В этом выпуске ведущие Радио ВЕРА Константин Мацан, Кира Лаврентьева, Александр Ананьев, а также наш гость — настоятель храма Архангела Михаила в селе Поджигородово Клинского округа Московской области протоиерей Владимир Калуцкий — вспоминали личные истории явного участия и помощи святых в их жизни.
Ведущий: Константин Мацан, Кира Лаврентьева, Александр Ананьев.
К.Мацан:
— Добрый вечер, дорогие друзья!
У микрофона — Константин Мацан.
Это — «Светлые истории» на Радио ВЕРА, наш новый проект, до сих пор ещё новая программа, в которой мы собираемся в студии Радио ВЕРА, и, буквально, рассказываем светлые истории, делимся тем, что происходило с нами, или с нашими близкими, с нашими знакомыми.
У нас сегодня в студии протоиерей Владимир Калуцкий, настоятель храма Архангела Михаила себя Поджигородово...
Добрый вечер!
О.Владимир:
— Добрый вечер!
К.Мацан:
— ... и мои дорогие и любимые коллеги — Кира Лаврентьева...
К.Лаврентьева:
— Добрый вечер!
К.Мацан:
— ... и Александр Ананьев.
А.Ананьев:
— Здравствуйте, друзья!
К.Мацан:
— У нас сегодня очень радостная тема — тема о святых, об общении со святыми, о том, как бывает в жизни, что человек переживает реальное присутствие, реальную помощь святого, и это связано с тем, что это за святой — каким он был человеком, какова была его личность, в чём он помогает. И эта, мне кажется, тема — она очень много, вообще-то, говорит нам о нашей вере — о том, во что мы верим. Кто для нас — святые? Были ли это просто люди, которые хорошо, в своё время, жили, или много молились... и, как-то, обращает внимание на то, что, вообще-то, это были — люди. В каком-то смысле, такие же, как мы. А в каком-то — совсем другие. Вот, об этом мы сегодня поговорим.
К.Мацан:
— Саша, я хочу попросить тебя взять слово и наш сегодняшний вечер историй открыть.
А.Ананьев:
— Тема, на самом деле, для меня очень непростая. Потому, что... вот, Костя, ты, как человек созвучный, близкий и дорогой мне, можешь нарисовать границу между: «реальное общение со святыми, реальное воздействие их на меня и мою жизнь» и «я так люблю, что я сам себе придумал, и я такой экзальтированный весь: «А, это был вот этот святой!»... вот, где эта граница?
К.Мацан:
— Это очень хороший вопрос. И я убеждён, что эту границу — мне кажется — невозможно провести рационально, и, вот, сформулировать в пяти тезисах, и передать другому. Методичку о том, как одно от другого отличить, мы, наверное, не напишем. Но мне, почему-то, кажется, что в опыте внутреннем — это абсолютно ясно чувствуется: вот, это сейчас — от меня, это — мои мысли, интуиция и мои эмоции... или здесь возникает что-то, что — не моё, но что я переживаю, как данное мне.
А.Ананьев:
— Просто, у меня таких эпизодов в жизни случалось, и случается... не скажу — каждый день... но два раза в неделю — точно. Вот, так, осознанно.
Когда мы с Алечкой возвращались из храма Александра Невского, где протоиерей Игорь Фомин благословил нас венчаться на 1 августа, мы ещё шли... а я ещё так расстраивался... думаю: «1 августа... ну, что за день такой? Я-то хотел — 26 июля, это мой день рождения, и так было бы правильно... а 1 августа...» — и, как только я об этом подумал, я поднимаю глаза, и понимаю, что я стою возле храма, где настоятелем служит протоиерей Максим Козлов — храм Серафима Саровского на набережной...
Я, так: «Погоди... 1 августа — это же день Серафима Саровского!» — и у меня было ощущение в этот момент, будто бы батюшка меня по голове погладил, и говорит: «Ну, что ж ты это... дурень-то... это ж лучший день! Это ж я о тебе думал!»
К.Мацан:
— «Всё будет хорошо!» — сказал батюшка Серафим.
А.Ананьев:
— Конечно, конечно! А когда мне у Иордани матушка, которая работает в лавке, подарила мне икону Александра Невского, и говорит: «Вот, это твой небесный покровитель». Мне подарила... она меня первый раз видит. Она меня увидела, и говорит: «Ты окунаться-то пойдёшь в эту Иордань?» Я говорю: «Да, нет... я же не крещёный». Она говорит: «Ну, и что? На тебе, вот, икону. Это — твой небесный покровитель».
Она знала разве, что Господь приведёт меня в храм Александра Невского, к отцу Игорю Фомину, который меня, в храме Александра Невского, будет крестить? Она этого не знала. Я этого не знал. А Александр Невский — знал.
Но... рассказать я хочу другую историю, и дай Бог мне красноречия уместиться в десять минут, потому, что она — потрясающая.
История, когда апостол Пётр погладил меня по голове.
К.Мацан:
— Так...
А.Ананьев:
— Это было настолько осязаемо и здорово, что... я даже её написал, и даже миллиард человек её потом даже лайкнуло, эту историю. Потому, что она была — невероятная!
Вернувшись из отпуска в Греции, я, как часто бывает с людьми недалёкими, привёз с собой камень — большой такой камень, плоский, абсолютно круглый и абсолютно плоский. Мне показалось, что этот камень — есть холст, на котором я обязательно нарисую картину. Какую картину — я ещё не знал, но, думаю, надо нарисовать какую-нибудь картину.
И, вернувшись из Греции, я его положил, и, очень скоро, встретился со своим приятелем, довольно известным адвокатом, который, сидя и глядя в туманную дымку вечереющей Москвы, рассказал о своём опыте общения с собственным аквариумом.
Он говорит: «Понимаешь, Сашка... вот, для кого-то, аквариум — это красивая деталь интерьера, а для меня — это духовный тренажёр. Потому, что я смотрю в глаза рыб, плавающих за стеклом, и думаю: «А что они знают обо мне? Они меня узнают, явно, они на меня реагируют... я постучу пальцем по стеклу — они подплывают... но что они, на самом деле, знают? Знают ли они о моей ипотеке? Знают ли, что у меня, вот, за домом машина стоит, а в машине — двигатель, а в двигатель я заливаю масло, а в бак — бензин? Знают ли они о моих сомнениях, мечтах и желаниях? Нет.
И, вот, я смотрю в глаза этих рыб, и понимаю, что они знают обо мне больше, чем я знаю о Боге. Понимаешь, какой класс?»
К.Мацан:
— Глубоко мыслит...
А.Ананьев:
— Глубоко. И я, услышав эту историю, думаю: «На камне обязательно должен нарисовать рыбу!»
И я рисую на нём рыбу — ну, суть, наверное, портрет меня самого. Какой-то дурень с трубкой, там, плавает на этом камне. И я сделал эту картинку, повесил её... говорю: «Друзья, я, вот, нарисовал картинку, и, по традиции, желающие могут её... как бы... купить. Цена — такая-то». И — забыл. Потому, что желающих купить такое, наверное, нету.
И, спустя короткое время, звонит с неизвестного номера неизвестный мне мужчина, и говорит: «Здравствуйте, Вы меня не знаете. Я, вот, насчёт Вашей картины с рыбой. Вы не могли бы мне её продать?» Я говорю: «Ну... не вопрос! Цена — такая-то. Если хотите, привезу. Куда привезти?» Он говорит: «Ну, давайте, завтра пораньше — где-нибудь... там... часов в девять... ко мне на работу». Я говорю: «А что за работа?» Он говорит: «Пекарня. Называется «Пётр и Павел».
К.Мацан:
— Хорошее название для пекарни!
А.Ананьев:
— Да. Я говорю: «Хорошо, мне несложно», — тем более, что и пекарня — дело хорошее.
И, вот, утром, беру камень, сажусь в машину, еду, и, по традиции, из машины — а это у меня всегда время достаточно свободное — звоню маме.
Звоню маме, и говорю: «Как дела?» Она говорит: «Да, всё хорошо, Саша! Всё хорошо...» — а я по голосу слышу, что не всё хорошо. Я очень хорошо понимаю эти обертона мамы, когда она расстроена. Я говорю: «Что случилось?» Она говорит: «Да, вот, жулики... опять попалась на жуликов, наивная женщина... Заказала что-то где-то... какое-то, там, устройство... а они прислали совсем не то, и пропали с радаров, и, в общем... ну, в общем, потеряла я денежку на этом. Обидно! Не денег жалко, а, вот, жалко, что я — дура такая!»
Я улыбнулся, говорю: «А сколько стоила-то вот эта штука?» — и она называет сумму, абсолютно равную той сумме, за которую я еду продавать этот камень!
Я говорю: «Мам, вот ты не поверишь! Вот, я сейчас еду камень отдавать в пекарню „Пётр и Павел“... я тебе сейчас пересылаю эти деньги — не потому, что я такой добрый, а потому, что тебе это — от Петра и Павла, эти деньги», — и, тотчас же, в машине, перекидываю ей эту сумму...
К.Мацан:
— Класс...
А.Ананьев:
— ... вот... туда, на телефон.
Приезжаю в пекарню. Кира, если б ты... это может оценить только женщина! А, поскольку, во мне, как утверждают психологи, сильно женское начало, я тоже — оценил.
Идеально чистое и стильное пространство, разделённое стеклянной перегородкой надвое. В одной части — столики изящные, изящные стульчики... атмосфера — какого-то утреннего Парижа — пахнет свежим хлебом... а за стеклянной стеной — 25-летние двухметровые парни в белых халатах достают из печки горячий хлеб!
К.Лаврентьева:
— Чудесно!
А.Ананьев:
— Это настолько красиво! Это настолько прекрасно!
И — выходит самый красивый, и самый двухметровый, и говорит «Вы — Александр?» — так... басом. Я говорю: «Я — Александр. Вот — это Вам!» Он, так, бережно подержал камень в руках, и говорит: «Ну... я благодарю Вас, спасибо!» Уносит, и говорит: «Подождите меня, пожалуйста!»... спокойно так: «Подождите меня». Уходит за своё стекло, достаёт три крафтовых пакета — таких, вот... размером с меня — и начинает в эти пакеты складывать хлеб. Такой хлеб... такой хлеб... с орешками... с кунжутом... какие-то пирожные... какие-то круассаны...
Я ему в стекло стучу, говорю: «Мужчина, прекратите... я же столько не съем! А хлеб испортится, он же, определённо, хороший...» Он, так: «Ничего не знаю, мужчина... я его для Вас всё утро пёк». Три крафтовых пакета горячего хлеба!
А, я забыл главное сказать! У мамы-то именины в этот день были — это был день именин Натальи. Я взял три крафтовых пакета... что-то даже про деньги не спросил. В машину сажусь, их аккуратно ставлю, сажусь в машину... задыхаюсь от запаха горячего хлеба! И думаю: «Так. Что ж мне теперь со всем этим делать? Я столько не съем... чё... как?» — и тут вспоминаю разговор с мамой, понимаю, что сегодня именины Натальи, и вспоминаю, что у меня же есть — Наталья Ярчевская! Семеро детей, и они сейчас вернулись, наверное, из храма... и вот кому — подарок-то будет! Гора круассанов, пирожных, горячего хлеба!«
Я звоню Наташе, и говорю: «Наташ, выручай, дорогая! С именинами тебя! У меня — полная машина горячего хлеба!» А она смеётся, и говорит: «Слушай... а я понятия не имела, чем порадовать семью! Мы, действительно, из храма вернулись, и это настолько в тему, что ты даже себе не представляешь!»
Я, счастливый, завожу машину, выезжаю... и меня тут накрывает. Вот, прям, как это вот... накрывает... салют в голове! Камень... рыба... Пётр... хлеб... когда одна дурацкая нарисованная на камне рыба превращается в такое чудо преумножения хлебов... и всё настолько, прямо, правильно!
И я, такой счастливый, звоню этому человеку — я даже не помню, как его зовут... не удивлюсь, если Пётр — звоню этому человеку, и говорю: «Слушайте...» А он, так: «Вы, наверное, про деньги?» Я говорю: «Да, какие деньги... Вы — что? Вы представляете, что Вы сейчас сделали? Это же — невероятно! Прекратите, никаких денег! Это — фантастика! Это, просто, евангельское чудо у меня на глазах! Я еду в машине, задыхаюсь от запаха свежего хлеба... и всё это — от пекарни „Пётр и Павел“... и камень... и рыба...» А он, такой: «Нет-нет... я Вам деньги в один из крафтовых пакетов положил. В конверте. Вы уж его, будьте любезны, не потеряйте — там, как раз, та сумма, о которой Вы говорили».
Я говорю: «Я не могу... я Вам верну эти деньги! Потому, что Вы сейчас, только что, сделали чудо!» Он говорит: «Нет, возвращать не надо. Коли на то будет Ваша воля, отдайте их тем, кому они нужны. И скажите, что это от Петра и Павла».
К.Лаврентьева:
— Надо же, да? Это — как Саша стал инструментом в руках Господа, история.
К.Мацан:
— Дорогие друзья, это — «Светлые истории».
Мы сегодня говорим о необычных встречах со святыми, и, вот, мы только что услышали Сашину историю...
К.Лаврентьева:
— ... как Саша стал инструментом в руках Господа.
К.Мацан:
— Потрясающе!
Отец Владимир, а как в Вас это всё отзывается — то, о чём мы сегодня говорим?
О.Владимир:
— Ну... всё в руках Божиих, и — промысел Божий. То есть, Господь всегда нас ведёт по жизни. И, если бы вы внимательно... как бы... присматривались к своей жизни, то, наверное бы, каждый день видели чудеса. Но история, действительно, потрясающе прекрасная!
К.Мацан:
— А как это у Вас было? Вот, Ваше общение со святыми? Или — со святым?
О.Владимир:
— Ну... я хотел сегодня рассказать историю, которая очень укрепила в вере наш приход — нашего храма.
Так получилось, что прихожанкой нашего храма стала одна женщина... русская женщина, живущая одновременно и в Сицилии, и у нас здесь имеющая дачу — в Московской области.
По милости Божией, к ней, совершенно загадочным образом, попал мощевик — небольшой реликварий — с мощами святых. Среди этих святых — мощи очень почитаемых на Сицилии святых — мученицы Агафии и мученицы Лукии. Вот, песня «Санта Лючия» — это, как раз, песня про святую Лукию.
Эти две святые, и, особенно, мученица Агафия, они на Сицилии — как у нас преподобный Серафим Саровский и Сергий Радонежский, настолько почитаемы.
И, к нашему счастью, эта женщина — она решила пожертвовать этот реликварий в наш храм, чтобы он был доступен для поклонения верующим.
Мы очень обрадовались, и стали ждать её прибытия.
И, вот, когда она везла этот реликварий... наверное, по промыслу Божию... на неё напали сомнения — действительно ли она везёт нам истинные мощи этих святых? Потому, что... ну, как это, Сицилия — прибыла вдруг к нам, в глухую деревню, затерявшуюся среди бескрайних полей Московской области?
И она вдруг дерзновенно решила провести проверку...
К.Мацан:
— Какую?
О.Владимир:
— Помолиться этим святым.
А у неё была проблема — у неё на руке, на запястье, были наросты. На Сицилии — жаркая погода круглый год, и все ходят, конечно, с короткими рукавами. Сами понимаете, для молодой женщины, это не очень приятная вещь — иметь такие наросты. Она обращалась в больницу, чтобы ей... как-то... срезали... провели операцию. Там отказались, и сказали, что вырастут новые — ещё больше. Поэтому, лучше ничего делать не надо. И они уже у неё были — года два или три, если мне не изменяет память. То есть, это уже... такая... устойчивая у неё была проблема, которая её немножко мучила в душе.
И она, вот, решила помолиться мученицам такой молитвой: «Если это — вы, если это — ваши мощи — вот, она обратилась особенно к мученице Агафии, — то исцелите меня от этих наростов!» — и приложила руки к этому мощевику. И, после этого, мощевик прибыл к нам.
И, вот, по её свидетельству, эти наросты — ну, не во мгновение, а с каждым днём — стали уменьшаться. На её удивлённых глазах. И прошли через две недели. То есть, вообще, полностью исчезли. И больше не появлялись. Вот, прошло с этого времени достаточно много лет — лет восемь или десять... а она приезжает к нам один, или несколько, раз в год, и мы у неё спрашиваем, не появились ли наросты — все мы никак не доверяем, так сказать, что, действительно, произошло чудо! Но она, в ответ, смеётся, показывает свои руки — нет. То есть, вот, по её молитвам, исчезли вот эти наросты.
Я рассказал прихожанам эту историю — конечно, все захотели тут же приложиться — ещё и ещё раз — к этим мощам, и эта история имела удивительное продолжение.
У нас тоже, другая женщина на приходе, которая является прекрасной иконописицей — она написала несколько икон для нашего храма — оказалось, что у неё ровно точно такая же проблема. Вот, ровно — точно такая же! Тоже — наросты, тоже — на руке. И она, услышав эту историю, просто сразу загорелась...
К.Мацан:
— Вдохновилась!
О.Владимир:
— ... вдохновилась, загорелась, помолилась святым мученицам, и приложила руки свои. И она сказала, что произошло следующее: «Как только приложила руки... я, вот, почему-то, про них сразу забыла. Вот, сразу забыла...»
К.Мацан:
— Про мучениц?
О.Владимир:
— Нет... про наросты. И — даже как-то не обращала внимания.
Прошёл месяц. Она была в храме у нас, пела на клиросе. У нас была тогда такая любвеобильная бабушка, которая всех привечала, за всеми внимательно следила, во всех нуждах — молилась... к сожалению, она сейчас покинула нас, в иной мир отошла. Она взяла её за руки — она знала об этой её проблеме, помнила, — и говорит: «Что, у тебя — прошло?» И, вот, в этот момент, через месяц, она вдруг только вспомнила про эти наросты, смотрит — а их вообще нету! Вообще!
Это её тоже так потрясло, и она, вот, с благодарностью, особенно, к мученице Агафии... уговорила мужа, и они съездили туда, на Сицилию, чтобы посмотреть на этот храм, в Катании, где находятся мощи мученицы Агафии. И они даже свою дочку — переименовали в Агату. То есть, она была названа Полиной... если не изменяет память...
К.Лаврентьева:
— Сколько лет они прожила Полиной?
О.Владимир:
— Ну... она была совсем маленькая... год ей, там, был... примерно... около того. То есть, она ещё младенец была. И они — пошли, и переписали её, и назвали Агашей, и теперь мы её все знаем, как Агашу.
И, самое интересное, что она решила — дала такой обет — написать икону этих мучеников, которые в этом реликварии. Я, вот, хочу её показать — получилась прекрасная икона... вот... такая, вот...
К.Мацан:
— Класс!
К.Лаврентьева:
— Потрясающе!
О.Владимир:
— Там были мощи мучениц Варвары, Лукии и Агафии. А также — мученицы Аполлонии, египетской мученицы, и неизвестного нам мученика, но известного на западе — Плакидия, ученика Венедикта Нурсийского. В V веке пострадал от пиратов. Пираты напали на монастырь, разграбили, и убили многих монахов, в том числе, и его — он был игуменом в этом монастыре. И, вот, такие мощи в этом реликварии были. Но... как бы... особо почитаемы, конечно, на Сицилии — это Лукия и Агафия.
Агафия, вообще, считается покровительницей острова. Там есть вулкан такой — Этна, который до сих пор проявляет активность. В частности... нам рассказывала, вот, эта женщина, которая привезла мощи, что балкон за лето покрывается слоем пепла — то есть, всё время что-то падает от этого вулкана. Иногда он просыпается, в какие-то годы — и выносят... ну, раньше выносили мощи... иногда выносят одежду мученицы Агафии... и лава — она, просто... дойдя до этого места, где стоит... там... священник, или епископ, с этими мощами... или с этой одеждой... просто, разделяется в обе стороны, и на город не идёт. То есть, они искренне все уверены — жители этого города, что именно мученица Агафия спасает их от этого вулкана. Они её, кстати, там называют сант`Агата — святая Агата... у них ударение такое — сант`Агата ( на первую букву имени ).
Раз в год, мощи выносят на площадь — в феврале, если мне не изменяет память... 3-5 февраля... там несколько дней празднуется... и там собирается огромное количество людей — до полумиллиона, или даже — до миллиона человек, не только жители Сицилии, но и из Италии, и из других стран приезжают.
Есть там такой обычай — приносить свечи мученице Агафии. И, считается, что, чем больше принесёшь свечу в подношение, тем, значит, больше грехов простится. И, соответственно, люди делают свечи, размером в человеческий рост, чтобы она, как бы, была по весу и по росту тебе равна — то есть, все твои грехи чтобы простились...
К.Мацан:
— Можно сделать выводы — кто сколько грешит, по таким свечам!
А.Ананьев:
— Можно сделать выводы — кто сколько весит...
К.Лаврентьева:
— Да-да-да...
К.Мацан:
— Или — кто сколько кается!
Мы вернёмся в студию после небольшой паузы.
Я напомню, это «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Мы здесь собрались, в нашей тёплой и светлой атмосфере, чтобы поделиться историями о том, как христианские святые участвуют в нашей жизни по-настоящему.
Сегодня в нашей студии — протоиерей Владимир Калуцкий, и мои дорогие коллеги Кира Лаврентьева и Александр Ананьев.
Я — Константин Мацан.
Не переключайтесь!
К.Мацан:
— «Светлые истории» на Радио ВЕРА.
Сегодня, в этом часе, с вами в студии — протоиерей Владимир Калуцкий, настоятель храма Архангела Михаила в селе Поджигородово — это Клинский район Московской области, и мои дорогие коллеги — Кира Лаврентьева и Александр Ананьев. И мы сегодня размышляем о том, как святые угодники Божии по-настоящему участвуют в нашей жизни — как помогают, как отвечают... И две прекрасные совершенно истории мы уже услышали — вот, Александра просто погладил по голове апостол Пётр, а отец Владимир рассказал нам про мученицу Агафию.
А.Ананьев:
— Я очень хочу подчеркнуть... ну, я выхватил один очень важный момент из великолепной истории отца Владимира, на который я сам всегда тоже обращаю внимание. Вот, у тебя есть проблема, у тебя есть желание решить эту проблему — попроси о помощи, и, самое главное, постарайся забыть о проблеме. Забудь, отпусти... иначе, если ты в неё вцепишься и будешь, по-прежнему, вибрировать, держась за эту проблему, она не решится никогда...
К.Лаврентьева:
— «Ну, что — решилась? ... решилась?...»
А.Ананьев:
— Да, да, да... отпусти. В этом есть момент очень важный — доверия. Доверяешь ты, или нет. Вот, если ты доверяешь — отпусти, забудь... всё решится с Божьей помощью.
Я ещё хотел уточнить у Вас для наших слушателей, и для меня тоже, не стану скрывать — а где этот храм, как туда добраться, и можно ли приложиться к мощам?
О.Владимир:
— Храм находится в селе Поджигородово, Клинского района. Ну, он достаточно далеко от города Клин — 30 км от него. То есть, это — надо доехать на электричке до города Клин ( Ленинградское направление ), и там сесть на автобус — обычно № 41 ходит, несколько раз в день, то есть, с промежутком в час-два... вот, к сожалению, вот, так. И — добраться до деревни Кузнецово, а там ещё два километра пройти пешком.
К.Лаврентьева:
— Теперь мы знаем, как отец Владимир ехал к нам сюда!
О.Владимир:
— Я могу показать наш храм, если хотите... вот, такой, вот, он...
К.Лаврентьева:
— Чудесно!
О.Владимир:
— Интересный храм...
К.Лаврентьева:
— Очень, кстати, необычной архитектуры...
О.Владимир:
— Да, необычной архитектуры. Это псевдоготика, предположительно...
К.Мацан:
— Потому, что он такой узкий и длинный, да?
А.Ананьев:
— Он похож на замок Золушки...
К.Лаврентьева:
— Да.
О.Владимир:
— Да, он похож на замок. Немножко на корабль с мачтой, плывущий по просторам Подмосковья, немножко — на замок средневековый, в котором рыцари берегут сокровища веры.
К.Мацан:
— Ну, вот, я, вообще, очень рад, что у нас сегодня с нами в студии Кира Лаврентьева. Потому, что... когда, вот, мы планировали этот разговор о святых, я сразу вспомнил про Киру. Я, кстати, никогда этого не говорил, но меня, в своё время, одна твоя фраза поразила, когда ты рассказывала, что... ты так произнесла: «У меня какие-то, в последнее время, близкие отношения с Иоанном Шанхайским и Сан-Францисским сложились. Вот, попросишь — помогает!» — причём, меня в этой твоей фразе, твоей мысли тогда поразило всё, в том числе, то, что... как-то вот... не было отношений — и они сложились вдруг. То есть, наши отношения со святыми — это какая-то жизнь, это какая-то динамика. Они, как и человеческие отношения, могут возникнуть, в какой-то момент. Даже если ничто не предвещало.
Я не знаю, связана ли твоя история с этим святым, но для меня тогда вот эти твои слова... причём, сказанные впроброс... стали таким каким-то примером подлинной глубокой веры. Когда... вот... нет экзальтации, нет... каких-то, вот... мистических озарений... а есть просто живое трезвое знание. Знание, опыт, что — вот, есть святой, и он никуда не делся. Он не ушёл куда-то, вот... на небо... не ушёл в какое-то иное мироздание — он здесь, с нами. Он тоже — есть. Просто, есть — на какой-то свой особенный манер. С ним можно общаться, говорить, он помогает — это, как-то, очень в тему нашей сегодняшней программы.
К.Лаврентьева:
— Ты знаешь, ты очень чётко сказал, да... Господи, благослови... но, на самом деле, Костенька, ведь, наша жизнь, жизнь каждого человека, она «и не вместит всех написанных книг» по уровню помощи святых нам. И нельзя забывать о том, что, конечно, в первую очередь, мы молимся Господу Иисусу Христу — я это себе, в первую очередь, напоминаю. Потому, что, однажды, наша гостья на Радио ВЕРА рассказывала удивительную историю, как она встретилась с одним молодым человеком, и говорит: «Ты кому молишься?» — «Я — святителю Николаю и Царю-батюшке». Она говорит: «А я Христу молюсь». Он говорит: «Ты, что, протестантка?!»
И это — очень важно. Вот, с этого бы я хотела начать.
К.Мацан:
— У разных людей — свои причуды!
К.Лаврентьева:
— Да, да, да... С этого я хотела бы начать мою сегодняшнюю историю. Но историей её сложно назвать. Вы знаете, это... это такой узор. Вот, сегодня это — узор. Потому, что когда озвучили тему, я, как и Костя, действительно, подумала: «Слушайте... ну, у каждого верующего человека столько... ну, столько чудес, связанных со святыми! Их даже чудесами не назовёшь — это участие святых в твоей жизни, ежедневное, ежеминутное. И, уж точно, я какую-то, вот, такую историю найду в своей жизни, что мир ахнет!»
А потом я поняла, что... ну... их, действительно, очень много. Ну, то есть... можно бесконечно рассказывать о том, как я молилась во время беременности святому — одному, второму, третьему... и, вот, я обратилась, например, к старцу Гавриилу Ургебадзе, грузинскому святому... да... и забыла. То есть, помолилась от души, во время беременности. Там были сложности с третьей беременностью, не физиологические, а другого плана — просто жизненные трудности, и я ему помолилась, и забыла. А потом, спустя какое-то время, поняла, что я родила Ванечку 2 ноября — в день старца Гавриила Ургебадзе.
Или, например, моя семья — тесно связана с батюшкой Серафимом. Я не раз об этом рассказывала, и, действительно, вот — эти истории, когда мы молились, молились, молились, и разрешение нашей проблемы пришло, извините, из Курска, где родился батюшка Серафим, а ещё и на 1 августа, то, конечно, не остаётся сомнений, кто тебе помог!
Можно бесконечно рассказывать о том, как я всё детство просто за ручку шла со святителем Николаем. Это — когда ты теряешь ключи, и молишься святителю Николаю так, что просто аж сердце у тебя заходится — потому, что ты понимаешь, что за потерянные ключи тебя родители... извините... ну... на орехи просто поставят! Ну... естественно... не поставят, но очень не хотелось их расстраивать.
И ты — молишься святителю Николаю, обещаешь... там... ему какие-то... ну, просто, вот... какие-то несметные даёшь ему обещания: «Я буду всю жизнь тебе ставить свечи у твоих икон, если ты мне сейчас поможешь с ключами!... Я буду всю жизнь — то... я буду всю жизнь — сё...» — и, мне кажется, святые — они с таким... как бы... снисхождением смотрят на эти детские просьбы, на эту детскую наивность и горячность...
И, кстати говоря, действительно, теперь, когда я смотрю на икону святителя Николая в храме, я всегда, если у меня есть возможность поставить свечу, я, в память о своём детском обещании... я уже не помню, что я тогда просила — ключи ли, в школе ли что, что-то я потеряла, забыла, или просто просила, чтобы меня родители... там... с поличным не застали — с какими-нибудь несделанными уроками, или подружки ко мне пришли — чтоб родители, раньше времени, не пришли... не знаю... но я стараюсь ему ставить свечу — потому, что обещание есть обещание!
И... знаете... удивительно, что в детстве он всегда... всегда... в каждой мелочи... как Саша сказал — как отличить свои собственные эмоции, что «это мне святой помог», когда я сам всё связал, в своём сознании, от реальной помощи святого — ну, это как отличить дождик от цунами! Ты, в любом случае, понимаешь, что цунами — его уже ни с чем не спутаешь! И, когда проходит какое-то время, у тебя в сердце всегда остаётся — правда. Ты всегда знаешь, что, вот, тогда — помог святой. И это — очень важно.
И, в течение всей нашей жизни... в том числе, когда я уже вышла замуж, и в начале нашей семейной жизни, как и у всех молодых пар, у нас, периодически, заканчивались деньги. И, когда они заканчивались... вы знаете, я даже особо и не просила... я всегда думала: «Так... слушайте... но святитель Николай же пошлёт!» И, буквально, на следующий день, в течение... там... каких-то часов... откуда-то приходили какие-то деньги, которых нужно было, вот, ровно на это... на какую-то нашу покупку, трату, продукты, там... ещё что-то.
А.Ананьев:
— Ой, как меня поначалу это вымораживало в отношениях с Аллой Сергеевной!
К.Лаврентьева:
— Да... да... это, действительно, так и есть!
А.Ананьев:
— Потому, что, каждый раз... там... работа... нет ни одной работы — всё, ты пропал! А она так спокойно и благостно говорит...
К.Лаврентьева:
— Да... Господь пошлёт! Так и есть... так и есть...
А.Ананьев:
— Да ты не переживай! Батюшка Николай поможет.
А.Ананьев:
— А я: «Ну... как это...???»
К.Лаврентьева:
— Но святитель Николай — он, вообще, очень горячий, очень искренний святой... и... действительно, как Костя сказал — с одним святым у тебя складываются одни отношения, а с другим святым — другие. Почему? Потому, что эти святые, при жизни, имели каждый свой характер. И, как ты, при жизни, с одним человеком — у тебя одни отношения, а с другим — другие, так и со святым.
Какой-то святой — он помогает сразу, быстро, ты чувствуешь эту помощь, и ты... в общем... в некотором пребываешь, таком, шоке. А другой святой — он сразу не отвечает. Но, через какое-то время, сопоставляя факты, ты понимаешь, что он всё это время тебя вёл, о тебе заботился, и просьбу твою не забыл! А какой-то святой, вообще, может так всё сопоставить, что ты только год спустя, или три года спустя вспомнишь, что ты тогда ему помолился и тогда его попросил. И — каждый помогает, в силу его духовного предстательства перед Богом, и его... как бы... натуры при жизни — мне так кажется, это — моё личное ощущение, за аксиому я это не выдаю.
А.Ананьев:
— Вот, у меня такое же ощущение, но есть в этом что-то, что меня настораживает. Отец Владимир, вот, такое отношение к святым... сразу ощущаешь себя на какой-то цифровой площадке с интернет-магазином...
К.Лаврентьева:
— Да, нет, нет...
А.Ананьев:
— «Али-экспресс доставляет дёшево, но долго», «СДЭК доставляет быстро, но...»
К.Лаврентьева:
— Тут же зависит... Саш, понимаешь, тут же тоже зависит от твоего внутреннего состояния — способен ли ты воспринять какую-то помощь. Ведь, можно выпросить такой помощи, которая тебя опалит, если ты духовно не готов. Это, ведь, очень серьёзные вещи! И с тобой Господь разговаривает ровно на том языке, на котором ты готов Его воспринять.
Так, подождите... история моя — она ещё, вот, только сейчас начнётся...
К.Мацан:
— Она ещё не начиналась!
К.Лаврентьева:
— Да, она ещё не начиналась.
Вы знаете... вот... не просто так я всё это сказала. Сейчас вы поймёте, почему.
Всё детство, всё отрочество, всю свою жизнь — ты общаешься со святыми, как с близкими друзьями... с близкими духовными друзьями. И, в каком бы ты ни был состоянии, даже если ты в упадническом душевном состоянии — ты, всё равно, к ним обращаешься, как к родным, надеясь на их помощь. Так же — и с преподобным Сергием, и с блаженной Матроной, и с блаженной Ксенией... Ну, вот, абсолютно... можно долго очень... три программы сделать, чтоб рассказать о том, как они нам помогали.
Но, вы знаете, был интересный совершенно... просто, вот, ошеломляющий, в том моём положении и состоянии, случай.
Я жила в Подмосковье, я училась в институте. Еду я в электричке, как обычно — ехать мне полтора часа. Ну, в общем... ну, что я? Несмотря на то, что училась в православном институте, не сказать бы, мягко скажем, что у меня был какой-то расцвет духовной жизни. Я еду с плеером... естественно, в рваных джинсах... макияж, там... волосы, там...
К.Мацан:
— Почему — «естественно»?
К.Лаврентьева:
— Ну, слушай... свободолюбие семнадцати лет — кто его не знает?
И ты, значит, едешь... плеер... и, значит, полтора часа слушаешь этот плеер... ну, а где-то, на дне сумки, у тебя лежит молитвослов — потрёпанный молитвослов из Серафимо-Дивеевского монастыря — обозначу, это важно. Вот, он лежит — который ты когда-то где-то, там, купила, он всегда с тобой.
И ты думаешь: «Так... ну, ладно... к Москве я подъезжаю... 20 минут осталось, на экзамен опаздываю ( сессия идёт )... ладно. Надо, вроде, помолиться — я сегодня утреннее правило не читала, надо что-то прочитать...» С неохотой вытаскиваю, значит, эти наушники — ну, надо, значит, надо. Царствие Небесное нудится, как говорится, нужно хотя бы лежать в направлении цели. И ты — лежишь... в общем, сидишь, достаёшь этот молитвослов, открываешь канон Ангелу-Хранителю, как мы знаем, из трёх канонов, и читаешь его... ну, знаете, я бы не сказала, что отличалась большим молитвенным предстательством.
Ну, вот, прочитала этот канон Ангелу-Хранителю — естественно, с любовью к Ангелу-Хранителю, естественно, искренне — ну, потому, что это — часть твоей жизни. Это — часть твоей жизни! Это — как поесть и попить. Какой бы ты ни был, ты понимаешь, что если ты держаться за Христа не будешь, тебе просто труба!
И, вот, я, значит, читаю этот канон, закрываю его, убираю... всё. Все выходят из электрички, и очередь на выход — ну, просто огромная. Огромная очередь! И, вот, на эту кассу... тогда была... помните... такой момент — если ты не купил билет на всю поездку, тебе надо купить билет «на выход» на последней станции, чтобы выйти через турникет. И, вот, в эту кассу «на выход» стоит огромное количество людей. И я понимаю, что я не только экзамен не сдам, я вообще сегодня никуда не попаду. Часа на полтора... ну, может быть, на час... ну, может быть, минут на сорок — очень длинная очередь.
Я опять затыкаю, значит, уши, думаю: «Ну, не попаду — и не попаду...» — знаете, так, на расслабоне. Стою, и, в общем, ни о чём я не пекусь, и особо даже и не прошу. Обычно я: «Господи, Господи, помоги... не успею...»
То есть, я прочитала канон, забыла тут же о нём, убрала в сумку, повесила... стою, просто спокойно жду свою очередь. И тут — что я вижу? С начала вокзала — это много, это большое расстояние — идёт целенаправленно человек. Слушайте, но подумать, что он идёт ко мне — это, по меньшей мере, странно. Я стою... ну, вообще... просто... ну, вы понимаете, что нельзя сказать по мне, что я хоть когда-то в храме была — не то, что я православный человек. Обычная молодая девушка — футболка, джинсы рваные... ну, понятно... обычная девушка. И идёт человек — с длинной бородой, очень благообразный, никаких у него нет вещей, голубая джинсовая рубашка, голубые джинсовые штаны, длинные волосы у него — очень аккуратный, очень благообразный, длинная тёмная борода, очень строгий взгляд, карие глаза. И, вот, значит, он — просто идёт. Ну... сразу видно, что какой-то православный мужчина, но мало ли, куда он идёт. Нет, он идёт, и смотрит целенаправленно на меня.
К.Мацан:
— Сразу видно — православный?
К.Лаврентьева:
— Ну, когда ты вырос среди православных мужчин, всю жизнь видел православных людей, ты, естественно, их всегда узнаешь.
К.Мацан:
— Уж Кира-то православных мужчин навидалась в жизни...
К.Лаврентьева:
— Это... вообще... так... не знаю даже, как откомментировать!
К.Мацан:
— ... не проведёшь!
К.Лаврентьева:
— Так, вот... рыбак рыбака видит издалека... и я стою и думаю: «Ну, значит, к кому-то он идёт...» — нет, он целенаправленно двигается. Он двигается целенаправленно.
Заходит вглубь этой очереди, доходит до меня... вы представляете себе, вообще... ну, вот, как это можно объяснить с обычной, светской, совершенно обывательской точки зрения?... и говорит: «Пойдёмте!» Не «здравствуйте, я такой-то», а просто «пойдёмте». С силой сказанное слово.
Я даже... знаете, у меня даже не было мысли подумать, куда я должна идти и зачем. Я просто послушно за ним пошла. И он говорит: «Пойдёмте!» — и поворачивается, всё. Больше — ничего!
А.Ананьев:
— Дисклеймер. Не делайте так!
К.Лаврентьева:
— Я иду за ним, и мы долго идем, значит, к выходу. Нет, это не то «пойдёмте», когда дяденька, там, тебя загипнотизировал, и ты, загипнотизированная, за ним идёшь. Это другое «пойдёмте»...
А.Ананьев:
— Это — другое?
К.Лаврентьева:
— Вы сейчас поймёте, о чём я говорю. И, вот, идём мы к этим турникетам, и он говорит: «Я Вас пропущу». И... вы знаете... пару раз, буквально, я посмотрела ему в глаза, и мне этого было совершенно достаточно. Это была... такая... отеческая строгость и любовь: «Я всё про тебя знаю, но я тебя люблю. Я с тобой рядом, даже если ты со Мной не рядом».
К.Мацан:
— Потрясающе...
К.Лаврентьева:
— И, значит, он меня просто пропустил. У него — один единственный билет в руке. У него там — не сто билетиков, которыми он всех пропускает, добрый человек.
Он, значит, выпускает меня. Ну, и, как это бывает, проходя сквозь этот турникет, я поворачиваюсь сказать ему «Спасибо»... и — его нету ни там... а двери вокзала стеклянные... естественно, и ни там... и ни на площади. Я его, сквозь эти стеклянные двери — его голубой рубашки, и, в общем-то, такого, отличающегося вида... ну, как бы... не приметила... больше.
Ну, то есть, я его не увидела. И это оставило такой глубокий след в моей душе... и это, знаете... не громы и молнии, исходящие с неба, не какие-то, там... в общем, сенсационные чудеса... это Простое участие Ангела-Хранителя в твоей жизни — такое, знаете... такое... без пафоса, как говорят. Вот, без «спецэффектов». Вот, был Ангел-Хранитель, есть, и будет. И он взял, и тебя провёл сквозь этот турникет, чтобы ты на всю жизнь запомнила, что, может быть, ты забыла о Боге, но Бог помнит о тебе всегда. Понимаете?
Ну... это я не в тот момент... я не забыла о Боге... но это очень важно, понимаете? Это — очень важно.
И, вот, таких чудес — вот, таких, как это — их было очень мало. И, поэтому, я решила, что я расскажу это — потому, что это, действительно, нечто... такое... выдающееся... согласитесь. Ну, не бывает такое — каждый день. Вот, так.
К.Мацан:
— Это «Светлые истории» на Радио ВЕРА.
Кира Лаврентьева, Александр Ананьев и протоиерей Владимир Калуцкий сегодня в этой студии.
Я — Константин Мацан.
Мы сегодня вспоминаем и рассказываем светлые истории о том, как нам помогали святые, как реально святые участвовали в нашей жизни.
Мне очень хочется сейчас спросить отца Владимира — вот, тот вопрос, о котором мы, всё время, вспоминаем, вокруг которого у нас сегодня весь разговор вращается, с которого Саша начал свою историю — как отличить... может быть, какие-то свои личные эмоциональные, психологические ощущения... или какую-то личную субъективную уверенность, что это, вот, именно святой, от того, что... действительно... нет иного объяснения, кроме, как помощь святого? Вот, как эту грань провести?
Вы рассказали историю сами, отец Владимир про то, как действие святого что-то изменило в реальном — материальном — мире. Вот, у людей прошли наросты на руках. Здесь, вроде бы, как, вопросов нету.
А, вот... я думаю, что к тем историям, которые мы сегодня слышали от Саши и от Киры... такой... скептик, если он нас сейчас слушает, мог бы поставить вопрос: «А, вот, что это... вообще, при чём здесь святые? Может быть, просто, так обстоятельства сложились?»
О.Владимир:
— А чудеса, мне кажется, они не являются никогда доказательством бытия Божия. Они — для нас, для тех, кому посланы. То есть, они не для того, чтобы кого-то в чём-то убедить. Они обращены к нам, эти чудеса.
Вот, тут спрашивали... ну, как бы, прозвучала такая мысль: почему... вот, много святых... как выбрать из них, кому молиться... почему не Господу Спасителю молиться...
К.Мацан:
— А Саша с Кирой умеют поставить вопрос ребром!
О.Владимир:
— ... зачем нужны, как бы, посредники? Вот.
Мне кажется, что ответ такой — очень простой. Бог Сам хочет, чтобы мы молились святым. Потому, что Он хочет их прославить. Он хочет показать, что Он им даёт дар — что они становятся богами по благодати. Ведь, эта святоотеческая мысль... собственно, даже не мысль, а откровение, которое принесено нам святыми отцами, что «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом»... и, вот, Господь даёт этот дар. То есть, святые — они, как боги... как Он — Бог. Но только не по естеству, а по дару от Него, по благодати. И — делают всё, что угодно.
Поэтому, мы и молимся святым — и тому помолимся, и этому помолимся... Бог этого хочет! Он хочет их прославить.
А протестанты, которые отвергают молитвы святым, думая, что они возвеличивают, тем самым, Бога — они, наоборот, Его умаляют. Что Он не может, якобы, дать такой дар.
Вот, я ещё хочу... знаете... я почему-то вспомнил первую историю, рассказанную Александром. И вот эту мысль, про то, что рыбы больше знают о нас, чем мы — о Боге. Мне кажется, что ещё тут дело — в любви.
Вот, у меня есть знакомый — собственно, сосед, который очень любит рыб. Он просто их очень любит, разводит аквариум... и у него есть рыбка, с которой у него просто какое-то... по его любви... духовное, такое, общение. И рыбка это чувствует, понимает — она ему отвечает. И это доказывается тем, что, когда приходит посторонний человек, которого эта рыба не знает, она начинает строить стену, между... вот... камушки к стенке аквариума подносит, подносит, подносит... И, когда она строит эту стену, за эту стенку прячется. Это происходит только, когда приходит посторонний человек. То есть, рыбы за нами наблюдают... вот... из аквариума — как мы за ними. Но, по любви, вот, устанавливается некое общение.
Наверное, если мы... Бог любит нас — это однозначно, это нам открыто, это откровение... а если мы полюбим Бога, по Его заповеди, то между нами... мы узнаем нечто о Боге... большее.
К.Лаврентьева:
— Сейчас все, у кого есть дома рыбы, внимательно-внимательно посмотрели в сторону своих аквариумов...
К.Мацан:
— Да и просто домашние животные...
К.Лаврентьева:
— Да... удивительно...
А.Ананьев:
— Да и просто — жена...
К.Лаврентьева:
— Все, у кого есть дома жена...
О.Владимир:
— Надеюсь, наши жёны не будут прятаться от нас...
К.Лаврентьева:
— За камешками...
О.Владимир:
— ... за камушками, да!
К.Мацан:
— Ну, вот, я должен признаться что я, как раз, был таким скептиком долгое время — такой каминг-аут сейчас совершаю — скептиком, в отношении святых, молитв святым...
К.Лаврентьева:
— Вот, это поворот!
А.Ананьев:
— Нас обязательно потребуют перевести... «каминг-аут» — вынужденное и неприятное признание.
К.Мацан:
— Да. То есть, я признавал всю церковную традицию, всё, вот, это, вот... существующее... такое... благоговение перед всей историей святости, не было ни намёка на то, чтобы это отрицать. Но, вот, в этих выражениях, из серии: «Ну, отче Николай поможет... святой Николай поможет... помолись вот этому святому... там, Спиридону Тримифунтскому — он помогает в решении квартирных вопросов...» — мне всегда это казалось какой-то, такой... народной, поверхностной религиозностью. Хотя, откровенно говоря, когда нужно было какие-то вопросы с квартирой решать, и сам шёл к святителю Спиридону Тримифунтскому... всё это было... но, вот, внутренняя, такая, интеллектуальная гордыня как-то диктовала во всё это, немножечко... не то, чтобы не верить... нет, верить, безусловно, но с... такой... щепоткой соли, что называется. При том, что это ещё тем стыднее, что, постоянно, присутствие святых в жизни ощущалось — то, о чём мы сегодня весь день говорим... всю программу.
Причём, с самого начала, у меня, вообще, в этом смысле, работа журналистская началась с журнала «Фома», названного в честь апостола Фомы — и его присутствие в жизни редакции, и, вообще, в работе, постоянно ощущалось.
Причём, это очень ясно выразил замечательный редактор «Фомы» — Коля Шешин — когда снимали фильм об апостоле Фоме, журнале «Фома», и он рассказывал... У него спросили: «А как для вас... какое место апостол Фома занимает в работе?» — он, так, очень, по-своему, ярко, и... деталью это проиллюстрировал. И говорит: «У нас есть планёрки еженедельные, и, вот, все собираются в одном большом кабинете в редакции, в кабинете редактора, по кругу сидят. И, в этом же кабинете, стоит ( или висит, не очень высоко, на стене ) икона апостола Фомы.
И, вот, сидим все мы — редактор, Петя, Вася, Коля, Маша, Паша и — Фома, апостол, и говорит со всеми людьми — вроде, как, икона. И, вот, он — участвует просто, он, просто, здесь, с нами вместе. Принимает участие в планёрке.
Конечно, многочисленны случаи помощи со стороны святого Николая Мирликийского — это уже просто входит в какую-то привычку. Происходит раздвижение пробок на дорогах...
К.Лаврентьева:
— Да-да-да...
К.Мацан:
— ... потому, что путешественникам помогает Святой Николай. «Отче, ну, я сейчас очень тороплюсь... ну, пожалуйста... ты же помогаешь путешественникам!» — и...
Однажды произошло то, что я называю чудом преумножения бензина у меня в машине. Это была потрясающая история, как мы, избалованные москвичи — тем, что на каждом перекрёстке есть заправка, в далёкой, прекрасной, солнечной Черногории поехали на машине на далёкий пляж — на красивый такой, так хотели туда поехать!
И у меня, там, было немножко бензина, и я думаю: «Сейчас, выедем в город — я заправлюсь». И ведёт меня навигатор по незнакомой черногорской дороге, и — всё дальше и дальше от цивилизации. И, вот — какая-то просёлочная дорога, вот — через лес пошла... а бензина — всё меньше.
И, вот, мы въезжаем... знаете, как, вот, герой фильма «Бриллиантовая рука» заблудился в четырёх стенах в этом городе... вот, мы, въезжаем в какую-то деревню, и меня навигатор приводит... ну, там, буквально, коза ходит... такая, балканская деревушка, белые домики... никого нет, и я упираюсь в место... у навигатора — дальше дорога идёт, проложенная синим цветом в приложении, а там — просто тропинка в лесу — то есть, там дороги нет, туда машины не проезжают, там стоит — стена. А бензина — всё меньше.
И я, значит, в этой деревне судорожно нахожу какого-то человека на каком-то микроавтобусе, спрашиваю ( он по-русски не говорит, и по-английски тоже не говорит, он говорит только на сербском ), и пытаюсь объяснить, что мне нужна заправка где-то ближайшая. И он, так: «А... заправка! Нет, недалеко, 30 км — в городе Тиват...» — а это — обратно, туда, где мы живём, и ещё дальше, к аэропорту.
Ну, что делать? До пляжа, понятно, уже не доедем — нужно ехать обратно. И, вот, мы едем обратно — а бензина всё меньше, всё меньше, всё меньше... и он, при этом, всё не кончается. То есть, по всем законам функционирования двигателя в машине, мы должны были уже встать — причём, рядом с козой вот с этой, где-то, вот, в этой деревне.
Но мы ехали, ехали, ехали, и вот — доехали. Фактически, без бензина, доехали до заправки, заправились, и, вот... чудо преумножения бензина произошло!
Но я, всё равно, оставался... таким... скептиком... как-то, вот... долгое время. Пока, как это часто бывает, не случилось то, что случилось.
Родилась дочка, и, как это тоже нередко бывает, родилась она с приключениями, и первые... по сути... три недели жизни — там... двадцать дней — провела в реанимации.
И, вот, Кира, как крёстная моей дочки, увидела её глазами раньше, чем я. Потому, что в реанимацию — мы крестили её в реанимации — пускали священника и одного человека, сопровождающего. Этим сопровождающим была Кира, как крёстная мама.
Дочку зовут Серафима. А, вот, дальше — собственно, то, о чём я рассказываю.
То, как я в эти дни молился — я не молился, до этого, в жизни никогда! И, конечно... а, вот, дальше... как сказать... С одной стороны, я, конечно, молился батюшке Серафиму Саровскому, и в программе «Светлые истории про святых» не могло много раз это имя уже не прозвучать — это естественно. При этом... вот, мы говорим, кому мы молимся — Богу или святому... и, конечно, в момент, когда припекает, ты об этом не думаешь — ты просто молишься.
Но, почему-то, важным опытом тех дней стало, как раз таки, то — для меня лично — что... я сейчас это сформулирую очень просто и прямо... что, как бы, святые понимают, что мы молимся не им.
Вот, для меня это было каким-то, таким, очень мощным осознанием — что, вот, обращаешься к батюшке Серафиму... вот — его икона... вот — его добрые глаза, его всё время пишут с добрейшими глазами... вот, он, такой, сгорбленный, на тебя смотрит... вот — его рука... и ты, как будто бы, в этом взгляде, чувствуешь его слова: «Давай, вместе помолимся Богу!»
«Вот, не мне ты молишься...» — отвечает он мне с иконы. Ну, отвечает, само собой, в каком-то... таком... интуитивном смысле — я не слышал голосов... каких-то видений. Но, вот, ты понимаешь, что... он понимает, что мы молимся не ему. Вот, эта фраза, о том, что мы... когда мы обращаемся к святым, мы их просим помолиться с нами вместе Богу.
Вот: «Батюшка Серафим, во мне сил нет, во мне всё — на нуле, у меня только слёзы и страх, бессилие и боль. Ну, помолись ты за меня — ты же так умеешь! Ты же тысячу дней стоял на камне... ты же знаешь, как это! Ты всё это сделаешь лучше меня, а я буду стоять рядом с тобой, и плакать... и, давай молиться вместе!» — и, вот, на этот призыв молиться вместе Богу, святой так благодарно отвечает... с такой благодарностью, с тобой вместе, становится на молитву... что, вот... все вопросы, кому ты молишься — Богу или святому — отпадают. Вы, вместе с ним, стоите и молитесь Иисусу Христу.
И, вот, это для меня стало, пожалуй, самым главным опытом общения со святыми. И дочке — пять лет. И — всё хорошо!
К.Лаврентьева:
— И она — Серафима.
К.Мацан:
— Да. И она — Серафима.
Это — «Светлые истории» на Радио ВЕРА.
Спасибо огромное, дорогие друзья!
С нами сегодня в студии был протоиерей Владимир Калуцкий, настоятель храма Архангела Михаила села Поджигородово в Клинском районе Московской области, и мои дорогие коллеги — Кира Лаврентьева и Александр Ананьев.
Меня зовут Константин Мацан.
Я благодарен, что мы эти светлые истории сегодня слушали и рассказывали вместе с вами!
Напоминаю, что «Светлые истории» на Радио ВЕРА можно не только слушать, но и смотреть — в аккаунтах Радио ВЕРА, в ю-тубе, ру-тубе мы приглашаем вас, в буквальном смысле, в студию Радио ВЕРА заглянуть на эти светлые истории.
Спасибо! До свидания!
А.Ананьев:
— Всего доброго!
К.Лаврентьева:
— До свидания!
О.Владимир:
— До свидания!
Все выпуски программы Светлые истории
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!