У нас в студии был настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин.
Мы говорили о смыслах богослужения в ближайшее воскресение, о памяти святых святителя Иннокентия, митрополита Московского, апостола Сибири и Аляски; преподобного Сергия Радонежского и Параскевы Дивеевской, о праздновании обретения мощей святителя Димитрия, митрополита Ростовского, а также о преставлении апостола и евангелиста Иоанна Богослова.
Ведущая: Марина Борисова
Марина Борисова:
— Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире радио ВЕРА еженедельная субботняя программа «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине священник Стахий Колотвин.
Священник Стахий Колотвин:
— Добрый вечер.
Марина Борисова:
— Как всегда по субботам мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. И по сложившейся на нашей передаче традиции мы стараемся разобраться в смысле наступающего воскресного дня, исходя из тех отрывков из апостольских посланий и Евангелий, которые прозвучат завтра в храме за Божественной литургией. Завтра необычное воскресенье в том смысле, что помимо рядового чтения воскресного положено еще завершение недели, связанной с праздником Воздвижения Креста Господня, это чтение недели по Воздвижении. Как вы, наверное, знаете, праздник Воздвижения Креста Господня празднуется целую неделю, он начинается с недели перед Воздвижением, потом непосредственно праздник, и вот неделя по Воздвижении завершает празднование этого дня. Начнем все-таки с рядовых чтений, которые мы услышим завтра в храме, это будет отрывок из Второго послания апостола Павла к коринфянам из 6-й главы, стихи с 1-го по 10-й. Этот отрывок целиком посвящен, как часто бывает у апостола Павла, описанию подвижничества первых христиан. Как всегда, это описание очень эмоциональное и красочное, но есть некоторые смысловые акценты, которые мне хотелось бы обсудить с нашим гостем, потому что в начале этого отрывка мы услышим слова: «Ибо сказано: во время благоприятное Я услышал тебя и в день спасения помог тебе. Вот, теперь время благоприятное, вот, теперь день спасения. Мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение, но во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении». Дальше перечисляются грани подвига: изгнания, труды, бдения и «в слове истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке». Все это очень красиво, возможно, очень метафорично, но объясните, пожалуйста, что это за орудие правды в левой и правой руке и почему нужно вооружиться аж двумя руками?
Священник Стахий Колотвин:
— Апостол Павел начинает с задачи сохранить благодать. Эта благодать уже у его адресатов есть. Они приняли святое крещение, родились для жизни вечной. При этом, как мы помним, апостол Павел в споре с апостолом Петром отстаивал позицию, которая в итоге в Церкви возобладала и по итогам апостольского Собора была принята как, можно сказать, единственно правильная. Что христиане, обращенные из язычников, не обязаны соблюдать иудейский закон. По сути это лейтмотив всех посланий апостола Павла: нет никаких специальных правил, нет никакого сейчас закона, который сыграл свою историческую роль, чтобы подготовить человечество к пришествию Христа Спасителя. Чтобы человечество хоть как-то его поняло и как-то к нему прислушалось, как-то научилось самые основные страсти и отклонения отсекать от своей жизни, чтобы иметь возможность на благоприятную почву души получить знамения сеяния Христова. Однако сейчас уже никаких преткновений нет. Тут для нас важно понять, что ситуация по сути со времен апостола Павла не поменялась. Что у нас задача, как у христиан, точно такая же — сохранить данную нам благодать в момент крещения. Человек крестился малышом, или раздумывал и на смертном одре крестился, или в среднем возрасте — это рождение и начало отсчета новой христианской жизни, которую направляет Господь. Человек достигает абсолютной чистоты, получает спасение, которое ему просто надо удержать. Тебе не надо ничего больше делать, чтобы спасение получить, оно уже с тобой. По сути, вся наша дальнейшая жизнь это два шага назад, потом шаг вперед, потом все же два шага вперед, шаг назад. Мы идем, иногда сильные падения бывают греховные, что надо вставать, подниматься, идти. Апостол Павел говорит: нет никаких препятствий, чтобы в Царствие Небесное прибежать, недаром в одном из своих посланий он сравнивает христиан с атлетами, со спортсменами, которые все бегут и все эту награду могут получить. Не нужно никакие препятствия преодолевать. Хоть это узкая тропа ко спасению, но она свободна, в ней нет ничего искусственного. Порой и сейчас, человек воцерковился, было какое-то рвение, а потом пропал и его встретил где-то или написал или сам он тебе написал, спросил или появился в храме спустя несколько месяцев и спрашиваешь, где же ты пропадал. И он: ой, батюшка, что-то я тяжело стало поститься, всю жизнь не постился, или еще какие-то проблемы. То есть человек находит какое-то формальное препятствие, и сатана говорит ему: остановись, не иди ко Христу. Это оружие правды, которое единство со Христом должно направлять. Как мы помним, Христос говорит: пусть правая рука не знает, что делает левая, о делах милосердия, о помощи ближнему. Однако помните слова Евангельские, ведь апостол не какое-то свое учение дает, он просто толкует учение Христа, как его применить в повседневной жизни. Да, в каких-то земных делах где-то наша правая рука не должна знать, что делает левая. Но приоритет — ищите, прежде всего, Царство Божие и все остальное приложится вам — должен в жизни христианина сохраняться. Поэтому вооружившись, прежде всего, благодатью, мы... В момент крещения, даже еще до него, нам авансом Господь выдает духовное оружие. Когда крестный приносит присягу за младенца или когда взрослый человек сам крестится и приносит эту присягу, он отрицается от сатаны, сочетается Христу, то получает это духовное оружие. По сравнению с человеком не крещенным, на которого напала страсть, и он не знает, что ей противопоставить, человек крещенный в силах все искушения, которые ему попускает Господь, абсолютно все, потому что Господь взвешивает наши силы и никогда больше, чем нам по силам, не даст, в силах отбиться. Но тут нельзя действовать не то что в полруки, нельзя действовать так что, ладно, я с одной стороны христианин, а с другой, я просто человек из Коринфа первого века по Рождестве Христовом. Или человек из Москвы или Петербурга 21-го века по Рождестве Христовом. Нет, мы всецело должны к Господу устремляться. Для того чтобы не сбиться с этого пути, не нужно что-то преодолевать. Ты просто двумя ножками иди ко Христу, двумя руками делай дело Божие, и все приложится.
Марина Борисова:
— Теперь обратимся к отрывку из Евангелия от Луки из 5-й главы, стихи с 1-го по 11-й. Я думаю, что это хорошо известная многим нашим радиослушателям сцена чудесного рыболовства, чудесной ловли рыбы. Сцена, когда у озера Геннисаретского Спаситель видит сначала Симона в лодке, потом двух сыновей Зеведеевых, Иакова и Иоанна, будущих апостолов Иакова и Иоанна Богослова. У них долго ничего не получается с уловом, они всю ночь ловили рыбу, ничего не поймали, и тут Спаситель им говорит, чтобы они закинули сети. Естественно, они скептически воспринимают Его слова — какой-то незнакомый человек зачем-то ввязывается в их профессиональную деятельность, но, послушавшись, они начинают вылавливать такое количество рыбы, что лодки начинают тонуть. Тут очень интересный момент, они от этого приходят в ужас. Интересная реакция на чудеса Христовы. Ничего плохого Он людям никогда не делал, но почему-то довольно часто реакция была прямо противоположная. Это было и с исцелениями, с изгнаниями бесов. Почему-то у людей первая реакция на благо Господне — страх.
Священник Стахий Колотвин:
— У нас есть, конечно, такое понятие как страх Божий, но здесь все-таки не совсем он. Здесь будущие апостолы, еще только призываемые к служению, не понимают, что перед ними не то что Сам Бог, не то что Миссия, но даже какой-то пророк, учитель. Ну, какой-то плотник пришел, который ловлей рыбы не занимается, и почему-то решил профессионалов своего дела учить. Если бы Он им подсказал что-нибудь, что у них в лодке неправильно прибито, может быть, они легче бы послушались. А здесь, конечно, какое-то недоумение должно было это вызвать. Я проведу некоторую разницу между тем, как люди реагировали на исцеление и изгнание бесов Христом и вот этой ситуацией. Здесь апостолы заняты своим профессиональным делом, чем они зарабатывают себе на жизнь, чем они хотят добиваться успеха постоянно. Это нам куда легче понять, у нас у каждого есть какая-то профессия, и мы хотим, с одной стороны, более высокого в ней добиваться успеха, лучших достижений. Если мы наукой занимаемся, новые открытия сделать, если бизнесом, чтобы бизнес разрастался, если какая-то наемная работа, офисная, чтобы перевыполнить план, получить прибавку, повышение, как-то сделать лучше, результат улучшить. А с другой стороны, более низменное стремление — больше заработать. Ты сделал более эффективно свою работу и больше земных благ автоматически получаешь. Здесь апостолам Христос показывает, чего же они хотят. Их сердце уже обратилось ко Христу, их сердце уже не могло замкнуться на этих земных стремлениях, но они сами об этом не догадывались, потому что сатана тоже пленяет сердце и говорит: нет, конечно, ты верующий человек, ты христиан, ты молишься, но все-таки согласись, ты же земной человек, что высокий спрос с тебя? Да, нет, не высокий спрос с меня. Значит, чуть-чуть помолился и обратно в суету. Ну, хорошо, лукавый, так и будем действовать. А Господь уже их сердце пробуждает. Когда мы сопоставляем из различных Евангелий моменты, то хронологически не всегда просто разобраться, и мы можем что-то предполагать. Вспомните, что апостолы первый раз увидели Спасителя, когда они приходили поучиться, какое-то наставление получить у Иоанна Предтечи в Иудеи. Вот они сходили к Иоанну Предтечи, забросили свои дела, забросили свою профессиональную деятельность, их сердце горело, хотелось какого-то духовного делания. Но они пришли и обратно в эту суету уходят. Они уже видели Христа, уже этим вдохновились, Андрей позвал Петра, увидели, что есть больше, чем Иоанн Предтеча. И все равно возвращаются на круги своя. И когда Господь приходит к ним, он, по сути, им помогает. Помогает не так, что я сейчас тебя всего лишу, и ты в бедах, несчастьях придешь в церковь. Нет, порой Господь дает, как заботливый отец, почувствовать. Как ребенок не понимает, что не ешь вторую порцию мороженного, ну, не ешь пятую, плохо же будет, можно такой педагогический прием, что ребенок съел пять порций мороженого, и у него зубы начинают болеть, у него горло болит, живот болит. Конечно это метод, может быть, не очень педагогический, но вот ребенок захотел сделать то, что он захотел, никто ему не помешал, он видит, что его желание на самом деле очень примитивное, и он не этого хотел. Точно так же детки начинают ходить, делать первые шаги, их сначала водят за ручку, а потом разрешают самим топать. И тоже ребенок может упасть, но пока он не будет падать, он не поймет своих ошибок, он будет уверен, что раз он держится за мамин пальчик, значит, он пойдет ровно. Это он такой молодец, а не мама или папа, который его ведет, его путь исправляет. Точно такое у нас отношение и к Богу. Здесь Господь дает апостолам понять: смотрите, вы этого хотите, вы же хотите больше денег, хотите больше добычи, хотите больше земного благополучия, хотите просто похвастаться уловом перед другими рыбаками, сказать, кто эти шаланды, полные этой замечательной рыбы галилейской, приводит. Увидели они и ужаснулись, что нет, не это греет их сердце, не к этому они стремятся. Они рыбы выловили столько, сколько не выловили за месяц, а все равно радости от этого в душе не появилось. После этого им уже было легче сказать: Господи, все-таки — как мы говорили при разборе апостольского отрывка — сердце наше горит, потому что хотим мы, прежде всего, искать Твоего Царствия.
Марина Борисова:
— «И вытащив обе лодки на берег, оставили все и последовали за Ним», — так заканчивается это чтение. Напоминаю нашим радиослушателям, в эфире радио ВЕРА программа «Седмица. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине священник Стахий Колотвин. И как всегда, по субботам мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. Предстоящая неделя дает нам возможность поразмышлять о том, кто такие просветители в нашей Церкви. Она изобилует воспоминаниями именно о святых просветителях. 4 октября память святителя Дмитрия Ростовского, 6 октября память святителя Иннокентия, митрополита Московского, апостола Сибири и Аляски, и 8 октября память преподобного Сергия Радонежского, которого тоже мы вполне можем считать духовным просветителем всей нашей Церкви и все нашей Руси. Можно напомнить нашим радиослушателям, что служба святителю Дмитрию Ростовскому начинается с отрывка из послания апостола Павла к евреям из 7-й главы, с 26-го стиха и заканчивается в 8-й главе 2-м стихом. Там идет у апостола Павла рассуждение, каким должен быть первосвященник. Собственно говоря, эти слова вполне могут быть отнесены ко всем трем святителям, которых мы будем вспоминать на предстоящей неделе. Рассуждая о том, каким должен быть первосвященник, апостол Павел говорит, что закон поставляет первосвященниками человеков, имеющих немощи. Мне кажется, что это очень важно помнить. Мы воспринимаем святых, как правило, исходя из литературно обработанных жизнеописаний и смотря на иконы. За этими благочестивыми изображениями, как словесными, так и визуальными, пропадает очень важный момент, они все были живыми людьми. Они нам близки еще и потому, что они не были лишены слабостей, они не были лишены наших, может быть, сомнений, ошибок. Но в отличие от нас они находили такой выход из этих ситуаций, на который глядя, мы можем чуму-то научиться. Если предположить, что они просто априори были изначально выше и лучше нас, то мы можем только восхититься этим, но никак не применить к себе. Мне кажется, что тут как раз очень важно именно соотнести жизнь святых и вынести из этих житий какие-то уроки для себя лично.
Священник Стахий Колотвин:
— Именно поэтому наши русские святые, особенно самые известные, которые известны не только из какого-то стандартного жития, как жизнеописания, что кто-то где-то подвизался, а фигуры исторической величины, и поэтому историческими источниками затронуты их жизнеописания, мы можем увидеть реальных людей. Когда мы смотрим на жития древних святых, увы, веков куда больше прошло, Византийская витиеватость и конкуренция с византийскими романами за читателя, который может труд издателя, переписчика оплатить, у составителей житий святых было не на жизнь, а на смерть. То есть настоящая рыночная экономика была в Византийской империи. И конечно, у нас и в древней церкви есть хорошо задокументированные жития святых, трех святителей — Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, где мы тоже можем разглядеть реальных людей. Знаю даже одну исследовательницу античности, которая чуть ли не к потере веры пришла, начиная с того, что смотрела и видела какие-то ужасы: как Иоанн Златоуст по каким-то частным моментам, где какой формализм Василия Великого, может быть, самовлюбленность Григория Богослова. Но во всех случаях, мы ищем то, что совпадает с тем принципом из Священного Писания. Священное Писание недаром Богодухновенно, чтобы руководить нашей жизнью в этих потемках, в этом видении как сквозь тусклое стекло. Апостол Павел говорит: «Подобны мне бывайте, как я подобен Христу». Он не говорит, будьте мне подобны во всем, ни в коем случае. Только в тех элементах, в которых святой уподобился Богу, мы можем ему уподобиться. Для того чтобы разобраться, в чем же нам ему уподобляться, учитывая, что ограничены у нас силы духовные, чтобы подражать святому человеку, надо очень тщательно отсеять, в чем уподобляться точно не надо. Когда мы оглядываемся на святых, даже русских наших святых, которые уже ближе к нам жили, и о них много чего известно, что известно и о каких-то их слабостях, о каких-то непростых ситуациях, которые им приходилось преодолевать, и не всегда решение было очевидно... Сергий Радонежский уходит из монастыря в очередной раз. Это может выглядеть, как некоторая капитуляция. Ты взял ответственность за монахов, что ж ты разбегаешься из-за того, что они живут не по-христиански, давай их исправляй. Нет, мы смотрим, что это живые люди, которые страдают, переживают, которые где-то сдаются, где-то опускают руки. Это нормально, ненормально, если ты сдался, но потом не поднялся, опустил руки, но не продолжил какое-то дело. Если ты взял отдых и решил в этом отдыхе навсегда остаться, вместо того, чтобы снова работать. Перерывы это нормально для человека. Более того, если мы глядим на Христа, мы помним, что Христос мог проповедовать, да еще стоя в качающейся лодке, потому что людей на берегу так много было, удобнее было отплыть, чтобы они все могли увидеть. И вот ты весь день простоял в этой качающейся лодке...
