У нас в гостях был директор Хабаровского краевого центра психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи, народный учитель Российской Федерации, почетный гражданин Хабаровска Александр Петрынин.
Наш гость рассказал о своих встречах с известной советской поэтессой Агнией Барто — и какое важное решение он принял благодаря общению с ней, о том, почему решил посвятить свою жизнь работе с трудными подростками из неблагополучных семей и детских домов, и как такие дети для него стали его семьёй.
Ведущие: Игорь Цуканов, Кира Лаврентьева
Диак. Игорь Цуканов
— Добрый вечер, дорогие друзья. «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У микрофона Кира Лаврентьева —
К. Лаврентьева
— Добрый вечер.
Диак. Игорь Цуканов
— Я — диакон Игорь Цуканов. И без долгих предисловий хочется представить с радостью нашего сегодняшнего гостя. Это очень интересный такой действительно человек, который полностью соответствует теме нашей передачи. Напомню, как мы её сформулировали какое-то время назад: «Христианин в обществе». Сегодня у нас в гостях Александр Геннадьевич Петрынин — директор Хабаровского краевого центра психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи, заслуженный учитель Российской Федерации, почётный гражданин города Хабаровска. Да, правильно, Александр Геннадьевич?
А. Петрынин
— Народный учитель Российской Федерации.
Диак. Игорь Цуканов
— Да, народный учитель Российской Федерации. Простите. Александр Геннадьевич, добрый вечер воскресный.
А. Петрынин
— Добрый вечер.
Диак. Игорь Цуканов
— Тут нужно для тех, кто не знает, дорогие друзья, ввести немножко вас в курс дела — что такое Хабаровский краевой центр психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи, который Александр Геннадьевич возглавляет. Это центр, существующей ещё с 90-х годов, да?
А. Петрынин
— С начала 90-х.
Диак. Игорь Цуканов
— Это центр, который занимается, можно так сказать, реабилитацией, явно таким возвращением к жизни, по большому счёту, деток, которые оказались в очень трудных таких жизненных ситуациях, которые столкнулись в своей жизни либо с наркотиками, либо с какими-то другими очень нехорошими вещами, которые получили травмы различные психологические, может быть в своей семье. И вот Александр Геннадьевич занимается тем, что уже больше 30 лет возвращает этим деткам нормальную, полноценную жизнь. Что поразительно: вот есть такое понятие «рецидив» — когда ты занимаешься с человеком, как-то пытаешься его реабилитировать, привести к каким-то нормальным условиям жизни, и потом он снова скатывается. Это вот рецидив. Вот уровень рецидивов в центре, который возглавляет Александр Геннадьевич, очень низкий. Я так понимаю, что это какие-то единицы процентов, 3-5%. И, конечно, хотелось начать беседу нашу с вами с того, как вы этим занялись, и, собственно, что за чудо такое вы совершаете с этими детками, что действительно практически всех их удаётся вернуть к нормальной, полноценной, радостной жизни.
А. Петрынин
— Я так думаю, что всё по милости Божией делается, всё Господь сотворяет, а мы только за крест держимся. Потому что Господь не даёт крест не по силам, но крест очень тяжёлый. Поэтому ясно, что его Господь несёт — такой крест человеку невозможно вынести. И, отец Игорь, вы сказали, что люди скатываются. Вот здесь бы я возразил, потому что как раз вся жизнь нашего дома — я центр «домом» называю — как раз показывает, что люди поднимаются, даже пройдя какие-то суровые школы жизни. Рецидивом мы называем применение реальных мер наказания к ребёнку. Мы занимаемся несовершеннолетними детьми, правонарушителями. И, как правило, особенно в 90-е годы, ребята приходили, уже имея судимости, а то и не одну. И наш центр так метафорично называют «приют спасения от смерти и тюрьмы». Это далеко не метафора, потому что, к сожалению, это горькая правда жизни. И за 31 с лишним — вот в этом году будет уже 32 года — спасено свыше 1700 ребятишек от смерти и тюрьмы. Это вроде как и немного, но с другой стороны, это 1700 спасённых судеб людей, отцов, матерей. Потому что я многовнучный дедушка уже — у меня 1700 крестников и уже огромная армия внуков и внучек, и внучат.
Это просто чудо. Они называют меня «деда». А взрослые мальчики и девочки называют «папа», «папуля» — вот это удивительно. Пока они маленькие, они должны меня бояться — я же злой директор. Ну, директор должен быть злым — правильно? Я же Баба Яга, меня страшнее никого нет на свете. А когда они выпускаются из центра, они начинают понимать, что мы боролись не с ними, а за них, что главное в центре — это любовь. И поэтому, даже если ребёнок попадает в места лишения свободы, мы там его навещаем. Я являюсь ещё членом Общественного совета при УФСИН Хабаровского края — это Управление исполнения наказаний. И такая возможность у меня бывает — и в следственном изоляторе бывать, и в закрытых учреждениях в колониях. Я навещаю даже за пределами Хабаровского края, если такое случается. Я выезжал несколько раз. Бывая в командировках, в форумах образовательных участвуя, узнаёшь, что здесь на территории находится, где-то в очень отдалённых районах, колония. Министерство местного образования даёт нам машину, меня везут четыре часа далеко-далеко, как в Бурятии было — в Кабанский район, где колония строгого режима. А у меня больная спина, поэтому, конечно, тяжело мне — лёжа практически ехал, а там такие ухабы. Но вот встретился, поддержал мальчишку. У мальчишки сейчас двое девчонок, он мясником работает — вышел из мест лишения свободы, женился, семья.
И самое главное, конечно, что центр — вот нехорошее слово «модель», а вот «образ» — создаёт образ семьи. И когда ребёнок не просто на словах поучается, что нужно любить ближнего, нужно любить деток, нужно уважать родителей, а когда на него любовь проливается каждый день, когда его прощают или ругают с ласковым упрёком, или сочувствуют ему, в случае, если он оступился, а потом ругают — вот это работает. Ребёнок начинает меняться, начинаются у него самоизменения. И он начинает бояться самого себя плохого и стремиться к самому себе лучшему. Самое главное, конечно, это то, что ребятки ходят в храм — это самое главное.
К. Лаврентьева
— Больше всего мне понравилась фраза «ругают с ласковым упрёком». Это и современным родителям, благополучным вполне себе даже, очень не хватает, мне кажется. Александр Геннадьевич, вот эта вот любовь, правильная какая-то, вот правильная Божья любовь по отношению к ребёнку, она как взращивается в душе?
А. Петрынин
— Мне сложно сказать, потому что я сам по себе, наверное, очень злобный человек, поэтому я не смогу ответить на этот вопрос. Потому что так случается, когда искренне любишь, когда ты искренне хочешь, чтобы ребёнок стал лучше, искренне хочешь ему помочь. И когда при этом ты спишь по три часа в сутки и этого не замечаешь, потому что это не каторжная работа, это жертва. Но это жертва, приносящая радость, потому что делается с любовью, понимаете? Это труднообъяснимые вещи. И даже очень близкие мне люди, хорошо меня знающие, как я полагал, они меня совершенно не знают, называя «каторжником». Потому что «ты же каторжник, у тебя такой труд тяжёлый». Конечно, он тяжёлый, но он спасительный. Потому что приходишь в центр утром — они обнимаются. Весь день с ними — кого-то ругаешь, кого-то похвалишь, чего-то сделаешь, с начальством переговоры проведёшь, масса звонков, масса приёмов, ворох бумаг. Один мудрый педагог сказал, что школа это место, где дети мешают педагогам и бухгалтерам работать с документами. Вот это было такое метафоричное выражение, но оно очень мудрое, потому что, да, бумаг очень много, к сожалению. И документооборот электронный ещё к нему добавился. Если бы он заменил бумажный — другое дело. Но пока идёт параллельно, к сожалению — это беда. И вот весь день на работе — а мы учимся в одном доме, а живём в другом. У нас шикарные, просто великолепные палаты, дворец. Здесь у нас теремок маленький, уютный, а там дворец. И вот я вечером приезжаю... дети учились здесь, до обеда, потом дети домой поехали домашние, потому что у нас большинство живёт дома. Я приезжаю вечером — знаете, как будто не виделись весь день, папа с работы пришёл: хвостиком виляют, все улыбчивые, все бегут, обнимаются, такая радость. И в конце дня такой получаешь заряд радости, любви, счастья. Приезжаешь домой отдохнувший после тяжёлого дня. Поэтому, наверное, ребятишки питают любовью, радостью и счастьем.
Диак. Игорь Цуканов
— А как они попадают к вам? Каким образом это происходит? Вот вы сказали, что вы бываете в местах заключения для несовершеннолетних. Вы оттуда их как-то вызволяете? Или как получается, что они к вам приходят?
А. Петрынин
— Вызволить может только суд, мы это не можем сделать. Другое дело, что после пенитенциарного учреждения ребёнок может к нам прийти, если его нигде не возьмут и возраст позволяет — ему, допустим, не 18 лет. Потому что, как правило, они же выходят уже совершеннолетними. Потому что срок 2-3 года — в 14-15 лет попадают. Поэтому там как раз единицы. Для того, чтобы к нам попасть, необходимо два условия. Первое — это наличие признаков девиантно-криминального поведения, потому что девиация — это отклонение. И одарённый ребёнок может быть девиантным. А девиантно-криминальный — это мой термин. Я, когда писал диссертацию, ввёл такое уточнение, потому что это очень важный вектор в криминал. И второе — это очень важно, многие этого не понимают, и здесь прям какие-то бывают недоразумения и конфликты на этой почве — желание ребёнка. Вот это тоже как бы очень условная вещь. Потому что пока он, скажем, в том же СИЗО, пока у него, как дамоклов меч, суд висит — он пришёл, а у него судит впереди будет и могут быть реальные меры наказания.
И центр для него — спасение. Он услышал, что центр спасает ребят, что ребятам дают условную меру наказания, оставляют на свободе, и он приходит сюда. Конечно, первые месяцы или полгода это эйфория, это счастье. Потом начинается уже психолого-педагогический пилотаж, потому что ребёнок забывает свои обещания, он забывает, что хотел стать лучше, грехи тянут. Если ребёнок полжизни воровал, пил, курил, что-то ещё не то делал — не буду называть всю грязь эту, потому что и так хватает ребятишкам этой беды, — но это привычка, и осуждать его в этом нельзя. Это не вина, а это беда ребёнка. И мы должны понимать, с кем мы работаем. И дети начинают мстить нам, которые вроде как его любят, готовы принять его, за скорби прошлой жизни, за то, что его обижали, отторгали, унижали и так далее. Вот это всё уже пиками впивается в наши сердца. Нужно уметь это преодолеть, потому что мы должны понимать, что он мстит ведь не нам, он мстит своей прошлой жизни. Не каждый ребёнок это делает, но это периодически происходит. Это, к сожалению, формула.
К. Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Напоминаем, что у нас в гостях Александр Геннадьевич Петрынин — директор Хабаровского краевого центра психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи, народный учитель Российской Федерации. Александр Геннадьевич, расскажите, пожалуйста, свою удивительную историю знакомства с Агнией Львовной Барто, которая, кстати говоря, и порекомендовала вам работать в детском доме.
А. Петрынин
— Да, 17 февраля у Агнии Львовны был день рождения. Для меня это тоже такой семейный праздник, хочу сказать. Потому что этот человек вошёл в мою судьбу — так случилось. Я много читал её в детстве, это добрый поэт нашего детства, это удивительный, тонкий человек. Когда малышок, ещё не умеющий разговаривать, начинает лопотать стихи, это чудо, это невероятно, это непостижимо уму. Это нужно такие слова подобрать, найти, понятные ребёнку, чтоб он с радостью для мамочки, для бабушек, для детского садика читал эти стихи. И это же поколение выросло на стихах Агнии Львовны Барто. Но меня поразило как раз другое в творчестве Агнии Львовны. Есть у неё удивительная книжка «Найти человека», которую без слёз читать нельзя. И по этой книге написан сценарий, кстати. И главную роль играл Николай Крючков, народный артист, любимец советского народа. Агния Львовна помогла восстановиться свыше 2000 семьям после Великой Отечественной войны. Во время войны родители уходили на фронт, оставались в блокадном Ленинграде, детей вывозили в Воронеж, на Урал, чтобы спасти их от войны, от голода. Бывали бомбёжки, после которых архивы были уничтожены. Если ребёнок что-то помнил, его документы восстанавливали. А если девочка или мальчик совсем маленький: «Как зовут?» — «Тата», — Таня, Саша, Наташа — много версий. Поэтому Непомнящие, Бесфамильные, Безымянные — это вот фамилии времён войны. Когда маленький ребёнок получает другое имя, другую фамилию и даже год рождения примерный, приблизительный, по метрикам родство установить невозможно совершенно. Тогда, в те времена, тест по ДНК ещё не делали.
И Агния Львовна, что тоже удивительно — чутьё, мудрость, доброта, сердечность детского поэта позволили сделать ей открытие — она стала находить людей по детским воспоминаниям. Вот, кстати, я ведь тоже себя помню с двух лет. Мне было два годика, я помню какие-то события, как братишку папа назвал Серёгой и уехал в командировку. Папа был военный офицер. А мама в честь папы назвала Геной. Он вернулся и говорит: Серёга. Я говорю: " Он Гена«, — я это помню. И вот Агния Львовна это прочувствовала. И она предложила: «Пишите мне письма, я буду на „Маяке“ их читать». И чудо произошло. Правда, были случаи, которые как раз вот сюжет лёг в основу фильма «Найти человека» по сценарию Барто с Крючковым, когда к одному человеку приезжало или шесть мам, или шесть отцов в данном случае. И каждый был уверен, что это именно его ребёнок, это именно его сын, потому что очень много похожих воспоминаний. У кого-то это было — девочка писала, что пошла в лес, вылезла змея из пенька, она испугалась. У кого-то был зелёный умывальник во дворе. Умывальников много было в то время — водопровода не было. Поэтому были многие схожие такие вещи. Но эта пронзительность какая-то, какой-то нерв человеческий, какие-то возвышенные чувства светлые, которые позволяли всех мам уматерить, что ли, бабушек увнучить, а папам усыновить или удочерить людей, которых не находили. Но были и реальные люди, которые сошлись по кровному родству. Это чудо, это просто чудо действительно.
И к Агнии Львовне я первый раз попал, когда был литературный праздник в школе, где я учился. Потом уже студентом был — был юбилей Агнии Львовны, 75 лет праздновала она. Я попал на юбилей Агнии Львовны — удивительно так случилось. И она ведь сказала ещё при первой встрече: «Саша, вы нужны детям». Никогда не думал об этом, честно говоря. Но когда такой человек, для меня такой удивительный человек, очень близкий мне по духу как-то... знаете, она готова была весь белый свет обогреть. Вот меня это поразило в ней. Она готова согреть каждого человека — действительно, это такая божественная любовь к людям, к детям. И, конечно, я поступил в институт и пошёл работать вечером в детский дом. Мне было 17 лет на первом курсе. Дети как-то меня сразу приняли — удивительно причём, удивительно. Я же такой не хулиган был, мама — учительница, папа — офицер. Но как-то нашли общий язык, и ребята как-то меня приняли, полюбили. До сих пор мы общаемся с кем-то из них. Некоторые ребята до сих пор объясняются в любви, в понимании, что это счастье, что мы встретились. И для меня это счастье, что я встретил этих ребят, благодаря Агнии Львовне Барто, конечно.
Диак. Игорь Цуканов
— А что было самое сложное тогда, когда вы пришли первый раз в детский дом? Вот с точки зрения установления контакта, какого-то нахождения общего языка, что ли, что было сложнее всего, что далось сложнее всего?
А. Петрынин
— Конечно, когда приходишь к сиротам, понятно, что какая-то есть жалось, которую проявлять, понятно, нельзя. Детей это унизит просто. Мне очень повезло в жизни: на пути встречалось огромное количество милейших и добрейших людей. В детском доме работала Валентина Марковна Пичугина, сама воспитанница этого детского дома. И она меня научила вечером, как познакомиться — в первый же день. Она сказала: «Ты поднимись в спальню, когда дети спать лягут и спроси: где твоя мама?» — «А как же? Можно ли об этом спросить?» — «А ты вот спроси». Она же сама это прошла. Значит, человек благословил, который это прошёл, видимо, это не нарушает какие-то правила. А потом, может быть, она разглядела в этом чистом мальчике — это сейчас я весь в грехах, переполнен, а тогда был светлый мальчик такой, юноша, стремящийся к свету, и хотел детям этот свет подарить. Может быть, она думала, что я имею право на этот вопрос. Я поднялся, сел на на кроватку — я ещё никого не знал, только днём у всех имена спрашивал, но ещё не выучил. Меня назвали Саша — я же молодой пионервожатым работал, можно было Сашей называть. А детей, конечно, я ещё не всех тогда знал. Но вот сел — мальчик Виталик. Я спросил, он стал плакать, конечно, это ожидаемо было. Спальня притихла, они видели мою реакцию. Я, конечно, сочувствовал, внимательно слушал. Наутро всё — как-то детский дом весь меня полюбил. В спецшколе когда был бунт — у меня в биографии первая такая серьёзная вещь, которая называется «массовые беспорядки», скажем так.
Сейчас эту спецшколу закрыли, ликвидировали это учреждение закрытого типа — очень много проблем возникало. Нет педкадров, она в отдалённой территории Хабаровского края. Очень много проблем: и врачей нет, и педагогов нет. Детишки страдали, конечно. И вот когда такое натворили там, я тоже приехал с комсомольским значком — массовые беспрорядки. И тогда и прокуратуре досталось, не все это как-то оценили, потому что поняли, что это общая беда. И первый секретарь райкома партии по-отечески за детей заступился, то есть он не стал осуждать их, когда что-то такое случилось, что дети выразили протест против чего-то. Такой мудрый был у нас руководитель края, очень уважаемый до сих пор в Хабаровском крае ветеранами и тех, кто его помнит. Я мальчишкой же был. Мы его помним — суровый такой человек, легендарный такой, долгоправящий в Хабаровском крае.
И я поехал, и то же самое — я поднялся. Но там были другие разговоры. Как-то я моментально определил, кто лидеры, почему-то. И я быстро с ними познакомился, нашёл общий язык. На утро вся спецшкола уже со мной здоровалась. А потом меня просто ждали уже в гости, потому что я любил туда приезжать, когда учился. Каникулы там проводил студенческие все свои. У детей не было мороженого — я мороженое привозил. И все проводницы мне сочувствовали... там какой-то люк, оказывается. Я ещё не знал на первом курсе, что в вагоне есть люки внизу, что можно положить туда мороженое, и оно не растает по дороге. Я приезжал и ящик мороженого мог привезти детишкам. Я не знаю, как это случилось, но так получалось, что ребятишки почему-то открывались всегда. И когда я ходил в СИЗО — так случалось, что кто-то попадал ещё из спецшколы, когда ещё не было нашего центра, я ещё учился в институте. Тогда были большие очереди в СИЗО, были лимитированы посылки. Сейчас гуманистическая парадигма всё-таки главенствует, и человека, находящегося там, родственники могут поддерживать и близкие друзья — какими-то продуктами, одеждой, если положено, в рамках дозволенного, понятно. Строго пять килограммов: килограмм сала, килограмм сахара-рафинада, килограмм карамели без обёртки и так далее — всё это выучил. И я приходил, и я, конечно, отличался от других людей, кто приходил к своим сидельцам. Почему-то мне все шли на исповедь.
Вот я сижу, с пяти утра очередь занимаем, зимой страшно холодно. Сначала на улице, потом в это помещение все набиваются. И все рассказывают, что их сын или дочка не виноваты, что их подставили. Я, конечно, всё это выслушивал. Потом Полина Ивановна, удивительная женщина, которая принимала посылки, строгая женщина, она должна была всё разрезать, проверить. Я регулярно ходил. Когда дети попадались, я носил посылки. Она: «Петрейшин!» — я Петрынин, вообще-то. И народ пропускал, то есть занимали же очередь. И я мог приехать уже тогда не в пять утра, а к восьми утра. И знал, что Полина Ивановна меня увидит, примет посылочку — я же ничего недозволенного никогда не носил. Вот так почему-то получалось.
Диак. Игорь Цуканов
— Дорогие друзья, у нас сегодня в гостях Александр Геннадьевич Петрынин, директор Хабаровского краевого центра психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи, народный учитель Российской Федерации, человек, который всю свою жизнь посвятил детям, которые совершили какие-то правонарушения, которые столкнулись в своей жизни с какой-то травмирующей ситуацией. У микрофона Кира Лаврентьева, я — диакон Игорь Цуканов. И мы вернёмся в студию буквально через несколько секунд, пожалуйста, не переключайтесь.
К. Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, у нас в гостях Александр Геннадьевич Петрынин, директор Хабаровского краевого центра психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи, народный учитель Российской Федерации. У микрофонов диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева. Александр Геннадьевич, дорогие слушатели, если вы только присоединились к нашему разговору, всю свою жизнь посвятил ребятам, детям с девиантным поведением, их восстановлению, их адаптации к жизни социальной и всяческой другой. И, конечно, об этом мы сейчас говорим. И вы знаете, Александр Геннадьевич, не можем мы спокойно вас слушать. Я вот смотрю на отца Игоря, на себя, смотрю на звукорежиссёра, которого мы из студии хорошо видим. И как-то мы очень прониклись всем, что вы говорите. И вот у меня возник вопрос такой непростой. Я его задаю вам больше как мама, чем как ведущая программы «Вечер воскресенья». Ведь как с ребёнком нужно? С одной стороны, с ним нужно общаться, понимая, что перед тобой полноценная личность, созданная по образу и подобию Божьему. С другой стороны, нужно понимать, что и ты не ребёнок, а всё же взрослый.
И вот эту взрослость в себе правильную какую-то нужно очень помнить, чтобы не спускаться в его какие-то детские эти завязки, в которые дети так или иначе пытаются тебя втянуть: манипуляции, может быть, какие-то, словесные перепалки, ещё что-то. То есть тебе нужно постоянно сохранять к нему уважение — раз. Но в то же время учить и его уважать тебя — два. И вот это такая премудрость, которую, честно говоря, я вот, например, освоить вообще не могу. Поэтому люди с педагогическим даром — это для меня какие-то сошедшие с небес пророки, и я их очень внимательно всегда слушаю. Александр Геннадьевич, ну вот что главное в воспитании ребёнка? Ведь девиантное поведение — это не всегда поведение ребёнка из неблагополучной семьи. Ребёнок также из благополучных семей — мы знаем множество тому примеров — уходит в своё время из семьи и начинает творить действительно какой-то ужас и безобразие. И мы не можем его в этом винить. Скорее всего, это тоже произошло по каким-то определённым причинам. Что делать нельзя родителям и что делать надо? Понимаю, что вопрос для десяти отдельных программ. Но если бы это можно было как-то сузить до развёрнутого ответа, что бы вы сказали, Александр Геннадьевич?
А. Петрынин
— Попробую тезисно. Первое: готовых рецептов быть не может, как Макаренко очень мудро написал, в книге для родителей. Причём, это зависит от того, какая будет погода на улице. Ко мне приходят и спрашивают, как поступить в той или иной ситуации. Вот я всегда говорю: какая будет погода. Это очень важно, это мудро, это нужно поразмыслить. Какое настроение у ребёнка, как он смотрит в глазки, льнёт он к тебе или не льнёт, устал или нет и так далее — здесь масса факторов. Это нужно просто на самом деле чувствовать ребёнка и не опускаться до каких-то манипуляций, а подняться до ребёнка. Не захватил с собой — надо цитировать, потому что такие вещи повторить невозможно. Протоиерей и профессор Василий Зиньковский писал потрясающие вещи, что не в простоте детской мы видим благодать, а в чистоте, во все объемлющей вере ребёнка. И Господь говорит об этом, что будьте как дети — это же Господь сказал. Мы должны вникнуть, видимо, здесь нужно не опускаться, Кира — здесь я не соглашаюсь, в этой позиции, — а именно подняться до ребёнка нужно. Понять, что ребёнок нас может простить всегда. Мы долго на него можем дуться, а ребёнок через пять минут забудет, что его наказали, и будет снова льнуть и играться с нами, если он маленький. Ну и даже если он не маленький ребёнок — тоже. Они чище нас — детки, нам нужно у них учиться. Вот, наверное, это второй тезис — нужно учиться у детей. И третье — ничего нового нет: никогда не осуждать, не угрожать. Хорошая формула есть: плюс, минус, плюс. Что бы ни было сначала — сначала похвали. Пришёл с бегов — прими, накорми, поцелуй, обрадуйся. Потом устрой экзекуцию, а потом скажи, что всё равно я в тебя верю, люблю и так далее. Плюс, минус, плюс — вот такая формула.
К. Лаврентьева
— Я её слышу уже. Это удивительно, правда.
Диак. Игорь Цуканов
— Но у меня вопрос всё-таки про экзекуцию? Потому что, глядя на вас, как-то совершенно себе не представляешь, как вы можете кого-то даже ругать. Я верю, что, наверное, вы можете, но представь себе не могу.
А. Петрынин
— Представьте себе, могу. Я самый глупый и злой в нашем центре, и когда спрашивают... мне повезло с коллективом — у нас удивительные люди. Конечно, так случилось, что коллектив у меня одновременно состарился. Я ж пришёл и был, наверное, один из самых молодых. Мне было 30 лет, а людям было 40, 50, 60 — нормальный возраст, полный сил. Но тех, кому было 60, уже нет с нами, кому было 50 — уже за 80, тем, кому было 40 — уже 70. Люди одновременно ушли. Коллектив стабильный был, и люди меняются. Конечно, это тяжело. Слава Богу, идёт замена — хорошая, творческая, молодая, любящая. Но я тоскую по тем 90-м, жутко суровым годам, но именно из-за этой жертвенности, этой любви, всепрощающей и обучающей меня. Елена Павловна, повар, с таким народным говором — я начинаю ругаться, она: «Вы не мать», — всё, я замолкаю: действительно, я не мать. Я могу ругаться на ребёнка, что сейчас я его подвергну экзекуции, допустим, какой-то — ещё не знаю, какой. А Елена Павловна говорит: «Вы не мать», — да, надо понять это, что у ребёнка что-то такое произошло, что неслучайно он этот протест высказал. Я повышаю голос, но в том случае, если имею на это право. Потому что крик педагогический — это, конечно, прежде всего показатель слабости, беспомощности. Но ребёнок иногда нуждается в сильном сигнале. Об этом и Антон Семёнович Макаренко тоже писал — по поводу гнева. Ясно, что он противоречит в этом с православным святоотеческим учением, потому что гнев — это как бы грех большой. Но он говорил об искреннем состоянии своём.
Если вы сердитесь, то нужно показывать ребёнку, что вы сердись по-настоящему, он должен видеть, что это происходит. Я научился так гневаться или ругаться, а потом комментировать. Я говорю: «Понимаешь, сыночка, ты должен понимать, что если любящий тебя человек повышает голос, то, значит, ты такое натворил, что только крик можешь услышать. Понимаешь, до чего ты докатился, что мы вынуждены кричать? Это унижение тебя и меня. Прости меня, но я по-другому не мог». И ребёнок вместо обиды плачет, он сочувствует, начинает понимать, что натворил страшное. И ему на самом деле не страшно, а стыдно, и он готов разбиться вдребезги, он подвиг готов совершить, чтобы человека, которого огорчил, изранил, вылечить, исцелить. Так и происходит в принципе.
Диак. Игорь Цуканов
— Это то, что в психологии называется «я-сообщения».
А. Петрынин
— Я стараюсь этот термин не применять, чтобы было понятно слушателям.
К. Лаврентьева
— Александр Геннадьевич, а как вы стали верующим человеком, как вы вошли в ограду церковную?
А. Петрынин
— Да, вот так случилось, что вера, наверное, в душе была — мы все в душе веруем. Бабушка крестила меня тайно в то время — видимо, условия страны диктовали свои... и братишку моего, который младше меня на два года, тоже она крестила. Я тогда ещё не понимал, что такое крёстная. Сейчас я сам крёстный и понимаю, что это очень ответственно. И это спасительно, потому что деточка одна тебя помянёт, 1700 детишек хотя бы раз помянёт тебя — вот поэтому я, грешник, по этой земле ещё и хожу. Моя бабушка, Царство ей Небесное, в крещении Фёкла. Когда она умерла, я за неё молиться стал. И первый раз я перекрестился как раз после её смерти, когда зашёл в храм. Я был в командировке в одном из городов Святой Руси, здесь недалеко, и перекрестился. А ещё до смерти бабушки я побывал в Оптиной пустыни, потому что один известный наш хабаровский журналист, потом она в Москве работала, а сейчас в «Российской газете» работает — Нина Фокина, очень талантливый журналист. Она где-то сравнила меня с Алёшей Карамазовым. Я же понимал, что я не Алёша, а Дима — какой там Алёша? Просто с Алёшей, видимо, внешнее какое-то сходство было. Я не матерился никогда, никогда не пил и не курил. Я учился в железнодорожном вузе — такой мужицкий вуз — и меня всем показывали. И ребята меня очень уважали. И до сих пор очень трогательные отношения у нас с ребятами, очень такие близкие, братские. Многие из них спонсоры моих деток — реально приезжают и помогают нашему дому — однокашники.
А тогда я решил пройти тропой Алёши Карамазова. Я Достоевского очень любил. И, кстати, очень рекомендую его читать и педагогам, и не педагогам, особенно тем, кто работает с детьми с девиантным поведением — Фёдора Михайловича. Тем более, что он отбывал наказание в Омском остроге строгого режима по ложному обвинению в убийстве своего отца, чего он не совершал. Но так случилось в его биографии, он прошёл это, видел изнутри всю эту жизнь, описал все эти законы — ничего не поменялось. «Записки мёртвого дома» — это настольная книга должна быть любого педагога, работающего с детьми, связанными с криминалом. Я прошёл тропой Алёши Карамазова, побывал в Оптиной — произвела впечатление. Это 1988 год, ещё только передавалась она, служба там ещё только начиналась. В 1990 году я впервые уже туда как паломник приехал, переночевал. С батюшкой Илием познакомился — так случилось. Тогда паломники жили в скиту. Сейчас в скит не пускают, как и раньше — там старцы жили, это святое место, защищённое должно быть от нас, мирских. Мы жили в храме Льва Катанского. 60 мужиков, ярусные шконки, запахи разные, народ разный. Но ты один, и ты с Богом, и все братья — вот это удивительное чувство, которое не передать, потому что это Оптина. Это святость и благодать, намоленность, которые нам, грешным, не постичь. Космонавты видят столп света над Оптиной. Я его не вижу, но я чувствую его. Кстати, я только-только вчера из Оптиной приехал.
К. Лаврентьева
— Да, говорят там окно в небо.
А. Петрынин
— Это удивительное место, да. И так вот случилось. А потом наша известная писательница Наталья Сухинина, которая была в паломнической экспедиции, скажем так, ко Гробу Господню, передала скуфейку. Когда она шла туда, монах Елеазар, диакон, попросил приложить ко Гробу Господню скуфейку. Она попросила ему вернуть. Вот эта скуфейка меня подружила с батюшками. Это и отец Александр — архимандрит, старец, удивительный батюшка, похож на Серафима Саровского даже внешне. И Оптина — духовная родина моя. Поэтому и центр я создавал... не создавал, а открывал по образу Оптиной — создавал Господь. Потому что Оптину, по преданию, основал покаявшийся разбойник Опта. И там очень много ребят из мест лишения свободы, ребят, которые употребляли наркотики, совершали противоправные поступки, с серьёзными биографиями ребята. И мне даже посчастливилось — иеромонах Серафим, который окормлял колонию в Сухиничах, которую ещё отец Василий (Росляков) начинал окормлять. Я туда ездил. Понимаете, вот эта братина, которая передаётся — братаются люди. На службе такой молитвы я очень редко чувствовал. Причём там начальник колонии, верующий человек, разрешал не стричься и не бриться, то есть мужики с бородами. Приходят люди с огромными сроками. В строгий режим они не за тимуровское движение попадают. Там очень серьёзные статьи — не будем их называть, чтобы никого не пугать. Но первым в рай вошёл покаявшийся разбойник. Мы все разбойники — здесь не будем никого осуждать.
И я стоял среди этих ребят, я растворялся среди них и чувствовал их молитву. Я прямо чувствовал, что с ними Господь. Трудно говорить, но я это почувствовал просто. Поэтому к вере я пришёл, как раз благодаря встречам с этими людьми. И если Господь сводит нас с ребятишками, я вижу свою миссию в том, чтобы научить его чистоте. Совсем не обязательно, чтобы он там покрестился, потому что ребёнок может быть другой конфессии. У нас же светское образовательное учреждение. Хотя много случаев, что ребятки из мусульманских семей, например, принимают крещение совершенно сознательно и вымаливают своих родителей. И многодетные детки у меня, мальчишки и девчонки. Здесь не важна национальность, конфессия, здесь главное — беда ребёнка. Приём в центр — это беда ребёнка. Поэтому это нас объединяет, потому что мы хотим помочь. А он — не трудный ребёнок. Нет такого термина «трудный ребёнок» есть дети, которым трудно, ребёнок нуждается в помощи.
Диак. Игорь Цуканов
— Дорогие друзья, у нас сегодня в гостях Александр Геннадьевич Петрынин, директор Хабаровского краевого центра психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи, народный учитель Российской Федерации. У микрофона Кира Лаврентьева и я, диакон Игорь Цуканов. Александр Геннадьевич, у меня такой вопрос буквально по ходу нашего разговора рождается: совершенно очевидно, что детки, которые приходят к вам центр, их невозможно осуждать, потому что у каждого из них своя какая-то очень трудная жизненная ситуация была. Но ведь в принципе точно такими же глазами можно смотреть, наверное, на любого человека. Вот можно ли сказать, что работа с этими детками, работа в этом центре вам помогает как-то лучше проникать и вообще в христианство в этом смысле? То есть учит вас, может быть, как раз не осуждать людей в принципе. Потому что то, что вы рассказываете о заключённых, в Сухиничах в том числе, это как-то тоже очень созвучно.
А. Петрынин
— Батюшка, об этом даже и спрашивать не надо было. Потому что я просто убеждён, что Господь, по моей злобности, по моему маловерию, по малолюбию, послал мне этот центр, этот крест, чтобы я смягчился, чтобы я стал добрее, потому что по-другому здесь просто нельзя. Поэтому здесь вопрос тоже, мне кажется...
Диак. Игорь Цуканов
— Ну, такая констатация факта.
А. Петрынин
— Да, это совершенно очевидно, конечно. Потому что здесь с осуждением, понятно, ничего невозможно будет сотворить. Другое дело, что ребёнок должен осознать свой поступок, свой грех, что он причинял кому-то боль. И нужно находить различные средства терапии, лечения души, чтобы малыш исцелился. Но «малыш» — даже подросток или юноша. Для меня все малыши, потому что они дети. Поэтому детишки регулярно выезжают, например, в дом престарелых и инвалидов, в дом инвалидов для ребятишек, маленьких детей — инвалиды, деточки, сироты маленькие. Девчонки шьют им там слюнявчики, мальчишки делают столярки, разделочные доски, убирают территорию. С концертами выезжают, просто ходят катать инвалидов — им же санитарок не хватает. И туда нужно попасть ещё. Там небольшие группы по 7-8 детей, там много не надо. И туда ещё попасть надо, заработать право. И, понимаете, ребята делают это с радостью, они очищаются, они осознают, что есть люди, которым тяжелее, чем им, на свете, они готовы кому-то помочь.
Я люблю эту историю рассказывать — мамочка моя, Царство ей Небесное, водила меня, когда я был школьником, в этот дом престарелых. Он на посёлке Горького на территории города Хабаровск располагается. Я в музыкальной школе учился, туда ходил с концертами, лекции читал, по Китаю писал реферат. Там люди были ветераны, а я им лекции читал, школьник, — так интересно, теперь я это понимаю. Но слушали-то дедули внимательно меня. Как-то мы приехали на концерт, стали уже уезжать, бабулечка подходит к деткам и говорит: «У меня такой хороший сын. Это невестка меня сюда упрятала, а сын у меня очень хороший». Мы сели в автобус, поехали. Я говорю: «Ребятки, бабушка придумала себе хорошего сына. Хороший сын мамочку никогда в дом престарелых не отдаст. Даже если ты сирота, ты живёшь в детском доме, мама у тебя, — ну, сирота условно, потому что в России сейчас очень много социальных сирот при живых родителях, — мамочка у тебя болеет, но ты вырастешь, станешь её спонсором, ты её вылечишь и возьмёшь к себе в дом — у мамы есть перспектива. Здесь перспективы нет. Вы не должны мам, родителей своих отправлять в дома престарелых». Вот они получают эти уроки жизни, проживая это сочувствие, эту боль чужую и готовность им помочь — этим они исцеляются.
Диак. Игорь Цуканов
— Ещё, конечно, поразительная вещь то, что вы где-то в каком-то из фильмов о вашем центре говорите, как-то это было подчеркнуто, что помните всех этих деток по именам.
А. Петрынин
— И даже судьбы их помню, представляете? Причём все приходят — это формула: «Мы такими не были. Что творят! Как вы с ними управляетесь? Это же невозможно, это же жесть, это же оторвы. Мы такими не были». — «Сыночка, были ещё страшнее и сложнее. А ты помнишь это, помнишь то? А в подвале помнишь?» — «Вы это знали и не сказали — как же так?» А вот есть ещё такой хороший приём, кстати, Кира, ещё один тезис — игнорирование. Не я придумал — Всеволод Петрович Кащенко в репрессивном 1937 году, удивительный педагог, у него есть принцип педагогической коррекции. Один из методов — игнорирование. Ребёнок совершил проступок — давайте заклюём его до конца, будем клевать, клевать. Особенно вот наши детки — у них стекло само по себе разбилось, и виноват будет Иванов или Сидоров, потому что он сам по себе такой гад маленький. Поэтому детки вот такие заклёванные и потом они мстят всему миру. А тут — проигнорируйте, не заметьте, похвалите его.
К. Лаврентьева
— То есть даёшь энергию в более позитивном направлении.
А. Петрынин
— Шестиклассник приходит — папа один, мамочки нет. У нас, кстати, удивительные дело, много отцов-одиночек. Папы и пьющие ранее и сиделые, детей не бросают. И вот эти дети более успешные. Есть такое понятие «материнская депривация» — отсутствие мамы. Скажем так, если нет папы, то здесь сложнее, потому что у нас сейчас женский коллектив в основном в центре. В 90-х годах наполовину коллектив состоял из мужиков — это очень серьёзно. Конечно, мальчишкам нужны мужчины, папы нужно обязательно в семье. Но если материнская депривация у ребёнка, папа есть, то здесь, конечно, ребёнок обречён на успех. Потому что папа становится нашим ребёнком, и по возрасту он видит, что ребёнок меняется и хочет стать лучше. Чудо происходит — ребёнок начинает его обнимать. Приходит батя, такой жёсткий вояка, двести солдат готов в казарме выстроить, зычный голос. А здесь они с женой были в разводе, мама сильно пила, ребёнка превратила в маленького зверёныша. В итоге маму прав лишают. Он, конечно, как отец забирает его в семью. И всё — он говорит, что не знал, или убить, или в детский дом отдать — он был на грани уже. А сейчас обнимаются, папа счастлив, малыш счастлив. Он мой крестник, потому что он тоже мой сын. Поэтому я как бы, получается, усыновляю папу и внучаю сына.
К. Лаврентьева
— Так, Александр Геннадьевич, вам нужно срочно писать какую-то методику, учить других людей это тоже как-то всё устраивать в своих городах. Кстати, у вас есть ведь, наверное, какие-то такие проекты? Ведь это надо всё расширять, это надо выводить всё на большую аудиторию.
А. Петрынин
— У нас много публикаций, да.
К. Лаврентьева
— Есть всё-таки? Потому что я смотрела ваше выступление в Госсовете, где вы озвучивали разные проблемы современных подростков, преступности и так далее. Это я успела посмотреть. А вот публикации прочитать, честно скажу, не успела, не смогла. Сейчас будет, конечно, это очень интересно изучить. Они же представлены в интернете?
А. Петрынин
— Конечно. Что-то есть, чего-то нет.
К. Лаврентьева
— Давайте нашим слушателям тоже порекомендуем. В поисковике надо вбить ваше имя и фамилию, и там всё само найдётся.
А. Петрынин
— Я думаю, да. Более того, даже одну из моих книг очень серьёзно прорабатывал Московский государственный психолого-педагогический университет. Уже нет человека, который всё это организовывал — ушёл из жизни профессор Гуружапов. Но студенты писали работы, и дипломные, и курсовые, на моих книгах. Они обсуждали, интересно мне мнение студенческое читать. Они описывают наш опыт, с наших книг — это интересно. Это помогает им тоже взращиваться и становиться профессионалами. Мы-то писали книжку для людей, не для специалистов. Потому что вот это есть, это надо просто успеть описать, схватить и зафиксировать понятными людям словами, доступным языком.
К. Лаврентьева
— Я знаете, Александр Геннадьевич, почему это сказала? Понятно, что у вас занятость невероятная. Вы этот час с большим трудом нашли сегодня на нас — так уж приоткроем завесу тайны. И понятно, что многие вас знают и любят, и от разных людей я о вас слышу. Но я это говорю с болью — не потому, что вы мало делаете, а потому что мне очень хочется, чтобы люди из системы, из детских домов в том числе, как-то всё-таки немножко адаптировали то, что вы говорите. Я понимаю, что это крайне сложно, но адаптировали то, что вы говорите, для своих детей. Потому что буквально неделю назад я разговаривала с врачом, который ездит сейчас с группой врачей по России по домам инвалидов, совсем маленьких детей они смотрят. Они говорят, что всё есть, и финансирование есть, и, возможно, самих воспитателей даже иногда не хватает на этих детей, то есть их много, а воспитателей — один, два, три. И вроде и зарплаты им поднимают, и всё, а пока глобально ситуация в некоторых местах, не во всех, но в некоторых, не меняется. И очень хочется, чтобы она изменилась глобально. Идеально, конечно, чтобы пришли все мы в детские дома, все взяли себе по одному ребенку, и детских домов в принципе не существовало бы. Но они существуют, страна большая, всё это понятно — проблемы бывают разные. И когда я вас слушаю, мне, конечно, очень хочется, чтобы этот разговор вообще услышали все, и ваши книжки читали все, и как то проникались. И, как говорят афонские старцы, происходила какая-то передача благодати, когда один человек передаёт благодать другому. И вдохновлённый человек начинает это внедрять уже в своей жизни.
А. Петрынин
— Вот ещё четвёртый аспект — передача благодати. Кира, спасибо — вы сформулировали то, что я хотел сказать. Потому что детки, с одной стороны, передают благодать тем же старичкам, тем же малышам. С другой стороны, они получают благодать от людей, которые их любят, не зная их, о них заботятся. Я сейчас вернусь: в канун праздника Дня защитника Отечества мальчишки получили прекрасный подарок от наших спонсоров — поездку на пейнтбол. Сергей Владимирович Попов возит их на прииски показывает живое производство. Мальчишки хотят стать трактористами, бульдозеристами — это реальная работа. Ольга Владимировна Баранова, руководитель сети кафе «Лавита» — наши дети у неё работают официантами. Подрабатывают студентами, учась в техникумах. И они самые лучшие официанты, кстати, по отзывам, посетителей, они самые заботливые. Потому что на курсах была одна учительница, которая из Комсомольска-на-Амуре приехала в Хабаровск на курсы к нам. А при центре есть курсы повышения квалификации, которые мы организуем. И эта учительница привезла с собой маму пожилую, и они пошли в это кафе пообедать. Мальчик подошёл: здесь будет сквозняк — дует. Пересадил, подушки принёс. Оказалось, что это Андрюшка — наш выпускник. Ольга Владимировна удивительные проекты делает вместе с Сергеем Валерьевичем Лебедой. Удивительные люди — наши спонсоры. Я готов их называть, благодарить и кланяться им, потому что это реальная передача благодати детям. Что мы делаем, что мы придумываем с Ольгой Владимировной? Бывает, что мы приходим в кафе «Лавита», и здесь и мастер-класс по профессиям: официант, бариста, повар, шеф-повар и так далее. Это очень нужно, это заработки хорошие. Это возможно, потому что ты можешь учиться и подрабатывать, подкармливать семью и быть на собственных хлебах. Либо это уроки этикета, потому что это сервировка: ножи, вилки — как положено.
А с другой стороны, вот что придумали: они стали дарить сертификаты по две тысячи — тысяча тебе и тысяча ещё кому-нибудь. Но мы придумали — близкому человеку. Допустим, это папа-одиночка. И у нас был случай — эти случаи каждый раз. Вот каждый поход — это просто пронзительные вещи, которые в соцсетях просто вызывают взрыв доброты, слёз, радости, счастья — радости за ребёнка, за папу. Потому что семья была на грани распада. Мама уже умерла — тогда она просто была в жутком запое, её лишили прав. Папа тоже пил сильно, его тоже могли лишить прав. Они жили в какой-то землянке, мальчик спал на какой-то циновке под телогорейкой с какой-то собакой. Собака под себя ходила, мальчик тоже энурезом страдал, надышался этой гадости, у него очень страшное заболевание — у него астма. Причём, когда к нам его устраивали, полковник полиции предупредила, что мальчик с высокой степени летального исхода — представляете? Возьмите этого ребёнка и наблюдайте — астма. А он же, поросёнок, забывает пшикалку — баллончик забывает без конца. Это же страшно за него. Я его ругаю — я его крёстный, имею право его ругать.
Но в итоге ребёнок перестал глупостями заниматься, бросил курить, папа перестал пить. И малыш заработал поездку в этот ресторан «Лавита» — значит, себя и папу берёт. Во сколько лет вы накормили своих родителей? Вот ему 13 было. Представляете, как статус ребёнка вырос в его глазах и сверстников? Потому что про центр много пишут, много говорят, и поэтому прессы много всегда. Это же замечательно — ребёнок очень вырос. И когда приехали с папой, он накормил папу, и когда ехали назад, папа охватил мальчишку, вот так носом уткнулся в макушку, и так и ехали до самого дома. И удалось сфотографировать, застать этот момент трогательный. Это поразительный момент такой соединения семьи, возрождения семьи. Папа сейчас нашёл себе хорошую женщину, женился. И к Новому году, например, проводят какой-то праздник, каждый старается что-то приготовить. Этот ребёнок раньше этого не мог сделать, потому что такая беда в семье была. А здесь они с новой мамой что-то испекли. Сейчас заплачу — так тяжело мне говорить, потому что это очень большая радость. Потому что на самом деле это победа была.
Диак. Игорь Цуканов
— Дорогие друзья, мы с Кирой от всего сердца благодарим Александра Геннадьевича.
К. Лаврентьева
— Да, плачем вместе сейчас.
Диак. Игорь Цуканов
— Дорогой Александр Геннадьевич, спасибо вам огромное за то, что вы провели этот вечер с нами сегодня, рассказали такие вот потрясающие, важные вещи и даже ответили на некоторые вопросы, которые я, например, только хотел задать, но не успел. А вы на них ответили всё равно. Потому что мне очень хотелось узнать как раз, как складываются судьбы этих деток после уже того, как вы с ними как бы заканчиваете основной такой цикл работы. Спасибо вам огромное. И Божией вам помощи в ваших трудах. Напоминаю, друзья, что сегодня мы провели час в этой студии с Александром Геннадьевичем Петрыниным, директором Хабаровского краевого центра психолого-педагогической, медицинской и социальной помощи, народным учителем Российской Федерации. У микрофона были Кира Лаврентьева и диакон Игорь Цуканов. И мы встретимся с вами, будем надеяться, через неделю в этой студии. С Богом, всего доброго.
А. Петрынин
— Слава Богу за всё.
К. Лаврентьева
— Спасибо, Александр Геннадьевич. До свидания.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер