У нас в студии была руководитель проекта «Дети.pro плюс» православной службы «Милосердие» Юлия Тарасова.
Наша гостья рассказала о своем непростом пути к вере и о том, как пришла к тому, что оставила прибыльную работу и карьеру ради социального служения. Юлия также поделилась, каким образом её проект помогает детям с особенностями развития и их семьям.
Ведущие программы: Тутта Ларсен и пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский.
Ведущие: Тутта Ларсен и Василий Рулинский
Тутта Ларсен:
— Привет, друзья, это «Делатели» на Радио ВЕРА. Я Тутта Ларсен.
Василий Рулинский:
— И я Василий Рулинский. У нас в гостях Юлия Тарасова, руководитель проекта «Дети про плюс» православной службы Милосердие. Юлия, здравствуйте.
Тутта Ларсен:
— Привет.
Юлия Тарасова:
— Здравствуйте.
Василий Рулинский:
— Юля, проект «Дети про плюс», сложное немножко название, интересное, современное, но все-таки требующее пояснения. Что это за проект, расскажи в двух словах, чтобы понятно было, о чем мы будем сегодня говорить.
Тутта Ларсен:
— И о чем этот «плюс»? Да.
Юлия Тарасова:
— Изначально проект назывался «Дети про», плюс это усложнение чуть позже, потому что мы поняли, что хотим заниматься не только детьми, но и их семьями, и подростками, может быть, когда-нибудь и взрослыми. Поэтому «плюс» появился чуть позже. А вообще «Дети про» — это профессионально про детей. Такая была задумка. Как бывает в версиях продукта — версия professional. Даже изначально он писался на английском «pro», а со временем как-то так получилось, что уже по-русски мы пишем «про». Это с одной стороны про детей, и профессионально про детей. Мы занимаемся детьми — я не люблю слова «с особенностями развития».
Василий Рулинский:
— С особенными детьми.
Юлия Тарасова:
— С особенными детьми, да, в том числе. Сопровождаем и разрабатываем программы на современных основах, на доказательных практиках. Занимаемся этим почти десять лет.
Тутта Ларсен:
— А почему вы не любите словосочетание «особенности развития»?
Юлия Тарасова:
— Оно все равно выделяет, как какие-то особые дети, особые условия. Безусловно, так и есть, но прежде всего, все дети просто дети. Если вы проведете с ребенком с любым какое-то время, вы перестанете замечать его особенности и поймете, что он как и любой другой ребенок, со своим характером, особенностями, капризами, хочу — не хочу.
Василий Рулинский:
— Очень важная тема, связанная с помощью детям с особенностями. Насколько я понимаю, проект во многом появился как результат активной бурной деятельности службы Милосердия и результат того, что сестры милосердия, которые ходили в один из интернатов городских здесь, в Москве, решили, что надо забирать оттуда самых тяжелых детей и создавать Свято-Софийский социальный дом. И потом появились вы. Расскажи эту историю, как это все складывалось и к чему пришло?
Юлия Тарасова:
— Я в начале своей деятельности мало что понимала про особых детей, но ко мне поступило, скажем так, техзадание, которое звучало так: создать пофессиональное...
Василий Рулинский:
— Это важное слово в твоей жизни — «техзадание».
Юлия Тарасова:
— Техзадание, да, я инженер изначально, поэтому техзадание звучало: создать современный профессиональный проект на базе частно-государственного партнерства, такими красивыми словами, в содружестве с государством, на базе государственных учреждений, одного в начале. Я начала просто ходить как доброволец в один из детских домов-интернатов, детских центров, в который долгое время «до» ходили сестры милосердия. По сути, я собирала информацию, как мне это техзадание выполнить. Первые полгода я просто наблюдала, потом я ездила в организации, которые являются флагманскими в особом детстве. Это были командировки в Питер. В результате чего был написан проект, какие люди должны быть рядом с детьми, сколько их должно быть, какие у них должны быть компетенции, как они друг с другом взаимодействуют наиболее эффективно. Из таких деталей был создан проект, и мы очень быстро набрали первую свою команду. 1 июня, кстати, очень скоро уже, это было удивительное совпадение, это был первый наш рабочий день вообще, это был 2015 год.
Тутта Ларсен:
— Ты в принципе изначально была готова к тому, что ты будешь не только делать проекты, могла ли ты представить себе, что ты будешь непосредственно работать с детьми?
Юлия Тарасова:
— Да нет, вообще первые пять лет я думала, что это временно.
Тутта Ларсен:
— Просто ты так помогаешь людям одной ногой?
Юлия Тарасова:
— Да. Я помогаю людям, я инженер, и если что, я туда вернусь. Это вообще только недавно я признала, что я не вернусь никуда.
Василий Рулинский:
— Давай поговорим поподробнее, какой был у тебя извилистый путь в это служение.
Юлия Тарасова:
— Я закончила университет нефти и газа и следующие почти десять лет, сейчас как-то равноценно уже, работала по специальности.
Тутта Ларсен:
— Газовик-затейник.
Юлия Тарасова:
— Газовик-затейник. Здравствуйте, я Юля, инженер-психолог. У меня нет мечт, все мои мечты сбылись. Я была инженером, работала в довольно серьезной международной фирме, корпорации.
Тутта Ларсен:
— Поездила по миру, да?
Юлия Тарасова:
— Поездила по миру. Всяко разно было, и конечно, особо ничто не предвещало, что я изменю направление своей деятельности.
Василий Рулинский:
— Ты и на Севере тоже работала с добычей?
Юлия Тарасова:
— Я работала на Севере. Изначально я из Брянска, и когда мне пришел первый job-offer, и там было написано латинскими буквами Пыть-Ях. Я помню, что я пошла искать на карте, где это.
Тутта Ларсен:
— Это топоним, да. Это название поселка?
Юлия Тарасова:
— Название небольшого городка под Нефтеюганском. Девочка из Брянска летела в Пыть-Ях. Конечно же, это был январь, где-то минус сорок, неизгладимые впечатления от всей деятельности, от промысла непосредственно. Честно говоря, я не знаю, может быть, есть девочки, которые мечтают стать нефтяниками и поехать в Пыть-Ях.
Василий Рулинский:
— При минус сорока работать ночью.
Юлия Тарасова:
— В моем случае я сделала это, исходя из необходимости. Мне нужно было помогать семье к тому моменту, поэтому я решилась.