Марина Борисова:
— На жаре.
Священник Стахий Колотвин:
— Да, на жаре, причем микрофона-то не было, приходилось еще, а это очень много сил, оперные певцы по нескольку килограмм сбрасывают за вечер концертный, так же Христос после этого, видим, мог спать, что даже Его буря не пробудила, или где-то у Него просто психологическая усталость. Потому что Христос во всем подобен нам, кроме греха, и нервная система тоже не выдерживала, Ему нужно было отдохнуть даже от апостолов.
Марина Борисова:
— Уединиться, уйти на гору.
Священник Стахий Колотвин:
— Уйти от учеников, которые, правда, о Нем заботились, жены-мироносицы тоже хотели накормить, уложить спать, тоже позаботиться. Но нет, уже даже не усталость тела, а усталость эмоциональная была у Спасителя. Поэтому когда мы видим такие немощи, в том числе у людей святой жизни, это, конечно, не повод, чтобы только в немощах им подражать, а пример нам в том, что, несмотря на эти немощи, мы можем приближаться ко Христу.
Марина Борисова:
— Мне кажется, еще пример того же Дмитрия Ростовского или того же Иннокентия Московского — на протяжении долгой и долгой жизни верность взятому на себя труду. Представить себе, что такое несколько томов Четьи Миней просто литературно обработать, что-то перевести, систематизировать, все это превратить в литературу, которую потом два века будут читать все сословия русского общества. Это самые читаемые книги были, начиная от дворянских семей и кончая крестьянскими. Четьи Минеи самая популярная литература в России 18-19 века.
Священник Стахий Колотвин:
— Да, в отличие от Византийской империи конкуренции художественной особо не было, только потихонечку художественная литература стала расцветать уже в поздней Российской империи. А основная задача житий святых, можно сказать, состояла в том, чтобы вызвать к вере, которая не что-то... Сейчас мы живем в секулярном мире, и вера это что-то исключительное. Порой даже интересно переключить радиостанцию с какой-то музычки или с какой-то лекционной части на радио ВЕРА, а как в православном мире, который на нас не похож. А тут старый уклад, все люди религиозные, может быть, очень грешные, но все равно при этом религиозные вокруг. Как оживить этот интерес к вере? Роль Дмитрия Ростовского, мы говорили историчность — не историчность, мы открываем Четьи Минеи и находим много схематичных житий, однако мы видим, что он проделал очень большой систематический труд, работая с двумя разными источниками. Нельзя сказать, что он брал и переводил то, что греки писали. Нет, он как раз брал то, что на Западе, ту же самую «Золотую легенду», конечно, такие легендарные жития, брал что-то из Византийских авторов. Садился и сравнивал, что правдоподобно, что нет. Ему большое спасибо, потому что многие неправдоподобные и ничему не учащие, фактически не христианские моменты художественные, которые, например, были в «Золотой легенде» в Западной Европе, он убирает, когда переносит к себе в Четьи Минеи. Смотрит Византийский роман, тоже, может даже, наши жития в чем-то более схематичными становятся, и мы: у одного преподобного такая жизнь и у другого два века спустя такая же. Так нет, были очень интересные сюжетные повороты, но как настоящий монах, святитель Дмитрий приглядывается. Его задача, с одной стороны, слушателя увлечь, но нет задачи слушателя развлечь. Когда открываешь какие-нибудь отрывочки, переведенные из жития Андрея Блаженного, которого Господь сподобил видеть Свою Пречистую Матерь с Покровом на воздухах, единственного из всех людей во всем Константинополе, по сути это сборник анекдотов, каких-то ситуаций смешных, и в детском обществе не прочитаешь какие-то моменты. Это все святитель Дмитрий отсек. Но при этом я вспоминаю свое детство, например, Страстная Седмица и развлекаться не очень хорошо, тем не менее, время свободное остается, в этот момент читаешь жития святых. И это очень интересно, увлекательно, это чтение, которое полезно, в том числе для формирования детского вероощущения. Вопрос, насколько это полезно взрослому человеку? Например, человек перегружен информацией, телеграм-каналами, новостями, биржевыми сводками. Он открывает Евангелие, прочел с благоговением, поцеловал текст, закрыл, перекрестился. Но как-то свою жизнь проанализировать, сравнить — это тоже духовная работа. Человек посмотрит какую-то статью на православном сайте, заметочку в православном блоге, тем не менее, его побуждает какое-то усилие сделать. А где немножко почить духом можно? По-прежнему, даже взрослому образованному человеку, который понимает, что жития в чем-то схематичны, открыл Четьи Минеи. Сейчас не обязательно весь сборник у себя на полках иметь, в интернете, просто чуть-чуть это почитал, создал вокруг себя хотя бы мысленно среду тех людей, которые стремятся всецело к Христу, причем устремились успешно. Четьи Минеи, хотя нам кажется, сейчас это не актуально. Актуально. Не всегда, не каждый момент времени, но они могут пригодиться каждому христианину.
Марина Борисова:
— Я думаю, они очень сильно пригодились Иннокентию Московскому, когда ему пришлось рассказывать то, что для нас азбучные вещи, индийцам в Северной Америке, алеутам, народам Дальнего Востока и Сибири Российским, то есть людям, которые с этой культурой никак не соприкасались. Подспорьем Четьи Минеи были очень хорошим.
Священник Стахий Колотвин:
— Святитель Иннокентий хороший пример того, что не следует ругать Синодальный период. Многие наши радиослушатели, может, и словосочетание это не знают, а многие наоборот, знают и свысока ругают, что у нас патриаршество восстановлено, до этого было Синодальный период, упадок, государство контролирует Церковь. Тем не менее система и административность и некоторый формализм, не церковной жизни, а именно церковного управления имел свои положительные качества. На самую главную кафедру, тут, конечно, можно спорить, что Санкт-Петербургская кафедра, как кафедра при императоре, ее фактический вес мог быть больше, чем кафедра Московская. Но Московская кафедра первостепенная, это кафедра наследников патриархов Всея Руси. Московской кафедры достиг человек, не просто какой-то архимандрит столичного монастыря, не духовник императрицы, не человек, который проводил какие-то реформы административные, в том числе как-то успешно со старообрядцами сотрудничал, где-то их загоняя в храм, где в единоверие переводя, а со светской точки зрения карьеру церковную сделал человек, который все оставил и ушел в такие края, куда даже телеграфировать нельзя. Это не просто Дальний Восток, а это еще переплываешь и плывешь в ту самую русскую Америку, которая уже и не особо вспоминается, что она когда-то в составе нашей необъятной державы была. Человек, который желал проповедовать Христа, который имел практический опыт миссии в совершенно необычных, некомфортных условиях, получает такой опыт, который ему потом позволяет управлять градом Москвой и всей Московской епархией и играть заметную роль в делах всего Синодального управления Русской Церкви. Я, оглядываясь на годы своей студенческой жизни, богословской, понимаю, что теоретическая база — лекции и самостоятельная работа над дипломом. Но практическая сторона, которая помогла мне как проповедовать в храме, так и по мере сил проповедовать на радио и телевидении, в интернете, это были миссионерские поездки, в которых я как студент инициативно сопровождал нашего замечательного батюшку из университета отца Андрея Близнюка в Северо-Восточные окраинные районы Архангельской области, Мезенский, Лешуконский, где священника могли не видеть с 30-х годов 20-го века. Конечно, это ситуация не аналогичная святителю Иннокентию, это не то, что ты уезжаешь на годы. Это служение святителя Иннокентия как некий ориентир, которому современный миссионер в условиях самолетов, в условиях снегоходов даже в необъятной Якутской епархии может только подражать и ориентироваться и наоборот всегда думать, в каких комфортных условиях я миссию веду. Мы, глядя на святителя Иннокентия, понимаем, что для того, чтобы потом что-то хорошо организовать, надо начинать с самых низов, надо начинать с самых азов. Надо объяснять простые вещи. Иногда ролик какой-то записал или заметочку написал, люди говорят: батюшка, что вы нас за детей считаете, что вы объяснили самое простое, дважды два четыре, мы уже давно в храм ходим. Для вас дважды два четыре, а кому-то нет. И если ты не научился объяснять на богословском языке, что дважды два четыре, какие-то азы христианской жизни, то как ты можешь перейти дальше. Если ты не умеешь детям объяснить таблицу умножения, то ты не сможешь и высшую математику вести. Потому что для тебя обязательно смирение, а смирение идет с началом практической работы.
Марина Борисова:
— Вы слушаете программу «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине священник Стахий Колотвин. Мы ненадолго прервемся, вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.
Марина Борисова:
— Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В эфире радио ВЕРА еженедельная субботняя программа «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине священник Стахий Колотвин. Как всегда по субботам, мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. У нас эта неделя дает нам возможность вспомнить удивительную женщину и подумать об очень странном подвиге, в особенности для женщин. Когда говорят слово «блаженная», у нас как-то сразу воспоминание о Ксении Блаженной Петербургской и о Матроне Блаженной Московской. Сейчас, может быть, сразу не приходит на ум вспомнить Параскеву Дивеевскую, Пашу Саровскую, как ее звали. Это совершенно удивительная женщина, я думаю, мы сейчас поподробнее поговорим о ее жизни. Но мне сначала хочется услышать ваше мнение о том, что же такое это женское юродство. Мне кажется, от мужского оно сильно отличается, поскольку мы видим на иконах юродивых мужчин, это, как правило, полуголые старцы с длинными волосами и длинными бородами, почти без одежды, в каких-то опорках. Женщины, как правило, выглядят более пристойно и воспринимаются иначе. Они не хулиганят в отличие от юродивых мужчин, которые эпатируют обывателя неожиданными поступками. Они, как правило, воспринимаются больше тем, что к ним приходят, они в каких-то домах живут, к ним приходят за молитвой, за советом. Что такое женское юродство, что это за подвиг такой?
Священник Стахий Колотвин:
— Во Христе нет ни иудея, ни эллина, ни раба, ни свободного, ни мужчины, ни женщины. Но конечно, это как некоторые слова-прообразы, потому что есть раб и есть свободный. Начав разговор о женском юродстве, о Паше, Параскеве Саровской, безусловно, мы вспоминаем ее годы настоящего крепостного рабства.
Марина Борисова:
— Но ведь удивительно, что Ксения Петербургская, что Паша Саровская большую часть жизни своей прожили абсолютно по-житейски, пускай одна была горожанка, другая была крепостная крестьянка. Но в принципе, если взять жизнь Паши Саровской, она и замужем побывала, овдовела. По-видимому, была достаточно разумной женщиной, поскольку ее хозяева сделали ее на какое-то время экономкой. Там были искушения, пропали какие-то холсты, ее за это наказали, потом холсты нашлись, два раза она сбегала от хозяев, ее находили на богомолье, возвращали по этапу. Все-таки первая половина жизни у нее была как бы обыденная, может быть, с какими-то отклонениями от привычной нормы, но, в принципе, такая, какую мог прожить любой другой человек ее эпохи. И вдруг что-то меняется кардинально. Ее возвращают из последнего ее побега из Киево-Печерской лавры уже в тайном постриге. И начинается этот подвиг, за который ее хозяева, видя, что она вообще в хозяйстве совершенно не пригодна, просто выгоняют ее на улицу. И она уходит на тридцать лет в лес. Что это за переломный момент, что происходит с человеком?
Священник Стахий Колотвин:
— Очень много юродивых не прославлены в лике святых, иногда они прославлены как местночтимые святые той или иной епархии. Мы стараемся с прихожанами ездить каждый месяц и в рамках Московской области, и выезжаем в соседние — Тверскую, Владимирскую — одним днем, чтобы успеть вернуться. Иногда у нас более длинные поездки бывают. И везде обнаруживаем, что есть почитаемая могилка того или иного святого, блаженного Христа ради юродивого, который не прославлен. Чьи, например, поступки, служение церкви, чьи даже чудеса очевидные изучались для прославления даже до революции, но случилась революция, уже было не до этого, а потом как-то и не возобновилось. Таких людей море. Чем богаче становилась наша страна, чем люди жили лучше... А действительно 19 век, который явил столько юродивых на Руси, что мы вспоминаем древне времена, и Прокопия Устюжского, и Иринарха, и Василия Блаженного, нет, именно 19-й век, как период могущества державы, благополучия, когда не хотелось им в деревянных храмах больше молиться, разобрать и построить большой каменный храм. И у нас вся страна усеяна этими порой руинированными сельскими храмами. Люди жили, как бы ни были голодные годы, холодные, все равно жили хорошо. А чем ты лучше живешь, тем тяжелее тебе подумать о духовном, потому что телесное все захватывает. Это показательное пренебрежение телесным со стороны юродивых хоть как-то могло помочь достучаться до людей. То, что Параскева Дивеевское, в чем, мне кажется, ее существенное отличие по сравнению со среднестатистическим жизнеописанием блаженного человека, все они, и мужчины и женщины, имели некоторый период жизни, к которому нигде не придраться и это не случайно, что Господь показывает окружающим людям, это не просто психически больной человек. Нет. Вот такой-то купец, вот он торгует товарами, а вот он уже Христа ради юродивый. Вот замужняя дама, вот она уже Христа ради юродивая. Вот экономка, вот она Христа ради юродивая. Но здесь, мне кажется, еще такой очень важный элемент того, что она ушла в отшельничество, что ее Господь призвал к юродству от другого, не менее сложного, подвига. Отшельничество это подвиг отнюдь не для всех. Монах, который вроде и монах, все равно для него норма семья монашеская из братьев во главе с игуменом или из сестер во главе с игуменьей. Даже в монастырях не в общежительных, а в особножительных, где каждый в своей пещерке подвизается, все равно ты, по крайней мере, вместе приходишь на молитву, стекаешься в один храм. Что Параскева Дивеевская прожила некий опыт отшельнической жизни, можно сказать, поставило ее более схожей не с другими юродивыми ее современниками и современницами, а с тем же самым светочем, которому она, безусловно, подражала, самим Серафимом Саровским.
Марина Борисова:
— И то, что с ней случилось, что на нее тоже напали разбойники, искалечили ее, ее же привезли в монастырь практически почти уже бездыханную, потому что ее так искалечили, что потом уже она окончательно здоровье не поправила никогда. Хотя поразительная деталь, женщина прожила сто двадцать лет, это сейчас не укладывается в голове. Сейчас все помешались на ЗОЖе.
Священник Стахий Колотвин:
— Здоровом образе жизни, да.
Марина Борисова:
— Все высчитывают калории, и сколько километров надо пройти.
Священник Стахий Колотвин:
— Чтобы меньше стресса было.
Марина Борисова:
— Это человек, который тридцать лет просидел в лесу в пещере в молитве, которого искалечили и потом на финишной прямой ее жизни, уже в монастыре, когда практически к ней стали стекаться со всей России за молитвой и за советом, вплоть до государя императора. На прославлении преподобного Серафима вся царская семья и весь Двор были у нее, и она молилась потом за них всегда. Она предсказала им, что у них родится наследник. В общем, практически она стала молитвенницей за последнюю нашу династию.
Священник Стахий Колотвин:
— Мы вспоминали Сергия Радонежского, который воспитал множество своих учеников, которые ему подражали, тут, как ни странно, мы учеников Серафима Саровского и наследников его духа, наследников его делания видим среди женщин. Мы приезжаем в Дивеево, вот мощи Серафима Саровского, ну да, в Саровский монастырь закрытый, в ядерный город не попасть, но мы видим, кто остальные Дивеевские святые? Как раз те самые сестры, эта граница между полами... У старца должны мужчины быть ученики, Господь показывает, нет, это совершенно не обязательно. И мне кажется, в этом есть некий прообраз тех гонений советских, когда бабушки, белые платочки веру и хранили. Может быть, с какими-то суевериями, недостатками. Мы в начале говорили о недостатках святых, и, безусловно, у Параскевы Дивеевской, если сейчас найти какие-то воспоминания, записи, наверняка и помимо вещей абсолютно Духом Святым и молитвой вдохновленным, которые людям помогали, Господь ей позволял, и говорила она и какую-то настоящую чепуху — женщина из простой необразованной крестьянской семьи. Конечно, и это могло быть. Но что актуально для нас сейчас в 21-м веке, я уже неоднократно об этом говорил, что если говорят, старец или старица, и ты видишь, человека готовили или он сам готовился и теперь прославился, теперь старец. Но если человек перед этим не был в затворе, хотя бы лет тридцать, значит, вряд ли перед тобой старец, старица. Не обязательно, кто из затвора вышел, сразу начнут от Бога какой-то особый дар получать, но многие лжестарцы и лжестарицы нашей современности, которые собирают нездоровую популярность, по этому критерию Серафима Саровского, по этому критерию Параскевы Дивеевской могут быть отсеяны и не навредят душам ищущих наставления православных христиан.
Марина Борисова:
— Напоминаю нашим радиослушателям, в эфире радио ВЕРА программа «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине священник Стахий Колотвин. И как всегда по субботам, мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. Следующая неделя дарит нам возможность не только духовную, но и интеллектуальную — поразмышлять о том удивительным феномене, который представляет собой Евангелие от Иоанна, поскольку 9 октября у нас праздник в честь прославления апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Что касается самой личности евангелиста Иоанна, про него столько написано, столько сказано и в самом Евангелии про него по разным поводам много другие евангелисты написали. Я думаю, что самое важное понять, почему Евангелие от Иоанна другое, почему оно так отличается от других трех Евангелий и в чем ценность трех посланий. Я оставляю за скобками Откровения Иоанна Богослова, поскольку это очень сложная для разговора отдельного тема. Но хотя бы поговорить о том, чем обогатило нашу веру Евангелие от Иоанна и его три послания.
Священник Стахий Колотвин:
— Апостол Иоанн писал свое Евангелие, послания в те годы, когда другие Евангелия были написаны, послания были написаны, и их авторы, в основном, приняли мученическую смерть за Христа. В них было много собрано фактов, много практических наставлений, были приведены примеры многочисленных чудес Спасителя, их толкований. Уже христианская община успела над всем этим поразмыслить. Иоанн Богослов пишет Евангелие, которое совершенно не похоже, которое сосредоточено на словах Христа, как Господь говорит: вы ходите за Мной не потому, что ищете Царство Небесное, а потому, что ели хлеб и насытились, чудо вас привлекает, ну хоть что-нибудь услышать. Так и мы, православные христиане, вдохновились о Господе, такие Ты чудеса совершаешь, может и нам чуть-чуть этих чудес перепадет? Но потом все-таки открываем Евангелие от Иоанна, и там читаем и, по сути, большая часть Евангелия от Иоанна это повествование о смерти Христа, которая куда более лаконично изложена в других Евангелиях, и самое главное, о Воскресении Христа. У нас каждую неделю читается воскресное Евангельское чтение. Это не то чтение, которое мы разбираем и которое читается на литургии. Это то чтение, которое читается на воскресной утрени в составе всенощного бдения, которое обычно в нашей русской традиции совершается накануне в субботу вечером. Это те отрывки, в которых говорится о Христе Воскресшем, о Его Явлении, о Его Воскресении. Если мы посмотрим, то там один отрывочек из Евангелия от Матфея, отрывочек из Евангелия от Марка, а большинство, больше половины отрывки из Евангелия от Иоанна. Больше, чем все остальные Евангелия, больше, чем все остальные евангелисты, Иоанн Богослов писал о Христе Воскресшем. Евангелие от Иоанна это гимн того, что мы уже спасены. Мы об этом говорили в начале, апостол Павел эту мысль развивает и говорит: нет никаких проблем, нет никаких препятствий, нет никаких законных препонов, которые нам могут помешать. Господь так уже за нас пострадал и Он уже так Воскрес, нам только остается к этому Воскресению присоединиться. Конечно, как и любое послание, оно имеет более практический характер. Евангелие возвещает Христа, послание конкретизирует, что же с духовной жизнью делать. В посланиях Иоанна Богослова, вспоминая, как они с апостолом Павлом друг друга убедительным образом дополняют своей проповедью Христа, столь не похожей. Иоанн Богослов это не тот апостол, который ходил в разные уголки, который более концентрированно проповедовал, но зато стольких учеников мы знаем святых, второе поколение христианства, третье поколение христианства, благодаря долгой жизни Иоанна Богослова, которые смогли воспринять апостольское учение непосредственно одного из тех, кто на Тайной Вечери со Христом рядом был и рядом с Его Крестом стоял. Иоанн Богослов дает практические советы, эти советы не как завоевать Царство Божие, а как его не потерять. Здесь апостол и евангелист Иоанн Богослов, апостол любви, если мы посмотрим на те извращения, как можно подойти к Евангельскому тексту, то сейчас на Западе есть целое протестантское направление, библеистика, которое показывает, что Иоанн Богослов возлежал на груди Христа, такая особая любовь. Ужас просто, волосы дыбом! А на самом деле, Иоанн Богослов это как раз не то, что Господь его любит и делай что хочешь, любые грехи. Мы вспоминаем, что как раз именно его учение о грехах, которые к смерти, и грехах, которые не к смерти, перекликается с тем перечнем апостола Павла, который говорит: есть те грехи, если ты их совершаешь, то ты Царствие Божие наследовать не можешь. При этом здесь Иоанн Богослов не запугивает людей, он не говорит: смотри, есть страшные грехи. А наоборот он дает немножко выдохнуть христианам. Он говорит: конечно, любой грех страшен, любого греха надо сторониться, но вы сильно не переживайте, большинство грехов, с которыми вы боретесь изо дня в день, на протяжении всей жизни, не к духовной смерти, они не помешают, Господь тебя и с ними примет. Ты хотя бы вот от этих, которые к смерти, уклонись. При этом речь, конечно, не только о страшных грехах — убийство, прелюбодеяние, воровство, речь о том, что недаром апостол Иоанн Богослов избегает любого перечня. Если ты любишь Христа, то ты понимаешь, что может грех стать к смерти, просто ты настолько им Христа уязвляешь, даже каким-то грехом самым незатейливым, ты просто не можешь помолчать и с утра до вечера осуждаешь ближнего. Да ты не убил, ты не украл, но через этот грех можешь повернуться целиком к смерти. Через даже не качество греха, через количество. Апостол Иоанн, который благовествует о любви воскресшего Христа к нам и повествует о том, что и мы должны любить Спасителя, показывает, где-то ты от Христа чуть-чуть отступил, но не делай так, чтобы от Христа, источника жизни отделиться всецело. Для нас апостол Иоанн Богослов, с одной стороны, это строгость, совмещенная с любовью, а с другой стороны, это абсолютная решимость человека, который не побоялся умереть со Христом сразу там, на Голгофе, он прожил дольше всех. Параскева Дивеевская, которую мы вспоминали, которая не побоялась этих всех испытаний, всех лишений, прожила дольше всех. Мы цепляемся за эту земную жизнь, мы хотим тут протянуть подольше, но в принципе мир ,несмотря на весь тот ужас, что человечество туда привнесло, он прекрасен вокруг нас. Прекрасная природа, прекрасные творения рук человеческих, и охота в этом подольше побыть. Но надо не бояться следовать за Христом, терять все, если ты так будешь Господу доверять, то и тебе Господь обязательно даст на земле пожить подольше, была бы только от этого польза.
Марина Борисова:
— А почему такое ни на что не похожее начало? Что это за всем известное начало Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Что это за формула? Сразу начинаешь читать и понимаешь, что попадаешь в другую вселенную. То есть ты читал и от Матфея, и от Марка, и от Луки, ты понимал, что это все о тебе и о твоей жизни. И тут вдруг тебя сразу выбивают куда-то в космос, и ты растерян, ты не понимаешь, как сориентироваться в этом.
Священник Стахий Колотвин:
— Эта проблема актуальная, особенно остро она встала в 19-м веке. Мы вспоминаем диалог заочный наших двух величайших писателей Толстого и Достоевского. У Толстого Христос обычный учитель жизни, такой праведник, чуть блаженный, деятельный. И Достоевский, который пишет, что роман идет, чтобы показать, если бы Христос был просто любящим всех человеком, он бы, как князь Мышкин, жизнь всех окружающих искалечил. Сейчас вроде сто пятьдесят лет прошло, а проблема та же самая. Предлагается, что Христос любит, он любой грех простит, не надо злиться, сейчас вы бы церковники заново бы распяли и так далее. Нет, это проблема не 19-го и не 21-го века, эта проблема встала уже в первом веке, и она остро максимально встала на Первом Вселенском Соборе в связи с арианским учением, что Христос это не абсолютный Бог, такой же как Бог-Отец, Христос это человек, некий такой Богочеловек — это понимать сложно. Недаром поэтому Иоанн Богослов, который писал Евангелие самым последним, меньше всего концентрируется на человечности Христа, которую мы уже тоже сегодня упоминали, как Господь отдыхал, как он спал в бурю, как он утомлялся эмоционально. Показывает, что нет, это тот самый Бог, Который был в самом начале. До сих пор даже воцерковленные люди считают, что Христос как-то появился в момент Рождества. Простительно, человек не очень богословски образован. На самом деле это настоящая ересь. Отцы Церкви опирались, прежде всего, на наследие Иоанна Богослова, когда на протяжении нескольких Вселенских Соборов, нескольких веков первого тысячелетия христианства боролись за учение православное. Христос — это Бог, Бог, Который творил этот мир. Бог это изначально, от Него весь отсчет, это не просто слабый человек, который предлагает сесть вместе с нами, помедитировать и трубку мира раскурить. Христос это Царь и Творец Вселенной. И то, что Он сходит к тебе и умирает за тебя, то, что Он находится рядом с тобой, лежащим в греховной грязи, это не повод для панибратства, а повод для большего почтения и любви.
Марина Борисова:
— Спасибо огромное за эту беседу. Вы слушали программу «Седмица». В студии были Марина Борисова и настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митине священник Стахий Колотвин.
Священник Стахий Колотвин:
— С Богом.
Марина Борисова:
— Слушайте нас каждую субботу. До свиданья. До новых встреч.
Все выпуски программы Седмица
- «Вербное воскресенье. Страстная седмица». Прот. Федор Бородин
- «Пятое воскресенье Великого поста: память преподобной Марии Египетской. Лазарева суббота и другие праздники следующей недели». Прот. Федор Бородин
- «Четвертое воскресенье Великого поста: память преподобного Иоанна Лествичника. Мариино стояние. Похвала Пресвятой Богородицы». Прот. Максим Первозванский
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!