В гостях у программы "Светлый вечер" были епископ Смоленский и Вяземский Исидор и епархиальный древлехранитель Александр Дубровский.
Речь шла о пребывании в Москве Смоленской иконы Божией Матери. Наши гости рассказали об истории иконы, о том, как она реставрировалась, и как будет храниться после возвращения в Смоленск.
Ведущий: Денис Маханько
Д. Маханько
— Здравствуйте, дорогие друзья! Это программа «Светлый вечер» на радио «Вера». Меня зовут Денис Маханько. Я с удовольствием представляю наших гостей. Это епископ Смоленский и Вяземский Исидор. Здравствуйте!
Еп. Исидор
— Добрый вечер, Денис и дорогие радиослушатели!
Д. Маханько
— И епархиальный древлехранитель Смоленской епархии Александр Александрович Дубровский, здравствуйте!
А. Дубровский
— Добрый вечер!
Д. Маханько
— Событие, которое нас собрало здесь — это уникальное появление Смоленской иконы Божией Матери в Храме Христа Спасителя, которое произошло вчера, 1 февраля, в день очередной годовщины интронизации Святейшего Патриарха Кирилла. И, я так понимаю, до 10 февраля икона пробудет в Храме Христа Спасителя. О её дальнейшей судьбе и вообще об истории этой иконы узнаем в этой программе. А сейчас небольшой репортаж Дарьи Мангушевой о том, что происходит и происходило с иконой Смоленской Божией Матери в эти прошедшие годы.
Репортаж
Дарья Мангушева
— В Москве закончена реставрация одной из наиболее почитаемых святынь России — Смоленской иконы Божией Матери. Два года назад, по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла она была привезена сюда из Успенского кафедрального собора Смоленска. В текущем месяце икона вернётся в родной город, а пока все желающие могут прикоснуться к святыне, своими глазами увидеть восстановленный образ в Храме Христа Спасителя со 2 по 9 февраля. Образ Божией Матери «Одигитрия», что в переводе с греческого означает «Путеводительница», по преданию был написан святым евангелистом Лукой во время земной жизни Пресвятой Богородицы. Из Константинополя в Россию икона попала в 11 веке, а в 12 веке Владимир Мономах перенёс её в Смоленск, в Успенский собор. Так икона получила название «Одигитрия Смоленская». В 1602 году закончилось строительство знаменитой Смоленской крепости. На освящение крепостной стены царь Борис Годунов привёз список чудотворного образа, который поместили на башне в специальной нише над главными городскими воротами. Новый список иконы стал почитаться наравне с древним образом. Именно этот список в 1812 году был вывезен из оставленного российскими войсками Смоленска. И накануне Бородинского сражения его пронесли по всему военному лагерю вместе с Иверской и Владимирской иконами Божией Матери, чтобы укрепить и ободрить воинов перед великим подвигом. Трудно во всех деталях проследить судьбу иконы за четыре с лишним века. В руки реставраторов она попала сильно повреждённой. Рассказывает директор Государственного научно-исследовательского института реставрации Дмитрий Борисович Антонов.
Д. Антонов
— С 1602 года до 1722 года она находилась на башне, то есть на улице фактически, под козырёчком, и несла на себе все удары стихии. Потом её перенесли в храм. Её всё время зарисовывали-зарисовывали, закрашивали-закрашивали, и вот мы получили то, что получили: доска была очень сильно повреждена, рассохлась, изображение очень много было утрачено.
Дарья Мангушева
— Реставрация проводилась впервые. Процесс восстановления был очень трудоёмким. Ведь команде специалистов предстояло вернуть иконе первоначальный образ, освободив его от слоёв краски. О том, с какими сложностями пришлось столкнуться, рассказывает заведующий отделом темперной живописи, реставратор высшей категории Виктор Владиславович Баранов.
В. Баранов
— Оказалось, что поверхность живописная авторская представляет собой мелкие-мелкие чешуйки, о которых сегодня как раз говорили и показывали. Это сильно затрудняло работу, потому что скальпель реставратора подточен под ровную поверхность. А здесь получилось — грубое сравнение — как поверхность Луны, состоящая из разных микро-кратеров, нано-кратеров, скажем так. Нам пришлось фактически работать над каждой такой микрочастицей. То есть это случай беспрецедентный.
Дарья Мангушева
— За годы этой кропотливой работы, по словам Дмитрия Антонова, реставраторы привыкли к святыне. Они относятся к ней с большой теплотой и почтением.
Д. Антонов
— Мне очень не хочется с ней расставаться. Дело в том, что как раз она находилась в нашем институте в довольно сложное время. И я считаю, что нам очень, конечно, помогло её наличие во многих ситуациях. Я считаю, что просто чудо. Мне очень жалко её отдавать, честно!
Дарья Мангушева
— Икона пробудет в Москве до утра 10 февраля, после чего её возвратят в Смоленск.
Д. Маханько
— Итак, я напоминаю: в студии «Светлого вечера» епископ Смоленский и Вяземский Исидор и епархиальный древлехранитель Смоленской епархии Александр Александрович Дубровский.
Владыка, скажите, как так получилось, что мы сейчас эту икону лицезреем не в Смоленске, а в Москве, почему?
Еп. Исидор
— Эта чудотворная икона Смоленской Божией Матери к 200-летней годовщине со дня окончания Отечественной войны в 2012 году, по благословению Святейшего Патриарха, была принесена на Бородинское поле. Где все мы, в том числе я, тогда ещё будучи игуменом и наместником Высоко-Петровского ставропигиального монастыря, молились перед этим образом о погибших за веру и Отечество воинах. И мы все молились тогда о крепости нашего Отечества. И после этого торжества Святейший Патриарх и реставраторы города Москвы посчитали необходимым направить её в Государственный научно-исследовательский институт реставрации для того, чтобы она была приведена в должный порядок. Реставраторы открыли достаточно печальное положение этой иконы, которая во многом пострадала из-за того, что была надвратной и все непогоды влияли на неё. Кроме этого, тот оклад, в который была одета икона с середины 20 века, тоже сыграл свою не очень положительную роль. Она точно нуждалась в реставрации. И поэтому с 2012 года буквально до конца января 2015 года она находилась в НИИ реставрации города Москвы.
Д. Маханько
— То есть были проведены какие-то крупномасштабные работы? Может быть, Александр Александрович подробнее расскажет?
А. Дубровский
— Да. Как было уже указано Владыкой, в 2012 году в темперный отдел ГосНИИ реставрации поступила наша чудотворная икона Смоленской Богоматери «Одигитрия», которая находилась в достаточно неудовлетворительном состоянии. По докладам икона долгое время, начиная с 1954 года, после того, как были собраны средства жителями города, и был отлит этот серебряный оклад, находилась и установлена была в соборе. До этого момента никаких поновлений, никаких обследований иконы не проводилось. В этот момент, когда была передана икона ГосНИИ реставрации, она была в достаточно сложном состоянии. В начале 19 века, деревянная церковь, на которой была установлена эта икона... значит, она была в открытом состоянии, был басменный оклад на ней и под стеклом находилась долгое время, что послужило разрушению окрасочного слоя, и состояние иконы было неудовлетворительное. Как нам доложили специалисты ГосНИИ реставрации, 16 раз происходило поновление иконы. Хотелось бы отметить отдельно, что к нашему счастью, может быть, её не снимали, не убирали окрасочный слой, а просто записывали. Поэтому на сегодняшний день то, что сделали специалисты ГосНИИ реставрации — это удивительное, красивейшее — немножко поменялся образ лика — произведение искусства и образ Богородицы, который с нетерпением ждут горожане и прихожане нашего города. Хотелось бы ещё отметить то, что когда на реставрационных советах неоднократно мы общались со специалистами-реставраторами, мы были немножечко, может быть даже, не согласны с той методикой и с теми способами реставрации, которые использовались. Но так как мы не являемся, может быть, специалистами в данной области, нас убедили, что отсутствие определённых чинок, отсутствие на одеждах, на ручках, на одеждах Младенца тонировок — это совершенно необходимая, совершенно законная вещь. Ещё хотелось бы отметить, что прихожане нашего города достаточно переживают по поводу того — вернётся та ли икона в Смоленск. Хотелось бы всех уверить, всех радиослушателей, кто сейчас слышит из города Смоленска, что это будет та же самая икона, можете не беспокоиться. Она немножко другого будет вида, другой образ, но она наша родная, чудотворная и всеми горячо любимая, образ нашей Богородицы.
Д. Маханько
— Владыка, может быть вы расскажете об истории этого образа? Если кто-то из радиослушателей не в курсе. Вот именно эта икона, она была надвратной?
Еп. Исидор
— Да, она была надвратной и подарена Борисом Годуновым городу Смоленску, и с начала 17 века находилась в городе Смоленске. Это чудотворный, почитаемый образ. И Божия Матерь часто являла через этот образ свои чудеса. И одним из этих чудес была защита города от наполеоновских войск. Перед этим образом молился Кутузов со всем своим богоспасаемым православным войском.
Д. Маханько
— Это та самая икона, пред которой молился Кутузов?
Еп. Исидор
— Да, именно так.
Д. Маханько
— И правильно я понимаю, что до середины 20 века она была без оклада, и сейчас она возвращается в это же состояние?
А. Дубровский
— До середины 20 века она была без оклада. Во все времена менялся басменный оклад, который крепился гвоздями непосредственно к основанию иконы, даже к лику. После был одет вот этот вот оклад, и икона была установлена на возвышении в центре собора на специальном месте, куда она и возвращается в настоящее время. По возвращению в собор икона будет установлена в специальную климатическую капсулу. Капсула будет пристенная — замкнутый герметический объём, который позволяет климат-контроль, влажностный режим контролировать. Будет специальный светодиодный свет определённый, тёплый, который без ультрафиолетового и инфракрасного спектра. Остекление фронтальной части будет антивандальное. Капсула будет закрыта и опечатана. Повторю, что будет стабильно поддерживаться влажность, температура внутри капсулы с осуществлением воздухообмена и контроля за температурой. Будут установлены датчики освещённости, загрязнённости среды. Всё это будет архивироваться и передаваться на компьютер, где будет вестись статистика. Все прихожане, все гости города, паломники могут абсолютно беспрепятственно приходить, прикладываться, молиться о своих нуждах, о своих чаяниях к образу, как и прежде.
Д. Маханько
— Вы говорите, что визуально изменился облик иконы. Может быть, расскажете подробнее почему так произошло? Сколько там было слоёв вы уже назвали — больше 10-14 поверх написано, да? То есть, я так понимаю, она была написана, и потом поколениями, спустя 50 или 100 лет, её как-то обновляли. Как это происходило? И как удалось докопаться до истинного лика, что там внизу?
А. Дубровский
— Необходимо отметить квалификацию, профессионализм специалистов-реставраторов ГосНИИ реставрации, которые подошли с любовью, с трепетом и очень профессионально к своей работе. Работа производилась под специальными микроскопами. Очень долго происходил процесс укрепления иконы. Далее — расчистка. Расчистка послойная. Как вы уже сказали, было выявлено 16 слоёв...
Д. Маханько
— 16 всё-таки?
А. Дубровский
— 16 слоёв поновлений. Важно, ещё раз отмечу, что не снимали, как в XVIII — может быть не делали — в XIX, XX веке зачастую горе-реставраторы приходили, снимали даже авторскую живопись. И реставраторам приходилось зачастую образ той или иной иконы додумывать, дорабатывать и так далее. В нашем случае этого не произошло. Немножечко только пришлось где-то подтонировать те участки левкаса, которые сохранились. Вот ещё хотел бы отметить: оклад будет находиться в храме недалеко от иконы, надпись будет, на которой будет указано кем и когда он был пожертвован.
Д. Маханько
— В 1954 году.
А. Дубровский
— В 1954 году.
Д. Маханько
— Владыка, а как так получилось, что в 1954 году, в не самое благоприятное время для Церкви, удалось смолянам собрать средства и устроить этот оклад, как это получилось? Еп. Исидор
— Это особенность жизни нашего православного народа — когда хуже, тогда народ сплочённей. Поэтому, как мы с вами представляем, в годы новой волны гонений на православных верующих, которая возникла при Хрущёве, православные верующие Смоленска сплотились и в качестве дара Божией Матери, который бы засвидетельствовал бы их единство, и как некий знак, с которым православные верующие Смоленска обратились к Божией Матери с просьбой о защите их, и явилось это деяние, связанное со сбором средств на серебряный оклад «Одигитрии». И Божия Матерь вскорости, как мы с вами представляем, явила свою помощь, поскольку эти хрущёвские гонения закончились. И верующие осознали, что всякое сплочение, всякое усилие на молитву Божией Матери тут же приносит свои плоды, и Божия Матерь всегда эту помощь оказывает.
Д. Маханько
— Я напоминаю: это программа «Светлый вечер». С 1 по 10 февраля в Храме Христа Спасителя в Москве можно увидеть и приложиться к уникальной иконе — это икона «Одигитрия», икона Смоленской Божией Матери. И сегодня мы беседуем с нашими гостями из Смоленска — это епископ Смоленский и Вяземский Исидор и епархиальный древлехранитель Смоленской епархии Александр Александрович Дубровский. Владыка, вот с 1 по 10 февраля икона находится в Москве, я думаю тысячи и десятки тысяч людей смогут её увидеть, приложиться. Как будет осуществляться доступ — круглосуточно или нет? Что известно?
Еп. Исидор
— Поскольку первопрестольный град является кафедрой Святейшего Патриарха Кирилла, то, конечно же, по его благословению будут происходить все мероприятия, связанные с доступом к нашей святыне. Кафедральный Храм Христа Спасителя является патриаршим, поэтому, по благословению Патриарха, силами духовенства и соответствующих служб будет организован доступ к иконе Смоленской Божией Матери «Одигитрия». Он будет осуществляться со 2 по 10 февраля, начиная с 8 часов, когда будет храм открыт для начала совершения Божественной литургии. И, как мне представляется — это будет дополнительно объявлено через соответствующие официальные средства массовой информации, — примерно до 8 вечера. И в это время, в светлое время суток, каждый верующий житель города Москвы и гости наши столицы будут иметь доступ к Смоленской «Одигитрии». Затем, по благословению Святейшего Патриарха, после 10 февраля икона будет перемещена: прибудет в город Смоленск, где, после дополнительных мер по её сохранению в этот продолжительный период её перемещения примерно на 400 километров из Москвы в Смоленск, она торжественно будет встречена всеми верующими смолянами в день Сретения Господня, 15 февраля, в воскресенье. Поэтому я, пользуясь возможностью радиоэфира, приглашаю не только смолян, которые слушают нас с вами, но и всех наших слушателей, к тому, чтобы приехать в Смоленск и приобщиться к этому великому действу, и приложиться к чудотворному образу «Одигитрии» уже в Успенском соборе Смоленска.
Д. Маханько
— Владыка, насколько смоляне знают, любят и почитают икону «Одигитрия»? Я понял по словам Александра Александровича, что даже беспокойство какое-то выражают, то есть какое-то общественное волнение по поводу того, что её не было два года всё-таки. То есть расскажите, пожалуйста, как происходит это почитание и как смоляне, действительно, чтут эту икону.
Еп. Исидор
— Оно настолько сильно, что его можно сравнить с отсутствием родной матери в семье. Каждый из нас может представить что значит не видеть родную маму целых два года. Так и смоляне относятся к своей «Одигитрии» и очень скучают из-за того, что они два года не видели свою родную маму.
Д. Маханько
— Удивительно! Вы сказали, что икона чудотворная и имеет такой статус. Были ли какие-то в обозримые годы, вот недавно, какие-то чудеса, связанные с этим образом?
Еп. Исидор
— Да, и мы фиксируем эти чудеса. Они были явлены особенным образом и в 20 веке, в годы лихолетий, в годы гонений на Православную Церковь и уничтожения святынь. Эти чудеса происходят и доныне. И главное чудо для всех нас является то, что человек неверующий, заходящий в храм, после молитвы Божией Матери «Одигитрии», после даже мысленного обращения к ней, даже обращения взором, становится верующим человеком. Поэтому я, пользуясь случаем и этой высокой площадкой, ещё раз приглашаю всех людей, ищущих Бога, ищущих себя в пространстве веры, всё-таки найти возможным прийти к Смоленской «Одигитрии», помолиться Богу, Божией Матери, чтобы Господь просветил ум, сердце и наставил на путь спасения.
А. Дубровский
— Хотелось бы добавить к словам Владыки. Я лично, в определённое время, обратившись однажды к образу нашей Богородицы, к Её чудотворной иконе, получил просимое. С тех пор моё отношение в целом к Церкви, моё отношение к Богоматери очень круто поменялось. Всю мою жизнь поменяло.
Д. Маханько
— Я знаю, что в Смоленске традиционно служится акафист каждую неделю «Одигитрии», да?
Еп. Исидор
— Да, каждый вторник.
Д. Маханько
— По вторникам вечером?
Еп. Исидор
— Вечером во время вечернего богослужения, между вечерней и утренней совершается акафистное пение Божией Матери.
Д. Маханько
— Мне доводилось бывать в 90-е годы вот на этих акафистах. Я помню, моему изумлению не было предела, когда люди пели его наизусть.
Еп. Исидор
— Так и есть доныне.
Д. Маханько
— До сих пор, да?
Еп. Исидор
— Да
Д. Маханько
— Удивительно! Почему-то очень много людей собиралось, там была всегда проповедь. Запоминается на всю жизнь, на самом деле.
Еп. Исидор
— Так и есть.
Д. Маханько
— Не говоря уже о величии Смоленского Успенского кафедрального собора, который не оставит равнодушным никого, пожалуй, кто там побывает. На самом деле это так, это, действительно, так.
Александр Александрович, а какие ещё есть святыни в Смоленском кафедральном соборе? Вы, как древлехранитель, нам расскажите.
А. Дубровский
— Что хотелось бы отметить, вкратце. Я с собором уже около 20 лет, начинал ещё будучи строителем, занимался реставрацией собора, занимался реставрацией епархиальных объектов церковных, объектов культурного наследия, поэтому мне всё это очень дорого, очень всё это ценю. На сегодняшний день то, что мы имеем в соборе, помимо нашей чудотворной иконы, это плащаница княгини Старецкой, подаренная городу Смоленску. Она хранится в отдельном киоте, с левой стороны по центру храма. Также находятся у алтарной части, у солеи, сандалии Меркурия — нашего смоленского святого, который, как вы знаете историю, по велению Богородицы сразился с татарским воином, победил его, но был обезглавлен и получил статус мученика. Сейчас эти вещи наиболее ценные, к которым едут многие и многие паломники преклониться, посмотреть.
Еп. Исидор
— Сам по себе иконостас в Успенском соборе является уникальным. И не только с духовной точки зрения, но и с точки зрения исторической, культурологической. Таких иконостасов, подобных иконостасу Успенского собора, вряд ли можно найти во всей Святой Руси.
А. Дубровский
— Да, это, действительно, великолепный памятник искусства. Даже Наполеон, если мы обратимся к истории, был настолько удивлён и поражён великолепием этого иконостаса, который был золото на серебре, который сиял, был воздушный. Настолько лёгкий, что либо упала шляпа, либо он снял её действительно.
Д. Маханько
— То есть с Наполеона упала шляпа?
А. Дубровский
— Наполеон, как мы знаем, никогда нигде не снимал шляпу. В Успенском соборе Смоленска он её снял.
Д. Маханько
— Вот мы говорили об иконе «Одигитрия» и о других святынях Успенского собора в Смоленске. Владыка, может быть, несколько слов скажите о том, что, почитая икону, мы ведь не почитаем краски, доску, левкас, ведь это что-то другое, правда?
Еп. Исидор
— Именно так. Поскольку, обращаясь к лику Спасителя, Божией Матери, святых, мы свой ум и своё сердце возносим к Первообразу. Поэтому, обращаясь к видимым предметам, мы возносим свой ум к предметам невидимым, которые находятся в области нашей веры. Поэтому я хотел бы сказать, что почитание икон является древней, не только русской традицией. Это традиция, уходящая в глубину веков, в первые века христианства. И Седьмой Вселенский Собор как раз установил догматическое учение почитания святых икон, ясно разъяснив всему православному миру, почему мы обращаемся к писаному образу Спасителя, Божией Матери или святых.
Д. Маханько
— И таким образом — мне ещё одна такая параллель напросилась, — что ведь икона древняя, она является связующим звеном между поколениями людей, которые перед ней молятся. Представляете, сколько людей приходило, сколько молитв было произнесено и сколько исполнено? Это ведь удивительно, когда проникаешься вот этим духом. Конечно, это просто потрясающе!
Еп. Исидор
— Именно так!
Д. Маханько
— Я напоминаю, друзья, что с 1 по 10 февраля в Храме Христа Спасителя в Москве пребывает чудотворная Смоленская икона Божией Матери, икона, именуемая «Одигитрия» или «Путеводительница» по-русски. Ей можно поклониться, как Владыка сообщил, с 8 утра до 8 вечера, примерно. Если есть такая возможность — обязательно придете, до 10 февраля она пребудет здесь. И, как мы выяснили сегодня у наших гостей, 15 февраля икона возвращается в свой родной город, в Смоленск, где уже будет пребывать в Успенском кафедральном соборе. Я напоминаю: это программа «Светлый вечер», в гостях у нас епископ Смоленский и Вяземский Исидор и епархиальный древлехранитель Смоленской епархии Александр Александрович Дубровский. Вернёмся через минуту, оставайтесь с нами!
Д. Маханько
— Снова здравствуйте, дорогие друзья! Это программа «Светлый вечер» на радио «Вера». Меня зовут Денис Маханько и наши гости сегодня — это епископ Смоленский и Вяземский Исидор и епархиальный древлехранитель Смоленской епархии Александр Александрович Дубровский. Мы говорим о пребывании в Москве, в Храме Христа Спасителя, чудотворной Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрия», которое с 1 по 10 февраля продлится здесь, в Москве. Я бы хотел, Владыка, с вашего позволения, переключиться на Александра Александровича, потому что меня, честно говоря, потряс его титул, нет, наверное, должность. Должность, да?
А. Дубровский
— Наверное, должность.
Д. Маханько
— Епархиальный древлехранитель. Поясните, пожалуйста. Владыка, он у вас подчинённый, чем он занимается?
Еп. Исидор
— Поскольку Святейший Патриарх Кирилл, архиереи Русской Православной Церкви, да, собственно, весь народ Божий, понимая, что мы несём ответственность за все наши православные святыни, пришли к необходимости учреждения новой должности в Русской Православной Церкви. Эта должность — епархиальный древлехранитель. Декабрьский Синод 2014 года постановил учредить официально в ряде епархий эту должность. 33 епархии перечислены в решении священного Синода, в которых необходимо в обязательном порядке создать эту должность. Это те, епархии, в которых находятся особо почитаемые храмы, святыни, и в них учреждена эта должность. Смоленская епархия входит в число этих епархий, где это всё должно было быть учреждено, поэтому мы исполнили поручение Святейшего Патриарха. И Сан Саныч Дубровский, который является коренным смолянином, глубоко верующим человеком, специалистом в области строительства, реставрации, сохранения памятников культуры, сохранения религиозных памятников, назначен епархией на эту должность. И он активно сейчас принимает участие в подготовке принесения Смоленской «Одигитрии» в город Смоленск.
Д. Маханько
— Александр Александрович, хотелось бы подробнее узнать о вашем жизненном пути. Вы так немножко намекнули, что много строили, реставрировали. Вы же стали древлехранителем совсем недавно? Если декабрьское решение, значит, наверное, в январе, декабре вас утвердили. А чем вы до этого занимались?
А. Дубровский
— Да, на самом деле древлехранителем по указу нашего Владыки я стал в декабре месяце. До этого был на должности помощника Правящего Архиерея по строительству. Предварительно, если, как вы говорите, жизненный путь: база образования у меня строительная. Далее было управленческое — это Академия госслужбы. В 90-е годы, когда произошёл очередной кризис в нашей стране, как всегда, как это периодически повторяется в определённые промежутки времени, мы организовали общество с ограниченной ответственностью. Занимались строительством и перешли плавно, с лёгкой руки нашего старшего священника сейчас, тогда это был настоятель Успенского собора отец Михаил Горовой, перешли к реставрации. Немножечко, вкратце напомню как это было, думаю, отец Михаил вспомнит это дело, прослушав. Когда мы подошли к сторожке, объект был совсем небольшой, отец Михаил, не зная наших способностей, моих в частности, говорит: «Александр Александрович, сколько будет стоить отреставрировать сторожку? Фасад представляете — два метра на два, с трёх сторон». Я ему выложил стоимость тут же, ну, такую символическую. Отец Михаил тут же, не думая, сказал «Приступайте!» После того, как мы отреставрировали вот этот фасадик, дальше всё это развивалось — следующее, следующее, следующее. В итоге в течение 15 лет занимались, в частности реставрацией иконостаса — золочение, воссоздание, реставрация живописи. Хотелось бы отметить, что та реставрация живописи, которую мы проводили на иконостасе Успенского собора, она немножечко отличается от той, что сейчас мы проговорили в отношении иконы Божией Матери «Одигитрия». Утрачен был во многом живописный слой икон, потому что в определённые времена температура в соборе была отрицательная, никто не занимался воссозданием. Это вот момент, наверное, послевоенный. Был там атеистический музей, никто не занимался сохранностью, не следил за этим. Поэтому были большие, огромные утраты. Некоторые иконы процентов на 30 приходилось левкасить и дописывать, чего не произошло сейчас на образе нашей Богоматери «Одигитрия». Далее были ещё объекты Смоленской епархии: монастыри, церкви, внутренне убранство храмов. Таким образом был приобретён определённый опыт, опыт работы с Департаментом по культуре Смоленской области, опыт работы с Министерством культуры Российской Федерации. И по приходу на кафедру нашего нынешнего Правящего Архиерея Владыки Исидора, состоялась беседа, и таким образом я оказался в штате епархии.
Еп. Исидор
— Если вы позволите, я добавлю, чтобы разбавить скромность Александра Александровича, что эти 20 лет, которые он обозначил, своей работы в Смоленской епархии, конечно же, были сопряжены с деятельностью Святейшего Патриарха Кирилла, который был митрополитом Смоленским и Калининградским целых 25 лет. Поэтому Александр Александрович является в прямом смысле послушником Святейшего Патриарха Кирилла.
Д. Маханько
— Но, поэтому и доверие такое большое. Расскажите, пожалуйста, Александр Александрович, ваша должность, что она подразумевает? То есть древлехранитель слово такое: видимо, какой-то есть у него кабинет, там много древностей, он их хранит, закрывает на три замка за бронированной дверью и охраняет. А на самом деле что это такое? А. Дубровский
— Нет-нет, это, может быть, немножко неверное представление о древлехранителе. Сама должность, она введена, как уже сказал Владыка, на Священном Синоде в 2014 году. Были обязаны 33 епархии учредить эту должность в обязательном порядке, в других епархиях — по необходимости. Значит, что это такое, новая должность такая? Нет, конечно же, это не охранитель, не кладовщик какой. Скорее всего, это человек, который должен следить, контролировать те объекты, учёт прежде всего... Хотелось бы отметить, что Смоленская епархия славится огромным количеством храмов, храмов действующих — сам город, область, глубинка, деревня — действующих храмов и храмов разрушенных, утраченных, может быть, на сегодняшний день безвозвратно. Но тем не менее, по указанию Святейшего Патриарха учёт этих руин даже необходим для дальнейшего воссоздания совместно с Департаментом по культуре, заключения охранных договоров... паспорта на каждый объект. Святыни, которые имеются в наличии в Смоленской епархии — в церквях, храмах, монастырях — всё это должно быть учтено, указано, передано в Патриархию, чтобы тоже архив такой вёлся. И, конечно же, ответственность за свою деятельность у древлехранителя. Мы сейчас готовимся, изучаем материалы, функциональные обязанности, соответственно этому будем работать.
Д. Маханько
— У вас будет какой-то штат сотрудников? Или вы один всё это будете делать?
А. Дубровский
— Нет, штат сотрудников, конечно же, будет. Он есть, по благословению нашего Владыки учреждён Архитектурно-строительный отдел, в котором работают профессиональные специалисты: и сметчики, и архитекторы, и производители работ. Штат будет, по благословению Владыки, увеличиваться. Сейчас формируется архив епархии, чего доселе не было, и контроль за ведением строительных работ тех храмов, которые строятся по благословению Патриарха Московского и всея Руси Кирилла на Смоленщине. Реставрация храмов, которая ведётся, будет контролироваться, вестись учёт и, соответственно, контроль качества.
Д. Маханько
— Я бывал в Смоленской области, не скрою, в разных районах. Я помню меня потряс храм в Ельнинском, кажется, районе, который никогда не закрывался, древний. В Гагаринском, в Вяземском я бывал. Вы говорите, и я понимаю какое это необъятное поле работы. Владыка, кто это всё финансирует?
Еп. Исидор
— Прежде всего, конечно же, основной поток денежных средств, который осваивает епархия ныне, связан с действием Федеральной программы «Культура России», благодаря которой древние памятники архитектуры, по нашему представлению, финансируются. У нас же в Смоленске два действующих храма 12 века! Вдумайтесь, храмы, которые видели Смоленск в домонгольский период! И много иных древних святынь 16 — 18 веков, на которые распространяется действие этой Федеральной программы. И мы, представляя проект на сметную документацию, выигрывая соответствующие конкурсы, приглашаем по рекомендации Министерства культуры Российской Федерации, соответствующего генерального подрядчика, который и осуществляет реставрационные работы. Что касается святынь и памятников регионального значения, то мы обращаемся к неравнодушным верующим, бизнесменам православным, жителям города Смоленска для того, чтобы они выделяли эти средства. Конечно же, прямо скажу, этих средств не хватает. Как нам представляется, мы собираем эти сведения и сейчас будем проводить очень серьёзную работу, связанную со сбором этих средств, изданием этого научного труда — только на территории Смоленского региона находится более 800 порушенных храмов.
Д. Маханько
— Ой-ой-ой!
Еп. Исидор
— И это заставляет нас активнее работать над их восстановлением для того, чтобы передать следующим поколениям православных верующих смолян эти храмы, пока они ещё не успели разрушиться до конца. Работы много. И мы призываем всех людей, которым дороги наши православные святыни, к сотрудничеству. Нам не нужны деньги, нужна помощь, нужно неравнодушие людей. И мы ждём всех неравнодушных людей в Смоленске.
Д. Маханько
— Я напоминаю: это программа «Светлый вечер». Мы сегодня говорим о пребывании в Москве в кафедральном Храме Христа Спасителя иконы Божией Матери «Одигитрия», Смоленской иконы из Смоленска, которая 15 февраля вернётся в свой родной город Смоленск. А с 1 по 10 февраля она пребывает в Храме Христа Спасителя. И я также напоминаю, что в гостях у нас епископ Смоленский и Вяземский Исидор и епархиальный древлехранитель Смоленской епархии Александр Александрович Дубровский. Уже завершаем нашу программу. И в завершении хотелось бы поговорить подробно о городе Смоленске. Вы имеете честь там жить. Вы, Александр Александрович, я понимаю, с рождения. Владыка...
Еп. Исидор
— Аж целых два года!
Д. Маханько
— Ещё только лишь два года. Я признаюсь, что у меня бабушка из-под Рудни родом. И я ещё с детства слышал много рассказов о Смоленске и, действительно, жизнь моя с ним тоже связана. Поэтому я тут немножко вам тут буду подыгрывать. Но мысль у меня такая: что всё-таки Смоленск имеет огромный туристический потенциал. Потому что я не знаю другого такого города, где, действительно, сосредоточено столько не только там святынь и храмов, но вообще уникальных вещей, которые стоит посмотреть. Давайте об этом поговорим. И, если кто-то в Смоленске не был, может быть, услышав нас, захочет приехать. Владыка, вот вы два года тому назад там появились. Какое было ваше первое впечатление?
Еп. Исидор
— Сразу же я сердцем своим почувствовал родство этого города. Он сразу для меня открылся. Что касается туризма и паломничества, о котором мы в большей степени говорим, как представители Русской Православной Церкви, то я хочу напомнить нашим радиослушателям, что буквально в прошлом году мы отмечали 1150-летие города Смоленска. В этом году, в год тысячелетия со дня кончины святого равноапостольного князя Владимира, мы отмечаем в 990 году его пребывание в городе Смоленске и участие его в крещении смолян.
Д. Маханько
— Вот так вот.
Так что сам равноапостольный князь Владимир в 990 году участвовал в крещении смолян, когда он шёл из Киева на Новгород. И, кроме этого, мы должны не забывать, что Смоленский регион является западным рубежом. И всякая война, всякое нашествие на Святую Русь шли через Смоленщину. Поэтому это особое место боевой славы нашего народа. И мы все в Смоленском регионе буквально ходим по костям наших защитников. Не такого места, где не пролилась бы кровь солдата. Начиная с 11 века и по 20 век, до лет Отечественной войны. Поэтому этот наш Смоленский регион является местом боевой славы. Множество памятников, посвящённых героям нашего Отечества, множество памятников старины, множество церквей, которые сами по себе являются памятниками не только Церкви, но и нашего народа. Множество святынь в каждом уголке Смоленского региона. Всё это позволяет развивать не только паломничество, но и, так называемый, региональный туризм. Смоленская епархия принимает в настоящее время большие усилия к тому, чтобы развить этот региональный туризм. И мы, совместно с администрацией города Смоленска, с администрацией Смоленского региона, области сейчас находим пути для развития этого туризма. И приглашаем не только жителей Москвы, но всей многонациональной России, приехать. Паломническая служба Смоленской епархии, контакты которой находятся на сайте Смоленской епархии, всегда готова оказать содействие в обеспечении туристических и паломнических маршрутов.
Я, вспоминая Смоленск, сейчас Владыку слушая, хочу обратиться к Александру Александровичу, как к строителю. Ведь такая уникальная постройка, как Смоленская крепостная стена, в каком сейчас находится состоянии, что там можно увидеть? Сломали ли её или достроили? Я просто давно не был, не знаю.
А. Дубровский
— Да, вы абсолютно правы, говоря о том, что крепостная стена — это памятник, который украшает наш город. К сожалению, за последнее время не много внимания уделялось этому объекту. Буквально два года назад выделялись средства из Федерального бюджета. Сейчас планируется, насколько я знаю, продолжение реставрационных работ. Те башни, те прясла, которые сохранились в центре, частично отреставрированы. А все, которые находятся вдоль Днепра, они, конечно, требуют особого, пристального внимания. Смоленский Кремль в том виде, в котором он был, когда был построен, это была святыня, привлекавшая не только гостей города, но и врагов, которые спотыкались на подступах к нашему городу. В послевоенное время многие башни, многие прясла были разобраны для строительства частного сектора, для строительства административных зданий каких-то. На сегодняшний день, насколько я знаю, воссоздание этих участков не планируется. Но о реставрации самой сохранившейся части крепости речь идёт.
Д. Маханько
— Я расскажу слушателям, может, кто-то в Смоленске не был. Шесть с половиной километров, по-моему, составлял диаметр изначально.
А. Дубровский
— Да, Старый город.
Д. Маханько
— То есть можете себе представить этот объём, и 30 с чем-то башен было. Сейчас их меньше.
А. Дубровский
— Сейчас их меньше. Насколько я помню, по-моему, около 12.
Д. Маханько
— Но всё равно это уникальное и удивительное строение.
Еп. Исидор
— Если вы позволите, я вмешаюсь в ваш диалог, добавив, что благодаря усилиям Министерства культуры Российской Федерации, особенно с приходом Владимира Ростиславовича Мединского, вообще, картина города Смоленска кардинально изменилась в лучшую сторону. И прямое подтверждение тому — это книга Владимира Ростиславовича Мединского «Стена».
Д. Маханько
— Со Смоленской стеной на обложке, я помню.
Еп. Исидор
— Поэтому всем гостям нашего города мы рекомендуем прочесть книгу «Стена».
Д. Маханько
— А я также похвастаюсь радиослушателям, что я знаю несколько названий башен. По-моему, на книге Мединского башня «Орёл» изображена.
Еп. Исидор
— Да.
Д. Маханько
— Очень такое название говорящее. Высокая башня, которая будто бы парит над землёй. Владыка, вы упомянули храмы 12 века, это трудно представить человеку, который живёт в 21 веке. Расскажите подробнее, что это за церкви, действующие ли они.
Еп. Исидор
— Это действующие храмы, ежедневно открытые для посетителей. Это храм Архистратига Божия Михаила и храм святых апостолов Петра и Павла. Оба этих храма всякому, проезжающему на поезде через город Смоленск в дневное время, видны. Поэтому даже, если кому-то не удастся сойти со ступеней поезда, чтобы пройти по городу Смоленску, то из окна вагона всегда вы увидите эти древние памятники.
Д. Маханько
— Петра и Павла — красного кирпича, а Свирская церковь (Архангела Михаила) — такая светлая.
Еп. Исидор
— Петра и Павла стоит буквально на железнодорожном вокзале, и проехать невозможно. И чуть на возвышенности, в отдалении виден храм Архистратига Михаила.
Д. Маханько
— Скажите пожалуйста, вот мы говорим, что людям неплохо было бы приехать посмотреть Смоленск. Есть ли какая-то гостиничная инфраструктура? Как дороги там? Всегда очень волнует жителей столицы, например, качество дорог. Боятся выезжать за МКАД. Что там у вас происходит в этом направлении?
А. Дубровский
— Как Владыка уже упомянул, в прошлом году было отмечено 1150-летие со дня основания города Смоленска. Конечно же, усилиями федеральной власти, усилиями региональных властей город был приведён в очень хорошее состояние. Всё было начато с дорог, соответственно. Памятники архитектуры, центр очень преобразился. Приведены в надлежащее состояние объекты инфраструктуры. Что касается гостиничного комплекса: достаточно частных гостиниц сейчас уже организовано в городе Смоленске. Хотелось бы особенно отметить нашу епархиальную гостиницу непосредственно на Соборном дворе.
Д. Маханько
— То есть в самом центре города, в его сердце.
А. Дубровский
— В самом центре города, у Успенского собора. Все желающие могут тут же помолиться, отдохнуть, подумать о вечном в тишине, покое, в комфорте и уюте. Приглашаем!
Еп. Исидор
— Кроме того, я дополню Александра Александровича, в том, что у нас прекрасный гостиничный комплекс епархии находится и в Катыни. Там, где построен комплекс зданий — Святейший Патриарх Кирилл освящал этот комплекс — на месте расстрелов новомучеников и исповедников смоленских. Поэтому много чего можно посетить.
Д. Маханько
— Владыка, раз уж вы заговорили о Святейшем Патриархе, который 25 лет провёл на Смоленской кафедре. Вы в какой-то мере являетесь его наследником. Меня интересует такой вопрос: 25 лет — огромный срок, четверть века, и, насколько я знаю, Святейший очень много вложил в Смоленск, очень много сделал, чувствуется ли вот это наследие, чувствуете ли вы себя приемником и какие это налагает на вас обязательства?
Еп. Исидор
— Вы знаете, я чувствую себя директором музея, основателем которого является Святейший Патриарх. Поэтому не только наши храмы, не только те духовные учебные заведения, иные епархиальные службы, и, собственно, жизнь самого города, которые возникали при непосредственном участии Святейшего Патриарха Кирилла, вообще, всё, что теперь наполняет город Смоленск, оно, безусловно, связано с именем Святейшего Патриарха Кирилла. Поэтому во многом, когда меня спрашивают в чём я вижу свою миссию, после назначения Святейшим на Смоленскую кафедру, я её вижу в том, чтобы продолжить дело Святейшего Патриарха. Это главное, что меня заботит и чем я занят. Д. Маханько
— Вы, Александр Александрович хотели что-то добавить.
А. Дубровский
— Хотелось бы добавить, да. Конечно же, смоляне считают Патриарха своим земляком, потому что...
Д. Маханько
— Я даже скажу вам. Я видел в последний раз, когда был в Смоленске, в центре города, возле Драмтеатра висит огромный плакат «Смоленский край — земля Патриарха».
А. Дубровский
— Да-да.
Д. Маханько
— Несмотря на то, что Святейший не родился в Смоленске.
А. Дубровский
— Да. Тем не менее люди настолько любят нашего пастыря. И по прошествии двух лет со дня прихода Святейшего на престол Святейшества, я, так случилось, был на Валааме. И когда в храме проходила служба, я подошёл под благословение к Патриарху, не удержался и так громко высказал: «Ваше Святейшество, Смоленск скучает без вас!» Но это действительно так. Ждут с нетерпением.
Еп. Исидор
— И в развитие, если позволите, вот этого ожидания. Святейший Патриарх утвердил планы своего приезда в город Смоленск в конце августа 2015 года. Теперь все мы, смоляне, готовимся к его Первосвятительскому визиту в Смоленск. В рамках этого визита предполагается, кроме богослужения, посещение в городе Смоленске Владимирской набережной — в честь князя Владимира. В конце декабря Смоленский городской Совет назвал — это тоже историческое событие. И Святейший Патриарх на Владимирской набережной освятит памятник святому князю Владимиру, который, собственно, и ступал по этой набережной.
Д. Маханько
— Спасибо огромное! Я напомню: это события августа, мы их немножко проанонсировали. А с 1 по 10 февраля в Храме Христа Спасителя в Москве пребывает чудотворный образ Смоленской иконы Божией Матери «Одигитрия». И, как мы узнали сегодня от наших гостей, 15 февраля икона после реставрации возвращается в Смоленск, где её можно будет увидеть в Успенском кафедральном соборе города Смоленска. Спасибо огромное. Очень приятно было пообщаться с вами, вспомнить город, который я тоже очень люблю. У нас в гостях был епископ Смоленский и Вяземский Исидор и епархиальный древлехранитель Смоленской епархии Александр Александрович Дубровский. Спасибо огромное. Может быть, ещё когда-нибудь обязательно встретимся в этой студии, и вы расскажете как у вас идут дела, и что нового в Смоленске.
Еп. Исидор
— Обязательно! Мне очень понравилось быть вместе с вами.
Д. Маханько
— Спасибо большое! До свидания!
А. Дубровский
— Спасибо. До свидания!
Еп. Исидор
— До свидания!
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывают у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!