Тутта Ларсен:
— То есть ты это сделала из ответственности, а не из страсти преодолевать препятствия и отвечать на вызовы.
Юлия Тарасова:
— Вовсе нет. Я просто из чувства ответственности, потому что интересная, в том числе в плане финансовом, работа.
Василий Рулинский:
— Это международная фирма, и я так понимаю, что там достаточно активное предполагалось развитие профессиональное.
Тутта Ларсен:
— То есть из Пыть-Яха можно было до Лос-Анджелеса типа доехать?
Василий Рулинский:
— Ну да. Расскажи, что там дальше было в твоей истории?
Юлия Тарасова:
— В моей истории было то, что требовалось знать английский, и был отбор, несколько технических отборов, из разряда «соберите клапан».
Василий Рулинский:
— За три секунды.
Юлия Тарасова:
— Ну, что-то да. Клапан еще как-то я собрать могла, но с английским было совсем, я понимала, но ни слова не говорила. А в те времена далекие боссами были экспаты, которые англоязычные.
Василий Рулинский:
— Прямо там в Нефтеюганске.
Юлия Тарасова:
— Прямо в Пыть-Яхе.
Василий Рулинский:
— В Пыть-Яхе, ничего себе.
Юлия Тарасова:
— Приезжают новые тринии, все хотят пообщаться, а я абсолютно, просто полностью мьют. Они пытались неформально, я просто цепенела.
Василий Рулинский:
— Рыба об лед, говорят.
Юлия Тарасова:
— Я цепенела, потому что не могла выговорить ни единого слова. Я все понимала, но сказать ничего не могла. А в компании предусмотрено обучение со стажировками, с прохождением серьезных технических школ в Штатах. И вот там ты два месяца стажируешься, сдаешь там какие-то базовые стандарты и улетаешь на 6-8 недель учиться и сдавать такие знаменитые квизы по субботам, утренний квиз, пан или пропал. И меня проводили в один путь.
Василий Рулинский:
— Ты имеешь в виду, что пан-пропал в том смысле, что от этого зависит, будешь ли ты дальше продолжать работу?
Юлия Тарасова:
— То есть нельзя провалить больше одного.
Тутта Ларсен:
— Ого!
Юлия Тарасова:
— Если проваливаешь два квиза, даже не подряд, вообще, то ты теряешь работу.
Василий Рулинский:
— Такое, да, на выживание. С одной стороны, в Америку девочка поехала, все начали завидовать. А на самом-то деле выживает сильнейший.
Юлия Тарасова:
— Да. Языковой барьер у меня закончился, когда третий-четвертый день подряд я заказывала salad, и мне приносили просто корыто листьев. И когда голод не дал мне молчать, я стала выяснять, где же еда, что же заказать.
Василий Рулинский:
— Нормальный тип-стейк.
Юлия Тарасова:
— Да. Можно ли что-нибудь еще? У меня были очень классные ребята, со мной учились, и я первые недели четыре бесконечно спрашивала: что это, а что это? А на пятой неделе что-то я спрашивала, и мои коллеги-студенты: а ты говоришь. — О, точно. Ну, в общем я вернулась в Пыть-Ях.
Василий Рулинский:
— То есть прошла успешно эту школу.
Юлия Тарасова:
— Прошла, да. И уже мы поговорили с моими боссами, которые сказали: мы тебя вообще не ждали, вообще не знали, ты говоришь или нет. А после были дальше школы, уже я их не проваливала, все было нормально.
Тутта Ларсен:
— Казалось бы, сейчас бы была топ-менеджером в какой-нибудь компании, ездила бы на тесле и так далее, простите за это слово. И вдруг ты оказалась в социальном служении.
Юлия Тарасова:
— Точно, да.
Василий Рулинский:
— Или это было не вдруг?
Юлия Тарасова:
— Нет, это было на самом деле не вдруг, потому что, как Татьяна верно заметила, это не то что у меня тяга изучить себя или преодолеть что-то. Была ответственность определенная, и когда жизненные обстоятельства поменялись, даже более того скажу, я попросила перевести меня в Москву, что все я уже большая, я хочу жить дома, не хочу разъезжать. И была готова к тому, что скажут, нет, потому что на моей памяти, как мне казалось, и более ценных сотрудников не увольняли.
Тутта Ларсен:
— Не поощряли.
Юлия Тарасова:
— Не поощряли такие вещи, а меня перевели. И как ни странно самый кризис внутренний начался, когда я сидела в красивом офисе в Москве, справа чайхана, слева Торро гриль, все хорошо. Но...
Василий Рулинский:
— Чего-то не хватало?
Юлия Тарасова:
— Не то что чего-то не хватало, но у меня было четкое ощущение, что я живу не свою жизнь. Меня это мучило прям физически, когда внутри постоянно в одном месте болит. А объяснить это невозможно.
Василий Рулинский:
— И это место — душа.
Юлия Тарасова:
— Я предполагаю, что да.
Тутта Ларсен:
— Это проект «Делатели» на Радио ВЕРА. Я Тутта Ларсен.
Василий Рулинский:
— Я Василий Рулинский. У нас в гостях руководитель проекта «Дети про плюс» службы Милосердие Юлия Тарасова. Если у вас есть желание поддержать работу проекта, это можно сделать с помощью смс по номеру 3434, отправить слово «контакт», пробел, а потом сумму, например, контакт, пробел, 300. Юля, а эти искания...
Тутта Ларсен:
— Этот экзистенциальный вакуум.
Василий Рулинский:
— Да, вот он.
Тутта Ларсен:
— Мне нравится такое словосочетание.
Василий Рулинский:
— Этот вакуум ты начала ощущать, именно когда достигла всего: прекрасного офиса, хорошей зарплаты, или он начался, как-то раньше и это стало просто результатом каких-то предыдущих этапов исканий.
Юлия Тарасова:
— Мне сложно сказать, в какой момент я задумалась о том, что вокруг происходит, но я задумалась довольно рано об этом.
Василий Рулинский:
— Лет с 14-ти или раньше еще?
Юлия Тарасова:
— Может, даже чуть раньше. Меня покрестили, когда мне было семь.
Тутта Ларсен:
— А почему?
Юлия Тарасова:
— Этого мне не известно. Инициатором была моя бабушка, которая православной не была, и семья у нас была такая, на тему религии никто никогда не говорил.
Василий Рулинский:
— Это очень интересно. Бабушка не религиозная, не православная, да, получается?
Юлия Тарасова:
— Бабушка у меня, скорее всего, была мусульманкой.
Василий Рулинский:
— Интересно.
Юлия Тарасова:
— Потому что она крымская татарка со своими корнями, со своей семьей. Гораздо позже я узнала, что ее отец, мой дед, получается, был муллой.
Тутта Ларсен:
— Вот это да!
Юлия Тарасова:
— Да. В семье мы никогда это не обсуждали. Наверное, по понятным причинам, было какое-то время такое, депортация, все дела. Мне было семь, и бабушка выступила инициатором, что меня нужно покрестить. Я это помню, помню, как меня крестили, я даже возвращалась в этот храм, хотела узнать, какая дата, когда меня крестили, но это были 90-е, и записи мы не смогли найти.
Тутта Ларсен:
— И конечно, тебя не причастили после крещения?
Юлия Тарасова:
— Нет. Меня покрестили, я это помню. Но дальше моя церковная жизнь никак не началась.
Тутта Ларсен:
— У меня то же самое было.
Василий Рулинский:
— Я думаю, что у многих людей в нашей стране именно так и было.
Тутта Ларсен:
— У нашего поколения точно.
Юлия Тарасова:
— Церковная жизнь, условно, началась у меня позже, в районе 13-14 лет. У меня воцерковилась мама, как у многих людей, от скорбей жизненных. И мы стали как-то внезапно ходить в храм по воскресеньям. И было все очень строго, надо было в субботу на вечерню пойти, в воскресенье. Чтобы причаститься, долго готовиться. Мне это было вообще не понятно.
Тутта Ларсен:
— Ну да, в 13-14 лет совсем не о том.
Василий Рулинский:
— В 14 лет, да?
Юлия Тарасова:
— Я очень как-то страдала от этого, в том плане, что было тяжело стоять, все было изнурительно, я ничего не понимала. В какой-то момент получилось так, что воцерковилась мама, но в храм по воскресеньям ходила я, потому что все взрослые устали.
Тутта Ларсен:
— Ого!
Василий Рулинский:
— Вот это степень ответственности, мне кажется.
Юлия Тарасова:
— Я как-то очень хотела, чтобы все были довольны, это тоже проблема.
Тутта Ларсен:
— Но ты так и не поняла, зачем тебе лично это нужно?
Василий Рулинский:
— В чем смысл?
Юлия Тарасова:
— Я ходила, наверное, из чувства хорошей дочери, но я не понимала, нет, это не проникало в меня очень глубоко. Но ничто, мне кажется, не случайно. Так как я стала ходить в храм, я какие-то вопросы стала задавать окружению взрослому, потому что довольно многие в окружении воцерковились, это была такая волна, ходили в храм. Я стала какие-то вопросы задавать, но на эти вопросы взрослое окружение ответить не могли. И в какой-то момент одна из маминых подруг, повернулась — очень ярко помню этот момент — слушай, ты молодая девчонка, ну что ты ковыряешься, успокойся, живи, радуйся, что ты это все? А я какие-то, видимо...
Василий Рулинский:
— Экзистенциальные.
Юлия Тарасова:
— ...экзистенциальные любимые вопросы задавала. Я для себя очень четко внутри поняла: все понятно, короче все эти взрослые не всерьез.
Тутта Ларсен:
— Ничего не знают они.
Юлия Тарасова:
— Это какая-то ерунда, зачем ходят, они не знают, и вообще они в это играют, именно играют, это какая-то игра. Ответов тут нет. А дальше юность, учеба, поэтому вопросом, кто я, я стала задаваться значительно позже, уже после 20-ти. Хотя нет, наверное, я вру. Выбор профессии, кем я хочу стать, я в 17 лет это вообще не могла решить. Я могла и историю на отлично сдать и, условно, химию. Я вообще не понимала, как. ВУЗ мы выбрали, благодаря другой подруге моей мамы, которая просто пришла накануне, открыла справочник абитуриента на страницу РГУ нефти и газа, так я стала нефтяником.
Василий Рулинский:
— Неплохая страница.
Юлия Тарасова:
— И все очень радовались, потому что в семье медработников и педагогов, наконец-таки, появился нормальный человек.
Тутта Ларсен:
— Человек с нормальной зарплатой.
Василий Рулинский:
— Сможет нормально заработать.
Юлия Тарасова:
— Все это позже стало меня накрывать, уже от 20-ти и далее. Своего пика достигло, когда, как я когда-то говорила, когда все платья были куплены, когда вопросы семейные не были актуальны, когда стало непонятно, для чего, зачем, что я тут делаю, если я тут не буду сидеть, изменится ли что-то. Такие вопросы. Вообще-то такой путь лежал через то, какое же у меня призвание. Я очень завидовала людям, которые сразу знали, кто они. Я размышляла, почему музыкант знает, что он должен играть на скрипке, певец петь, художник писать картину, а у меня, как на зло, никакого ярко выраженного таланта.
Тутта Ларсен:
— А творчества хотелось?
Юлия Тарасова:
— Творчества хотелось, но голова совершенно не вычисляла, какое оно, потому что, как я рисую, вам лучше не видеть, пою я более-менее сносно, но это только...
Василий Рулинский:
— А инженерная специальность не увлекала?
Юлия Тарасова:
— Инженерная специальность не увлекала. У меня так устроена голова, я могу, если надо, сделать все что угодно. Но это не то чтобы я не замечала, как летит время, была вдохновлена вычислением гидроразрыва пласта, не могла оторваться до глубокой ночи от этого занятия. Нет.
Тутта Ларсен:
— И куда тебя понесло? Я конечно, не психолог, но сижу и думаю, в какой момент хорошая девочка станет плохой? Должно было куда-то унести.
Юлия Тарасова:
-Да, конечно. Обязательно. Начались такие искания призвания. Когда, условно, мне 30, ты просыпаешься и думаешь, надо походить еще лет 20. Я считала, сколько до пенсии мне надо ходить на работу.
Тутта Ларсен:
— Да ты что?! Сколько лет этой каторги еще?
Юлия Тарасова:
— Я думала, легче застрелиться. Понесло меня во всех направлениях, но не сразу, а поочередно. Что-то пробовалось, не отвечало моим вопросам. Или, как в любой неправде, она очень сильно похожа на правду. И только где-то чуть-чуть с краюшку, даже, можно сказать, погрешность выдает, что что-то не сходится.
