У нас в студии был директор благотворительного фонда святителя Антония Смирницкого священник Евгений Лищенюк.
Отец Евгений рассказал о том, как рождались его многочисленные проекты помощи людям в сложных жизненных ситуациях, благодаря наставлениям святых отцов видеть в каждом обращающемся за помощью Христа.
Главными темами беседы стали помощь наркозависимым, бывшим заключенным, а также участникам военных действий и их близким.
Ведущие программы: Тутта Ларсен и пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский.
Тутта Ларсен:
— Здравствуйте, друзья. Это проект «Делатели» на Радио ВЕРА. Я Тутта Ларсен.
Василий Рулинский:
— Я Василий Рулинский, пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности. У нас в гостях сегодня священник Евгений Лищенюк, руководитель Благотворительного фонда святителя Антония Смирницкого и руководитель нескольких реабилитационных центров для зависимых, для бездомных, первого в России реабилитационного центра для зависимых женщин с детьми. Да, батюшка, все правильно сказал?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да, абсолютно.
Василий Рулинский:
— Отец Евгений, здравствуйте, рады вас видеть.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Добрый вечер.
Тутта Ларсен:
— Здравствуйте.
Василий Рулинский:
— Долго можно перечислять, сколько всего сделал отец Евгений. Я хотел бы начать эту программу с вопроса программного для другого проекта. Обычно Владимир Романович Легойда любит в «Парсуне» спрашивать: а кем вы себя больше всего ощущаете? Мне кажется это тот случай, когда отцу Евгению хочется задать этот вопрос: а кем вы себя больше ощущаете, отец Евгений?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Я бы так сказал, что человеком Церкви и священником. Наверное, другое вряд ли придумаешь.
Тутта Ларсен:
— Кстати, интересно, как ни странно, священник, для меня более понятно, из каких состоит определений, функций, если позволите такое, не совсем духовное слово. А человек Церкви — он какой, он кто?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Человек, сохраняющий верность православию. Для меня эта история. Мы сейчас перед эфиром чуть-чуть поделились историями. Для меня это история как семейного характера, потому что семья испытывалась в верности Церкви, так и с самого детства отец говорил, что в каких-то ситуациях сложных — как мне казалось сложных, на самом деле просто хулиганство было — Церковь без тебя проживет, проживешь ли ты без Церкви. И всегда этот вопрос ставился очень остро и по серьезному. В какой-то момент, интересно, что этот момент наступил даже не перед поступлением в семинарию, а в середине третьего курса — в середине третьего курса семинарии я для себя решил, что во что бы то ни стало, но я буду в церковной ограде. Если до этого были сомнения какие-то, то с этого момента, как поезд встал на рельсы.
Василий Рулинский:
— А почему именно в этот момент?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Я не знаю, но экватор. Надо было как-то определяться. Мне кажется, что и психологически подходишь к моменту выбора. Первых два курса я учился практически нехотя. Это видно было. У меня было желание быть медиком, хирургом и идти в армию. Но как-то появились трудности в отношениях со священноначалием, и послушаний прибавилось семинарских, и в какой-то момент было тяжело, но Господь подхватил и эту ношу сразу перевел в благодатный капитал. И с этого момента с середины третьего курса я стал больше делать, но с большей радостью.
Тутта Ларсен:
— Интересно вы сказали, что помимо священнослужения, рассматривали для себя такие профессиональные пути, как медицина или военное поприще — это все равно служение. У вас как-то изначально с детства был запрос на какое-то делание чего-то для общества.
Иерей Евгений Лищенюк:
— До священства у меня отец в спецназе служил, и у нас всегда было воспитание категоричное, отношение было к людям окружающим, что отдаешь все, у всех все общее. Наверное, это с детства тянулось-тянулось, каких-то переломных моментов не было, что или вот так или вот так. Я в шестом классе прочитал книгу «В горах Кавказа», захотелось в горы Кавказа. Тогда все так. Потом появились песни отца Олега Скобля, все слушали, пономарство, священство. К концу обучения в школе появилось желание такое идти либо в армию, либо в медицину. Потом Господь все совместил, что есть возможность людям помогать в исцелении тела, души, и поддерживать тех, кто стоит на защите родины.
Василий Рулинский:
— Вы же в семинарии, я так понимаю, были, мягко скажем, не очень спокойным семинаристом, хулиганом, отец Евгений. Можно об этом говорить или нет?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да говорите, ваша передача.
Тутта Ларсен:
— Вы были пассивным лентяем или активным в семинарии?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Я лентяем не был.
Тутта Ларсен:
— Но учился нехотя.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Учился нехотя. Мне тогда казалось, что много есть всего интересного вне учебы.
Василий Рулинский:
— Но третий курс, и все изменилось, да?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да, первый курс был самым в этом отношении активным. Второй курс я больше изучал, кто как живет, смотрел, придерживается ли тех принципов, о которых говорит, внутреннее юношеское было... А с третьего курса я уже четко решил и от этого решения уже не отходил.
Василий Рулинский:
— Вы как-то говорили в каком-то интервью, что первое с чего начали, это возвращение из сект ребят, у которых был опыт зависимости. Это еще в семинарии началось или уже после?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Это в семинарии мы организовали группу. Было интересно ходить в секты, вести исследования, расследования, и мы организовали миссионерскую группу. У нас была талантливая учительница Юлия Вячеславовна Ушакова, она всю жизнь посвятила языкам, потом культуре, потом сравнительному богословию, основному богословию. Она нас наставляла, мы ходили в секты, вели дискуссии, приносили материал, вместе с ней изучали, говорили, какие вопросы нам задавали, готовили ответы, потом возвращались. Вели тогда еще не миссионерскую деятельность, позже она превратилась в миссионерскую.
Тутта Ларсен:
— Подождите, а как это ходили в секты? Ведь секты, по большей части, достаточно закрытые организации. Вы как-то официально запрашивали встречу или притворялись интересующимися? Как это происходило?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Мы интересующимися притворялись.
Тутта Ларсен:
— А, то есть вы так засылали казачка.
Василий Рулинский:
— Без подрясника.
Иерей Евгений Лищенюк:
— В подряснике я начал общаться с представителями некоторых деноминаций только, наверное, курса с пятого. А даже на четвертом курсе мы задружили с пятидесятниками, меня пригласили в ячейку, в домашнюю группу. Я год посещал ее, вместе мы не молились, я говорю: я еще раздумываю. Вместе мы не молились. На пятом курсе я пришел, там собрание 12 человек было, они совершили молитву, порезали тортики, и я говорю: я хочу перед всеми покаяться. Они что все, наконец-то Евгений пришел к Богу.
Тутта Ларсен:
— Наш, наш.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Я говорю: я православный семинарист, у меня пятый курс, я долго вас изучал и решил официально взять благословение, потому что пишу дипломную работу по пятидесятникам.
Василий Рулинский:
— И кусок тортика больше в горло им не полез?
Тутта Ларсен:
— Да, в голову полетел.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Потом через год или полтора я пытался связаться, но как-то...
Тутта Ларсен:
— Они обиделись, да?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да, обиделись сильно.
Василий Рулинский:
— Вы просто разрушили доверие, которое они...
Иерей Евгений Лищенюк:
— Я думаю, было много ожиданий, потому что я и приходил и по Священному Писанию разбирал тоже, и им нравилось, что я вроде еще не у них, но уже столько знаю. Потом, когда у них картина поменялась, они, конечно, обиделись. И для меня тоже сейчас негативный опыт.
Василий Рулинский:
— А вы надеялись кого-то привести к православию среди тех, куда ходили?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Из этой ячейки нет. Там было понятно, что когда я признаюсь, то либо они простят, и мы выстроим диалог по написанию моей работы, либо вот все, до свиданья.
Тутта Ларсен:
— Хорошо, хоть не побили, могли бы серьезно обидеться.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Они люди добрые. А потом этот опыт очень пригодился. Мы в конце пятого курса создали группу для вышедших из различных сект, деноминаций. Когда я стал диаконом, у нас было стабильное собрание группы, мы начинали заниматься миссионерской деятельностью в тех организациях, которые тогда помогали бездомным, зависимым. Больше всего там было тех, кто имеет опыт «протестантской» в кавычках реабилитации. С этой группы началась деятельность и путь по помощи людям, которые поскользнулись, так бы я сказал.
Тутта Ларсен:
— Почему именно зависимые стали вашей темой церковного служения, это вся история с сектами вывела туда?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да. Все очень просто, ребята принимали православие, мы начинали общаться, им нравилось, они принимали православие и потом начинали колоться.
Тутта Ларсен:
— Как так?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Ну, вот именно, для меня тоже встал вопрос: как так? Почему человек, пришедший в православие, начинает колоться. Потом оказалось, что они и до этого употребляли, просто через пятидесятников они некоторое время вышли в ремиссию. Потом, не занимаясь этой темой, принимая православие, они старыми рамками относились к вопросу веры, где-то не хватало общинности, где-то не хватало профессиональной поддержки. Я тогда не совсем понимал, как с ними выстраивать работу поддерживающую.
Тутта Ларсен:
— Тогда еще программ-то не было общепризнанных. Ничего себе.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Ну да. Они срывались. Для меня сначала это вообще шок был: как так, ты же...
Василий Рулинский:
— Привел к истинной вере.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да, пришел к настоящей вере. Потом они сами сказали, отец Евгений, мы все из среды бывших, давайте с вами подумаем, у меня этот есть знакомый, сорвался, этот знакомый, этот еще не переставал. Давайте что-то подумаем, для них сделаем. Тогда мы занимались организацией, которую позже закрыли, как преступную, оттуда тоже еще одна семья пришла. Мы с ними начали общаться в 2006-м году и до сих пор общаемся. Супруг сейчас у нас работает старшим центра в одном из центров. Это самые первые.
Василий Рулинский:
— То есть это те люди, кто из этой организации вышли, Преображение России?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да, да.
Василий Рулинский:
— Была запрещена и минюстом.
Тутта Ларсен:
— Это секта.
Василий Рулинский:
— Полусектантского характера. Она по всей стране была распространена, ее минюст запретил. Много искалеченных судеб после этой организации осталось. Я так понимаю, в Воронеже тоже были такие центры. Вы взяли их на попечение?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Мы взяли. У меня не было центров. Я сначала был семинаристом, потом был диаконом, не было возможности организовывать ничего. Я попросил друга взять их к себе на работу, я про интересный путь. Они сорвались после ухода, потом несколько месяцев трезвости, потом нашли им хорошую квартиру, они приезжают в квартиру, на следующий день звонок: отец Евгений, у нас беда, мы тут чуть не поубивали друг друга. Я приезжаю, они там с фингалами. Я говорю: в чем проблема? Они говорят: вышли на балкон, а там пакет марихуаны и банка вина.
Тутта Ларсен:
— Ничего себе.
Василий Рулинский:
— Это кто им оставил?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Они уверены, что лукавый.
Тутта Ларсен:
— Это «Делатели» на Радио ВЕРА. Я Тутта Ларсен.
Василий Рулинский:
— Я Василий Рулинский. Мы сегодня говорим с отцом Евгением Лищенюком, руководителем Благотворительного фонда Антония Смирницкого и организатором множества реабилитационных центров для зависимых, для бездомных. Батюшка, мы начали говорить про то, как вы были диаконом, как приводили из сект людей в православие, и как впервые задумались о том, как начать им системно помогать в плане лечения от этой зависимости. Лечение не правильное слово, реабилитации зависимости. Вы упомянули о том, что программ особенно не знали, это был поиск во всем мире американских, западных...
Тутта Ларсен:
— Инструментов.
Василий Рулинский:
— Да, инструментов. Либо поиск наших православных, отечественных, как это было?
Тутта Ларсен:
— И вообще, что это, это были смелость, юность и дерзость погружаться в такую сложную и довольно страшную тему? Не имея при этом какого-то профильного образования, ни реабилитолога, ни психолога, все-таки сложно.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Я сейчас вспоминаю, как это было, это было трудно, мягко говоря. Я сейчас вспоминаю: ну вообще сумасшедший, не было абсолютно... ноль ресурсов. Как-то мечталось что ли, вера помогала, поддерживала. Послушаний уже тогда было достаточно много, мы занимались миссионерством, апологетикой, ходили по школам, университетам, создавали школу молодежного служения, много всего было. Ребята говорят: давайте открывать центр. С нулем денег, у нас была такая ваза узбекская, кто-то подарил, уже не помню, мы раз в неделю собирались, разбирали поучения аввы Дорофея и кидали туда десятину каждый от себя, я и они. И собиралось три-четыре тысячи в месяц. И мы на эти деньги начинали делать реабилитационный центр. Один диакон отдал дом, избу в деревне.
Василий Рулинский:
— Уже неплохо.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Мы приехали, там по центру дома береза выросла.
Василий Рулинский:
— Вот такой, да.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Ни полов, ни окон. Договорились, сначала будем делать субботники, выезжать. Мы каждую субботу ездили, убирались, потом варили там чай на костре, с духовными беседами, такое было у нас хобби. Потом появился наркозависимый, которого привел знакомый ко мне. Он говорит: я хочу у вас проходить реабилитацию. Я говорю: у нас нет ни одного сотрудника, ни одного человека. Он говорит: я буду первый. И вот мы его взяли.
Тутта Ларсен:
— И что с ним делать?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Вот он просто заселился, говорит: я там буду ремонтировать все.
Василий Рулинский:
— Куда, к березе?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Туда, да. Мы завезли доски, окна остеклили часть, часть клеенкой забили. Он заехал, это 2010-й год был.
Василий Рулинский:
— Ему удалось как-то восстановиться, реабилитироваться?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да, потом он, к сожалению, умер от передозировки, спустя семь лет. Он вахтовым методом поехал работать, обычно ребятам вахтовиками не рекомендуется работать. Он сорвался, употребил, умер.
Василий Рулинский:
— А это отношение, вы сейчас говорите об этом достаточно спокойно. Видно, что за плечами багаж знаний, профессиональный опыт...
Тутта Ларсен:
— Принятия.
Василий Рулинский:
— Принятия. А вы, как человек, научились с этим справляться, с тем, что ты вкладываешь душу, можно сказать, всего себя отдаешь этим людям, чтобы они восстановились, а потом все равно такая история.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Наверное, лет пять было очень тяжело, потом привык. Первые пять лет каждый срыв, каждый обман, уход воспринимались как личная трагедия, проигрыш, предательство. Мы продолжали заниматься сектами, зависимыми. В какой-то момент, тоже искал ответы, как другие с этим совладают, пришло понимание, что я не помогаю, я тружусь сам, создаю условия. Человек может принять эти условия или не принять. Выбор его. На каком-то семинаре, когда собирались православные наши специалисты по работе с зависимыми, я услышал такой ответ. Не помню, какой был вопрос, но я запомнил ответ, что Бог позволил Адаму и Еве покинуть рай. Так почему мы не можем позволить человеку умереть так, как он хочет. С этого момента мы и с сотрудниками повернулись, по-другому начали смотреть на наш результат. Наш результат не в том, что человек прекратил употреблять или не прекратил, мы смотрим, что мы смогли для этого сделать. Если мы смогли все, что в наших силах, остальное зависит от Бога и от человека.
Василий Рулинский:
— Это как-то очень мудро, глубоко.
Тутта Ларсен:
— И грустно.
Василий Рулинский:
— Ну да. Но это про свободу человека, каждый из нас может нести ответственность за свою жизнь. Господь и дал нам ответственность и эту свободу. Конечно, это тяжело, в каком-то смысле, потому что эта свобода и эта ответственность в конечном итоге причина многих зол, многих страданий, совершенно страшных обстоятельств, которые Иван Карамазов описывает с этой слезинкой ребенка. Это же ужасные вещи, которые там описаны, его волнует, как это зло, как это страдание все допустимо.
Тутта Ларсен:
— Но с другой стороны, это очень честно, когда ты себе говоришь, что я делаю то, что я могу, а то, что я не могу, я на себя не беру.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Здесь даже, мне кажется, такой подход помогает ребятам справляться с проблемами. До этого их всегда заставляли, тянули.
Тутта Ларсен:
— Их воспринимали, как объекты по причинению добра.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да. Сейчас я говорю, что вы свободные люди. Если вы с нами, то у нас есть правила. Я живу по правилам, ребята-сотрудники наши живут по правилам, ну и вам рекомендую, иначе вы будете не с нами. Если они говорят, что я боюсь сорваться, начать употреблять, я говорю: не бойся, ты что никогда не употреблял? Если сорвешься — сорвешься. Но у тебя сейчас есть возможность попробовать по-другому. Так мы с этим посылом... Мы на себя не берем ответственность за решение человека. Если хочешь, мы готовы, если не хочешь, ты нас этим не оскорбляешь. Часто ребята уходят, потом срывается кто-то, звонит: вы меня простите, пожалуйста. Я говорю: если ты ничего у нас не украл, если не подкопал, и мы не заметили, а ты виноват, если ты ущерба не нанес, а просто из-за того, что ты ушел, это твоя жизнь. Я рад буду, если ты вернешься. С таким посылом...
Василий Рулинский:
— А сколько раз можно возвращаться? До семижды семи? Или у вас есть какие-то пределы?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Есть. Ребята, которые один раз пришел, ушел, и мы обратно принимаем, если это было с намерением, что я уйду, потом еще вернусь.
Тутта Ларсен:
— Вы добренькие, вы примите.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Я говорю, что мы дадим тебе адреса и телефоны.
Василий Рулинский:
— Других центров, да?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да. Но мы здесь прибегаем к словам старца Эмилиана (Вафдиса), они всегда очень помогают: ты обязательно спасешься, но не у нас.
вр
— Дорасти надо до этой фразы.
св
— Мы не доросли, мы вычитали и взяли на вооружение. Если, например, мы видим ему тяжело, он ушел, обманут собой, лукавым, сорвался и просится назад, мы говорим, что можем тебя взять на полный курс с некоторыми утруднениями. Но это последний раз. Он соглашается, мы тогда берем. Бывают такие, что у него уже нарушение психики, он периодически ложится в больницу. Они безобидные, страдают, если он в городе где-то начинает срываться, мы для них тоже пространство придумали, но это как чемодан без ручки. Когда консультант звонит: вот этот опять обращается, брать его? Я говорю: ну вообще-то не надо. Он говорит: а что мы с ним делать будем, куда его, ведь жалко. Я говорю: ну давайте тогда, посмотрим, в Доме милосердия.
Тутта Ларсен:
— Вы сказали программа, что из себя представляет программа?
Иерей Евгений Лищенюк:
— У нас программа церковной помощи наркозависимым универсальная. На Синодальном уровне принята, координационным центром издана, делится на три этапа: прийти в себя, прийти к Богу и вернуться к людям. Первых два этапа занимают девять месяцев. У нас это в сельской местности, девять месяцев, потом три месяца еще в городе.
Тутта Ларсен:
— Девять месяцев — интересная цифра, прямо как вызревание младенца.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Вообще 12 месяцев. Девять месяцев — это период, когда человек приобретает психофизическую трезвость, и еще месяцев шесть он занимается своим переосмыслением своего прошлого опыта и приобретением нового опыта. Наркотики, как у некоторых шутка, не проблема.
Василий Рулинский:
— Поясните эту мысль, а то, знаете, по-разному могут понять.
Тутта Ларсен:
— Проблема — это, видимо, тот тупик, в который человек зашел в своих экзистенциальных поисках.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Проблема в том, что человек без наркотиков не может. Ему не дай наркотиков, он будет пить. Не будет наркотиков и алкоголя, он будет пить какие-нибудь таблетки. Чем-то пытаться уйти из реальности. Почему он не может находиться в реальности, почему ему здесь не радостно? Задача разобраться в этом и дать возможность переосмыслить через опыт Церкви. Мы считаем, что для человека, который долго употреблял наркотики, выше опыта в кавычках «кайфа», который он переживал в наркотическом опьянении, может быть только опыт настоящей радости в благодати.
Василий Рулинский:
— И много людей в ваших центрах действительно меняются?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Всегда хочется больше. Я даже не знаю, как ответить на этот вопрос, очень относительный. В каждом потоке каждый год есть ребята, которые приобретают трезвость и не возвращаются к употреблению. У нас храм, наверное, наполовину из ребят, кто прошел реабилитацию. Чтецы, помощники, волонтеров много, наши сотрудники, у нас 21 человек сотрудников сейчас, из них абсолютное большинство — это ребята, кто проходил реабилитацию, это самые надежные сотрудники. Я не хочу сказать, что остальные не надежные, все надежные, я имею в виду, для нас, когда мы принимаем на работу своего, то мы уже знаем все его сильные стороны, слабые стороны.
Василий Рулинский:
— Особенности.
Иерей Евгений Лищенюк:
— И он относится не как к работе, как к служению. Поэтому бывают ситуации, когда очень трудно найти человека со стороны, и фактически единственный вариант — из своих. Например, сейчас социальные работники Дома милосердия нашего и странноприимницы, когда уход за бездомными старичками-инвалидами, это такое послушание, которое невозможно превратить в работу, ее конвертировать в какую-то сумму, давать эту сумму человеку, чтобы он приходил и за ними ухаживал. Мы несколько человек попробовали, постажировались — не тянут.
Василий Рулинский:
— Не работает, да? Не с тем чувством занимаются этим?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Там даже о чувствах не разговаривали, просто физически не тянут.
Василий Рулинский:
— Это программа «делатели» на Радио ВЕРА. Мы говорим сегодня с иереем Евгением Лищенюком, руководителем Благотворительного фонда Антония Смирницкого и создателем многих реабилитационных центров для зависимых, для бездомных в Воронеже. С вами Тутта Ларсен.
Тутта Ларсен:
— И пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский. Мы вернемся через минуту.
Тутта Ларсен:
— Это «Делатели» на «Вере». Я Тутта Ларсен.
Василий Рулинский:
— И я Василий Рулинский, пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности. У нас в гостях сегодня иерей Евгений Лищенюк, руководитель Благотворительного фонда Антония Смирницкого и создатель реабилитационных центров для зависимых, для бездомных и других проектов в Воронеже. Батюшка, мы с вами поговорили немножко, чуть-чуть коснулись темы зависимых, и в конце первой части программы поговорили о бездомных. О том, что появился такой Дом милосердия, странноприимница, слава Богу, совсем недавно он появился. Для меня это точно было какое-то открытие, прорыв в вашей деятельности, одно дело помогать тем, у кого, можно сказать, есть какие-то надежды.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Сохранный.
Василий Рулинский:
— А другое дело, когда, понятно, что кроме как в церкви об этих людях практически никто больше не позаботится. Им идти некуда, документов нет. Это ведь такие люди в основном у вас там?
Тутта Ларсен:
— Мне очень понравилось, как Илья Кусков, создатель тоже большого проекта для бездомных, называет их отверженные. Там бездомные, бомжи — это немножечко не то слово, неточное. Мне кажется, то, о чем ты говоришь — это люди, которым реально никто не поможет, кроме церкви.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Наверное. Я изначально не хотел заниматься, вернее у меня не было даже предпосылок каких-то заниматься помощью людям, которые оказались на улице. Во-первых, и желания не было, мотивации никакой. Мы занимались зависимыми. Но со временем начали посещать колонии с миссионерскими беседами. Потом те, кто из колонии освобождался, приходили, говорили: отец Евгений, вы к нам приезжали, очень понравилась беседа, то-то, то-то, а как можно где-то, может, реабилитацию, где-то пожить у вас? А у нас не было такой возможности. Потом с разных храмов отправляли к нам бездомных тоже.
Тутта Ларсен:
— Потому что они тоже почти все зависимые.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Вот так, в общей сложности — это наркозависимые...
Василий Рулинский:
— Комбо такой.
Иерей Евгений Лищенюк:
— ...бездомные, освободившиеся и уже умирающие — это почти одна категория.
Тутта Ларсен:
— На самом деле нет?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Нет, абсолютно, конечно. Для нас в центр с зависимыми принять бездомного, это абсолютно бесполезно для бездомного и вредно для зависимых. Нам приходилось отказывать, но потом, когда приходили бездомные, просились, я какой-то период времени даже поручал помощникам отказывать. Потому что сам не мог.
Василий Рулинский:
— Тяжело?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Отказать не тяжело, говоришь: у нас нет возможности. Он уходит, а ты потом целый день ходишь с осадком. Все эти слова из притчи о Страшном Суде, что если это Христос пришел, как потом? Прочитал я как-то слова отца Иоанна Кронштадтского, который говорит, что когда человек пришел, я точно не передам, не надо углубляться в его историю, не надо расследовать, исследовать.
Тутта Ларсен:
— Возьми да помоги, да?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Возьми помоги, потому что это пришел Христос.
Василий Рулинский:
— Иоанн Златоуст так же говорит.
Иерей Евгений Лищенюк:
— И то, что ты делаешь в материальном плане, гораздо ничтожнее, чем то, кто к тебе явился. Поэтому в какой-то момент захотелось, чтобы хотя бы их куда-то направлять. Мы создали со знакомым, он создал Дом трудолюбия, договорились, что мы будем туда направлять.
Василий Рулинский:
— В Воронежской области?
Иерей Евгений Лищенюк:
— В Воронеже самом. Начали направлять людей в другие Дома трудолюбия. Вы знаете, когда берут, человек работает, деньги отдает?
Василий Рулинский:
— Это полурабская система, тяжелая.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Мы хотели такой же сделать, только более честно. Но с других домов трудолюбия к нам начали всех инвалидов и стариков отправлять.
Василий Рулинский:
— Потому что вы более честно начали работать.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Мы не отказывали. Ну, как откажешь? И у нас эта вся система лопнула. Мы сделали в Костенках при реабилитационном центре помещение и начали туда принимать тех людей, которые с немощами.
Тутта Ларсен:
— То есть по сути богадельня получилась.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да. Но она очень быстро заполнилась. Появились паллиативные, те, которые приходят умирать, и кого привозят уже из больниц, потому что он без регистрации, они его по закону не могут оставлять.
Василий Рулинский:
— А выписывать некуда.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Выписывать некуда. У нас были ситуации, когда врачи звонили, говорили, он нормальный, за собой ухаживает, его привозили, говорят: помогите вынести. Мы брали и онкологии последней стадии и все. Все эти моменты, которые сопровождают тяжелобольного человека. Недавно тоже попросился человек, он сам мне набрал, откуда-то с Севера, и говорит: я, если нужно, и работать смогу, вы меня возьмите только, мне жить негде, я замерзну на улице. Я говорю: ну, давай, сейчас помощник созвонится, паспортные данные, мы купим билет тебе тогда, и добро пожаловать. Он приехал, а у него СПИД последняя стадия. Ему начали делать кардиограмму, у него с присоской кожа отслаивается.
Василий Рулинский:
— Ой!
Иерей Евгений Лищенюк:
— Обычно эти истории так и случаются, что мы не ищем человека где-то по подворотням, а кто-то находит, привозит. А уже отказать очень тяжело. Потом стало понятно, что надо расширяться, потому что в тех условиях мы уже больше принимать не могли и отказывать тяжело. И решили попробовать сделать проект «Странноприимница», тоже помолились. Помощники говорят: где мы будем брат средства.
Тутта Ларсен:
— А главное, руки, с такими людьми должны работать более-менее квалифицированные люди, хотя бы сестры милосердия.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Мы никогда не полагались на квалифицированных и рук достаточных.
Тутта Ларсен:
— Ну как же? Если у тебя тяжелобольной человек, даже, например, с последней стадией онкологии, нужно инъекции делать, как-то за ним ухаживать особо.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Договориться с медсестрами, с поликлиникой о сопровождении сейчас, по крайней мере у нас, не сложно. В этом плане поддержка очень хорошая. Просто нет койкомест. Ухода такого помыть, искупать, чуть-чуть починить что-то. Они же приходят, у них, бывает, пальцы вместе с марлей снимаются. Это все на плечах тех, кто с ними трудится.
Тутта Ларсен:
— И кто это, волонтеры?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Это наши выпускники, которых мы принимаем на работу потом.
Тутта Ларсен:
— Ага? Вот это да.
Василий Рулинский:
— Мне очень понравилась фраза отца Евгения, как-то он на нашем общецерковном съезде по социальному служению сказал, что те люди, которые к нему приходят, это люди, у которых нет ни флага, ни родины, ни направления, ни смысла, ничего. Отец Евгений им дает флаг, смысл и куда идти.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Чаще всего, да.
Тутта Ларсен:
— То есть, я вспомнила, не знаю, правда это или нет, где-то читала, в каких-то соцсетях, и все так умилялись, какая прекрасная идея. Взяли и совместили Дом престарелых с детским домом. И бабушкам с дедушками весело и дети опекаемы. Не знаю, правда это или нет, но получается, что вы...
Иерей Евгений Лищенюк:
— Вполне возможно, но под это надо очень подбирать бабушек-дедушек.
Тутта Ларсен:
— Ясное дело. И получается, что ваши выпускники, которые прошли реабилитацию, остаются помогать бездомным и умирающим.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Те из них, кто настоящие подвижники. У нас сейчас есть два, один куратор всей этой темы, есть два сотрудника, сотрудница одна из женского центра выпускница, на их плечах вся эта очень тяжелая работа. Потому что принимает человека, на улице увидели, позвонили, примите дедушку, он ходит, будет вам что-нибудь чинить. Все думают, что нам все чинить надо.
Тутта Ларсен:
— Что у вас все ломается.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Обычно это и представляется, что это миленькие дедушки, просто оказались на улице, за ними ухаживают, а он: спасибо, внучок.
Тутта Ларсен:
— А дедушка уголовник.
Иерей Евгений Лищенюк:
— У нас ребята есть, один из таких знаковых, Витя, ему сейчас 77 уже, он 50 лет отсидел. И, конечно, он не каждого подпускает себя помыть, он задает всегда вопросы очень остро и не всегда интеллигентно.
Василий Рулинский:
— Как вы изящно выразились.
Иерей Евгений Лищенюк:
— И ребята, которые паллиативщики, почти все от 15-20 лет и выше отсиженных. Поэтому, конечно, добротой и романтикой социального служения там не пахнет.
Тутта Ларсен:
— Ну и благодарности вряд ли от них добьешься какой-то.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Мы изначально так договорились, что мы не за благодарность работаем. С ребятами мы так обсуждали, что это такие же ребята, как вы, только с ними затянули чуть-чуть. Вот если бы вы не попали сюда, то... у вас еще есть все шансы. Если мы им не поможем, то неизвестно, как к нам Господь отнесется. У них идет смрад от их ног, в которых опарыши живут, но от нас идет смрад грехов, хотя мы выглядим внешне в принципе ухоженно.
Тутта Ларсен:
— То есть получается, мы это делаем ради себя, ради своего личного спасения?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Скорее, я бы сказал так, что мы находим разные причины, чтобы только это делать.
Василий Рулинский:
— Отец Евгений, я еще хотел бы спросить по поводу вашего центра для женщин. Это очень важная тема. Вы сказали о том, что посещаете тюрьмы и колонии. Я так понимаю, что какая-то часть этих женщин, кому вы начали помогать и построили для них центр специальный, это как раз освободившиеся из колонии? И у меня ощущение и у вас, я понимаю, что это первый в России именно женский центр, где могут зависимые женщины жить вместе со своими детьми. Тоже необычная практика. Я правильно понимаю, что вообще реабилитация женщин это более сложная история, чем реабилитация мужчин?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да. Немножко уточнить по истории происхождения. У нас женских колоний нет, у нас только в СИЗО женщины находятся. Вообще я до последнего отказывался заниматься зависимыми женщинами. Когда меня женщины спрашивали, почему, я всегда говорил, что мне жалко сотрудников. Я понимал, что эта тема достаточно серьезная, а у нас так повелось, что у нас весь штат сотрудников — это мужчины. У нас даже и приход, когда что-то случается, куда-то уезжаю, второй священник заболевает или тоже уезжает, и кто-то из священников прикомандированный приезжает служить, говорят: необычно, выходишь на амвон и вместо бабушек мужики. Я от этой темы очень скрывался. Но у нас есть такой приют «Покров». Наталья, руководитель...
Василий Рулинский:
— Алексеенкова.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да, да. Она говорит: у нас мамочки многие употребляют либо алкоголь, либо наркотики, куда их можно отправлять? И мы взяли два центра, на тот момент было женских, и начали созваниваться с ними: возьмете, возьмете? Три там условия.
Василий Рулинский:
— Наши церковные центры?
Тутта Ларсен:
— Без детей?
Иерей Евгений Лищенюк:
— И без детей, но мы готовы были, чтобы в приюте дети были, как-то договариваться. Но все равно достаточно высокий порог прохождения. Она говорит: отец Евгений, давайте сами сделаем. Я говорю, как в этом: бери и делай. Она: нет, я сама не справлюсь, мы бы что-то со зданием подумали, с детьми бы помогали, вы бы зависимостью занимались. Ну и мы решили попробовать, дали в соцсетях объявление, что ищем сотрудниц для православного центра. Пришла девчонка, сказала, что я шаговичка, по шагам выздоравливала, в наркологии работала. Я говорю: ты нам не подходишь, у нас вариантов нет, поэтому чуть-чуть посмотрим на тебя. И у нее получилось. Она наша опора серьезная в женской реабилитации. Она, наверное, 90% всей нагрузки на себе тянет. Начали принимать девчонок. У кого есть дети, мы договариваемся с приютом «Покров», они по доверенности берут детей, и мы через месяц начинаем их пытаться по чуть-чуть соединять. Если нам первое время детей от мамы не отсоединить, то она не сможет заниматься собой, она будет растворяться в детях и переключаться на детей. Когда начали заниматься женщинами, я понял, что эта тема гораздо серьезнее и тяжелее, чем мужская реабилитация. Во-первых, с мужчиной, что-то он не то сделал, легче разговаривать и ауфидерзейн легче сказать, пойдет, он может себе навредить. А тут сразу семейная история: дети. Например, она что-то сделала, нарушила что-то в распорядке, за это ты ее отчисляешь, а у нее дети в приюте. Тогда мы начинаем процесс лишения ее родительских прав, отдаем в интернат детей. В этом всем какова доля нашей ответственности, все ли мы смогли сделать? И так далее, все старые вопросы начинаются.
Василий Рулинский:
— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы говорим с иереем Евгением Лищенюком, руководителем Благотворительного фонда святителя Антония Смирницкого в Воронеже и руководителем нескольких реабилитационных центров для зависимых и женщин и мужчин, для бездомных. Батюшка, простите, по поводу женской реабилитации. Вы начали говорить о том, как создавался этот центр, и о том, как сложно реабилитировать женщин. Я так понимаю, ключевая проблема — дети. Но только ли эта проблема? Есть ли еще какие-то особенности самого женского организма.
Тутта Ларсен:
— Скорей, психики.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Женщины более эмоциональны и быстрее все впитывают, по опыту реабилитации. Я бы сказал так, если мы берем наркозависимую девушку 20-ти лет, то ее опыт можно растянуть на пять ребят наркозависимых.
Тутта Ларсен:
— Вот это да!
Иерей Евгений Лищенюк:
— Когда спрашивают, сколько там человек, какой объем, я говорю: одна девчонка наркозависимая равняется один мужской реабилитационный центр, по проблемам, нагрузке, эмоциям, всему остальному. Когда начинаешь с ними... Во-первых, многие девчонки первое время просто плачут, даже не разговаривают, просто плачут. А потом, когда они начинают открываться и рассказывать, конечно, я всегда шучу, но как в том фильме, я смеюсь, чтобы не плакать. Когда они начинают рассказывать истории, нередко это насилие в раннем возрасте со стороны отцов и отчимов, со стороны братьев, предательство матерей, продажа. С самого детства, с раннего возраста, с пяти, с семи, с десяти лет. Когда она в 20 лет попадает к нам, она уже, можно сказать, видела все зло этого мира. Мы разговариваем не с человеком, у которого...
Тутта Ларсен:
— Там зависимость — верхушка айсберга.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Конечно. Зависимость — это просто способ уйти от той жуткой, страшной, катастрофической реальности, которая съедает. Обычно бывает так, начинается опыт проституции, сначала какой-то криминал, уход из дома, проституция, и потом уже, чтобы заглушить обличение совести, дальше алкоголь и обязательно, как часто эксперты это говорят в области зависимости, что за каждой зависимой женщиной стоит мужчина.
Тутта Ларсен:
— Который все это поощряет и стимулирует.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Практически всегда даже начинает с подачи, из руки мужчины принимает наркотик или алкоголь.
Тутта Ларсен:
— Фантастические, конечно, обобщения, не укладывается в голове, что у такой женщины еще могут быть дети и даже не один ребенок.
Иерей Евгений Лищенюк:
— И не два, бывает не три и даже не четыре.
Василий Рулинский:
— Получается им помочь в этой ужасной истории, кажется, это просто невероятно, как-то отсюда выбраться.
Иерей Евгений Лищенюк:
— По-разному, но есть у нас очень хорошие положительные примеры. Есть не очень хорошие, когда много трудов, и все печально. А есть, когда приезжали под давлением обстоятельств и как-то располагались, то, что происходило, то, что видели, как-то все проникало в сердце, в душу. Это из минусов. А из плюсов, если они начинают верить, то они уже по-настоящему верят. И там меньше вопросов недоверия Церкви. Если с ребятами мы много достаточно вопросов таких решаем и обсуждаем, интеллектуального характера вопросы в отношении веры, Евангелия, святых отцов, богослужений, то у девчонок, например, она: есть ли Бог, я не знаю, я столько видела зла, там Бога не было. Потом, следующий этап: а простит ли меня Бог, вы даже не представляете, что я делала? Например, у нас были истории, когда попадали на реабилитацию женщины — ветераны боевых действий, которые пожалев ребенка, не исполнили приказ, и ребенок подрывал целые подразделения. Это все тянулось 15-20 лет, и потом они попадают на реабилитацию. На реабилитации они впервые задают вопрос: а вообще Бог меня может простить или нет? Вы даже не знаете, кто я. Но когда они это перешагивают, страх перед исповедью, начинают открываться, просят прощение у Бога, начинают искренне молиться и посещать первые службы, с этого момента у них пропадают вопросы в отношении веры, копательства, ковыряния. Они доверились Богу и дальше вопросы только: как правильно молиться, как правильно исповедоваться. Дальше уже, как дальше?
Тутта Ларсен:
— Нет вопросов, есть ли Бог.
Василий Рулинский:
— Отец Евгений, это, конечно, невероятно глубокие вещи, о которых вы говорите, но это не все те сферы, которыми вы занимаетесь. У вас есть еще одно направление, о котором надо обязательно сегодня поговорить. Это направление реабилитации и помощи тем, кто возвращается с фронта и их семьям, семьям погибших.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Одно из моих любимых — тюрьма, не сказали.
Василий Рулинский:
— Любимых.
Тутта Ларсен:
— Поле нуждающихся в реабилитации ширится и ширится.
Василий Рулинский:
— Я, кстати, прежде чем мы поговорим про тему вернувшихся с фронта, я хотел бы спросить у вас. Вы сами сказали про тюрьму. Недавно вышел всем известный фильм «Слово пацана», я не знаю, смотрели вы его или нет.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Смотрел.
Василий Рулинский:
— У меня ощущение, хорошо, что смотрели, я, например, жалею, что я смотрел. У меня ощущение, что этот фильм вредный, я не понял, зачем он вообще есть. Слушая вас сейчас, я понимаю, что весь этот, нельзя говорить ад, но весь этот ужас, который люди переживали, испытывали, реальность, которая была, зачем ее еще раз показывать? Мне непонятно. Вы можете свое отношение выразить к этому фильму? Насколько он нужен? Много на этот счет споров сейчас идет. Но вы как человек, кто знает эту всю среду?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Я не задавался даже вопросом, нужен ли. У меня так получилось, что мы жили в Новокузнецке, это город в 90-е годы очень криминальный, не знаю, как там сейчас. И на отпеваниях, когда священник в соборе служил, приносили убитых, мы с братом считали, сколько контрольных выстрелов было. Это было обыденностью. А в школе, я помню, воспоминания второго класса, меня пригласил одноклассник, у него фамилия была Коноплин, домой, мы заходим, у него отчим пьяный, мама пьяная лежит. Я говорю: что, мы будем дома сидеть. Он говорит: конечно, там может быть, даже что-то осталось. Мы переступили через них, он достал водку, там осталась водка еще. Он себе стакан налил, выпил. Второй класс. В общем-то, то, что в «Слове пацана» показывалось, мне кажется, это облегченный вариант той реальности, которую мы пережили, и это чудо, что мы пережили. Надо на примере таких... Из-за того, что эта тема очень спорная в обществе, не люблю спорные темы поднимать. Если говорить о своих детях, то я бы на примере этого фильма сказал, что романтики ноль. Начинается, когда все классно красиво, друг за друга, заканчивается всегда смертью, катастрофой, зависимостью, развалом.
Тутта Ларсен:
— Скорее этот фильм не вредный, если с тобой рядом есть...
Василий Рулинский:
— Отец Евгений.
Тутта Ларсен:
— ... отец Евгений, который объяснит, почему здесь ноль романтики,
Василий Рулинский:
— Слава Богу, со мной есть отец Евгений. Отец Евгений, переходя к теме вернувшихся с фронта, мы с таким не сталкивались за последние двадцать, даже тридцать лет, последний раз Чечня была.
Тутта Ларсен:
— По крайней мере в массе.
Василий Рулинский:
— И, наверное, в меньших объемах совершенно. Это новое абсолютно. Наверное, тоже такое же было у вас чувство, как когда зависимыми начали заниматься, как подступиться к этой теме, это же особый мир. Или вы знали уже, как помогать им?
Иерей Евгений Лищенюк:
— На начало Специальной военной операции мы с матушкой были в Калининграде. Когда был подписан указ о принятии в состав России ЛДНР, помню, я сказал матушке: война началась. Она говорит: как, ведь только подписали указ? Мне было понятно, что это уже начало, начало того, о чем я с детства слышал. Мы жили около Почаевский лавры, семь километров, по воскресным дням у нас даже была возможность с ребятами ходить на службу в Почаевскую лавру, и там старчики еще в 90-х годах говорили, что лет через 30-ть будет война, это война с Россией.
Тутта Ларсен:
— Ничего себе.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Украина разделится.
Тутта Ларсен:
— Серьезно?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Конечно.
Тутта Ларсен:
— Мы слышали такое от старца Зосимы, но он был в Донбассе. Неужели Почаевские старцы тоже об этом говорили?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Конечно. Тогда это звучало, как...
Тутта Ларсен:
— Как дичь какая-то.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Для нас это была фантастика какая-то, мы на это не обращали внимание. Потом, у меня отец служил на Западной Украине, появились раскольники с 94-го года. Очень сильно православных священников избивали, очень сильно. Отец входил в группу по защите нашего православного епископа, ездили в Киев от семьи, поэтому он выхватывал несколько раз по-серьезному. Этот епископ благословил ехать в Россию, потому что, говорит, у тебя дети маленькие. Поэтому, что происходит сейчас, задатки я видел с детства.
Тутта Ларсен:
— Не новость.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Да. Все шутки, москали, кацапы, анекдоты, все это к чему-то должно было привести.
Тутта Ларсен:
— Я прошу прощения, это удивительно для меня, я выросла в Донбассе, и никаких шуток.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Потому что Донбасс.
Тутта Ларсен:
— Нет, ну там было очень много украинцев. Моего отчима звали Борис Андреевич Суковатый, он был стопроцентный малоросс. Все шутки были про хохлов, про евреев, про татар, про русских, про цыган, все жили в единой абсолютно, не сказать, что в симфонии, но беззлобно. Даже если шутили, такого не было никогда. Такой ненависти, типа мы и они, свои и чужие, нет. Извините, я просто для контраста.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Там да, это чувствовалось. Когда началась Специальная военная операция, у меня немало знакомых, друзей пошло, поэтому через два-три месяца стало понятно, что нужна будет поддержка по возвращению. Это еще до начала мобилизации. Мы начали уже изучать этот вопрос, и полтора года мы этот вопрос изучаем, изучаем, пришли к выводу, что система помощи государством создается. Но одно, когда люди объединены одной проблемой, а другое, когда это просто срез нашего народа. Это ребята из разных слоев общества, по-разному попали на военные действия, по-разному воевали, в разных подразделениях, с разным отношением, с разным опытом. И фактически сейчас каждый человек, с кем мы сталкиваемся, не хочу сказать, что кто-то обращается к нам за помощью, кого-то мы находим, с кем-то как-то через знакомых связываемся, с каждым человеком завязывается дружба. То, что может помочь воину вернуться в мирную, адекватную, конструктивную жизнь — это чувство братства здесь.
Тутта Ларсен:
— Социальные связи, человеческие связи.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Социальные связи немножко звучат формализовано, а именно братство, общинность — это то, чего не хватает здесь, что присутствует на войне.
Тутта Ларсен:
— В церкви по идее должно...
Иерей Евгений Лищенюк:
— В церкви в первую очередь, я иногда говорю про какие-то вещи — это базовая прошивка.
Василий Рулинский:
— Вы повели обучение психологов православных в Воронеже, около 50-ти человек прошли это обучение, теперь знают, как с психологической травмой работать и, я так понимаю, эти психологи вместе со священниками отвечают на звонки тех людей, кто в этой ситуации оказался, вернувшихся, родственников погибших. Давайте озвучим, по какому телефону можно позвонить, попросить о помощи. Это тоже важная информация, и что нужно знать об этом.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Можно звонить по телефону горячей линии службы милосердия, и если вопрос, который будет сформулирован, будет касаться родственника, который находится в зоне СВО или это сам воин позвонит, то тогда переадресуют на нас.
Василий Рулинский:
— Телефон 8-800-70-70-222 — это федеральный телефон горячей линии милосердия. Спасибо, отец Евгений, что вы этим занимаетесь, мне кажется, это очень важная работа. И чем дальше, тем больше будет случаев, когда обращаются. Я так понимаю, что каждую неделю сейчас звонят уже и не один, не два звонка, это уже, это большое количество звонков.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Гораздо больше общения с теми, кто уже у нас в братстве состоит, потому что это ежедневное общение. Здесь хочется сказать, что мы помогаем не из-за того, что мы видим, что человек находится в нужде. А просто из-за того, что и наши ребята, кто в команде сейчас уже по этой теме, по каким-то причинам, все по разным, не можем сейчас быть там, поэтому мы занимаемся помощью здесь. Те ребята, воины, кто вернулся, с разными абсолютно проблемами, кто-то без каких-то частей тела вернулся, кто-то, ребята сами шутят, что вернулся без мозгов, но их и до не было. И сейчас, тем не менее, из-за того, что он какое-то время рисковал собой, если у него есть желание, то включаем его тоже в свою команду.
Тутта Ларсен:
— Они вам просто дороги?
Иерей Евгений Лищенюк:
— Конечно.
Василий Рулинский:
— Можно звонить, не только если ты в Воронеже находишься, из любой точки страны.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Конечно.
Василий Рулинский:
— Отовсюду можно звонить, везде какую-то помощь могут оказать.
Иерей Евгений Лищенюк:
— В случае чего даже не только с нашей стороны.
Василий Рулинский:
— Спасибо большое, отец Евгений. Я хотел бы еще напомнить о том, что если вы хотите присоединиться к помощи, стать волонтером и помогать в больницах, либо как социальные волонтеры раздавать гуманитарную помощь, либо как строитель, волонтер-ремонтник поехать восстанавливать частные дома нуждающихся инвалидов, пожилых в Мариуполе, это все можно сделать, зайдя на сайт помочьвбеде.рф. Это сайт, который создал наш Синодальный отел по благотворительности, как раз для того, чтобы объединить там все возможности помощи.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Мне хотелось бы сказать, что сейчас часто, находясь в обыденности и повседневности, у нас краски перестают пестрить в жизни. Кто скучает, касается иногда уныние, недовольство своей жизнью, рабой, семьей, отношениями, положением, очень полезно поехать на недельку, даже если нет никаких навыков, хоть кирпичи подавать. Человек вернется другим.
Василий Рулинский:
— Да, это проверено.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Жизнь заиграет новыми красками.
Василий Рулинский:
— Это проверено, действительно, так и происходит. Я бы еще сказать, что если у вас все-таки есть строительная специальность, вы, например, сантехник, плиточник, штукатур, установщик окон, дверей, особенно нужны такие люди, вся эта информация есть на сайте помочьвбеде.рф. Но если у вас нет строительной специальности или вы просто хотите помогать как волонтер, раздавая гуманитарную помощь, посещая на дому нуждающихся людей в Донецке, в Северодонецке, там сейчас очень сложная ситуация, очень много домов без отопления остались. Все это можно сделать, присоединившись к помощи на сайте помочьвбеде.рф. Отец Евгений, спасибо большое за ваши труды. Тот случай, когда я совершенно не дежурно говорю, эфира совершенно не хватило, час это очень мало для вас, и три часа мало. Но я думаю, что мы обязательно будем вас приглашать и дальше, потому что хочется очень о многом поговорить. Спасибо большое.
Иерей Евгений Лищенюк:
— Вам спасибо за то, что вы делаете.
Тутта Ларсен:
— Это были «Делатели» на Радио ВЕРА. Я Тутта Ларсен.
Василий Рулинский:
— И я, Василий Рулинский. А у нас в гостях был иерей Евгений Лищенюк, руководитель Благотворительного фонда Антония Смирницкого в Воронеже и создатель множества замечательных проектов для зависимых, для бездомных, освободившихся и вернувшихся с фронта. Батюшка, спасибо вам. Всего доброго.
Тутта Ларсен:
— Спасибо.
Все выпуски программы Делатели
Деяния святых апостолов
Деян., 7 зач., III, 1-8
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Что необходимо сделать для того, чтобы Бог ответил нам на наши молитвы, и мы получили просимое? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 3-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 3.
1 Петр и Иоанн шли вместе в храм в час молитвы девятый.
2 И был человек, хромой от чрева матери его, которого носили и сажали каждый день при дверях храма, называемых Красными, просить милостыни у входящих в храм.
3 Он, увидев Петра и Иоанна перед входом в храм, просил у них милостыни.
4 Петр с Иоанном, всмотревшись в него, сказали: взгляни на нас.
5 И он пристально смотрел на них, надеясь получить от них что-нибудь.
6 Но Петр сказал: серебра и золота нет у меня; а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи.
7 И, взяв его за правую руку, поднял; и вдруг укрепились его ступни и колени,
8 и вскочив, стал, и начал ходить, и вошел с ними в храм, ходя и скача, и хваля Бога.
По иудейскому обычаю благочестивый верующий человек должен был молиться три раза в день. В девять утра, в двенадцать и в три часа дня. Конечно, можно было молиться и дома, и в синагоге. Однако храмовая молитва всегда и везде считалась молитвой особой силы. А потому самые набожные иудеи старались потратить время, но хотя бы раз в день прийти в храм. Соответственно, и подаяние можно было просить везде. Но опять же именно храм считался для этого самым лучшим местом. Ведь люди, которые понудили себя прийти сюда помолиться, наверняка будут расположены по отношению к страждущим собратьям наиболее милостиво. Поэтому на протяжении долгого времени родственники хромого не ленились приносить его к церковным воротам.
Есть ещё один важный момент в прозвучавшем сейчас отрывке. Говорится, что апостолы всматриваются внимательно в калеку, а калека пристально смотрит на них. Это взаимное напряжение взглядов весьма примечательно. Взгляд апостолов исполнен не только любви и сострадания, но и желания узнать, насколько этот человек духовно восприимчив. Достаточно ли в нём веры и надежды. Да и вообще, готов ли он принять тот дар, который они могут ему передать. Ведь вполне возможно, что тот образ жизни, который вёл хромой, был для него лучшей участью. И желания что-то менять у нем совсем не было. Вероятно, в первые мгновения в глазах калеки было лишь желание получить милостыню. Поэтому он смотрит напряжённо и оценивающе, что могут дать ему эти люди. Однако апостолы усматривают в нём нечто большее. Они видят в нём готовность начать новую жизнь. А потому и возвращают убогому силы. О том, что Петр и Иоанн не ошиблись, и калека принял этот подарок с благодарностью, свидетельствует его реакция на чудо: он вскочил, стал скакать от радости и хвалить Бога. Родственники приносили его в храм в надежде, что здесь Бог его не оставит. Здесь Он о нём позаботится и прокормит. В результате Господь даровал этому человеку намного больше, чем он о и окружающие могли себе представить.
Все эти обстоятельства чуда свидетельствуют о важной духовной закономерности. Если мы действительно имеем в чём-то нужду, нам, подобно хромому, необходимо каждый день оказываться в том месте, где мы можем получить просимое. Иными словами, не лениться и терпеливо выполнять свою часть работы. Исполнять Евангельские заповеди. Пусть эта работа кажется нам рутинной и однообразной. Но так в нас зреет готовность принять подарок от Бога. Когда придёт время, и этой готовности будет достаточно, Господь сразу же среагирует на это наше состояние. Он даст нам просимое именно в тот момент, когда мы созреем для того, чтобы его принять и получить от этого максимальную пользу. Причём важно, что тот подарок, который мы получим, превзойдёт все наши самые смелые ожидания.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Пасха для бабушки Раи и других беженцев в ЛНР
Раиса Степановна живёт в пункте временного размещения в Луганской Народной Республике. Здесь у одинокой пенсионерки появились подруги. Вместе они любят чаёвничать, вспоминать прошлое, в особенности радостные моменты и семейные традиции, что очень их согревает.
Раисе Степановне 78 лет. Когда-то она вместе с мужем жила в городе Попасная Луганской области. Там Раиса работала в детском саду и очень любила своё дело. Детей у неё не было, поэтому всю заботу и ласку женщина щедро раздавала другим. Так и жила — мирно, с молитвой и благодарностью Богу. Единственный близкий человек, супруг, умер несколько лет назад. А спустя время в родной город пришла беда — его накрыло мощными обстрелами. От дома, где жила пенсионерка, почти ничего не осталось. Раису Степановну эвакуировали в пункт временного размещения, здесь она находится уже два года. Документов и денег у бабушки нет, но добрые люди не оставляют без помощи — делятся едой и одеждой. Раиса за всё благодарит и очень хочет сама помогать другим.
Недавно про Раису Степановну узнали волонтёры фонда «Ясное дело» из Москвы. Они привезли ей нужные вещи, обустроили комнату женщины, привнесли уют. «Для жизни мне много не надо. Ребята подарили кастрюльку, я туда воды налью, пшена кину, вот и ужин готов. Стираю в ведре, уже приноровилась», — рассказывает Раиса Степановна.
В эти Светлые Пасхальные дни команда фонда «Ясное дело» хочет порадовать бабушку Раю и всех, кто живёт в пункте временного размещения в Луганской Народной Республике. Привезти им ароматные куличи, продукты и фрукты, которые здесь большая редкость. Если и вы хотите подарить людям праздник вместе с фондом, переходите на сайт: yasdelo.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Образование и воспитание». Анна Теплова
Беседа из цикла про образование, который Радио ВЕРА организует совместно с образовательным проектом «Клевер Лаборатория», которая объединяет учителей, руководителей школ и детских садов, родителей и всех тех, кто работает с детьми и занимается их духовно-нравственным развитием.
У нас в гостях была доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета Всероссийской общественной организации «Воспитатели России» Анна Теплова.
Мы говорили о том, как помочь детям найти себя и при этом не перегрузить разнообразными кружками и секциями, на что стоит обратить особое внимание в процессе воспитания детей и подростков, а также как поддержать их в период взросления и отделения от родителей.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева:
— Здравствуйте, дорогие друзья! «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Меня зовут Кира Лаврентьева. Сегодня мы будем говорить об образовании. Эти беседы мы организуем совместно с образовательным проектом «Клевер Лаборатория», который объединяет учителей, руководителей школ, детских садов и всех тех, кто работает с детьми и занимается их духовно-нравственным развитием. Сегодня у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. Здравствуйте, Анна Борисовна.
Анна Теплова:
— Здравствуйте. Здравствуйте, дорогие слушатели.
Кира Лаврентьева:
— Да, также Анна Борисовна является руководителем экспертного совета АНО «Воспитатели России». И ещё у неё масса разных регалий, занятий, послушаний, если можно так сказать.
Анна Теплова:
— Можно так сказать, потому что образование в целом это служение, прежде чем какая-нибудь другая профессия или еще что-то.
Кира Лаврентьева:
— Вот я, когда готовилась к интервью, читала ваши статьи, ваши интервью, разные ваши научные, в том числе, статьи, и думала: Господи, да это же не хватит часа вас спросить обо всём. И перед программой мы так с вами условились, что будем говорить на какие-то конкретные темы, потому что спрашивать вас можно очень долго, и отвечать вы можете очень компетентно, интересно и развернуто.
Анна Теплова:
— Хорошо, договорились.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому, ну что, конечно, в этой программе мы говорим об образовании, но не об образовании, да, как цели, а зачем вообще это образование нужно. Вот, правда.
Анна Теплова:
— Надо понимать, что образование, оно, как бы, довольно-таки интересное явление, да, в нашей жизни. Образование, прежде всего, это форма общественной жизни. Для нас это очень важный элемент нашей жизни, да, оно становится для многих обязательным. Вторая функция, скажем так, образования — это культурно-историческое наследие. У нас сегодня другого, кстати, тоже пути нет, семья не всегда с этим справляется сама. А образование таким образом становится даром, да, неким таким даром от одного поколения другому. Мало кто так его понимает, но это так и есть. И третья функция образования — это, собственно, воспитание человека, человеческого в человеке. А человеческое в человеке — это всегда другой человек. Потому что сегодня человек зациклен на себе, зациклен на своём, как говорят мои студенты, комфорте, на своих, опять же, каких-то, не к ночи будь помянуты, личных границах и так далее. В результате человек совершенно не готов жить в мире с другими людьми. Поэтому воспитание человека, оно всегда воспитание, отношение его к другому человеку, с другими людьми.
Кира Лаврентьева:
— Вы сказали, что образование — это дар, но тогда мы должны понимать, кто этот дар передаёт. Есть у святых отцов такое понятие «передача благодати». Вот когда вы говорите о том, что образование — это дар, сразу хочется спросить: а где этот дар найти, у кого его перенять, и как его дальше-то, в общем-то, передавать детям?
Анна Теплова:
— Есть, конечно, люди, которые, собственно, это осуществляют, и мы их называем учителями. Но образование... Учитель — это только одна институция, скажем так, в образовании. Образование имеет несколько институций, явных и неявных. Ну такие явные, которые мы все с вами знаем, это детский сад, ясли, школа, высшее образование и так далее. Но в образование включены и семья, и церковь. Это всё не явные институты образования. Такими, например, в девятнадцатом веке это были община, да, это был, там, приход. Это всё тоже те институты в образовании, как в определённой сфере нашей жизни, которые тоже воспитывают. И в этом смысле дар идёт от них от всех. Да, и мы не можем там, ограничить семью, например, или храм, да, или любую религиозную организацию, да, церковь, прежде всего, потому что мы, семья — это малая церковь, церковь — это Тело Христово, и поэтому и в системе образования тоже работают люди, часть этой же церкви, в церкви, да, по большей части. И отделить совершенно семью, храм от системы образования практически невозможно, потому что тогда наш дар будет неполным. Правильно?
Кира Лаврентьева:
— Но это мы с вами про православные говорим, может быть, школы и семьи. А как быть с общеобразовательными школами?
Анна Теплова:
— Вообще образовательная школа — это тоже люди, это тоже педагоги. И да, от этого очень многое зависит, от того, каков этот педагог, и как он понимает, опять же, цель своей деятельности. И сегодня, когда государство ставит перед педагогами задачу воспитания, государство ставит ее очень точно, четко. Государство просто не умеет с нами сесть, знаете ли, за чайком, за кофейком и рассказать нам, что ему нужно. Государство разговаривает языком нормативных документов, и эти нормативные документы, начиная с изменений в Конституции, заканчивая федеральными образовательными программами, которые сегодня приняты, изменениям закона об образовании, кричит нам буквально, буквально кричит о том, что нам с вами надо прекратить развивать в человеке только его когнитивную функцию, да, или там только телесная, интеллектуальная. Нам надо вспомнить о том, что есть такое понятие, как воспитание, и то, что мы последние там 20-30 лет как бы отдали это семье, но при этом совершенно не заботясь об этой семье, есть ли у неё возможности, есть ли у неё традиции. Вот вы говорили о передаче дара. Передача, вернее, да, передача — это и есть, собственно говоря, традиция. Поэтому традиция никогда не может быть в прошлом. Традиция — это не то, что было. Традиция — это то, что происходит здесь и сейчас, потому что передача этого дара культуры и истории, вообще вот этого знания, которое мы даём детям. Мы же даём не только знания, мы даём ещё и весь тот, как бы, образ, который стоит за учителем, который стоит в культуре, мы это передаём. И вот это происходит здесь и сейчас. И это очень зависит от того, кто это осуществляет. Да, вот всегда при вхождении в наследство, а ребёнок, ну, например, до школьного возраста, он как раз вступает в наследство, это его главное занятие в этот момент. Он наследует и культуру, и поведение, и вот всё то, что мы понимаем, как именно наши традиции, то, что составит потом его особенность в жизни. Вот это все происходит, на самом деле, очень рано, в дошкольном возрасте. И вот эта передача, она требует очень грамотного дарителя, то есть того человека, который это осуществляет. Он должен, во-первых, понимать, что короб с традициями, с нашим наследием, он очень большой, и в нем лежит все. В нём лежит всё, что наработано нашей культурой, историей, а оно разное. И этот человек, он как бы осуществляет некий внутренний отбор, что он передаёт и как он передаёт, как он это отдаёт ребёнку. Формально, неформально, осознанно, неосознанно. Это знаете, как Ушинский говорил, что педагог должен очень хорошо понимать цель воспитания. Потому что если он этого не знает, то, собственно говоря, и не должен приступать. Он должен понимать, кого он воспитывает, зачем он воспитывает, и что он должен увидеть в конце.
Кира Лаврентьева:
— Это мы сейчас про родителей, прошу прощения, или про учителей?
Анна Теплова:
— Это про педагога. Вот Ушинский говорил об этом как бы для педагогов. Потому что родитель чаще всего в целом не задумывается. Родитель в целом несет как бы традицию своей семьи. Он внутри этой семьи живёт, и он либо осмысленно пытается эту традицию купировать, если она ему была нежелательна, или расширить, если он серьёзно относится к воспитанию своих детей. Но родитель, конечно, занят воспитанием ребёнка. А педагог, который работает в школе, вот у него должно быть ясное понимание, у него должен быть идеальный образ воспитанника, кого я воспитаю в конечном итоге, каковы будут мои усилия? Если у него этого ясного идеала нет, то он и мечется где-то в пределе гармонично развитой личности. А что такое гармонично развитая личность? В чем эта гармония, как говорят: всесторонне развитая. Сколько сторон у этой личности? Сколько мы граней должны воспитать? И на самом деле это очень интересно, я даже проводила такой маленький эксперимент, потому что я часто читаю курсы педагогам, и вот как раз тогда, где-то в тринадцатом-пятнадцатом, и приблизительно с этого времени и до нынешнего времени я отслеживала, а каков этот образ воспитанника у современных педагогов. Ну и надо признаться, ну если говорить о десятых годах, то он послушный, усидчивый, внимательный, то есть удобный, да, удобный ребенок. А я просила написать там 10 приблизительно качеств ребенка, которые есть, и педагоги мне писали всё, и как результат я увидела, что нету, я это назвала эффект трех «с». Нету свободного, счастливого и самостоятельного. За последние годы про самостоятельность говорят так много, что она уже на языке у педагогов. Самостоятельного. Но про счастливого практически никто и не говорит. Что такое счастье для ребенка? Что такое быть счастливым и воспитывать счастливого человека? Можно ли воспитать? Макаренко считал, что нельзя воспитать счастливого человека, но дать ему этот опыт счастья — это можно. И счастье — это быть частью. То, о чём мы говорили, что человеческое в человеке — это всегда другой человек. Вот счастье — это быть частью чего? Церкви, семьи, мира, мира людей. Иногда это трактуется как с частью наследства своего. Да, вот быть наследником, частью моего культурного, исторического наследия, знать, понимать это, видеть, любить, оказаться счастливым, человеком счастливым, человеком одарённым. А уж нам есть что наследовать, у нас огромная культура. Я, например, буквально на днях читала лекцию, студенты-психологи, ну, конечно, первый курс. Они не могут вспомнить ни одну волшебную сказку. Они не могут вспомнить сказки о животных, они не знают свою национальную культуру. И это не просто констатация, на самом деле это катастрофа. Почему? Потому что это образы культуры, это способ жизни, который, например, задаётся в тех же сказках. Для детей сказки — это сказки о животных, и поэтому... Как себя ведёт лиса? Как себя ведёт волк? Как себя ведёт петушок? Это всё определённые образы и такое некрасивое слово, паттерны поведения, да, но, в общем, некий образ поведения. Почему лиса не боится быка? Почему лиса не боится собаку? Но петуха, который идёт к ней, как на смертный бой, она его сразу же боится. Она уходит, потому что его она не испугает тем, что пойдут клочки по закоулочкам. Потому что он ей говорит: «Иду на пятах, несу косу на плечах, хочу лесу посечь. Слезай, лиса, с печи». И лиса понимает, что обманывать кого-то уже поздно. Он как воин. Он припоясался, взял в руки оружие и идет спасать зайчика. Он идет туда как на смертный бой. И это тоже образ. И это тоже надо увидеть. А современные родители говорят: «Ах, он лису... может сделать, лисе больно». А лиса выгнала зайчика из дома, это как?
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Напоминаю, что у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Также я бы, кстати говоря, добавила, что Анна Борисовна — это этнолог и собиратель фольклора, поэтому мы тут так глубоко об этом рассуждаем. И вы знаете, Анна Борисовна, вот очень трогает то, что вы говорите, обычно трогает, правда. Вот как-то очень трогает. Но вы, когда рассказывали о некой передаче опыта, в нашем случае это ещё наши бабушки, которые, может быть, не были педагогами по образованию, хотя моя была, мне повезло, но я просто видела, как это происходит, как необразованные бабушки читают тебе потешки, они пытаются тебе рассказывать сказки, рассказывать так, как сейчас вообще мало кто будет рассказывать. Любое бытовое действие сопровождается какой-то присказкой да каким-то рассказом. То есть мы как-то вот, дети, моя мама, подруги моей мамы, вот это деревенское детство, советское еще, кстати, с дореволюционных времен, видимо, вот эта переданная культура из поколенье в поколенье, вот это вот такое, знаете, пестование ребёнка маленького дошкольника, пестование — вот это вот, взращивания на каких-то русских вот этих исконных кодах. Вот это казалось таким обычным делом, а теперь этому надо учиться. Это вопрос. При обилии информации, при обилии книг и всего-всего, вот этим простым вещам надо учиться.
Анна Теплова:
— Обилие информации, обилие книг, скорее, сбивают современного родителя, потому что история, например, как раз со сказками, да, мы уже очень давно с вами сказки не рассказываем. Мы сказки читаем. Вот ваша бабушка и то, о чём вы говорили, скорее всего, она сказывает. Когда я сказываю сказку, я сказываю её тебе. Я смотрю тебе в глаза, я ловлю твою реакцию, я интонирую это так, чтобы тебя удержать в поле этой сказки. Когда я читаю сказку, я воспроизвожу то, что там написано. Там чаще всего довольно-таки ясным литературным языком ещё всё и подобработанно, да? А сказка, она живая, да? Она обязательно должна быть живая, она должна тебя прихватывать, да? Она должна ребёнка увлекать. И в этом смысле, конечно, сказывание сказок — это отдельная тема, которая просто... Ну нельзя ей научить, да? Мы, кстати, со студентами занимаемся, со своими психологами. Именно учу их сказывать сказку, то есть искать в себе интонацию. Потому что иначе у тебя будет литературная интонация. «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь». Не знаю, может быть, и неплохо, конечно, но когда это... Когда это живо, когда это исходит из тебя, когда ты носитель этого, когда ты просто ретранслятор, то это, конечно, не совсем так, да?
Кира Лаврентьева:
— Вы знаете, Анна Борисовна, я так вам благодарна, что вы об этом говорите, потому что мы в цикле этих программ, конечно, много говорим о раскрытии личности ребенка. Это всегда очень интересные разговоры о поиске профессии, о поиске себя, о том, зачем это вообще нужно, о поиске главного смысла своей жизни. Но ведь первые семь лет, я сначала перед программой сказала шесть, а вы меня поправили, вы сказали семь, ведь первые семь лет, они ведь настолько важны, они настолько волшебны, но тут ведь тоже важно не уходить в какие-то крайности. Стали выходить книги китайских психологов о том, как важно именно в первые три года ребенка научить всему. И мамы кинулись вот просто с головой в раннее развитие. Этих бесчисленных курсов и кружков по раннему развитию, их ну слишком много, их очень много. Уже сейчас встаёт вопрос, слава Богу, он встал, а нужно ли это вообще ребёнку, это раннее развитие? И что такое по-настоящему раннее развитие? Не то ли это, о чём сейчас говорите вы? Это, может быт,ь более естественный процесс взаимодействия ребёнка с матерью и каким-то неравнодушным взрослым рядом с ним?
Анна Теплова:
— Воспитывающим взрослым, как у нас говорят, да?
Кира Лаврентьева:
— Да-да-да, новые термины всё входят.
Анна Теплова:
— Вопрос в том, что ребенок, он должен за это время, за дошкольное детство, у него должна возникнуть и сформироваться определенная картина мира. И вот эта картина мира, она идет к ребенку прежде всего от взрослых, от сверстников и от собственного опыта. Вот то, что идёт от взрослых, чаще всего это как раз тот самый материнский фольклор — песни, песенки, потешки, пестушки. Пестушки — это всё, что вокруг тела ребёнка, потешки — это то, что первые образы, которые мы ребёнку дадим, там песенки, они включают ребёнка в мир движений, движущихся каких-то событий, шума и так далее. А кроме того, что у нашего ребёнка с этим проблема, а сверстническое общение. Сверстническое общение очень важно для ребёнка. И это не только песочница. Песочница — это только начало этого сверстнического общения. Потому что в песочнице вот многие мамы там сердятся, когда им какой-то ребёнок там сыпет на голову песочек. Ну ему по возрасту пока непонятно. Для него что песочек, что ребёнок, что куличик. Вот когда он увидит другого, вот этот другой, убираем окончание «ой», и он у нас станет другом, и иногда другом на всю жизнь. У меня, кстати, у внука друг с песочницы, они уже много лет живут далеко уже друг от друга и продолжают дружить. И, наконец, третий этап — это самостоятельное познание мира. Вот где это самостоятельное познание мира произойдёт? Где он увидит жучка? Где он увидит солнце? Где он услышит шелест травы? Вот это всё, чем было наполнено наше с вами детство. И это то, что бедные современные дети практически этого лишены.
Анна Теплова:
— Именно лишены самостоятельно. Даже вы в своём разговоре говорите, вот может быть, ему с мамой надо быть больше. Конечно, надо быть больше с мамой, но и самому ему обязательно нужно быть. Да, потому что иногда вот бытие с мамой превращается в некую такую привязанность. Очень сильную. Мощную, сильную, блокирующую развитие, потому что для развития нужно пространство. Если мы с вами посадим дерево у стены, дерево не будет каким красивым, как древо у потока, правильно?
Кира Лаврентьева:
— Это интересно.
Анна Теплова:
— Поэтому обязательно надо отпускать. Вся наша культура строится на этом. Приход-уход. Для этого есть, кстати, предметы-заместители. Это там люлька та же. Это образ материнской утробы. Ребенка туда кладут, закрывают, он в близком маленьком пространстве. Вы представьте себе кроватку, в которую мы кладём малыша. Он не видит краёв. Это всё равно, что если вас положить, не знаю, посреди площади и сказать: «отдыхайте». Ребёнок должен быть, он должен быть, вот чувствовать эту близость, но при этом не быть привязанным. Вообще у нас в традиции, например, никогда не привязывали вот так слингами, как сегодня, для перехода из точки А в точку Б — да, можно. Но потом ребёнок всегда существует как бы самостоятельно, у него должно быть место и пространство для познания мира.
Кира Лаврентьева:
— Анна Борисовна, а вот эта сепарация в хорошем смысле, она же несколько раз происходит за период взросления, вот эта самая первая, она во сколько лет?
Анна Теплова:
— В родах. В родах, в самый первый раз в родах.
Кира Лаврентьева:
— Ну вот я имею в виду после вот этого постоянного контакта с мамой, когда? В три-четыре года, это что тогда получается? В сад его надо отдавать, что тогда делать?
Анна Теплова:
— Ну как у вас получается, это прямо так сказать, знаете: дорогие слушатели, все повели своих детей в сад. Нет-нет. Нет, конечно.
Кира Лаврентьева:
— Ну, какие просто варианты? Давайте мы просто перечислим варианты, как ребёнку дать пространство для опознания самого себя в первую очередь.
Анна Теплова:
— Ну, прежде всего, это пространство просто личное, вот то самое личное пространство, которое у него должно быть. Ребёнок в три года сам заявит вам, что я сам, это и есть первый кризис, да, первый кризис, и вам придётся это учитывать, потому что ребёнок хочет теперь понять, а как я сам? А что же, собственно говоря, я могу самостоятельно? Если мы его в этот момент подломим, да, скажем так, то ему будет очень трудно потом вот это восстановить в себе, жажду этого самостоятельного действия. И прекрасно это знают мамы. Сказать, что у нас мамы все сейчас не умеют этого делать. Прекрасно знают современные родители. И на самом деле много очень хороших родителей, глубоких, думающих и понимающих это. Следующее, что у него должно быть, это то, что вы говорили, пространство правды. Я, например, всегда удивлялась пластмассовым молоточкам или пластмассовым пилам, то есть игрушки, которые являются имитацией. А вот это, с моей точки зрения, абсолютно не нужно ребёнку, потому что это не знак. Вот игрушка-пеленашка, которую ребёнок получает, там, не знаю, в полтора года, когда он освобождает, собственно, свою люльку для следующего обычно товарища, подходящего, да, который теперь занимает его место, чтобы он не страдал сильно, да, ему дают эту игрушку, люлечку. И вот мой опыт, именно исследовательский опыт, как учёного, когда я изучала: а что вообще происходит с современным ребёнком в тот момент, когда он получает свёрнутую тряпочку, завёрнутую, там, в платочек и в пелёнку, при том, что современные дети вообще-то уже не знают, что такое спелёнатый младенец, да? Что делает современный ребёнок, родившийся 3-4-5 лет назад? Он всё равно берёт этого малыша, кладёт его на ручку и начинает его качать. И он всё равно говорит, что это лялечка, что это малышик. И все они с ним что-то такое делают, потому что это какая-то, не знаю, кнопка внутри человека, которая что-то включает. Там студенты или там молодые люди 17-18 лет, когда мы с ними проводим эти же эксперименты, взрослые женщины. Они все говорят... Ну, студенты прежде всего, потому что студенты, они тоже находятся в данный момент как бы... Вот человек формирует свою картину мира довольно долго, да? Вначале у него появляется картина мира, потом он постепенно выращивает свое мировоззрение, да? И вот к юношескому возрасту человек начинает эту картину мира свою корректировать с внешним миром. И вот здесь очень важно проверить, а что у него там работает, не работает. И вот когда они берут пеленку, вернее, пеленашку, которую они только что сами свертели, скрутили минуту назад, сами скрутили, положили на ручки, а потом мне в СССР пишут, что они чувствуют. И они пишут: «Я чувствую счастье», «я чувствую заботу», «я чувствую нежность». Мальчики пишут ответственность, а некоторые девочки там пишут: «Я чувствую, что мне рано ещё иметь ребёнка», и дальше там на два листа. Я не спрашиваю, рано тебе или нет, я спрашиваю: что ты чувствуешь? Значит, чувствует, значит, вот этот перенос происходит. И это образ живой. А пластилиновая пила не включает образ труженика в этот момент, понимаете? Вот это действие труженика. Лучше подождать и дать ему настоящий молоток и просто проследить за тем, чтобы он попал туда, куда надо. У меня, кстати, тоже крёстный моего сына младшего. Он привёз ему ящик для инструментов, чурочки, молоток и гвозди и сказал, что не надо, Миш, давай, лупи по-настоящему, тем самым. И у нас была такая странная конструкция вся, как ёж в этих гвоздях. Гвозди.
Кира Лаврентьева:
— Ну, это действительно очень здорово.
Анна Теплова:
— Ну, это так, это правда. Вот то, о чём мы говорим. Очень много сегодня имитации, и надо хорошо понимать, где эта имитация нужна и где она включает. То есть, когда это именно знак и символ, то это да, то это работает. А когда это просто имитация некая, то надо быть внимательным.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, дорогие друзья, у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Меня зовут Кира Лаврентьева, мы вернемся через несколько секунд.
Ещё раз здравствуйте, дорогие наши слушатели. «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. С радостью напоминаю вам, что у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Конечно же, Анна Борисовна ещё и этнолог, собиратель фольклора, ещё вообще на самом деле очень много, много кто...
Анна Теплова:
— Не стесняйте меня.
Кира Лаврентьева:
— Можно почитать в интернете, на самом деле, дорогие слушатели, еще у Аллы Борисовны много интересных статей и лекций, в том числе в видеоформате. Я это все с легкостью нашла, когда готовилась к интервью. Честно говоря, вдохновилась, потому что мы как-то вот так бежим-бежим, современным родителям так хочется все успеть, так много всего. Эти объявления о курсах, эти объявления о кружках и разных каких-то занятиях для детей. Ты за все хватаешься. Тебе кажется, что ты будешь хорошим родителем, если ты успеешь их везде провести, сделать так, чтобы они везде поучаствовали, сходили на все елки. Вот недавно был Новый год, там Рождество, да? Сходили на все занятия, везде себя попробовали. Анна Борисовна, а вот как правильно-то тут всё без невроза организовывать?
Анна Теплова:
— Ну, вы знаете, мы тоже вначале бегали по всем ёлкам, и потом поняли, что, да детям вообще-то этого всего не нужно. И мы, например, устроили большой рождественский праздник в своей семье. Мы собирали там у себя гостей, и вот его мы со смыслом, у нас были и колядки, и Христославие, и собственный вертеп, причём такой настоящий, традиционный, и куча гостей, и было, конечно, здорово очень. Это было как раз тогда, когда это нужно. Вот сейчас уже это, может быть, потихонечку сходит на нет, потому что дети, в основном, взрослые. Вы знаете, тема «успеть» связана с современным образом успешного человека, того, кто должен всё успеть. Но жизнь твоя, опять же, мне уже много лет, могу сказать об этом спокойно, проходит довольно быстро. Но понять, что принесёт тебе успех, очень сложно. И здесь очень важно понимать: а каков всё же промысел Божий о тебе? Это очень трудно понять в самом начале. Об этом, кстати, писал Василий Зиньковский, о том, что вообще развитие личности, а мы с вами там заявляли разговор о развитии личности, оно идет как бы по трем направлениям. И первое направление — это как раз индивидуальность, которая есть у нас. А индивидуальность — это и есть и твой дар, и твой крест. И педагогу очень важно этот дар увидеть, и не только педагогу, но и родителям. Очень важно понять, а каков вот этот дар? Зачем Господь призвал этого ребёнка в наш мир? И дал его тебе, потому что это не твой ребёнок, это тот, кто дарован опять же тебе, и тебе предстоит просто его не испортить, не сломать в целом. Вторая линия развития — это как раз развитие внутри тебя, внутри каждого человека добра и зла, и умение встать в позицию добра. Как раз тот же Зиньковский писал, что самое главное — это связать волю человека с добром. Это тоже целая большая линия для родителей и для педагогов тоже. И третье — это как раз социальная линия, которая связана с языком, с наследием, вот то, о чем мы уже с вами говорили. Ну вот вернемся к дару. Вот если говорить о мне самой, да, обо мне самой, ну, 60 лет моей жизни уже пройдены, и мне казалось, что у меня все очень как бы определенно. Я с детства, в пятом классе писала, что я собираюсь быть историком искусства, искусствоведом, потому что мама моя работала в Третьяковской галерее, я ходила в Третьяковскую галерею буквально просто почти по нескольку раз в неделю, и мне казалось, что это совершенно нормально, естественно, для всех остальных людей так же, все так же живут. Потом я поэтому собиралась поступать в Московский государственный университет на историю искусства, что со второй попытки, тогда никаких ЕГЭ не было, и два года подряд я поступала, со второй попытки я поступила, но в этот момент я встретилась, как раз когда работала уже в Историческом музее, встретилась с ансамблем Покровского, была им совершенно очарована, и 10 лет моя жизнь была связана с этим коллективом. И тогда я начала работать и ездить в экспедиции, тогда я узнала, что такое народная культура, моя жизнь полностью изменилась, вообще полностью, мои представления о мире полностью изменились. О том, что такое русская культура, что такое русский народ, что такое костюм, в котором люди ходят. То есть всё это, что было во мне и что есть в реальности, оказалось, совершенно разные вещи. И поэтому, открыв для себя этих людей, их язык, их пение, красоту мира, в котором они живут постоянно, красоту веры, в которой они тоже живут постоянно, вот это умение одновременно находиться в двух пространствах, в пространстве реальной жизни и в пространстве духовном всё время, это было очень сильно. И, конечно, меня история как бы увела. И я ушла заниматься этнографией, потом жизнь меня ещё раз крутанула. Я стала заниматься дополнительным образованием детей, мне казалось это очень важно, 30 лет просуществовала у меня студия детская, да, это важно, мы создавали как раз именно пространство, в котором дети погружались не столько в знания, сколько вот в этот мир любви, красоты, языка, игры и так далее. А потом я ушла работать в науку. И тоже 15 лет работала в научных институтах, и вот там мы занимались именно, скажем так, осмыслением всего этого. Вот тогда писались программы, тогда писались научные работы, тогда я защитила диссертацию. Тогда вот как бы это была именно новая стадия в моем пути. Стадия, помните, это как раз про путь. И вдруг опять год назад раз — что-то просто произошло, и мне пришлось поменять работу, и вот как Господь управил. Господь мне сказал: «А теперь, Аня, иди опять поработай по специальности». Видимо, важно было. Я теперь вот работаю в Академии художеств, зав. кафедрой народного искусства. Видимо, важен был весь этот путь, в котором Господь меня провел, в котором мне удалось набрать отношение к детям, умения педагогической работы, навыки педагогической работы, глубокое понимание народного искусства, причем в тот момент, когда оно было живым еще, носители были еще этой культуры, люди говорили на этом языке. «Дружечка моя, советненькая, согласненькая, повернись ко мне личиком, повернись ко мне беленьким, а мы с тобой побалакаем», — этот человек говорит. Я не могу этого не запомнить, потому что внутри меня всё поёт, я так не умею говорить. А это родная наша речь. Это люди так мыслят, так говорят друг с другом. И потом, вот пройдя через всё через это, я возвращаюсь к истории искусства, я возвращаюсь, преподаю у искусствоведов, которым мне теперь предстоит открыть как раз красоту народного искусства, потому что в Академии художеств Глазунова, в которой я сейчас работаю, мы поставили это одной из главных задач. Нам важно, чтобы современные искусствоведы понимали народное искусство, его значение для нашего искусства в целом, для мирового искусства, да, то есть они понимали, что вся история русского искусства, она покоится в народной культуре, она растет из нее, она пропитана и пронизана ею, и на сегодняшний день необходимо, чтобы люди понимали, что такое народный костюм, чтобы по запросу «народный костюм» тебе не выпадала сценическая одежда, чтобы тебе выпадало то, что является правильным.
Кира Лаврентьева:
— Анна Борисовна, Вы совершенно виртуозно рассказали о том, как вы нашли свой путь.
Анна Теплова:
— Это не я, это Господь провел. Вот это правда так.
Кира Лаврентьева:
— Но вы понимаете, что это очень важный опыт, конечно, вы понимаете, что это очень важно, это нужный опыт. И хочется спросить, а как этому научиться? Вот у вас свои дети уже подрощенные, более-менее, да, уже взрослые люди. У вас есть опыт своих детей, есть опыт детей, которые постоянно в течение вашей жизни возле вас, грубо говоря, народным языком, раз мы сегодня его вспомнили, околачиваются. По-другому это не назвать. И вот вы видите, как это происходит, как ребёнок ищет себя, не находит, находит. Наверное, есть разные сценарии, разные у вас истории. Вот скажите, уже глядя на это всё, как себя найти-то, школьнику? Как найти себя?
Анна Теплова:
— Есть люди прямого пути. Вот у меня старшая дочь моя — музыкант.
Кира Лаврентьева:
— Ну, потому что талант явный, и всё понятно.
Анна Теплова:
— Да. Знаете, ведь люди тоже предают иногда свой талант. Особенно сегодня, когда музыкантам очень трудно существовать, очень трудно состояться, очень трудно этот талант не закопать в землю. Что значит не закопать, закопать? Идут, там когда тоже моя Варя училась, в риелторы уходили, куда угодно уходили, потому что надо было жить. Деньги зарабатывать. Да, и как бы невозможно людей обвинить в этом, да, как бы. Есть трудные пути, чаще всего трудными путями идут мальчики, потому что они несут ответственность, они берут эту ответственность за будущее своей семьи, своей уже личной семьи, людей, которые будут вокруг них, и они выбирают пути сложные, и у них... им гораздо труднее. Я, например, тоже считаю, что не все удалось у моих сыновей, да, у меня два сына и три дочери. Пока что это, ну вот, я вижу, как им нелегко. И это нелегко именно потому, что он берет и делает вот этот выбор, осмысленный между даром, например, очевидным, например, актерским даром, да, и еще другим даром, потому что семья обычно богата дарами, да, а не какой-то, только один у тебя есть, да, у тебя есть там дар, например, предпринимательский, у тебя есть дар заботы, да, у тебя есть много даров, которые Господь тебе даёт. Как и, помните, таланты раздали, и кто-то по-разному их приращивает. Вот мальчикам всегда труднее, мой опыт говорит. Но внимательными должны быть родителями. Если вы уверены в том, что этот дар у ребёнка сильный, а ребёнок волей своей пытается уйти от этого. Ну, я знаю, что мы все не любим теперь давить, но иногда мне кажется, надо. Мне иногда кажется, что надо, как минимум, дать ему возможность пройти хотя бы какую-то часть пути до конца. Я все равно получила это свое чудесное образование, история искусства, не собираясь уже в тот момент работать искусствоведом, потому что была очарована этнографией, фольклором и так далее. Но я это образование получила, и казалось, что оно мне больше не пригодится.
Кира Лаврентьева:
— А пригодилось.
Анна Теплова:
— А оно пригодилось. Сегодня очень многие молодые люди считают, что вот они точно знают, и они точно выбрали. И иногда отметают осмысленно вот эти дары, предлагаемые им семьёй, возможностями какими-то. Надо быть очень внимательным, простите ещё раз, к промыслу о тебе. Его надо учиться видеть. Молодым очень трудно. Молодой, как всегда, человек горит, рвётся к чему-то, хочет чего-то, представления какие-то у него есть. Для этого ему даны родители. Он как раз в этот момент от них уходит, да, во взрослую жизнь. И вот этот момент выбора специальности, пути, всё-таки, мне кажется, родители должны быть рядом с ребёнком. И не только идти на поводу, как бы, ну, очевидно, что-то такое поддерживать, да, ребёнка поддерживать. Понятно, поддерживать надо детей в том, чтобы ни случилось. Вот сейчас младший мой ребёнок уже третий раз пытается себя найти. У него тоже откровенный дар художника, и этот дар художника, как ей кажется, ну, ей не нужен. И она ищет себя в другом. И надо потерпеть, с одной стороны, а с другой стороны, удерживать, дать вот эту возможность пройти до конца. В какой-то момент всё же настоять, мне так кажется. Мой, опять же, опыт взрослых детей, кажется, что надо помочь ребёнку не убежать, а с другой стороны, не запрятать его в эту клетку. То есть надо быть очень внимательным, внимательным надо быть.
Кира Лаврентьева:
— Это очень трудно.
Анна Теплова:
— Очень трудно, я согласна.
Кира Лаврентьева:
— Особенно если ты ещё занимаешься своей работой, своим развитием, то тебе это надо ещё в голове всё как-то собрать.
Анна Теплова:
— Сопрячь. Но выбор пути для ребёнка, конечно, очень важный этап. Очень важный. Можно пробовать широко, взять более широкое образование. Например, с музыкантами, понятно, никуда не денешься, а взять какое-нибудь широкое гуманитарное образование. Дети часто пугаются, например, пойти на историю: кем я буду, как я буду деньги зарабатывать. Но человек с широким гуманитарным образованием найдет дальше себя, как определиться. Сегодня довольно-таки много всевозможных потом возможностей, там, тех же магистратур, каких-то курсов, ещё чего-то, второго образования, да, это можно попробовать и найти. В общем, это сложно, и всем советую, как бы, помощи Божией, желаю, вернее, помощи Божией, быть внимательными к вот этому дару. Вам дан ребёнок от нуля и приблизительно до 17 лет, да, он будет с вами. Я думаю, что это довольно-таки долгий путь, чтобы увидеть те дары и тот крест, который Господь дает этому человеку.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, напоминаю, что у нас в гостях Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, ну и так далее, и так далее. Много раз мы уже сегодня повторяли про Анну Борисовну разные прекрасные вещи. Вы знаете, я вот, что вас хотела спросить, Анна Борисовна, меня совершенно потрясает с детства культура воспитания детей Романовых, не только с самого последнего российского императора Николая II, их детей, но также и самого, еще Ники маленького с его сестрой. Вы знаете, что мне нравится в этом во всём? Вот у детей всё-таки императорской семьи Николая Александровича и Александры Фёдоровны, у них была очень такая совершенно непринятая для того общества культура воспитания детей. Александра Фёдоровна очень много занималась ими сама. Она преподавала им катехизис. У них были учителя, русский язык преподавал им не кто иной, как профессор Боткин, доктор Боткин, известный теперь уже мученик. Их постоянные учителя были Сидней Гиббс и, если не ошибаюсь, Пьер Жильяр, который очень много писал потом воспоминаний о них. И, читая эти воспоминания, я каждый раз удивлялась, насколько благоговейно, со страхом и уважением относились царские дети к своим вот этим наемным, казалось бы, ну наемным, конечно, учителям. Баронесса Буксгевден, да, она была фрейлиной императрицы, но, тем не менее, она преподавала, если я не ошибаюсь, игру на фортепиано трем младшим девочкам. И они все их боялись. Они боялись, что они их пожурят. Они боялись, что они скажут что-нибудь папа или мама о них. Они боялись не сделать уроки. Понятно, что это были обычные дети, которые шалили, которые ленились, которые, может быть, чего-то где-то не хотели делать. Но вот это уважение, понимаете, это царские дети. И это такое уважение к своим преподавателям, которым нам, кстати говоря, нашим детям уже сейчас, в наше время, можно было бы хотя бы немного в какой-то форме позаимствовать. У меня знакомого мальчика в младших классах очень не приняли, это, мягко говоря, в классе, там, на грани буллинга. Ну, не буллинг, но на грани. Знаете, несколько детей, но его регулярно так подтравливали. Учитель это видела. Учитель очень хорошая женщина. И когда мама этого мальчика к ней обратилась, что, в общем-то, вы знаете, он у меня в каком-то совершенно удрученном находится состоянии, перманентно, она сказала: «Ну, может быть, вам порекомендовать школьного психолога?» И, вы знаете, мне этот случай, он меня как-то деморализовал на тот момент, потому что я помню, как было в наше время. Если кто-то начинал хотя бы что-то вот в отношении буллинга, сейчас это принято рассказывать, случаются страшные трагедии, когда кого-то действительно там просто затравили, и девочка, мальчик пошли на какие-то уже такие меры, мы знаем, какие. И как-то вот я вспоминаю, как это было у нас, там, не дай Бог, кто-то что-то начинает, учительница всё сразу, она оставляет после уроков, она начинает песочить, она начинает рассказывать: а чем ты лучше его и так далее. То есть, понимаете, учитель, она носила роль у нас, например, было так, духовника. То есть это учитель-наставник. Она не ходила в храм, но она была наставником нам, и это было очень важно. К ней можно было обратиться, не к школьному психологу, понимаете, а к ней с любой проблемой, не касающейся даже образовательного процесса. Анна Борисовна, я очень скучаю по этим временам, и я очень ищу учителей и преподавателей, которые вот так относятся к детям. Понятно, что это не входит в зону их компетенции, как сейчас говорят. Понятно, что они теперь не должны вмешиваться, потому что строгие родители, они бдят, не дай Бог, перейти личные границы ребенка, не дай Бог, там как-то где-то его невольно оскорбить. А если он творит беззаконие, Анна Борисовна, а родители молчат, что тогда делать?
Анна Теплова:
— Тут вопрос важный, на самом деле, очень хороший вопрос вы поставили. Это вопрос о доверии. Первое, тех же родителей, к педагогу и педагога к родителям. Это вопрос о служении. Это вот как раз то, что связано с царской семьёй. Царских детей воспитывали в служении. И они прекрасно понимали, что такое же служение несёт каждый, кто обращается к ним. Педагог — это не услуга. Педагог — вот это тот самый даритель, с которого мы начали, человек, который открывает тебе пути, ведёт тебя по пути этому. И уважение к учителю — это было по умолчанию заданной функции у нас, так же, как и уважение к родителям, так же, как и уважение к близким, любым другим близким. И это утрачено сегодня. Сегодня государство пытается это восстановить. И надо признаться, что это надо сейчас восстанавливать в самих педагогах, ведь педагоги тоже не хотят брать на себя вот эту функцию служения. Вот функцию моих компетенций, да, и я переложу её на психолога, в компетенцию которого входит тебя успокоить, помочь и так далее. Такого не было. Вы правы совершенно. А восстановить как это? Через уважение, благодарность. Слово «благодарность» сегодня тоже, надо сказать, потеряно.
Кира Лаврентьева:
— Педагогу вы имеете в виду?
Анна Теплова:
— Педагогу.
Кира Лаврентьева:
— Ну, тоже отогреть его, да, как-то из вот этой холодной системы компетенций, как-то его немножко отогреть своим доверием со стороны родителя, да?
Анна Теплова:
— Вот слово «доверие», да, доверие, без этого никак нельзя. Вы привели в этот мир своего ребенка, и вы его доверили педагогу. А контроль, включенные камеры и всё остальное, что существует сегодня в школе, в детском саду и так далее, это разрушает отношения. Знаете, есть такое понятие, как содержание образования. Я очень люблю, как в нашей школе педагогической антропологии оно трактуется. Содержание — это совместное держание. Как всё, что имеет приставку «со» в русском языке, это предполагает совместное. Вот это совместное держание того, что мы передаём ребёнку, оно предполагает совместный труд педагога, родителя и самого ребёнка. И если мы не удерживаем вот эту ткань этого содержания, образования, то оно выльется, если родители не удержат в их сторону, если ребёнок не удержит в сторону ребёнка, если педагог не удержит. Вопрос совместности — это всегда вопрос того слова, которое мы называем общностью. Общность всегда строится на единстве целей и смыслов, ценностей и смыслов. Вот если для нас ценность — ребёнок, если мы с вами занимаемся образованием, обучением и воспитанием ребёнка, то это одна история. Если мы с вами занимаемся реализацией программ воспитания, программы обучения, программы ещё чего-то, то это про что угодно, но не про ребёнка, не про личность. И поэтому тут нет, не может быть ни ребёнка, ни его родителей, ни в конечном итоге педагога как значимой единицы для ребёнка. Потому что всё происходит: человек-человек. Если этого нет, то система образования не работает ни как общественная форма, ни как дар одного поколения другому, ни как воспитание человека как такового, становление, вернее, человеческого в человеке. Вот это всё требует нашего объединения. То, что, кстати, характерно в целом для нашей культуры. Вот этой совместности, совестливости, сознательности, соработничества и всего такого, что имеет эту самую приставку со. И если я пришёл к тебе как цензор, как человек, который будет тебя контролировать, то доверия между нами не может быть. Если я привёл тебе своего ребёнка и отдаю его в руки и жду от тебя к нему такого же внимания, доверия и любви, то это про другое. Поэтому мы идём в частные школы. Не во всех, кстати, частных школах тоже это существует. Это не совсем зависит от того, какая форма школьная, в смысле имеется в виду частная или государственная. И бывает и в православных гимназиях всё очень формально, и даже аж чересчур формально. Это всё же зависит, возвращаясь к началу нашего разговора, это всё зависит от человека, от того, кто этот первый учитель, второй и третий. Вот у нас, например, Виктор Иванович Слободчиков, с которым мы вместе работаем, мой учитель, научный руководитель, он говорит, что есть четыре позиции в образовании. Это позиция родителя, это позиция наставника, это позиция учителя и позиция мудреца. Эти позиции живут в одном человеке в разные периоды. Потому что, когда мы встречаем в первом классе ребёнка, вряд ли я встречаю его с позиции учителя, я встречаю его с позиции родителя. И я подхватываю его, я его ввожу в этот мир. Наставник — это тот, кто знает, как сам, и наставит тебя делать так же. А учитель — это тот, кто учит учиться, тот, кто передаёт тебе способность к учению. Не информацию, а способность к учению. Ну и мудрец. Тут все мы знаем, кто такой мудрец.
Кира Лаврентьева:
— Спасибо огромное. Напомню, что наши регулярные беседы об образовании мы организуем совместно с образовательным проектом «Клевер Лаборатория», которая собирает лучшие и самые интересные опыты работы в области образования и воспитания. Узнать подробнее об этом проекте, стать участником или поддержать его можно на сайте: clever-lab.pro. А мы прощаемся с нашей сегодняшней гостьей. Напоминаю, что у нас была Анна Борисовна Теплова, зав. кафедрой народной художественной культуры Российской академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова, доцент Московского государственного психолого-педагогического университета, руководитель экспертного совета АНО «Воспитатели России». Меня зовут Кира Лаврентьева. Анна Борисовна, спасибо вам огромное.
Анна Теплова:
— Вам спасибо, что вы позвали меня. Чудесная была беседа.
Кира Лаврентьева:
— Всего доброго. До свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер