Мы беседовали с настоятелем храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиереем Федором Бородиным.
Разговор шел о смыслах богослужения в ближайшее воскресенье, в которое вспоминается притча о Страшном Суде, а также мы говорили о наступающей Масленице и о других важных церковных датах предстоящей недели.
М. Борисова
— Добрый вечер, дорогие друзья. С вами в эфире программа «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Федор Бородин.
Протоиерей Федор
— Добрый вечер. Здравствуйте
М. Борисова
— Мы, как всегда по субботам, говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. И я думаю, что с помощью отца Федора мы постараемся разобраться, что ждет нас в церкви завтра, в воскресенье о Страшном суде, и на той неделе, которая начнется с понедельника. Вот название, конечно, такое очень отрезвляющее. Но почему именно такое название Церковь дала последнему подготовительному воскресенью перед началом Великого поста? Ну Страшный суд — это же страшно.
Протоиерей Федор
— Да, удивительно, что в этот день, когда действительно надо испугаться результатов своей жизни, каковы они, для чтения предлагается, в общем, достаточно обнадеживающая притча.
М. Борисова
— Но помимо притчи, мы еще, я думаю, вернемся к ней, я хотела для начала все-таки обратиться к отрывку из Первого Послания апостола Павла к Коринфянам — из 8-й главы, стихи, начиная с 8-го и до завершения 8-й главы, и начало 9-й главы, 1-й и 2-й стихи. Вот удивительным образом, мне кажется, этот отрывок какие-то наши стереотипные представления о посте сразу же опровергает, потому что начинается он со слов: «Пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем. Берегитесь однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных». То есть получается, что все, к чему мы готовимся — а готовимся мы всегда Великим постом прежде всего ограничить себя в еде, — это вообще не имеет никакого значения. То есть имеет только в том смысле, чтобы не соблазнять окружающих, а с точки зрения нашего спасения, нашей души, если следовать логике апостола Павла, это ничего не добавляет и не убавляет.
Протоиерей Федор
— Действительно, воздержание от пищи является только инструментом. Не является ни смыслом, ни целью, к которой мы стремимся. У одного древнего подвижника есть удивительный образ, он говорит: когда покупатель приходит на рынок, богатый, и подходит к мастерам, которые делают какие-то изделия, они не показывают ему, какие у них острые долото, пилы или рубанки, они показывают ему изделия. И, он говорит, также и Господу неинтересно, как ты постился — Ему это неважно, Ему важно, какие добродетели ты стяжал. Но все-таки отрывок из Послания к Коринфянам, из 8-й главы, он о другом, он о идоложертвенном. Интересно, что этот текст написан апостолом Павлом из Эфеса в Коринф и написан уже после Апостольского собора 52-го года, описанного в Книге Деяний, который оставил из всего корпуса ветхозаветных заповедей бытовых и таких вот, практических, воздерживаться от удавлены, блуда и идоложертвенного. И тем не менее апостол Павел, оказавшись в языческом городе, он вот полемизирует о следующих ситуациях, он говорит: идол в мире ничто. Если Христос победил, то для меня неважно, что идоложертвенное, что не идоложертвенное, я этим не смущаюсь, я могу сидеть где угодно и есть что угодно. Но если брат мой этим будет смущаться, тогда я тяжко согрешу — за него умер Христос. Поэтому, если он соблазняется, я не буду есть мяса — имеется в виду именно идоложертвенное, — во век. Но принцип этот, он, конечно, может быть перенесен и должен быть перенесен и на отношение к посту. То есть давайте с вами это проговорим, потому что это чрезвычайно важно: то, как в духовном смысле мое поведение влияет, мое воздержание, моя аскеза влияет на ближнего, важнее, чем эта аскеза. То есть если ты пришел в гости и тебе с любовью люди, не знающие о том, что пост, приготовили что-то, чтобы тебя порадовать, да, то ты становишься перед этим вопросом. Я вот один раз встал перед этим вопросом, когда учился в семинарии. И мне духовник мой сказал, что ты заповедь о посте соблюл, а заповедь о любви нарушил. Тебе надо было там поесть немного, и это был бы значительно меньший грех. Это не значит, что надо ходить по гостям, которые не соблюдают пост, для того чтобы чаще его нарушать. Но тем не менее еще раз повторимся: то, как это отражается на духе моего ближнего, важнее, чем то, что я называю своей аскезой. Этот принцип, он чрезвычайно важен, и мы его очень часто нарушаем. Очень часто нарушаем. Вот об этом, конечно, это Послание: да не буду есть мяса вовек, если соблазняю.
М. Борисова
— Обратимся теперь к отрывку из Евангелия от Матфея — из 25-й главы, стихи с 31-го по 46-й — это как раз притча о Страшном суде. Начинается этот отрывок словами: «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; поставит овец по правую Свою сторону, а козлов — по левую». И дальше довольно подробно объяснятся, кто есть козлы, а кто есть овцы, и каким образом можно проявить свою принадлежность к тому или другому стаду на протяжении человеческой жизни, то есть как проявить себя в тех обстоятельствах, в которых мы поставлены нашей жизнью на этом свете. Но для меня всегда остается загадкой, почему именно в русском изводе это звучит как «Страшный суд», он же последний. По сути дела, очень многие переводчики обращают внимание, что смысл вот этого словосочетания — то, что это суд, после которого уже нового, другого суда не будет — это окончательный суд.
Протоиерей Федор
— И этим он страшен. Знаете, у Иоанна Златоуста есть удивительные слова, он говорит: страшнее всякой муки видеть кроткий лик Христа, навсегда отворачивающийся от тебя. Понимаете, вот этим он страшен, что там будет крайнее уважение Бога к моему выбору: если я не хочу жить с Ним и по Его законам, Он не будет мне навязываться никогда. Вот это страшно, что мое настоящее будет тогда настолько, как сейчас говорят, результатировать, что определит мою вечность. Поэтому он страшен, конечно, он страшнее всех остальных судов, потому что начиная с какого-то — это все очень условно, конечно, мы говорим, — с какого-то временного суда, который происходит над человеком по его смерти, действует еще молитва и милостыня, действует любовь окружающих людей, которую умерший посеял. И если она всходит плодами настоящими, тогда Господь может простить и усопшему человеку очень много. А потом уже ничего нельзя. Вот это и ответ, это и есть страшно.
М. Борисова
— Но, по сути, вот мне очень всегда нравилось то, что писал об этом дне и о смысле этого евангельского отрывка митрополит Антоний Сурожский. Он, собственно, говорил о том, что весь смысл как раз, насколько мы верны или не верны заповеди любви. Потому что все остальное особого смысла перед лицом Божиим не имеет. Но вот я позволю даже себе процитировать: «Почему наше последнее предстояние перед Богом мы называем Страшным судом? Разве мало на земле ужаса и без этого: человеческая жестокость, ненависть и страдание, физическое и умственное насилие человека над человеком? Можно ли помыслить что-либо страшнее этого? Можно, потому что последний суд не тем так страшен, что жжет нас, как огонь. Самое страшное — не наказание, не страдание или насилие. Страшно то мгновение, когда мы вдруг увидим, что весь смысл жизни заключался в любви — и мы прошли мимо нее; страшно мгновение, когда мы окажемся лицом к лицу — то, о чем вы говорили, — лицом к лицу с Богом, Который так возлюбил мир, что отдал за его спасение Своего Единородного Сына. Нам была предложена вся любовь Божия — и мы ее отвергли. Мы окажемся перед Божественной любовью и поймем, что мы просто прошли мимо нее, не заметили ее, потому что увлеклись пустяками, которые заполнили наш ум любопытством, наши сердца похотью и увели нас вдаль от Бога и Его любви». Но как тогда прожить эту жизнь, не будучи святым? Если ну да, наши умы полны любопытства и сердца наши, да, полны похоти. И не видим мы Божией любви, и погрязли мы в своих сиюминутных заботах, и в нашем представлении то, что самое важное для наших ближних сегодня и сейчас. И как с этим быть? Ну если даже каждонедельная исповедь не дает исцелиться от этого, все равно это захлестывает. И все равно родители прежде всего думают, как закончит учебный год их чадо, и в какой институт она поступит, и как потом у нее будет складываться карьера, и за кого дочь выйдет замуж или на ком женится сын.
Протоиерей Федор
— Если они умеют любить, если они любят друг друга, то они учат ребенка этой любви. Понимаете, вот мы не так давно праздновали Крещение Господне. Давайте вспомним, Иоанн Креститель говорит: мне надобно от Тебя креститься, потому что у меня есть грехи, у Тебя нет. Это формальный поход, он справедлив по-человечески. Господь говорит: так оставь, нам надлежит так исполнить всякую правду. Правда Божия, она другая. Правда Божия, она в том, что Безгрешный по любви, через Свое страдание спасает грешных, понимаете. И вот научиться жить по этой правде по отношению другим. Я вам приведу об этом слова Давида, которые мы слышим каждый раз на шестопсалмии: «Господи, услыши мя в правде Твоей и не вниди в суд с рабом Твоим» — это же об этом. Казалось бы, если ты говоришь: Господи, да, услыши мя в правде Твоей, — предстать пред правдой Божией страшно — Бог знает все. Это быть точно осужденным. А он говорит, в правде услышь и не войди в суд, понимаете. Давиду это открыто, потому что Давид умеет любить. И вот человек, который научается любви — а притча, она об этом, понимаете, — и действует по любви, такой человек — верующий в Меня на суд не приходит, но переходит от смерти в жизнь. У нас вообще есть несколько заповедей Господних, которые нам говорят, как на этот суд не прийти, как не получить повестку, да, первое — не судите, не судимы будете, не осуждайте, не будете осуждены. Второе — это проповедь, поэтому честь и хвала всем сотрудникам радио «Вера», потому что душу свою спасет и множество грехов покроет. А третье — это вера, действующая любовью, как говорит апостол Павел. Вера настоящая тогда, когда она во образ Божиего отношения к нам, вот этой Его правды, которая не по какой справедливости, не правда на самом деле, понимаете, а милосердие, которое превосходит правду. Вот это и есть, когда ты делаешь что-то для другого. Понимаете, ведь притча о Страшном суде — это притча о том, что были осуждены те, кто не действовал. То есть люди на этой притче осуждены за то, что они не сделали то, что могли. Не за грехи. Это отдельная грань суда. Это не значит, что весь суд будет только об этом. Нет, о Страшном суде у нас есть много откровений — это и притча о десяти девах, и притча о талантах. И страшные слова Христовы, что за каждое слово, сказанное праздно, даст человек ответ в день суда, а что уж говорить о деле. Но, оказывается, если ты вот вырос выше этого и готов свою веру показать, как веру, действующую любовью к ближнему, то суда не будет. Да, Господь услышит тебя в Своей правде, которая другая, не человеческая, и не войдет в суд с тобой.
М. Борисова
— Напомню нашим радиослушателям, сегодня, как всегда по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица». С вами Марина Борисова. И со мной в студии настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Федор Бородин. Мы, как всегда по субботам, говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели.
Протоиерей Федор
— Я бы хотел напомнить слова преподобного Максима Исповедника, который говорит: всякое подвижничество, не имеющее любви, чуждо Богу. Вот нам очень важно себе перед началом Великого поста, перед нашими аскетическими какими-то упражнениями, достижениями напомнить эти слова. Если они не рождают вот эту самую любовь по отношению к ближним, они не просто бесполезны, они Богу чужие, для Него они неприятны. Они Им никак не ценятся, все наши добродетели и подвиги, напомню, если в них нет любви.
М. Борисова
— Но мне кажется, что церковный календарь дает нам повод подумать, что есть эта самая любовь на примере удивительного нашего святого — священномученика Ермогена, патриарха Московского и всея Руси, его память 2 марта. Это, на мой взгляд, совершенно удивительный пример русского святого, загадка которого, я думаю, еще не скоро будет разгадана. То есть то, что его сочли святым, это не оспаривается, это понятно, человек душу положил за Отечество свое, за веру православную, умер от голода в узилище — это все понятно. Непонятно другое: человек совершенно не похож на такого традиционного для нашего сознания святителя. Во-первых, он совершенно не кроткий. Он возникает в Москве в качестве вот патриарха в тот момент, когда все неправильно в государстве, то есть все пришло в состояние активного распада — это Смута в самом разгаре. Патриарха нет, но не потому, что его физически не было, а так получилось, что один патриарх не принял Лжедмитрия и был изгнан. Второй патриарх, грек по происхождению, все вроде принял, потом уехал и принял унию. В общем, короче, государство осталось без законного правителя, без законного патриарха, и в этот момент возникает на патриаршем престоле вот святитель Ермоген, которому уже приличное количество лет, и он славится очень жестким характером, и на него смотрят как на опору веры православной в государстве, которое захлестывают вот эти польские и литовские интервенты.
Протоиерей Федор
— Дело в том, что не время кротости, понимаете. Ведь кто такой патриарх? Патриарх — это отец, да, это старший, отец. А родительство предполагает, как и любая власть, одну очень важную функцию: пресечение генерации зла в детях. И кротость тогда, когда в детях разрастается зло, которое их может погубить, она неуместна. Поэтому когда-то надо быть строгим, и эта строгость —добродетель. Когда-то надо быть кротким, когда кротость касается тебя. Вот мы можем увидеть из его жития, что он сам впал в жуткую нищету, потому что все, что у него было его (а патриарх был небедным человеком), он раздавал нищим, которых было огромное количество, полстраны было в нищете. Мы с вами не очень понимаем масштабы того, что происходило. Мы с вами очень сконцентрированы на Москве, а Русь была разорена вся. Вот я вам назову два города, с похожими короткими названиями русскими — Галич и Углич, эти города были полностью вырезаны поляками. Или, например, Пафнутьев монастырь, вместе со всеми сбежавшими туда крестьянами. Были убиты все — старики, дети, женщины — просто зарезаны. Вся Южная и Восточная Русь были разорены бесконечными набегами крымских татар. Бесконечными набегами. То есть мы даже не знаем, сколько людей было уведено в плен, никто не вел этот подсчет. И вот это все, понимаете, вот это все было по грехам, в основном, следствием точнее грехов тех, кто боролся за власть или занимался своей какой-то жизнью в Москве чаще всего.
М. Борисова
— Но вот тут-то как раз, на мой взгляд, кроется самое загадочное в житии святителя Ермогена. Он был призван самым, ну как сказать, это не сомнительный правитель, по поводу которого никто не сомневался — доброго слова о нем ни при его жизни, ни после его смерти никто не оставил — это царь Василий Шуйский. Это после уже Лжедмитрия I, это после того, как вообще вся государственность пришла в полный упадок, вот соборно был выбран самый неподходящий человек, которого можно было только придумать. Потому что в какой-то момент он стал такой, как сейчас говорят, консенсусной фигурой для кланов разных бояр. И этот человек все свое бессмысленное и безумное царствование скрывается за спиной святителя Ермогена. Сколько ни призывали святителя отринуть этого негодного правителя, он отказывался, он не принимал никаких народный восстаний, никаких бунтов, никаких ополчений, которые ставили целью свержение власти избранного собором царя Василия. Хотя царь Василий ни на что доброе в тот момент не годился и вел страну к окончательному распаду и упадку. Что это за такой феномен?
Протоиерей Федор
— Я не историк, я не могу сказать, что он вел страну к окончательному упадку, конечно, страна сама катилась в этом направлении. И общее состояние душ людей, оно было такое, что оно рождало Смуту. Но все-таки патриарх Ермоген —это человек, о котором особенно четко понятно, что христианин — это верный, это верный Богу и верный взгляду на то, как Господь управляет миром. Если люди выбрали себе царем этого человека, если совершен чин помазания на царство, то значит, воля Божия такова, и он будет его защищать. Патриарх Ермоген имел такой авторитет, что он мог бы своими интригами, если бы он их вел, поставить практически любого человека на это место, понимаете. Он этого не стал делать, потому что он верный.
М. Борисова
— Ну патриарх Ермоген был единственным облеченным властью человеком в тот момент, чьи грамоты воспринимались как документы. Поскольку никто не признавал никого, поэтому, когда в какой-то город удельный присылалась какая-то грамота из Москвы, ее принимали только в том случае, если она была подписана патриархом. Потому что любая другая власть не признавалась, потому что у каждого было свое представление о том, что есть мирская власть.
Протоиерей Федор
— Да, конечно. И этот свой авторитет он никак не мог употребить на что-либо, не согласующееся с Евангелием — в этом святость этого великого человека, понимаете. Ведь вы представьте себе: это же не месяц и не неделя, это год за годом, это длинный промежуток времени, когда страна все дальше и дальше скатывается в хаос на его глазах. И вот сохранить верность в этой ситуации — это очень о многом говорит. Очень интересно, что ведь в разорении была и Церковь. Вот давайте почитаем о том, как об этом говорит «Русский хронограф» 1617 года: «взбесились многие церковники: не только мирские люди, чтецы и певцы, но и священники, и дьяконы, и иноки многие — кровь христианскую проливая и чин священства с себя свергнув, радовались всякому злодейству». Понимаете, патриарх Ермоген, оставляя светское светским, не вмешиваясь в это, он, в общем-то, больше всего занимался Церковью, он пытался в ней навести порядок своим авторитетом, своими посланиями, увещаниями. Он принимал кающихся, он отлучал и извергал из сана тех, кто не хотел исправляться и каяться. И вот я бы, знаете, что еще хотел, я бы хотел в свете той притчи, о которой мы сегодня говорили, прочитать небольшой отрывочек из его послания: «Я плачу, помилуйте свои души. Забыли вы обеты Православной веры вашей, в которой родились, крестились, воспитались, возросли. Посмотрите, как Отечество расхищается и разоряется чужими, какому поруганию предаются святые иконы и церкви, как проливается и вопиет к Богу кровь невинных. На кого вы поднимаете оружие?» Дальше вот подчеркните эту фразу: «Не на Бога ли, сотворившего вас, не на своих ли братьев, не свое ли Отечество разоряете?» Удивительно, если доброе дело, согласно этой притче, Господь принимает как сделанное Себе, то патриарх нам говорит, что когда мы делаем зло нашему ближнему, мы Христу точно также делаем зло, понимаете. Если ты накормил голодного — ты сделал это для Христа, а если ты отнял последнее у голодного — ты тоже это сделал Христу. Патриарх настолько живет духом своим в Евангелии, что он все мерит этими словами. Как это созвучно, то, о чем мы говорили сегодня, понимаете. И патриарх Ермоген — это как раз, может быть, единственный голос, который оставался в рамках евангельского ведения ситуации и пытался это остановить. Он не смог это остановить, при жизни точнее, он не увидел торжества, он увидел только вот этот страшный хаос, и в этом хаосе остался верным Богу, не стал искать ни с кем никаких компромиссов. И умер от голода, как мы знаем, потому что он не хотел благословить Лжедмитрия II на царство. Но именно его послания, и после его смерти особенно, они стали читаться в Нижнем Новгороде, да, где сформировалось ополчение. На них, как на то, что единственное законное, как вы правильно сказали, осталось вообще в какой-то общественной сфере звучащее, опиралось ополчение, которое выгнало поляков.
М. Борисова
— Но мне все время хочется сравнить жизненный путь патриарха Ермогена и жизненный путь патриарха Тихона. Патриарх Тихон искал компромисса, патриарх Ермоген не искал компромисса, и тот и другой не увидели торжества православия. Более того, у патриарха Тихона после его кончины впереди были десятилетия гонений на Русскую Православную Церковь. Мне почему-то чисто интуитивно кажется, что это какие-то очень родственные люди, несмотря что они по-человечески, эмоционально, казалось бы, очень разные.
Протоиерей Федор
— Эпохи очень похожи, да. Вы знаете, мы не можем, я не могу судить патриархов, но, видимо, в одно время надо действовать так, в другое время надо действовать по-другому. Это великие святые, мудрые люди, которые понимали, что можно и что нельзя. Патриарх Тихон искал компромисса до определенного предела, он не перешел никакой нравственной черты. И тот и другой, повторюсь, были такими авторитетами не потому, что они много правильно писали посланий, а потому что эти послания опирались на то, что весь народ знал об их праведности и святости. Вот это очень важно, понимаете. Например, то же самое ополчение нижегородское, ведь его надо обеспечить было материально. Почему это смогли? Потому что все нижегородцы знали, что у Минина, у Кузьмы Минина ни копейки не прилипнет к рукам и готовы были жертвовать на это деньги. Если бы у него не было этого авторитета, вот этой праведности такой земной, ополчение бы не дошло до Москвы — просто не хватило бы фуража, понимаете, обеспечения не хватило бы. Поэтому это опирается на личную святость человека. А как это преломляется Божиим промыслом в их земном служении, это у всех по-разному.
М. Борисова
— В эфире радио «Вера» программы «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Федор Бородин. Мы ненадолго прервемся и вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.
М. Борисова
— Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В эфире светлого радио программа «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Федор Бородин. И, как всегда по субботам, мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. На следующей неделе у нас достаточно богатая пища для размышлений благодаря церковном календарю, который, напоминает нам о святителе Льве I Великом — 3 марта, о преподобном Феодоре Санаксарском — 4 марта, о 34-х преподобномучениках Валаамских — 5 марта. То есть можно любой из этих сюжетов выбрать как камертон для последней подготовительной недели к Великому посту. Но мне хочется особенно поговорить о истории преподобного Федора Санаксарского. Мы знаем о его племяннике довольно хорошо, поскольку у нас все-таки святых флотоводцев не так много. А вот о его дядюшке, который, собственно, подал пример и не только ему, а в общем, еще какому-то количеству дворянских юношей XVIII–XIX века, я думаю, что вот история Ивана Ушакова, который начинал так замечательно: дворянский сын, из хорошего рода, гвардейский офицер — вот звучит просто как из какого-то романа романтического, исторического, эпохи там XVIII века. И вот этот самый человек, который, ну мы знаем, что такое XVIII век — это сначала эпоха Петра, которая сначала полностью перепахала все сознание дворянских отроков, полностью ориентировав их на такую военно-светскую службу, учение светским наукам, служение государству. И дальше век XVIII — век дворцовых переворотов, где гвардия зачастую решала судьбу всей страны. И вот этот самый гвардейский дворянский юноша вдруг берет и сбегает, да еще как романтично. Он же — надо представить себе, что такое сословное государство, где все посчитаны, — он поехал в отпуск вроде как, посреди дороги отпустил свой экипаж со своими всеми вещами и куда-то делся. И делся так надолго, что его практически так и не могли толком найти, пока он сам не объявился. Он просто скрыл свое происхождение, какое-то время пытался жить отшельником — его ловили, отправляли его на съезжую выяснять, что за бродяга там шляется по лесам. Он пытался себя представить там то каким-то купеческим сыном, то еще кем-то. Это очень романтическое начало истории. Но мне кажется, что очень важно, что в результате, хотя он был арестован и его история стала достоянием общества петербуржского, на его счастье, на престола тогда была Елизавета Петровна, дочь Петра I, которая, при всей взбалмошности и непоследовательности своего характера, отличалась такой исконной набожностью. И история юноши, который, будучи гвардейским офицером, сбежал в отшельники, ее очень тронула. И в результате ему было возвращено его исконное звание, и ему разрешили в Александро-Невской Лавре принять постриг с именем Федор. Вот начало этого подвига, оно вот такое абсолютно как из романа, как история, взятая из какого-то исторического романа.
Протоиерей Федор
— А вы знаете, есть такая легенда — я ее несколько раз встречал, сейчас не могу сослаться на какое-то письменное свидетельство, — о том, что на него произвело впечатление событие внезапной смерти того самого Андрея, вдовой которого была блаженная Ксения. Что это был его какой-то сослуживец, и вот эта смерть во время разгульного какого-то пьянства, без покаяния, перевернула всю его жизнь, и он возжелал уединенного монашеского пути. И вы правильно упомянули сословное общество — уйти в монастырь без разрешения государя или государыни в то время дворянскому сыну было нельзя, поэтому он вынужден был бежать. А дальше начинается совершенно парадоксальное житие, наполненное скорбями, клеветой, побоями, муками, издевательством. Казалось бы, в православной державе, где все православные, исполняются слова апостола Павла о том, что все, хотящие жить благочестиво, гонимы будут. Где только он ни был, видимо ревность и зависть человеческая — и в Лавре, и на Соловках, и в Площанской пустыни, и в Санаксаре самом, монастыре Санаксарском — везде воздвигала против него гонения. Видимо, вот масштаб личности, может быть, широта сердца этого человека, умение дать правильный совет приводило сначала к тому, что к нему попадало огромное количество людей и хотело с ним побеседовать, задать ему духовный вопрос, и вызывало ревность у окружающих. Вот удивительный путь человека, исполненного скорбями. Почти как, напоминает просто Иова библейского.
М. Борисова
— Ну помимо того, что собственная жизнь полна скорбей, у него как-то и с монастырями все вот так вот получалось. Только он получил разрешение возобновить Санаксарскую обитель, только там что-то начало вырисовываться —и тут же получает начальство циркуляр о необходимости закрыть в этой губернии 20 монастырей, и Санаксар попадает под сокращение. То есть даже на уровне монастыря эта его такая полная испытаний судьба транслируется и на все его начинания.
Протоиерей Федор
— Да, это век, блистательный век Екатерины, когда монастыри закрывались. Она не понимала, зачем нужны эти учреждения, и была очень жестока к насельникам и насельницам монастырей. Ведь упразднив монастырь и сделав из него приходскую церковь, она совершенно не заботилась о том, куда денутся люди, которые связали свою жизнь с этим местом и принесли Богу обеты, которые уже не могут без больших очень сложностей встроиться ни в какую светскую жизнь. Вот ей было абсолютно все равно.
М. Борисова
— Но тогда ему еще повезло, потому что как раз в фаворе были братья Орловы...
Протоиерей Федор
— Которые помнили его по службе, Алексей и Григорий.
М. Борисова
— Которые помнили его по службе, да. Они его как-то, за него заступились, там отвели эту беду. Но от него самого отвести беду так и не получилось. Потому что в разгар пугачевщины на него написали донос, что вот он непочтителен к власти и чуть ли он не подстрекает к бунту. В результате это закончилось тем, что он девять лет просидел в тюрьме. А что такое тюрьма в XVIII веке, можно себе представить.
Протоиерей Федор
— Ну это известно, да, что на Соловках он был в таком помещении, где у него было две муки на выбор — или холод (а на Соловках холодно почти всегда), или угар — то есть там можно было развести огонь по-черному, то есть не было дымохода. И эту проблему никто не хотел решать в течение девяти лет. Известно, что его вытаскивали оттуда, приводили в себя, оттирали снегом, потому что он просто мог умереть от угара, от этого углекислого газа, от этого дыма. Вот или мерзни, или умирай от угара. Что может быть? Мне кажется, что все-таки дворянское воспитание и вот эта сословная разница колоссальная в мышлении между духовным сословием и дворянским и делало его чужим. Понимаете, неслучайно ведь все-таки большинство дворян, которые умудрялись и в эту эпоху, и позднее уйти в монахи, их достаточно быстро ставили архимандритами, руководителями или учебных заведений, или монастырей, а потом возводили в епископы. Вот как святителя Игнатия (Брянчанинова). Почему, потому что губернатору со своим по сословному происхождению общаться было значительно проще. И, наверное, монахи из простых людей и священники из простых людей, когда дворянин, принявший постриг, не был облечен никакой властью, может быть, они отыгрывались на нем, может, они мстили за ужасы крепостного права — мы не знаем. Но почему-то везде этот удивительный человек, к которому сейчас в Санаксар едут автобусы за автобусами, к его мощам, понимаете, тогда он у своих ближних, которые должны были бы у него учиться, вызывал зависть, неприязнь, ненависть. Это, конечно, парадокс просто такой.
М. Борисова
— Ну может быть, это вообще такой удел большинства, ну как бы сейчас так сказали, людей продвинутых?
Протоиерей Федор
— Последователи Христа большинство, да.
М. Борисова
— То есть если человек выделяется из общей массы, он уже это ведь... Это очень редко так бывает, как, например, в Псково-Печерском монастыре, когда там целая плеяда старцев вдруг одновременно оказалась, и каждый подвизался по-своему, каждый оказался своеобычен, и каждый в эту общую духовную сокровищницу монастырскую вкладывал от своего опыта. Но ведь это нужен такой настоятель, как отец Алипий, который все это покрывал, все это охранял, не давал это все разогнать, сколько бы ни было попыток закрыть монастырь или там всех куда-то разослать по разным местам.
Протоиерей Федор
— И все-таки это еще нужно состояние гонения, в котором жил Псково-Печерский монастырь все советское время, понимаете, когда некуда уйти, когда это действительно осажденная крепость, когда кругом те, которые хотят тебя сожрать и раздавить, и которые тебя ненавидят, понимаете. И только те, кто действительно жаждет Христа, они приезжают сюда — тогда легче дружить, понимаете. А когда приходит время расслабления хоть небольшого, а человек внутренне не имеет напряжения, вот он начинает не любить тех, кто выше его ростом, кто больше исполняет заповеди Христовы, кто больше любит Христа. Потому что это же обличение: человек, который рядом со мной, добродетелен более, чем я, он меня обличает, потому что почему я не такой? Знаете, я вот помню, как когда я учился в семинарии, приехал отец Николай Соколов к нам и рассказывал — был, наверное, 91-й год, — об итогах первого учебного года в первой московской воскресной школе. И сказал: ребята, был у меня урок, я рассказывал детям о хождении Христа по водам. Встает мальчик, руку тянет, встает: «Батюшка, а вы так можете, по водам ходить? — Я не могу. — А почему вы не можете? — Я не святой. — А почему вы не святой?»
М. Борисова
— Хороший вопрос.
Протоиерей Федор
— Да, понимаете. И говорит: я стою, мне нечего ответить. Вы готовьтесь, ребята, вам тоже этот вопрос будут задавать. А почему ты не святой? А вот обстоятельства... А подожди секундочку, а вот рядом человек, а он-то другой, а ты почему не такой? Понимаете, или мне надо становиться святым, или надо убрать этого человека. Вот у меня другого выхода нет.
М. Борисова
— Я думаю, что накануне Великого поста пример преподобного Федора Санаксарского, он не только о том, что можно стать святым, но и о том, что святых надо еще уметь терпеть рядом с собой.
Протоиерей Федор
— И терпеть, и беречь, понимаете, да. Как говорят, со святыми очень трудно жить, потому что они являют правду Божию, а это часто очень неудобно. Но все-таки это такое утешение. И вы знаете, я бы хотел привести небольшую цитату из Иерусалимского патерика в переводе тогда еще иеромонаха Феофана, будущего Затворника, такой призыв безымянного старца к своим ученикам. Звучит он так: «Если не можешь быть солнцем для других, будь хотя бы звездой. Не можешь быть звездой — хоть немного поднимись горе», — то есть вверх. Понимаете, вот это задание на пост: быть всем солнышком — всех отогреть, всех любить, всем помочь. Не можешь так, ну хоть кому-то помоги.
М. Борисова
— Напоминаю нашим радиослушателям, сегодня, как всегда по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица». В студии Марина Борисова. И со мной настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Федор Бородин. И мы, как всегда по субботам, говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. Ну вот все-таки мы как-то не упомянули, что эта неделя, которая называется седмицей о Страшном суде, она еще и масленица. Еще она называется седмица мясопустная — то есть мы в воскресенье последний раз едим мясо, и вот начинается сырная седмица. Вот что это такое? В нашем народно-традиционно- церковном представлении это блины, это икра, это гости — это такой вот праздник, такой вот предрождественский карнавал. Кстати, это перекликается и с католическим карнавалом, который, собственно, также как и у нас масленица, получается, подготовка...
Протоиерей Федор
— У них карнавал это «прощай мясо», насколько я понимаю, всегда.
М. Борисова
— Да, подготовка — вот такой разгульный, веселый, бесшабашный, обжорный. На самом деле, если мы посмотрим, о чем у нас повествует наш церковный устав, мы говорим о неделе, которая уже достаточно строгая. Если мы забудем про блины и посмотрим, что у нас в церковном календаре. А в церковном календаре, например, написано, что в среду и пятницу у нас строгий пост — то есть мы не едим в среду и пятницу...
Протоиерей Федор
— Даже Божественная литургия не совершается в эти дни.
М. Борисова
— Вот. Прямо вот до вечера, как в Сочельник.
Протоиерей Федор
— Да, читается великопостная покаянная молитва Ефрема Сирина, совершенно другие оттенки богослужения. Есть традиция во многих храмах: уже переоблачаются в постные облачения престолы и жертвенники, священники надевают их. Это потому, что сразу после обжорства войти резко в пост и опасно, и трудно, нужно делать это постепенно. И действительно это первая седмица, когда человек призывается к воздержанию, в данном случае к воздержанию от мяса. Предпразднство воздержания, как это называется, удивительные слова. И нам, священнослужителям, приходится сталкиваться с тем, что люди, приходя Великим постом на исповедь, говорят: я все соблюдаю —всю масленицу я ел блины, все как положено. Вот нет, не положено, нет такого, надо в это время же воздерживаться — может быть, выключить телевизор, может быть, перестать лазить по соцсетям. Мне, я помню, один батюшка прислал перед Великим постом картинку, где были слова из Евангелия: «И они, оставив сети, последовали за Ним». То есть да, все пустое, суетное, бесконечные новости какие-то, оставить все это, потому что все это будет мешать молитве. Надо готовиться уже к тому молитвенному труду, который мы понесем, начиная с первого понедельника. Надо готовиться к прощению, которое должно завершить труд по прощению и примирению с нашими ближними в Прощеное воскресенье. Вот на это нужен труд, на это нужна сила. Для того чтобы появилась духовная сила, надо ограничить себя в суете, отказаться от излишнего празднословия и начинать воздерживаться уже.
М. Борисова
— А это реально, когда вокруг тебя все время пахнет блинами и тебя все время зазывают в гости?
Протоиерей Федор
— Ну ты же сам решаешь, сколько ты съешь блинов, один или десять. Это все реально.
М. Борисова
— Нет, я имею в виду, что чисто эмоционально, это полезно, участвовать в этом всеобщем разгуле и веселье, хотя бы просто в качестве гостя?
Протоиерей Федор
— Вы знаете, я хочу сказать, что отсутствие поста в среду и пятницу, формального, по ограничению себя в какой-то такой плотной пище — мяса уже нет, но все равно все остальное можно, — оно к концу недели показывает человеку, насколько он становится немощный, если он не соблюдает среды и пятницы. Вот я от очень многих людей это слышал. Действительно, вот эти два постных дня в неделю, они помогают человеку сохранять правильное иерархию как бы частей себя человеку, что духовное должно владеть душевным и телесным в человеке. То есть масленица в каком-то смысле, вот когда ее проводят так, как сейчас проводят, она дает результат от обратного, как бы она делает так, что человеку наконец-то хочется поститься: ну скорее бы уже, ну хватит.
М. Борисова
— Я не знаю, можно ли свой опыт предлагать, как такой универсальный, но я думаю, что не только я, многие, кто проходил светлые годы неофитства в Церкви, помнят, что вначале приближение Великого поста уже воспринимается как праздник. И каждая подготовительная неделя дает тебе какие-то новые оттенки эмоций таких вот — мы ждем, что вот-вот, вот он придет. То есть я помню, что мы ждали всегда Великого поста как праздника.
Протоиерей Федор
— Как времени избавления от диктатуры страстей, да.
М. Борисова
— Даже то, что в корне менялось все, что касалось церковных служб, самого вот устроения жизни, это все воспринималось как некое праздничное действо. А что касалось масленицы, она как раз как-то смазывалась, она не была важна. Я не знаю, может быть, потому что это было советское время, но, пожалуй, там в субботу пекли там блины во многих домах. Но так чтобы, как сейчас, об этом напоминали в средствах массовой информации, обменивались какими-то этими и картинками, и рецептами, и советами, как лучше попраздновать — всего этого не было. Может быть, за счет этого все было...
Протоиерей Федор
— Ну не так значимо, да.
М. Борисова
— Более технично.
Протоиерей Федор
— Потому что все это пустое, понимаете. Все эти пляски вокруг стола с едой на самом деле к Церкви-то они не имеют никакого отношения. Повторюсь, это время первого ограничения, именно в пище. И усиления молитвы. Поэтому душа христианина церковного, она не узнает в этих обрядах и традициях ничего своего.
М. Борисова
— А почему так важно, что мы в последнюю предпостовую субботу вспоминаем святых мужей и жен, в подвиге поста просиявших? Ну в конце концов ведь все святые так или иначе жили в ограничениях, и то, что было для них просто образом жизни, для нас это уже пост в нашем представлении. Так что можно сказать, что тогда все святые.
Протоиерей Федор
— Ну все-таки постничество приносит — ну судя по книгам, я не знаю, да, — оно приносит опытность очень большую в духовной жизни. У святых отцов есть такое удивительное определение: свят, но не искусен. Я думаю, вы слышали это словосочетание.
М. Борисова
— Да.
Протоиерей Федор
— Что это значит? Это значит, что человек благодатью Божией достиг святости, живя, например, не в монастыре, а живя в миру, где он ел столько, сколько ему предлагали. Ну для него это просто не было существенным, что и сколько есть, то есть это не было частью его переживаний. Достиг святости, но какого-то искусства владения своей плотью при этом он не достиг. То есть поэтому мы к этим людям, которые достигли в этом очень больших высот, мы к ним обращаемся за помощью и наставлением. Знаете, последнее время часто очень приходится сталкиваться с такой мыслью, что большинство святоотеческих писаний написано монашествующими для монахов, и нам они как бы не нужны. И службы де не наши, и устав де не наш, и все это «Добротолюбие» написано не для нас. Это не так, конечно, нет никакого отдельного монашеского христианства. Монашествующие — люди, которые отличаются от нас образом жизни и степенью ревности, скажем так, степенью решимости исполнять, вот и все. А во всем остальном мы все призваны выполнять Евангелие. Вот, например, авва Исаия, ученик преподобного Антоний Великого, он свои труды, знаменитые свои слова, он так и начинает, что нет ничего дополнительного внеевангельского в том, что мы стараемся исполнить, это только евангельские заповеди. Поэтому труды монашествующих в приложении к другой форме жизни, но в своей духовной составляющей, они точно также для нас важны и поучительны. Поэтому очень даже можно Великим постом почитать «Лествицу», авву Дорофея, вопросы и ответы Варсонофия и Иоанна. И посмотреть на дух, которым эти люди руководятся. А форму, конечно, мы оставляем свою, мирян или священнослужителей в моем случае, живущих в большом мегаполисе, там в больших семьях, например.
М. Борисова
— А что вы посоветуете нашим радиослушателям, чтобы подойти к этому рубежу, к началу Великого поста во всеоружии?
Протоиерей Федор
— Вы имеете в виду, что почитать?
М. Борисова
— Нет, что внутри себя сделать, как окончательно сосредоточиться. Вот подготовительные недели заканчиваются, вот рубеж. Вот впереди последнее воскресенье Прощеное — и дальше чистый понедельник, вот этот порог.
Протоиерей Федор
— Вы знаете, я посоветовал бы начать с мясопустной вселенской родительской субботы — съездить на кладбище и спокойно какое-то время там посидеть и помолиться. Посмотреть на даты жизни наших уже ушедших близких и любимых или незнакомых людей. И вот это, ведь в Церкви вот этот устав и вот это поминовение умерших, это очень разумно все сделано. Вот это воспоминание о краткости жизни, понимаете, вот о бренности жизни, о том, что все это кончится, вот эта память смертная, как великая добродетель, она все расставит на свои места. У меня был такой эпизод удивительный в жизни, когда я ходил на кладбище к своему папе — он похоронен на Немецком кладбище, а потом искал еще могилу одного человека. Не нашел, но вдруг наткнулся на могилу своей одноклассницы, с которой я 10 лет учился в школе, там с 75-го по 85-й год. Вот я смотрю на ее фотографию — оказывается, она умерла, и вот она лежит уже здесь семь или восемь лет. А она такая же как я, я ее помню, я ее за косички дергал, понимаете, она мне там снежки за шиворот кидала. Ведь вот вспомни, что все скоро может кончиться, и мы не знаем, когда. И тогда ты совершенно по-другому будешь относиться: суета будет суетой, а молитва и радость, которую она рождает, будет молитвой и радостью.
М. Борисова
— Спасибо огромное за эту беседу. В эфире была программа «Седмица». С вами были Марина Борисова и настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке, протоиерей Федор Бородин. Слушайте нас каждую субботу. До свидания.
Протоиерей Федор
— До свидания. Храни вас Господь.
Деяния святых апостолов
Деян., 1 зач., I, 1-8.
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Если мы внимательно читали Евангелие, то могли заметить, что Господь постоянно говорит Своим ученикам о тайне Царства Небесного. Церковь утверждает, что хранит эту тайну до сих пор. О чём же идёт речь? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 1-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 1.
1 Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала
2 до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал,
3 которым и явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием.
4 И, собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня,
5 ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым.
6 Посему они, сойдясь, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?
7 Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти,
8 но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли.
После Светлого Воскресения Христос продолжает являться Своим ученикам на протяжении сорока дней. Как слышим мы сегодня из чтения книги Деяний святых апостолов, Спаситель рассказывает им о Царствии Божием. Может показаться, что Христос передаёт апостолам какое-то особое учение, которое не вошло в Евангелие и которое доступно лишь узкому кругу посвящённых. Благодаря этому тайному знанию ученики становятся сверхлюдьми, в распоряжении которых оказываются какие-то сверхспособности. Однако дальнейшее повествование свидетельствует, что это не так.
После того как Христос призывает апостолов не уходить из Иерусалима и дожидаться сошествия Святого Духа, они в недоумении спрашивают: «не сейчас ли, Господи, ты восстановишь Израильское царство?» Очень показательный вопрос. Апостолы задавали его Спасителю с самого начала их совместного путешествия. С самого момента своего призвания они ждали, что Христос прогонит римлян и вернёт еврейскому государству былую славу.
Однако, посмотрите, как Господь милостив. Как Он терпелив. С какой кротостью Он переносит это невежество Своих учеников. Он видит, что несмотря на всё произошедшее, ложные представления о Мессии всё ещё сидят в их головах. Суть Его учения о Царстве Небесном до сих пор ими не усвоена. А потому Он и отвечает им уклончиво: «не ваше дело знать времена или сроки». Иными словами, ваше дело дождаться сошествия Духа, получить от Него силу, начать проповедь и тогда вы всё поймете сами. Вы получите все необходимые ответы.
Так и случилось. Пришёл обещанный Дух, апостолы начали свидетельствовать о Христе людям, и ложные ожидания в их голове испарились. Потребность учеников в грандиозных внешних преобразованиях исчезла, будто её и не было. Великая духовная реальность, которую они до этого ощущали лишь смутно, в полноте открылась в их сердцах. Уже во время своей жизни они стали полноценными участниками Царства Мессии.
В той или иной степени каждый из нас исполнен ложных представлений и предрассудков о духовной жизни. И, пожалуй, не самый последний из них — это постоянное ожидание значимых изменений. Я словно всё время жду, что однажды Господь откроет мне какую-то тайну. Тогда моя жизнь изменится. Всё резко станет лучше. Евангелие напоминает нам сегодня: все грандиозные изменения уже произошли. Дух Святой уже сошёл. А потому великая тайна христианства заключается в том, что нет на самом деле никакой тайны. Евангелие Христово предельно просто — каждый день ищи волю Бога и старайся принести пользу тем людям, которые тебя окружают. Иными словами, преврати свою жизнь в служение. В той мере, в какой это исполняем, нас наполняет благодать Святого Духа. Всё вокруг нас и в нас самих оказывается на своих местах, и в нашем сердце загорается пасхальная радость.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Воскресение Христово и Светлая седмица». Прот. Максим Первозванский
В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников протоиерей Максим Первозванский.
Разговор шел о светлом Христовом Воскресении, о богослужениях пасхальной недели, о праздновании в честь Иверской иконы Богородицы, а также иконы «Живоносный источник».
«Семья в жизни вечной». Священник Александр Сатомский
У нас в гостях был настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.
Мы говорили о том, какими будут отношения людей после всеобщего воскресения и сохранится ли любовь супругов и родственников в вечной жизни.
Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова
А. Ананьев:
— Великая Суббота, вечер, когда, наверное, правильнее всего было бы ничего не говорить, ни о чем не рассуждать, уж тем более легко смеяться в приятной компании. Надеюсь, что мы сегодня постараемся выдержать вот эту вот важную, несколько напряженную, но очень ответственную атмосферу Великой Субботы в программе «Семейный час». Но программа «Семейный час» все-таки выйдет, потому что в студии Радио ВЕРА все-таки появилась ведущая программы «Семейный час» — моя жена Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— Что значит «все-таки появилась»?
А. Ананьев:
— Потому что Великая Суббота и предполагается, что ты в храме должна быть.
А. Митрофанова:
— Ну, сейчас поедем, конечно.
А. Ананьев:
— Я Александр Ананьев, и сегодня мы долго думали с Аллой, о чем стоит поговорить в эти 60 минут, и после недолгих рассуждений мы поняли, что нам действительно интересно и важно, уж не знаю, насколько возможно, получить ответ на этот вопрос, узнать: а что будет там, в загробной жизни? Действительно ли мы, прожив здесь долгую счастливую жизнь, по возможности сделаем все, чтобы умереть в один день, и там больше никогда не увидимся, потому что нет там ни мужеского пола, ни женского, ни мужа, ни жены, ни ипотеки, ни дома, ни кухни, ни гардероба, там все совершенно иначе, и вся наша семейная жизнь закончится могильным камнем? Или же, «что Бог сочетал, того человек не разлучает», и неспроста Господь свел нас — семью, мужа, жену, детей вместе на одних квадратных метрах общей жилплощади, чтобы и потом мы тоже как-то держались вместе? Согласитесь, это интересно, и это важно. И я не знаю, насколько получится у нашего сегодняшнего собеседника дать ответ на этот вопрос, но учитывая то, что сегодня мы пригласили настоятеля храма Богоявления в Ярославле, нашего дорогого друга, священника Александра Сатомского, какой-то очень важный ответ мы обязательно получим. Добрый вечер, отец Александр, здравствуйте, с Великой вас Субботой.
о. Александр:
— Добрый вечер.
А. Митрофанова:
— Вообще, Великая Суббота — это такой, с одной стороны, день тишины, а с другой стороны, внутри уже всё клокочет от радости, потому что ты понимаешь, в общем-то — ну, Пасха, она наступает.
А. Ананьев:
— Я в прошлом году помню утро Великой Субботы: я проснулся и понял, что Христа нету. Ну, вот, Он вчера умер, а сегодня Его нету.
А. Митрофанова:
— Ты понимаешь, когда в этот момент стоишь на Литургии, то всё несколько иначе. Впервые в жизни, кстати, помню, как узнала о содержании Великой Субботы, я несколько лет уже в храм ходила, пришла в храм, меня попросили помочь с цветами, цветами к Пасхе украсить храм. Я говорю: «А во сколько?» — «Ну, украшать будем часов с 12-ти, так что хочешь, останься там после службы». И я думаю: «ну, здрасьте, на ночное богослужение надо идти ещё, значит, в Великую Субботу там утром...нет-нет», я пришла к 12-ти. И когда я попала вот в это храмовое пространство...
А. Ананьев:
— Это Татьянинский храм был.
А. Митрофанова:
— Это был Татьянинский храм, весь залитый светом, покоем, радостью, но пока тихой такой, не ликующей и, вы знаете, у меня было ощущение, что я, может быть, что-то самое важное только что пропустила, ну, просто потому, что тупо решила: извините, я посплю. И пропустила что-то такое, от чего...вообще-то, чего люди ждут целый год, как потом выяснилось. И естественно, в следующем году я уже, опережая собственный вопль, подскочила, помчалась на Литургию Великой Субботы, и вот это состояние, когда на самом деле Христос жив, и об этом пока ещё не знают вокруг, а Он жив, и Он из-за ада выводит тех, кто хочет выйти вместе с Ним, всех. Всех, кто захочет! Он их будет за запястье выдёргивать оттуда, как на иконе знаменитой Воскресения Христова в монастыре Хора. Ну, это потрясающе. Потом, ведь икона Воскресения Христова — это икона Великой Субботы, и Евангелие о Воскресении Христовом читается на Литургии в Великую Субботу, то есть это и есть, по сути, пасхальная служба, поэтому у меня вот с тех пор несколько иное отношение к этому дню, может быть, даже, знаете, оно сливается в единое — и пасхальная радость, и радость Великой Субботы, какой-то нераздельный такой календарный фрагмент.
А. Ананьев:
— Слушайте, отец Александр, прежде чем мы начнём вас действительно мучить семейными передрягами, а я сейчас понял вообще, в чём трагедия происходящего, я хочу спросить вас: а что для вас Великая Суббота?
о. Александр:
— Вот, вы знаете, за достаточно небольшой период времени, который я, собственно, служу священником, вот всё это восприятие достаточно сильно менялось, и на каком-то этапе вот от того акцента, который вы предлагаете, я ушёл, в каком смысле: мы проживаем календарь таким образом, как будто эти события случаются прямо сейчас, а на каком-то этапе ко мне пришло это совершенно чёткое ощущение и понимание, что Христос всегда Воскрес. То есть мы Страстную неделю на самом деле проживаем ведь в свете Воскресшего Христа, Он уже победил, в этом смысле даже вот византийские авторы, которые написали соответствующего рода тексты, очень чётко это улавливают: с одной стороны, конечно, они давят на психологическую «педаль» сострадания, что мы с Христом проживаем, переживаем всё это, но, с другой стороны, там время от времени проскакивают вот эти тезисы, что победа уже осуществлена. Собственно, «Не рыдай, Мене, Мати, зрящи во гробе», это известнейшее песнопение, то есть как «не рыдай», если всё, вся история завершена? Я восстану и прославлюсь, и Тебя возвеличу, и Тебя не забуду«. Или: «вот они вложили в мою руку жезл (как бы не зная), что Я сокрушу их, как горшечник сосуды», и много-много-много вот такого рода тезисов. И вот в этом смысле я уже достаточно давненько вхожу в Страстную с этим чётким пониманием — Христос победил. То есть это история про когда-то сгущавшуюся тьму, которая так ничего и не смогла. То есть победа Христова абсолютно однозначна, в этом смысле она в Великую Пятницу ничуть не менее очевидна, чем в Субботу и Воскресенье.
А. Ананьев:
— «Семейный час» на Радио ВЕРА, священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, с вами Алла Митрофанова, Александр Ананьев, мы в Великую Субботу говорим... О чём можно говорить в «Семейном часе»? О семье, о муже, жене, детях. Алечка сейчас сказала удивительную штуку: до нашего знакомства, до нашего венчания, до нашей свадьбы она вела благочестивую жизнь, она ходила в Великую Субботу украшать храм цветами, она чаще бывала на службах, она была прихожанкой семнадцати-двадцати храмов...
А. Митрофанова:
— Да ладно тебе, что ты преувеличиваешь-то? (смеется)
А. Ананьев:
— ...сейчас её жизнь, и я виню себя в этом, не то чтобы я делал это специально, вовсе нет, но акцент её внимания сместился с церкви на мужа.
А. Митрофанова:
— Ну нет, ну...
А. Ананьев:
— Когда последний раз, дорогая жена, ты украшала Татьянинский храм цветами? Внимание, вопрос! Минута на размышление. Ответ: «до нашего знакомства». Я, ещё раз, я тебя очень хорошо понимаю, я тебе очень благодарен, но штука в том, что муж для жены — преграда. Давайте начистоту. Муж для жены — не путь к Богу, муж для жены — преграда. И в этом смысле могу ли я, несчастный, рассчитывать на то, что по ту сторону земной жизни мы сохраним какую-то связь?
А. Митрофанова:
— Понимаешь, какая штука, от того, украшу я или не украшу храм цветами, мне кажется, гораздо в меньшей степени зависит моя посмертная участь, чем от того, сумею ли я или не сумею прокачать любовь внутри себя.
А. Ананьев
— «Марфа, Марфа, о многом заботишься ты, но не о главном». Отец Александр, рассудите. По-моему, здесь как раз очень тяжёлая на самом деле картина нарисуется.
о. Александр:
— В общем-то, во-первых и главных, абсолютно верен тезис про то, что не столько от украшения храма цветами, сколько как от украшения себя добродетелями и совершенствами в общении с вами преуспевает ваша жена, безусловно, то есть вы в этом смысле — главная лестница, ведущая её к Богу семимильными шагами. Равно, как и наоборот.
А. Ананьев:
— То есть работы больше, удовольствия меньше, от этого и награда выше?
о. Александр:
— Ну, не то чтобы, я это никак не оцениваю, но это очевидный факт. Более того, в эту сторону у нас ведь совершенно однозначно смотрят и все традиционные религиозные формы. Вспомним, например, соседний нам иудаизм, который предписывает мужчине в день субботний посещение синагоги просто абсолютно однозначно, это его прямой долг, не в смысле там он хотел-не хотел, полезно-не полезно, он должен там быть. Женщине он не предписывает ничего абсолютно. Эффектнейшим способом, выруливая эту ситуацию не темой детей и кухни, а тем, что Адам, сотворенный из земли, нуждается в продолжении возделывания, а Ева, сотворенная из Адама — это лучшее из всего того, что сотворил Бог, потому что вот уже ничего более совершенного, как из человека произведенное, уже сделать нельзя, поэтому ее учить — только портить. Соответственно, как бы собрание в синагоге — это собрание научения, поэтому все прекрасно, она уже готова к Царству Небесному, пусть спокойно занимается кухней, то есть в этом, конечно, есть определенного рода манипуляция. (смеется)
А. Митрофанова:
— Конечно.
о. Александр:
— Очевидно. Но если серьезно, ведь Древняя Церковь совершенно неслучайно выделяла даже среди женщин совершенно определенные типы служений, например, отдельно говоря о девицах, отдельно говоря о вдовах, которые вот внутри церковного собрания несут какое-то большее число трудов и послушаний, потому что почтенные матроны, обремененные семьями и мужьями, вот самой волей Господней к ним и приставлены, к этим семьям и мужьям, равно как и наоборот.
А. Митрофанова:
— И это твой путь, условно говоря. Я знаю ситуации, когда, ну немного, но знаю такие случаи, когда женщина начинает отдаляться даже от семьи, потому что есть какое-то церковное или социальное служение, очевидное для нее, и очень благородное, и социально одобряемое — страдает семья, в этих случаях страдает семья вплоть до даже вот каких-то глубоких кризисов, и не уверена, что, может быть, в каких-то ситуациях это такой вполне допустимый вариант. Однако есть вообще мужья потрясающие, я вспоминаю историю доктора Лизы, Елизаветы Петровны Глинки, вот Глеб Глебович — как он понимал, что делает его жена! Он был здесь, в нашей студии, это человек, который у меня вызывает глубочайшее почтение. Но это, скорее, редкость. Поэтому для женщины, мне кажется, если мы не берем такие исключения, как Елизавета Петровна, которая, наверное, все-таки подтверждает правило, то для среднестатистической гражданки типа меня вполне естественно, что главное — это муж-семья. Остальное — ну вот, по силам и по времени.
А. Ананьев:
— Ну, ты как раз пытаешься найти какой-то баланс, какое-то равновесие в этих вопросах, но в том, что вот это противоречие, оно все-таки имеет место — это правда, либо ты с Церковью, с верой, со Христом, либо ты с мужем с готовкой, с уборкой. Иначе не было бы монахов, которые поняли, что вот семья будет мешать, семья будет мешать моему служению Богу. И семья всегда мешает служению Богу.
А. Митрофанова:
— У тебя какое-то чувство вины, что ли, я не пойму? Ты все время как-то: «а как бы тебе было хорошо, если бы ты сейчас была бы в храме, а ты вот со мной...»
А. Ананьев:
— Солнце, да, да, у меня чувство вины, потому что я понимаю, что до нашего знакомства ты чаще, ты просто чаще была в храме, и Великим постом, и на Страстной неделе, ты каждый день была в храме...
А. Митрофанова:
— Посмотри на лицо отца Александра.
А. Ананьев:
— ...а сейчас я понимаю, что и молитвы стало меньше по моей вине, и в храме ты стала бывать меньше по моей вине. На отца Александра я вообще стараюсь не смотреть, потому что вот все, что я говорю, отец Александр опровергает своей собственной жизнью, своим собственным примером, потому что, казалось бы, откуда у священника Великим постом может быть свободное время, чтобы украшать печеньки для куличей для своей жены, которая печет? Тем не менее, вот ночами отец Александр Великим постом занимался тем, что выписывал кремом на этих печеньках поздравления со Светлой Пасхой. Да, да, так и было, я знаю, что так и было, я видел эти куличи своими глазами, я нисколько в этом не сомневаюсь. То есть вы опровергаете вообще все, что я говорю, но то, что я говорю — это тоже правда.
о. Александр:
— Здесь, наверное, это не вопрос про правду-неправду, это вопрос про оценку. Ну как бы про оценку, и вот именно как совершенно верно заметили мы про расстановку приоритетности, то есть совершенно нормально и естественно находиться внутри семейных отношений вовлеченно, апостол Павел говорит, и говорит это мужчине, кстати, что «Тот, кто оставил попечение о своих ближних, о своей семье — отрекся от веры и хуже неверного, хуже язычника». То есть, опять же, Христос говорит в Евангелии, что «тот, кто сказал родителям: «Дар Богу то, чем бы ты пользовался от меня», как бы и с вашей точки зрения он вообще молодец и не повинен — вообще-то преступает заповедь, то есть здесь соподчиненность этих вещей на самом деле очевидна. Семья — это малая Церковь, община — это большая Церковь, вот, соответственно, мы движемся от меньшего к большему, это совершенно нормально, естественно и очевидно. Мы взращиваем что-то сначала в меньшем объеме, потом можем экстраполировать это куда-то шире, вывести это в больший объем, никак наоборот оно вообще никогда не работает. Нельзя где-то там набраться нравственных совершенств на стороне, а потом прийти их и внедрять в семью.
А. Ананьев:
— Ну, точнее всего и однозначнее всего о расстановке приоритетов Спаситель говорит вот в Евангелии от Матфея, в главе 10-й: «Враги человеку домашние его, и кто любит отца или мать более, чем Меня, не достоин Меня, и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня». О жене он не говорит, но имеет это в виду в первую очередь, и уж если кто любит жену или мужа больше, чем Меня и предпочитает мужа тому, чтобы прийти ко Мне в церковь, тот вообще грешник-грешник ужасный.
о. Александр:
— Я замечу, что это уже экзегеза, то есть на этом этапе вы уже толкуете, а не пересказываете текст.
А. Ананьев:
— Ну, разве это не очевидно?
о. Александр:
— Ну, вообще никакая экзегеза не очевидна, это всегда усилие в той или иной степени тяжести.
А. Ананьев:
— Как говорит наш дорогой друг, психолог Кристина Корочка: «В очевидности собственных высказываний есть первый признак недалёкости и необразованности».
А. Митрофанова:
— Поясните, отец Александр.
о. Александр:
— Нет, здесь простая вещь, она не то что простая, на каком-то этапе у меня как-то вот случилось такое, как мне кажется, понимание этого фрагмента, то есть я всю жизнь как-то ходил мимо него и его сознательно избегал, а как-то раз вот он прямо взял и внутренне прожился. То есть нам кажется, что Христос противопоставляет: либо-либо, а вот на каком-то этапе мне вдруг стало как-то внутренне очевидно — я не настаиваю на этом опыте и не говорю, что это как раз единственно верная экзегеза этого фрагмента — что Он указывает на правильную и неправильную последовательность, что вот любовь к Богу и любовь к ближнему взаимосвязаны, вот их как раз нельзя дробить и рвать, что — нет, если ты любишь Бога, будь любезен, люби Бога. Если ты тут вот с ближними как-то, значит, у тебя с Богом недостача, и наоборот. Нет, в свете любви к Христу нормализуются наши отношения и наша любовь вот к этим самым ближним, а вне этих отношений — ну, понятно, что на том этапе это вообще как бы про Бога в широком смысле слова, но тем не менее, уже из нашего контекста можем и так говорить, а вне этого они как бы бессмысленны, то есть там на самом деле ничего не рождается, и мы тоже знаем кучу этих примеров любовных любовей, которые вообще недалеки от самых нездоровых форм, в плане любви как обладания, как бы жажда поглощения другого и полного введения его, как аппендикса, в свою жизнь, как бы приращивания к себе насмерть, ну и другие удивительные вещи. То есть вот здесь через любовь Христову ты имеешь нормальную любовь ко всем остальным, в противном случае там какой-то жуть и ужас.
А. Ананьев:
— Это надо, конечно, прожить вот это понимание, которым вы сейчас поделились, потому что мне пока доступно только очень такое лобовое и банальное объяснение, что вот, мол, если муж тебя не пускает в церковь — бросай такого мужа и иди в церковь, и в этом контексте я, конечно, ужасно переживаю по поводу того, что происходит у нас, но надеюсь, что ситуация изменится. И вообще, муж должен вести жену в церковь, как вы вот говорите в традиции иудаизма, да и в исламе тоже, там именно мужчина идет к Богу, а женщина там следует за ним или не следует за ним, уже дело десятое, но благополучие семьи в отношениях с Богом зависит именно от мужчины. У нас почему-то, если мы не принимаем во внимание семьи священников, в остальных семьях, как правило, в 99 процентах случаев именно жена тащит семью в церковь, хоть как-то на своих плечах, буквально или образно, но все сама, а мужчины почему-то нет, и как это исправить тоже не совсем понятно. Даже по нашей семье непонятно.
А. Митрофанова:
— Слушай, всему свое время. Мне кажется, что Господь же людей-то не кидает.
А. Ананьев:
— К людям больше вопросов, конечно. Сейчас мы прервемся на минуту, у нас полезная информация на Радио ВЕРА, а через минуту мы вернемся к разговору и все-таки попробуем выяснить, так что же нас ожидает по ту сторону земной жизни? Действительно ли мы будем вместе? Что об этом говорит Священное Писание? Что об этом говорят церковные предания? Или же нас там ожидает нечто совершенно иное, и рассчитывать на это не придется? Что значит семья с точки зрения вечности? Это программа «Семейный час», не переключайтесь.
А. Ананьев:
— Что ожидает нас по ту сторону земной жизни? Это программа «Семейный час на Радио ВЕРА», с вами Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
— ... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— И в Великую субботу мы пригласили к разговору нашего гостя из Ярославля, настоятеля храма Богоявления в самом центре Ярославля, священника Александра Сатомского. Кстати, в Ярославле сейчас должно быть очень красиво, там весна гораздо более отчетлива, чем в Москве. Все-таки город, такое впечатление, что он чуть ли не южнее находится, хотя на самом деле он находится севернее Москвы, но сколько раз мы там ни были, все время ощущение, что там какой-то курорт-курорт, и весной там, наверное, особенно хорошо, да?
о. Александр:
— Мне кажется, это все происходит из общей логики: хорошо там, где нет нас, и, соответственно, куда мы приезжаем по какому-то иному поводу, нежели чем ежедневную работу работать, там, конечно, удивительно. Это как бы, скорее, про угол зрения, чем про географию.
А. Ананьев:
— Но объективно, объективно уютный город. Итак, отец Александр, давайте разбираться, что мы знаем о загробной жизни в контексте семьи?
о. Александр:
— Правильный ответ — «ничего». Пойдемте домой.
А. Митрофанова:
— Готовиться к пасхальной службе.
о. Александр:
— Да. В том смысле, что мы и в целом, не в контексте семьи, имеем очень маленькое, очень ограниченное представление о каких-либо реалиях вот такого типа бытования. Более того, тоже сразу важный тезис, который нам должен развести в стороны две вещи: в целом в ряде случаев Новый Завет вообще ничего не предлагает по поводу так называемого «посмертия», он не теоретизирует на тему самостоятельного бытования души в отделенности от тела, а говорит про свет вечного дня, то есть про Царство Божие, пришедшее в силе, явленное в мире, новое небо и новую землю, Небесный Иерусалим, сошедший в нашу реальность, и, соответственно, про жизнь вечную, а не про какую-то посмертную, то есть про ситуацию, в которой смерть побеждена.
А. Ананьев:
— Какое-то общение доказано по ту сторону земной жизни после смерти?
А. Митрофанова:
— А как это можно доказать?
А. Ананьев:
— Ты знаешь, очень часто я встречаю в откровениях святых — людей, которым я доверяю, рассказы о том, что «к ним пришел тот», «к ним пришел этот», то есть личность там сохраняется.
А. Митрофанова:
— Конечно.
А. Ананьев:
— Личность человека, которого ты любишь, там, по крайней мере, ближе к тебе, чем личность человека, к которому ты равнодушен. Стало быть, я вправе ожидать от загробной жизни того, что я там тебя не потеряю, да? Что муж не потеряет свою жену, а дети не потеряют любимых родителей и встретят их там, но мы на это надеемся, правильно?
А. Митрофанова:
— Очень.
А. Ананьева
— И свидетельства святых тому доказательство. И вот вопрос: будет оно так или нет, и на что мы в праве рассчитывать?
о. Александр:
— Ну вот здесь хороший тезис про опыт святости в том смысле, что вообще церковное почитание святых как таковых, это вот первый положительный тезис в данную копилку, то есть он не от Писания в основном, хотя Писание тоже указывает нам, почему мы почитаем святых, каким образом, в чем почитание верное, в чем ложное, но просто как церковная практика, это и очень обнадеживающе, а с другой стороны, и очень доказательно. Обнадеживающе в том смысле, что дает нам какую-то вот эту надежду на сохранение личности, а с другой стороны, доказательно, потому что у нас есть огромный объем материала, как раз, как Александр сказал, который и указывает на то, что человек помнит, кто он, знает, кто те, к кому по той или иной причине он явился, то есть он имеет отношение, он не явлен, как, условно, какой-нибудь абстрактный вестник, как сила небесная, которая сошла ровно для того, чтобы сообщить нечто, ну, собственно, как мы видим ангелов в Ветхом Завете, то есть вот они явили волю Господню, это вообще никак не обозначает их отношение, ни положительное, ни отрицательное, никакое, они выполнили функцию, всё. Со святыми не так — они её хотя и выполняют, но это всегда какая-то очень личная история. Можем вспомнить массу случаев с явлениями Богородицы тому или иному, вот там какой-нибудь страдающий, обезножевший пьяница, которому является, например, преподобный Варлаам, если не ошибаюсь, Серпуховской, и, значит, настаивает, чтобы тот шёл и исцелялся от такой-то иконы Богородичной, и он, соответственно, находит, вот вам Неупиваемая Чаша. Ситуации, когда Богородица лично является и настаивает на похожих же вещах, то есть там ряд менее известных святынь, тоже как бы вот вполне понятные темы. И вот такого рода свидетельства убеждают нас достаточно доказательно в сохранении и личности, и отношения, а мы понимаем, что вообще отношение, как таковое, является важной частью личности.
А. Митрофанова:
— Меня вообще, знаете, в историях святых всегда, а в последнее время особенно, больше всего поражает их включённость в наши жизни, в наши дела. Мы с ними лично чаще всего всё-таки незнакомы, ну если вот, допустим, может быть, кто из святых ближе всего на линейке времени к нам — святитель Лука (Войно-Ясенецкий), может быть, новомученики XX века, есть люди, которые, может быть, их знали лично, хотя их сейчас тоже по понятным причинам крайне мало, однако вот такие люди есть, в большинстве своём молимся ли мы святым, чьи имена носим, или просто святым, с которыми у нас какие-то свои тёплые личные отношения, меня это поражает. Ну, какое, казалось бы, им дело могло бы быть до нас? А им есть дело! Ну, это вот, условно говоря, если бы там, если проецировать на себя: меня бы ежедневно забрасывали тысячами писем с просьбами о помощи — я бы выгорела, ну, просто потому, что я любить не умею по-настоящему, понимаете, ну, не умею, сколько бы я там ни говорила о любви, я не умею. У меня сердце не в том состоянии, чтобы вместить в себя такое количество людей, их боли, их обстоятельств, их слёз, их радостей! Нет, нет, я вполне эгоцентричная гражданка, а святые — это люди, которые себя в земной жизни раздают и в вечности продолжают себя раздавать, сохраняя при этом себя, вот поразительным образом сохраняя при этом себя. И, может быть, как раз, вот почему и говорится, что «саван не имеет карманов», единственное, что мы можем взять с собой в вечную жизнь — это состояние сердечной мышцы, вот сколько в неё любви уместилось, сколько в меня любви уместилось — вот это мой единственный, на самом деле, будет багаж, который, между прочим, вот при этом переходе, он абсолютно может быть безлимитным, то есть никто там с тебя не спросит, что вот больше такого-то, пожалуйста, на борт не пускаем — нет, наоборот, чем больше, тем лучше. И в этом контексте как раз семейная жизнь, мне кажется, это очень важный этап, потому что где ещё мы можем настолько глубоко вот эту самую любовь друг к другу прокачать. И вообще, а если любовь друг к другу, как у нас любят в наших подкастах говорить: научишься одного человека любить, будет проще научиться любить и более широкий круг ближних, хотя бы одного научись любить. Вот поэтому, мне кажется, что как раз семейная жизнь, она наш проводник в каком-то смысле.
о. Александр:
— В первейшем, то есть здесь даже не в каком-то, а в первейшем. Собственно, нам от книги Бытия рассказана эта история про то, что человек не ощущает свою целостность до этапа, пока не вступит вот в такого рода отношения, пока там не появится второй, и вот тогда вот этот мужчина и эта женщина родят то единство, в котором они задуманы, потому что вне этого мы видим, что, как сказать, Адам не успокоен.
А. Ананьев:
— И остался в раю.
о. Александр:
— Далеко не факт. Это же, мы же знаем, история не имеет сослагательных наклонений, как бы эта история рассказывалась бы, если бы не случился вот этот эпизод, мы и представления не имеем.
А. Митрофанова:
— Отец Александр, ну вот смотрите, действительно, да, муж и жена — полнота в этом смысле, поодиночке в нас этой полноты нет, но почему тогда в Царствии Небесном не будут ни жениться, ни замуж выходить, не будет ни мужеского пола, ни женского? Почему не будут там создавать семьи, это, ну, более-менее как-то, как мне кажется, я себе понимаю, представляю.
А. Ананьев:
— Но, кстати, не факт. А почему, если ты там не встретишь какую-то прекрасную душу, ты не захочешь быть с ней вместе, одним единым, целым, почему нет? Там такая же жизнь, как и здесь, просто немножко про другое.
А. Митрофанова:
— А мне кажется, там просто уже полнота вот какая-то. Я не знаю, ну это из области фантастики, но почему не будет мужеского пола и женского? Как же мы тогда будем друг с другом взаимодействовать, как ангелы? Это как?
о. Александр:
— Смотрите, вот здесь важный тезис. Во-первых, апостол Павел, говоря, что «в Христе нет мужского пола и женского», не имеет в виду обнуление пола как характеристики, он указывает лишь на то, что социальной значимости, которую он имеет во всех отношениях внутри Церкви, он не имеет — пол, то есть и мужчина, и женщина абсолютно равно успешны в строительстве отношений с Богом, вот в чём идея. Вот как раз это и обнуляет вот эту чудесную иудейскую идею про то, что «ты настолько совершенна, что сиди дома». Все призваны. Все призваны, все царское священство, все люди, взятые в удел, вот в этом смысле ни мужского, ни женского, безусловно. Соответственно, мы можем, рассуждая по аналогии, привлечь несколько фрагментов к пониманию, так как мы ведь ходим с вами в принципе вокруг текста собеседования Христа с саддукеями...
А. Митрофанова:
— ...которые пытаются его подловить и говорят: «Вот женщина, у которой по очереди умерли семеро мужей, семеро братьев, кому же она в вечной жизни, кому она будет женой?»
о. Александр:
— Да, это совершенно чётко криминальная хроника... Знаете, там надо было состав борща-то как-то систематически изучать. (смеются) Ну да ладно.
А. Митрофанова:
— Но это они же гипотетически рассказывают историю.
о. Александр:
— Я понимаю, гипотетически умерли, гипотетический состав. Но Христос в этой ситуации, мне кажется, предлагает не описание, ведь Он же во всех остальных случаях прибегает к притче, когда живописует реалии Царства, то есть, притча подчёркивает какой-то важный аспект, но не учительно, а описательно: «это похоже на», но «похоже» и «равно» — это две большие разницы. Царство Небесное похоже на женщину, которая потеряла деньги, ковырялась полдня по дому, всё подняла, перекопала, нашла и пошла, всем рассказала. Интересно, если проводить прямые аналогии, то тут рисуется вообще очень оригинальный образ, но оно ощутительная аналогия. Так же и тут: хотя Церковь достаточно активно интерпретировала этот материал как прямой, но мы можем посмотреть на него чуть-чуть шире. Ну, как бы тезис по поводу того, что понятно, почему в Царствии Небесном не будут появляться новые люди, не был понятен целому ряду ранних христианских авторов, но даже смотреть в эту сторону не будем, здесь у нас только сослагательное наклонение, его слишком много. По поводу того, что, во-первых, все половые константы однозначно нами сохраняются и наследуются, опять же, это пример святых, которые остались ровно теми, кем они были. А во-вторых, у нас есть совершенно конкретный пример собственно Христа, Которого мы видим в момент Преображения и в момент по Воскресении, а мы знаем, что вот Христос, что Преобразившийся, что Воскресший — это полнота в том числе человеческой природы, как она задумана, и как она будет реализована в свете дня вечности, то есть мы должны стать подобны Ему. И ни одну из своих человеческих характеристик Он не теряет, Он остался Иудеем, то есть семитом, мужчиной, в абсолютно конкретной возрастной категории и со всеми теми признаками, вплоть до ран на теле, черт лица и всего остального, которые были присущи Ему всегда, отсюда мы должны сделать однозначный вывод, что мы воскресаем в том же самом теле и банально, в том же самом поле, в котором мы всю жизнь и жили, ни в каком другом.
А. Ананьев:
— В котором нас запомнили те, кто нас любят.
о. Александр:
— Ну, как бы в котором мы находились во всей той обойме социальных вот этих отношений, и в котором мы их построили так, как построили.
А. Ананьев:
— Интересно, а для Богородицы Христос воскрес младенцем?
о. Александр:
— Не думаю. Я думаю, что Он для всех воскрес одинаково.
А. Ананьев:
— Она просто, ну как любая мама, как мне кажется, она помнит и любит Его родившимся младенцем. Почему она на иконах изображается, вот мне сейчас пришло в голову, Богородица с Младенцем? Она увидела Его именно таким.
о. Александр:
— Ну, здесь, скорее, про догматическую мысль о Боговоплощении, о том, что Творец всяческих в конкретный момент времени лежал на руках и питался материнским молоком, отсюда у нас даже икона «Млекопитательница», на самом деле это догматический образ, то есть он посвящен не вскармливанию детей и помощи матерям в соответствующих ситуациях, как на него смотрят сейчас, а он рождается из догматического соображения подчеркнуть человеческую природу Христа, то есть что вот Он был вскормлен так же, как все остальные, вообще никаким отличным образом.
А. Ананьев:
— Да, вот апостолы запомнили Его таким и увидели Его таким... Кто его знает...
о. Александр:
— Не знаю, не знаю, увидели они Его тоже все-таки и несколько отличным, то есть Христа не узнают, но и узнают, потому что вот случай на Тивериадском озере, когда Иоанн говорит Петру «Это Господь». То есть вот тут такая не вполне однозначная ситуация, у нас как бы здесь больше сослагательных наклонений.
А. Ананьев:
— Семейный час на Радио ВЕРА. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, я Александр Ананьев и с вами ведущая Алла Митрофанова.
А. Митрофанова:
— А действительно, вот по пути в Эммаус Господь является двум апостолам, и они — да, как будто бы говорят с кем-то другим и не с Ним, что это — преображение? Вот Он является преображенным по воскресении, или, может быть, я не знаю, или они настолько в этот момент внутри своих переживаний, что не способны Его распознать?
о. Александр:
— Вполне возможно и то, и другое, и равно, как и интерпретация той вечери, в рамках которой Христос был узнан, Он познался ими в преломлении хлеба, и вот толкователи по этому поводу замечают, что это либо обозначает духовный опыт, ну, то есть, что просто в какой-то момент времени Он взял и открылся им, вот как бы с их очей пала та пелена, которая находилась там, либо же произошло простое узнавание, что вот этот человек вроде как бы не очень знакомый, а не очень знакомый просто потому, что он умер, ну, то есть всё, он настолько выключен из их сознания и настолько не существует...
А. Митрофанова:
— Но у Петра-то нет! Он-то говорит: «Это же Господь!»
о. Александр:
— Ну, это случай, который происходит уже по Воскресении, то есть и они уже видели Христа Воскресшего, они поэтому и здесь Его узнают, а эти двое считают, что всё, там, на Кресте всё закончено, и поэтому какие бы ассоциации не вызывал у них этот человек, вот, видимо, конечно, они к этому принятию не приходят, и в моменте, когда Он преломляет хлеб, Он делает это каким-то таким особенным образом, которым всегда делал Сам Христос, и по жесту они просто узнали Его. Вот у нас как бы две интерпретации, какая из них лучшая и правильная, я думаю, что никто не скажет.
А. Митрофанова:
— А что делать нам-то, чтобы друг друга узнать? А то окажемся, понимаете, и... Хотя я в это не очень верю, всё-таки и правда, если есть внутри вот это самая сердечная мышца, ну, всё-таки подскажет, вот это даже внутреннее наше что-то, что взращивается на протяжении лет совместной жизни, оно подскажет, даже если внешне мы будем неузнаваемы.
А. Ананьев:
— Прежде чем отец Александр даст ответ, я тебе дам свой ответ: жить здесь и сейчас, надеясь на то, что завтра в этой земной жизни ты узнаешь своего мужа тем же самым человеком, за которого вышла замуж, потому что, согласно официальной статистике в Российской Федерации, 98 процентов на это не способны, и на следующий день они не узнают своего мужа и расстаются с ним. О, как трагично!
А. Митрофанова:
— Ну, ладно, почему 98-то, ну что ты? Ты сгущаешь краски.
А. Ананьев:
— Ну, немножко сгущая краски, 74,5 процентов, какая разница? Много, трагически много! Отец Александр?..
о. Александр:
— Опять же, с одной стороны, к тезису об узнавании, о сохранении союза нас подводит и Ветхий Завет, который, говоря о том, что двое становятся одной плотью, а в данном случае это обозначает максимальную степень этого союза, а параллельно мы имеем в виду, что весь наш жизненный путь, собственно, и ценен в очах Божьих, то есть Бог и дает нам жить историю, потому что она есть для нас история возрастания в отношениях с Ним и с людьми, и эта история ни на каком этапе не обнуляется. То есть, собственно, из этих соображений и человечество в истории, и каждый человек в истории, то есть с момента грехопадения Бог не уничтожил всё и не построил ещё раз, вот Он как бы весь этот процесс ведёт, и каждый из его этапов ценен. Так уж если все те этапы ценны, то неужели же менее ценен самый главный и основной? Со всеми остальными мы не образуем единство, как одна плоть, ну вот не образуем, как угодно, образуем его вот с этим кем-то одним. Здесь, конечно, рождается много и совершенно трагических вопросов про то, что происходит с людьми, которые вступали в брак неоднократно, какие из этих отношений тогда будут ценнее, какие менее ценнее?
А. Митрофанова:
— Ну, собственно, это вопрос саддукеев к Христу: «женщина-то, у неё семь мужей было, что ж теперь?»
о. Александр:
— Вполне возможно, поэтому Христос и обнуляет этот вопрос, что вы вообще заблуждаетесь, вы вообще не знаете Писание, вы смотрите не в ту сторону. Но повторяюсь, что вот мне кажется, что суть этого ответа в притчевом образе о том, что Царство инаково и отношения в нём инаковы. Наверное, это не значит, что их там нет, что их суть и смысл, и тип не таков, но это не значит, что их нет или они хуже, а наоборот, они есть и только глубже и лучше.
А. Ананьев:
— А в догматическом смысле что такое христианский брак? Ведь это не только единение тел, это ещё и единение душ, и причём, не побоюсь этого слова, в вечности.
о. Александр:
— Безусловно. Но здесь мы не можем сказать об этом ничего догматически, потому что наша догматическая рамка на самом деле очень маленькая...
А. Ананьев:
— Но во время венчания же там произносятся какие-то тексты на этот счёт?
о. Александр:
— Но во время венчания узловым текстом является учительство как раз апостола Павла о типе взаимоотношений между мужем и женой, и этот тип, как между Христом и Церковью. Христос воскресший не забыл про Церковь в свете полученного опыта, как то, что Он настолько велик и превосходящ, что-то его земная община как-то сразу отложилась, нет. Он, собственно, ради неё на Крест всходил и ей плоды Воскресения принёс, вот как бы вся идея, соответственно, между мужем и женой отношения строятся вот по такому принципу. А отсюда соответствующий вывод: так как не разорвались отношения между Христом Воскресшим и Его телом, пребывающим здесь и сейчас на земле, значит, по всей видимости, у нас не рвутся отношения между теми супругами, один из которых в вечности, а другой ещё длит своё земное существование, и, безусловно, они не должны разорваться и на этапе, когда оба окажутся в свете вечности.
А. Ананьев:
— Внимание, неожиданный вопрос: если муж и жена хотят быть вместе не только здесь, но и (глубокомысленная пауза) — там, им следует быть похороненными только вместе.
А. Митрофанова:
— Это вопрос или утверждение?
А. Ананьев:
— Это утверждение. А вот теперь вопрос — да?
о. Александр:
— Нет. Нет, отнюдь. В этом смысле наши переживания по поводу мест захоронений, с одной стороны, очень понятны, с другой стороны, скажем так, в ряде случаев преувеличены. Тело, безусловно — храм и святыня. Тело, безусловно, должно быть погребено должным образом и с соответствующим почтением. Но близость, дальность вот этого захоронения там, друг от друга или ещё, не играет никакой роли. Здесь вопрос про то, что в воскресении мы все окажемся в единстве, то есть вот не будем мы разбросаны по разным местам, и, соответственно, если кто-то захоронен в Нью-Йорке, а кто-то в Антверпене, то, извините, но как бы нет. Как бы отнюдь, отнюдь. Это всё принадлежность века нынешнего, а для вечности всё это не играет никакой роли, опять же, по примеру тех святых, которые слышат через Христа и в Христе, и Христом действуют везде и всюду, вне какой-либо привязки к какой-либо географии.
А. Митрофанова:
— Мне вообще кажется, что география так же, как и время: мы настолько привыкли внутри них и в этих рамках мыслить, нам очень сложно представить себе мир без времени и пространства, когда и то, и другое отменяются, упраздняется уже всё, за ненадобностью, по Второму Пришествию, по воскресению как сложно понять, что такое вечность, потому что мы целиком полностью заточены на линейку времени, точно так же сложно и бесконечность понять, и что это за мир, где непонятно, что там, где вверх, где низ, где близко, где далеко, а оно всё иначе, оно просто всё иначе. И это ещё, знаете, простите, профессиональный травматизм — у Пастернака, я очень люблю роман «Доктор Живаго», единственный момент, который меня там вот прям очень смущает, это размышления Пастернака как раз о воскресении мёртвых, где он говорит: «Я не верю в воскресение мёртвых в том виде, как оно описано, что вот все восстанут — где вы разместите эти миллиарды, миллиарды людей?» И у меня каждый раз внутренний вопрос: но ведь их же не надо размещать на планете Земля или других планетах Солнечной системы, это всё будет как-то иначе, просто мы не представляем, как! И, наверное, в этом смысле действительно не так-то важно, насколько далеко друг от друга похоронены супруги, а бывает так, что останков нет.
А. Ананьев:
— И тут на сцену выходит предание о Петре и Февронии.
А. Митрофанова:
— Но это же предание. Да, мы чтим его, но оно...
А. Ананьев:
— Понимаешь, в любой истории, особенно вот такой важной, как предание о Петре Февронии, есть зерно здравого смысла какого-то, и если уж в загробной жизни Пётр и Феврония, святые, стремились быть вместе телами здесь, на Земле, то явно это о чём-то свидетельствует, не может же быть это просто так.
о. Александр:
— Ну, я подозреваю, что здесь, на самом деле, и очень простой дидактический ход автора текста, опять же, я не к тому, что так не случилось, так и случилось — да, и захоронены они вместе.
А. Ананьев:
— А как вы считаете, так случилось или так не случилось?
о. Александр:
— Ну, то, что они захоронены вместе и вместе в одной раке пребывают, я видел прямо двумя своими глазами, и все, кто были в Муроме. Ничего ранее я не видел, потому что родился несколько позже, чем произошла вся эта история, но факт остаётся фактом — вот они двое в этой одной раке пребывают. И здесь, мне кажется, как раз простая дидактика, то есть простое научение именно как раз про то, что свет этих отношений никуда не угас с моментом их смерти, а при том, что ещё оба монашествующие, оба в постриге, уж казалось бы, ты отложился от одной семьи, от малой своей вот этой церкви, приложился к другой, потому что та твоя община монашеская — это твоя новая семья, и вроде бы теперь ты должен красиво пребывать там, жена твоя в другом месте, и так вот уж и повелось — нет ничего подобного, то есть вот эта идентичность оказывается важнее, чем вот это новоприобретённое.
А. Ананьев:
— У нас осталась минута до конца «Семейного часа», за эту минуту я хочу попросить вас дать совет тем, кто хочет и после смерти сохранять связь друг с другом. Может быть, есть что-то, на ваш взгляд, что мы можем сделать сейчас?
о. Александр:
— Да мне кажется, всё то, что мы можем сделать сейчас, мы должны сделать и не в свете этого вопроса, то есть беречь, любить друг друга и взращивать отношения мы должны и в свете мысли о том, что всё конечно, ничто никуда не длится, и с закрытием глаз заканчивается всякая история, и в свете нашей твёрдой христианской уверенности, что на самом деле — нет, это не так, и вечность нас ждёт, мы должны делать одни и те же вещи.
А. Ананьев:
— То есть не надо бросать мужа и идти в храм, и просить Господа, чтобы нас это как-то не разделили?
о. Александр:
— Наверное, нужно, этапно взращиваясь внутри брака, на каких-то этапах оказываться в этом храме вместе.
А. Ананьев:
— Аминь. Спасибо вам большое за этот разговор, простите нас за путанные вопросы, тема такая, знаете, что даже не знаешь, как вопросы формулировать, но ответы мы получили более чем убедительные, понятные и яркие. Священник Александр Сатомский, настоятель храма Богоявления в Ярославле, был этой Великой Субботой в светлой студии Радио ВЕРА. Спасибо, отец Александр.
о. Александр:
— Спасибо вам.
А. Ананьев:
— А мы с Аллой Сергеевной отправляемся в любимый храм. Алла Митрофанова...
А. Митрофанова:
-... Александр Ананьев.
А. Ананьев:
— Пасха будет. С наступающей Пасхой! С наступающим Христовым Воскресением! Услышимся через неделю, пока.
Все выпуски программы Семейный час