У нас в гостях был венчурный инвестор и потомок русских эмигрантов Петр Лукьянов.
Наш гость рассказал, почему, несмотря на то, что он родился и вырос в Америке, ощущает себя русским, о том, как на него повлияли встречи и общение со святителем Иоанном Шанхайским и Сан-Францисским, и о том, какие чудеса произошли в его жизни по молитвам к этому святому и к блаженной Ксении Петербургской.
Ведущие: Игорь Цуканов, Кира Лаврентьева
Диакон Игорь Цуканов:
— Добрый вечер, дорогие друзья, это «Вечер воскресенья» на радио «Вера», и, как всегда, в это время моя коллега Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер!
Диакон Игорь Цуканов:
— Меня зовут диакон Игорь Цуканов и, как обычно, мы говорим с нашими гостями в студии по воскресеньям на тему «Христианин в обществе». Сегодня у нас очень-очень интересный и необычный гость, мы очень рады вас представить. Пётр Лукьянов венчурный инвестор, основатель компании Venture Partners и представитель рода Лукьяновых, которые в свое время были вынуждены эмигрировать из России во время революции 1917 г. И Пётр, как вы сказали нам перед эфиром, вы уже американец в третьем поколении. Вы уже родились в Сан-Франциско, правильно?
Пётр Лукьянов:
— Правильно.
Диакон Игорь Цуканов:
— Добрый вечер!
Пётр Лукьянов:
— Добрый вечер!
Диакон Игорь Цуканов:
— Вот расскажите, пожалуйста, каково вам ощущать себя русским, вы же действительно и воспитывались в русской культуре, и вы перед эфиром нам с Кирой рассказывали, что всё детство вы разговаривали на русском языке, это было важным условием вашего воспитания. Но вместе с тем вы родились в Соединенных Штатах, и вся ваша жизнь связана тоже именно с этой страной. Вот как у вас уживаются эти две культуры, насколько это сложно?
Пётр Лукьянов:
— Часто меня спрашивают: кто ты и что ты? Я говорю, что всё-таки я американец, я родился в Америке, и у меня американский паспорт, но у меня душа и сердце русские. Но мы, когда росли, мы росли, я бы сказал, в старой России. И это наше общество было очень связано с церковью, у нас русская школа была и русские скауты, и папа всегда, как вы уже сказали: говори по-русски, говори по-русски, мы должны держать свое и гордиться этим. На самом деле, мы говорили по-русски дома и сейчас продолжаем говорить по-русски дома, и это для нас очень важно, держать наше, то что для нас близко, нашу веру, нашу культуру, нашу русскость.
Диакон Игорь Цуканов:
— Но при этом ведь, в принципе, ваше взросление, ваша юность пришлись на периоды, когда быть русским с точки зрения американца, было что-то такое очень подозрительное, да? Отношения между тогдашним СССР и Америкой были далеки от идеальных, они и сейчас, к сожалению, далеки от идеальных.
Кира Лаврентьева:
— Это и сейчас подозрительно — быть русским.
Диакон Игорь Цуканов:
— Вернулись на круги своя в этом смысле, но не возникало ли у вас тоже какого-то внутреннего конфликта в этой связи?
Пётр Лукьянов:
— Нет, мы знали, что, во-первых, мы православные русские, это, как говорится, первое, а второе, уже все другие национальные вещи, но мы как-то свое защищали, иногда надо было с ребятами драться и так далее, если на нас нападали, если мы русские, все равно все нормально, мы смогли бороться с этим.
Кира Лаврентьева:
— Вы же потомки эмигрантов.
Пётр Лукьянов:
— Да, мы потомки эмигрантов, но это если серьезно сказать, это было сложно, но с другой стороны, когда с американцами поговоришь о том, кто такие русские, что такое, они даже очень это принимали, как говорится, уважительно. И даже я помню, немножко такое смешное явление. У нас всегда был открыт дом на Пасху, а у американцев это вообще не принято. Мы приглашали американцев в наш дом, и там накрыт стол и всё готово, всё, пожалуйста, пей, кушай, что хочешь. Я им сказал: ты можешь приезжать к нам в дом, только надо говорить одну вещь: Христос Воскресе, и тогда ты можешь девочек целовать три раза. И для них это, конечно было, здорово.
Кира Лаврентьева:
— Мотивация шикарная.
Пётр Лукьянов:
— Да, мотивация, и они приезжали. И вот недавно мне звонит друг, и мы говорили насчёт нашей юности и так далее. Он говорит: а что это такое христи, кристи мы говорили? Аааа: Христос Воскресе? Да, да, когда мы целовали девочек три раза, был повод их целовать, вот такие отношения остались, и многие те, которые раньше были противниками нам из-за этого, сейчас они как-то полюбили не только нас, нашу русскость, а они понимают, какая это глубокая вещь. И даже многие сейчас американцы, я бы сказал, они принимают веру православную. Я однажды был в нашем кафедральном соборе и вижу, что многие американцы приходят и просто смотрят на иконы, смотрят на купола, думают, что это такое, их что-то, Кто-то тянет, но они не знают что. Я написал такое маленькое, как говорится, двухстраничное описание нашего собора и нашей веры, что такое православие, что такое собор. Там насчёт разных наших святынь, которые в соборе. И уже больше тысячи людей взяли эти записочки и интересуются реально. Я недавно встретился с одним человеком, он мексиканец, он сейчас принимает православие, другой китаец, он принимает православие, у нас вообще очень интересно, они входят в православие, но также становятся квазирусскими, они принимают наши обычаи, приходят к нам, и это очень приятно. И это очень часто.
Кира Лаврентьева:
— Пётр, сразу назревает вопрос: а как сейчас обстоит ситуация с православием в Америке? Но ведь мы же знаем, что давно уже Christmas — Это Xmas, давно Рождество это уже не Рождество. И большая часть, мне кажется, молодёжи американской вообще не знают, чье Рождество-то 25 декабря празднуется, как обстоит вот эта вся история сейчас?
Пётр Лукьянов:
— Да. У нас, конечно, Рождество всегда было 7 января, и также все смотрели на нас, что и как? Почему не празднуется как все?
Диакон Игорь Цуканов:
— Поперёк календаря.
Пётр Лукьянов:
— У нас уже было по-другому, но вообще, американское общество, к сожалению, очень меняется в этом смысле, вообще, я когда беседовал с монахами, которые на Афоне, когда я там был, и был такой один разговор, и монах один мне сказал: бывает вакуум, если Бога нет, то что-то должно войти в этот вакуум, и мы знаем, что такое злые силы. К сожалению, мы как общество, американцы, мы отходим от Бога, и видно результат. Уже видно, что происходит, и это очень нехорошая тенденция, я бы сказал, я удивляюсь, что в нашем районе, где мы живём, сейчас все больше и больше мы наблюдаем, что люди украшают их дома во время Хэллоуина, 31 октября, а на Рождество уже меньше и меньше, которые это делают. И это даже выходит такая политическая корректность, что они не хотят показывать свое христианство, может быть, из-за этого, но тенденция такая. Но опять этот вакуум идёт, потому что от Бога мы уходим, как общество, и вот это результат, конечно. Это есть, есть, это видно, что происходит, это реально.
Диакон Игорь Цуканов:
— В тоже время, Пётр, вы говорите, вы знаете людей, которые переходят в православие. И, конечно, это наверняка очень сознательный выбор для них, американцы, мексиканцы, люди самых разных национальностей. Понятно, что это не очень просто сделать, живя в Америке, ну в том смысле, что просто про православие очень трудно что-то узнать, нужна какая-то мотивация такая серьезная. Вот какова она, по каким мотивам люди это делают?
Пётр Лукьянов:
— Красивые русские женщины, которые приезжают.
Кира Лаврентьева:
— Зато честно.
Пётр Лукьянов:
— С другой стороны, я думаю, что люди просто ищут что-то, потому что я сам это проходил, когда были тяжелые времена на кого надеяться? На себя? Нет. На каких-то других людей, друзей? Тоже нет. И даже я помню, это, по-моему, басня какая-то: увы, утешится жена и лучший друг забудет, но где-то есть душа одна... вот насчёт матери, но тоже в этом смысле для нас всех мать это одно, но и Бог, это всегда там, если особенно, я думаю люди тянутся к этому. И они видят, что происходит с другими конфессиями в Америке, и вообще это трудно даже понять, потому что некоторые уже политически корректны, они все меняют, единственное, что в моей жизни не меняется — это православие и слава Богу! Это якорь такой, а в Америке это все стараются меняться, чтобы легче для человека, меньше поста, всякие удобности, разноцветные флаги и так далее, чтобы привлекать людей такие вещи, до абсурда доходит, я думаю, люди такие они просто ищут что-то и, к сожалению, я бы сказал, мы не очень миссионерные люди. Вот почему я написал вот эту маленькую листовочку, чтобы как-то привлечь людей, это маленький шаг к этому. Ну, я бы сказал, что мы должны лучше не проповедовать, а просто говорить, кто мы есть, и у нас сейчас общество Сан-Франциско сейчас неплохо пошло в этом смысле, у нас есть базары, мы недавно делали: «Бабушка теккен бэк», во время ковида мы должны были как-то средства поднять, потому что у нас сейчас проект, мы как раз строим парковку в Сан-Франциско для собора, потому что очень трудно, сейчас государство вообще, мы тоже считаем, немножко на нас нажимает. Убирают эти парковки перед собором, даже так было: у нас Литургия по воскресеньям, обычно не чистят по воскресеньям, они решили, что по воскресеньям будут чистить дороги прямо перед собором в 8 утра. Такие вещи, я считаю, они нарочно делают, чтобы как-то неудобнее было, мы сейчас своими средствами строим парковку, площадку для русской школы, и дом для престарелых, и это будет довольно большой проект около 7 000 000 $, мы должны собирать деньги на это, во время COVID думали, как это делать. И мы решили сделать такое по-английски, как говорится: бэксиэл, пироги, пирожки мы продаем, люди приходят, покупают, семьям нужно что-то есть, и это способ их притянуть. Церковь у нас была открыта, вот как раз американцы приходят, берут свою еду, и спрашивают: а что такое, и тогда это тоже привлекает, это неплохой способ привлечь людей.
Диакон Игорь Цуканов:
— Миссия такая.
Пётр Лукьянов:
— Да, через пирожок.
Кира Лаврентьева:
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера», дорогие радиослушатели, у нас в гостях Пётр Лукьянов, венчурный инвестор, у микрофона мой коллега диакон Игорь Цуканов и я Кира Лаврентьева. Пётр, ну давайте добавим красок в наш и без того интересный разговор и расскажем нашим дорогим радиослушателям, что в вашей жизни был величайший святой, и, наверное, он есть и невидимо участвует в ней, вас крестил владыка Иоанн Шанхайский Максимович, как мы знаем. И это действительно невероятное событие для нас.
Диакон Игорь Цуканов:
— Шанхайский и Сан-Францисский, я бы сказал.
Кира Лаврентьева:
— Сан-Францисский, да, да, наш дорогой владыка Иоанн, которого горячо любят в России. И для нас с Игорем — это реально счастье сегодня — сидеть с вами и говорить об этом. Потому что ведь ваш папа был старостой в храме, где служил владыка Иоанн, то есть владыка Иоанн он просто живое участие принял в вашей жизни, совершенно деятельное, реальное. Вот вы можете рассказать об этом?
Пётр Лукьянов:
— Да. Да. Он был очень близок. Я, конечно, его не знал, потому что вообще был маленький, когда он умер, но он действительно был очень близким к нашей семье, часто приезжал к моим бабушкам и дедушкам, с ними беседовал, ужинал. Папа, как вы сказали, был старостой, иподиаконом у владыки, мой дядя нынешний сегодня архиепископ Пётр из Чикаго тоже был его келейником, и очень близок был к нашей семье. Я помню, он даже однажды до смерти он улетал в Сиэтл, где он умер, и позвонил нам на дом. И с мамой поговорил, потому что он хотел с ней поговорить, он с ней был очень близок, очень любил мою маму, и то, что он решил просто позвонить, наше чувство было, что это такая прощальная, такой прощальный звонок. Мама помнит точно, как это все было, очень ясно. Слава Богу, для нашей семьи — это он на самом деле...
Кира Лаврентьева:
— Якорь такой.
Пётр Лукьянов:
— Да, да, и это чувствуется, что он на самом деле с нами, и я просто удивлён, сколько много людей, его мощи они нетленны, он целый лежит у нас в соборе, у нас в Сан-Франциско, и сколько много людей к нему обращаются. И он, конечно, при жизни писал многие письма людям по всему, и есть даже фотография, где за столом он пишет, по всему миру к нему обращались. И также сегодня продолжают обращаться. И когда мы получаем вот эти письма, мы их оставляем под ракой, чтобы молитвой владыка ответил, и очень-очень много чудес. Я помню, Кира, вам рассказывал на днях, это то, что было. Один человек, который..., он был, я, извините, по-русски забыл это слово, его не засудили, а...
Кира Лаврентьева:
— Он уже был, в общем, киллерами поставлен на очередь, то есть его заказали, в России это называется заказали.
Пётр Лукьянов:
— Да, чтобы его казнили. Заказное убийство, и он уже готовился к тому, что его убьют.
Кира Лаврентьева:
— Он каким-то образом уже знал, что его убьют. Информация до него дошла.
Пётр Лукьянов:
— Да, это легальный процесс, это был обычный процесс, он услышал о владыке и написал ему. Он писал: владыка, я это не сделал, я не знаю, что ещё делать, я уже до крайности дошел, меня уже обвинили несправедливо, что делать? И просит его молитвы. И он был, по-моему, в Аризоне, штате Аризона, он написал вот это письмо, просил, чтобы за него молились, и вдруг выяснилось, я не знаю точно сроки, но выяснилось, что через новый анализ, который в то время был новый, они узнали, что он этого не делал, а кто-то другой сделал.
Кира Лаврентьева:
— То есть уточнили, перед этим событием ужасным. Они решили уточнить, а он ли, тот человек, которого нужно отправлять на тот свет?
Диакон Игорь Цуканов:
— Проверили ДНК.
Кира Лаврентьева:
— И слава Богу, он оказался не тем человеком.
Пётр Лукьянов:
— Да и это только один пример, но очень много таких вещей.
Диакон Игорь Цуканов:
— Пётр, расскажите, пожалуйста, ну, наверное, в вашей семье хранится какое-то предание о святителе, теперь уже святителе Иоанне, прославленном во святых, какие-то случаи именно из общения, такого тесного общения, которое имела ваша семья с владыкой. А дело вот в чем, я читал одно из интервью вашего отца, в котором он говорит, что существует очень много таких мифов о владыке, благочестивых, конечно, мифов, но не всегда истинных, правдивых. Ну, например, когда рассказывают, что он босиком ходил по улицам, я так понимаю, что это неправда, всё-таки он был архиерей, и он вёл себя как архиерей, и он свой сан всё-таки почитал, и он не позволял себе так откровенно юродствовать.
Пётр Лукьянов:
— Как я понимаю, я не могу, как говорится, я не свидетель, как я понимаю, владыка всегда отдавал вещи, может быть, был такой случай, то, что я слышал, может быть, был такой случай, я не могу подтвердить, если он отдал кому-то босому свои ботинки, это возможно что-то такое было, но что он в церкви, это нет, даже владыка Пётр говорит, что, когда владыка был в церкви, он как представитель Христа в соборе как обычно архиерей и есть и он как Царь, он так себя и держал. А уже не в алтаре, не во время службы — это уже другое, его скромность проходила, я, конечно, детали не могу сказать, но единственное, что могу сказать, что папа мне говорил, что вот такие вещи, где, после того как моя мама меня родила, у неё была большая проблема с кровью, очень текло, кровотечение, и считали, что это очень серьезные вещи. Как раз сказали, что это доходит до крайней ситуации, и папа пришел на собрание, где владыка был, и он его увидел, сразу встал, сказал: я приду, пошёл с папой. Папа ничего ему не сказал, они пошли в храм, владыка помолился усердно, сильно, горячей молитвой, после чего опять папа ничего ему не сказал, он поминал маму, он сказал: Коля, все будет хорошо, иди Валя тебя ждёт. И так и было, он пришел, моментально все наладилось. Мне немножко трудно об этом говорить, но я расскажу, может быть, без имён. У меня в моей семье был человек, который имел рак очень серьёзный, ну скажу, потому что это не секрет, моя дочка, девять лет, все равно трудно об этом говорить, она имела рак в девять лет, и когда мы узнали, что это такое, один доктор знаменитый, который в нашем соборе мне сказал: слушай, это уже очень серьезная вещь, и ты должен приготовляться к самому худшему, к самым худшим новостям. И когда это все случилось, у неё было несколько операций и радиация, и терапия, это было у неё над коленом, и она мазала маслом все время, каждый день она мазала маслом, почти 10 лет, и по сей день продолжает, вот этим маслом, которое я вам дал, освящённое на его раке. И этот молебен каждую субботу, вообще каждый день даже бывает, ну вот это масло святое, она мазала-мазала, потом был с доктором анализ после этого, но это уже несколько лет спустя. Доктор спрашивает мою жену, он говорит: вы что-то по-другому делаете? Она говорит: нет, а что? О, у неё растёт там, где не должно расти. Потому что радиация должна вообще уменьшать эти клетки, а здесь как будто расширяется, и я не могу понять, что происходит, не должно так быть.
Кира Лаврентьева:
— Какая-то пошла реакция нетипичная.
Пётр Лукьянов:
— «Что вы делаете?» Она сказала, ну только моя дочка мажет маслом от святого. Он закрыл дверь, потому что не хотел, чтоб другие слышали. Она потом его спросила: вы верите в чудеса? Он сказал: да, я это вижу сам, но здесь трудно об этом говорить, но я верю, пусть делает то, что она делает, но я не могу это объяснить как доктор, но что-то меняется в лучшую сторону, я просто не знаю как это. Если это владыкино масло, то продолжайте мазать. Вот это моё личное.
Кира Лаврентьева:
— Спасибо вам огромное, Пётр, мы желаем крепкого здоровья вашей дочери, и все наши радиослушатели, я уверена, тоже. Помоги вам Господь и спасибо вам огромное, я вот как раз только хотела спросить: а есть ли у вас лично отношения со святым. Но мой вопрос он уже не имеет никакого смысла, потому что то, что вы рассказали, это не что иное как самые личные отношения со святым.
Пётр Лукьянов:
— Вы знаете, я думаю, что святые они живые, они с нами. И это есть. Я очень почитаю блаженную Ксению. Я могу добавить, это не насчёт владыки Иоанна, а насчёт Ксении блаженной. Значит, у меня сын, он малолетний, всегда против, ну как ребята бывает, я такой же был, в 20 раз больше, всегда сопротивлялся родителям и так далее.
Кира Лаврентьева:
— С характером.
Пётр Лукьянов:
— Да, с характером. И как раз у нас в Сан-Франциско были вот эти бунты, а он хотел заработать деньги, потому что: «Мне нужны деньги», мы говорили: нет, ты не будешь разъезжать. Он хотел разъезжать и делать доллары в районах, эту еду развозить и зарабатывать деньги, и мы сказали: нет, не надо, потому что он приехал из университета, он на инженера учится, но так хотел немножко подзаработать, мы с ним ссоримся, пытались сказать: нет, нет, нет, ты не можешь, он сказал: да, да, да, я буду. И в тот вечер я читал книгу, которую отец мне дал, житие блаженной Ксении, и там как раз была такая глава, как родители общаются с детьми, как молиться, как она помогала. И я читаю, очень похожая ситуация. Я встал утром, как обычно делаю, утренние молитвы читаю и вдруг, я раньше к ней не обращался, но в этот раз решил обратиться, я сказал: блаженная Ксения, держи сына в твоих молитвах и держи его под твоим покровом. И в тот день, я потом могу вам, жалко, что у нас ни телевизора, ни радио, но он попал в такую аварию, где так сильно его другая машина стукнула, я не знаю, сколько миль в час было, примерно 45 миль в час, может быть, 60-65 километров в час, но очень быстрая скорость, и он перевернулся, как будто девять раз и другую машину стукнул с такой силой, что она ещё квартал прошла. Он вообще вышел без ничего, и полицейские, все, которые там были спросили: как он не погиб, не то что у него что-то было сломано, а он вообще, если посмотреть на фотографии, вообще вся машина, как лепёшка лежит, и он вышел оттуда без повреждений. Это чудо, это блаженная Ксения, это точно. Они, на самом деле, живы, и, конечно, во время наших служб мы к ним обращаемся, и я вполне уверен, что так надо просто молиться и просить, чтобы они перед Богом ходатайствовали за нас.
Диакон Игорь Цуканов:
— «Вечер воскресенья», дорогие друзья, на радио «Вера», сегодня у нас в гостях Пётр Лукьянов, венчурный инвестор и потомок эмигрантов из рода Лукьяновых, которые уехали в 17-м году, да?
Пётр Лукьянов:
— Ну да, в 17-м, в 20-м году.
Диакон Игорь Цуканов:
— Ну в конце вот этих десятых годов уехали из России, сначала в Китай, потом оказались в Соединённых Штатах, и Пётр уже в третьем поколении является американцем, ну вот мы сегодня говорим, в частности, о жизни вот этого русского зарубежья в Америке. Оставайтесь, пожалуйста с нами, мы вернёмся в студию через несколько секунд.
Кира Лаврентьева:
— Ещё раз здравствуйте, дорогие радиослушатели, «Вечер воскресенья» продолжается, у нас в гостях Пётр Лукьянов, венчурный инвестор, у микрофона диакон Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева. Пётр — эмигрант в третьем поколении в Америке из рода Лукьяновых, мы очень много говорили о его жизни в Америке, о русском зарубежье в первой части нашей программы, об участии владыки Иоанна Шанхайского видимом и невидимом в жизни семьи Петра, об участии блаженной Ксении, в общем, о чудесах мы говорили. Если вы только что присоединились к нашему эфиру, мы рекомендуем ещё обязательно его в записи на сайте послушать, потому что в первой части программы было очень интересно. И у нас такой сегодня душевный разговор получается, благодаря тому, что Пётр совершенно искренне с нами на одной волне находится, и вот на этой же волне мне хочется, Пётр, спросить: во-первых, что такое венчурные инвестиции? Ну так вот, если без сильных каких-то тяжелых терминов, вот наши радиослушатели только присоединились и вообще впервые слышат о такой работе, вот чем вы занимаетесь, если вкратце?
Пётр Лукьянов:
— Мы финансируем малолетние компании, которые только стартуют, и мы надеемся, что мы их можем развести. Ну здесь пример, в России, Яндекс, например, начал с идеи, и сегодня крупнейшая компания на рынке. И многие там работают, это поддерживает рабочие места, развиваются технологии, мы этим занимаемся.
Кира Лаврентьева:
— То есть вас, я слышала, что вас называют «ангелы бизнеса».
Пётр Лукьянов:
— Ну да, и бывает традиционное понятие, ангелы — это обычно очень ранние стадии, венчурные — это немножко позже, после этого, но все равно очень рано, и довольно большой риск берём. Вся идея, ну как русская пословица говорит: не рискуешь, не пьешь шампанское, мы стараемся много пить шампанского в конечном итоге и разделить это с нашими инвесторами и с друзьями. Вот в чем суть.
Диакон Игорь Цуканов:
— Но ведь можно так сказать, что вы приехали, пришли в Россию уже довольно давно, это ещё были девяностые, даже восьмидесятые годы, когда вы впервые оказались в России.
Пётр Лукьянов:
— Да, я очень юный был, я просто с родителями приехал сюда, просто как турист, но начал заниматься, мне было 20 лет, когда я вернулся сюда в девяностых и начал этим тоже заниматься здесь более усердно.
Диакон Игорь Цуканов:
— Но вот вы поверили в Россию тогда, если вы здесь инвестируете, тем более в такой высокорисковый сектор, это значит, что вы верите в Россию.
Пётр Лукьянов:
— Да, есть вера, с одной стороны. Ну, конечно, нужно как бизнесчеловек я должен всегда думать, как практически: это работает или нет, и, конечно, идти на это. Но у меня, если я могу вернуться к истории, я немножко не досказал, знаете, когда я был очень маленький, я бегал вокруг стола у моих бабушек и дедушек, и помню, как моя бабушка, она очень много участвовала в церкви и часто приезжали к нам митрополиты и архиепископы, и иногда пять архиереев было за столом, и другие эмигранты русские, которые, к сожалению, они должны были покинуть свою родину, но такая любовь была к этой стране, они жили вот в этой старой России, и любовь была, преданность, была и молитва за всех вас здесь, и это очень часто было, и мы всегда молились за русский народ, всегда думали, что когда-то присоединимся, я честно говоря, не думал, что это будет даже в моей жизни, но, слава Богу, это произошло, но всегда вот такая была в нашей семье такая любовь к этой стране. И в смысле бизнеса иногда вот нужно иметь вот такую любовь, что ты делаешь, чтобы проходить все тяжелые этапы. И для меня даже трудно уезжать от своего дома, своих родных оставлять, приезжать и в другое полушарие лететь — это нужно любить. Это нужно иметь такое намерение. И у меня это есть, и, в частности, я считаю, что я продолжаю эту традицию, тех людей, которые были вокруг стола у моих бабушек, дедушек. Я считаю — это моя обязанность здесь что-то построить и продолжать помогать этой стране. Это эмоциональная часть, которая тоже помогает в бизнесе в этом смысле, потому что много нужно проходить сложностей и трудностей, но с другой стороны, нужно смотреть на практическую часть. И в смысле практического, я считаю, что здесь да, на самом деле очень умные ребята, особенно вот в нашей отрасли, в IT, которые программисты, и мозги очень развиты. И я считаю, что даже сейчас, бывает, что многие приезжают обратно, из Америки приезжают сюда. Вот есть один человек, я знаю, который из Сиэтла, он там жил, у него было там четверо, по-моему, детей, он сейчас переехал во Владимир и там продолжает работать как программист. Он говорил мне, что у него даже лучше интернет во Владимире, чем в Сиэтле. И это очень важно, что Россия, я считаю, имеет возможность или даже обязанность держать традиционные, как это сказать, ценности, да. И традиции, потому что многие это очень ценят и хотят быть частью такого общества. Я не хочу очень входить в политические темы, давайте просто так скажем, что очень трудно сегодня воспитывать детей в Америке. Это не, я бы сказал даже, не антиправославная, антихристианская, а даже против родительских прав, и против семьи, потому что они там стараются им всякие вещи говорить в школе, менять мозги.
Диакон Игорь Цуканов:
— Родитель один, родитель два, вот это всё.
Пётр Лукьянов:
— Да, вот эти вещи.
Кира Лаврентьева:
— Кем ты сегодня будешь: мальчиком или девочкой?
Пётр Лукьянов:
—Да, это точно вот такие, и это начинается уже с шести лет, это страшно, что они делают. И сейчас стараются, вот это немножко получается Павлик Морозов, как говорится, бывает, что родители против детей. Один случай, я не буду здесь имена говорить, но у меня хороший друг, его дочка пришла, они русские, также как мы, но у них немножко меньше дети, и приходит ребёнок из школы и, и это человек, который, его родители прошли тоже через Китай, бедные приехали в Америку, все сами, мы никогда не брали никакие государственные деньги, это было даже не принято, что-то брать. Ты сам должен был все заработать. И такие вот люди были, всё сами сделали, и этот мой друг он сам очень трудно занимался, добился и стал доктором. Его дочка приходит из школы, но имейте в виду: папа знает, знает историю его родителей, дедушки и бабушки живые, и они пример того, что они прошли. А дочка приходит и говорит: «Папа, мама, я не согласна с вашими идеалами, потому что у вас белые привилегии». Что такое белые привилегии? Вот их учат, и вот ребёнок против родителей идёт. И эта, к сожалению, тенденция не останавливается, и я думаю, правда, думаю, что Россия может быть, если правильно, нам надо как-то правильно здесь все наладить, привлекать таких людей, их столько много так, рабочей силы, даже те люди: мексиканцы и китайцы, которые принимают православие, они даже ценности очень, я считаю, смотрят на Россию, что в ней можно нормально жить, а в Америке все труднее и труднее становится. Это факт.
Диакон Игорь Цуканов:
— Конечно, это очень важно, что вы говорите. На нас это какая-то такая ответственность, получается, мы-то её даже не осознаем, что на нас смотрят.
Кира Лаврентьева:
— Нет не осознаем. Уже не первый раз мы говорим с эмигрантами, и они говорят одно и тоже. Что Россия, Россия. А мы даже не всегда ...
Диакон Игорь Цуканов:
— Пётр, хотел спросить вот о чем, продолжая тему воспитания, вот вас, вы рассказали, как вас воспитывали в свое время, в этой русской субкультуре как бы, в хорошем смысле этого слова, и вы выросли практически русским человеком, при том, что вы родились уже в Америке, вот ваш опыт воспитания детей, он был похож на ваш собственный опыт или вы как-то по-другому? Вот вы тоже воспитывали детей в этом русском, так сказать, в духе русской культуры или это уже было сложно?
Пётр Лукьянов:
— Нет, я их тоже мучил русской школой по субботам, это дополнительная школа к американской школе, каждое воскресенье в церковь, моя дочка вот как раз наливает масло святителя Иоанна в эти бутылочки, которые рассылаем по всему миру, сын мой прислуживает...
Диакон Игорь Цуканов:
— То есть это традиция от ваших родителей осталась?
Пётр Лукьянов:
— Да, плюс у нас там очень хорошая организация «Русские скауты» и там тоже. Религия дает нам духовное воспитание, русская школа давала нам культурное, а вот скауты практическое, в этом смысле живёшь в лесу, поёшь всякие песни, «Бородино», это все часть, как говорится, быть русским.
Кира Лаврентьева:
— А вы знаете, я о чем хотела спросить: для эмигрантов вот этой первой и второй волны церковь является местом встречи, таким некоторым оплотом, поддержкой общинности. Ты приходишь, встречаешься со своими соратниками, друзьями из России. Ты как-то поддерживаешь это общение, и здесь есть определённый риск — превратить это в традицию. Не на Литургию, грубо говоря, ходить, а увидеться, увидеться с друзьями, сородичами, если это можно так выразиться. Но вот это так и есть, Пётр, да? Как вот этот тонкий момент, его избежать?
Пётр Лукьянов:
— Молодые, я считаю, что это неплохо. Идут в церковь общаться с другими людьми, когда во взрослом возрасте — нужно искать пару, я думаю — это нормально. Но когда человек уже взрослеет и должен думать больше в этом смысле, я думаю, что здесь родители должны правильно воспитать детей, что мы ходим в церковь и нужно вникать в суть и понимать. Честно говоря, я грешен в этом смысле, что я тоже был вот таким и часто просто ходил, но не понимал. А потом я начал в церкви читать, начал петь и читать, и я просто, когда больше читаешь эти слова, я просто был удивлён, насколько они глубокие какие, и не все в одной части там апостолы, послания, но нужно много читать, чтобы посмотреть комплекс всего, и это берет время, сейчас я стараюсь каждый день у меня на iPhone вот как раз очень удобно смотреть на календарь и чтения ежедневные, не могу сказать, что каждый день читаю, но там очень интересные жития святых, и это просто как святые, они все разные, были всякие разные святые, которые на нас похожи, есть святой Моисей.
Кира Лаврентьева:
— Пророк Моисей?
Пётр Лукьянов:
— Нет не пророк.
Диакон Игорь Цуканов:
— Моисей Мурин?
Пётр Лукьянов:
—Да, он был разбойник. И потрясающе было, когда он кого-то ограбил, если я правильно помню, вернулся, не взял это, и он расплакался, и как-то покаяние от этого началось, и вот такие люди бывают всякие даже в наши, я не буду говорить за какой класс людей, но мы все, как говорится, имеем какую-то разбойничью часть нашей жизни, мы можем исправиться, видя, как пример святых, поэтому очень важно это читать, и Священное Писание, и жития святых.
Диакон Игорь Цуканов:
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера», напоминаю, дорогие друзья, что сегодня у нас и у вас в гостях Пётр Лукьянов, венчурный инвестор, русский человек, который живёт в Америке, он уже в третьем поколении является американцем, но при этом бережно хранит русские традиции и веры, и какого-то жизненного устроения, быта, и вместе с тем является инвестором, то есть занимается инвестициями, в том числе и в России.
Кира Лаврентьева:
— Пётр, вы знаете, вот какой вопрос. У нас в больших городах вообще, в принципе, есть такая проблема, когда люди впадают в такое некое перенапряжение мозговой активности, ну потому что слишком много дел, слишком много задач и разных проблем, и тебе это все нужно решать. А ещё на фоне пандемии это вообще создает довольно тревожный фон, насколько для вас это вообще проблема? Ведь там в США наверняка дела обстоят не лучше, когда действительно у тебя 1 000 000 дел, дети, у вас бизнес, плюс, как я понимаю, страна далеко не православная, и мало верующих людей рядом с вами, так, избранные только. Насколько вам удается держаться в неком балансе, и как вы этот баланс достигаете? Если всё-таки удается.
Пётр Лукьянов:
— Для меня лично, я занимался спортом в юности, в американский футбол играл, немного в хоккей и подобные виды спорта. И всегда во время спорта для меня дисциплина такая, что нужно заниматься, нужно держать себя в порядке, тренироваться все время. Я думаю, духовность то же самое, нам нужно духовно укрепляться и через молитву, и через чтение жития святых, и это, честно говоря, не берет очень долго, как Серафим Саровский говорил, что, как минимум, надо от Царю Небесный до Отче наш, как минимум, и можно там добавлять. И даже вот на Афоне говорят, что, монахи каждую минуту почти молятся: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного, аминь». И эта краткая молитва Иисусова, может быть, начать с этого, как в спорте, не все сразу бывает, а начать с чего-то мелкого. И каждый человек может один, два раза, может быть, пять раз в день повторять эту молитву, Иисусову молитву. Потом немножко больше, и кто может, и как может. Как один монах мне говорил греческий, с кем я подружился на Афоне, говорил, что Господь хочет только, чтобы ты старался, только ты старайся и всё. Начинай с этого, старайся. Маленькие шаги, не всё сразу. Я думаю, это то же самое, нужно просто иметь эту дисциплину и надежду на Бога и тогда действовать и что-то делать стараться: жертвовать или делать хорошие дела. Если ты не можешь молиться, старайся заниматься благотворительностью, она, конечно, без молитвы... Это наше питание, без молитвы это впустую, но начинать с малого и просто развиваться, не все могут быть монахами на Афоне, но мы можем, я думаю, несколько раз повторять Иисусову молитву, и это, как минимум. Молитву, которую Серафим Саровский говорил, и немножко время от времени добавлять чтение жития святых, Евангелия, апостолов каждый день и так далее.
Кира Лаврентьева:
— То есть это ваш секрет душевного равновесия?
Пётр Лукьянов:
— Ну да, я далеко не хороший пример в этом смысле, потому что я намного, намного недостоин, и не дохожу до потенциала, но, с другой стороны, я думаю, это тоже немножко Богу угодно, потому что Он понимает что мы слабы, и мы все должны просто стараться, вот как этот монах говорил: просто старайся, если сегодня не сделал, старайся завтра сделать лучше, у нас вот скаутская молитва, которую мы читали утром и вечером: «Боже, дай, чтобы мы были лучше чем вчера — это утром, а вечером — лучше завтра чем сегодня», вот такая краткая молитва. Вот это как-то иметь в виду, я помню, в смысле бизнеса всегда была интересная параллель, я с одним коучем говорил, что, он сказал: слушай, ты всегда должен думать, что ты уже сегодня достиг — это всё хорошо, не смотри назад, смотри вперёд, что ты можешь сделать лучше. И также в духовной жизни, бизнес это тоже самое, но нам нужно уделять время и там, и там, потому что, я думаю, без того чтобы Господь нам помогает, нам трудно самому это делать. Я как раз был на исповеди вот недавно, мой священник говорит: Пётр, ты все стараешься сам, не старайся сам, с Богом делай, и ты все стараешься контролировать, проси, чтобы Господь тебе помог, но, чтобы самое главное, чтобы это было для Него угодно, и чтобы это было для тебя спасительно, и если так, то это все нормально, что будет — принимай, все слава Богу. Вот когда с моей дочкой это случилось, я просто помню, моя прапрабабушка жила в Китае, но она сама из Казани, и они из Казани привезли икону, и она между прочим была очень сильная бизнесвумен в Казани, развела очень большой бизнес, это отдельный разговор — Екатерина Крупина из Казани. Они привезли эту икону, и уже 300 лет в нашей семье это переходит к старшему сыну.
Кира Лаврентьева:
— Что это за икона?
Пётр Лукьянов:
— Это Божья Матерь, это икона, обычно Божья Матерь держит Христа в руках, а здесь Он на Кресте распят, Она страдает перед ним.
Кира Лаврентьева:
— «Не рыдай мене Мати», кажется, называется.
Пётр Лукьянов:
— Может быть, да. И вот эта икона сегодня у нас, потом я сыну передам, но когда с дочкой это случилось, я просто взял эту икону и перед дней рыдал, молился, и просто сказал: да будет воля Твоего Сына, что будет, то и будет, помоги нам как можешь, все что мы можем сделать.
Диакон Игорь Цуканов:
— Ещё хотел вот что спросить: возвращаясь к разговору про ваш приезд в Россию, когда вы только начали знакомиться с Россией, не было ли у вас какого-то диссонанса между той культурой, и тем русским духом, в котором вы воспитывались, потому что очень часто говорят, что в эмиграции хранилась самобытность русская, которая была в России до революции, там это сохранилось во многом, и вот вы приехали в советский Союз, 80-е годы, 90-е годы, а тут ведь было все совсем другое, дух был совсем другой, какие-то ценности, наверное, были другие. Вот не было ли ощущения того, что та Россия, в которую вы приехали, совсем не та Россия, которую вы знали у себя дома?
Пётр Лукьянов:
— Да, да.
Диакон Игорь Цуканов:
— Как вам с этим жилось?
Пётр Лукьянов:
— Для меня лично нет, потому что я чувствовал с людьми, с кем я общался, я считал: вы наши, мы ваши, я видел вот эти зёрнышки вот этой старой России в людях здесь, конечно, не у всех, и, может быть, это не каждую минуту проявлялось, но было это зёрнышко, у кого больше, у кого меньше, но я нет, я это никогда не чувствовал. Но у меня как раз друг такой, он композитор, Иван Соколов по-английски Джон Соколов, у него, если кому-то было бы интересно, было бы интересно выйти на его видео, которое он в интернете имеет, люди, которые здесь его тоже обожают, он никогда не был в России, но его музыка и дух, которые через его музыку — это российский дух. И он мне говорит: я не хочу... Я ему говорю: Ваня, ты никогда не был в России, все говорят, что у тебя русский дух, давай, надо приехать, там есть дом музыки, надо тебе там выступать. Он говорит: я не хочу, я боюсь, я боюсь, что моё впечатление будет разочарованием. У меня этого никогда не было, я думаю, что у него тоже этого не будет, если он приедет, но знаете, эти артисты они немножко по-разному в данном смысле, может быть, он не хочет терять этот образ, который у него в сердце, в душе, но у меня такого нет, потому что, когда я сюда приехал, страна была очень бедной, я помню вот эти все времена. У меня ещё осталось в памяти, когда входишь в то время, ещё Советский Союз был, но продукты покупать, продуктов нет, ничего нету, этот ещё запах пустых прилавков. Этот запах остался для меня до сегодняшнего дня.
Кира Лаврентьева:
— Произвёл неизгладимое впечатление. Ну даже в связи с этими трудностями, когда я здесь работал, я в то время работал с Курчатовским институтом и с Академией наук, чтобы развивать их логи, но всё-таки когда у нас ничего не было, и все бедно жили, у меня тоже ничего не было, в то время, мы ходили в лес, пели русские песни, шашлык, кто что мог принести, слава Богу, у всех были дачи, могли выращивать картошку, огурцы солили, я все это ещё захватил, всего хватило. Можно сказать, спасибо, я ещё захватил эти ножки Буша, это немножко добавляло, это было для меня русскость: быть в русском лесу, когда холод, с моими друзьями, мы поем песни.
Диакон Игорь Цуканов:
— Как те скауты в Америке.
Пётр Лукьянов:
— Да, и мой друг Виктор, казачьи песни, гитару взял — это вообще, для меня ничего другого не надо было, вот с этими людьми в те года в лесу шашлык, русские песни, русский дух. Это русский, это я, вот мои впечатления. Для меня, может быть, я какой-то идеалист, но для меня, мне, мне трудно даже, когда человек ходит, плюется или бросает сигарету, я даже не могу на эту землю так делать, потому что у меня осталась вот эта любовь моих родителей, бабушек, дедушек. Я не знаю, у меня всегда была любовь к этой стране.
Кира Лаврентьева:
— О бизнесе, русском духе, эмиграции, русском зарубежье, православии, чудесах по молитвам святых мы сегодня говорили с нашим замечательным гостем Петром Лукьяновым, венчурным инвестором. Спасибо вам огромное, Пётр, за этот разговор. Спасибо вам, дорогие радиослушатели, у микрофона были диакон Игорь Цуканов, и я Кира Лаврентьева, мы прощаемся с вами до следующего воскресения, всего вам доброго и до свидания.
Диакон Игорь Цуканов:
— До свидания.
Пётр Лукьянов:
— До свидания, всего доброго!
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер
«Фольклорный ансамбль „Веретенце“». Валерия Петрушина
У нас в гостях была руководитель детского фольклорного ансамбля «Веретенце» Валерия Петрушина.
Мы говорили с нашей гостьей о таком феномене, как духовные стихи, о том, какое влияние Крещение Руси оказало на народный фольклор, а также о том, как через устное народное творчество и изучение традиционной русской культуры можно раскрывать для современных детей духовные смыслы.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья! В студии у микрофона — Константин Мацан. В гостях у нас сегодня — руководитель детского фольклорного — добавлю — легендарного ансамбля «Веретенце» Валерия Петрушина. Добрый вечер!
В. Петрушина:
— Добрый вечер!
К. Мацан:
— Ну действительно, для людей, которые занимаются фольклорной музыкой или просто интересуются этой традицией, ансамбль «Веретенце» — это абсолютное имя. Это бренд, как сегодня бы сказали — и не нужно дополнительно пояснять.
Для тех, кто, может быть, с вот этой частью музыкальной культуры не знаком, или не интересовался — можно сказать, что в 81-м году, давно, Елена Алексеевна Краснопевцева создала вот такой уникальный коллектив, где дети поют именно фольклорные народные русские песни. Причем само это выражение — русская народная песня — так очень много ассоциаций вызывает; но это — настоящие, это не лубочные, это настоящие русские песни, в том числе собранные по экспедициям, и так далее.
Вот сегодня Вы этим коллективом руководите, и Вы сами в нем с детства поете. На сайте написана удивительно смешная — ну, смешная в хорошем смысле слова — история, что когда Вас спрашивали в детстве, кем Вы хотите быть, Вы говорили: «Еленой Алексеевной». То есть, руководителем коллектива. Вы у нее учились... Ну вот — мечты сбываются!
Я вообще вижу, что большинство педагогов — это люди, которые прошли так или иначе через ансамбль. Вы помните, как Вы впервые там оказались?
В. Петрушина:
— Дело в том, что действительно в 5 лет мы попали в этот удивительный коллектив. Но я мечтала стать даже не руководителем на тот момент. То есть, когда я говорила о том, что я мечтала стать Еленой Алексеевной Краснопевцевой, я мечтала стать именно таким педагогом — который полностью жертвенно служит детям, служит своему делу...
И я, если честно, действительно, анализируя прошедший такой свой, ну наверное, недолгий путь еще, очень рада, что я выбрала именно этот пример еще в действительно самом таком глубоком детстве для подражания. Потому что именно благодаря Елене Алексеевне, когда она стала воцерковляться, мы все воцерковились вслед за ней.
То есть, для нас это, конечно — наверное, один из самых таких больших шагов, который она вот в нашу жизнь внесла. Помимо того, что она нас научила любить, уважать, ценить культуру нашего народа... Не только нашего. Но когда занимаешься традицией своего народа — нет вариантов, как не уважать традиции, культуру других народов.
Помимо этого, она когда стала воцерковляться, это тоже был небыстрый путь. Это тоже уже был путь такой осознанный — и она в осознанном возрасте пришла в храм, и соответственно, мы уже, будучи 20-летними ребятами, пошли за ней, не зная того, куда...
К. Мацан:
— То есть, какая-то, Вы помните, перемена вот была у Елены Алексеевны...
В. Петрушина:
— Помню, конечно...
К. Мацан:
— До воцерковления... И постепенно что-то меняться начало... А вот как это было тогда вами воспринято, и как в этом смысле Ваш процесс воцерковления вслед за ней сложился? Что Вы начали вдруг за ней вместе в храм ходить, или она впервые на репетицию принесла там какие-то духовные канты — сказала, что вот это из Евангелия, оказывается... Ну что-то... Как это было?
В. Петрушина:
— Вы знаете, это очень интересный момент. Я помню Елену Алексеевну вот прямо с пяти лет своих. И для меня она всегда была вот таким примером для подражания, ее работа с детьми. То есть, я не могу сказать сейчас со стороны педагога, что она делала такого; но со стороны ребенка я видела такую любовь к детям, что... Это настолько подкупало, что с ней всегда хотелось рядом находиться.
Несмотря на то, что Елена Алексеевна была строгой — то есть, в каких-то моментах она как бы могла проявить характер — в воспитательных целях, естественно. Вот все равно мы всегда хотели быть рядом с ней.
И когда пошел ее процесс воцерковления — это, конечно, ее личный сугубо путь; но с нашей точки зрения это было настолько непривычно, непонятно, и это было, ну... Для нас было полное непонимание.
Дело в том, что мы когда пришли, у нас не было вот, например, в нашей группе практически воцерковленных семей, от слова «совсем». То есть, люди, которые просто любили традиционную культуру и увлекались (возможно, я сейчас сугубо свое личное мнение говорю) такой внешней стороной. То есть, вот нравится, как красиво звучит музыка, красиво выглядят костюмы, красиво выглядят танцы — не углубляясь в суть вещей.
Когда стала Елена Алексеевна воцерковляться, много ребят ушло. Но поскольку вот для нас она была таким примером, мы решили, что Елена Алексеевна не может идти в неправильную сторону (смеется) — у нас была такая убежденность. И собственно, действительно так оно и стало. Мы пошли за ней...
И я помню вот отца Георгия Болгарского, который вот как раз рядом с Еленой Алексеевной был в то время, отца Владимира Теплова, которые взялись ее вот окормлять в то время. И как мы, молодежь, приезжали к нему пить чай, и он нам рассказывал, притом на каком-то нашем таком понятном языке — не припомню, какие фразы, но помню, что было настолько понятно, приятно, интересно и здорово... И вот мы стали идти за вот Еленой Алексеевной по этому пути...
К. Мацан:
— А как-то на творчестве, на репертуаре это сказалось?
В. Петрушина:
— Да, безусловно, это сказалось на репертуаре. Дело в том, что мы много раз... Много у нас записей было духовных стихов еще вот до этого момента. Но полное осознание пришло вообще содержания этих текстов, как раз когда мы стали уже сами на этот путь становиться.
Я даже помню тот момент, когда Елена Алексеевна... Мы были в экспедиции... Тоже нам лет, наверное, по 15 было, и нам очень хотелось гулять, а не сидеть и слушать, да — это было для нас тяжело. В общем, мы знали, что это такой тяжелый труд, а нам очень хотелось побегать в футбол с местными ребятами, покупаться в речке...
А Елена Алексеевна нас отправила — говорит, вот идите к такой-то бабушке... Татьяна Матвеевна Кошелева — если я сейчас не ошибаюсь, вроде, правильно назвала — она вот поет духовные стихи. И я помню вот, что она поет, поет — а нам так это тяжело дается! Мы слушаем с таким трудом, и мечтаем об этой речке — вот это я помню...
Она достала тетрадочку — они все всегда вот духовные стихи передавали в тетрадках... И открывает, говорит: «Сейчас я вам вот этот духовный стих спою, вот этот...». И потом, когда мы стали прослушивать эти записи, мы конечно, поняли, что у нас такое сокровище!
И я сразу собралась — когда уже, ну, пришло какое-то понимание, с кем мы брали вообще интервью в тот момент, да, если можно так назвать — я сразу позвонила и говорю: «Татьяна Матвеевна, мы сейчас к Вам, я выезжаю». И я села в машину, взяла своих двух маленьких там вообще детей (2 и 4 года... 2 и 5), и мы поехали к Татьяне Матвеевне еще раз — записывать духовные стихи... Уже с той целью, что я задавала вопросы более такие глубокие — как она пришла в храм, как они исповедовали свою веру, несмотря на такой сложный период...
К. Мацан:
— И что она отвечала?
В. Петрушина:
— Ну там очень интересно, у нас прямо целая экспедиционная запись получилась. Она рассказывала, что ее семья была воцерковленной, папа пел в храме. А потом, когда запретили, в общем, они как-то перестали ходить в храм. И как-то она так спокойно об этом говорит — ну вот, не надо было там, нам не разрешали... Хотя были и другие случаи — я сейчас о них тоже расскажу...
Но при этом она говорит: «Я всегда стремилась, вот у меня внутри всегда было это желание петь духовные стихи». И когда она работала в коровнике — тогда все работали в колхозах, а женщины в основном работали именно вот в таких коровниках — говорит, «я работала со сменщицей, у нее была тетрадочка с духовными стихами, и я каждый раз приходила и все переписывала, все переписывала от руки»... И она вот, эта тетрадочка, сохранилась, у меня она есть, и все эти фотографии этих духовных стихов...
К сожалению, сейчас мы до Татьяны Матвеевны уже доехать никак не можем, они находятся в самом эпицентре событий — мы в Плехово не могли попасть уже достаточно давно, сейчас там полностью закрыто...
К. Мацан:
— А где это?
В. Петрушина:
— Это Курская область, Суджанский район...
К. Мацан:
— Да, по последним новостям это часто мелькающее название, к сожалению...
В. Петрушина:
— Да, да, да... При том, что мы записывали ведь то, как они прошли и войну 45-го года — они были детьми тогда, и это такие тяжелые рассказы, очень тяжелые... И конечно, я думаю, что им сейчас там тоже нелегко, и мы, к сожалению, не можем до них дозвониться до многих вот. Но живем вот воспоминаниями этих встреч, того, что они могли нам тогда рассказать...
К. Мацан:
— А может, мы что-нибудь послушаем, какую-нибудь музыку — небольшой фрагмент, чтобы мы вот не только говорили о народном пении...
В. Петрушина:
— Давайте, конечно! Я бы с удовольствием как раз поставила, может быть, духовный стих в исполнении Татьяны Матвеевны, который мы с ней записали. Вот я думаю, что слушателям будет интересно послушать, как она поет, и насладиться ее звучанием...
К. Мацан:
— Ну вот что это был за духовный стих, расскажите про него. Имеют ли стихи духовные называние какое-то?
В. Петрушина:
— Да, все народные песни и духовные стихи имеют название по первым словам. «Не ропщи на суровую долю» назывался этот духовный стих, и исполняла его Татьяна Матвеевна и Дарья Семеновна Ходасова — тоже одна из наших легендарных бабушек, которая нам передавала очень много интересных знаний...
К. Мацан:
— Вот слова «наших легендарных бабушек» нужно пояснить, потому что для вас это — ваши легендарные бабушки, но вот я эти фамилии слышу впервые — кто это?
В. Петрушина:
— Да, да, я согласна с Вами. Дело в том, что... Почему мы называем их легендарными? Это те самые бабушки, которые, когда мы приезжали в экспедиции, они... Мы старались останавливаться, ну, именно у них — они этого очень ждали, и прямо иногда даже были споры: «Я возьму к себе 14 человек». — «Ты слишком много берешь, отдай мне хотя бы какую-то часть детей»...
И эти бабушки — они были главными носителями песенной традиции сел. Дело в том, что в селе могли петь все, и в деревнях; но такими главными носителями были, ну... далеко не каждый мог петь и вести песню, и знать столько всего.
И вот баба Даша как раз наша дорогая — она была одной из главных песенниц села Плехово. Ее голос можно услышать на многих аудиозаписях вот экспедиционных, мы много ее записывали — поэтому это для нас бабушка-легенда, с потрясающей судьбой, потому что она нам рассказывала потрясающие истории из своей жизни.
Она достаточно тяжело ходила, она заболела раком — и мы тогда всем коллективом сбрасывались регулярно, собирали денежные средства, чтобы как-то облегчить ей ее страдания и мучения. Мы ей присылали вот лекарства, которые могли хоть как-то помочь, обезболить... И мы были у нее прямо за три месяца, мы успели к ней приехать. Мы зашли педагогическим составом — нас было трое педагогов — с ней попрощаться. Но она не выдержала, говорит: «Я хочу выйти к детям». И под руки мы вывели ее во двор, и ребята, которые были с нами в экспедиции — они плясали ей «Тимоню»... Мы не могли стоять, потому что...
К. Мацан:
— «Тимоню»?
В. Петрушина:
— «Тимоню», да...
К. Мацан:
— Кто такой Тимоня?
В. Петрушина:
— Это карагод как раз Курской области, это визитная карточка этой области. Карагод «Тимоня» — он не плясался нигде больше, ни в каких областях. В каждой области есть такие именно традиционные либо наигрыши, либо песни, либо хороводы. Вот «Тимоня» — это такой карагод с припевками под оркестр народных инструментов там... Сейчас назову такие неизвестные, наверное, названия — кугиклы...
К. Мацан:
— Красивые слова — кугиклы... А что это?
В. Петрушина:
— Красивые, да... Кугиклы — это такие тростниковые палочки, в них дуешь и такой звук красивый издается. Мы можем потом наигрыш включить и послушать...
К. Мацан:
— Валерия Петрушина, руководитель детского фольклорного ансамбля «Веретенце», сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Так, про бабушку Вы начали рассказывать...
В. Петрушина:
— Да, и вот она вышла — и говорила нам такие слова относительно традиции, и о том, как важно ее беречь, и о том, как важно ее передавать, и о том, что то, что передано нам — это такое сокровище... Чем старше вот я становлюсь, чем больше я работаю с детьми, чем больше сама прохожу через какие-то, может быть, жизненные трудности — тем больше понимаю, что это такой, вы знаете, это такой некий код преодоления невзгод, каких-то житейских трудностей. Там настолько много всего...
И я понимаю, о чем говорила баба Даша. И я счастлива бесконечно, что у нас была возможность и туда съездить, и просто с ними хотя бы рядом посидеть. Это уникальные люди, которые уходят, обладающие потрясающим опытом, потрясающей любовью к человеку и глубочайшей верой в Бога.
Мы когда приезжали, и когда они говорили о смерти, они говорили: «Ну все, мы уже скоро пойдем домой»...
К. Мацан:
— Ничего себе...
В. Петрушина:
— «Мы домой»... Говорит: «Ну что уж я здесь так долго, когда уже я пойду домой»... Это вот такое отношение было к смерти. И они нам много рассказали и много передали этих знаний, как это можно преодолеть. И как вообще правильно относиться к смерти...
К. Мацан:
— А можете чем-то поделиться? Ну, не совсем чем-то, может быть, сугубо личным. Что вы слышали, что еще они говорили? Может быть, это связано с песнями. Может быть, бывает такое, что вот там тяжелая какая-то жизненная ситуация, где ты ищешь какой-то для себя точки опоры, и вспоминаешь: а вот в песне там такой текст — ну ведь правда же... Как-то это укрепляет...
В. Петрушина:
— Да, безусловно! Я вам даже больше скажу: если послушать лирические песни любого региона — там нету какого-то счастья, радости, здоровья (смеется) — там в основном какие-то такие достаточно серьезные сюжеты. Ну во-первых, это, конечно, сакральный смысл зашифрованный — и мы много чего уже не поймем в наше время, и это печально. Успели потерять...
Ну возможно, это тоже промыслительно... Когда я анализирую этот момент, мы много что уже можем не понять из того, что было зашифровано в этих песнях.
В свадебных песнях — там достаточно серьезный такой смысл именно на жизнь семьи заложен. Важность сохранения семьи — это в принципе основа, на мой взгляд (ну и не только мой взгляд), строя деревенского. То есть, мы идем от семьи. Семья — и потом дальше идет, например, улица — и все были настолько сплоченными, все были друг за друга... Потом уже шла деревня, деревня — в уезде...
Там не было такого, что «я один сам за себя». Да, я один, но только как часть целого. Для них не было ничего страшнее, чем быть не частью целого, своего сообщества. И это прививалось сразу в семье. Ты один, да, мы тебя любим, ты сам по-своему уникален; но ты — часть семьи, и ты не можешь быть вне семьи.
И удивительно, как отношение к детям в то время... Взрослый — его авторитет непоколебим и непогрешим. И это настолько, на мой взгляд, мудро! Потому что мы сейчас тоже изобретаем велосипед — как правильно воспитывать детей, правильно давать им свободу — не правильно... Я понимаю, что мы так мечемся из-за того, что мы потеряли вот этот устой. И нам тоже, наверное, через это надо проходить снова, чтобы, может быть, выстроить какую-то более устойчивую конструкцию воспитания и передачи ее из поколения в поколение...
До нас это дошло в каких-то очень таких сугубо маленьких гранях. Это касается воспитания детей — то, что нам говорили и чему нас учили, передавали — нам было в то время непонятно, мы были молодыми ребятами, у нас не было своих детей. Сейчас это становится все более и более понятным...
Ну и вот к нам приезжала Нина Петровна Попова — она уроженка села Подсередня Белгородской области, а сейчас живет недалеко от Москвы. И как раз я ее приглашала — у нас была такая экспедиция в нашем дворце, пришли практически все наши дети и родители, человек 30 сидело в зале... Я задавала ей вопросы, и Нина Петровна нам рассказывала. И как раз мы поднимали эти темы воспитания...
И она говорила о том, как важно детей воспитывать, как важно им говорить... Она говорит: «Вот я бежала по улице с подружками, а меня бабушки останавливают и говорят: «А ты чего это так бежишь? И с нами не поздоровалась, и бежишь некрасиво... Девушка должна идти по улице степенно, учись — должна ступать с ноги на ногу...».
И говорит, не то что не обижались на такие слова, замечания, а очень за это благодарили! Более того, эти бабушки потом придут, говорит, «и моей маме скажут: а вот Нинка не поздоровалась...». А мама придет и еще скажет: «Ах ты здороваться не умеешь?». То есть, меня, говорит, со всех сторон...
То есть, авторитет взрослых был непоколебим. Авторитет старшего был непоколебим. Они настолько считались хранителями мудрости и хранителями традиций... То есть, то, что они говорят — так и нужно за этим идти и за этим следовать.
Вот эта притча, которая известна, да — когда убивали стариков, говоря: зачем нам старики, зачем нам их кормить, это же просто... Вот как бы они уже старые, ничего работать не могут, а мы, молодежь, должны на них работать... И решили убивать всех стариков. А один мужик спрятал своего отца и сохранил ему жизнь. И потом благодаря этому дедушке они смогли все отстроить заново — потому что все у них пошло сикось-накось... Они все, к сожалению, потеряли. И благодаря вот этим дедушкам они поняли, что нет — нужно хранить эту мудрость, ее нужно беречь...
И интересно — есть песни с текстом дохристианского периода, когда стариков на масленицу сажали в сани и спускали в реку...
К. Мацан:
— Ничего себе... Это прямо какие-то исторические источники достоверные?
В. Петрушина:
— Ну мы просто когда анализировали песни и разговаривали, почему так, что там и как там — это вот очень интересно... Кстати, один из самых вот древних духовных стихов — это духовный стих о потопе. То, что вот мы знаем, эти песни и тексты — они датируются очень-очень ранним периодом. Вот им уже больше там четырехсот лет, если я не ошибаюсь...
А то, что дохристианские — потому что ну не было в традиции христианской... Там уже все по-другому было...
К. Мацан:
— Это очень интересная тема — то есть, получается, Вы видите разницу между духовными стихами дохристианскими и уже потом... относящимися ко времени после крещения Руси — Вы это имеете в виду?
В. Петрушина:
— Да... Это тема очень страшная для меня, такая опасная. Но если пришло время вот об этом говорить...
К. Мацан:
— Давайте поговорим! А что в ней опасного?
В. Петрушина:
— Сейчас скажу. Когда мы анализировали... Дело в том, что вся традиция — она переходила из уст в уста, из поколения в поколение. Когда произошло крещение Руси... Я просто думаю, что здесь, в этом вопросе более компетентны священнослужители, которые занимаются традиционной культурой. Но я сейчас скажу то, что мы обсуждали, о чем мы говорили...
Весь пласт вот этих накопленных традиций — он стал обращаться не на человека, не на божества, а стал обращаться непосредственно к Богу. И вся эта традиция — она как раз и повернулась... Вот все было для Бога!
Удивительные танки и карагоды записаны в Курской области. Их записала Анна Васильевна Руднева в 60-х годах. Эти танки, которые она описала, включали в себя около тысячи человек, и имели определенные рисунки. Эти рисунки не видно с земли — когда ты в процессе, в участии, их не видно. Их можно увидеть только сверху. Вот в чем дело...
К. Мацан:
— То есть как бы, чтобы Бог смотрел и видел...
В. Петрушина:
— Да, да, да... То есть вот, это такие интересные очень моменты... Я объясню, почему тема для меня тяжелая...
К. Мацан:
— Давайте мы маленькую интригу вот сейчас подвесим — и в следующей части программы Вы объясните, почему тема тяжелая. А сейчас, перед небольшим перерывом — еще какой-нибудь музыкальный фрагмент послушаем...
В. Петрушина:
— Хорошо...
Звучит фрагмент духовного стиха «Не ропщи»
К. Мацан:
— Я напомню, что сегодня с нами в программе «Светлый вечер» — Валерия Петрушина, руководитель детского фольклорного ансамбля «Веретенце». Мы скоро вернемся к нашему разговору — не переключайтесь.
К. Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. В студии у микрофона — Константин Мацан, в гостях у нас сегодня — Валерия Петрушина, руководитель детского фольклорного ансамбля «Веретенце». И мы остановились на такой теме, как есть ли разница между, не знаю... дохристианскими и христианскими мотивами.
Ну очевидно, разница есть. Чувствуют ли ее те, кто занимается вот фольклорной музыкой? Потому что... Вопрос важный, потому что вот для меня как человека со стороны есть некоторая фольклорная культура, да — я в это глубоко не погружен, я в этом не разбираюсь — есть некоторая русская народная песня в таком высоком, настоящем, аутентичном смысле...
И оказывается, там внутри есть еще оттенки. И для Вас как для человека, который этой культурой занимается, есть разница все-таки — к чему эти песни восходят (если я правильно Вас слышу): к истории Руси как уже христианизированного государства, или, не знаю... к представлению о Руси как языческих племенах...
Вопрос действительно важный, потому что сегодня мы все чаще слышим, скажем так, в открытом пространстве, в публичных разговорах, что вот настоящая, подлинная русская культура — это вот культура языческая, славянская какая-то древняя совсем; а вот все, что христианское — это уже более позднее...
Хотя историки убедительно показывают на источниках, что у нас нет исторических свидетельств подлинных о дохристианской Руси, о том, что там было. То есть, мы когда говорим Древняя Русь — мы уже сразу по определению говорим о Руси христианской. Поэтому всякие там, не знаю, какие-то неоязыческие «Велесовы книги» — давно историками показано, что это новодел 19 века, который маскируется под старину. Но на самом деле, никакой подлинной старины там нет — это обманка в этом смысле.
Вот как Вы с этой темой сталкиваетесь?
В. Петрушина:
— Мы с этой темой не то чтобы сталкиваемся... Дело в том, что это волей-неволей происходит при разговорах, и при общении, и при трансляции традиционной культуры. Дело в том, что поскольку я являюсь руководителем детского фольклорного ансамбля, к нам приходят дети...
Ну, это настолько неразрывно связанные два понятия — православие и традиционная культура. Они связаны друг с другом ну вот во единое целое...
Была потрясающая фраза, ее сказал отец Владимир Теплов: что наша страна Россия — это как птица, летящая на двух больших крылах; имя одному крылу — православие, а другому — традиционная культура; и имя птице — святая Русь. Я полностью в этом убеждена и поддерживаю это выражение. Мы стоим на тех традициях, которые нам удалось перенять и взять...
И вся традиция, на мой взгляд — она уже настолько христианская, что переворачивать ее и коверкать в сторону язычества — это просто кощунство. Это неправильно. Это домысливание, и это желание, ну, наверное, каких-то определенных сил — я имею в виду темных сил — сделать из нашей традиционной культуры что-то такое, служащее неоязычеству.
К неоязычеству традиционная культура не имеет никакого отношения. Когда просто прикасаешься к этому чистому источнику... У меня недавно было такое откровение, именно в музыкальном плане, что традиционное вот пение и музыка звучащая — она просто очищает и сердце, и душу. И исполнение этого музыкального материала — оно также этому способствует.
И я, возможно, проведу такую аналогию... Возможно, она будет звучать не совсем корректно, но все же — то есть вот, когда мы приступаем к святым таинствам, человек может очиститься, да, и обновиться, стать другим и воскреснуть, и полностью преобразиться. И на мой взгляд, человек, который слушает традиционную культуру, традиционную музыку — он также может обновиться в музыкальном плане и услышать совершенно для себя новые смыслы.
Особенно в наше нынешнее время. Потому что то, как открывается традиционная культура сейчас — для меня это что-то фантастическое. Мы пели все эти песни на протяжении вот 40 лет, и только сейчас я понимаю смысл того, о чем мы пели.
Даже вот духовный стих «Мы пред образом Твоим замрем в поклоне» — стих, посвященный Пресвятой Богородице, и там такой текст:
О, сколько раз вступалась Ты за Русь!
Не сосчитать сражений тех, не сосчитать.
О, сколько раз незримо с Воинством Святым
Вела к победе православную Ты рать!
Спаси от глада, от потопа, от меча,
Огня и ересей безбожных на Руси,
Междоусобиц и от множества врагов
Святую Русь Твою, Владычица, спаси...
Ну то есть, это же просто текст, который непосредственно... Для меня эти тексты открылись таким полным убеждением, ну... В нашей стране, я как бы уверена ну вот на 1000%, что мы находимся под заступничеством и покровительством Пресвятой Богородицы...
К. Мацан:
— Вот когда мы слушали в первой части программы духовный стих, где, казалось бы... Ну, я сейчас точно не вспомню слова, но слушаешь — и казалось бы, простые вещи: не ропщите на Бога, доверяйте...
В. Петрушина:
— На суровую долю, да... Крест покорно неси...
К. Мацан:
— Верьте... Как, я помню, мне один такой очень образованный человек с философским образованием, преподаватель философии, рассказывал про свою бабушку — очень простую деревенскую крестьянку, которая... или это прабабушка, какая-то дальняя родственница... которая, когда умирала, к ней приступили ее дети, внуки и спросили: «Дай какой-то нам, ну, совет вот, наставление»... И она ответила очень просто: «Живите так, как Бог велит».
И в этом — смысл жизни. Вот мне этот мой собеседник-философ говорил: вот мы там, философы, ищем смысл жизни, концепции, какие-то задачи, самореализация — человек вот окружен огромным количеством очень сложных конструктов мыслительных. А здесь вот простой человек говорит, в чем смысл жизни: живите так, как Бог велит. И все! И она так жила...
И вроде бы человеку современного сознания это сложно принять — потому что как-то это слишком просто, это слишком как-то даже банально... А на самом деле, вот слушаешь там духовный стих — и он тебе открывается, и как-то не умом, а сердцем, как истина. Оно так и есть — а как еще может быть?
В. Петрушина:
— Да, безусловно! Я полностью поддерживаю, так и есть. Там удивительные тексты... И вот как раз о чем мы говорили, да — по преодолению сложностей. «Крест тяжелый» — такой интересный духовный стих, и он повествует о страданиях Христа на Голгофе. И потом такой идет текст:
Если ты — Его раб верный,
То ты должен крест нести,
Омывая путь слезами,
Вслед за Господом идти.
И Царицу Мать Господню
Себе в помощь призывай —
Помогать Она ти будет,
Только ты не унывай.
Тогда Ангел твой Хранитель
С тобой рядышком пойдет,
Крест нести тебе поможет,
И всему конец придет...
К. Мацан:
— На все времена слова! А вот я еще подумал, когда Вы рассказывали про семейные песни... Вы сказали, если я Вас правильно услышал, что там такая тема — о важности сохранения семьи и заботы о семье. То есть, люди, видимо, во все времена сталкивались с тем, что семейная жизнь — она требует терпения и смирения...
И представление о таких крестьянских семьях благостных, беззаботных, которые как-то вот... ну, выдали там — у меня так прабабушку — выдали замуж, вот «лишний рот» из семьи отдали в другой дом... И как-то у меня было такое ощущение, что ну вот какие-то крестьянские люди — они простые. Отдали — ну, она так и живет, и не ропщет, и горя не знает, и ни о чем не задумывается...
Но все — люди, все же — живые... Все, видимо, ставят себе вопросы: как и почему я вот с этим сталкиваюсь, как мне дальше донести, как мне с этим жить? Вот там в семье неурядицы — как их пройти? Всегда, видимо, это было — и у самых простых людей, и у самых образованных людей, и в деревнях, и в городах...
И вот люди во все времена с этими трудностями сталкивались и как-то через них проходили — значит, и мы можем...
В. Петрушина:
— Да, мы-то можем, конечно! Я считаю, что у нас вообще сейчас — век, когда мы можем использовать такой огромный накопленный опыт и поколений, и, ну... Опираясь уже на знания — там у нас сейчас, да, широко развивается и психологическая поддержка... Потому что раньше-то ее и не было. Раньше только священник мог вот помочь, наставить, и он как раз эту роль играл вот в жизни семьи.
И тогда в принципе даже не было, если честно, вопросов о том, что, может, не надо (смеется) — то есть, это настолько было важно...
К. Мацан:
— Почему я еще об этом говорю — потому что это вот то, что мне сейчас в голову приходит в ходе беседы с Вами. Вот Вы очень точно говорите: не было вопроса — а может там, не надо семьи, а может там, развестись с мужем, уйти из семьи, уйти в закат красиво... И кто-то скажет: что ну а что? Семья — экономическая ячейка общества. Просто была деревня — как ты выживешь, если ты один, если ты там без мужа? Это тоже правильно...
То есть, можно это объяснить и просто чисто такими экономическими — по-марксистски так объяснить — причинами. Ну это вот такой социум, так устроен; а сейчас мы — люди свободные, в городах, можно и уйти...
Но мне почему-то кажется, что это всего не объясняет. Что люди вот семью хранили, держали и жили всю жизнь вот с одним мужем, с одной женой — не только потому что так проще экономически, социально. Были в этом и какие-то внутренние, духовные причины: что так верно, вот в этом правда, вот так правильно — прожить жизнь перед Богом с семьей, с одним мужем, с одной женой, воспитывая детей, потом внуков — что так как-то по человечески верно...
А вот остальное — какое-то вот уже... Разное бывает... Разное бывает во всех семьях, понятно — и в тех, наверное, разное бывало, и разводились, и так далее — все это понятно. Но какой-то был идеал и устроение внутреннее — хотя бы идеал, который считали, что так нужно, и к этому нужно стремиться...
В. Петрушина:
— Да, безусловно, конечно... Дело в том, что вот то, что мы записывали, повествования — это был уже 20 век, и там было действительно как раз такое серьезное... Ну, было много что направлено на распад семьи...
Потому что когда мы спрашивали, такие приезжали наивные и говорили: «Расскажите, какие вам колыбельные пела там мама...» — бабушки на нас смотрели и говорили: «Нам мама не пела никаких колыбельных. Мы вообще маму не видели. Мама приходила поздно-поздно вечером, и отец так же. Они работали в колхозах и нам ничего не пели»...
То есть, тогда уже вот пошли такие детские садики, когда людей, детей объединяли...
К. Мацан:
— Коллективизация, колхозы...
В. Петрушина:
— Да-да-да... Всех отправляли на работы... И когда там «за тунеядство» — такие статьи, да, и мамы были вынуждены уходить от детей на три месяца...
К. Мацан:
— Монахов преследовали за тунеядство, потому что они молились...
В. Петрушина:
— Да...
К. Мацан:
— А не в артели работали...
В. Петрушина:
— Поэтому у нас вот, да, такие свидетельства достаточно тяжелые все, если их вот... Как семья преодолевала в тот момент эти трудности. И именно, на мой взгляд, именно тогда вот начались... Тот образ, который складывался достаточно долго — что в деревне много пьют, и это такая непродуктивная история деревенская, что мол там можно — там можно только пить и ничего не делать, и как-то вот, в общем, разлагаться...
Это совершенно не так. Это, ну... Просто такой вот был исторически временной период, мне кажется, и его так достаточно массированно давали в массы.
А семья была крайне важна. Не только вот экономически — это все я не буду отрицать, это действительно было важно. И когда много детей — это важно, потому что тогда семья будет много работать, все... Будет много труда, а труд облагораживает, трудиться необходимо.
В 5 лет девочка уже себе пряла на дерюге, она училась прясть нить — из конопли, изо льна там, да вот — из тех растений, в разных областях по-разному. То есть, она уже знала, что это такое. Нужно трудиться, если ты хочешь обшить всю свою семью — трудись. Женщине нужно было одеть мужа, жену — себя, да, детей — это все, конечно...
Самые такие кропотливые, красивые, тонкие работы — они передавались из поколения в поколение. И они дошли до наших времен, и мы этому несказанно рады. Мы вот держим костюмы и выступаем в костюмах, которым по 200 лет — и конечно, это уникально...
К. Мацан:
— Ничего себе...
В. Петрушина:
— Да, и какое это качество работы, и какой это труд — ну не передаваемые какие-то эмоции. Вот, и семья — это четкая иерархия. Четкая иерархия, что действительно — ну, по крайней мере, тогда, когда это складывалось... Возможно, мы сейчас пришли к другому периоду, когда нам нужно как-то пересматривать — у нас и женщины ведущие роли занимают, и мужчины там как-то у нас такие вот... уже более такие, может быть, равные роли...
Тогда, безусловно, отец был самым главным в семье. И не начинали кушать, пока папа не начал есть. То есть, могли по лбу дети получить, да, за то, что вот как бы не соблюдали субординацию. Папа в семье все решал. Папа по труду мужскому, мама — женский кут, женский вот — кухня там, ткать, прясть — вот все, чем занималась женщина.
Было четкое распределение обязанностей, и никогда мужик не лез в бабий мир, баба не лезла в мир мужика — то есть, такого там... Было четко вот это распределение, и это даже не обговаривалось, не обсуждалось. Ну и, мне кажется, даже не было ни у кого мысли вот — пойти наточить косу женщине, например, или мужику спрясть нитку — ну какие-то вот такие моменты...
К. Мацан:
— Валерия Петрушина, руководитель детского фольклорного ансамбля «Веретенце», сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Ну вот когда мы говорим, и так вот умиленно говорим, о традиционной культуре — мы, конечно, сейчас не призываем снова бить детей ложками по голове там...
В. Петрушина:
— Безусловно...
К. Мацан:
— Или как-то искусственно, как сейчас принято говорить, «косплеить», да — нарядиться в кафтаны и сесть дома...
В. Петрушина:
— Не-не-не...
К. Мацан:
— Но мы скорее говорим, как мне представляется, о том, что была какая-то нормальность — ну, нормально, когда большая семья, муж в семье главный, в том смысле что он самый ответственный, он за все несет ответственность. Ведь быть главным — это не про власть и не про право давать ложкой, а про то, что в итоге на тебя замыкается последняя и главная забота о семье. И все, что в семье происходит — это не может не быть зоной твоей ответственности...
То есть, мы говорим о том, что семья должна быть какой-то внутренне организованной, какая-то крепость — в хорошем смысле слова. Ну вот на этом фоне мне интересно Вас спросить про современную жизнь ансамбля «Веретенце», про тех детей, которые к вам приходят. Вот Вы сами помните своих сверстников, ровесников, когда Вы были ребенком в этом ансамбле — это другое поколение...
Сейчас дети пришли, они другие. Какие поколенческие перемены Вы видите? Что заставляет сегодня детей обращаться вот к этой традиции и именно ходить заниматься фольклорной музыкой? Насколько Вам, не знаю, просто или непросто до них донести те смыслы, в том числе духовные, которые Вас волнуют внутри этого творчества?
В. Петрушина:
— К нам приходят детки самых разных возрастов. Но в основном они занимаются с самого детства. Что, конечно, облегчает нам труды — и родителям, и самим детям. То есть, когда ребенку уже там 12, 13, 14 лет, мне звонят, и мама говорит, хочет привести, например, ребенка — мне уже нужно с ним лично поговорить, с ребенком: понимает ли он, чем мы будем заниматься, потому что...
Здорово — мы уже упоминали эту тему — заниматься внешней какой-то историей, то есть традицией... Занятия традиционной культурой — это не про самолюбование, как может показаться. К сожалению, да, мы живем в такое время — а может, к счастью — и у нас система, в которой мы должны популяризировать традиционную культуру, мы должны выступать... И мы выступаем действительно на самых разных площадках — начиная от Красной площади, Зарядья, Зала церковных соборов...
Но вот я, например, как руководитель за этим очень четко слежу. Когда я вижу, что у нас идут перекосы... У нас был момент, когда я поняла, что что-то тут не то: я вижу, что в детях уже взращиваются какие-то другие качества, мне не нравится это... То есть, я напрямую не буду об этом говорить, потому что как бы в этом есть и часть моей заслуги, и мне нужно как бы этот момент развернуть...
Тогда у нас начался проект «Дорогою добра», и в рамках этого проекта мы ездим с концертами в детские дома, в дома престарелых, в тюрьмы, в онкологические центры, в хосписы, где мы уже можем... Там уже не до самолюбования. То есть, одно дело, когда тебе рукоплещет зал; другое дело — когда тебя вот слушают люди, которые сейчас находятся в таких сложных ситуациях...
Но при этом я хочу сказать, что это лично мои самые любимые концерты. И ребята их тоже... Какой отклик! Там ты понимаешь, что ты занимаешься настоящим делом... Тут мы выступали зимой в хосписе, и мы начали петь, вышли с колядкой. И одна женщина — она не могла вот практически говорить и ходить — это был такой хоспис для уже пожилых людей... Она просто начала плакать. Притом громко — она прямо навзрыд начала плакать, и не могла остановиться...
И подошли медсестры, говорят: «Давайте, может быть, мы Вас уведем». Она говорит: «Нет-нет, я хочу это слушать». И я вижу, и я понимаю, что она просто услышала настоящую музыку, и это коснулось ее души... И иногда это действительно такой эмоциональный отклик, что хочется плакать.
Я порой сама приезжаю в деревню, и когда я слушаю бабушек, я просто рыдаю навзрыд, я не могу — у меня все вот на разрыв моей души идет, потому что... Я не могу объяснить этот феномен — это просто невозможно, ты не можешь остановиться, ты просто рыдаешь от соприкосновения с какой-то невероятной чистотой, и это вместить в себя порой очень тяжело...
Но дети испугались, говорят: «Ой, мы, наверное, расстроили вот эту женщину». Я говорю: «Нет-нет, мы не расстроили»... Мы после таких концертов всегда обычно разговариваем с ребятами — что они видели, что им понравилось, что было сложно...
Потому что эта публика иногда — вот в детских домах там, например, в домах инвалидов — непредсказуемая публика. То есть, детишки могут и вскочить, и подбежать, и дернуть, и хлопнуть, и еще какие-нибудь интересные вещи... Но они учатся — вот наши ребята — они учатся с этим как-то преодолевать, работать, нести радость, нести любовь, нести вот эти знания, традиции в эти места также...
Каких-то вот граней между поколениями... Не могу сказать, что она какая-то вот четко прослеживается. Я могу сказать о таких моментах, например. Во-первых, что петь может каждый ребенок — не бывает не поющих детей. Разница только в количестве занятий.
То есть, бывают дети, которые, ну, настолько Господь даровал — они поют сразу чисто. Бывают дети, которым просто нужно слушать много, и много вот петь, петь, петь, петь, петь... И лет через пять — ну пускай это будет такой труд, да — они все равно запоют. То есть, вот это моя убежденность — что они все, дети все могут петь.
Бывают просто сложности такого поведенческого характера, потому что сейчас много ребят, которые, например, не усидчивые, которым тяжело слушать, воспринимать. Но при этом я вижу, что традиционная культура — она потрясающе помогает все это преодолеть! Это все настолько заложено, опять-таки, в этих и «потешках», и «тетешках», и пальчиковых играх, и ну вот во всем... То, что у нас есть, это наследство — можно благодаря этому преодолеть даже вот такие сложные поведенческие трудности.
Вот сейчас нейропсихология, да — это тоже сейчас такой развивающийся у нас, ну и не только в нашей стране, сегмент, да — он востребован, потому что много детей, которые действительно... Которым сложно себя как-то контролировать. Родители все переживают, волнуются — ну как вот ребенка там... Не запоминает тексты, не пишет, например там, зеркалит буквы...
Естественно, нужна консультация специалиста-нейропсихолога, да. И вот сейчас всякие там придумывают разные задания, да, не медикаментозные — чтобы ребенка вот как-то скорректировать...
На мой взгляд, вот занятия традиционной культурой — они прекрасно все это корректируют. Те, кто ведет традиционную культуру в коррекционных школах — они вот могут мои слова подтвердить на 1000 процентов. Они видят прекрасно, как у детей все меняется с помощью занятий традиционной культурой...
К. Мацан:
— А есть примеры того, как через занятия традиционной культурой вот на Ваших глазах ребенок проявлял интерес там к церкви, или как-то воцерковлялся, или родители вдруг для себя через это что-то новое в жизни открывали?
В. Петрушина:
— Да, у меня есть несколько примеров и такого обращения, и в обратную сторону. У меня был потрясающий пример, когда вот забрали ребенка из коллектива, потому что мы пели «Христос Воскресе» — говорят, мы, в общем, как раз «не приемлем»...
К. Мацан:
— То есть, родители у вас забрали...
В. Петрушина:
— Да... Говорят, «традиционная культура — это все-таки неоязыческая, поэтому никаких «Христос Воскресе»...
К. Мацан:
— Прямо на этом основании, да, забрали?
В. Петрушина:
— Да, да... Ну как бы я не препятствовала — говорю, это Ваш выбор. Я уважаю любой выбор, как бы ничего, как Вы скажете, так и будет — Ваше чадо... И прекрасно как бы вот разошлись...
А по поводу вот родителей, которые обращаются к традиционной культуре... У нас много... У нас практически все семьи, конечно, воцерковленные. То есть, они уже приходят со знаниями такими христианской веры — ну вот узнать, как традиционно вот это все было, уклад. У нас родительская школа есть, на которую приходят родители, с которыми мы поем песни, с которыми мы учимся двигаться, с которыми вот мы все-все-все проговариваем, уже более о таких глубинных смыслах...
И конечно, если так вот сравнивать — я работаю с детишками там 2-3 лет и со взрослой родительской школой также. Маленькие дети — настолько это все в них органично! Насколько они все это сразу слышат... Они — балалайка играет — всё! Вот если включить какую-то музыку — ребенок сразу начинает двигаться, начинает как-то вот там пружинить, у него ножки, всё — ну вот, настолько это все... Там прямо буквально добавить какие-то нюансы... Они уже и ручки поднимают, ну все это — прямо органика полная. Они и слышат, и интонируют, и эти игры — то есть, для них это такое веселье и радость...
И со взрослыми, когда вот начинаем — я вижу, насколько вот тяжело порой взрослому элементарно как-то... ну вот сложно себя раскачать. Конечно, это под гнетом каких-то житейских проблем, да... Но вот тело — оно как бы закрепощается с возрастом. Так что сейчас такие популярные практики — мол, «пропрыгаться», там... Давайте возьмем какие-нибудь индийские танцы, давайте возьмем какие-нибудь еще танцы — в общем, из других культур давайте возьмем, чтобы нам это как-то помогло...
Все это у нас уже есть, ребята! Все уже было пройдено тысячу лет назад... Поэтому спокойно можно это брать, этот источник, и им пользоваться...
К. Мацан:
— Давайте под занавес нашей беседы еще что-нибудь послушаем, какой-то фрагмент...
В. Петрушина:
— Да, давайте послушаем — может, как раз духовный стих «Мы пред образом Твоим замрем в поклоне» в исполнении нашего коллектива...
К. Мацан:
— Спасибо огромное! Валерия Петрушина, руководитель детского фольклорного ансамбля «Веретенце», была сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Спасибо огромное за глубокий разговор про музыку, и главное — про смыслы, которые все мы, слушатели, можем почерпнуть в русской традиционной народной музыкальной культуре.
В студии у микрофона был Константин Мацан, спасибо, до свидания!
Все выпуски программы Светлый вечер
«Поддержка детей с инвалидностью». Протоиерей Андрей Савенков
У нас в гостях был руководитель отдела по благотворительности и социальному служению Алатырской епархии и центра помощи детям с инвалидностью «Лука» протоиерей Андрей Савенков.
Наш гость рассказал о своем приходе к вере, как начал заниматься социальным служением и о том, в чем особенности поддержки детей с инвалидностью и их родителей.