Василий Рулинский:
— Ты сейчас про восточные практики?
Юлия Тарасова:
— Я говорю про восточные... Я сейчас не хочу никого обидеть. Я считаю, что люди, которые в целом в принципе что-то ищут, это уже хорошо. Потому что есть люди...
Василий Рулинский:
— Которым все равно.
Юлия Тарасова:
— Когда я сидела в красивом офисе: а как ты, а как у тебя? А всем вообще фиолетово, у всех семья, работа.
Тутта Ларсен:
— Кредит.
Василий Рулинский:
— Рутина.
Юлия Тарасова:
— Ипотека и двое детей. Им это все неинтересно. Да, это были всевозможные практики от буддизма, индуизма, даосизма до частных направлений и кружков, не побоюсь этого слова.
Василий Рулинский:
— Я так понимаю, что ты даже что-то медитировала в каких-то страшных местах, да?
Юлия Тарасова:
— Медитировала, это не самое... Медитировала я на Алтае на горе ночью одна. Мы были группой, расходились каждый по своей горе. Дышала дыхательные практики в Камбодже в полночь в океане.
Василий Рулинский:
— Ой-е-ей. Прямо под водой?
Юлия Тарасова:
— На воде лежишь.
Василий Рулинский:
— Хотя бы так.
Юлия Тарасова:
— Под водой я ныряю сейчас, у меня новое увлечение фридайвинг, мне нравится.
Василий Рулинский:
— Интересно.
Юлия Тарасова:
— В общем, я не знаю, интуитивное рисование и прочее.
Тутта Ларсен:
— И все не то?
Юлия Тарасова:
— Да, все было не то, я каждый раз очень искренне искала и верила и хотела найти. Мой склад ума так устроен, если я вычисляю, что где-то не сходится чуть-чуть, я не могу это развидеть, и это отпадает сразу, где-то что-то не сошлось, картина мира, где-то не то. В какой-то момент я не знала, куда идти. Пойти в храм мне в голову не приходило.
Василий Рулинский:
— Интересно.
Юлия Тарасова:
— Просто не приходило.
Тутта Ларсен:
— Потому что ты там уже была и ответов не нашла, что там делать.
Юлия Тарасова:
— Там я была, ответов не нашла — раз.
Василий Рулинский:
— А, вот так?
Юлия Тарасова:
— Во-вторых, все такое модное, замудренное, таинственное, сулящее непременно сверхчеловеческие...
Василий Рулинский:
— В храме, получается, все такое старинное.
Тутта Ларсен:
— Молись и кайся.
Юлия Тарасова:
— Молись и кайся, да.
Тутта Ларсен:
— Тоска зеленая.
Юлия Тарасова:
— А там, сейчас ты откроешь высшее «я», поборешь свое эго или еще что-то сделаешь и будешь лететь по дороге жизни и все время зеленый светофор и красная ковровая дорожка, и больше ты не знаешь невзгод. Или в принципе будет все равно, что белое, что черное, и ты успокоишься. В какой-то момент я понимала, ну все, я уже не знаю, куда идти. Внешне это отражалось так. У меня были длинные волосы, короткие, я была блондинкой, брюнеткой, рыжей. И в какой-то момент короткая белая абсолютно. Финально я просто пришла и постриглась налысо. И это как-то совпало, когда я поняла, что я больше не знаю, что с собой придумать, я не знаю, какую сделать прическу, какой гуру мне поможет, больше всё, куда идти? И я находилась в таком состоянии, не понимала, что с работой, не понимала, что со мной, призвание не нашла. Вот такая жизнь.
Тутта Ларсен:
— Удивительно, что в этот момент тебе не выписали антидепрессанты какие-нибудь доброжелательные психоаналитики.
Юлия Тарасова:
— Каюсь, все было, а психоаналитиков не было.
Тутта Ларсен:
— Слава Богу.
Василий Рулинский:
— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы говорим с руководителем проекта «Дети про плюс» православной службы Милосердие Юлией Тарасовой. Если у вас есть желание поддержать работу проекта, это можно сделать с помощью смс по номеру 3434 и отправить слово «контакт», оставить пробел, написать сумму. Например, контакт, пробел, 300. Мы вернемся после короткой паузы.
Тутта Ларсен:
— Вы слушаете проект «Делатели» на Радио ВЕРА. С вами Тутта Ларсен.
Василий Рулинский:
— И Василий Рулинский, пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности. У нас в гостях Юлия Тарасова, руководитель проекта «Дети про плюс» православной службы Милосердие. Юля, мы в первой части программы говорили о том, что ты достигла дна — не дна, но какого-то этапа рубежного, когда ты во всем уже разуверилась, что-то поняла, что пришла к какому-то итогу не очень удачных попыток что-то найти, экзистенциальную правду. И что было дальше? Я так понимаю, что там была поездка на Святую Землю, в промежутке?
Юлия Тарасова:
— В промежутке я еще ездила на Святую Землю, потому что какие-то мысли меня посещали, что может быть как-то... Я провела там месяц вообще-то почти.
Василий Рулинский:
— Ого. Ничего! Но ты не очень внутри православной традиции это все проводила, ты просто как турист.
Юлия Тарасова:
— Нет, мы, конечно, посещали все места. И я, кстати, интересную деталь вспомнила, что мы пришли в монастырь Марии Магдалины, да?
Василий Рулинский:
— Возможно.
Юлия Тарасова:
— Где мощи Елизаветы Федоровны.
Василий Рулинский:
— Да, да.
Юлия Тарасова:
— Вы понимаете, один храм, другой, третий, они похожи. Это был тот храм, когда я зашла, встречала монахиня или кто-то там, служительница, которая там была. Мы все идем, целуем иконы, все их целуют, кругом проходим, она остановилась возле меня и спросила: а вы знаете, кто это? Я: нет, не очень. — Так это же великая княгиня Елизавета Федоровна. А вы знаете, что она была супругой...
Василий Рулинский:
— Сергея Александровича.
Юлия Тарасова:
— Сестрой императрицы. Я: о, здорово. И потом этот эпизод я вспомнила уже чуть позже.
Василий Рулинский:
— Да мы должны напомнить радиослушателям, что «Дети про» это совместный проект православной службы Милосердие Марфо-Мариинской обители, основанной Елизаветой Федоровной. Это тоже важная деталь на сегодня.
Юлия Тарасова:
— Да, такая деталь. Потом я осознала, когда уже была в обители, и мощи княгини, и как-то у меня все это сошлось. Это не изменило на тот момент меня. Но оттуда я привезла свечи из Назарета. И все их раздарила, когда возвращаешься в Москву — сувениры, свечи.
Василий Рулинский:
— Синенькие такие.
Юлия Тарасова:
— Там были синенькие, это за упокой ставишь, а красненькие за здравие. Такие там ободочки, по-моему, были. Осталась одна, и она лежала год, наверное, или больше, не помню. И вместе с другими свечами, с какими-то саше в корзиночке в такой. Также из Иерусалима я привезла иконку небольшую, это мой любимый образ Христа — Карающий и Милующий.
Тутта Ларсен:
— Спас Нерукотворный?
Василий Рулинский:
— Может быть, Сионский образ?
Юлия Тарасова:
— Да, Сионский. И он висел у меня где-то сбоку где-то, очень нетипично. Это был январь опять и фоном телевизор работал и там были серии Би-би-си, Библейские сказания, Библейские истории.
Тутта Ларсен:
— Би-би-си?
Юлия Тарасова:
— Би-би-си.
Василий Рулинский:
— Да, интересная подробность. Так?
Юлия Тарасова:
— Это было Би-би-си, Библейские истории, работало фоном, с 6 на 7 января. У меня внутри в течение дня какие-то были посылы, типа: а не сходить ли в храм. Внезапно.
Василий Рулинский:
— Интересно.
Юлия Тарасова:
— Я даже набрала своей подруге: слушай, может, на службу сходим. Она туда нет, что-то не получается. А надо сказать, что как у любого ищущего, но не нашедшего человека, у меня была своя картина мира какая-то сложная.
Василий Рулинский:
— Концепция.
Юлия Тарасова:
— Да, концепт. И вот фоном идут эти би-би-сишные истории. Я не то что их слушаю, но периодически что-то попадает в сознание, я понимаю, что непонятно, куда в мой концепт это встроить, оно не сходится. Я уже устала, ничего не сходится, ничего не понятно. В общем, не знаю, что за жизнь вокруг, ничего не понимаю про себя. Рассказываю впервые публично, мои близкие друзья знают эту историю. Было ровно так. Я просто шла по квартире, по небольшой, по комнате, в общем-то, и тут я как-то глянула на эту иконку, которая у меня не на центральном месте висела сбоку. И тут же, даже раньше, чем я подумала, я взяла свечу, зажгла ее. И очень буднично, как вы проходите, сосед сидит, а у него день рождения, я скажу: с днем рожденья. И точно так я сказала: ну, если Ты родился, то с днем рожденья Тебя. И поставила эту свечу. В общем, что сказать, Он мне ответил, если честно. Ответил, не то что я услышала что-то, не дай Бог, или что-то увидела, ни в коем случае.
Тутта Ларсен:
— Просто душа получила.
Юлия Тарасова:
— Я абсолютно тотально на уровне, скажем так, не то что ума, близко нет, на каких-то таких фибрах души, о которых я в себе не подозревала. Когда случилось это осознание, оно было так внутри, что я даже не поняла, что это я, если сказать откровенно. Со мной так ни до ни после, к сожалению, такой любви я не испытывала. Но это было мгновение, когда мой поиск из отчаяния завершился абсолютно. У меня больше никогда за десять лет не возникало никаких вопросов ни к мирозданию, ни почему что-то где-то происходит, ни что и как, никогда больше в моей, как вы поняли, беспокойной голове не возникало вообще никакого вопроса.
Василий Рулинский:
— То есть все как-то отпало само собой?
Юлия Тарасова:
— Я даже не могу вам объяснить. Любые слова, которые я применю, не будут даже близко описывать, и не будут, возможно, так убедительны. Сказать, что я как-то себя ощутила такой, наверное, как меня Господь задумал, в это мгновение. И в свете этого увидела, как устроен мир, что я делала, как делала, и меня это потрясло. Меня потрясло не то, что я плохая, внезапно сознала, какая я плохая и пошла каяться.
Тутта Ларсен:
— Ты осознала, что тебя любят.
Юлия Тарасова:
— Я осознала, что меня любят, и я осознала, что это противоречие между тем, кто ты есть на самом деле и о чем ты не подозреваешь о себе, что ты творил сам с собой, с другими, из добрых побуждений, просто какое-то безумие. Это меня сокрушило, эти вещи, которые были «до», насколько они были противоположны.
Тутта Ларсен:
— Не туда, не в ту сторону.
Юлия Тарасова:
— Вообще не туда. Все слова, что я говорила, я считала себя очень умной, невероятно просто. На следующий день вечером я уже была в Оптиной Пустыни, чтобы вы знали. Моя первая исповедь была у батюшки, к нему не было очереди. Это сейчас я опытный прихожанин.
Тутта Ларсен:
— Он был самый строгий из всех.
Юлия Тарасова:
— Он был очень строгий.
Василий Рулинский:
— А ты вообще первый раз, можно сказать.
Юлия Тарасова:
— У меня был опыт, а тут у меня круг замкнулся. Я ушла в 14 лет, вернулась и вот оно. Я понимала про исповедь, но не ориентировалась еще. У меня была первая исповедь очень карающая. Мне кажется, все правильно. Он: да кто ты такая, чтобы оспаривать тысячелетний опыт отцов святой Церкви. И я действительно: а кто я такая? — Как будто никто не жил до тебя и после.
Тутта Ларсен:
— Допустил к причастию.
Юлия Тарасова:
— Да. А вторая исповедь уже была у другого священника, который сказал: оглянись и знай, где бы ты ни была, ты можешь прийти в храм Божий, это твой дом. Уже было такое принимающее.
Василий Рулинский:
— А это чувство, которое тогда тебя посетило, присутствия Божия, мне кажется, явное, оно долго с тобой было? Ты помнишь, когда ощущение это ушло?
Юлия Тарасова:
— На таком уровне, я не знаю, это было мгновение, мне кажется. Но мне кажется, это из разряда, может, я не точно скажу, разобью сосуд и воссоздам. Это что-то было из этого порядка.
Тутта Ларсен:
— Катарсис.
Василий Рулинский:
— Но сомнений уже как таковых не было ни в чем, что касается истины, смыслов?
Юлия Тарасова:
— Нет. Я потом думала об этом, это когда смотришь на картину и видишь кусочек, и у тебя тысяча вопросов, почему он синий, а потом становится красным, а почему здесь рама, и миллион этих вопросов. Но если ты вдруг на мгновение увидел целиком, ты уже не видишь, где какой мазок, ты забыл про раму, ты увидел сюжет и больше вопросов у тебя не возникает, просто их нет. Правда.
Василий Рулинский:
— Удивительно.
Тутта Ларсен:
— Давайте вернемся к детям. Мне бы очень хотелось успеть рассказать нашим слушателям, чем занимаются «Дети плюс». Я когда читала твое интервью, меня очень тронуло, что семья, которая живет с ребенком, которому требуется особенный уход, очень часто не может сама организовать уход таким образом, чтобы в него не уходили все ресурсы, в том числе психические, эмоциональные. Казалось бы, это наш ребенок, мы все делаем для него. И вдруг оказывается, что это можно сделать по-другому, оптимизировать или предложить другие механизмы решения вопросов. И у семьи освобождается время на жизнь, а не только на то, чтобы жить во имя этого ребенка и только его жизнью. Мне показалось это удивительным, что ваш проект занимается не только реабилитацией детей, но и каким-то созданием пространства, где вся семья может дышать.
Юлия Тарасова:
— Да. И на самом деле, я бы даже сказала, мы не столько занимаемся социальной реабилитацией, социально-педагогической, бытовой, хотя это центральная, техническая часть, но в фокусе вся семья, потому что в итоге финальная цель — чтобы любая семья смогла жить максимально обычной жизнью. Мы все выстраиваем так, чтобы всех наших рекомендаций было немного, не больше трех, и чтобы это было встроено в быт и в рутину. Родитель настолько замучен всесторонним мнением экспертов, что для него уже гиперстресс, когда ему кто-то что-то говорит с позиции: делайте так. Он напрягается, потому что сил уже нет никаких. И мы стараемся, чтобы это было так встроено в рутину быта, что почти незаметно, но при этом эффективно для ребенка. Загнем ложку, она такая же, просто загнем. Или вы загружаете белье, позовите ребенка, пусть он потренируется это делать. Классические подходы очень сложные, почти не пересекаются с реальной жизнью. Например, ребенок научается поднимать руки, занятия ЛФК прошли, но не может расчесаться. Или ребенок выучил на занятиях с логопедом два-три слова и стабильно их произносит в этой среде, за этим столом со специальным человеком, но не может сообщить родителям, что он что-то хочет или ему плохо или где-то болит. Или, например, ребенок опирается уже на ноги и вполне себе двигательно успешен, все еще не пользуется туалетом. Такие вещи, когда реабилитация классическая оторвана от жизненных реалий. Потому что всегда надо ставить вопрос: для чего, чтобы что? Мы сейчас собираем эту пирамидку, чтобы что? Времени ни у родителя, ни у специалиста не так много.
Василий Рулинский:
— Юль, сам проект «Дети про плюс» чтобы что?
Юлия Тарасова:
— Чтобы разница между обычной семьей и необычной, условно, была как можно меньше.
Василий Рулинский:
— Я так понимаю, что вы работаете в конкретном интернате, да? Или это не интернат, скорее, место, куда родители приводят детей с инвалидностью на какое-то время?
Юлия Тарасова:
— Это сейчас называется Центр социально-падагогической реабилитации или адаптации, сложные названия. Мы работаем сейчас в Розе ветров на базе одной группы. Исторически сложилось, что мы работали в стационаре сначала с сиротами, сейчас с родительскими детьми, что сложнее. Туда дети приходят либо ежедневно, либо с понедельника по пятницу. Мы запустили в этом году новое направление, это тьюторское сопровождение на дому. Нам хочется не только замыкаться в стационаре. Вообще идея была, что «Дети про» это как подход, который не зависит от базы, его можно надевать на любую основу.
Тутта Ларсен:
— Его можно экстраполировать.
Юлия Тарасова:
— Это может быть стационар — не стационар, может быть дом, дача, санаторий, это неважно. Ты привносишь в финале конкретные действия: делай раз, делай два, делай три в любом месте, в котором ты находишься с ребенком. Поэтому мы сейчас реализуем этот проект Тьюторское сопровождение.
Василий Рулинский:
— Объясни, что это значит, тьюторское сопровождение?
Юлия Тарасова:
— Это значит, что мы рассмотрели ребенка целиком, померили его со всех сторон. Уникальности нет, мы используем стандартные международные классификации функциональности. Я не за то, чтобы сочинять велосипед, есть признанная в мировом сообществе классификация, которая досконально, тщательно описывает ребенка, его жизненную ситуацию. Я считаю, что это сейчас является мировым стандартом, и сочинять что-то еще я не считаю нужным.
Василий Рулинский:
— Конкретно тьютор делает что?
Юлия Тарасова:
— Тьютор это коуч для семьи, для родителя. Это даже не специалист для ребенка. Это скорее человек, который переносит технологию домой, обучая родителя, показывая ему способ взаимодействия иной. Сколько раз ни говори, практика и опыт это другое.
Василий Рулинский:
— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы говорим с руководителем проекта «Дети про плюс» православной службы Милосердие Юлией Тарасовой. Если у вас есть желание поддержать работу проекта, это можно сделать с помощью смс по номеру 3434, отправив слово «контакт», поставить пробел и потом написать сумму. Например, контакт, пробел, 300.
Тутта Ларсен:
— Я правильно понимаю, что ваш подход отличается от остальных программ реабилитации и поддержки семьи особых детей тем, что вы создаете некий уникальный индивидуальный план для отдельно взятого ребенка с учетом всех его особенностей, а это всегда разные вещи, да? Понятно, что есть гимнастика, есть сенсорная стимуляция, есть еще что-то. Но этому ребенку в его обстоятельствах нужен такой набор взаимодействий, и вы делаете для него индивидуальный маршрут. Это здорово.
Юлия Тарасова:
— Да, именно так. Сама база, каркас стандартный, универсальный, международный. А подбор, как кубик-рубик, каждый раз пересобираю под каждого ребенка. Я же инженер, поэтому все время пересобираю.
Василий Рулинский:
— Юля, получается, вы работаете в той сфере, в которой государство какие-то вещи... помогаете государству фактически? Есть интернат, куда вы приходите, и, получается, вы за государственную систему решаете то, что фактически государство не доработало? Или это просто какое-то взаимодействие НКО с государством.
Юлия Тарасова:
— Это, скорей, взаимодействие НКО и государства. Во всем мире это является стандартной формой сотрудничества. Но НКО очень сложно заменить государство в плане учредить дом, детский сад, это большие затраты.
Василий Рулинский:
— А это, получается, тонкие настройки, у вас получается, тонкие настройки.
Юлия Тарасова:
— У нас тонкие настройки. У нас есть всякие договора, положения, это то, что мы наработали за годы сотрудничества. Невозможно государство заменить. При этом государству как большой машине сложно меняться.
Тутта Ларсен:
— Индивидуальный подход от государства невозможен по определению.
Юлия Тарасова:
— Это невозможно.
Василий Рулинский:
— Я сейчас вижу картину. Есть прекрасное образование, есть отличный опыт в бизнесе, самые современные модели, которые из Запада Юля взяла, и этот опыт, который ты теперь переносишь на социальную сферу. И при этом та сфера, в которой ты непосредственно трудишься, это сфера, где каких-то быстрых, ярких успехов от детей, с которыми ты занимаешься — а дети в основном не говорящие, это люди с серьезными особенностями развития — ожидать не приходится. И получается, бизнес модель, которая у тебя построена на показателях результативности высокой, я так понимаю, здесь не может быть реализована. Или все-таки у тебя получается это все совмещать, бизнес подход свой внутренний с социальной сферой.
Юлия Тарасова:
— Бизнес подход, скорее, в организационных моментах, структурных. Как сделать, чтобы теория перешла в практику, и ничего не терялось, например? Каким образом делать консилиумы, как и когда делать междисциплинарные вещи, где повесить чек-лист, чтобы он не терялся из виду. И вплоть до того, что надо не ручку, а карандаш, потому что ручка затекает, человек бежит мимо и все, не работает ручка, потеряли признак.
Василий Рулинский:
— Тебе не обидно, что не получается чего-то грандиозного достичь?
Юлия Тарасова:
— Это все очень относительно. Когда ты выставляешь цели в поле возможностей ребенка, ты не фрустрируешься. Если ты точно попадаешь в ребенка, ты понимаешь, как он устроен, ты как правило достигаешь результата, и никакой фрустрации нет. Другой вопрос, ты работаешь вслепую, планируешь одно, а происходит что-то третье или не происходит, тогда, конечно, ты не уверенный весь и фрустрирующийся. Но у нас так не происходит. И что значит результат? Для ребенка сложного, которому тяжело ложку в руку взять, и он это сделал, это бывает гораздо круче результат, чем я закончила техническую школу в Оклахоме.
Тутта Ларсен:
— Ты, кстати, получила еще и психологическое образование? Это понадобилось для того, чтобы выстраивать эти уникальные маршруты для семьи? Или эта корочка помогает тебе, может быть, новые двери открывать для фонда?
Юлия Тарасова:
— А это и так и так. Я очень много уже практиковала к моменту, кода пошла учиться. Это случилось спонтанно.
Тутта Ларсен:
— То есть ты стала еще инженером человеческих душ?
Юлия Тарасова:
— О-о! Громкое и новое название.
Василий Рулинский:
— Громкое название.
Тутта Ларсен:
— Я подумала, что в английском языке психоаналитика называют шринк, слово с одной стороны не совсем официальное, мне представлялся какой-то профессор, который сидит какие-то винтики разбирает. Для меня инженерное плюс психологическое образование — такой классический шринк получается.
Юлия Тарасова:
— Да, да, наверное, в чем-то. Когда я начала работать, будучи, как вы сказали, перебирающим человеком, стала задавать вопросы, как мы ставим цели, на чем мы основываемся, где референс какой-то. Мне стали педагоги, психологи рассказывать: это тяжелые дети, это слишком уникальные особенности, метод наблюдений. Я думаю: метод наблюдения это хорошо, но я наблюдаю одно, ты другое, третий третье, как мы что-то построим? Так как я не получала от непосредственных специалистов конкретного ответа, как ставить цели, я стала погружаться сама и раскапывать, что не может быть такого, что мы просто висим в воздухе, как это возможно? Я стала это копать, копать, копать и потихоньку что-то стало находиться. Что оказывается, приблизительно, но есть, можно взять такую шкалу, такую. Лет десять я перебирала шкалы, пока мы не открыли велосипед, что есть МКФ там условный. Хотя это не дублирует, я не права.
Василий Рулинский:
— Давайте поясним, что МКФ — это международная классификация функциональности. То, что необходимо для определения возможностей ребенка с инвалидностью.
Юлия Тарасова:
— Это то, что учитывает его жизнь, не только, что он умеет, но и внешние факторы и личностные и все на свете. Это то, что позволяет ничего не потерять из виду.
Тутта Ларсен:
— Это не столько про здоровье, сколько про его социальные перспективы, да?
Юлия Тарасова:
— Да. Безусловно. Мы часто встречаем, что ребенок что-то не делает ровно потому, что у него нет этих возможностей среды.
Тутта Ларсен:
— Его просто этому не научили.
Юлия Тарасова:
-Да. Диагноз медицинский это последнее, что я смотрю, это у нас стандарт в работе сейчас. Я не разрешаю смотреть диагноз сразу.
Тутта Ларсен:
— Круто.
Василий Рулинский:
— И это как раз вызов системе государственной, насколько я понимаю.
Тутта Ларсен:
— Это очень нестандартный подход.
Юлия Тарасова:
— Мне кажется, ранняя помощь так работает на таких. Я не могу сказать, что мы что-то открыли, нет, мы просто пытаемся сделать профессионально и так, как принято в мире.
Василий Рулинский:
— У меня ощущение, что работа в одном интернате Московском это конечно очень здорово. Я сейчас задам один неудобный вопрос, прости, Юль, я его должен задать. Это очень здорово и Москва прекрасный город, столица нашей родины. Но все-таки у нас только в психоневрологических интернатах находится 150 тысяч человек, в интернатах детских находится тоже много детей с разными нарушениями. Можно это все как-то перенести на уровень страны? Что-то изменить, чтобы у нас тонкие настройки появились?
Юлия Тарасова:
— Ой, я не знаю, Вася, слава Богу, на десятом году жизни в Церкви я немножко перестала... потуги оставили меня в таком плане. Когда-то я думала об этом, но это очень глобально, я поняла, это не моего уровня вопрос, повлиять на это я не знаю как.
Василий Рулинский:
— Почему не твоего уровня-то, конкретный проект, работает на земле? Почему нельзя практику эту как-то перенять? Просто видишь невозможность системы так настроиться?
Юлия Тарасова:
— Это из разряда, у тебя все лежит кирпичиками, а теперь надо кругляшками.
Василий Рулинский:
— Поясни.
Тутта Ларсен:
— Всю систему взломать и перестроить?
Юлия Тарасова:
— Да. Оно не вдоль, а поперек должно идти.
Василий Рулинский:
— Было 481-е постановление, которое правительство в 2013 году, по-моему, сделало, когда все детские дома переустроили так, чтобы там появились семейные группы и появились индивидуальные... Это очень долго шло, очень долго, мониторинговые проверки всех регионов. Но потихонечку эту тему двигают. И школы приемных родителей начали появляться, у нас теперь огромная очередь из приемных родителей, которые ждут ребенка-сироту. Это все можно сделать, было бы желание.
Юлия Тарасова:
— Ты правильно говоришь. А что переустраивать? Интернатов не должно быть. Люди не должны жить в стационарах. Это не имеет смысла, даже если будет мой проект реализован в лучшем виде, и я где-то найду квалифицированных, обученных, непонятно откуда людей в большом количестве, хотящих и ответственных, это все равно будет стационар. Люди должны жить в семье, либо в сопровождаемом проживании, если они большие. Интернат это временное явление.
Тутта Ларсен:
— То есть не в учреждении.
Юлия Тарасова:
— Учреждение временное, пока ты по каким-то обстоятельствам ждешь фостерную семью, или что-то случилось или сейчас вернешься в кровную. Это не может быть местом жизни.
Василий Рулинский:
— Я правильно понимаю, что вы начали работу в основном с детьми-сиротами, а сейчас, получается, таких детей с инвалидностью, с которыми вы занимаетесь, и вообще в учреждениях в Москве становится все меньше? Их все-таки в семье в большинстве воспитывают.
Юлия Тарасова:
— Это так, правда.
Василий Рулинский:
— Есть какая-то положительная тенденция?
Юлия Тарасова:
— Детей-сирот очень небольшой сейчас процент, которые в стационарах живут, это политика государства, они поддерживали, хорошие были программы, детей разобрали довольно много и сложных. Остались дети еще более сложные. Мы поэтому и стали работать с семьей, что на первый взгляд кажется, что ребенок-сирота, он один-преодин, это правда. Но есть такое количество семей, 95% от общего числа, сирот условно пять и 95 семей, где дети в семьях, которые находятся в таком состоянии невероятном.
Василий Рулинский:
— Тяжелом?
Юлия Тарасова:
— Тяжелом, потому что поддержки не хватает, ресурса не хватает. Семья обязана быть семьей-героем, потому что чтобы эта семья хоть как-то о’кей себя почувствовала, нужно много сервисов к этой семье присоединить. Тут няня...
Тутта Ларсен:
— Вы этим занимаетесь?
Юлия Тарасова:
— Мы пытаемся закрыть хотя бы ту нишу, что, например, помочь условно стул переставить, уже легче дома, ложку подобрать или игру такую, и он 10 минут посидит спокойно, какие-то простые вещи, чтобы чуть-чуть помочь маме. В каких-то случаях наш тьютор может выступить няней, мама настолько истощена, хотя бы на два часа ее освободить. Но по-хорошему должен быть зонтик сервисов вокруг семьи. Тогда семья чувствует себя стабильно, комфортно, тогда ребенок не перемещается в стационары или полустационары, они не заполняются. Тогда ребенок встраивается в систему образовательную, посещает школу, детский сад, но это в идеальном мире. Сейчас этих сервисов надомных или в образовательных учреждениях, тьютеров не хватает, этого не мало. Семья находится в очень сложном состоянии.
Тутта Ларсен:
— Один на один.
Юлия Тарасова:
— Один на один с этой проблемой своей. Вроде, кажется, у вас семья, у вас выплаты, что вы хотите? Но это такой ресурс требуется, чтобы поддержать этого ребенка в принципе, а уж тем более развить.
Василий Рулинский:
— Да, я знаю, проводилось сравнение, сколько получает интернат на одного ребенка и сколько получает семья на одного ребенка с таким же заболеванием. И в интернате огромный перевес по объему денег.
Юлия Тарасова:
— Значительно больше.
Василий Рулинский:
— Конечно, значительно больше, чуть ли не в два раза больше, чем семья получает. Может быть, это не в Москве, а в обычных регионах, где стандартные выплаты. В Москве, конечно, побольше. Но в любом случае, эта диспропорция очень странная.
Юлия Тарасова:
— Да, здание, объемы, содержание сложное. Поэтому я и возвращаюсь к вопросу, как изначально ты задал, а нельзя ли это масштабировать. Я еще раз говорю, было кирпичиками, стало кругляшками. Я понимаю людей, непонятно с какого конца это начать делать. Страна большая, объемы.
Василий Рулинский:
— Ты недавно издала пособие по опыту своей деятельности.
Юлия Тарасова:
— Да.
Василий Рулинский:
— Мне кажется, это хороший путь. Может быть, надо продолжать изучать и что-то масштабировать?
Юлия Тарасова:
— Я с тобой согласна.
Василий Рулинский:
— Дай Бог, чтобы получилось. Это была программа «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы говорили с руководителем проекта «Дети про плюс» православной службы Милосердие Юлией Тарасовой. Если у вас есть желание поддержать работу проекта, это можно сделать с помощью смс по номеру 3434, отправить слово «контакт», поставить пробел и написать сумму, например, контакт, пробел, 300. С вами были Тутта Ларсен.
Тутта Ларсен:
— И Василий Рулинский. Спасибо тебе, огромное за то, что поделилась с нами своей удивительной историей, и я очень надеюсь, что наши слушатели тоже прониклись и обязательно поспешат помочь «Дети про плюс».
Юлия Тарасова:
— Спасибо большое вам. Спасибо.
Василий Рулинский:
— Всего доброго.
Все выпуски программы Делатели
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер