В этом выпуске своими историями, связанными с тем, как приход к вере и новый взгляд на мир оказались несовместимы для человека с его работой, как он от неё отказался, стал заниматься другим, может, не таким престижным и доходным делом, и как с Божьей помощью обрел в этом покой и счастье, делились ведущие Радио ВЕРА Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева, Марина Борисова, а также наш гость — настоятель храма святого равноапостольного князя Владимира в городе Коммунар Ленинградской области священник Алексей Дудин.
Ведущие: Кира Лаврентьева, Анна Леонтьева, Марина Борисова
К. Лаврентьева:
— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Как всегда в этом часе, мы собираемся поделиться с вами чем-нибудь интересным, как мы надеемся. И с радостью представляю вам нашего сегодняшнего гостя — у нас в гостях священник Алексей Дудин, настоятель храма князя Владимира в городе Коммунар в Гатчинской епархии, там же батюшка руководит социальным отделом. Здравствуйте, отец Алексей, очень рады видеть вас в нашей студии.
Иерей Алексей:
— Добрый вечер. Взаимно.
К. Лаврентьева:
— Также представляю моих дорогих коллег, Анну Леонтьеву и Марину Борисову. Меня зовут Кира Лаврентьева. У нас сегодня женская очень компания, и батюшка так ее разбавляет очень удачно.
М. Борисова:
— Оттеняет.
К. Лаврентьева:
— Оттеняет, правда. Тема, дорогие друзья, у нас «Не могу здесь больше работать» называется. «Не могу здесь больше работать» — мы будем делиться историями о том, как приход к вере, новый взгляд на мир оказались несовместимы для человека с его работой, он ее сменил, и с Божией помощью все устроилось, он обрел в этом счастье. И, как всегда, по доброй устоявшейся традиции, первую историю расскажет наш гость, отец Алексей. Как бы вы сегодня с нами, чем бы вы сегодня с нами поделились?
Иерей Алексей:
— Ну я хотел бы поделиться с вами довольно такой яркой историей, которая произошла с сотрудником нашего «Святограда», нашего социального проекта, который в Гатчинской епархии реализуется. Он разрешил рассказать ее полностью, не изменяя имени. Итак, наш герой сегодняшний — Михаил. И, как случается часто в современных семьях, его семья распалась. Прожили они довольно долго — он в 18 лет, соответственно, стал жить с девушкой, прожили они больше шести лет вместе, после этого, соответственно, зарегистрировали свой брак и полтора года прожили в браке. Но после этого случается разное, и вот брак распался. Михаил очень сильно переживал. Ну настолько, что начал вообще полностью пересматривать все в жизни, что у него есть: почему? Он не понял, почему его предали. Ведь в его голове это должно было быть до гробовой доски вместе. А почему вот Бог так его наказал, отняв любимого человека? И он начал искать, искать этой правды, вместе со своими знакомыми. Ну как обычно мужики встречаются — выпивают, разговаривают, и вот, общаясь так в барах, в кафе с ребятами, он сделал для себя вывод, что этим миром правят деньги. И то, что вот он до сих пор этого не понял, это его большая ошибка, и именно это надо менять. И первое, что он решил — это поменять свою работу. Ну это логично. Он был программистом, верстальщиком, получал он зарплату среднюю, может быть, чуть выше средней на то время. И тут он видит объявление: требуются программисты-верстальщики в рекламное агентство, и зарплата сразу в два раза больше, чем у него была. Ну он пошел на собеседование, ему говорят: мы вам будем платить там от ста тысяч рублей. Он даже не спрашивал, что они будут рекламировать и какую работу он будет в данном случае выполнять. Он услышал только одно: сто тысяч рублей. На то время это были серьезные деньги, и вот для него это было сразу удвоение его заработка, и он кинулся в это с головой. И вот началось с того, что они продавали всякую ерунду. Ну вот, в частности, они продавали, например, кулоны как раз, заряженные на деньги — то есть специальные кулоны, если ты их носишь, они освободят тебя от ипотеки, от долгов, от всего остального. Они приписывали комментарии к этим кулонам, что они действуют, что они замечательные. Следующим этапом его заказа было это то, чтобы он начал делать такие рекламные страницы, которые человеку дают подписку. За каждое скачивание человеком ему давалось там определенная сумма, там около 50 рублей. И настолько он в это дело включился, и вся команда включилась. И работодатель, он был такой очень интересный: он им выплачивал премию в размере зарплаты, и зарплату — в общем, у них было пять выплат в месяц. И он потом понял, почему. Был первый аванс, второй аванс, первая зарплата, вторая зарплата и премия. Потому что, выплачивая деньги таким образом, человек получает их и уже ни о чем не думает, вот для него деньги становятся главным в жизни. Поэтому создав вот определенное количество страниц, из которых было невозможно выйти, не скачав этот браузер, да, там или какие-то другие приложения, и работодатель потребовал, чтобы они начали рекламную компанию для казино. И, невзирая на возраст, невзирая на какие-то ограничения, за каждого зарегистрированного человека они получали по полторы тысячи, соответственно, живых денег. И здесь появились вот эти истории о том, что мы знаем систему, ты точно выиграешь, эта система вот как будто бы дарится удачным игроком или владельцем казино, которому уже не нужно, и таким образом вовлекалось огромное количество людей, и эти люди действительно становились рабами этих игр и всего остального. Дальше было больше, и появлялись следующие страницы о том, что — в интернете вы, наверное, часто видели: вы выиграли. И неважно, по какому поводу. Вот, в частности, было там, что вы там десятитысячный пользователь, обратившийся от такого-то оператора, вам полагается современный телефон, введите, пожалуйста, свой номер. А дальше на синей странице синими буквами внизу было написано, что это платная подписка — и таким образом проверки везде проходились, а человек, который клевал на этот бесплатный телефон, он, соответственно, тут же лишался определенной суммы со своего мобильного счета. Бесконечно были вот эти корпоративы, вот постоянно им привозили там и выпивку в офис и все остальное, для них снимали там целые дома для увеселений. Ну вот понимаете, это была такая корпоративная этика — этика греха. То есть на самом деле вот так вот все человеческое потихоньку слетало, и людям даже не давали задуматься, не давали опомниться, как я сказал, постоянные денежные выплаты, постоянные корпоративы, постоянно какие-то поощрения. И это все продолжалось, а боль души накапливалась. И вот однажды Бог сотворил такое маленькое чудо. Мама, его родная мама позвонила ему и сказала: Миша, вот я не понимаю, как, но вот с меня списалось 300 рублей с телефона. Попросили, значит, вот написали, что я шеститысячный пользователь, вот мне полагается там такой-то телефон, вот мне надо его забрать, я должна ввести свой номер телефона. И таким образом он свою родную маму, в общем, поймал на вот эту самую страницу. Это было одним из триггеров того, что пора заканчивать. И вот эта вся тяжелая жизнь, как я уже сказал, в сопровождении пьянства вот этого корпоративного, всего остального, стала уже окончательно невыносима, и человек вышел. Вышел из этого. Ну просто так выбраться невозможно, потому что, ну как объяснить, это, говорит, как чад, это как угар. Получая вот эти большие деньги, бешеные абсолютно, он вот, например, за это время, пока он эти пару-тройку лет так работал, он исхитрился накопить долги за квартиру. А за те премии, которые ему давали там, большие, он, например, хотел давно купить себе ретро «Волгу», он ее купил. У него эту «Волгу» угнали наркоманы и разобрали ее на металл. То есть он ее как-то, потом ее нашли, но уже ее там собирать было нечего. То есть таким образом все, что он заработал, все что он накопил, все рухнуло, все исчезло. И вот осталась только его истерзанная душа, которая вот была вынуждена даже идти в реабилитационный центр. Хотя он все реабилитационные центры, а особенно православные, он воспринимал негативно. И вот оказавшись, как по его свидетельству, в реабилитационном центре, он подумал: ну все, я, говорит, в секту попал. И вторая мысль была: но это лучше, чем у меня было до этого. То есть вот это такая жизнь, и эта жизнь, слава Богу, имеет свое продолжение, исправление. Потому что после реабилитации он затрезвился, он снова нашел Бога. Потому что в моменте, когда он занимался такой работой, вот этой работой программиста по рекламированию всех и вся, он говорит: батюшка, я даже крестик снял. Потому что мне, говорит, казалось, меня так Бог не увидит. Ну да, я освобожден буду от ока Божиего. И тут вот Господь его помиловал, и вот мама его столкнулась с последствиями, и он уже не смог. Не смог нести вот эту тяжесть такого заработка любой ценой бешеных денег. Господь его остановил, он стал трезвым, вернулся в Церковь. И пришел, он сейчас трудится у нас, и все его таланты, ну вот он сделал сайт нашей епархии и сайт нашего «Святограда». И помогает нам, и трудится, и сайт нашего реабилитационного центра. И сам, благодаря тому что прошел этот путь, он стал и консультантом, и моим помощником в информационной сфере. Много денег, батюшка, в церкви не заработаешь, я, говорит, это уже понял. Но, говорит, они по крайней мере приносят гораздо больше, они дают добро, вот эти деньги, действительно это законная плата за труд, она действительно насыщает. Эта миссия, которая в Церкви есть, она дает гораздо больше того богатства, которое я имел до этого. Вот, наверное, такой историей я хотел бы с вами со всеми поделиться.
А. Леонтьева:
— Это потрясающая история. Вы не вспомнили сразу сказку «Неразменный рубль», да? Когда вот, так сказать, она просто практически хрестоматийная, вот как будто ее выдумали. На самом деле такое случается, и не придумаешь.
Иерей Алексей:
— Ну если вы хотите, с его разрешения, я могу ее даже потом транслировать в отдельной передаче, потому что она у меня на телефоне лежит записанная его голосом. Если это будет нужно, с его разрешения это можно сделать. Ну действительно в этом мире нет ничего, что бы не повторялось. И те истины, которые мы с вами знаем, прописные, хоть, может, нам в них тяжело верить, потому что мы пока сами не испытали, пока сами до конца не провели эксперимент в этой жизни, нам тяжело во что-то поверить. Но вот действительно Божий закон, закон духовный, он всегда работает. И недобрые деньги добра не принесут никому. В том числе даже своему владельцу.
А. Леонтьева:
— Меня поразило то, что человек не просто сел на иглу денег, да, он сел еще и на иглу пьянства.
Иерей Алексей:
— Более того, там вот это все...
К. Лаврентьева:
— Ну заглушить страдания, видимо.
А. Леонтьева:
— А, тоже верно.
Иерей Алексей:
— Да. Он еще рассказывал, что там еще была другая игла — там была игла гордости. Потому что они воспринимали вот этих людей, у которых они деньги таким образом отнимают, как лохов, а себя воспринимали как некоего сверхчеловека, потому что он в состоянии создать такую форму интернет, которая вот людей обманывает. То есть там была еще такая безумная гордость, да, которая тебя возвышает над остальными людьми.
К. Лаврентьева:
— «Светлые истории» на Радио ВЕРА, дорогие друзья. И история отца Алексея, она, конечно, самая светлая, потому что конец у нее очень радостный, покаянный. И, наверное, в таких историях и в таких ситуациях главное человеку успеть вовремя очухаться как-то, покаяться. Напоминаю, что тема у нас сегодня интересная, тема «Не могу здесь больше работать». Мы делимся историями, как приход к вере и новый взгляд на мир оказались несовместимыми с той работой, на которой трудился человек, Он все сменил, сменил род занятий и стал в этом счастлив, нашел в этом душевное спокойствие. В гостях у нас священник Алексей Дудин, настоятель храма князя Владимира и руководитель социального отдела в Гатчинской епархии. Меня зовут Кира Лаврентьева. У нас в студии Анна Леонтьева, Марина Борисова. Мы сегодня будем, вот сейчас продолжим рассказывать наши светлые истории и, наверное, я попрошу рассказать свою историю Анечку.
А. Леонтьева:
— С удовольствием. Моя история не такая пронзительная, как у батюшки. Я в первый раз имею историю про себя на «Светлые историях». Потому что я начала искать работу, закончила университет в 92-м году и начала искать работу. Но я закончила журналистику, а журналистом быть временно не хотела, знаете, почему? Потому что это было время очень больших денег таких, которые зарабатывались обычно в иностранных компаниях, то есть нужно было пойти обязательно в иностранную компанию. Вот мой жених на тот период работал продюсером WITN — американского телика, — наши мальчики ездили на войны, прямо под пули лезли, чтобы, так сказать, в новостийной строке было слово «эксклюзив» на экране. И в это же время он мне сказал — у меня был такой прекрасный жених, очень умный, хороший, он мне сказал: нужно найти такую работу, чтобы она тебя обучала, и чтобы тебе за это платили деньги. Я практически умела только писать статьи, брать интервью, но мне нужно было вот пробиться в какую-то иностранную компанию. Поэтому я быстро побежала в журнал «Коммерсантъ» — тогда только появлялись компьютеры, быстро стала обучаться компьютеру, там вот это, печати вслепую на русском и латинском и так далее. А потом я подала объявление, которое, сейчас бы сказали, порвало интернет, но тогда такого не было. Объявление звучало так. «Young energetic newswomen English German is ready to work hard in a foreign company» — Молодая энергичная журналистка (английский, немецкий) готова... как это... сильно работать в иностранной компании«. А тогда еще также не было мобильников. Но вот мой телефон, который стоял около на тумбочке около кровати, он, просто его разорвало — мне звонили все, от каких-то огромных компаний до каких-то торговцев там, не знаю, какими-то сырами. И в конце концов я устроилась в компанию, которая называлась, как сейчас помню, <название по-английски> — это была американская крупная компания, которая воспитывала мальчиков-секьюрити для всяких богатых строений там, гольф-полей, я не знаю, всяких имений и так далее. У меня был американский босс, очень такой резкий, очень такой известный, кстати говоря, не буду называть его имя, очень известный в этом мир секьюрити. Я не умела примерно ничего. То есть он звонил мне в телефон и говорил: переключи меня там... Я нажимала какие-то кнопки. В общем, он ужасно ругался, но испытывал ко мне непреодолимую симпатию, поэтому я долго оставалась в этой компании.
М. Борисова:
— На плаву.
А. Леонтьева:
— Да. А потом я даже решила, что я достойна лучшей зарплаты и вообще лучшего. И я пошла в очень крупную компьютерную американско-немецкую компанию. Немецкий у меня был слабенький, ну в общем... И вот я, представляете, она была в самом начале — то есть они сняли какую-то квартирку небольшую, и эта квартирка она была завалена вот этими договорами, которые на английском, немецком и русском. Начальник сказал: знаешь, ты пока начинай тут работать, мне нужно съездить в Америку и, так сказать, я вернусь, ты тут пока знакомься с материалами. Я села, значит, ознакамливаться с этими материалами. Это были — ну вы понимаете, я, конечно, обучаемый человек, но какая тоска меня взяла в этот момент, потому что я поняла, что я вот с этим вот буду теперь работать все время, вот с этими договорами какими-то бесконечными. То есть я начала осваивать эту терминологию, пока начальник был в Америке, вот я ее освоила более-менее. В общем, все как-то было благополучно. Даже с моим будущим мужем, который тогда учился в Оксфорде, мне удавалось созвониться один раз в день. Потому что, ну вы понимаете, не было ни Вотсапа ни Телеграма, и это стоило денег. Поэтому созванивались с мужем именно с рабочего телефона, и как-то все, знаете, вот было хорошо, но безумная какая-то тоска. Безумная тоска. И вот в один прекрасный день я поняла, что я беременна, что меня тошнит уже не от этой работы, а у меня просто токсикоз. А я настолько хотела ребенка, я настолько боялась его не выносить, и врачи настолько меня как-то вот запугали в этом смысле, что я пошла к начальнику и сказала: знаете, я беременна, в общем, я ухожу. В общем, я найду себе преемника. Он очень обрадовался, потому что на самом деле я совершенно не знала своих прав — то есть за мной нужно было оставить рабочее место, там какую-то мне выплачивать денежку. Начальник дал мне двойную зарплату, я положила ее в сумочку и нашла себе замену. Ну вот потом была беременность, и всю беременность я не работала, потому что я очень-очень... Ну на самом деле это было такое облегчение. То есть, во-первых, это был прекрасный повод расстаться с этой конторой. А всю беременность я провела, как, знаете, коровушка, которая пасется на лугу — глаза смотрят внутрь, там полезная еда, прогулки три часа в день, — в общем, я помню вот только вот это. Ну а потом нужно было искать работу. И я первый раз поняла, насколько я люблю заниматься журналистикой и насколько мне это необходимо. Но я на тот момент была домохозяйка, которая сидела дома с ребенком, и поэтому я пошла в журнал, который назывался «Материнство». Я на самом деле эту программу, когда о ней думала, то как раз мне очень хотелось рассказать про своего первого редактора, ну такого постоянного редактора этого журнала, потому что это была необыкновенная женщина — Катерина Лаврентьева ее звали. И журнал, она настолько была вот мощный, харизматичный человек, что журнал стали называть «Катеринство». И я привезла ей свои тексты. Представляете, что они были еще на бумаге? Я вот даже сейчас в это не верю. Вот я привезла...
М. Борисова:
— Надо хранить несколько, чтобы детям показывать.
А. Леонтьева:
— Да, у меня осталось экземпляры, которые вот журналы сами. И я привезла ей тексты, и она меня совершенно очаровала. И я не успела доехать до дома, как уже звонил телефон, и Катерина говорила: это здорово, это прекрасно, мы вас берем. И это был самый счастливый период в моей жизни, потому что я занималась любимым делом, но писала я исключительно про детей, про воспитание, кормление и так далее. И потом этот журнал — Катерина перешла, и вся наша стайка мамочек перешла за ней, в американский, по лекалу американскому, журнал «Улица Сезам». И ну это было вот такое счастье-счастье, когда ты пишешь о любимом, да, — о детях, о семье и так далее. Ну вот очень интересный была человек Катерина. Я как бы в процессе деторождения пришла в Церковь, там муж меня привел, мы стали такие очень сильно православные и очень сильно такими катехизаторами.
К. Лаврентьева:
— Как все новоначальные православные.
А. Леонтьева:
— И, конечно, я свет своего знания хотела донести Катерине тоже. Я приходила к ней, ну как-то вот рассказывала, что такое православие. Катерина устало на меня смотрела, говорила: Ань, вы себе не представляете, сколько народу хочет меня обратить в свою веру. А она была мощнецкий человек, который, вот у нее там миллион друзей каких-то, совершенно необыкновенных. А потом случилось странное. Я уже отвлекаюсь от темы, но мне очень хочется рассказать этот эпизод. Катерина сказала, что она хочет приехать к нам домой на спектакль. Мы делали дома домашние спектакли. И для меня это было ну вот как солнце сошло с неба и приехало к нам. Катерина приехала на спектакль, посидела, только лицо у нее почему-то было очень грустное. Потом она сказала: я никогда не была в театре у Анатолия Васильева. А там как раз какой-то православный был спектакль, и мы с ней поехали вместе, и она сходила в театр, что-то еще она сделала. И месяц я не общалась с ней. И оказалось, что Катерина, придя к нам в гости, у нее уже был грозный диагноз — рак в последней стадии. И она хотела перед... Ну то есть кто-то садится, да, например, и смотрит в стену, кто-то впадает в депрессию. А Катерина хотела все успеть вот, что она не успела в этой жизни. Но самое интересное, что именно за неделю до ухода она покрестилась, причастилась, исповедалась и тихонечко ушла. Вот такой потрясающий период и потрясающий человек. И мне, конечно, очень смешно вспоминать вот свои первые работы, которые они были денежные, они были такие — у меня была зарплата в два раза больше, чем у мужа. Но настолько я была рада вот вернуться к тому, к чему лежала душа.
М. Борисова:
— Это вот очень похоже на присказку: хочешь узнать, что такое счастье, купи себе козу. Когда ты от нее избавишься, ты поймешь...
К. Лаврентьева:
— Что такое счастье.
А. Леонтьева:
— Ну наверное, да. Вот такая светлая страница и светлый человек, с которым я познакомилась. Царствие Небесное Катерине. У нее на похоронах были какие-то невероятные мужики, какое-то огромное количество народу, они все рыдали.
К. Лаврентьева:
— Вы знаете, отец Алексей, что я хотела спросить. Вот у нас такая тема очень смелая, она называется: «Не могу больше работать вот на этой работе». Но ведь бывают ситуации, когда человек не может уйти с работы. Не в том дело даже, что он занимается чем-то неправомерным. Вот Аня, например, занималась тем, что ей просто не нравилось. И очень много людей, которые вынуждены кормить семью и у них нет вот этого пространства, вот этого люфта для маневра, они не могут прямо сейчас все бросить и пойти искать себя. Но они чувствуют, что занимаются чем-то не тем, что в идеале, может быть, им бы хорошо бы себя действительно найти, свое предназначение, но они просто не имеют возможности экспериментировать. Вот что делать им, таким людям, что бы вы посоветовали? Ведь их действительно очень много.
Иерей Алексей:
— Ну для начала я бы им посоветовал помолиться.
К. Лаврентьева:
— Ну да, правда.
Иерей Алексей:
— Потому что все с этого начинается, и это наша основная сила, это наша прямая связь с Богом, действительно с молитвой. Ну я немножко отвлекусь. Вот мне, например, из личного опыта — я когда воцерковлялся, стал ходить в храм, сознательно исповедоваться, причащаться в 18 лет, так получилось, да. И я вот услышал, что для того, чтобы жить духовной жизнью, нужен духовник. И я просто помолился: Господи, пошли мне духовника. И Господь мне послал доброго пастыря, вот отца Иоанна Миронова...
К. Лаврентьева:
— Ничего себе.
Иерей Алексей:
— Который до сих пор, слава Богу, жив, и есть возможность к нему ездить. Я даже потом от храма «Неупиваемой Чаши», из его храма, в семинарию поступал. У нас была такая история на приходе. У нас женщина, которая трудилась в женском коллективе, вы знаете, это как раз бывает одно из самых таких серьезных испытаний, потому что в современном мире осуждение не считается грехом. А вот эта пандемия осуждения, которая души губит, и губит человеческие отношения, и не дает возможность в коллективе нормально трудиться — или ты участвуешь в этом осуждении вместе со всеми, или тебя начинают заклевывать и заплевывать, потому что ну что же ты, лучше всех, святее всех остальных? У нас был такой случай, когда такая тоже пришла, попросила, она у нас сейчас детьми занимается в нашем «Святограде». Мы взяли, слава Богу, в детский центр, вот она занимается сейчас любимым делом. Поэтому такие моменты случаются, и тут самое главное помолиться Богу и попросить, чтобы Господь помог.
К. Лаврентьева:
— Спасибо, отец Алексей. «Светлые истории» на Радио ВЕРА, дорогие друзья. У нас в гостях священник Алексей Дудин, настоятель храма князя Владимира в городе Коммунар в Гатчинской епархии. У микрофонов Марина Борисова, Анна Леонтьева и Кира Лаврентьева. Мы вернемся через несколько секунд.
К. Лаврентьева:
— Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаются. Напоминаю вам, что в нас в гостях священник Алексей Дудин, настоятель храма князя Владимира в городе Коммунар, руководитель социального отдела в Гатчинской епархии. У микрофонов Анна Леонтьева, Марина Борисова и Кира Лаврентьева. Мы рассказываем истории о том, как приход к вере и новый взгляд на мир оказались для человека несовместимы с его мировоззрением, он поменял работу, поменял образ мыслей и деятельность, и нашел в этом покой и душевный мир. Тема такая сложная и интересная, и мне было бы крайне интересно послушать, что нам скажет по этому поводу Марина.
М. Борисова:
— Ну я просто до того, как начну чего-нибудь рассказывать, вдогонку к Аниной истории хочу сказать, что, наверное, по-разному бывает. И если у человека есть духовное руководство, иногда бывают парадоксальные ситуации. Мы в новоначальном состоянии очень часто испытываем жгучее желание все бросить и вот только в Церкви трудиться, и вот только что-нибудь хорошее, такое благостное делать. И очень часто удивляемся, что наши духовные руководители нас от этого стараются удержать, и непонятно почему. Ну как, я хорошего же хочу, я вот на клирос, вот я там...
К. Лаврентьева:
— Подсвечники чистить, в лавке работать.
М. Борисова:
— Пол мыть, вообще все что хотите. И вдруг тебе говорят: нет. И я помню, уже после того, как десять лет было приходской жизни — там и клиросного послушания, и регенства, и чего там только не было, и меня благословляют, как раз вот в 90-е годы, когда сложности были там с заработками, вдруг ни с того ни с сего меня благословляют идти на радио. Но это почти советское радио, это еще вот самое начало 90-х. И не хочу я на это радио, и не работала я до этого на радио. Нет, вот там мое духовное чадо руководит, вот к нему приедешь, он тебя возьмет. И я приехала — я не знаю, у меня была ломка, как у наркомана: то есть это все чужое, все не так. Как я к батюшке ни приеду — вот нет, нет, ты должна там работать. Сколько я пролила крокодиловых слез. Я ничего не могла понять: зачем он меня там держит? Я поняла лет через... ну меньше, чем через десять, лет через семь, когда у меня родители начали сильно болеть. А я к тому времени уже ну и как-то связями обзавелась, и освоилась в этом мире, и стала вполне прилично зарабатывать. И когда вдруг получилось так, что все заботы о недугах и вот потихоньку угасании собственных родителей вдруг оказались моими заботами, я поняла, что, если бы у меня была другая профессия, я бы просто это не потянула чисто материально. Потому что очень все было — и лекарства, и больницы, и уходы, — все было очень тяжело. И поняла, почему батюшка меня держал. Но в тот момент, пока он держал, у меня бунтовало все вообще, все мое существо, думаю: как можно так не понимать собственное духовное чадо? Какой ужас. Ну бывает и так. Но историю я хотела рассказать совсем другую, произошла она в давние годы, в стране, которая называлась Советский Союз, во глубине Ивановской области. Там, в семи километрах от железной дороги, была деревня, собственно, она и сейчас есть. И когда-то в XVII веке там был мужской монастырь, потом он потихонечку пришел в упадок, был упразднен, небольшой участок земли остался и на нем два храма и колокольня. И избушка, в которой жил священник. Обычный сельский священник, приходской, и деревня-то небольшая. Но меня туда привезли первый раз мои друзья из Москвы. Они сказали, что там очень интересный батюшка: он учился в МГУ на истфаке, на искусствоведческом факультете, потом он учился в аспирантуре и писал диссертацию. Потом что-то случилось ним и он пошел в Патриархию, и его там общение закончилось тем, что спустя какое-то время его рукоположили целибатом. В принципе, это не православная практика, но в те времена, при колоссальном дефиците священников, тем более с хорошим высшим образованием, ну вот было решено, священноначалие пошло на такое исключение из правил — то есть он дал обет безбрачия, но он не был монашествующим. И вот первый его приход — это как раз эта деревня во глубине Ивановской области. А поскольку он, когда учился, очень много общался с миром художников московских, они так вот, по инерции, к нему туда летом и наезжали целыми семьями. Потому что ну все-таки, с одной стороны, священник, с другой стороны, с ним можно говорить на одном языке, не пытаясь на себя какую-то роль примерить несвойственную. И мы приехали, все было очень интересно, все было очень здорово, но вместе с этим батюшкой там жил очень странный человек. У них была такая, сейчас бы сказали, ролевая игра — то есть это было и всерьез, и не всерьез, он был как бы послушник. Но «как бы», потому что никакого монастыря не было, и отец Алексей не был никаким монахом, но они сошлись оба на глубокой любви к Оптиной пустыни и к изучению наследия Оптинских старцев. И вот немножко всерьез и немножко не всерьез у них было вот такое распределение: вот как бы духовный наставник и его послушник. А Моисей человек был удивительный. Начнем с того, что огромная редкость в Советском Союзе — он был из патриархальной еврейской семьи, то есть у него в семье все были верующие иудеи. И когда он крестился в православие, отец его проклял и из дома выгнал. Моисей сменил за свою молодую жизнь около тридцати специальностей, он все себя искал. Кем он только не был. Он даже на один сезон нанимался бортником в лесу, собирал мед. Но поскольку у него было все-таки приличное образование, на исходе своих поисков он пришел в экскурсионное бюро и сказал, что он хотел бы вот наняться экскурсоводом. Ему сказали: вы поздно пришли, молодой человек, у нас все приличные маршруты уже разобрали, остался один Козельск. Он говорит: о, вот это мне как раз и надо. Я потом встречала людей, которые ездили с ним на экскурсии туда, и после этого спустя какое-то время приходили в Церковь. Потому что он, конечно, рассказывал не столько о Козельске, сколько об Оптиной пустыни, а поскольку дорога из Москвы туда достаточно долгая, то он вот успевал очень много всего рассказать. И вот, кстати, первый человек, который, у меня даже сохранилась тетрадка такая детская, там написано, как добираться до Оптиной пустыни. Вы представьте — это начало 80-х, в Оптиной пустыни ПТУ, в скиту там общежитие. Ну короче говоря, это трогательно вот очень, что электричка с Киевского вокзала до Калуги идет без пяти шесть. Значит, нужно успеть.
А. Леонтьева:
— Одна.
М. Борисова:
— Нет, она просто пять часов идет, поэтому если ты позже поедешь, ты...
К. Лаврентьева:
— Ты не попадешь в Козельск.
М. Борисова:
— Ты в Козельск попадешь уже к ночи. Поэтому нужно было на эту электричку, потом с этой электрички нужно было на местный автовокзал, потом там нужно было автобус до Козельска, от Козельска еще пешком надо дойти было до Оптиной пустыни. Все записано подробно, как добраться. Но меня потрясала одна история из этой нашей сельской жизни, когда батюшка с гостями уехал в епархию за иконками, за свечками, нас оставили — меня обед варить, а Моисея оставили печь просфоры. Но, поскольку отец Алексей его как бы смирял, поэтому он все время старался унять его красноречие и старался, чтобы он поменьше говорил. И когда все уехали, и мы остались на хозяйстве, вот все те несколько часов, пока не было основных гостей и отца Алексея, он мне рассказывал об Оптиной пустыни. Конечно, никакие просфоры он печь уже не мог, потому что он весь был в этом процессе. В результате, конечно, закончилась эта история замечательно, потому что Моисея рукоположили, он священник. И вот поиск человеком себя и Бога бы одновременный. Я не знаю, о чем он думал, когда лазил по деревьям и собирал дикий мед в лесу, но то что он, когда возил экскурсии в Оптину, уже был на пути к самому главному своему решению, это совершенно очевидно. Как его любили бабушки сельские! Вот удивительно. Он был такой абсолютно картинный семитский тип, вот как на картине Иванова «Явление Христа народу», вот ровно как человек из этой толпы, то есть не спутаешь никогда. И в этой глухой ивановской деревне его обожали бабушки. Они приносили ему помидорчиков, огурчиков, они вязали ему носочки, чтобы он не замерз — это было какое-то всеобщее обожание. То есть он излучал, даже несмотря на запрет разговаривать долго и красноречиво, он привлекал к себе такую народную любовь поразительную. Вот такая история о том, как человек нашел себя во глубине Ивановской земли.
К. Лаврентьева:
— Действительно это так ярко Марина рассказывает, и очень живо себе представляешь всю эту дорожку от Козельска до Оптиной пустыни. Там можно еще частично через лес пройти, я так студенткой добиралась, это очень на самом деле так как-то вдохновляет. Тут — раз, на машине взял доехал. А тут целый труд паломнический, ты привыкаешь.
А. Леонтьева:
— Конечно.
К. Лаврентьева:
— И перемена Моисея — это, конечно, потрясающе. Пойти против свой семьи, да, отец Алексей, это же очень трудно.
Иерей Алексей:
— Очень.
К. Лаврентьева:
— Когда касается особенно вот этих вот трудностей вероисповедания противоречивых, это совсем тяжело. И вот человек нашел свое предназначение.
Иерей Алексей:
— Мне эта история напомнила еще тоже очень близкую моему сердцу. Дело в том, что в 98-м или в 99-м году я как раз познакомился тоже со священником из Санкт-Петербурга, который художник, он художник был, из творческой интеллигенции, и вот он приехал во глухую Псковскую область и обрел там тоже своего духовного наставника, который благословил ему рукополагаться. И вот, значит, он — художник, его супруга — кандидат математических наук, оба, значит, с городской среды, с Петербурга, никогда в деревне не жившие, от слова совсем, приезжают в эту деревенскую избу. Он становится сначала диаконом, потом, через год, уже священником, ему дают приход, он начинает там жить, служить. Причем вот этой службы, которую батюшка вел, наверное, редко вот так встретишь в городе, потому что мы все в городе суетимся, мы все время бежим, а у батюшки все было очень медленно, не спеша. Он пораньше приходил, он доставал вот такую кипу записок, которые уже становились желтыми, но он помнил всех, значит, поминал, кто к нему когда приезжал, он не спеша читал часы, матушка там на клиросе потихонечку пела. И вот настолько вот это вживание в деревенскую жизнь, и не надо думать, что оно было простым. То есть я там вспоминал, что его матушка со слезами мне рассказывала: я кур зимой оставила у себя жить. Я, говорит, им накрошила, а оно схватывается морозом, они чуть-чуть поклюют, а потом, значит, там не могут, холодно. Вот эта замерзшая, значит, еда, сами у печки жмутся с этими курами, и не знают, как и толком и картошку сажать, и как одно, другое, третье делать. Но тем не менее настолько батюшка любил службу, настолько он любил вот эту природу псковскую, что даже когда со временем у него стало сдавать здоровье, я ему говорю: отец Сергий, давайте мы вас в Петербург перевезем. Я к тому времени уже был настоятелем. Он говорит: куда же я уеду? Вот, говорит, моя поле, вот моя речка, вот мой храм. Я, говорит, тут уже все, живу. И настолько для человека, вот сердцу, его миссия, его жизнь, его место, оно настолько было дорогим, любимым и значимым, что вот не передать вот это словами, это надо просто чувствовать. И это чувствовалось, когда с батюшкой была возможность послужить вместе, помолиться. К сожалению, вот его разбил инсульт и по псковским дорогам уже не довезли его. Царствие ему Небесное, отцу Сергию, мы молимся за него. Но вот этот пример действительно ценности не того, что ценит этот мир, а того, что дает тебе Бог. И то, что можно обрести в тишине, в покое и в умении понять, почувствовать и принять, что Бог тебе через этот мир дает, оно имеет такую величайшую ценность, которую в других, в материальных вещах зачастую невозможно обрести. Очень для меня был тоже такой пример значимый и такая история светлая всегда.
К. Лаврентьева:
— Спасибо огромное, отец Алексей. Какие истории у нас сегодня звучат в студии, да, дорогие друзья.
К. Лаврентьева:
— «Светлые истории» на Радио ВЕРА, дорогие друзья. И напоминаю, что «Светлые истории» можно не только слушать, но и смотреть, дорогие радиослушатели. Я, наверное, это еще сегодня ни разу не сказала, но лучше поздно, чем никогда.
М. Борисова:
— А радиослушатели смотрят на нас и удивляются, что за диссонанс.
К. Лаврентьева:
— Да, становятся зрителями. Что я не сказала, не только слушать и смотреть на сайте https://radiovera.ru/ и в группе Радио ВЕРА ВКонтакте, в социальной сети ВКонтакте. Обязательно смотрите, комментируйте. Мы действительно очень рады вашим комментариям, вашему участию. Кто-то сказал, что хочет — это часто пишут, что желательно, чтобы «Светлые истории» выходили каждый день. Но, дорогие наши слушатели, если истории рассказывать правдивые, где же мы их возьмем на каждый день? Мы бы рады, но все-таки мы за честный подход. И вот, как вы слышите, истории у нас действительно все из жизни как-то, из сердца идут. А тема у нас сегодня «Не могу больше здесь работать» — истории о том, как человек пришел к вере, и работа не совпадала, не синхронизировалась с его мировоззрением, он ее сменил и обрел в этом счастье. У нас в гостях священник Алексей Дудин, настоятель храма князя Владимира в городе Коммунар Гатчинской епархии и руководитель социального отдела. У микрофонов Анна Леонтьева, Марина Борисова и Кира Лаврентьева. Осталась моя история, дорогие друзья, я постараюсь не затягивать. Вспоминаю, как в детстве много раз в нашем доме эта история всплывала, потому что она действительно удивительная — редко кто решается так радикально поступить со своей жизнью, как поступила мамина дорогая и близкая коллега Наталья. Нас всех это очень вдохновляло, маму это тоже вдохновило, и в итоге они тоже у меня уехали, родители, как многие, наверное, уже слушатели, зрители «Светлых историй» знают, из Сибири в Нижегородскую область, стали дауншифтерами, построили дом и стали жить в деревне. Ну это уже такая другая немножко, другая ветка этой программы, не будем уходить в сторону. Расскажу. Значит, была у мамы тогда женщина замечательная, коллега, юрист администрации города, юрист Департамента социальной защиты — у нее была очень хорошая должность. Она была вдова, у нее было двое маленьких детей, ей надо было, конечно, их кормить. И о поиске себя там действительно речи не шло, там нужно было напрягаться, пахать, и при этом действительно у нее была очень хорошая работа. Она была замечательный специалист, она пользовалась уважением, ей доверяли и с ней советовались. Ну то есть действительно находится на своем месте. Вот та история, когда со стороны кажется, что вот человек в пазл встал, то есть он просто идеален на этой работе, все прекрасно, и никаких вопросов она ни у кого не вызывала. Часто бывает, смотришь на человека и думаешь: что ты делаешь на этой работе, друг? Может быть, кто-то так и про меня думает, я совершенно не удивлюсь этому. А вот по поводу нее таких вопросов не возникало. Ну и, короче говоря, рассказывает она моей маме, что в какой-то момент у нее случился самый что ни на есть такой прямо кризис духовного характера. Не буду использовать сложных слов — духовного характера, психологического. Ну так как случается порой, что хочется просто все изменить. Она начала ходить в храм, и так она рассказывает, что приходила после работы домой и лежала, буквально смотрела в потолок. Там делала какие-то обязанности по дому, ложилась и смотрела в потолок. И она понимала, что если так это продолжился, то она, глядя в этот потолок, так и останется в какой-то момент на этой кровати, потому что она совершенно не видела никакого смысла в своей работе. Вот совершенно. Не то что в жизни — там, знаете, вот на Мальдивы уехать жить или в Таиланд уехать жить, — нет, вот именно она чувствовала, что на этой работе песенка ее спета. Причем не для нее, а вот вообще в принципе законченная история. То есть никто ей об этом не говорил, всем она была очень нужна. Но она почувствовала, что как будто бы все, она себя здесь уже изжила, и нужно что-то менять. Это продолжалась, я так понимаю, долго, и она, видимо, молилась, спрашивала Бога. Ну чтобы тоже не делать каких-то отчаянных действий, резких. Все-таки дети на руках, и понятно, что у нее не было возможности слишком рисковать. И она молилась, и в какой-то момент она поехала — то ли по работе, то ли пригласил ее кто-то, — в один из сибирских городов, но тот уже, который в тайге. Сибирь большая, там есть и Хакассия, есть разные регионы, и есть замечательная прекрасная сибирская тайга. Есть непроходимая, а есть та тайга, где находятся маленькие городки. Она поехала, и она оказалась совершенно в другом мире. Из города Красноярска, который невероятно красив, он расположен между, значит, вот этими горными хребтами, там протекает посредине могучая река Енисей — это совершенно все невероятно. Город разделен на две части, между этими частями, естественно, мосты, люди переезжают с правого берега на левый. Из дома едут на левый берег, с левого на правый, это все очень интересно и кажется вполне себе естественным.
М. Борисова:
— Примерно как в Петербурге.
К. Лаврентьева:
— Да, только там не разводятся мосты.
А. Леонтьева:
— Другая жизнь просто совсем.
К. Лаврентьева:
— Да, действительно. Но это такой прямо город, промышленный сильный город. А там она оказывается в маленьком городочке, который очень-очень такой провинциальный, и одна сплошь природа — вот эта тайга, вот эта сосна, вот эта тишина — то, чего просила ее душа. И что вы думаете? Она принимает решение уволиться с работы и ехать туда просить, в общем... Ну я так понимаю, это сделано немножко в другой последовательности — она, наверное, там спросила сначала, ну так вот, если пораскинуть мозгами. И так получается, что Господь ей дает такую возможность: ей предоставляют должность — по-моему, не сразу, но в течение какого-то времени, — мирового судьи в этом маленьком городке. Она, долго не думая...
А. Леонтьева:
— Харизма какая.
К. Лаврентьева:
— Да, знаете, вот такого уровня специалист. На самом деле страшно увольняться с такой работы как-то, к которой ты всю жизнь шел. Она увольняется с этой работы, берет своих детей и уезжает туда. А там она знакомится с прекрасным человеком, представляете, они строят дом. И мама всегда — я никогда не видела этот дом, но мама мне так описывала всегда этот дом, которая тоже не видела его никогда, что мне кажется, это какой-то прекрасный сказочный терем в тайге. И солнце падает сквозь окно на половицы, и все дышат свободным воздухом сосны, и это все очень прекрасно и вдохновляюще... Так все тяжело вздохнули.
М. Борисова:
— Просто кино какое-то.
К. Лаврентьева:
— Ну правда, кино. И действительно так и получилось. Она работает, наверное, и по сей день мировым судьей. Потому что они с мамой созванивались, она время от времени приезжала в Красноярск и заходила к маме на работу, они разговаривали, она рассказывала, как она там устроились. И устроилась она совершенно замечательно. У нее действительно этот прекрасный муж, слава Богу, и эта работа, и этот домик они построили и там живут. И человек нашел себя, то есть он совершенно счастлив. Ее там очень полюбили, в этом городке, и как-то она так устроилась замечательно. И когда она приезжала на короткое время в Красноярск — я могу что-то, может быть, не точно говорить, но я очень стараюсь все передать так, как мне говорила мама. Когда она приезжала по делам в Красноярск, она говорила: Света, я не могу здесь дышать, я не могу здесь долго находиться. Мне очень-очень хочется опять вернуться к себе туда, на природу. Так вот у нее просила душа горячо этой природы, и так она замечательно там устроилась. И меня всегда это очень вдохновляло. Потому что, во-первых, она подошла к этому действительно обдуманно. Вот отец Алексей сказал: помолиться, — она молилась, и не один день и, наверное, даже не один месяц это все продолжалось. И так как-то на ее один шаг, два шага Господь дал ей очень много разных возможностей и ответов, и это действительно вдохновляет очень. И, наверное, в этом свете мне хочется вот задать отцу Алексею вопрос: отец Алексей, а действительно, когда стоит слушать свои вот эти внутренние какие-то стремления? Когда этот кризис действительно должен привести в итоге к каким-то переменам, шагам и действиям, а когда слушать не стоит? Потому что мы же знаем очень много печальных историй, когда человек действительно не только работу может поменять, но заодно и жену старую бросить, и действительно сменить жизнь полностью. Менять — так менять.
М. Борисова:
— И будет так счастлив.
К. Лаврентьева:
— И будет так счастлив, так счастлив...
Иерей Алексей:
— Ну без Бога не до порога. Все равно здесь, мы же с вами православные верующие люди, мы знаем, что вот у нас есть духовник, которого тоже надо у Бога попросить. Перед тем, как менять свою работу, обретите себе духовного мудрого товарища и проводника.
К. Лаврентьева:
— Точно.
Иерей Алексей:
— Потому что духовник, он лучше знает, он чувствует и вас видит, и подскажет, как поступать, а как не поступать. Многая мудрость во многом совете, да, с духовными людьми надо обязательно пообщаться. Ну а как? Ну а дальше что? Подумал, помолился — ну иди вперед. Если благословили, так что надо смело идти вперед. Потому что бывают тоже люди, которые вроде бы и хочется, и колется, и стоят на месте и топчутся. А как мы знаем по Священному Писанию, муж с двоящимися мыслями не управлен во всех путях своих.
К. Лаврентьева:
— Точно.
Иерей Алексей:
— Поэтому уже если помолились, решили — ну идите. Бог благословит.
К. Лаврентьева:
— Анечка, что ты хотела сказать?
А. Леонтьева:
— Ну я просто хотела сказать и в тему, и не в тему, да, вот то, что Кира замечательно так описала красочно, вот этот маленький городок. На самом деле очень многие люди, которых я знаю, они уезжали из больших городов на какие-то другие работы. Потому что, во-первых, в маленьких городах нет таких потребностей, в маленьких городах человек живет скромнее, экологичнее и просто проще.
К. Лаврентьева:
— Это правда.
А. Леонтьева:
— Поскольку я живу сейчас между двумя городами — между Москвой и городом в Тверской области, где живет мой муж, я очень хорошо это вот ощущаю каждый раз, когда я возвращаюсь, и только там я до конца выдыхаю. И я помню, что как-то у меня была на программе девушка, она потом, после программы, спросила: слушайте, а как женихов-то вообще найти вот? Я вышла замуж второй раз, когда мне было 50 лет. И мне так хотелось ей сказать, но я не имею права советы давать, я говорю: приезжайте к нам, в наш маленький городок. Потому что в Москве люди не видят друг друга.
К. Лаврентьева:
— Бегут.
А. Леонтьева:
— Они просто не могут часто друг друга встретить. Такие роскошные женщины и мужчины стоят в метро и смотрят в телефоны, понимаете, — то есть все мимо, все мимо. А вот в этих маленьких городах очень часто люди действительно обретают свое счастье и работу.
К. Лаврентьева:
— Так и есть.
Иерей Алексей:
— Всецело вас поддерживаю. Мы с супругой тоже коренные петербуржцы, родились, и сбежали, и с ужасом — у нас осталась в Петербурге квартира, которую мы сдаем. И туда, значит, мы туда выбежим и тут же обратно убегаем и выдыхаем. И каждый раз благословляем Бога, что мы живем в таком тихом, спокойном месте.
М. Борисова:
— Вы счастливые люди, просто обзавидуешься. Я один раз только осталась в сельском доме, меня попросили — ну это был приходской дом в сельском приходе. Там просто знакомые сторожа, им нужно было по семейным обстоятельствам отлучиться, и они попросили, чтобы я переночевала, пока они на следующий день приедут. Я чуть с ума не сошла — он скрипит же весь...
К. Лаврентьева:
— Да, он живой.
М. Борисова:
— С ним все время что-то происходит. Я сидела около печки и думала, когда закончится ночь.
К. Лаврентьева:
— Дорогие друзья, так вот «Светлые истории» рискуют и не состояться в следующий раз — все разъедутся в деревни и начнут наслаждаться свежим воздухом. «Светлые истории» на Радио ВЕРА были в этом часе. Дорогие друзья, напоминаю, что у нас в гостях священник Алексей Дудин, настоятель храма князя Владимира в городе Коммунар, руководитель социального отдела в Гатчинской епархии. Также мои коллеги Анна Леонтьева, Марина Борисова. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы прощаемся с вами до следующего понедельника. Всего вам доброго. Будьте с нами
А. Леонтьева:
— Всего доброго.
М. Борисова:
— До свидания.
Иерей Алексей:
— Спаси Господь.
Все выпуски программы Светлые истории
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Псалом 127. На струнах Псалтири
1 Блажен всякий боящийся Господа, ходящий путями Его!
2 Ты будешь есть от трудов рук твоих: блажен ты, и благо тебе!
3 Жена твоя, как плодовитая лоза, в доме твоем; сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей:
4 так благословится человек, боящийся Господа!
5 Благословит тебя Господь с Сиона, и увидишь благоденствие Иерусалима во все дни жизни твоей;
6 увидишь сыновей у сыновей твоих. Мир на Израиля!
«Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
Гостем программы «Исторический час» был кандидат исторических наук Глеб Елисеев.
Разговор шел о судьбе удивительного святого, почти нашего современника, святителя Иоанна Шанхайского, о том, как складывался его путь к церковному служению, как вместе со многими соотечественниками оказался в вынужденной эмиграции после гражданской войны в России, как, благодаря его трудам, удалось договориться о принятии русских беженцев в США и Австралии, и как в святителе Иоанне удивительным образом объединились подвиг юродства и епископское служение в Китае, Европе и США.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
«Путь иконописца». Александр Чашкин
Гостем программы «Вечер воскресенья» был художник-иконописец Александр Чашкин.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о приходе к иконописи после встречи с архимандритом Зиноном, а также о том, почему церковное искусство стало значимой частью его жизни.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. Как всегда, в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. Сегодня у нас удивительный гость в студии Светлого радио, Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников, расписывал более 15-ти храмов в России и за рубежом. Наверное, проще сказать, что не расписывал Александр Иванович.
Александр Чашкин
— Руководил росписью, скажем так.
Кира Лаврентьева
— Да, да, да. Все известные монастыри, храмы, скажем так, большинство известных храмов и монастырей, так или иначе, все равно связаны с рукой Александра Ивановича. Даже сербский монастырь Дайбабе известный и в США и везде.
Александр Чашкин
— Кафедральный собор Американской Православной Церкви.
Кира Лаврентьева
— Здравствуйте, Александр Иванович. А то я вас представляю-представляю.
Александр Чашкин
— Здравствуйте.
Кира Лаврентьева
— Да, дорогие друзья, Иверская часовня на Красной площади, храм Георгия Победоносца на Поклонной горе, кафедральный собор в Самаре. Много-много можно перечислять, и в интернете всё это есть. Я думаю, вы уже поняли, гость у нас сегодня незаурядный, это мягко скажем, а вообще, конечно, крайне интересный. Александр Иванович, традиции нашей программы предполагают спрашивать о пути к вере, в вере и жизни с верой. Но я вас еще хотела бы спросить и о пути к иконописному искусству, потому что чем вы только не занимались. Вы сами говорите, что учились в Суриковском институте, окончили оперную студию при Центральном Доме работников искусств, пели на клиросе, так собственно и начал прокладываться ваш путь к вере. Расскажите, пожалуйста, как вы стали верующим человеком, я думаю, это как-то с иконописью очень связано.
Александр Чашкин
— Я начну с того, что я родился в семье, которая никакого отношения не имела к вере, к христианству, к православию. Более того, отец у меня был известным коневодом, родился я фактически в Киргизии на берегах озера Иссык-Куль. Там отец мой создавал породу, которую начали создавать еще до революции. Дочь генерал-губернатора Семиречья, Пьянкова со своим мужем поручиком прочитали статью Пржевальского, что самое красивое место на земле — это озеро Иссык-Куль. Хотя Пржевальский, как известно, был путешественником и объездил очень много стран и земель. И они возмечтали именно там создавать новую породу лошадей, которая объединяла в себе киргизскую лошадку, которая по горам хорошо ездила, донскую лошадь, которая была самая выносливая в мире лошадь, и чистокровную английскую лошадь, которая была по экстерьеру и по скорости самой быстрой, самой красивой в мире, ибо произведена она была от ахалтекинцев, от древней лошади, на которой еще ездил по преданию Макендонский, Буцефал его жеребец был. И я там родился. Поэтому я никакого отношения к иконам не имел. В 15 лет мы переехали в Рязанскую область, отца пригласили во Всесоюзный институт коневодства работать, продолжать работу селекционную на счет лошадей. Рядом было село Константиново известное, где родился Сергей Есенин. Моя первая профессия была — я объезжал лошадей, в течение очень многих лет я работал наездником, это называется правильно конюх-берейтор, занимался конным спортом. Казалось бы, моя судьба сама мне велела продолжать дело отца, быть коневодом, заниматься лошадьми. Но получилось так, что я работал на ипподроме, объезжал лошадей, работал в отделении чистокровных лошадей Рязанского конного завода. В это время я рисовал пейзажики. Однажды я в обществе взял и что-то спел. Мне сказал один человек, бас, который когда-то учился в консерватории: ты что, сумасшедший с таким голосом ты занимаешься лошадьми? И отвел меня к солистке Большого театра Масловой, как сейчас помню, народной артистке Советского Союза. Она меня приняла в школу при Большом театре. Была такая школа-студия, где был ректором сам Козловский, который прослушал меня, тут же меня приняли без всяких экзаменов. Я проучился там почти 4 года. Более того я учился у солистки Ла Скала в прошлом, такая была Нина Леонова-Бинесович, знаменитое драматическое сопрано. Я решил, что, наверное, буду оперным певцом. Я безумно любил Карузо, Марио Ланца, слушал пластинки этих великих теноров-итальянцев. Сам мечтал, давал концерты, пел по-итальянски неаполитанские песни. Меня даже называли итальянец из Химки Ховрино, тогда кто-то меня обозвал. И получилось так, что меня направили в консерваторию, а мне было уже больше 28 лет, а туда принимали на дневное отделение только до 28 лет. А на вечернее принимали только москвичей, у меня тогда не было прописки и, короче говоря, я в консерваторию прошел по экзаменам, но меня не приняли. И я пошел работать, кто-то мне посоветовал: иди в церковный хор, может быть, тебя возьмут певчим. Через каких-то знакомых я попал на Сокол, храм Всех Святых, меня прослушал регент Чуенков знаменитый, тоже известный регент был. Меня приняли туда, и я стал петь в храме. Что из меня оперного певца не вышло, я несколько подрасстроился, достаточно сильно. Но, смирившись, стал петь в церковном хоре, и потом подумал, что это, может быть, моя судьба. Но дальше произошло какое-то чудо невероятное, как я считаю. Чудо, которое говорит о том, что не всегда мы делаем то, что хотим. Это нужно нашей судьбе, говорят, что прокладывается сверху судьба человека, то есть Богом. А человек уже должен сам решать, ему дана свобода воли. У нас на Соколе работала монашка Вера уставщицей, которая меня как-то отвела, сказала, что у нее дома живет знаменитый старец Сампсон Сиверс, так называемый.
Кира Лаврентьева
— Ничего себе.
Александр Чашкин
— Говорит: пойдем, я тебя познакомлю. Я говорю: нет, Вера, что ты, такой старец знаменитый, зачем я ему нужен? — Нет, ну, пойдем все-таки. Он уже старенький, ты будешь рад знакомству с ним. В общем, так получилось, что я к нему попал, к Сиверсу. Он, что интересно, спросил: ты чем занимаешься? Я говорю: да вот, работаю на ипподроме, пою в храме, оперного певца из меня не получилось, очень доволен, что попал не в герои оперы, Каварадосси, Канио «Паяцы», а пою церковные вещи. Так, работаю на ипподроме, объезжаю лошадей, пишу пейзажики, говорю. Но параллельно, когда я работал на ипподроме и начал писать пейзажики, мне надо было у кого-то учиться. В Суриковский институт я тогда мечтал только поступить, но моя мечта до реальной не воплотилась. Поэтому я просто познакомился с художником Зюзиным, который был очень интересный человек и художник. Он сказал мне тогда, только из армии я вернулся: Сашулька, зачем тебе Суриковский институт? Вот есть такой маэстро, метр московской богемы Василий Яковлевич Ситников, пойдешь к нему, десять академий закончишь, великий рисовальщик. Я подумал, почему не сходить. Он отвел меня к этому Ситникову, который сейчас очень известный человек, у него картины во многих музеях, в частности несколько картин в музее Гуггенхайма находятся в Америке. В общем, я попал к нему в ученики, показал пейзажики, он говорит: мне это очень нравится — и стал параллельно учиться у него, у этого Ситникова, живописи, рисунку.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера Воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Вот, вы попали к Ситникову?
Александр Чашкин
— Да. И вот у Ситникова брали уроки большие серьезные художники, которые давно закончили Суриковский институт, даже преподаватели у него брали уроки. В частности, как сейчас помню, Александр Иконников преподавал в Суриковском институте. Я ему как-то сказал, что отец страшно переживает, что я не учусь в Суриковском, а продолжаю работать, объезжать лошадей. По сути дела, конеберейтором, моя была профессия. Берейтор это наездник, объездчик лошадей. Мне Иконников сказал: а давай, я тебя возьму, у тебя такой уровень, что я тебя возьму. Формально сдашь экзамены, а я тебя возьму в Суриковский институт на вечернее отделение. Только не говори Ситникову, не говори Зюзину, никому не говори, и ты потихонечку закончишь. И я там проучился 4 года, закончил Суриковский институт, эти вечерние классы, как они назывались. Я возвращаюсь к тому, когда я попал к Сиверсу, он меня спросил, чем занимаешься? Я говорю: вот, я учился в Суриковском, работаю на ипподроме, пою в храме. И он, обращаясь к Вере, не ко мне, а к Вере, это удивительно было, сказал: Вера, ты знаешь, что Александр будет писать иконы? Отведи его к Зинону. Я удивился, говорю: батюшка, во-первых, я не собираюсь иконы писать, потому что иконы пишут святые, с моей точки зрения, и потом кто такой Зинон, я не знаю, не слышал. Он тут же сказал: Ну, Зинон это современный Рублев. Это мне сказал батюшка и подтвердила Вера. Вера, ты его не слушай, что он там не будет, он будет иконы писать, отведи его к Зинону. Кстати, я, перебивая себя, могу сказать, что я встречал несколько даже священников. Одного профессора психиатрии, в Яме он настоятель — Ям такое место под Москвой — который был профессором медицины, у которого была своя клиника и который тоже пришел к Сиверсу, тот сказал: ты будешь священником. Он сказал: что вы, батюшка, я же профессор, занимаюсь психиатрией. — Нет, ты будешь. И он через два года стал священником. К сожалению, я забыл, как его зовут, не важно. Я очень удивился, что к какому-то Зинону, который есть современный Рублев, меня должны отвести. Я думаю, ладно, сказал и сказал батюшка. Мы поговорили, распрощались, я благословился и ушел. А потом по истечении где-то месяца она мне предлагала... Тогда возрождался Даниловский монастырь, там работал этот самый Зинон. Несколько раз она всё пыталась меня привести, я всё отговаривался, потом как-то мы с ней куда-то шли, она говорит: а давай всё же зайдем в Даниловский монастырь. Я говорю: ну, давай, раз уж мы проходим мимо, давай зайдем. Мы зашли. Она сказала: я к Зинону, если можно его вызвать. Я, потом работая с Зиноном много лет, знал, что он никогда не выходил к женщинам, даже не спрашивал, монашка это, не монашка, просто он ни к кому не выходил, потому что столько желающих было его увидеть. А здесь он вышел и спросил меня, в том числе, вы зачем пришли? А я говорю: я хотел бы помогать как-то, если можно вам помочь в росписи монастыря, в работе над восстановлением Даниловского монастыря. Он говорит: хорошо, приходите завтра, я вам найду какую-нибудь работу. На следующий день я пришел в Даниловский монастырь. И здесь произошло еще некое чудо. Когда я зашел в храм Семи Вселенских Соборов, в котором Зинон работал над иконостасом, я увидел, как он работает. Он писал икону. И я, когда увидел, как он работает, и вообще его в работе увидел первый раз, я понял, что передо мной действительно гениальный иконописец, и до сих пор так считаю, и не только я, а в мире очень многие так считают. Более того, наперед забегая, могу сказать, что когда я руководил росписью кафедрального Никольского собора Американской Православной Церкви в Вашингтоне, то меня познакомили с отцом Федором Куфусом, который на то время — это около 30-ти лет назад было, 27 лет назад — был ведущим, считался самым дорогим и самым известным греческим иконописцем современным. Меня познакомили, я с ним сразу подружился. В том числе надо было сказать комплимент. Сначала я посмотрел на его работу, он расписывал храм, по-моему, Архангела Михаила у Потапова в Зарубежной церкви. Я посмотрел, мне очень понравилось, я ему сказал: отец Федор, по-видимому, два самых выдающихся современных иконописца, это вы и Зинон. Он на меня посмотрел внимательно и сказал такую фразу: ты знаешь, Александр, ты ничего не понимаешь в иконах, если ты сравниваешь, с Зиноном никого нельзя сравнить в современной иконописи, и даже меня, — он поднял палец кверху — даже меня нельзя сравнить с ним. Он, конечно, самый выдающийся художник современности. Дальше произошло вот это чудо, когда я стал работать с ним над восстановлением. Я растирал краски, полгода или год не говорил, что я занимался живописью, и смотрел, как он работает, и это было для меня самой высшей школой, конечно. А дальше он уехал в Псково-Печерский монастырь, я поехал за ним, пробыл у него где-то полгода-год, и наезжал к нему время от времени. В это время я уже поступил в Софринские мастерские иконописные, где я проработал несколько лет. Я уже подумывал, как бы мне не остаться совсем в Псково-Печерском монастыре, я был типа послушника, имел такую аккредитацию в виде послушника. Кстати, вторым послушником у Зинона был тогда нынешний митрополит Тихон, а тогда он был просто для меня Гоша.
Кира Лаврентьева
— Да, были эти времена.
Александр Чашкин
— Это были те времена, когда мы вместе с ним были, а потом он перешел к Крестьянкину. А меня вдруг однажды вызывает наместник, сейчас он митрополит Коломенский в Подмосковье, тогда был наместником Псково-Печерского монастыря отец Павел, тогда еще Павел, и говорит: тебя призывает зачем-то патриарх. А я говорю: зачем? — Ну вот, вроде, об Америке какая-то речь идет. Теперь расскажу, как я попал в Америку, также интересный рассказ. Когда я работал в Софринских мастерских, первый храм, росписью которого я руководил, был знаменитый, очень известный храм в Кочаках, родовой храм семьи Льва Николаевича Толстого, где похоронены все его предки, дети почти все, кроме него самого, конечно. Как известно, он похоронен не около храма, а около дома. Известно, да?
Кира Лаврентьева
— Ну да.
Александр Чашкин
— Когда закончили роспись этого храм — сейчас, кстати, об этом фильм пытаются создать, как я расписывал больше 30-ти лет назад его — вдруг приехала американская делегация. В составе Американской делегации был настоятель кафедрального собора Американской Православной Церкви отец Дмитрий Григорьев, это очень известный знаменитый автор многих классических трудов о Достоевском, он специалист по Достоевскому, классические труды многие принадлежат именно ему. И владыка Василий (Родзянко) всем известный, который был епископом Вашингтонским на то время. Ну и еще несколько человек было. Они ездили по России, чтобы найти русского художника, который бы расписал кафедральный собор Американской Православной Церкви. Это связано с тем, что им хотелось, чтобы именно русский расписал. И второе, может быть, материально, с греками разговор более серьезный в смысле материальном. Короче, им понравилась моя роспись, и они меня пригласили, к Алексею II пришли, говорят: вот, мы хотим Чашкина, чтобы он руководил росписью кафедрального собора. В течение полгода, тогда я приехал из Псково-Печерского монастыря в Москву, меня вызвал патриарх Алексей II, сказал: ты поедешь в Америку расписывать собор. Я уже рассказывал, что отец Павел, наместник, сказал, что я тебя не благословляю в Америку ехать. Я говорю: что делать, раз патриарх вызывает, съезжу. Если меня утвердят, то мир посмотрю. — Нет, я тебя не благословляю. Кстати говоря, через месяц он приехал, уже епископом Нью-Йоркским стал. Значит такое, говорит, послушание. Я говорю, ну, что же, вы вроде не собирались, владыка. А он сказал: ну, знаешь, все-таки послушание, послушание. Так получилось, что я там проработал три года, расписывая кафедральный собор. Для меня это был подарок судьбы невероятный, конечно. Дело даже не в Америке, а в том, что... Это длинный разговор отдельный, коротко скажу. Я там пообщался с потомками русских эмигрантов, которых изгнали еще большевики в 20-х годах. Допустим, тот же Григорьев был сын генерал-губернатора Архангельска. Тот же владыка Василий был внук председателя Государственной Думы. Толстой Владимир Сергеевич, староста храма, который был прямой потомок Алексея Михайловича Толстого, Милославский. Там были такие потомки древних даже русских родов, эмигранты. Я бы так сказал, что это были подлинные патриоты России. Они не считали, что сами уехали, они достаточно негативно относились к тем, кто уезжал сам, их же родителей, дедов изгнали большевики фактически, они любили Россию, были подлинными патриотами России. Поэтому я был в обществе, как попал среди какой-то элиты русской, которую лишили родины. Я был счастлив там находиться три года, счастлив был работать там. Конечный итог — я могу сказать, в газете «Вашингтон пост» было написано, что из Москвы приехала группа русских иконописцев во главе с Александром Ивановичем Чашкиным, которые превратили кафедральный собор в жемчужину мировой живописи, была такая фраза в газете «Вашингтон пост». Так что я вернулся, Алексей II был очень доволен, наградил меня орденом Владимира III степени.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в студии Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы очень скоро к вам вернемся. Пожалуйста, оставайтесь с нами.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, меня зовут Кира Лаврентьева. Я с радостью напоминаю вам, что у нас сегодня знаменательный гость Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Огромное количество храмов, монастырей расписывал Александр Иванович в России и за рубежом. Об этом мы сегодня говорим, говорим о богословии иконы, говорим о пути Александра Ивановича к вере и к иконописи. Все это, конечно, интересно, и часа нам явно уже не хватает, я вижу. Александр Иванович мы с вами остановились на росписи храма в Америке. Пожалуйста, расскажите, как там дальше всё продолжалось, как всё развивалось.
Александр Чашкин
— По приезде из Америки я был главным иконописцем предприятия Софрино, фактически был главным иконописцем Московской патриархии. Дальше было много интересного, в том числе, я познакомился с совершенно потрясающим человеком, которого уже канонизировали как местного святого. Я думаю, что когда-нибудь его канонизируют не только как местного. Так же возвращаюсь к Родзянко, епископу Вашингтонскому, я даже думаю, что его когда-нибудь канонизируют, потому что многие, в том числе и я, общаясь с ним, поняли, какой это удивительный человек, совершенно бескорыстный. Более того, он еще не признанный миром богослов. Он написал совершенно потрясающую книгу «Теория распада вселенной и вера отцов», где выдвинул идею, с точки зрения современных астрономов и богословов она кажется совершенно безумной, а именно теорию о создании мира. Он прочитал у Василия Великого, своего святого, что наш мир, когда галактики разбегаются, это осколки Вселенной, которые разлетаются во все стороны, летят в тартарары, но когда-нибудь они будут назад. В индийской философии похожее есть. Во всяком случае, он говорил, что это не создание мира, по его гипотезе. А создание мира — это был райский совершенно мир в другом измерении, который через грехопадение взорвался и стал разбегаться во все стороны неизвестно куда. Короче говоря, на первой взгляд совершено безумная идея, но он ее вычитал у Василия Великого. Я говорю, что владыка Василий был выдающимся богословом, которого еще мир не оценил, а как человек он был совершенно удивительный. Есть такая книга «Тайны святых», где говорится о том, что такое святой человек. Это человек, который полон некой энергии любви, энергетики любви. Я в свое время познакомился и исповедовался у Кирилла, а Кирилл это человек, который был духовником Алексея II, духовником лавры был.
Кира Лаврентьева
— Архимандрит Кирилл (Павлов).
Александр Чашкин
— Да, Павлов. И вот, я случайно попал к нему на исповедь, даже не хотел исповедоваться, хотел сбежать. Он говорит: э, куда собрался, ну-ка иди сюда. Проговорив с ним 15 минут, я не хотел от него уходить. Настолько это был удивительный человек, настолько он меня обаял этой энергией любви, что мне просто хотелось около него быть все время. То же самое чувство у меня было к владыке Василию. Отец Дмитрий Григорьев тоже был такой же человек. Короче говоря, слава Тебе, Господи, я познакомился со многими... То же Сампсон, который мне такую невероятную идею... Я заканчиваю уже о своем пути, я думаю сказать, я не собирался никогда иконы писать, как из моего рассказа следует, он меня направил на этот путь и только через много десятилетий я понял, что меня Господь вел этим путем, а я еще и сопротивлялся. И каждый раз было то, что Господь меня приводил к моей профессии, единственной, которой я сейчас занимаюсь, и без нее уже не мыслю ни своей жизни, ни своего будущего, ни своего прошлого. И всё это увидел во мне этот старец Сампсон. Еще один старец, я считаю, что вопрос канонизации только вопрос времени — это отец Авель Рязанский.
Кира Лаврентьева
— Вы его называли своим духовником?
Александр Чашкин
— Он для меня был как отец родной. Я его знал в течение почти 25-ти лет. Я не знаю, может быть, отношения мне напоминают отношения Зосимы и Алеши Карамазова. Я к нему приходил всегда, я даже не мог его назвать духовным отцом, он был просто очень близкий, родной человек, с которым я готов был общаться бесконечно долго и много, даже более того, он однажды меня призвал и сказал: Сашенька, дорогой, вот через полгода я умру. — Да, что вы, батюшка, да живите. — Нет, Сашенька, ты уж помолчи, пойдем, я тебе покажу, где будет моя усыпальница. Был небольшой храм-часовня Серафима Саровского, а отец Авель был в схиме именно Серафим. Мне показал, над могилкой такое напишешь, здесь царская семья, а он особо почитал царскую семью. Сказал, где что написать, и ровно через полгода он умер действительно. И я расписал эту часовню в Иоанно-Богословском Рязанском монастыре. Эта часовня в честь Серафима Саровского стала усыпальницей этого великого старца, который около 15 лет жил на Афоне и 11 лет был игуменом — по-нашему настоятель, у них игумен — Пантелеимонова монастыря Афонского. Еще один случай расскажу, где Америка меня тоже привела, и на этом я свою судьбу закончу. Однажды некий человек, который был вице-премьером Украины, еще дружественной нам когда-то давно, лет 15 назад, Лунёв, он был министром угольной промышленности, выдающийся специалист горного дела, решили с братом сделать собор в Святогорском монастыре Донецкой области. Это, кстати, родина моих предков со стороны отца, там рядом село было, где отец родился. И они искали тоже художника. И вот он случайно совершенно, мне аукнулась та же Америка, я так уже для смеха рассказываю, однажды выбирал художника, не разбирался в иконах, смотрел фотографии. И вдруг наткнулся на фотографии, где я стою вместе с Ваном Клиберном, как известно, был великий пианист, один из величайших пианистов 20-го века, сказал: а это кто? Это же Ван Клиберн? — Да, Ван Клиберн. — А это кто? — А это иконописец Чашкин. Не будет же Ван Клиберн, скажем так, с нехорошим человеком фотографироваться, там другое слово обозначил, не очень приличное. Вот, его беру. Благодаря Вану Клиберну, я попал, руководил росписью собора в Святогорском монастыре. Я почему их вспомнил, Лунёвых, светлых людей, двух братьев, Сергея Георгиевича и Владимира Георгиевича, которые построили этот великолепный собор, который я считал моей самой лучшей работой, я его расписывал в течение двух где-то лет, ездил туда. К сожалению, год назад его разбомбили. Не полностью, он остался, но очень сильно разбомбили. А это был потрясающий собор. Украинская Церковь даже наградила меня высшим орденом украинским — орденом Нестора Летописца I степени за роспись этого собора. Ну, а потом пошло туда, куда уже пошло, и этот собор теперь не знаю, восстановят когда-нибудь или нет. Но Лунев говорит: дай Бог, война закончится, поедем восстанавливать. Я про свою судьбу всё рассказал.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Александр Иванович, можно много вас спрашивать, потому что действительно интересно. Десять жизней в одной как-то уместилось у вас удивительным образом. Хочется спросить про богословие иконы.
Александр Чашкин
— Давайте.
Кира Лаврентьева
— Ваши мысли по поводу иконописного искусства узнать.
Александр Чашкин
— Это вопрос очень злободневный и правильный. В Москве сейчас восстанавливается чуть ли ни 300 храмов, и этот вопрос очень злободневный. Здесь какой-то спор между академическими художниками, которые, скажем, закончили Суриковский институт или закончили академию Глазунова, они претендуют на роспись многих храмов, более того, расписывают. В частности, когда я приехал из Америки, меня призвал Алексей II и сказал: Александр Иванович, как мы будем храм расписывать Христа Спасителя? Тогда он уже был готов, но еще готовился к росписи. Я ему сказал: ваше святейшество, если мы будем пытаться повторить то, что было, во-первых, художника уровня Семирадского, Репина, Сурикова, Крамского, Васнецова сейчас нет. И я ему напомнил, что Васнецов, когда расписывал в Киеве собор известный, после росписи собора, которую все очень хвалили, сказал такую вещь удивительную. Он сказал, что все мы, современные художники, мечтая о славе Дионисиев и Рублевых, к сожалению, шли совершенно не тем путем. То есть то, что мы сделали, это не церковное искусство. Поэтому надо возвращаться к подлинному каноническому церковному иконописному искусству, а не расписывать в академической манере храмы. В чем тут дело? Известен такой философ и богослов, как Павел Флоренский, он написал гениальную совершенно книгу, которая называется «Иконостас», всем советую ее почитать, чтобы понять, в чем разница между иконописным искусством и академическим искусством.
Кира Лаврентьева
— Вы написали отца Павла без нимба в одном из храмов американских, в благодарность ему за эту книгу.
Александр Чашкин
— Да, да, я там... Я тут же прокомментирую немножко. В храме в Америке табличка была, что храм посвящен жертвам русской революции. И когда надо было расписать заднюю стенку, я предложил сделать роспись, в которой отразить жертвы революции. То есть канонизированных уже святых и тех, которых не канонизировали еще, но которых, может быть, канонизируют или нет, но они пали, были жертвами революции. В частности, разговор идет о Павле Флоренском. Он, безусловно, по всем категориям был мученик, то есть той самой жертвой революции, потому что его до сих пор трудно... По одним сведениям его расстреляли в 38-м году, по другим в 43-м. Но, во всяком случае, это был выдающийся совершенно богослов, выдающийся философ. По какому случаю его не канонизировали? Кто-то сказал, что в его богословских рассуждениях клубок нераспустившейся ереси, еще что-то сказано было. Многие люди, большинство было за канонизацию Павла Флоренского, а его все-таки не канонизировали. Я его почитаю особенно и даже считаю его святым. Тогда не была еще канонизирована царская семья именно нашей патриархией Московской, а была канонизирована только зарубежной Церковью. На этом у них был большой разлад, очень много спорили, очень много ругались. После того, как Московская патриархия канонизировала царскую семью, помирились и, более того, воссоединились в какой-то мере, произошло воссоединение зарубежной и нашей патриархии, о чем мечтал владыка Василий (Родзянко), человек сам с невероятной судьбой. Если рассказать его судьбу, он участвовал в сопротивлении Югославском, он был в армии... четники, так называемые, это православное королевское войско сербское. К сожалению, когда Тито организовал уже коммунистическую армию, начал где-то в 43-м году активные боевые действия против фашистов, а до этого все бои вело именно православное это войско четников. К сожалению, Тито победил, и частично ему были приписаны все победы, а четников многих, кто участвовал в сопротивлении, именно православное войско, посадили в Югославии. Владыке Василию за то, что он был врачом в армии четников, дали 6 лет. Он просидел два года, кажется, в тюрьме коммунистической, потом его поменяли на кого-то, и он попал в Англию, и стал учеником знаменитого владыки Антония Сурожского, который его послал в Америку. Он стал епископом Сан-Францисским, а уже потом стал епископом Вашингтонским. Вот такая судьба у него была. Во всяком случае, всю войну он прошел, воевал в армии, просидел несколько лет в тюрьме. Потом был у владыки Антония послушником многие-многие года, он его сделал епископом. Короче говоря, возвращаясь к теме, я уже процитировал Васнецова, какая разница между академическим искусством, так называемым, и церковным искусством?
Кира Лаврентьева
— Да.
Александр Чашкин
— Церковное искусство изображает некое историческое событие или историческую личность. Что такое иконописный канонический подход к изображению? На иконе изображена личность уже в преображенном виде. Святой не как историческая личность, а как некая преображенная личность, которая уже находится в высших формах бытия в другом измерении. Так же как любое событие, которое происходит, исторически, допустим, Тайная вечеря происходила две тысячи лет назад в Иерусалиме. Ныне каждый год мы празднуем ее. И притом, празднуем не только то событие двухтысячелетней давности, но мы празднуем как какую-то вечную Пасху, именно Воскресение Христово, которое каждый раз на Пасху, как некое мистическое событие, которое свершилось в вечности и которое происходит постоянно в вечности. Поэтому, в сущности, молиться на не преображенный образ, а не на иконописный образ не имеет смысла, потому что на нем изображена историческая личность. Смысл христианства — именно преображение всего нашего естества, всего человечества так же, как и всего мира. Иоанн сказал в Евангелии: и да будут даны человекам новая земля и новое небо. То есть преображенная земля и преображенное небо после Второго пришествия. И все люди после Страшного Суда уже в преображенном виде в этой новой земле и новом небе будут жить совсем в другом измерении. Многие не знают такой вещи, что икона — это окно в потусторонний мир, по совершенно замечательному определению Павла Флоренского. Когда человек молится на икону, он обращается не к нарисованному образу, а к именно к первопричине. Допустим, к Спасителю, не нарисованному, а через изображение Спасителя обращается к Спасителю, Который истинно находится в Горних мирах, в высшей форме бытия, в высшем измерении. И он обращается к этому высшему Божественному образу Спасителя, а все святые, которые несут в себе образ этого Спасителя, тоже уже в преображенном виде находятся в Царствии Небесном. И мы, обращаясь к святому, обращаемся к Царству Небесному, к Горним мирам, в которых находятся эти святые. Я не говорю, что это какая-то еретическая вещь, хотя по канонам точно обозначено. Допустим, я Алексею II, когда он меня спросил, как будем расписывать храм Христа Спасителя, сказал: ваше святейшество, если пытаться повторять то, что было, то придется рисовать образ Саваофа на куполе.
Кира Лаврентьева
— Нельзя же, да? Он не канонический, запрещен Седьмым Вселенским Собором.
Александр Чашкин
— А образ Саваофа запрещен, буквально считается еретическим. Собственно, иконопись началась с того, что Господь Иисус Христос принял человеческую плоть, и мы изображаем именно Его человеческую сущность. Конечно, мы не в состоянии Его Божественность отобразить, но мы изображаем Его человеческую сущность. В том числе, запрещено изображения образа Бога Отца, потому что Бог Отец в богословском понятии абсолютно трансцендентное понятие к нашим человеческим измерениям, абсолютно невыразимое, не измеримое, и потому во всех религиях он запрещен. Между прочим, мало кто знает, что также изображение Саваофа даже в нашем каноническом понятии православия не просто запрещено, а считается еретическим по решению Четвертого Вселенского Собора.
Кира Лаврентьева
— Четвертого, а я сказала Седьмого.
Александр Чашкин
— И Седьмого Московского Собора. Повсеместно изображение Бога Отца и так называемой Новозаветной Троицы распространены именно потому, что это уже влияние католиков, влияние Запада. После известного исторического события, когда Петр I, не понимая ни православия, ни его догматов, ни его глубины богословской, философской, послал учиться художников на Запад. Они приехали, закрасили великолепные шедевры Рублева, Дионисия, Феофана Грека и стали рисовать в академическом реалистическом стиле Бога Отца, дедушку с бородой, сидящего на облаках, пупсиков таких вместо ангелов. Например, Павел Флоренский говорил: какая разница даже в изображении складок иконописного искусства и академического. Академическое искусство изображает материальные складки одежды. Иконописное искусство — это суть светозарное облачение святых. Не только лик должен быть изображен в иконописной манере, то есть преображенный образ святого, который уже находится в неком другом измерении, в Царствии Небесном, в Горних мирах, и даже складки его одежды должны быть изображены, как светозарное некое облачение, а не как материальное облачение. В этом большая разница. Икона ведет сознание современного человека от материалистического понимания мира, где, по выражению Шмемана, главный грех обозначен чуть ли не единственным — грех потребительства в самом широком смысле этого слова, когда потребительство есть главный смысл человечества. Когда главным смыслом человечества должно быть то, о чем говорит икона, то есть возвышение и преображение человека, изменение сознания. Литургия это таинство единения любви. Через это таинство и через любовь мы возвышаемся до неких Горних миров, и наше естество в некотором смысле испытывает некое преображение и некое соприкосновение с высшими Горними мирами, о чем литургия постоянно и возвещает. Именно изменение сознания, отбросим всё земное и обратимся своим взором в Царствие Небесное к Горним мирам. Поэтому, я еще раз повторяю, сейчас, я думаю, те священники, которые предлагают расписывать новые храмы, должны на это обратить серьезное внимание. Я понимаю, что у кого-то есть возможность пробить заказ на академические изображения в храме. Всё это может быть и написано хорошо, хотя повторяю, сейчас нет художников такого уровня, как тот же Васнецов или Нестеров, которые даже в изображениях академических достигали совершенной духовной высоты, очень высокой. Но тот же Васнецов говорил, что мы шли не тем путем и наша живопись не стала церковной от того, что мы писали не в той манере и, мечтая о славе Дионисия и Рублева, повторяю, мы создавали не церковное искусство. На это надо обратить особенное внимание современным и священникам и... Кстати говоря, заметьте, я был, естественно, в Греции, я был на Кипре. Что меня удивило на том же Кипре, что практически все католические храмы расписаны в иконописной манере, то есть в византийской манере. Более того, у нас многие считают, что русская иконопись должна капитально отличаться от византийской иконописи. Хотя я думаю, что все выдающиеся иконописцы, начиная с Рублева, Дионисия или совершенно замечательной Старой Ладоги, считали себя преемниками Византии, так же как считают себя преемниками, я думаю, и наши богословы, не только иконописцы. Естественно, что надо обратить на это серьезное внимание. К сожалению, есть такие примеры, когда совершенно замечательные иконописные храмы даже многие уничтожаются. Например, в Царицыно храм, который расписывал мой приятель Соколов Александр, к сожалению, его потрясающие, великолепные росписи сбили и записали просто академическими не очень высокого класса работами. Все возмущаются, но что делать, чтобы этого не повторялось? Я надеюсь.
Кира Лаврентьева
— Спасибо огромное, Александр Иванович. Дорогие друзья, в этом часе на Радио ВЕРА с нами был Александр Иванович Чашкин, художник, иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Александр Иванович, спасибо вам, что вы приоткрыли свои фрагменты жизни, это действительно очень ценно для нас и, уверена, для наших слушателей. Всего вам доброго. До свиданья.
Александр Чашкин
— До свиданья всем.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья











