.
Д. Володихин
— И добавим, что из календаря не сразу, но постепенно убрали церковные праздники: «это не наши, не советские праздники, поэтому Рождества у вас, граждане, товарищи верующие, не будет».
Н. Иртенина
— Когда храмы отбирали у верующих и закрывали их, священники, например, не могли исповедовать и причащать верующих на дому, это считалось преступлением, антисоветской деятельностью. Конечно, священники это делали тайно, но это считалось, повторюсь, преступлением. Формально советское государство верить в Бога как бы не запрещало, но, по сути, это был именно запрет на веру, потому что, как известно, вера без дел мертва, и как раз дела веры и подпадали под запрет, советская власть ставила их вне закона, арестовывала за них как за антисоветскую деятельность.
Д. Володихин
— Уж тем более речь не может идти о целенаправленной масштабной издательской деятельности, Церкви постоянно нужны книги, постоянные переиздания Священного Писания, полемических вероучительных книг, катехизисов, и вот всё это также попадает под запрет, всё это также искореняется.
Н. Иртенина
— Это само собой, но если, например, даже священник просто разговаривал с детьми, рассказывал им о Боге, с детьми, с молодёжью, с любыми людьми, то это считалось антисоветской деятельностью, религиозной пропагандой, которая была запрещена. И в 30-е годы уже, например, немногие священники решались произносить в храмах проповеди, потому что любая проповедь могла быть истолкована как антисоветская агитация. Например, батюшка в проповеди упоминает о благочестивых древних царях, и чекисты толкуют это как агитацию за монархический строй, то есть контрреволюцию. Или, например, священник говорит в проповеди об антихристе, о конце света, а это истолковывается как то, что он угрожает советской власти, пророчит её гибель, а это террористическое намерение, тоже преступление.
Д. Володихин
— Антисоветская агитация, опять же.
Н. Иртенина
— Да. Ещё по ленинской конституции 1918 года духовенство было лишено всех гражданских прав, то есть наряду с бывшими дворянами, офицерами, купцами, зажиточным крестьянством церковные служители попали в категорию людей второго сорта, их называли лишенцами, они не имели права голосовать на выборах, но не это главное было — лишенцам не полагалось государственное медицинское обслуживание, и, например, беременную жену священника могли не принять ни в один роддом перед родами.
Д. Володихин
— Бог тебе твой, милая, поможет, положись на него, а мы тут не Бог, а государство.
Н. Иртенина
— Да. Когда в стране разразился голод в начале 30-х годов, лишенцам не полагались карточки на продукты, семьи священников выживали буквально кто как мог, детей священников в школах не подкармливали, вот детей колхозников, рабочих, их подкармливали, а детей лишенцев не кормили вообще в школах. Детям лишенцев запрещалось учиться в старших классах школы и вузах, только начальная и средняя школа, то есть запрет на образование. Потом лишенцев облагали непомерными налогами, священники должны были платить огромный налог не только на храм, где они служили, но и на свое личное хозяйство, а насчитывались налоги совершенно произвольно, то есть как фининспектор захотел, так и насчитал, и это тоже было одним из главных средств удушения духовенства. Если налог не выплачивался, то либо отбирали имущество, либо выселяли из дома, либо отправляли на принудительные работы, а храм могли просто закрыть.
Д. Володихин
— Добавим, что особенно сильно пострадали монастыри и монастырские общины, к 1938 году на территории СССР не существовало уже более ни одного действующего монастыря.
Н. Иртенина
— Ну и массовые аресты духовенства, которые шли волнами, и эти волны четко совершенно были связаны с периодами, когда в стране нарастало недовольство населения политикой советской власти. Одна такая волна арестов и расстрелов прошла в начале 20-х, и связана она была с кампанией по изъятию церковных ценностей. Следующая волна гораздо более крупная, сопровождавшаяся массовым закрытием храмов, это 1929-1931 года, тогда крестьянство принудительно загоняли в колхозы, а тех, кто не хотел, записывали в кулаки, отбирали всё имущество и отправляли на верную гибель в ссылки. Так вот, колхозная эпопея привела к голоду в стране, и опять виновными в глазах власти оказались церковные служители.
Д. Володихин
— Помнится, у нас даже была так называемая «безбожная пятилетка», то есть пятилетка, когда не только пытались как-то привести в порядок разгромленную экономику, но ещё и хорошенько ударить по Церкви.
Н. Иртенина
— Большевики были уверены, что именно духовенство подговаривает народ на сопротивление советской власти, что священники внушают недовольство народу политикой коммунистов, но в реальности же люди сами видели, что происходит в стране, что власти буквально грабят крестьян, обрекают и село, и город на голод и нищету, а к священникам они просто шли за советом, как жить в этой ситуации, жаловались на тяжёлую жизнь, и батюшки, естественно, кто как мог, утешали прихожан. Так вот, если в начале 30-х годов арестованному духовенству в основном давали лагерные сроки до трёх лет, то в 37-38 годах за них взялись уже всерьёз, и эта новая волна арестов и расстрелов была связана тоже с огромным социальным напряжением в стране, с недовольством народа политикой советской власти в части экономики.
Д. Володихин
— Ну что ж, здесь важно понимать то, что духовенство искореняли, и 30-е годы были страшной ситуацией, страшным периодом в истории русского духовенства, кто-то оказывался на лесоповале, а кого-то ставили к стенке, и во второй половине 30-х годов расстрельщина в отношении духовенства до крайности усилилась. Понимаете, дорогие радиослушатели, эта реальность настоящего низового СССР, она, конечно же, оттенялась правительством в бравурных лозунгах того времени, в идеологических кампаниях, в комедийных фильмах, где публику, которая знала, что, в общем, выйди за дверь кинотеатра и тебя там ждёт вовсе не лёгкая реальность, так вот, тем не менее, давали этой публике возможность как-то отдохнуть умом и душой на весёлых комедиях, ну, например, на комедиях Александрова и Орловой. Пожалуйста, вот вам мелодия как будто из другого СССР, песня из фильма «Весёлые ребята».
В эфире звучит «Марш веселых ребят» («Легко на сердце от песни веселой»)
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, у нас в гостях замечательный православный писатель, исторический публицист, редактор научного журнала «Вестник» университета имени Разумовского Наталья Иртенина. Мы обсуждаем репрессии на русское духовенство во второй половине 30-х годов 20-го столетия, и мы, собственно, перешли плавно от ситуации, когда репрессии шли волнами, то они усиливались, то ослабевали, к ситуации, когда они поднялись на самый пик. Собственно, по всей стране были чудовищные так называемые «дела, направленные против духовенства», роман уважаемой Натальи Иртениной «Охота на Церковь» посвящен так называемому «горьковскому делу», одному из самых ужасающих, и я думаю, стоит попросить Наталью Валерьевну рассказать нам, что там происходило в Нижнем, в Муроме, в тех городах, которые тогда стали ареной охоты на духовенство, охоты на Церковь.
Н. Иртенина
— Немного предыстории: к 1937 году партийное руководство страны сочло, что антирелигиозная пропаганда не даёт нужных результатов, Церковь и религия в стране никак не сживались, и коммунисты начали бить тревогу, что, дескать, попы и кулаки поднимают голову, в частности, собираются пролезать в органы власти. А дело в том, что сталинская Конституция, новая Конституция 1936 года отменила статус лишенцев, формально сделала всех людей равными, и теперь духовенство могло избирать и быть избранным в советские органы власти. По факту, конечно, клеймо классовых врагов на них оставалось, и летом 1937 года перед НКВД была поставлена задача всех этих бывших лишенцев изъять из общества, чтобы они не могли принять участие в выборах Верховного Совета СССР, которые проходили в декабре 1937 года, и эта операция НКВД по массовому репрессированию антисоветского элемента получила название «кулацкая операция», это печально известный приказ Ежова номер 00447: под расстрел или под десять лет лагеря подпадали раскулаченные крестьяне, церковнослужители, бывшие члены не советских партий, то есть эсеры, меньшевики, бывшие участники восстаний против советской власти, в том числе и уголовники. Так вот, в НКВД имелись планы по каждому региону страны, сколько тысяч арестовать, сколько из них расстрелять, сколько посадить, и чтобы планы эти выполнять, было велено организовывать большие групповые следственные дела, по которым можно было бы сразу арестовывать десятки человек. А насчет духовенства и активных мирян была поставлена такая задача — обвинять их в создании фашистского подполья.
Д. Володихин
— И, насколько я помню, опасались не только того, что они примут участие в выборах, но еще и того, что духовенство, то есть люди, владеющие даром слова, будут агитировать в момент выборов против советской власти — еще опаснее.
Н. Иртенина
— Да, конечно. Так вот, их обвиняли в создании фашистского подполья, которое якобы готовило повстанческие отряды по всей стране для свержения советской власти, диверсии и террор против советского партийного руководства. Конечно, все это бред, но на полном серьезе по всей стороне НКВД начало фабриковать дела о «церковно-фашистских диверсионно-террористических шпионских организациях», как это тогда называлось, по которым арестовывали сотни человек. Все это сопровождалось шумной антицерковной пропагандой в прессе, в газетах, журналах, на радио, всячески клеймили в кавычках «диверсантов в рясах», но тогда это было, конечно, без кавычек, это сейчас мы говорим в кавычках, «диверсантов в рясах, которые вредят строительству социализма и мешают счастью народа». Так вот, одно из крупнейших дел такого рода было сфабриковано в Горьковской области.
Д. Володихин
— Давайте напомним, что тогдашний Горький — это нынешний Нижний.
Н. Иртенина
— Да. В 11 районах области якобы существовали отделения горьковской «церковно-фашистской диверсионно-террористической организации», в каждом районе области было арестовано по несколько десятков человек: священники, диаконы, церковные старосты, монашествущие, миряне. Например, в Муроме, который входил тогда в состав Горьковской области, и о котором я пишу в романе, церковными диверсантами и фашистами объявили около шестидесяти человек. Обвинение было, конечно, совершенно бредовым: якобы они готовили восстания, диверсии на предприятиях, проводили пропаганду, цитирую: «за веру в Бога, за посещение церкви», будто бы они распространяли слухи о скорой гибели СССР, возмущали народ против власти и вдобавок создали подпольный монастырь из 45 монахинь. Ну, очень тяжкое преступление — монастырь.
Д. Володихин
— Да, 45 монахинь — это та ещё фашиствующая банда.
Н. Иртенина
— Да, и якобы этот филиал горьковской организации создал бывший муромский архиепископ Макарий (Звёздов) по заданию митрополита московского Сергия (Старгородского), а когда Макария (Звёздова) перевели в другую епархию, он якобы передал управление организацией местному благочинному. Так вот, из этих шести десятков арестованных в Муроме почти половина была расстреляна, все священники, две игуменьи, несколько мирян, остальным дали по десять лет лагеря. По всей Горьковской области тогда по этому делу было расстреляно несколько сот человек. Ну, и совершенно очевидно, что, стряпая это дело, чекисты нацеливались на тогдашнего главу русской Церкви — митрополита московского Сергия (Старгородского), он сам был уроженцем Нижегородской губернии, одно время был Нижегородским митрополитом, в Арзамасе тогда же, по этому же делу арестовали его сестру родную и расстреляли.
Д. Володихин
— То есть, иными словами, сама связь видного церковного архиерея, неформального главы Церкви с Нижним, то бишь, в советских понятиях, Горьким, она в какой-то степени подталкивала именно в этих местах разжечь карательные угли посильнее.
Н. Иртенина
— Такие дела стряпались и в других областях, но в Нижнем Новгороде особенно они старались. В следственных делах фигурировал некий московский или союзный церковно-фашистский центр, его составляли якобы митрополиты Сергий, Алексий (Симанский) — оба, замечу, будущие патриархи, и некоторые другие архиереи, и горьковская организация была как бы филиалом этого вымышленного центра, якобы её возглавлял Горьковский митрополит тогдашний Феофан (Туляков). Сам митрополит Феофан был арестован в июле 1937 года, и, собственно, с него чекисты начали раскручивать это дело по всем районам области. К нему были применены пытки, известно, что его держали в подвале, который заливали холодной водой, ну долго ли человек выдержит в ледяной воде?
Д. Володихин
— Тем более, в общем, уже очень не юный архиерей.
Н. Иртенина
— Да, конечно. И в конце концов, он не выдержал, подписал абсолютно фантастическое признание своей вины, оно было целиком сочинено чекистами.
Д. Володихин
— Если мы говорим о «горьковском деле», то как долго оно продлилось? Вот когда вакханалия остановилась, потому что, в сущности, это одна из самых тяжёлых и мрачных трагедий, хоть и по всей стране были такие дела, связанные с расправами, но «горьковское дело», оно в числе таких вершин, что ли.
Н. Иртенина
— Полгода чекистам хватило, чтобы, так сказать, «изъять» из общества большую часть духовенства. К 1939 году во всей Горьковской области, кроме города Горького, не осталось ни одного действующего прихода, ни одного зарегистрированного служащего священника. Вот в самом городе Горьком ещё оставалось несколько, но и тех к началу войны, к 1940-1941 году, ликвидировали.
Д. Володихин
— Дамы и господа, братья и сестры, прошу вас обратить внимание, что Нижегородская земля одна из древнейших на Руси, она в очень ранние времена проходила через крещение, здесь были многочисленные святые, монастыри, знаменитые храмы, и вот всё это советская власть решила заровнять паровым катком, покрыть асфальтом, так, чтобы ничего здесь больше не шевелилось, суть процесса, который тогда происходил, именно такова. Знаете ли вы, сколько оставалось действующих архиереев на кафедрах в 1938 году? Четыре человека. Остальные либо легли во гроб, либо оказались за границей, либо находились в лесоповале, либо им создали такие условия, что они вынуждены были оставаться на покое и не подступаться ни к каким кафедрам, кафедры были тогда смертельно опасным делом, вот так. Что касается «горьковского дела», то здесь, говоря о людях, которые пострадали, стоит помянуть о том, что брали, арестовывали, пытали, ставили к стенке не только архиереев и иереев, ведь и причт тоже пострадал.
Н. Иртенина
— Конечно, как я уже сказала, арестовывали рядовых священников, диаконов, монашествующих, в том числе монахинь. В Муроме было очень много в то время монахинь из нескольких ликвидированных монастырей, в том числе из Дивеевского монастыря, но две игумении, которые были расстреляны по этому делу, о которых я упомянула, это монастырь Выксунский и еще один монастырь, кстати, из Петербургской губернии, просто сестры переехали в Муром из того монастыря, и вот две игумении были расстреляны как террористки, диверсантки, создательницы подпольного монастыря. Сестры занимались ручным трудом, например, работали в ткацких артелях каких-то, по мере возможности продолжали церковную жизнь, молитвенную жизнь, прислуживали в остававшихся храмах.
Д. Володихин
— Слушайте, верно вам говорю, они спрятали бомбы, обрезы, пулеметы, дробовики, и там даже полевые орудия, наверное, были где-то, но их не нашли, потому что они вовремя спрятали. Не нашли, конечно, ничего, но это не значит, что они не были террористами.
Н. Иртенина
— Ну вот вы шутите, а на самом деле, если при обыске в сарае какого-нибудь у священника нашли старый обрез, охотничье ружье, дробовик или перочинный ножик, то это проходило как орудие террора.
Д. Володихин
— Слушайте, я довольно своеобразно шучу, то есть это, знаете ли, смех сквозь слезы. Дорогие радиослушатели, я напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы буквально на минуту уходим из эфира, чтобы вскоре вновь продолжить нашу беседу.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный православный историк, исторический публицист, редактор научного журнала «Вестник» университета имени Разумовского Наталья Валерьевна Иртенина. Мы беседуем о «горьковском деле», которое отражено на страницах её недавно вышедшего романа «Охота на Церковь», и мне хотелось бы сейчас поговорить о том, до какой степени в романе реальность художественная смешивается с реальностью исторической. Вот есть ли у ваших персонажей какие-то прототипы из той реальности тьмы, которая обрушилась на Муром и Нижний в 1937 году?
Н. Иртенина
— Процентов примерно на восемьдесят пять это практически документальный роман, там действует муромское духовенство, большинство — это реально жившие люди, я только немного изменяла их имена и фамилии, в Муроме тогда жило и служило, кроме монахинь из разогнанных монастырей, множество ссыльных священников. Муром находится примерно за 300 километров, по-моему, от Москвы, и вот там им можно было жить, то есть ни в столицах, ни в ближних городах к столицам им жить нельзя было, а вот Муром.
Д. Володихин
— В городах уездного уровня.
Н. Иртенина
— Да. Летом 1937 года главой муромских «диверсантов в рясах» чекисты объявили благочинного отца Иоанна Гладышева, его также подвергали пыткам, добились от него подписи под признанием его вымышленной вины, и в этих показаниях фигурируют вот те самые шестьдесят имен якобы участников муромской «церковно-фашистской диверсионно-террористической организации».
Д. Володихин
— Звучит-то как, боже мой — песня, заслушаешься.
Н. Иртенина
— Звучит чудовищно. И выдержки из этого следственного дела были опубликованы, автор этих публикаций — человек, который в молодости жил в Муроме, сам знал духовенство того времени, прислуживал в алтаре, это писатель, историк Сергей Щеглов. Сейчас невозможно определить, называл ли эти имена якобы соучастников сам отец благочинный, или все их вписал в протокол сам следователь, потому что именно так они и делали.
Д. Володихин
— Ну а вот, допустим, главный герой романа там ведь тоже священник, который претерпел муки.
Н. Иртенина
— Да, отец Алексей, но это собирательный образ.
Д. Володихин
— И кто попал, как материал живой, вам, на вашу творческую кухню для того, чтобы был создан этот собирательный персонаж?
Н. Иртенина
— Там в то время, к 1937 году служили два известных священника, один — отец Сергий Сидоров, он оставил записки, и они были изданы уже в наше время, книга так и называется «Записки священника Сергия Сидорова». Но его арестовали весной по другому делу, делу московского духовенства, арестовали и сразу увезли в Москву и расстреляли, по-моему, на Бутовском полигоне. Из других реальных лиц в романе присутствует, например, настоятель муромского Благовещенского собора — отец Павел Устинов, это тоже один из прототипов моего главного героя, отца Алексея, но при этом он и сам, отец Павел Устинов, присутствует в романе, просто фамилия немного изменена. Так вот, у него очень типичная судьба священника тех лет, он был образованным человеком, окончил духовную академию, преподавал в семинарии и сан принял уже после Гражданской войны в 20-е годы, так тогда делали многие, люди просто видели, как богоборческая власть прореживает духовенство расстрелами и ссылками, и сознательно шли служить Церкви, становились священниками, они понимали, что их ждёт, и делали свой выбор. Отец Павел Устинов первый раз был арестован в 1931 году, получил три года лагеря за свою пастырскую деятельность, он был очень хороший священник, прихожане его любили, уважали, священник-бессребреник, благотворитель. Второй и последний арест в 1937 году, как раз по делу мурманского филиала «церковно-фашистской организации», приговор: «расстрел». С его биографией и твёрдой христианской позицией можно ознакомиться в книге, книга называется «Павел и Клавдия. Дневники супруги русского священника, безвинно расстрелянного в 1937 году». В этой книге есть фрагменты его довольно смелых проповедей, которые я использовала в романе, и выдержки из протоколов допросов при обоих арестах, там видна очень чётко его твёрдая позиция.
Д. Володихин
— Ну что ж, давайте мы с вами посмотрим на это глазами людей, которые скептически относятся к истории репрессий в отношении духовенства, вам скажут «знаете, вы вообще это выдумали, это какая-то художественная реальность, чьи-то воспоминания, которые искажают истинную добрую гуманистическую волю советской власти, не так уж страдала ваша Церковь, о ней Сталин даже очень заботился, и не стоит преувеличивать, в сущности, некоторые свои высказывания вы вообще вынули, перефразируя классику, из своего рагу». Давайте-ка предъявим доказательства. Вы ведь писали роман «Охота на Церковь», Наталья Валерьевна, опираясь на источники, в том числе на документальные, давайте-ка мы поговорим об этих источниках, ведь многие считают, что архивы до сих пор закрыты, никто ничего не сообщил с тех пор, не опубликовал, не предал общественности и ничего не известно, а в реальности-то картина совершенно другая, там, в романе нет ничего недоказанного, неподтвержденного.
Н. Иртенина
— Понимаете, даже если просто читать жития новомучеников, тех, кто пострадал в 1937-1938 годах, почти в каждом из них есть выдержки, цитаты из протоколов допросов, и там чётко видно, в чём их обвиняли: «антисоветская агитация» — например, произносил проповеди, которые чекисты толковали вкривь и вкось, вытаскивая из этих проповедей, естественно, антисоветскую агитацию.
Д. Володихин
— Ну, древние цари.
Н. Иртенина
— Да, и антихрист, и так далее. Антисоветская агитация внушала колхозникам, что советская власть хуже, чем власть царя, что жизнь тяжела, власть давит налогами духовенство.
Д. Володихин
— Вот вы на что опирались, на какие источники?
Н. Иртенина
— Если говорить об этом горьковском «церковно-фашистском деле», и в частности, о муромском его филиале, то вот я уже сказала, что выдержки из следственного дела были опубликованы, на листах допроса стоит подпись священника, совершенно понятно, что к нему применялись пытки, потому что настолько бредовое обвинение можно подписать только под физическим или психологическим воздействием, а сейчас хорошо известно, какие методы психологического и физического воздействия тогда применялись. Например, так называемый конвейерный допрос, когда человека выдерживали по много дней на допросе без сна и еды неделями, следователи менялись один за другим, а человек стоял, терял ощущение реальности, над ним издевались, били его, кто-то это выдерживал, у кого была несгибаемая вера в Бога и страх погрешить против Церкви, против истины, потому что такие признания в антисоветской диверсионной деятельности — это лжесвидетельство, по сути, против Церкви, что якобы она занималась вредительством, террором, готовила свержение власти. Но были те, кто не выдерживал эти пытки, кто ломался, предавал своих единомышленников, своих сослуживцев, прихожан, сознавался в вымышленных преступлениях, и вот, в частности, митрополита Феофана (Тулякова) так именно и сломали. В романе я привожу фрагмент из реального протокола его допроса, он будто бы осознаётся, что епископат Русской Церкви якобы готовил восстание против советской власти, которое якобы должно было начаться после нападения Германии и Японии на СССР.
Д. Володихин
— А Япония взяла и не напала, вот беда-то.
Н. Иртенина
— А митрополит Московский Сергий (Старгородский) якобы ещё и шпионил в пользу Британии.
Д. Володихин
— А в пользу Румынии, Португалии, нет?
Н. Иртенина
— Британии. Это дикое и нелепое обвинение, чекистское сочинение, по сути, было тоже опубликовано, его приводит в одной из своих книг известный собиратель материалов о новомучениках архимандрит Дамаскин (Орловский). Кроме того, я использовала в романе множество мемуарной и документальной, дневниковой литературы, исследований с архивными материалами.
Д. Володихин
— То есть, иными словами, тема уже вовсе не представляет собой пустого, нераспаханного, незасеянного поля, репрессии изучаются, и репрессии, как предмет исторической науки, они давным-давно получили разработку, не хватает скорее художественного отражения того, что происходило.
Н. Иртенина
— Ну, конечно, а как работает Канонизационная комиссия по прославлению новомучеников: прежде всего изучаются следственные дела, читаются внимательно вот эти допросы, в чём обвиняли священников, как они вели себя на допросе, сознавались ли они вот в этих вымышленных винах, или всё-таки они держались твёрдо, ни в чём не клеветали на себя, на других, на Церковь.
Д. Володихин
— И здесь комиссия наблюдает исповеднический или мученический подвиг не у всех, разумеется, священников, но у огромного количества.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный православный писатель, исторический публицист, редактор научного журнала «Вестник» университета имени Разумовского Наталья Валерьевна Иртенина. Мы обсуждаем историю репрессий против русского духовенства, предпринятых советской властью в конце 30-х годов, в 37-м, 38-м, и мы довольно привели фактического материала, на мой взгляд, этого более чем достаточно, и сейчас, может быть, пора осмыслить то, что тогда происходило. Давайте, Наталья Валерьевна, попробуем провести параллель. Были мученики первых веков после Рождества Христова, эти массовые репрессии против верующих продлились в Римской империи до IV столетия. Они были растянуты на несколько веков, пострадало огромное количество людей, все они попали в святцы, мы знаем об их духовном опыте как о чём-то драгоценном, люди умирали за Христа, и это свидетельство об их духовной высоте, которая, как казалось, наверное, где-нибудь в конце XIX — в начале XX века, не понадобится, недостижимо, в общем, даже, может быть, несколько архаично для кого-то, и вот всё понадобилось вновь. Новомученики, терзание которых умещается всего в несколько десятилетий, первые десятилетия советской власти, и древние мученики — в чём сходство, в чём разница? Для меня лично здесь разницы нет, и те, и другие — мученики, только в России тысяча мучеников-исповедников — пока тысяча, потом, я думаю, будет больше — она прошла концентрированно через врата ада на земле. Вы что думаете?
Н. Иртенина
— Да, я думаю, что проводить параллель между новомучениками и древними мучениками можно и нужно. Все вроде бы знают, что древних мучеников убивали за исповедание Христа, ни у кого не вызывает сомнений их духовный подвиг и святость, а вот насчёт новомучеников, их подвиг понятен далеко не всем, многие думают, что раз их обвиняли в антисоветской деятельности, то они стали жертвами политической борьбы, а вовсе не богоборчества советской власти, и кто-то до сих пор убеждён, что их канонизация тоже была проведена по политическим мотивам, и что святыми их считать нельзя фактически, что они пострадали не за веру, а за свою антисоветскость, но такое убеждение — это прямое следствие лживой пропаганды того времени. На словах советская власть признавала право людей верить в Бога, формально разрешала Церкви существовать и даже яростно отрицала, что в СССР есть хоть какие-то гонения на религию. В следственных делах часто попадаются такие, например, обвинения священников или мирян: «клеветал, что в СССР есть гонения на Церковь», это считалось антисоветской пропагандой, хотя на деле в СССР были развернуты как раз чудовищные гонения на Церковь, но говорить об этом было нельзя, это было преступление.
Д. Володихин
— То есть репрессии есть, но если скажешь о них, то ты попадаешь под репрессии.
Н. Иртенина
— Да. Так вот, духовенство и мирян арестовывали и расстреливали именно за веру, а не за политику, потому что сама вера в Бога негласно считалась государственным преступлением. Один чекист на допросе святителя Луки Крымского так и сказал: «Сама ваша вера является преступлением против советской власти». В Древнем Риме христианская вера тоже считалась государственным преступлением...
Д. Володихин
— Потому что она не соответствовала официальному религиозному культу — например, почитанию культа императора. Поклонялись верующие Господу Богу Иисусу Христу, а не императору, но, отказываясь поклоняться императору, они совершали по тем временам государственное преступление осознанно. У нас официально исповедание Иисуса Христа преступлением не было, а неофициально делали со священниками что хочешь.
Н. Иртенина
— Совершенно верно, римские власти не скрывали, что казнят христиан за их веру, в СССР было иначе. Христиане XX века тоже отвергали государственный культ коммунизма и безбожие, тоже не воздавали почести «отцу народов» Сталину, не признавали партийных лидеров-вождей творцами светлого будущего, потому что слишком уж темно было настоящее, которое они создали, но советская власть при этом опасалась объявлять себя открыто гонителем веры, потому что больше половины народа еще оставалась верующей, это показала перепись населения января 1937 года, больше половины взрослого населения объявили себя православными. К тому же большевики знали из истории христианства, что гонения на веру усиливают Церковь, что верующие почитают мучеников за веру как святых, и советская власть просто учла этот опыт древних богоборцев, поэтому попыталась заклеймить христиан XX века как мятежников против власти, фашистов, террористов, наймитов вражеских разведок.
Д. Володихин
— Замечательный православный писатель Блохин, ныне иерей, очень хорошо отразил это использование опыта Римской империи в первые годы советской власти, помнится, у него там фигурирует «отряд имени товарища Диоклетиана, который специально занимается истреблением представителей Церкви».
Н. Иртенина
— Так вот, чекисты действовали так: если человек ярый церковник и «агитирует за Бога», как тогда выражались, если поп открыто, не боясь, носит по улицам рясу, если его любят и уважают прихожане, и он воздействует на них своим благочестивым примером, то это враг советской власти, его нужно арестовать и упечь в лагере, а лучше всего расстрелять, но обвинить при этом не в религиозности, не в том, что он там священник, верующий, а в подрыве советской власти.
Д. Володихин
— Вы хотите сказать, что разница между Советской империей и Римской империей существовала в том, что Римская империя откровенно била тех, кто не участвовал в отправлении её языческих культов, а Советская империя била за тех, кто был христианин, но называла это иначе, просто-напросто старалась свои деяния укрыть под маской казенных фраз о том, что «ну вот, знаете, вы антисоветскую агитацию разводите против государства нашего, рабочих и крестьян, даже, может, у вас терроризм, смотрите, у вас дома толстую швейную иглу нашли», это вы имеете в виду?
Н. Иртенина
— Ну да, суть-то у древних богоборцев и у советских была одна и та же, просто одни открыто действовали, а другие не хотели объявлять себя гонителями христиан, для тех и для других христиане подрывали основу государственной власти. Для Рима, понятно, основой государственной власти было язычество, император как божество, основа советской власти — это безбожие и материализм, и действительно, верующие своей верой подрывали эти основы, потому что вера противоположна безбожию и материализму. И вот на допросах чекисты спрашивали арестованных верующих священников о том, как они с позиции своей веры относятся к советскому государству, к его политике, к советским вождям, и при этом любые ответы арестованных, критические или даже нейтральные, чекисты интерпретировали в том духе, что «арестованный церковник ругает советскую власть».
Д. Володихин
— То есть чего бы ни говорил, всё равно ругает.
Н. Иртенина
— Да, критикует политику партии, враждебен к партийным лидерам, ну вот власть закрывает храмы, значит, он ругает власть, недоволен тем, что власть закрывает храмы или облагает налогами храмы в десятикратном размере. В 20-30-х годах за такую «антисоветскую агитацию» давали по три года лагеря, а в 1937-м к этим пунктам стали добавлять уже фантастику про диверсии и шпионаж, ну потому что надо было подводить, подтягивать обвинения на расстрельные статьи. Ну и по итогу вышло то же самое, что и в первые века христианства: множество мучеников было прославлено нашей Церковью как мученики за веру, за Христа.
Д. Володихин
— Как мученики, как исповедники. Те, кто не расстался с жизнью, претерпели ужасающие условия в лагерях, на ссылке и в условиях, когда им просто не давали служить, мучали их арестами.
Н. Иртенина
— Так вот, советская власть очень не хотела делать из этих людей мучеников, но по факту так и вышло, всё же они просчитались, и огромное количество новомучеников и исповедников мы сейчас прославляем.
Д. Володихин
— Фактически, советская власть, не желая того и будучи сообществом абсолютно безбожным, стала кривым, но орудием Господа Бога, которое помогло очистить духовную высоту в людях, пострадавших за Иисуса Христа. Это может показаться кому-то кощунством, но, безусловно, таковым является, жизнь церковная до революции несколько подзаскорузла в казёнщине, и некоторые считали, что высота души, подобная той, которая была у древних мучеников, больше невозможна, может быть, не в России, и вот на тебе — и тысячи святых новых.
Н. Иртенина
— Ну, конечно, они послужили хоть и кривым, но всё-таки орудием Господним. Но, как делают это некоторые поклонники и почитатели советской власти: сейчас прославлять коммунистов за это — за то, что они способствовали появлению тысяч новомучеников, невозможно, это же как Иуду прославлять за то, что он предал Христа.
Д. Володихин
— Ну что тут сделаешь, мы ведь не прославляем, мы просто отмечаем, что даже если человек думает о том, что решает в своей жизни всё и идёт своим шагом по дороге, которую он избрал сам, всё равно над ним Господь Бог и Ангел, и направляют его действия так или иначе, хочет он этого или не хочет, такова реальность. А время нашей передачи подходит к концу, мне бы хотелось резюмировать, дорогие радиослушатели: я уже сказал как-то, что в художественной литературе очень мало отражаются подвиги новомучеников. Тысячи святых — это, может быть, главное духовное сокровище и главное духовное достижение русского общества в XX веке, не полёты в космос и даже не победа в 1945 году над чудовищем фашизма, а то, что огромное количество верующих решило выбрать между жизнью, здоровьем, семьёй, её благополучием и страданием за Христа — именно страдания за Христа, и всё это приняло, потому что это были крепко верующие люди, любящие Бога и любящие людей вокруг себя.
Н. Иртенина
— Как сказал архимандрит Дамаскин (Орловский): «Новомученики и исповедники — это духовная элита нашего народа».
Д. Володихин
-И хорошо бы сейчас наши режиссёры, наши писатели, наши театральные деятели, словом, все те, кто занимается художественным творчеством, побольше внимания обращали на это сокровище духовное, на этот нетленный материал для тленных литературных, кинематографических и театральных произведений, потому что это клад истинный, нераскопанный до конца, вот Наталья Валерьевна копнула в одном месте, другие писатели, та же, например, Екатерина Федорчук, в другом, кто-то в третьем, в четвёртом, а в целом очень мало, целина всё это ещё в художественном плане, и было бы здорово, если бы ситуация исправилась. Дорогие радиослушатели, мне остаётся от вашего имени поблагодарить Наталью Валерьевну Иртенину, автора романа «Охота на Церковь», за её сегодняшний экскурс во тьму, и остаётся сказать вам: благодарю вас за внимание, до свидания.
Н. Иртенина
— Спасибо, всего доброго.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Поддержать детей, которые проходят лечение в больницах Петербурга
Поделиться
Лиля росла без родителей. Когда ей было три года, она в одиночку боролась с опухолью в больнице Санкт-Петербурга. В перерывах между химиотерапией её отправляли в детский дом. Шансов на усыновление было крайне мало — никто не хотел забирать девочку с такой тяжёлой болезнью... Жизнь малышки переменилась, когда о ней узнала волонтёр по имени Лидия.
Женщина много лет совместно с одной благотворительной организацией помогала детям-сиротам в больнице, и до этого не решалась взять ребёнка под опеку. Они с мужем уже воспитывали двоих детей, у одной из девочек была инвалидность. Но увидев Лилю, она почему-то не смогла пройти мимо. Малышка месяцами лежала в больнице, переживая сложные процедуры без поддержки взрослых. Лидия посоветовалась с мужем и детьми, и они решили забрать девочку в семью. «Благодарю Бога за то, что у нас появилось такое чудо», — говорит приёмная мама.
Сейчас Лиле уже 13 лет, она вместе с близкими живёт в деревне в Вологодской области. Здесь есть свой дом и сад, настоящая русская печь, уютные комнаты и аромат пирогов. Во всём тут чувствуется любовь и забота. Девочка учится, занимается в художественной школе и помогает маме по хозяйству, у неё есть друзья и насыщенная жизнь подростка.
Лилина болезнь всё ещё сохраняется. Она уже не лежит в больницах, но регулярно наблюдается у врачей и проходит обследования. Это нужно, чтобы контролировать опухоль.
Некоторые медицинские обследования и анализы не входят в перечень бесплатных и стоят дорого. Поэтому Лилю поддерживает фонд «Свет.Дети». Он помогает семье с оплатой этих процедур.
Поддержать фонд и его подопечных из разных городов, которые прямо сейчас проходят лечение и обследования в больницах Санкт-Петербурга, можно на сайте фонда.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Жизнь и судьба М.А. Булгакова». Алексей Варламов
Поделиться
У нас в студии был ректор литературного института имени Горького Алексей Варламов.
Разговор шел о жизненном пути знаменитого писателя Михаила Афанасьевича Булгакова: о ключевых событиях, главных вызовах и отношениях с Богом.
Этой беседой мы открываем цикл из пяти программ ко дню рождения М.А. Булгакова.
Ведущая: Алла Митрофанова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Проблема созависимости в семье». Татьяна Воробьева
Поделиться
У нас в гостях была детский психолог высшей категории Татьяна Воробьева.
Мы говорили о проблеме созависимости: как определить, что такая проблема есть, и над чем стоит работать, если отношения в семье стали осложняться.
Ведущие: Константин Мацан, Анна Леонтьева
А. Леонтьева
— Добрый светлый вечер. Сегодня с вами Анна Леонтьева...
К. Мацан
— И Константин Мацан, добрый вечер.
А. Леонтьева
— Сегодня, как всегда, мы говорим о семье с Татьяной Воробьевой. Чтобы не перечислять всех регалий, просто скажем: детский психолог высшей категории, мама, как мы сегодня говорим, двоих сыновей и двух внуков. Добрый вечер.
Т. Воробьева
— Добрый вечер, дорогие.
К. Мацан
— Нашим радиослушателям уже знаком голос Татьяны Владимировны, особенно вот в этих программах, где мы с Аней пытаем гостей в паре, вот уже не первый раз Татьяна Владимировна у нас. И для нас это очень радостно, что такой цикл складывается бесед, из которых сплошная польза.
А. Леонтьева
— Да, и мы, наверное, сами ищем ответы на свои вопросы, поэтому, в общем, программа более-менее корыстные. Я хотела начать с такого вопроса. Вот у нас недавно в программе был психолог, и мы обсуждали такую тему, что вот наши дети, такие молодые там — 18, 20, 16 и далее — они знают очень много психологических терминов: они знают, что такое абьюзмент, они знают, что такое созависимость, они знают вот кучу каких-то вот диагнозов, которые они периодически выставляют там друг другу, своим отношениям. И мы говорили, насколько вообще это полезно, потому что ну есть ли вообще такие отношения, где никаких диагнозов поставить невозможно. Есть такая точка зрения, что любовь, такая здоровая нормальная человеческая любовь, она выражается словами: «я его люблю» — точка. Никакой драмы, никаких переживаний. Ромео и Джульетта — это созависимость, безусловно. Все что...
Т. Воробьева
— Как страшно, прямо слова-то — созависимость.
А. Леонтьева
— Да. И вот поэтому хотелось поговорить с вами как раз вот об этом слове «созависимость». И ну вот, наверное, опять же начну себе приносить пользу. Вот моя дочь очень часто употребляет это слово — «созависимость.» И я никак не могу найти вот эту грань, где кончается созависимость и начинается любовь. Вот как вы относитесь к этому слову?
Т. Воробьева
— Ну это слово, мы скажем, многоплановое, есть не один план. Но само слово «со-», конечно, предполагает, даже не углубляясь, так сказать, в его семантику, ну, конечно, предполагает именно зависимость одного от другого. Вот где это слово можно принять априори, не рассуждать — это только в медицинском термине: психосоматика, психофизиология. Ну, скажем, корреляционная взаимосвязь, где душа определяет наше с вами физиологическое развитие, или недоразвитие, или нарушение этого развития, где психосоматика, где душа определяет наше состояние здоровья или нездоровья — вот эти два термина, они объективны. И о них не надо ни спорить, ни говорить, они настолько объективны, что мы все прекрасно знаем: человек, который гневливый, горячий и так далее, чаще всего будет болеть инфарктами, инсультами и так далее и тому подобное. Это все можно увидеть на практике, это все показывает жизнь, это все написано в эпикризах врачей по поводу больных, поступивших к ним. То есть причина здесь понятна. А вот созависимость человеческая, созависимость личностная — вот это фактор, конечно, неоднозначный и неодинаково в одном плане действует. Здесь можно много говорить, не с позиции философии, не с позиции, но всегда зависимость, она присутствует, она всегда есть, и было бы странным, если бы сказали, мы бы отказались от этого, тогда мы бы оказались в вакууме — в вакууме социальных отношений, в вакууме личностных отношений. Но вакуума в природе нет. Монашество, которое представляет собой действительно желание уйти в единение человека, но в единение опять не с самим собой, а с Богом, поэтому здесь тоже нет.
А. Леонтьева
— Тоже созависимость.
Т. Воробьева
— Еще какая. И это единственная верная, единственная не требующая никакой коррекции зависимость — человека от Бога. Православный человек всегда скажет не «я пойду», не «я сделаю», а «по милости Божией я пойду», «по милости Божией я сделаю», «по милости Божией» у меня получилось или не получилось. И более того, он отказывается от дерзости говорить «я хочу». Вот это слово «я хочу» для православного человека (я себя отношу к этим людям, хотелось бы быть православным все-таки человеком) действительно дерзко сказать: «я хочу» — это как-то режет слух и, самое главное, режет слух твоей души. Не как я хочу, а как Богу угодно. Вот эта зависимость — это самая благая зависимость, которая есть в этом мире. А почему, потому что в этой зависимости продиктованы все ступени созависимости, от чего мы придем к самой благой зависимости от Бога: «Блажени нищие духом» — я отказываюсь от себя и своего «хочу», я хочу только одного: жить по воле Божией. Совсем недавно на консультации у меня была достаточно молодая женщина, пережившая какую-то такую маленькую свою трагедию — ну по ее ощущениям, трагедия. Конечно, не трагедия, но тем не менее человек пришел, плачет и для нее это боль, для нее это непонятно и так далее. Ну, по милости Божией, удалось объяснить, разрешить эту задачу. Не проблему. Я очень боюсь слова «проблема», потому что проблема, она состоит из энного качества задач, правильно или неправильно решенных. Поэтому достаточно одну задачу решить неправильно, и проблема не будет разрешена. Поэтому всякий раз надо начинать от простого к сложному: решить первую задачку, вторую. Ну вот, скажем так, решили задачку. В благодарность, узнав, что мы все-таки являемся детским домом благотворительным, я получаю такое смс-сообщение и руководство, видимо, к моему действию, но оно было почему-то очень суровым, резким и негативным. Что же пишет эта женщина, мать троих детей? «У вас детский дом, я могу помочь. — Спасибо, спасибо большое, ну у нас есть в этом ракурсе такая помощь, у нас своя машина есть и так далее. — А вот у вас можно взять детей? Я хочу взять ребенка». Вот здесь у меня все иголки души поднялись перпендикулярно. Слово «хочу взять» — это очень дерзко. Это ребенок — и слова «хочу» здесь не может быть. Я столько раз сталкивались вот с такими вещами, где «хочу» звучит как «хочу», а потом ребенка приводят назад или, лучше, сдают в психиатрическую больницу, дабы определили его психиатрический статус и так далее и тому подобное. И всеми силами желают от него отделаться. Вот поэтому это тоже ведь созависимость от своего «хочу». Я бы хотела сказать: не надо хотеть, не будьте созависимы своим желаниям — это опасная вещь. В психологии есть такой термин «когнитивный диссонанс», он заключается именно в том, что наши желания и результат того, что мы получаем, могут не совпадать, и вы входите в вот такой диссонанс. То есть хотела благого, хотела кого-то осчастливить, а получилось не только не осчастливила, себя наказала, себе труд дала невозможно тяжелый и потому отказалась. Вот вся беда в том, что хорошо, если это цена только вашей души. А если это цена того, кто стал зависеть от вас? Мы ведь в ответе за тех, кого приручили — имеется в виду зверек, животное. А это не зверек, это не животное, это творение Божие.
К. Мацан
— Ну я думаю, что при всей той пронзительности примера, который вы привели, не каждый, наверное, из наших слушателей на практике столкнется вот с этой темой: взять ребенка из детского дома. Хотя тем смелым, которые в итоге это сделать захотят или уже сделали, мы можем только аплодировать и снимать шляпу...
Т. Воробьева
— Константин, смелым или безрассудным?
К. Мацан
— Вот и об этом поговорим сегодня. Я почему...
А. Леонтьева
— Это слово «захотят» как раз, видишь, Татьяна говорит, что хотеть взять ребенка...
К. Мацан
— Я вот как раз к этому принципу хотел бы обратиться, к этому вашему тезису о том, что не надо хотеть. Это же можно рассмотреть не только на примере вот той ситуации, которую вы описали: ребенок из детского дома. Мы все чего-то хотим. И я даже могу представить себе реакцию наших слушателей, реакцию со стороны здравого смысла: но я же не могу не иметь желаний? И даже люди православные, верующие, которые знают десять заповедей, знают заповедь блаженства, знают слова: «Блаженны нищие духом», «Блаженны плачущие», которые так много слышат, не знаю, в проповедях о смирении, о некотором самоумалении, о необходимости с осторожностью относиться к тому, что хочешь, к воли Божией — все равно, даже на этом фоне готовы включить здравый смысл и сказать: но я же не могу не хотеть. Я же не могу не желать, я ж не могу не стремиться. Меня Господь создал личностью — с моими талантами, с моими устремлениями и так далее. Вот что вы об этом думаете?
Т. Воробьева
— Да, хороший антитеза-вопрос к тому, что сейчас мы услышали. Но тем не менее хотеть, конечно, не вредно. Но ведь есть биологические хотения, физиологические хотения, хотения наши личностные — все это хотения. Важно, на что они направлены. Если они направлены на служение, а служение, оно всегда берется все-таки, да, из тех талантов, которые вам даны и самое главное, не умаление себя. Я очень с трудом принимаю термин «умаление» — это все-таки монашеские вещи, а мы живем в миру. Поэтому для меня всякие вот вещи, где мы только цитируем, они становятся оскоминой, и ты их уже не воспринимаешь. Я очень боюсь вот этой оскомины, я боюсь псевдоправедности такой. Человек —он человек, со всеми своими слабостями, немощами, со всеми своими желаниями. Я просто хочу сказать только об одном, что наши желания должны вытекать из мотива направленности. Я для себя хочу или хочу служить ближним? Звонит близкий мне человек и говорит: так и так, вот как быть, мне надо читать лекцию в университете и так далее, а я вывезла в деревню своих бабушек, мам своих и так далее. И здесь очень плохая связь, вот надо, наверное, ехать в город, как правильно поступить? Надо поступить так, как это будет нужно твоим престарелым бабушкам, которые останутся здесь, в деревне. Тебе неудобно, тебе хочется вырваться в Москву — это понятно, хотя бы в ванной хорошо помыться и так далее, неважно, и компьютер там прекрасный, и обстановка не как в бане, как говорится, когда студенты сказали: знаете, как будто в бане вы ведете лекцию и так далее. Надо выбрать то, где действительно идет служение, истинное служение. Истинное служение идет более слабому человеку, более нуждающемуся в тебе, тому, кому ты действительно нужна. Да, и получилась прекрасная лекция онлайн, получились прекрасные отзывы, действительно очень такой формат интересный получился. Поэтому все получилось. Самое главное в наших желаниях — мотив, тот истинный мотив, о котором мы должны вот просто бы понять. Однажды меня во Владимирской губернии попросили выступить перед родителями, которые взяли под опеку детей и так далее, это было выступление в какой-то там их местной школе. И врывается одна мама и начинает сходу кричать: ну вот, психологи обязаны, учителя обязаны... Я сижу, слушаю, она не знает, что это я, продолжаю выступать. Я задаю всей этой аудитории вопросы. Я не прошу для них ответов для меня, вслух. Этот ответ должен каждый дать сам себе. А для чего вы взяли детей под опеку? Какой мотив стоял у вас лейтмотивом? Действительно помочь ребенку, дать ему семью, дать ему то тепло, которое в семье — не от материальной базы зависимое, нет, а вот то тепло, внимание, тебе предназначенное только внимание, вопрос только тебе адресованный, забота только для тебя — это то как раз, что не хватает подчас детям больших детских домов. В нашем детском доме хватает, слава Богу, по милости Божией, — опять добавлю. Какой мотив был у вас? Взяли ли вы ребенка, чтобы доказать окружающим: вот, у меня тоже есть ребенок. Какой мотив был у вас? Материальное положение в маленьких городах, поселках, конечно, оно трудное. Взяли вы для того, чтобы свое материальное предложение поправить? Какой мотив был у вас? Насолить тому, кто вас бросил, кто вас обидел, потому что вы сами не имеете возможности иметь ребенка? И вы сказали: я возьму, я воспитаю, у меня будет ребенок. Какой мотив был у вас? Послужить ребенку, а не себе — у кого был такой мотив? У кого был мотив послужить ребенку, которого взяли, со всем тем багажом, который он принесет? А багажи, поверьте мне, далеко не лучшие, далеко не простые, но Божие-то начало есть в каждом. Так вот кто взял, опираясь на это желание, на это желание, на это хотение: я хочу послужить вот этой неокрепшей душе, послужить всем тем, чем могу, чем смогу — искренне, просто — вот ведь вопрос хотения или нехотения. Поэтому, когда в основе нашего желания лежит слово «служение» — да, это благое желание. Вчера у меня на консультации была взрослая достаточно девушка, и когда мы с ней стали разговаривать, я говорю: а чем вы занимаетесь? Она называет какие-то суперкурсы, которые связаны с аудиовизуальными составлениями ландшафтов и так далее и тому подобное, то есть подготовка каких-то планов ландшафтов, какие-то разработки. Я говорю: а цель какая-то хорошая, в общем-то, какое хорошее занятие. Я-то со своей позиции: послужить людям, доставить действительно радость. Потому что не всякий может увидеть это в целостности и так далее, фрагментарно. И я говорю: а с какой вы целью? — Ну чтобы иметь большую стартовую площадку для зарабатывания денег. Ну что же, это тоже неплохо. Стартовая площадка для зарабатывания денег тоже нужна, почему нет, ну почему нет? И материальная позиция нужна и так далее. «А для чего их много, этих денег?» Пауза большая... «Для меня». Вот как раз тот самый маленький случай, который я сказала о маленьком мальчишке, который только поступил в наш детский дом. Мальчишка прекрасно говорит, прекрасно, вот словарный запас — только позавидовать можно, это действительно просто неординарный словарный запас. И когда я прошу там: чего ты боишься? Он мне начал рисовать. Я говорю: если проще нарисовать — нарисуй. А потом я говорю: а что ты очень хочешь? Что же он хочет, я сказала. Он нарисовал большую конфету и написал: «Слат-кой жиз-ни». Я говорю: сладкой жизни... Да, я хочу много конфет, много денег, — он деньги тоже нарисовал, купюру в тысячу рублей — я хочу этого. А скажи, пожалуйста, это для тебя или ты хочешь для мамы? Которая осталась, мама дала ему багаж, хороший мама дала багаж. Там свои сложности, своя трагедия и так далее. Но мамы здесь не было, в его жизни. Я не стала говорить о мальчиках, которых он еще не знает. Мама, которая была. Нет, у него этих мыслей нет. Его-то можно понять — у него нет еще этих мыслей, он не вырос до этого или не снизошел до этого. А вот у этой 18-летней девушки — с ней рядом сидит мама. А у нее даже мысли не мелькнуло сказать: да для мамы, пускай чтобы я могла помочь маме — а ей, видимо, непросто и так далее. Чтобы я могла ей послужить. Вот такое желание или такое хотение — вы поняли, о чем я сказала? — очень важно, на что оно направлено.
К. Мацан
— Татьяна Владимировна Воробьева, детский психолог высшей категории, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».
А. Леонтьева
— А, Татьяна, я вот хотела вернуть немножко разговор к теме любви и созависимости. На одной из наших передач вы сказали очень непопулярную вещь — я хотела бы, наверное, растолковать для себя, — вы сказали, что какая-то ваша коллега, вы ее похвалили за то, что она несла на себе подвиг...
Т. Воробьева
— Да, пьющего мужа.
А. Леонтьева
— Да, быть женой пьющего мужа. Но вообще если ты скажешь, что это подвиг кому-то, да, то скорее всего тебе скажут: ну какой же это подвиг, почему ты должна испортить свою жизнь из-за того, что он пьет?
Т. Воробьева
— Ради алкоголика, да, казалось бы.
А. Леонтьева
— Вот поясните, что, вот почему вы так, как какую-то крамольную вещь, можно сказать, сказали?
Т. Воробьева
— Я не сказала крамольную вещь, нет. Я сказала вещь, которая мне глубоко понятна. Понятна, потому что каждому из нас — я сейчас боюсь говорить опять большие слова, — дано нести какие-то испытания. Вот они есть у каждого из нас в жизни, хотим мы не хотим: у кого-то семья, у кого-то пьющий муж, у кого-то больной тяжело ребенок и так далее. Ведь алкоголизм — это болезнь, это прежде всего болезнь и не что иное. Болен человек. А как можно бросить больного? Как можно бросить? Его можно не любить, можно злиться, желать... Господи, чего только не желать. Приходить и каяться и так далее и тому подобное. Но это больной человек. Разве вам станет легче от того, что, оставив этого больного человека, который дальше пойдет либо в пропасть, будет еще больше пить, либо где вино, там и блуд, либо начнет просто блудить и окончательно действительно погибнет — то есть нет там перспектив, что он вылезет без вас. Ваша рука, ваше терпение, его отношение — ведь ему подчас, когда он трезвеет, становится безмерно и неловко, и он слова дает, что больше не повторится и так далее. То есть попытка-то души вырваться из болезни есть, и этой попыткой, мотивацией этой попытки являетесь вы — единственный человек, который терпит всю эту тяжесть невероятную, но терпит, но несет, но не жалуется: мой муж алкаш, вот достал так... Нет. Опять вот, консультации — это, конечно, ракурс наших проблем сегодняшних бесконечных. Вчера на консультацию пришла молодая женщина, она приехала из-за города и так далее — молодая, сильная, красивая. И в своей, так сказать, беде она пытается мне рассказать о той беде, которую она сегодня проживает и переживает. И в этом рассказе вдруг звучат такие слова, которые меня немножко внутренне заставили содрогнуться. Ну психолог не имеет права на содрогание и так далее, он имеет право только слушать, слышать и потом уже, так сказать, резюмировать и помогать, помогать, помогать. Больше ничего другого, ни на что другое он права не имеет, тогда он перестал быть психологом. О чем же она поведала? У нее был первый муж, достаточно успешный, но вот бизнес его крупный обвалился, а самое страшное — у него образовались определенные опухоли, причем злокачественные опухоли — в области мозга, в области глаз, ну коль мозг, то и глаза. И она так и говорит, как она говорит: и я его бросаю, я от него ухожу. А у нее сын от первого брака, но она от него уходит. Она находит второго человека. И вот она ждет от него ребенка, и он ее предает. Он не хочет иметь ребенка, он бросает ее, как она говорит, в беременности, а потом и по рождении ребенка, он бросает. А с мужем с тем происходит чудо: он — брошенный, растоптанный — находит женщину, которая будет за ним ходить, ухаживать, которая отведет его ото всех тех немощей, которые обрушились в горе — потому что в горе он стал, видимо, выпивать, все это было. И она его подняла, она сделала все, чтобы его прооперировать. Бизнес его вернулся. С возвратом бизнеса он подал на суд, чтобы вернуть своего ребенка, и ребенок уходит к отцу. И вот пришла эта молодая девушка, и она меня вот спрашивает: вот за что мне так? Я не имею права обличать, уличать — нет, мы не знаем ее чувств, мы не знаем, что она проживала — это принадлежит ей и Богу. Поэтому, но здесь — мы предаем и нас предают. Ну по-другому не бывает, к сожалению. Ей сейчас больно, маленький ребенок на руках — ребенок бесконечно кричит, он не может успокоиться никак, она ее любит, — то есть все и бедность. Но вот появляется и третий мужчина в ее жизни, который помогает ей. Она уехала из Москвы, купила там домик в деревне. И он, она подчеркивает, что у него там есть ну такая физическая немощь, но он ей помогает, он ей дает деньги. Он женат и у него есть дети. И как мне быть? — задается вопрос. Как же ей быть? Мотив только один может быть: уже служи одному ребенку своему. Не отбирай у той семьи. Даже того, кто тебя полюбил сейчас — не отбирай. Ты уже отобрала: у сына — себя, у дочери — отца. А сейчас ведь опять может быть «хочу». Ведь она приехала этот вопрос мне задать. Она говорила, говорила про свои несчастья, страдания — как трудно, как бедно, как тяжело. И вот это третий вопрос: а мы ничему не научились, у нас опять «хочу». «Хочу» впереди. Опять не служение, не желание во имя, а опять «хочу» — во имя себя, любимой. Не осуждаю, не обсуждаю, ни в коей мере — это ее боль, и боль страшная, и страдания страшные. И сказать — это может сказать только тот, кто является священником или... А психолог должен говорить только одно: да, вы должны растить свою дочь. Больше никаких слов и рекомендаций быть не может.
К. Мацан
— Я вас слушаю и понимаю, неслучайно и Аня в вопросе заметила, что позиция, которую в этом смысле вы излагаете, очень непопулярна.
А. Леонтьева
— Конечно.
К. Мацан
— Я вот даже, может быть, уже не в первый раз за программу мог бы еще это в дальнейшем проблематизировать, что мне кажется, что она непопулярна даже у верующих.
Т. Воробьева
— Конечно.
К. Мацан
— То есть то, что человек исповедует себя православным, верующим, ходит в церковь, приступает к таинствам — ну я просто это вижу и по себе: что много лет ты живешь церковной, жизнью, но в какой-то момент на испытании — даже минимальном, минимальной трудности — ты все равно как будто бы включаешь логику обычного здравого смысла секулярного мира: но я же хочу, мы же не должны от мира закрыться, ну мы же здравомыслящие люди, да, все понятно. мы знаем слова про... про все что угодно, но и зарабатывать надо, и это надо, и у меня же есть свои желания, свои таланты — то есть то что я уже сказал. Вы встречаете людей, которые так живут, вот как вы говорите, которые вас слышат, которые способны услышать слова, даже наши сейчас, например, в рамках программы? И сказать, что я с понедельника, с сегодняшнего дня меняю оптику и начинаю служить, забываю про свои «хочу» и так далее.
Т. Воробьева
— Ведь понимаете, я скажу словами преподобного Серафима Саровского, которого очень люблю, вот не просто люблю, а очень люблю: а благодать — это не груша, ее враз не скушаешь. И не попав, не споткнувшись и так далее, вы не познаете, иду я мерою, которой мне Господь заповедал, или не иду. И отступите, и предадите, и в грязь упадете — все это будет в нашей жизни. А важно только хотеть зависеть от воли Божией. Вот это желание, оно должно остаться вот как столп вашей воли. Помните, мы как-то говорили, не знаю, простите, может быть, и не говорили, это просто уже, что такое душа? Душа начинается... Это не мое учение, это учение святых отцов, сразу говорю. А я, когда меня спрашивают, что читать, я всегда говорю: читайте Евангелие, Апостол, святых отцов — вот там все прописано, там вся психология, особенно коррекционная, она там вся. Вот вся коррекционная психология. Душа состоит как бы из трех ступеней, условно так назовем, но эти ступени четко иерархически выстроены. Не поднявшись на первую, нельзя перейти на вторую. Не поднявшись на вторую, нельзя перейти к высоте человеческой личности, человеческой сущности, человеческого эго, то что называется чувство, разум и воля. Человек рождается с чувствами. Сначала это биологические чувства — дистантные чувства, анализаторы, правда, — которые постепенно узнают голос мамочки, начинают улыбаться, а потом мы, в ответ нам улыбаются — вот это все чувства. Первые социальные, да, чувства, вот они в два месяца уже у малыша появляются, и мы их ждем. Более того, а в три месяца у ребенка должен комплекс оживления быть — на ваше присутствие, на ваш голос — руки-ноги ходуном и так далее. И это является физиологической зрелостью ребенка. Если ее нет, это уже — nota bene! — страшно, страшно, мы куда-то с вами падаем. Так вот чувства, ведь они не только биологические и физиологические — хотеть, правда, — они есть еще душевные чувства, то о чем вы говорите, человек должен что-то хотеть: хотеть купить какую-то себе кофточку. Ну а почему нет? Если ты в присутственном месте, ты должен как-то выглядеть прилично и так далее. И тогда, но ты же не купишь себе балахон, ты пойдешь, поищешь по размеру, по цвету, по средствам — то есть поставишь тысячу условий, которые должно выполнить — это все нормально, чувства опосредованы социумом, в котором мы живем, в котором мы действуем и так далее и тому подобное. Душевные чувства. И первым душевным чувством является любовь к мамочке, любовь к дому, любовь к отцу, любовь к животным — и мы это формируем, мы это воспитываем. Мы хотим — а что же мы хотим? А мы хотим пробудить в детях наших самое главное чувство, которое должно присутствовать у человека — без громких слов, без помпезности — сочувствие, сопереживание, содействие. Вот эти чувства, оказывается, душевные чувства — душевные, но они-то начинают формировать важнейшие чувства, которые мы все с вами ждем: чтобы увидели, какие уставшие руки, чтобы видели, что ты устал, чтобы почувствовали, что у тебя что-то грустное, чтобы захотели задать хотя бы вопрос. А еще, главное, и послужить тебе — вот, значит, мы уже воспитываем в человеке человека Божиего, который в состоянии видеть, слышать, понимать. И себя, свои «хочу» убрать на второй план, а послужить тебе. Как вот вчера у меня тоже, вчера был день бездонный. Уже в девять часов я встречаюсь с юношей, и он задает мне вопросы и так далее, да. Там у него, как у юношей бывает часто, первая любовь и трагедия, и все понятно. А я его знаю с момента рождения, этого юношу, и потому не могу не ответить на вопросы. И я ему говорю: а какой ты хочешь видеть свою будущую вот половинку, какой она должна быть? Ну я бы хотел, чтобы она меня любила, вот как та девушка, которая его оставила. Да зачем? Зачем чужое платье на себя надевать? У тебя должен быть твой образ, твое видение, твое желание. Да, какое? — А я не знаю. — А я тебе скажу. Вот если хочешь, я тебе дам шпаргалку: она должна быть доброй. — Всего-то? — Нет, это не всего. Добрый человек, он внимательный, чуткий. Потому что внимание определяет чуткость. Только чуткий человек и может быть внимательным. И это увидит, это увидит — и как вошел, и как сказал, и какие глаза, и какие руки. Чуткость рождает заботу: я вижу, что тебе плохо. Забота рождает жертвенность: я откажусь, я не пойду, если ты хочешь, чтобы я побыла рядом — я побуду. А вот это все в знаменателе — это и есть любовь. Это и есть любовь, только она вот так прорастает, и ты ее так узнаешь. Не надо какие-то тесты психологические закручивать — ни Айзенка, ни Векслера, ни Кречмера — не надо. Простое, видимое, ясное. Она позаботилась о тебе и спросила: ты ведь с работы, может быть, ты голоден? Он позаботилась и спросила: ты знаешь, ты подумал о родителях? Ты маме купил что-то? У тебя зарплата была. Господи, вот кого бы искать тебе.
К. Мацан
— Давайте вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Владимировна Воробьева, детский психолог, психолог высшей категории. У микрофонов Анна Леонтьева, я Константин Мацан. Не переключайтесь.
А. Леонтьева
— Сегодня мы говорим о семье. Я, Анна Леонтьева, и мой коллега Константин Мацан, говорим с Татьяной Владимировной Воробьевой, детским психологом высшей категории. И говорим о такой сложной вещи как любовь и созависимость. Я вот, Татьяна, из того, что вы говорите, вспомнила: у меня была, ну у нас в гостях были люди, значит, семья — ну мы говорим сейчас про пьющих мужей, а я думаю, что эта тема для многих очень...
Т. Воробьева
— Да, она очень актуальна, к сожалению.
А. Леонтьева
— Да, очень актуальна, и это очень большая польза. И вот в этой передаче был человек, который вот был болен, да, и после этого, после своего выздоровления он ну создал вот такой вот пансионат, где люди выздоравливают от созависимостей, как то: наркомания, алкоголизм. И он сказал такую вещь, что вот эта созависимость, имеется в виду алкогольная, да, не бывает без контролирующего какого-то человека. Из того, что вы говорите, мне тоже вдруг, я начинаю понимать, что если человек там, например, жена...
Т. Воробьева
— Ну есть контролирующий человек.
А. Леонтьева
— Контролировать своего мужа, условно, или жену, и он или она хотят изменить, да, этого человека, то есть вот это вот желание изменить, получается, оно такое пагубное, да?
Т. Воробьева
— Изменить человека — это вообще не во власти человека. Изменить человека может только вот, знаете... Знают, именно знать — это значит прожить, прочувствовать, видеть, слышать, обонять — это есть знать. Не рассуждать просто умозрительно — не видя, не зная, не прочувствовав, не прожив. Поэтому я знаю только одно, твердо знаю: «Ослаби, остави прости...» — эти слова мы каждый день говорим в молитве, каждый день. Это слова из вечерней молитвы, из правила вечерней молитвы. Так вот в них действительно поставлена своего рода последовательность: ослабить этот недуг. Ослабить недуг — я прошу ослабить недуг близкого мне человека, больного человека. И мы видим, что на какое-то время вдруг человек становится чуть-чуть поспокойнее. Оставить — это уже время достаточно более длительное, в медицине скажут: ремиссия. Прости — человек уже больше к этому не возвращается. Не то что он уже там не выпьет вина там или еще что-то, он не возвращается к этому опойству. Потому что в самом вине греха нет, грех в опойстве, грех в потере меры. И вот поэтому, когда жена берет на себя желание изменить, исправить — она становит созависимой от своего мужа. И я могу сказать, чувства ее столь разные, столь негативные, столь подчас падающие вниз — то от надежды, то просто вот в пропасть и так далее, летящие. Поэтому изменить нам — очень трудно. Неслучайно для того, чтобы понять, что ты болен, надо понять, что ты болен. И пока ты это не понял, изменить невозможно подчас. А почему об этом я говорю, казалось бы, ну что же, сами себе противоречите. Нет, не противоречу. Потому что жизнь с больным человеком, она трудна. Она эмоционально обеднена, она эмоционально истощима. Но это в том случае, когда у тебя нет веры. В этом случае это пытка и мука. Если у тебя есть вера, ты понесешь. И ты увидишь, как не может Господь не услышать твой писк, твой стук, твой стон — не может не услышать. Но все должно дойти до своей полноты. Мы мало об этом знаем. Мы мало в это верим. Мы хотим: вот я помолилась — и чтобы завтра он стоял, как огурчик. Не бывает такого. Надо пройти тот путь, то упорство, в котором рождается и укрепляется твоя вера, надежда, а самое главное, действительно знание, что не может быть такого, что тебя не услышат. Обязательно услышат. Как Господь остановит — пойдет ли, это будет «12 шагов», будет ли это какая-то лечебница, будет ли это друг, будет ли это рождение ребенка — мы не знаем, что будет послано Богом как ведущим инструментом по лечению болящего человека. «Ум и руки врачующих благослови, да послужат орудием всемощного врача Христа Спаса нашего», — часть молитвы образу Богородицы «Всецарицы». Поэтому как мы подходим к этой проблеме, становимся мы созависимыми: пришел, гад, пьяный! — у меня все трясется, видеть не хочу! Какая злоба подымается. А вот если мы вспомним простые слова евангельские, там сказано: потому не дается, что молитесь зло. Совершенно верно. Однажды у Порфирия Кавсокаливита я прочитала такие наставления, которые, поверьте, я не сразу поняла, я возвращалась к ним ну в течение достаточно длительного времени. И потом я поняла. Он сказал простые слова: когда вы молитесь — об обидчике, о болящем, о том, кто создает такие трудности с вами общежития — молитесь за себя. Я не могла понять, что это значит: молиться за себя? А потом поняла: молиться за себя — что это мне дай силы, это мне дай любовь, чтобы я молилась за этого алкаша, а я молилась действительно за себя. Потому что в молитве я проявлена. Вот тогда слова евангельские стали совершенно очевидны: вот в чем наша злость — мы молимся, а внутри нас все равно звучит мотивчик, как червячок: ну исправь же ты его, ну исправь же ты его, больше не могу! — а слова какие: сил нет у меня, да? А сил Господь дает обязательно ровно столько, сколько вы понесете. Свыше сил нет ничего, свыше сил не дается. В лесу в этом году я пошла за ягодами, и мою любимую собаку посадила в машину, мы поехали. Казалось бы, вот черничник, а места хорошо знаю. Бросаю машину где-то в полутора километрах, и иду за ягодами, собираю ягоды. И вдруг моя любимая собака фокстерьер Окси Джи линяет куда-то. Ну я думаю: я все здесь знаю, ничего, не заблужусь. Но кустик за кустик, ягодку за ягодкой — и я поняла, встала вертикально, и понимаю: солнца нет, собаки нет, и где я нахожусь, ориентира нет. А леса у нас, вы понимаете сами, дремучие — это леса муромские, владимирские, богатые леса. Направо пойдешь — не туда придешь, налево — тоже не туда. Ну куда же идти? И я начала молиться. И вы знаете, я так ясно почувствовала, что я слышна, что я слышна, что мои молитвы принимают. Но я-то жду, что сейчас придет собака Окся, которая прекрасный поводырь, я жду, что она придет, сейчас вот появится из-за куста. Я жду, что она придет, но она не приходит. А помысел приходит: ну поверни голову вправо, поверни, смотри. Смотрю — что такое, вот, да, кажется, там тоже были какие-то кустики, пойду-ка я к ним. А все продолжаю кричать: «Окси, ко мне!» Только лес эхом отвечает. Вдруг где-то там, далеко, слышу голос, и собака лает. Я кричу: «Скажите, около вас не фокстерьер? — Нет, около меня черная собака, — ответил. — А ваша собака в полутора километрах сторожит вашу недвижимость». Ну вот о чем я хотела сказать? Что мы все время ждем своего решения. Своего решения. А ведь решение было дано правильное: посмотри. Я посмотрела, и я узнала то место, где начинается эта тропа. И я вышла. Но я наломала березовых веник, чтобы Оксю хлестануть. Она поняла все, быстренько нырнула под машину, и не удалось ее вразумить и так далее и тому подобное. Вот в этом вся беда: мы все время ждем и диктуем. Мы не умеем ждать не своего, а Божиего. Вот в этом вся разница. Мы не умеем уповать. Да, можно положить больного в клинику, где его, может быть, и вылечат. Но это вылечивание без его воли, без его желания, без его стремления, оно будет иметь очень маленький диапазон временной. Ну ремиссия будет до первого друга, до первой возможности — он будет держаться, мучиться, но ведь это мучение закончится очень быстро. А ведь важно только одно сказать: Ты меня держи. Один человек, который был одержим этим недугом и страдал от него, и работу потерял, и все потерял. И вот он приходит к батюшке и говорит: батюшка, давайте, такой есть чин отречения, и у него даже сроки ставятся. Я отрекусь вот от вина, я зарекаюсь пить вино. Да, это очень серьезно, это действительно очень серьезно, когда над ним читается молитва особенная, и это не кодирование. Кодирование — это, запомните, — психоэмоциональная процедура, не более. А здесь ты должен свою волю вот подчинить — ты даешь слово Богу. И когда он сказал: вот батюшка, ну хотя бы на два года. А батюшка в ответ говорит: нет, давай-ка на три месяца сначала. Вот, видите, малыми шажками, но большой верой.
К. Мацан
— Татьяна Владимировна Воробьева, детский психолог высшей категории, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Я как-то с упорством, достойным, может быть, лучшего применения, но все-таки буду свою линию дальше гнуть. Вот в каком смысле. Мучаясь вопросом о том, а насколько исполнимо то, что вы говорите, скольких сил это требует и как на практике вот так жить и так мыслить, как вы предлагаете, я вот на что обращаю внимание. На наш вопрос отвечая, вы переводите разговор вполне осознанно в плоскость, ну скажем так, духовной жизни — вы говорите о молитвах, вы говорите о тех истинах, которые можно почерпнуть в церковном Предании. Значит ли это, что без, собственно говоря, церковной духовной жизни вот те проблемы, о которых мы говорим, не решаются? И значит ли это, что человек, который не является церковным, не может вот выхода найти? И это, скажем так, первый вопрос. А второй вопрос — это связано, получается, с темой, о которой мы часто говорим: когда в церковь, когда к психологу? И может ли так быть, что человек сталкивается с проблемой — я сейчас не про пьющих мужей, а про любую проблему своих хотений, своей неудовлетворенностью жизнью, — там друг, например, или близкий. И, с одной стороны, в такой ситуации хочется сказать: ну друг, брат, разберись, начни с духовной жизни со своей, вот, может быть, здесь начать искать. Так думается. Но тут же ожидаешь ответ: да нет, ну что ты мне задвигаешь тут про Бога сейчас опять? Надо идти к психологу, надо разбираться с простыми вещами. Вот что вы обо всем этом думаете?
Т. Воробьева
— Давайте по первому вопросу начнем. Да, человек воцерковленный или не воцерковленный — вот такая альтернатива, что если воцерковленный — то он вылезет, а невоцерковленный — не вылезет. Нет, это неправильное рассуждение. Он все равно Божий человек, и нет человека на этой земле не Божиего. Ну нет такого человека. А следовательно, каждому дано найти свои пути. Только бы задумался об этом. Только бы задумался об этом. Вот здесь хотение перестать мучить ближних, перестать гробить свое здоровье — даже с позиции здорового эгоцентризма. Хотя здорового эгоцентризма не существует, он больная вещь — это душевная олигофрения, душевное слабоумие. Но тем не менее хотя бы с позиции своего эгоизма: скажем, продлить свою жизнь, почему же нет? Он найдет свои мотивы. Мы, помните, начали говорить о душе, что душа состоит из чувств. А потом? Разумный ум, который объясняет, почему ты это проживаешь, для чего ты это проживаешь. Разумный ум — это не аспирантура, это не докторская диссертация — это простой разумный ум, который характеризуется совестью, стыдом и так далее. Вот понимаете, если разумный ум не включается: ну почему ты это делаешь? Вот к чему это ведет? Почему с тобой это происходит? То есть пока человек не отвечает на эти вопросы, вот здесь не стоит обязательности: он должен быть верующим. Ну, конечно, нет. Это как сегрегация: если неверующий — значит все, туда ему...
К. Мацан
— В сад.
Т. Воробьева
— Туда, да, ему и дорога. Нет, конечно, что вы. Ведь Господь всех сотворил, чтобы в разум истины прийти. Как придет он, когда придет — может быть, перед гробовой доской — мы не знаем, это его путь, это его жизнь, это его страдание, это его боль. Он будет идти своей болью, своим страданием. Важно, к чему он придет. Поняв свои чувства, поняв то, что он проживает, захотев однажды на них действительно посмотреть с позиции своего «я» — кто я? что я? — он принимает решения. Вот тут он принимает решения. Вот вершина человеческой личности — эмоционально-волевой контроль: чувства, разум, воля. В психологии — светская психология, академическая психология — это эмоционально-аффективная сфера, когнитивная сфера, эмоционально-волевой контроль. Но даже там это выстроено четко так, иерархически. Нельзя, получив чувства — а они часто являются именно двигателем всего того, что мы делаем — мотивации, не разобрав их: почему с мной это происходит, почему я опять нажрался, напился, почем я опять оскотинился, для чего мне это дано? Ну дано, наверное, для того чтобы ты разумом понял и сказал: зачем я это делаю? Может быть, да, инстинкт самосохранения заговорил в тебе. Разве здесь написано: ты должен идти в церковь? Нет, не написано. У него свой путь, он пойдет своим путем. Хорошо, чтобы он пришел, но он будет жить так, как он будет жить. И никого ты не возьмешь за руки и не приведешь в храм. Я просто говорю о том, рассуждая о себе, рассуждая о своем понимании, а не навязывая ни в коей мере теорию такого фетиша: вот надо — нет, это очень опасно. Потому что, возьмемся за руки друзья и шагнем все — нет. Вера — это не шагнем все. Это либо дано, либо придет, а либо не придет. Но это уже не наша воля, так сказать. Это ответ на первый вопрос: всякий человек творение Божие. Только благодаря Богу он появился на этот свет. Не было бы воли Божией, он бы на этом свете не был. А потому Господь будет стучаться к нему, будет стучаться к непонимающему человеку, но будет стучаться к нему и скорбями, и болезнями, и уходом жены, и прочее, и прочее. Даст ему прожить весь ад того, что он сам делает — ведь он сам это делает, он сам хочет, он сам выбирает. Вот поэтому дайте человеку, действительно, не познав, действительно очень трудно. Поэтому, познав, он будет выбирать решение. То решение, которое ляжет в основу либо гибели, либо спасения, либо изменения, либо веры — все может быть, мы не знаем, какими путями он придет к вере. Второй вопрос, Константин, пожалуйста, еще напомните мне, потому что мы ушли на первый.
К. Мацан
— Ну второй вытекающий из первого был, к той часто обсуждаемой теме: когда обращаться к психологу, когда, ну если угодно, к священнику и духовной жизни?
Т. Воробьева
— Я хочу сказать, помните, опять слова апостола Павла: с иудеем я был иудеем, с эллином я был эллином. Вот здесь с кем вы разговариваете: разговариваете с человеком мирским — значит, вы будет разговаривать с позиции светской психологии. Но законы-то ее не отменяются, правда. Вы помните, сказали: чувства, разум, воля. Поэтому вы начнете работать: помогать человеку увидеть свои чувства, понять, почему он их проживает, они ему дают жизнь или они его приводят к гибели. Какое чувство, например, страха? У вас он черный, у Анны фиолетовый, у меня оно, может быть, будет коричневым. У Врубеля, помните, было черно-фиолетовым и так далее. У каждого будет цвет. Но это ведь чувство — это что? А это энергии, эмоция, да, аффект — это энергетические позиции, значит, энергетические единицы измерения. Коль это энергия, то это вектор направленный. Если я не люблю Иванова, и он мне гадит, я прихожу к психологу и говорю: вы знаете, ненавижу Иванова! Вот он мне мешает! Ну так вот Иванов точно также испытываете это чувство к вам. И очень трудно ждать, что Иванов скажет, что я так люблю Петрову — нет, он не скажет. Он скажет: я также ее не люблю, эту Петрову. Итак, чувства, их окрашенность. Далее — их мобильность, их амплитуда, их векторная направленность — это все то, что не исчезает. Закон энергии мы знаем: она аккумулируется, она может сублимироваться, но она не исчезает. Вот поэтмоу либо над нами тучи черные, и в дом входишь, там невозможно находиться — что случилось в нашем доме, что у нас происходит, мы все это понимаем. Так вот, мы и начинаем, как светский психолог, помочь человеку разобраться в качестве его чувств. А самое главное, опять для светского человека, что ведь важно, мотив его: жить хочется, правда? И жить хорошо. А не жить и болеть и не хочется. Ну так вот и давайте мы решаем: черные чувства, они дают эту энергию, она созидающая или она разрушающая психосоматика — опять вспомнили, правда? Конечно, разрушающая. То есть вы хотите заболеть, вы сами от себя отбираете. Вот давайте мы с вами откроем дневничок и начнем: каждое утро, день и вечер — какие чувства превалировали утром, днем и вечером. А потом подведем итог: я сегодня прибавляла себе жизни или я ее точно убавляла. Вот для светского человека. То есть со светским человеком вы будет говорить как светский психолог обязательно. С православным человеком — вы будет православным человеком обязательно. А в основе, конечно, стоит ваше знание, умение, навыки и ваша убежденность. Без этого ничего не получится.
А. Леонтьева
— Я хочу сказать, что мы вот с Костей обсуждали как-то программу, вы упомянули программу «12 шагов», где первый шаг там перепоручить свою жизнь Богу...
Т. Воробьева
— Первый шаг.
А. Леонтьева
— И работать со своими зависимостями. А у меня сейчас есть такой юный собеседник, с которым мы все время дискутируем: есть Бог — нет Бога. И мы очень, у него очень смешные аргументы, но у меня теперь появился еще один аргумент. Я говорю: вот посмотри на бывших вот пьющих людей, вот они перепоручают свою жизнь Богу. И от них отказываются все врачи и психиатры, говорят: у вас такая вот степень этой болезни, что мы не можем вам помочь. А вот они — раз — и выздоравливают. Ну не раз, конечно, это я утрирую, но просто это такое, для меня это чудо какое-то Божие.
Т. Воробьева
— Ну я хочу сказать, о вере ведь не спорят. Это опять слова апостола Павла моего любимого. О вере не спорят. И в спорах не рождается истина. В спорах рождаются свары. Это надо понять. Почему это ответ также Константину на его вопрос. Никогда не спорьте о вере, этого не надо делать. Потому что, я еще раз подчеркиваю: к вере придет человек своим путем. Если должно прийти — он придет. Ну, не дай Бог, не придет. Но это опять принадлежность каждого человека, его душе, так сказать. Поэтому не надо спорить о вере, не надо. Я всегда говорю: о вере надо либо молчать, если не веруешь, либо достойно. А то это опасно. Это как светофор: красный свет зажегся — знаешь: не надо перебегать дорогу, а то вдруг машина выскочит, и жизнь твоя закончится. Вот так обо всем том, что не подлежит спорам ни в коей мере, ни аргументации. Вот такое: мы хотим переубедить там атеистов и прочее — но ведь это в том случае, если атеист мне задал вопрос. И всегда говорю: помните правило одно всегда — опять не мое правило, опять слова, сказанные апостолом Павлом: только на поставленный вопрос есть ответ. Нет вопроса — нет ответа. Спросили — я верующий человек. Почему? Можете привести примеры, как пришли, почему и так далее. А убеждать — нет. У каждого свой путь. И это не инертность.
А. Леонтьева
— Я это записала.
К. Мацан
— Помните, у Высоцкого, кажется: а мы все ищем правильный ответ и не находим нужного вопроса.
Т. Воробьева
— Как хорошо.
А. Леонтьева
— Вот будем в наших программах множить вопросы, в лучшем смысле этого слова. Те вопросы, на которые мы можем поразмышлять в студии, те вопросы, на которые наши радиослушатели могут уже после наших бесед в эфире поразмышлять сами, а ради этого мы и эти беседы записываем. Спасибо огромное за эту сегодняшнюю беседу. Татьяна Владимировна Воробьева не в первый и не в последний раз, Бог даст, по милости Божией, как мы сегодня говорим, в нашей программе не первый раз. В нашей студи «Светлого вечера» также были с вами у микрофонов Анна Леонтьева, я Константин Мацан. Спасибо. До свидания и до новых встреч.
Т. Воробьева
— А я благодарю вас за прекрасные вопросы. За емкие и очень важные и актуальные вопросы, с которыми мы каждый день практически сталкиваемся. Прекрасные вопросы. Благодарю вас.
А. Леонтьева
— Спасибо. Я надеюсь, что мы продолжим. До свидания.
Т. Воробьева
— До свидания.
