
Гость программы — Василий Элинархович Молодяков, доктор политических наук, историк, профессор университета Такусёку (Токио, Япония), исследователь русской и японской культуры.
Ведущий: Алексей Козырев
Алексей Козырев:
— Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире радио «Вера», программа «Философские ночи», и с вами ее ведущий Алексей Козырев. Сегодня мы поговорим о Шарле Моррасе и его времени. У нас сегодня в гостях доктор политических наук, профессор университета Такусёку из Японии, известный исследователь русской и японской культуры Василий Элинархович Молодяков. Здравствуй, Василий.
Василий Элинархович Молодяков:
— Здравствуй, Алексей. Дорогие радиослушатели, мы с Алексеем Павловичем можем так называть друг друга, на «ты» и по имени, потому что мы давние друзья еще со школьных лет. Я очень благодарен Алексею за представившуюся сегодня возможность выступить перед вами и рассказать о том, чем я занимаюсь последние годы.
Алексей Козырев:
— Еще мы вместе ходили на Пасху и читали потом «Светлое воскресение».
Василий Элинархович Молодяков:
— Николая Васильевича Гоголя.
Алексей Козырев:
— Николая Васильевича Гоголя, да.
Василий Элинархович Молодяков:
— Незабываемое впечатление.
Алексей Козырев:
— Такое было в нашей юности, еще советские романтические воспоминания.
Василий Элинархович Молодяков:
— Да, как раз излет советской эпохи.
Алексей Козырев:
— Восьмидесятых годов. Так получилось тогда, что я поступил на философский факультет в московский университет, а ты стал студентом института стран Азии и Африки, выучил японский язык и потом стал работать в Японии. И уже много лет...
Василий Элинархович Молодяков:
— С 1995 года я там живу и работаю.
Алексей Козырев:
— Но, тем не менее, часто бываешь в России.
Василий Элинархович Молодяков:
— К сожалению не так часто как хотелось бы из-за нынешней прискорбной ситуации.
Алексей Козырев:
— Ну, понятно, ковид. Но это, я надеюсь, как-то пройдет. А вот книги в основном выходят здесь.
Василий Элинархович Молодяков:
— Конечно, конечно. Мой читатель и слушатель, моя аудитория в России, безусловно.
Алексей Козырев:
— Книги самых разных тематических сюжетов: это и серебряный век, и академическая биография Валерия Яковлевича Брюсова, переизданная и изданная в Пушкинском доме и в ЖЗЛ, и книга о символистах, которая вышла тоже в серии Жизнь Замечательных Людей. Так что, наверное, десятки сюжетов, о которых мы сегодня могли бы поговорить в студии.
Василий Элинархович Молодяков:
— Может быть, еще и поговорим.
Алексей Козырев:
— Может быть, еще и поговорим в будущем, да. Но вот предмет твоего интереса последних лет несколько неожиданный для меня даже — это французские правые. Мы в школе учили французский язык.
Василий Элинархович Молодяков:
— И он пригодился.
Алексей Козырев:
— И он пригодился, да. Французские консерваторы, французские традиционалисты.
Василий Элинархович Молодяков:
— Я бы сказал еще реакционеры, не побоюсь этого слова.
Алексей Козырев:
— Жуткое слово. У Садовского Бориса была маленькая такая вещица «Святая реакция».
Василий Элинархович Молодяков:
— «Святая реакция», именно.
Алексей Козырев:
— Поэтому мы не будем сейчас здесь под этим подписываться, но можем себе представить, особенно если учесть, что прошлый наш эфир был посвящен Константину Победоносцеву...
Василий Элинархович Молодяков:
— Прекрасно.
Алексей Козырев:
— Что реакция это далеко не всегда плохо.
Василий Элинархович Молодяков:
— Реакция — это реакция, когда на что-то реагируешь.
Алексей Козырев:
— Иногда реагируют на плохую погоду, берут с собой зонт и надевают калоши.
Василий Элинархович Молодяков:
— Именно.
Алексей Козырев:
— Совершенно бесполезен в этом случае либерализм.
Василий Элинархович Молодяков:
— И резонерства всяческие.
Алексей Козырев:
— И резонерство, не надо зонт брать, не надо калоши надевать. Но, в общем, не надо — простудишься, заболеешь и умрешь.
Василий Элинархович Молодяков:
— Пойдем босиком, как говорили в годы нашего детства, назло мамке отморожу уши.
Алексей Козырев:
— Да, да, да, абсолютно. И это действительно очень интересные имена людей, которые вступили в культуру в начале века, да?
Василий Элинархович Молодяков:
— В конце 19-го, это как раз рубеж эпох.
Алексей Козырев:
— Многие из них пережили Первую мировую войну, достигли Второй мировой войны, участвовали как-то в реакции на вторжение Гитлера во Францию. И по разные стороны баррикад, насколько я знаю.
Василий Элинархович Молодяков:
— Ну, мои герои-то все оказались на одной стороне баррикады, я говорю сейчас о монархическом движении Аксьон франсез — Французское действие — и его вожде и идеологи Шарле Моррасе. Он был всегда по одну сторону баррикады, он был против немцев. Он всю свою долгую жизнь, а он родился в 1868 году, в один год с Максимом Горьким и Полем Клоделем, своим непримиримым оппонентом, и умер в 1952 году, за полгода до Сталина.
Алексей Козырев:
— Родился, кстати, на два года раньше Ленина, если так посмотреть.
Василий Элинархович Молодяков:
— Да, да, родился на два года раньше Ленина, умер за полгода до смерти Сталина. И всю свою жизнь Моррас люто ненавидел немцев, потому что, если у этого человека была одна отрицательная сжигающая страсть — это была ненависть к Германии, к германизму, к немцам, вообще ко всему германскому, потому что он считал Германию, как он говорил, наследственным врагом Франции. И это, собственно, первое и главное, что надо помнить о Шарле Моррасе.
Алексей Козырев:
— А почему ты заинтересовался, это библиофильский интерес был в начале, у истока?
Василий Элинархович Молодяков:
— Это интерес был очень сложный. Меня давно очень интересовал феномен французского коллаборационизма, я этой теме вообще касаться не буду, потому что ей стоит посвятить десять таких эфиров, но возможно не в этой студии. И звучала фамилия Шарля Морраса. Вообще на Шарля Морраса повесили клеймо коллаборанта в 1945 году, французский суд приговорил его к пожизненному заключению и лишению политических прав за сотрудничество с оккупантами и подрыв морального духа французского народа. Более нелепого...
Алексей Козырев:
— Как может быть коллаборантом человек, который ненавидел германский дух.
Василий Элинархович Молодяков:
— Ну, в 45-м году могло быть все, что угодно. Более нелепого обвинения в адрес Морраса представить невозможно, его можно много в чем обвинить, сразу хочу сказать, что я не апологет Морраса ни в коей мере, но в чем он точно не был виноват никак, это в сотрудничестве с коллаборантами и в подрыве морального духа французской армии и народа, потому что он был не только монархист, он был фанатичный националист, как говорится ультранационалист, патриот, шовинист, ксенофоб, германофоб.
Алексей Козырев:
— Ну, вообще-то говоря, монархист во Франции в 20-м веке это не монархист в России в 20-м веке, потому что монархия во Франции пресеклась значительно раньше в результате французской революции.
Василий Элинархович Молодяков:
— Моррас был постоянным оппонентом республиканского строя, причем он открыто призывал к свержению существующего строя, призывал к восстановлению монархии, как он говорил, всеми способами, включая законные. И все-таки с 1908 по 1944 год, тридцать шесть лет и несколько месяцев на страницах ежедневной газеты «Аксьон Францез», которая называлась так же как и возглавляемое им движение, он, что называется ежедневно, говорил об этом в своих передовых статьях, за исключением двух периодов. Когда он поддерживал существующее французское правительство, четыре года Первой мировой войны 1914 и 1918-й, период так называемого священного единения. И период с июля 1940-го по август 1944-го, когда он поддерживал маршала Петена, видя в нем единственную силу, которая может противостоять немцам.
Алексей Козырев:
— Ты две книжки написал о Моррасе. Одна из них «Моррас и Аксьон Францез» вышла в университете Дмитрия Пожарского.
Василий Элинархович Молодяков:
— Написал я три, одна еще не вышла.
Алексей Козырев:
— Вышло две книжки о Моррасе.
Василий Элинархович Молодяков:
— Первая называлась «Шарль Моррас и Аксьон Францез против Германии от Кайзера до Гитлера», то есть период от дела Дрейфуса 1890-х годов до прихода Гитлера к власти в 33-м году. Она вышла два года назад в издательстве Дмитрия Пожарского, год назад вышло ее продолжение под названием «Шарль Моррас и Аксьон Францез против Третьего Рейха». Ну, тут, я думаю, все понятно. Хронологические границы здесь 32-й, не 33-й, а именно 32-й, потому что президентские выборы в Германии и успех нацистов на выборах в Рейхстаг в 32-м году, то есть когда стало ясно, что нацисты могут прийти к власти в Германии. И собственно говоря, Моррас и его единомышленники были в числе первых французов, которые сказали, что а) это возможно и б) это очень опасно для Франции. И тут я, кстати, позволю себе сразу одну реплику. Вообще в результате прихода Гитлера к власти отношение к Германии во внешнем мире очень сильно изменилось. У кого-то оно изменилось к лучшему, в целом оно изменилось к худшему. В том числе во Франции. Так вот во Франции, пожалуй, была единственная сила, у которой отношение к Германии к худшему не изменилось. Это было движение Аксьон Францез и, соответственно, читатели одноименной газеты. Почему? Что они приветствовали, может быть, Гитлера или как-то его поддерживали? Ничего подобного. Просто их отношение к Германии было настолько плохим, что хуже оно стать уже не могло.
Алексей Козырев:
— А что их пугало в Германии? Империализм, милитаризм?
Василий Элинархович Молодяков:
— Все. Это трудно...
Алексей Козырев:
— Протестантизм?
Василий Элинархович Молодяков:
— Все, все вместе, то, что Моррас называл германизм.
Алексей Козырев:
— Кстати, прежде чем мы перейдем к Германии, давай зададим себе вопрос. Националист, монархист, наверное, истый католик?
Василий Элинархович Молодяков:
— Ха, и вот тут-то начинается самое интересное. Пожалуй, одна из главных тем, связанных с Аксьон Францез, которой уделяют основное внимание французские авторы — причем, я беру здесь не только историков и религиоведов, но эссеистов, писателей — это отношения даже не столько Аксьон Францез с Католической церковью, потому что Аксьон Францез всегда поддерживала Католическую церковь безоговорочно, тут никаких колебаний не могло быть, но это личные отношения Шарля Морраса с Католической церковью и католической верой, каковые надо различать. Потому что сам Шарль Моррас в частной жизни был агностиком, он не был атеистом, о чем неоднократно напоминал, он был агностиком и при этом идейным и политическим...
Алексей Козырев:
— То есть агностик — это человек, который не знает, есть Бог или нет, но воздерживается от суждений.
Василий Элинархович Молодяков:
— Да. Моррас в четырнадцать лет под воздействием определенных обстоятельств личной жизни, о которых я еще скажу, утратил личную веру. Но это было, именно это я хочу подчеркнуть, это было особенностью личного духовного пути молодого человека, потом уже и не очень молодого по имени Шарль Моррас, это никак не отражалось на позиции Морраса как политика, как политического публициста, как философа, потому что здесь его позиция была совершенно однозначной. А собственно говоря, я должен сказать, что все остальные ведущие деятели движения Аксьон Францез, например Лион Доде, сын Альфонса Доде, знаменитого писателя. Кстати, Лиона Доде называли лучшим произведением Альфонса Доде. Это были верующие католики, и можно сказать, истые католики. Моррас, кстати сказать, свои агностические убеждения или атеистические убеждения всегда держал при себе. Он в молодости опубликовал несколько сказок в духе агностицизма, потом он исключил их из переиздания своих книг и говорил, что моих читателей из числа добрых католиков я прошу, пожалуйста, не читайте эти мои произведения. Согласитесь, авторы не часто так говорят.
Алексей Козырев:
— Если мы вспомним каких-то более известных французских литераторов этой эпохи, например, Мориса Метерлинка, то он тоже не был верующим католиком, хотя в его произведениях мы можем найти упоминания о Рождестве и какие-то притчи христианские.
Василий Элинархович Молодяков:
— У Морраса, кстати, был особый личный культ Божией Матери, что вообще для очень многих французских литераторов характерно. Моррас не был атеистом, то есть человеком, не верящим в Бога, отрицающим существование Бога. Моррас не был антихристианином и проповедником язычества, в чем его обвиняли. Хотя он действительно был очарован миром античной Греции, куда он попал в 1896 году, кстати, довольно забавно, в качестве спортивного журналиста он поехал на Первые Олимпийские игры. Просто скажем, если для многих учеников и последователей Морраса, вроде Анри Массиса, так сказать, западная цивилизация это Рим, это Римское государственное наследие плюс Католическое церковь, для Морраса это, конечно, дополнялось наследием античной Греции во всем ее богатстве.
Алексей Козырев:
— В эфире радио «Вера», программа «Философские ночи». С вами ее ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость, профессор университета Такусёку, доктор политических наук, историк Василий Молодяков. Мы говорим сегодня о Шарле Моррасе, французском националисте, активном участнике движения Аксьон Францез. В твоей книжке есть такая фраза, что кюре какой-то сказал: французы хорошие католики, но плохие христиане. Что это значит? Почему можно быть преданным Католической церкви и считающим, что она играет большую роль в истории, но при этом лично быть неверующим человеком. Что это? Может быть, какое-то пленение классической культурой, вера в то, что подлинные корни Европы это античные Греция и Рим, а католицизм хорош потому, что он впитал в себя римский дух, латинский дух власти, дисциплины, права римского? Просто если вот такой более широкий диагноз попытаться поставить?
Василий Элинархович Молодяков:
— В случае Морраса надо разделять, как говорили в годы нашей молодости, общественное и личное. То есть общественно Моррас был монархистом, реакционером, сторонником порядка. Кстати сказать, это интересный момент, он был противником централизованной власти, и одной из его главных претензий к французской революции, как он говорил: революция, которую они осмеливаются называть французской и которая является великой только по масштабу причиненных ею бедствий — и революцию и Наполеона, дитя революции, он осуждал именно за централизацию власти. А тут еще важный момент, он уроженец Прованса и он был еще видным деятелем провансальским. Он был французом и провансальцем, у него была такая двойная самоидентификация, причем одно не противоречило другому. Моррас понимал, что история французской монархии как история сорока королей, создавших Францию, неотделима от истории Католической церкви, что для Морраса главной святыней было не христианство, не Западный мир, для Морраса главной святыней была Франция. Вот это Диес Франс — Богиня Франция, как он говорил. Далеко, кстати не все даже его ближайшие единомышленники разделяли эту веру. Допустим, Анри Массис, его ученик и друг был как раз католикоцентричным человеком.
Алексей Козырев:
— Но мы в православии тоже встречаем, когда человек не в Христа верит, а в то, что православие это русская вера.
Василий Элинархович Молодяков:
— Бердяев, кстати, сравнивал Морраса с великим инквизитором Достоевского. Вот тут очень важный момент, что есть Католическая церковь как одна из основ, не единственная основа, или один из столпов, если угодно, Западной цивилизации. Есть Католическая церковь, неотделимая от всей истории Франции, есть Католическая церковь, неотделимая от французской монархии. Есть Католическая церковь, в которой заложен весь этический кодекс француза. Есть Католическая церковь, которая противостоит антифранцузским явлениям, а как Моррас говорил: наши враги это четыре государства в государстве, это протестанты, масоны, евреи и метеки. Слово метек на современный русский язык уместнее всего перевести выражением «понаехали тут».
Алексей Козырев:
— Слушай, это просто Иван Ильин, это «Наши задачи». Там с этим списком очень все хорошо пересекается.
Василий Элинархович Молодяков:
— Вообще меня неоднократно спрашивали, и в разных дискуссиях поднимался вопрос, а с кем Морраса можно сопоставить из русских мыслителей или русских деятелей? В разных контекстах называли — кстати, Ильина я в данном контексте слышу впервые — называли Суворина, в силу газеты «Новое время». Сравнивая, возможно, роль «Нового времени» и «Аксьон Францез», аналогия очень неверная. Сравнивали Морраса с Победоносцевым, тоже неверная аналогия, потому что Константин Петрович был как раз одним из столпов режима, а Моррас был его противником. Сравнивали Морраса с Солженицыным. Ну, если бы представить, что у Александра Исаевича на протяжении тридцати шести лет была бы ежедневная газета с национальным тиражом.
Алексей Козырев:
— Нет, это верное направление, надо просто внимательно почитать «Наши задачи».
Василий Элинархович Молодяков:
— Направление, действительно, куда-то сюда. Так вот, я возвращаюсь, что для Морраса есть...
Алексей Козырев:
— Меня, конечно, многие наши радиослушатели осудят. Они скажут, что Ильин был истинно верующий, православный человек. Но, во-первых, где тот барометр, с помощью которого мы должны измерить истинную веру, и, во-вторых, даже в начале 20-х годов Ильин в частных разговорах говорил: «Что, вы действительно думаете, что Христос воскрес?» То есть у него были серьезные сомнения в вере, и его риторика, в последних его работах очень православная, совсем не обязательно значила, что в глубине души у него не было достаточно серьезных сомнений.
Василий Элинархович Молодяков:
— Моррас как раз четко отделял одно от другого, что как говорится, есть идейно-политическая проповедь писателя Шарля Морраса, лидера и идеолога такого-то движения, который понимал, что он является фигурой национального масштаба и осознавал свою ответственность за каждое свое слово, которое имело очень широкое...
Алексей Козырев:
— А он действительно был лидером национального масштаба?
Василий Элинархович Молодяков:
— Да. Ну, как, он был идеологом. И, кстати сказать, коль скоро мы говорим о его агностицизме, необходимо упомянуть один ключевой факт. В возрасте четырнадцати лет, когда он учился в частных католических школах, в частном католическом лицее в Экс-ан-Провансе, а он был, кстати сказать, из очень набожной католической семьи, он начал глохнуть. Это была страшная трагедия, потому что она лишила его главной детской мечты, он хотел стать морским офицером. Как он потом, смеясь, любил говорить, чтобы с немцами повоевать, чтобы топить немецкие корабли. И это была большая личная трагедия, большую часть жизни Моррас прожил по нашей терминологии слабослышащим. То есть он оглох окончательно примерно в 45-м году, когда — а ему было уже 78 лет, когда он начал отбывать свой тюремный срок — он не слышал вообще, общаясь с ним, ему вопросы писали на бумажке. Он даже еще во время своего судебного процесса в начале 45-го года еще немного слышал. При нем был сурдопереводчик, который стоял к нему лицом к лицу — есть фотография, это документально известно — и если он ему негромко четко говорил лицом к лицу, то Моррас это улавливал. Именно это стало началом его большого духовного кризиса, но Моррас дебютировал в семнадцать лет рецензиями именно в католической прессе, никто не верил, что эти основательные солидные ученые рецензии пишет семнадцатилетний юноша, закончивший провинциальный лицей и не получивший высшего образования, а Моррас не получил его из-за глухоты. Но Моррас эту свою личную трагедию спрятал, и она выплеснулась только в его философских сказках в книге «Райская дорога» в 95-м году. Это именно та книга, которая потом послужила поводом к его осуждению Ватиканом. И именно та книга, из которой при переиздании 21-го года он исключил все тексты, в которых, условно говоря, в кавычках, агностические или языческие тексты. Он сам исключил эти тексты и говорил, что добрым католикам это читать не надо. И вообще, как говорится то, что творится в душе у частного лица Шарля Морраса, это не касается тех людей, которые читают тексты публичного человека Шарля Морраса, а позиция публичного человека Шарля Морраса в отношении религии и Церкви была безупречной.
Алексей Козырев:
— Да, очень интересная ситуация, когда человек уже в эту эпоху представляет собой несколько личин.
Василий Элинархович Молодяков:
— Там была потрясающая история, когда папа Пий X, которого Моррас очень почитал. Это Папа, который скончался в 1914 году. Он принимал группу французских католиков, в числе которых была матушка Морраса, он благословил ее, попросил передать благословение сыну. Я не знаю, правда, насколько корректно я тут выражаюсь. И потом в разговоре с одним из своих приближенных он назвал Морраса прекрасным защитником веры. «Может быть, прекрасным защитником Церкви, святейший отец», — переспросил его кто-то из кардиналов. На что его святейшество Пий X сказал: «Нет, прекрасным защитником веры». А Пий X знал, что Моррас является личным агностиком. Представляете, человека, который лично является агностиком, высший авторитет Римской католической церкви называет прекрасным защитником веры и подчеркивает, что он не оговорился, сказал именно то, что хотел.
Алексей Козырев:
— Это опять-таки требует какого-то глубокого понимания, что происходит в Католической церкви.
Василий Элинархович Молодяков:
— Политика. Там как раз вмешалась политика, будем называть вещи своими именами. Потому что, конечно, французский католицизм начала 20-го века был очень политизированный.
Алексей Козырев:
— Даже несмотря на то, что он хотел потопить немецкие корабли, надо сказать, что в период Первой мировой войны германофобия во Франции была куда более сильная, чем даже в России. Наш Эрн какой-нибудь «От Канта к Круппу» это были отзвуки.
Василий Элинархович Молодяков:
— А «От Канта к Круппу» придумал не Эрн, а Лион Доде.
Алексей Козырев:
— Ну, вот. А мы считаем, что это ноу-хау русской философии.
Василий Элинархович Молодяков:
— Ноу-хау Аксьон Францез.
Алексей Козырев:
— Вот. Все это были какие-то зады той ненависти, буквально, ожесточенной ненависти, которая овладевала французами в период Первой мировой войны.
Василий Элинархович Молодяков:
— Определенным сектором общества, потому что как раз в конце 19-го века во французском образованном сословии были очень сильны тенденции либо откровенно германофильские, либо скажем так, призывы учиться у Германии, либо призывы дружить и сотрудничать с Германией. То есть, собственно говоря, вся левая Франция во главе с Жаном Жоресом и так далее была настроена прогермански, в том числе исходя из убеждения в том, что совместные действия французских и германских социалистов могут предотвратить любую империалистическую войну.
Алексей Козырев:
— Достаточно приехать в Реймс, как я приехал два года назад незадолго до пандемии, и увидеть, что города-то нет. Собор стоит, но и то некоторые витражи Марк Шагал потом рисовал, чтобы заменить те, которые были уничтожены немецкими бомбежками. А города нет, потому что он уничтожен, в отличие от Шартра, который все-таки сохранился.
Василий Элинархович Молодяков:
— Реймс уничтожен в Первую мировую или во Вторую?
Алексей Козырев:
— В Первую.
Василий Элинархович Молодяков:
— По нему прошли две войны. Как и вообще по Франции прошли две войны с Германией. В обеих войнах Моррас, конечно, был уж однозначно против Германии. Вот как раз третья моя книга, которую я не давно закончил и которую надеюсь на будущий год издать, она называется... То есть первая книга как я уже говорил «Шарль Моррас и Аксьон Францез от Кайзера до Гитлера». Вторая «Шарль Моррас и Аксьон Францез против Третьего рейха», тут понятно, 32-40-й годы. И книга, которую я сейчас закончил, называется «Шарль Моррас и Аксьон Францез, „Подлинное Лионское сопротивление“», последние три слова в кавычках, это выражение Морраса. Это именно о деятельности Морраса от поражения до освобождения Франции. То есть тот самый период, за который его обвиняли в коллаборантстве и так далее, там как раз я на широкой документальной базе показываю, как Моррас продолжал против немцев бороться.
Алексей Козырев:
— Просто я хотел сказать о том, что не имей он дело с этим кейсом, где действительно Аксьон Францез становится на место Бога, и это политическое служение нации отставляет в сторону вообще какую-то проблему личной религиозности, личных взаимоотношений.
Василий Элинархович Молодяков:
— Ну, действительно, диес франс, богиня Франция, Моррас конечно считал, что, простите меня, возвращаюсь к такой старой советской формуле, общественное выше личного. Национальное выше личного, то есть служение Франции было для него главной ценностью, главной миссией, перед которой,.. а личные проблемы надо было решать самому. Как говорится, участник движения Аксьон Францез должен был быть добрым католиком, а если у него есть какие-то личные сомнения, он должен сам внутри себя с ними разбираться.
Алексей Козырев:
— Ведь это и проблема великого инквизитора по Достоевскому, что он, по сути, те соблазны, которые Христос отвергает, принимает. Соблазн хлеба, соблазн власти.
Василий Элинархович Молодяков:
— Почему Бердяев и Николай Бахтин, которые неоднократно обращались к идеям Морраса в 20-30-е годы, да, чаще всего...
Алексей Козырев:
— Николай Бахтин. Брат Михаила Бахтина, который уехал в эмиграцию и который в отличие от Михаила Михайловича Бахтина, православного человека, был тоже таким агностиком и, может быть, даже антихристианином.
Василий Элинархович Молодяков:
— И в этом круге, связанном с журналом «Путь», к Моррасу неоднократно обращались. А я еще хочу дополнить, что о Моррасе как литераторе неоднократно писал Георгий Адамович.
Алексей Козырев:
— Как раз об отношении русской диаспоры и этих французских националистов, давай поговорим в следующей части нашей программы. А я напомню нашим радиослушателям, что у нас в гостях сегодня доктор политических наук, профессор университета Такусёку, Токио, историк Василий Элинархович Молодяков. После небольшой паузы мы вернемся в студию и продолжим наш разговор в эфире программы «Философские ночи».
Алексей Козырев:
— В эфире радио «Вера», программа «Философские ночи». С вами ее ведущий Алексей Козырев и наш сегодняшний гость, доктор политических наук, историк, профессор университета Такусёку, Токио, Япония, Василий Элинархович Молодяков. Мы говорим сегодня о Шарле Моррасе и его времени. Оказывается, что эти французские националисты — кто-то из них был правоверный католик, кто-то агностик, который защищал интересы католической веры — как-то пересекались с русской эмиграцией. Какие-то отклики Бердяева, журнал «Путь» об этом что-то писал. То есть это было какое-то зеркало, в которое русские православные смотрели или как-то себя соотносили с ними?
Василий Элинархович Молодяков:
— Насчет зеркала я не знаю. Я совсем плохо знаю богословскую религиозную мысль русского зарубежья, но в 20-30-е годы Шарль Моррас это фигура национального масштаба, его не обойти — не объехать. Он, конечно, в большей степени, политический публицист, то есть человек, который ориентирован на некую политическую актуальность. Это не такой человек как Маритен, хотя Маритен был членом Аксьон Францез.
Алексей Козырев:
— Он был женат на русской женщине еврейского происхождения Раисе.
Василий Элинархович Молодяков:
— Да. И интересно, что когда... Я два слова скажу о конфликте движения Аксьон Францез с Ватиканом, потому что в 1914 году незадолго до Первой мировой войны Коллегия кардиналов под сугубо политическим давлением, будем называть вещи своими именами, под давлением лево-либеральных католических сил Франции лево-либеральные католики нанесли ответный удар за то, что в 1905 году Святейший Престол осудил Марка Санье и его движение сьюмбразда — лево-либеральное модернистское течение в католицизме. Ответным ударом стало решение Коллегии кардиналов об осуждении и о внесение в индекс запрещенных книг нескольких книг Шарля Морраса и журнала «Аксьон Францез», еще не газеты. Но Папа Пий Х, одобривший это решение, сказал, что он сам решит, когда приводить его в исполнение и когда о нем объявить. Он положил это решение под сукно, его приемник Бенедикт XV сделал то же самое. И только Папа Пий XI, настроенный очень антинационалистически, который был против любого национализма, после компании, проведенной лево-либеральными католическими кругами в 26-м году, в канун нового 27-го года это решение обнародовал. Причем в список запрещенных книг попала газета «Аксьон Францез». То есть члены Аксьон Францез были лишены права на таинства и так далее. То есть движение Аксьон Францез было тотально осуждено.
Алексей Козырев:
— Но это уже было время Муссолини, это было время фашизма.
Василий Элинархович Молодяков:
— Муссолини тут как раз ни при чем.
Алексей Козырев:
— Может быть, Папа скрытым образом пытался противодействовать итальянскому фашизму.
Василий Элинархович Молодяков:
— Я думаю, что нет. Это были не связанные друг с другом процессы. Говорили, что это влияние немецких кардиналов, поскольку Моррас был германофобом. Сейчас я не буду углубляться в этот вопрос. Важно то, что тот же Жак Маритен до осуждения, до, так сказать, вступления в силу папского решения Морраса поддерживал и стремился как-то погасить конфликт между Аксьон Францез и Ватиканом. После папского решения он папскому решению подчинился. Это для многих членов Аксьон Францез была большая личная трагедия. Что характерно, если надо было выбирать между Папой и Моррасом, все-таки большая часть участников движения выбрала Морраса.
Алексей Козырев:
— Моррас мне друг, но Папа мне дороже.
Василий Элинархович Молодяков:
— Для кого-то. А для кого-то, понимаете, Папа святой отец, но Моррас мне дороже. Например, архиепископ Пинон — который был учителем Морраса еще в католическом лицее, был его ближайшим другом и наставником, их переписка за сорок пять лет неполная, это такой кирпич страниц в девятьсот, потрясающе интересный документ — он отказался осудить Аксьон Францез, ему пришлось оставить архиепископскую кафедру. Он удалился на покой в один из монастырей, не прекратив переписки с Моррасом, и газету «Аксьон Францез» ему посылали в двойном конверте. То есть клали в один конверт глухой без надписи, этот конверт вкладывали в другой конверт, который ему посылали. Так вот это была громкая история. И естественно журнал «Путь», прежде всего будем говорить о нем, который реагировал на все, что происходит в религиозной жизни Франции, не мог пройти мимо. Он опубликовал переводы соответствующих решений Святого Престола. К сожалению, я поздно обнаружил эти русские переводы, иначе указал бы их в своих книгах. То есть религиозная мысль русской эмиграции, которая внимательно следила за религиозной жизнью Западной Европы и прежде всего Франции, не могла на эти события не откликаться. И Моррас был слишком заметной фигурой, чтобы его не замечать. Меня скорее удивляет, что о нем так мало писали, хотя писал Бердяев, писал Николай Бахтин, писал Петр Бицилли. О Моррасе как о литераторе неоднократно писал Георгий Адамович. То есть Моррас сам с русскими эмигрантами не соприкасался.
Алексей Козырев:
— А Моррас и его сторонники как относились к России, к православной России? Они знали этот тип христианства, тип культуры?
Василий Элинархович Молодяков:
— Россию они считали дикой страной, потому что цивилизация для Морраса и его учеников заканчивалась на Рейне. Все, что за Рейном, это по большому счету люди с песьими головами, а тевтоны это или русские уже не так важно. Эту точку зрения очень ярко выразил ученик и друг Морраса Анри Массис в своей замечательной книги «Защита Запада», вернее я бы сказал, в примечательной книге «Защита Запада» 27-го года.
Алексей Козырев:
— Потому что мы имеем в Германии, например, «Закат Европы» Шпенглера, где он говорит о рождении Восточносибирской цивилизации, которая придет на смену Германо-Романской, и имеем примечательную книгу Вальтера Шуберта «Европа и душа Востока».
Василий Элинархович Молодяков:
— Вот как раз Шпенглер был одним из главных объектов критики со стороны Массиса, так же как и Эрнст Роберт Курциус, чей главный труд о латинской литературе средневековой Европы недавно переведен на русский язык, что очень хорошо. Владимир Васильевич Вейдле, один из моих любимейших авторов по поводу книги Массиса «Защита Запада» сказал: Массис отдает врагу слишком много европейской земли, для Массиса города, где родились, по-моему, Гете и Бетховен, оказываются вне Европы.
Алексей Козырев:
— В Азии.
Василий Элинархович Молодяков:
— Да. И с другой стороны Рене Генон так же резко критиковал эту книгу за то, что Массис вообще совершенно не представляет себе, что такое Восток, и для него Восток это люди вроде Тагора или Окакуры Какудзы, которые с точки зрения Генона являются просто полной профанацией Востока. Я кстати должен сказать, что вообще имя Анри Массиса и название его книги «Защита Запада», видимо, впервые узнал из русского перевода знаменитого трактата Генона «Кризис современного мира», вышедшего, дай Бог памяти, то ли в 91-м, то ли в 92-м году.
Алексей Козырев:
— Да, да, в начале 90-х. Ну, Генон как раз не соглашался с Массисом, насколько я понимаю, то есть у него другое отношение к Востоку.
Василий Элинархович Молодяков:
— Генон тоже человек был, как говорится, прикосновенный к Аксьон Францез. История Аксьон Францез как идейного движения это история еще очень многих диссидентов. Маритен был членом Аксьон Францез. Жорж Бернанос, который потом поносил Морраса последними словами, вообще потеряв всякое чувство меры, был членом Аксьон Францез, причем политическим активистом, но он сам оттуда ушел. С другой стороны членами Аксьон Францез были такие видные коллаборанты как Робер Бразийак и Люсьен Ребате, которые были изгнаны в годы оккупации из Аксьон Францез, что называется с барабанным боем и собачьим лаем. Моррас просто их публично проклял, потому что для него любой человек, призывавший к любому взаимопониманию с Германией, был либо предатель, либо мерзавец, либо идиот.
Алексей Козырев:
— Извини, что я все возвращаюсь к этой теме. Может, они не знали ничего о православии, о восточном христианстве. Все-таки надо сказать, что основная миссия знакомства Европы с православием принадлежала как раз русской эмиграции послереволюционной. Бердяев, Павел Евдокимов, Булгаков, конечно — это 30-е годы.
Василий Элинархович Молодяков:
— Но был и другой взгляд, как у Николая Валерьяновича Брянчанинова, очень интересного русского историка и литератора, перешедшего с русского языка на французский. Его книга «Русская Церковь», которую я имел честь тебе недавно подарить. Его книга «Русская Церковь», адресованная массовому французскому...
Алексей Козырев:
— Не родственник святителя Игнатия (Брянчанинова)?
Василий Элинархович Молодяков:
— Это один и тот же род, но разные ветви. Вот у меня в альманахе «Невский библиофил» вышла о нем подробная статья, и там это разбираю. Но род один и одни и те же корни, Грязовецкий уезд Вологодской губернии.
Алексей Козырев:
— Он был французским писателем? Николай Брянчанинов?
Василий Элинархович Молодяков:
— Моя малая родина... Николя Брян Чанинов, как он свою непроизносимую фамилию для французов разбил на две части как двойную. Он опубликовал с 25-го по 38-й год семь очень интересных книг на французском языке, в том числе «Русская Церковь» и «История России», которые выдержали много изданий. «История России», на мой взгляд, весьма неудачная. Собственно говоря, он трактует православие как восточную схизму. Я не знаю, был ли сам Брянчанинов католиком, но его позиция вполне соответствует профранцузскому, значит, католическому взгляду на православие, на восточное христианство как на схизму. И надо сказать, что если Моррас Россией, в общем-то, не интересовался, то Анри Массис, живо интересовавшийся Россией, но не знавший русского языка, кое с кем из эмигрантов контактировавший, опирался на таких авторов. А на кого он мог опираться? На Чаадаева, переведенного и изданного во Франции еще в 1861 году. На Леруа-Больё, на Брянчанинова.
Алексей Козырев:
— На маркиза де Кюстина. «Путешествия в Россию», 1839 год.
Василий Элинархович Молодяков:
— Кстати сказать, одно из изданий этой книги вышло с предисловием и с комментариями Массиса.
Алексей Козырев:
— Самая критическая, скажем мягко, по отношению к России книга, написанная французом.
Василий Элинархович Молодяков:
— Массис искренне хотел Россию понять. Массис читал и Достоевского, и все, что можно было прочитать во французских переводах, он читал. Он читал и евразийцев, и сменовеховцев, все, что было переведено.
Алексей Козырев:
— Умом-то Россию не понять. Сейчас как раз исполняется 155 лет этой цитате Тютчева.
Василий Элинархович Молодяков:
— И аршином массисовским точно не измерить.
Алексей Козырев:
— Да, в Россию можно только верить. А если утверждать, как это делал Массис в книге «Защита Запада», что Запад, это аллладизм, это рационализм, а Восток это какой-то мистицизм.
Василий Элинархович Молодяков:
— И хаос.
Алексей Козырев:
— И хаос, да. Извините, а что у вас не было Терезы Д`Авильской, не было католической мистики? Вся и французская католическая традиция, да и вообще европейская католическая традиция в гораздо большей степени или хотя бы в той же степени это и мистицизм, а не только рационализм.
Василий Элинархович Молодяков:
— Это вопрос, который надо было задать именно Массису, а не Моррасу. Потому что Моррас это такой картезианец, там никакой мистики нет. А Массис, бывший все-таки человеком верующим и неоднократно обращавшийся к католическим традициям, да, интересно было бы его спросить, от кого мы будем теперь защищать Европу.
Алексей Козырев:
— В эфире радио «Вера», программа «Философские ночи». У нас сегодня в гостях историк, доктор политических наук Василий Молодяков. Мы говорим о Шарле Моррасе, о французских националистах, о первой половине 20-го века. Мне кажется, эта история близка нам уже хотя бы тем, что с этими людьми в достаточной степени пересекались русские эмигранты. Вот оказывается в Бердяевском «Пути» за всей этой историей следили, и Бердяев, насколько я знаю, писал обширные развернутые рецензии на книги Анри Массиса. Но не Морраса, да?
Василий Элинархович Молодяков:
— Он Морраса неоднократно упоминал в своих статьях. Но просто Моррас это фигура, которую не обойти — не объехать. Говоря о современном для того времени интеллектуальном мире Франции, обойти Морраса нельзя.
Алексей Козырев:
— А вот если взять тему отношения к метекам и к евреям. На эту тему как-то реагировал Бердяев. Откуда этот антисемитизм?
Василий Элинархович Молодяков:
— Дело в том, что — собственно антисемитизм является в современной Франции главным обвинением против Аксьон Францез — Моррас всегда четко проводил разницу между тем, что он называл антисемитизмом государства и антисемитизмом кожи. Моррас называл себя антисемитом, даже на судебном процессе, когда он мог от всего этого откреститься, но абсолютно можно считать установленным тот факт, что Моррас не был расистом. Именно поэтому отмороженные расисты и антисемиты вроде Люсьена Ребате и Луи-Фердинанда Селина, как раз называли Морраса предателем, юдофилом и так далее и издевались над ним, что у Морраса нет расового чувства. У Морраса действительно никакого расового чувства не было. Вообще надо сказать, что этот расизм кожи или расизм крови был французской мысли не свойственен, евреи воспринимались как чуждая этническая общность, которая в Третьей республике захватила слишком много прав, но рассуждения о чистоте крови и так далее, был такой французский антрополог Ваше де Лапуж, которого в Третьем рейхе превознесли как великого ученого, во Франции в то время он имел репутацию городского сумасшедшего, или как сейчас говорят «фрика». Это очень важный момент, потому что сейчас мы слишком много разных значений вкладываем в слово «антисемитизм». Антисемитизм — это, безусловно, плохо, это моя личная позиция, но надо понимать, что этим словом назывались принципиально разные явления.
Алексей Козырев:
— Но и в русской эмиграции была позиция отца Сергия Булгакова, который написал книгу, тебе хорошо известную, «Расизм и христианство» и была позиция Владимира Ильина весьма несимпатичная, который публиковался даже в нацистских изданиях и с такими очень неприглядными статьями. Как тут ни крути, но после Второй мировой войны, после Холокоста пытаться как-то даже морально это реконструировать — это вещь очень опасная.
Василий Элинархович Молодяков:
— Безусловно. Мне приходится этим заниматься как раз в моей третьей заключительной книге о Моррасе, «Аксьон Францез и их борьбе с Германией, где я рассматриваю отношение Морраса к евреям и политике режима Виши в отношении евреев в контексте противостояния немцам. Это, может быть, многим слушателям, покажется парадоксальным или неправдоподобным. Но как говорится, не то чтобы поверьте на слово, а давайте дождемся выхода моей книги. Там я это все изложил. Кстати, на сайте «Русская идея» politconservatism.ru я черновой вариант этой главы опубликовал. Но, правда, бурной реакции это не вызвало, потому что я, конечно, очень тщательно выбирал выражения. Но еще раз хочу подчеркнуть главное, что а)в отношении Морраса к евреям не было никакого расового оттенка и б) французские критики Аксьон Францез пытаются выставить антисемитизм одной из идейных основ движения, это не правильно. Движение было ксенофобским, да. То есть в принципе все иностранцы — все чужаки, это первая итерация. И вторая итерация, что все-таки, если говорить, что какая-то фобия по этническому признаку была присуща движению Аксьон Францез, это была германофобия. Я бы сказал так, что юдофобия Аксьон Францез — это частный случай германофобии. Это очень важный момент. Эти нюансы российскому читателю совершенно неизвестны. И вообще я должен сказать такую печальную вещь, что сколько-нибудь адекватное представление о многих явлениях французской истории первой половины 20-го века в первую очередь о режиме Виши, о периоде оккупации и о движении Сопротивления — сколько-нибудь адекватное представление о них можно составить, только зная литературу на французском языке. Даже англоязычная не поможет, потому что даже в англоязычной литературе эти проблемы, эта картина искажена до неузнаваемости, и, будем называть вещи своими именами, искажена по политическим соображениям.
Алексей Козырев:
— Мне все-таки хочется попытаться какой-то диагноз поставить, чтоб наш радиослушатель как-то соотнес себя с этой проблематикой. Есть французы — очень хорошо. У них есть любовь к своей нации — прекрасно. Но для нас-то что? А вот для нас была такая книга замечательная, тебе хорошо известная, Владимир Федорович Одоевский «Русские ночи» 1844 год.
Василий Элинархович Молодяков:
— Я эту книгу в свое время назвал «Умные люди» в противоположность «Бедным людям».
Алексей Козырев:
— Где Одоевский в конце в послесловии констатирует: «Запад гибнет». И говорит это несколько раз. Почему Запад гибнет? Потому что, говорит Одоевский, иссякают религиозные чувства на Западе. Он предполагает, что, может быть, еще много великих людей появится и событий, и движений. Но вот религиозное чувство иссякает, а поэтому иссякает душа Запада.
Василий Элинархович Молодяков:
— Выходит из Запада душа? Там нечего ей делать.
Алексей Козырев:
— Вот-вот-вот. «Защита Запада» называлась книга Массиса. Все-таки не случайно, наверное, Вейдле так возмутился, потому что он всегда считал себя русским европейцем, а ему сказали: ты азиат.
Василий Элинархович Молодяков:
— И Курт Сус возмутился, написавший Массису известное письмо, сказавший: «Я такой же католик, как и вы. Я так же, как и вы ненавижу безбожную власть большевиков и так далее. Такой же европеец, как и вы. Почему вы мне отказываете в праве быть европейцем?
Алексей Козырев:
Да, да. Так что же мы можем сказать об этом процессе. Действительно ли Запад гибнет и сколько ему еще осталось?
Василий Элинархович Молодяков:
— Для начала надо определить, что такое Запад. Я лично скажу, что я с массисовским понятием Запада совершено не согласен. Мне гораздо ближе точка зрения Вейдле. И вообще я еще раз повторю, что я ни в коей мере не апологет Морраса или Аксьон Францез, когда меня спрашивают об отношениях к ним, я говорю, что, если бы я жил тогда во Франции и был французом, я бы скорее всего был бы членом, а может, и активистом Аксьон Францез. Но я не француз, я живу не тогда и не во Франции. И их безумная национальная ограниченность, их ксенофобия для меня органически неприемлемы. Моей задачей было, как говорил великий французский историк Марк Блок, не судить, а понять. А что касается Морраса, скажем, главное в контексте нашей беседы, умер-то он католиком, исповедовавшись, причастившись, с четками в руках. Он вернулся в лоно матери-Церкви, причем вернулся сам. Существует маленькая очень интересная книжка канонника Аристи де Кормье, который был его духовником в течение последних месяцев, когда Моррас уже — его как бы выпустили из тюрьмы, он находился в клинике под наблюдением — и архиепископ города Тур направил его к Моррасу, все-таки хотел вернуть Морраса в лоно матери-Церкви. Моррас вернулся туда сам. И это, пожалуй, один из самых важных эпизодов его духовной жизни и это последний эпизод его духовной жизни. Кормье его спросил: «Отрекаетесь ли вы от Церкви и от веры, в которую вы были крещены в детстве». Моррас сказал: «Нет. Я хочу туда вернуться». И он вернулся.
Алексей Козырев:
— Как писал Розанов: гуляй, душенька, гуляй, милая, а к вечеру возвращайся к Богу.
Василий Элинархович Молодяков:
— Мне кажется, что общую тенденцию и общую нотку Василия Васильевича Моррас бы не одобрил, но вернулся. Вот это как говорится...
Алексей Козырев:
— Ну, а Европа-то вернулась? Если мы о сегодняшней Европе.
Василий Элинархович Молодяков:
— А что есть Европа? Я где-то несколько лет назад прочитал не политкорректный комментарий: что сказал бы Владимир Васильевич Вейдле, с моей точки зрения образцовый русский европеец, увидев нынешнюю Европу, и что сказал бы Массис, от кого бы он призвал нынешнюю Европу защищать и вместе с кем?
Алексей Козырев:
— Когда нельзя говорить мадам и месье, а надо говорить в среднем роде, да? Когда феминитивы, сначала феминитивы, потом и от феминитивов отказаться.
Василий Элинархович Молодяков:
— Феминитивы и феминитивки.
Алексей Козырев:
— И феминитивки. Действительно, что бы сказал по этому поводу и Моррас и Вейдле? Когда начинают говорить, что елки рождественские нельзя ставить, вместо них ставят непонятно что. С Рождеством нельзя поздравлять. Я вот одного француза поздравил с Рождеством, в Москве как-то познакомились, он мне не ответил. Потом поздравляет меня со старым Новым годом и говорит: «Понимаете, для нас поздравление с Рождеством это так же неприлично, как для вас поздравление со старым Новым годом». Ну, во-первых, для нас совершенно прилично. Я совершенно с радостью праздную старый Новый год по православному календарю, почему ж не отпраздновать Новый год?
Василий Элинархович Молодяков:
— Я совершенно не понимаю, что неприличного в поздравлении со старым Новым годом. Если бы с 7 ноября?
Алексей Козырев:
— А вот для француза, видите ли, поздравление с католическим Рождеством неприлично.
Василий Элинархович Молодяков:
— Это безумие.
Алексей Козырев:
— И таких становится все больше и больше, потому что что-то происходит. Я думаю, что та Европа, которую пытались защищать эти люди, все-таки куда-то уплыла. По каким причинам, это другой вопрос. Может, веры не хватило.
Василий Элинархович Молодяков:
— Скажем так. Я, как политолог, вижу здесь много конкретных политических причин, связанных в том числе с внешними факторами, но разговор об этом увел бы нас слишком далеко от нашей сегодняшней темы, именно от Шарля Морраса, от движения Аксьон Францез и их непростых , но очень искренних отношениях с христианской верой и Католической церковью.
Алексей Козырев:
— Юрий Анатольевич Шичалин, который сидел в этой студии, мне сказал, что Европа это там, где читают Гомера. Если в Китае читают Гомера, если в Японии читают Гомера, то значит, Европа это Япония.
Василий Элинархович Молодяков:
— Мы все, учившие Гомера, как говорил Брюсов, в знаменитом стихотворении «Проснувшийся Восток».
Алексей Козырев:
— Возвращаясь в Японию, ты сейчас сильно будешь чувствовать, что ты возвращаешься в Европу, это как? Япония это Европа сегодня?
Василий Элинархович Молодяков:
— Европа это там, где я. Европа это то, что вокруг меня. Конечно, когда я вернусь в свой кабинет, заставленный книгами Морраса, Массиса и так далее...
Алексей Козырев:
— С автографами.
Василий Элинархович Молодяков:
— Там я, наверное, буду чувствовать себя в Европе. Может даже — Франция одна только Франция, как говорил Моррас, притом, что я ни в коей мере не француз, французом быть не могу, не тщусь и так далее. Но диалог и взаимодействие с этими людьми, я считаю, меня весьма обогатили.
Алексей Козырев:
— Ну, что же, я очень благодарен тебе за этот опыт, за то, что мы увидели, что люди веры бывают разными. Что иногда человек, потерявший веру, начинает истово поддерживать Католическую церковь и пытаться утвердиться...
Василий Элинархович Молодяков:
— Сознательно ее поддерживает. Я хочу сказать еще одно, что то ли Лион Доде, то ли Анри Массис сказал, что еще ни один человек не потерял веру, прочитав Морраса, но многие люди обрели веру, прочитав его. По-моему, это очень точное выражение.
Алексей Козырев:
— Читайте книги Василия Молодякова.
Василий Элинархович Молодяков:
— Спасибо.
Алексей Козырев:
— Потому что это действительно открытие и новых имен и новых фигур в не только европейской культуре, но и в восточной культуре. Я очень рад, что ты пришел в судию.
Василий Элинархович Молодяков:
— Спасибо, что пригласил.
Алексей Козырев:
— И я надеюсь, что еще не один эфир мы запишем в программе «Философские ночи».
Василий Элинархович Молодяков:
— Буду очень рад этому.
Алексей Козырев:
— Всего доброго. До свидания.
Василий Элинархович Молодяков:
— До свидания.
«М.А. Булгаков о „новом человеке“ и „новом времени“». Священник Антоний Лакирев

У нас в студии был клирик храма Тихвинской иконы Божьей Матери в Троицке священник Антоний Лакирев.
Разговор шел о вопросах биоэтики в контексте развития естественнонаучного знания на примере проблем, поднятых в повести Михаила Булгакова «Собачье сердце», а также об идеях создания «нового совершенного человека».
Этой беседой мы продолжаем цикл из пяти программ ко дню рождения М.А. Булгакова.
Первая беседа с ректором литературного института имени Горького Алексеем Варламовым была посвящена судьбе и жизненному пути Булгакова.
Ведущая: Алла Митрофанова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Театр, помогающий расти». Ксения Волкова

Гостьей программы «Светлый вечер» стала Ксения Волкова — искусствовед, общественный деятель.
Разговор был посвящён театру. Ксения рассказывает, что для неё театр — не самоцель, а способ познания мира и себя. Она говорила о сцене как о «зеркале», где человек может увидеть себя, и подчёркивала: театр помогает расти душевно и духовно, а не просто развлекает.
Обсуждали современный театр. Гостья отметила, что он стал легче, и зрители часто воспринимают сцену как развлекательную площадку. Прозвучали примеры постановок, которые, по мнению Ксении, говорят с человеком о важном: «Лавр», «Дети Ванюшина», спектакли Райкина, Машкова, Волчек. Она подчеркнула, что не всё должно нравиться каждому — важно, чтобы спектакль был честным и оставался в памяти.
Говорили и о различии театра и кино. По словам Ксении, на сцене видно, врёт ли актёр, и «перемотать» сцену невозможно. Театр даёт возможность увидеть себя, и если он помогает человеку стать внимательнее и чище — он работает.
Прозвучала мысль, что искусство важно, когда поднимает человека — помогает преодолеть проблемы, увидеть себя со стороны и становится источником движения. Но при этом театр не должен становиться кумиром — это лишь один из ресурсов, которые могут помочь душе работать.
Этот выпуск — о честности, о личной работе и о театре, который помогает увидеть себя.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Все выпуски программы Светлый вечер
«Психологическая поддержка людей, потерявших близких в чрезвычайных ситуациях». Лариса Пыжьянова

У нас в гостях была психолог Елизаветинского детского хосписа, кандидат психологических наук Лариса Пыжьянова.
Наша гостья рассказала о том, как как приняла решение работать психологом в МЧС, помогая людям, потерявшим близких в чрезвычайных ситуациях, и как потом после долгих раздумий стала оказывать психологическую поддержку в детском хосписе. Лариса поделилась, как вера помогает ей находить нужные слова для столкнувшихся с горем людей и самой переносить все трудности такой непростой работы.
Ведущие программы: Тутта Ларсен и пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский.
Т. Ларсен:
— Здравствуйте, друзья. С вами проект «Делатели» на Радио ВЕРА. С вами Тутта Ларсен...
В. Рулинский:
— И Василий Рулинский. У нас в гостях Лариса Григорьевна Пыжьянова, психолог Елизаветинского детского хосписа и кандидат психологических наук. Лариса Григорьевна возглавляла долгие годы горячую линию МЧС России, была замдиректора экстренной психологической службы МЧС России и, можно сказать, прошла на своём опыте преодоление и помощь другим людям — преодоление горя. Очень много критических событий в нашей истории России. Лариса Григорьевна, мы очень рады, что вы сегодня с нами в студии. Добрый день.
Т. Ларсен:
— Здравствуйте.
Л. Пыжьянова:
— Добрый день. Для меня большая честь быть в вашей студии.
Т. Ларсен:
— Я хотела ещё добавить, что с недавних пор Лариса ещё и писатель. Потому что недавно вышла её книжка «Разделяя боль», в которой Лариса через свой опыт работы с травмами, потерями людей в больших чрезвычайных ситуациях как бы даёт реально дорожную карту всем нам для того, чтобы мы тоже учились переживать горе. И кажется, что это такая страшная тема — книжка про смерть. Но я прочитала эту книжку взахлёб, я считаю, что это прям настольная книжка, которая должна быть в каждой семье, потому что это руководство по тому, что жизнь продолжается, любовь никогда не перестаёт и смерти нет — правда. Лариса, расскажите, я так ни разу вас не расспросила об этом, хотя мы уже несколько раз встречались в таких публичных форматах, на каких чрезвычайных ситуациях вам довелось работать?
Л. Пыжьянова:
— Вы знаете, с 2007-го по 2018-й, наверное, всё, что происходило тогда крупное везде: авиакатастрофы практически все, Крымск, наводнения, землетрясения, теракты в Москве, в московском метро, что были, «Хромая лошадь» в Перми, авиакатастрофа, где ансамбль Александрова погиб, авиакатастрофа с ярославской хоккейной командой — вот все авиакатастрофы, которые происходили с 2007-го по 2018 год.
Т. Ларсен:
— И везде вы работали с родственниками погибших.
Л. Пыжьянова:
— Да. Буровая платформа «Кольская», если помните, затонула, где много было погибших, больше 60 человек — это в районе Сахалина.
Т. Ларсен:
— Как, вообще, молодая, красивая, полная жизни женщина, получив психологическое образование, оказывается в такой профессии?
Л. Пыжьянова:
— Ну, молодая была немолода уже но тот момент. Я к этой профессии шла долго и осознанно, потому что у меня первое образование биологическое. И я научилась читать в 4 года, в 5 лет я прочитала, наверное уже Игоря Акимушкина всего — «Жизнь животных». Я точно знала, что я вырасту, буду биологом и буду работать в Кении в национальном парке.
В. Рулинский:
— А почему в Кении?
Л. Пыжьянова:
— В Кении, в национальном парке, потому что я, наверное, лет в 10 прочитала Джой Адамсон. Это англичанка, они с мужем выращивали кошек диких: гепарды, львы — раненые, оставшиеся маленькие котята без родителей. И вот эти её книги про львицу Эльсу, про гепарда Пиппу, трилогия «Африка» меня как бы заразили.
В. Рулинский:
— Вы рассказываете, как будто вчера читали.
Л. Пыжьянова:
— Да, но я до сих пор не была в Кении. Я до сих пор мечтаю туда попасть.
Т. Ларсен:
— Хотя в Африке вы бывали.
Л. Пыжьянова:
— В Африке бывала, да, и как отдыхающая, и как сотрудник МЧС. Как биолог я работала, я занималась генетикой растений, работала в 90-е в исследовательском институте. Я очень любила эту работу, но потом потом случились вот те самые 90-е, которые поставили крест надолго на нашей селекции отечественной. И одновременно тогда же я смотрела новости — это как раз было крушение самолёта, как бы самолёт вошёл в дом в Иркутске. И вот там я увидела впервые Шойгу Сергея Кужугетовича, который был там, он уже был министром. Потом ещё были чрезвычайные ситуации. Я видела министра, который работает со своими людьми на поле и который общается с людьми, находящимися там, напрямую. И тогда это было какое-то диво для меня, просто на фоне того, что творилось вообще в стране с министрами и прочее. И я почему-то очень впечатлилась, и тогда просто мужу сказала, это был 1996 год, что сын вырастет, и я уйду работать в МЧС, к этому министру уйду. Мой муж тогда посмеялся, потому что ничто не предвещало. Зачем вообще генетик-селекционер в МЧС нужен? И я пошла получать второе высшее, психологическое, для того, чтобы попасть на работу в МЧС.
В. Рулинский:
— Долго пришлось ждать?
Л. Пыжьянова:
— Долго. Я в двухтысячном году закончила своё образование второе высшее и только в 2007 году попала. Я проходила обучение, тренинги, училась, где только можно, и оставляла резюме.
Т. Ларсен:
— Там, наверное, фильтр достаточно мелкий.
Л. Пыжьянова:
— Да, мне даже никто не отвечал на моё резюме, а в 2007-м ответили. Я с упорством маньяка туда шла.
В. Рулинский:
— Служба психологическая появилась при вас, или она уже была создана?
Л. Пыжьянова:
— Она была создана, по-моему, в 1999 году. Так она не очень активно начинала первые годы функционировать. А когда я пришла, то застала начало расцвета, и это было прекрасно. Это, правда, лучшие годы моей и профессиональной жизни, и наверное, годы вот этого межличностного общения, когда ты понимаешь, что люди, с которыми ты находишься вместе, с кем ты работаешь — вот вы можете оказаться в самой тяжёлой ситуации, и ты абсолютно точно знаешь, что рядом плечо, за тобой спина и ты вообще не один. И как бы ни было страшно, тяжело, плохо, это вот ощущение, что вокруг свои, которые тебе всегда помогут, это то, на чём можно было в самом деле работать долго и успешно.
Т. Ларсен:
— А семья не возражала против вашей новой работы?
Л. Пыжьянова:
— Мне повезло, наверное, очень повезло с тем, что мой муж — ему мама говорила: «Игорь, почему ты ей разрешаешь там работать?» Мама так и не приняла. Вот мне очень жаль, что папа не дожил. Папа бы оценил, папа бы поддержал, папа бы уважал и папа бы гордился. А мама у меня педагог начальных классов, она очень любила детей всегда. Для неё это была вообще основная просто такая смыслообразующая деятельность. Она всегда говорила, что ты ненормальная женщина — нормальная женщина работала бы в детском саду с детьми. Вот это идеальная работа, если ты психолог, то иди работай в детский сад с детьми. Ну зачем тебе вот это всё?
В. Рулинский:
— А, правда, зачем? Как вы для себя это формулируете?
Л. Пыжьянова:
— Тут хороший вопрос. Я в МЧС шла, действительно, с упорством маньяка, потому что я просто знала, что там моё место. Я пришла и поняла, что абсолютно встроилась в этот пазл, я абсолютно подхожу, как ключ к замку, к этой работе, к этим отношениям человеческим. Например, в хосписе у меня ощущения, знаете, как морковку с грядки выдернули, как рассаживают морковку — как бывший биолог говорю — вот вырывают и пересаживают в другое место, вот там ты должна расти, здесь тебе уже тесно, ты маленькая морковка, тебе некуда расти. А вот там попросторнее, там ты вырастешь в большую морковку. Вот меня так пересадили в хоспис, потому что мне в страшном сне не приснилось бы, что я могу работать в хосписе, тем более в детском.
В. Рулинский:
— Про хоспис мы ещё поговорим. Я вот хочу всё-таки уточнить по поводу МЧС.
Л. Пыжьянова:
— МЧС, знаете, это просто какое-то абсолютно полное знание, убеждение, что это моё место.
Т. Ларсен:
— И сомнений не было, да?
Л. Пыжьянова:
— Абсолютно не было, не было вообще ни разу.
В. Рулинский:
— Вот представим ситуацию: вы организуете помощь психологическую, это у вас была ежедневная работа, людям, которые потеряли своих близких — на опознании...
Т. Ларсен:
— В самый острый момент, когда они только об этом узнали.
В. Рулинский:
— Да, говорите о том, что их близкий человек погиб. Рационально так размышляя, можно подумать, что, наверное, никому не пожелаешь такой работы, вот если логично так рассуждать. Все люди стараются именно вот этого критического момента максимально избежать. А вы как бы, получается, на острие именно этого момента.
Л. Пыжьянова:
— Вы знаете, все сотрудники МЧС идут, по сути, против биологической природы человека. Человеку свойственно бежать оттуда, где горит, где взрывается, где рушится, где прямая угроза жизни, человеку свойственно оттуда убегать — это нормально.
Т. Ларсен:
— Скажем, это свойственно живому существу — рептильный мозг включается. А у человека есть что-то ещё.
Л. Пыжьянова:
— Да, мы с вами живы, наверное, ровно потому, что наши пра-пра-прародители умели вовремя убежать оттуда, где смертельная опасность. А сотрудники МЧС идут туда, откуда остальные убегают — это осознанный выбор. И, наверное, думаю, что всё-таки вот это какое-то... Вот Господь сказал: иди! И у меня даже не было сомнений идти, иначе я никак себе не могу объяснить, почему я вообще эти сказала слова, что сын вырастет, и я пойду работать в МЧС. Вот они просто у меня произнеслись. Я помню этот момент абсолютно.
В. Рулинский:
— То есть вы предполагаете, что это было не вполне ваше внутреннее, а это, наверное, как-то от Бога пришло, да?
Л. Пыжьянова:
— Да, я думаю, что однозначно, да, однозначно.
Т. Ларсен:
— Когда вы начали работать в МЧС, вы уже были верующим человеком?
Л. Пыжьянова:
— Вы знаете, я, наверное, так дерзко говорю, что я человек не верующий, а знающий. У меня абсолютное внутреннее знание того, что Бог есть. Вот оно тоже какое-то, наверное, иррациональное, и я даже помню, когда оно ко мне пришло. У меня родители педагоги были, я единственный ребенок, и они постоянно на работе. И вот эта дворовая детская компания и всё прочее, но всё равно вечерами одна дома. И тогда было мало каналов телевидения, а я очень любила радио слушать. И я любила слушать две передачи: «Родителям о детях» и «Верующим и неверующим». И вот я в 5-м классе, слушая передачу для верующих и неверующих, не помню, что я услышала, но у меня чёткая появилась мысль в голове, что, нет, вот сейчас это неправда, что они говорят, они врут — Бог есть.
Т. Ларсен:
— То есть это атеистическая была передача?
Л. Пыжьянова:
— Да, абсолютно. И вот в один момент чёткая мысль, что они врут — Бог есть.
В. Рулинский:
— Интересно, то есть антирелигиозная пропаганда работала, получается, в обратную сторону.
Л. Пыжьянова:
— Да, представляете: в 5-м классе я их поймала на каком-то таком жёстком противоречии, что я чётко поняла, что это ложь. А если это ложь, то Бог есть.
Т. Ларсен:
— Это проект «Делатели» на Радио ВЕРА. В студии Тутта Ларсен.
В. Рулинский:
— И Василий Рулинский. У нас в гостях Лариса Григорьевна Пыжьянова, кандидат психологических наук, психолог Елизаветинского детского хосписа. Лариса Григорьевна долгие годы возглавляла горячую линию МЧС и работала в службе экстренной психологической помощи МЧС России. Лариса Григорьевна, вы сейчас рассказали про вот это ощущение детства, когда удалось понять, что Бог есть. Дальше это всегда было с вами, вы его никогда не теряли? Вот когда вы дальше двигались в сторону МЧС, оно всегда было с вами или как-то укреплялось? Какая была динамика этого чувства, скажем так?
Л. Пыжьянова:
— Я думаю, что оно точно было со мной всегда. Потому что этот 5-й класс — это был промежуточный этап. Первое знание о Боге дала мне бабушка, не родная, но очень близкая мне, которую я очень любила. Мне было лет 5–6, наверное, это как раз тот возраст, когда у детей формируется страх смерти. Вот в этот момент она произнесла очень важные слова, и у меня не сформировался страх смерти. Может быть, именно поэтому я в МЧС так успешно работала и работаю в хосписе. У меня нет страха смерти, у меня есть полное ощущение вечной жизни. Она к нам приезжала в город в храм из деревни. Я её очень любила и встречала всегда, а дорога от автовокзала как раз к нашему дому и в храм ближайший шла через кладбище. И мы идём, и она мне говорит: «Я шла сейчас через кладбище, там памятник поставили маленькому ребёнку. Маленькая могилка, маленький памятник, на нём написано: «Прохожий, не топчи мой прах, потому что я дома, а ты ещё в гостях». Вот это я первый раз услышала о Боге. Со мной родители об этом не разговаривали и учителя. И, наверное, это было моё первое знание. Я очень удивилась и говорю: «Бабушка Вера, что это значит? Это как?» А она мне говорит, что здесь, на земле, мы временно, наш дом у Бога, и сюда мы приходим... Она простая деревенская женщина, но как-то очень просто мне сказала про то, что мы должны здесь хорошо жить, помогать друг другу, быть хорошими, добрыми людьми, а потом, когда придёт наше время, мы вернёмся назад к Богу — там наш настоящий дом. Всё.
В. Рулинский:
— А когда вы работали с родственниками тех людей, кто погиб, вот этот опыт веры, эта мудрость, которой с вами поделилась эта бабушка, как-то вам помогала с ними общаться? И, может быть, в какие-то особенно важные моменты было какое-то чувство особое, связанное с верой. Можете вы про это рассказать?
Л. Пыжьянова:
— Да, это чувство было всегда. И вы задали вопрос: как оно вообще со мной по жизни шло? Оно было, но я о нём не задумывалась. Это, знаете, когда у тебя всё хорошо с лёгкими, ты здоров и ты дышишь, ты об этом не задумываешься. Я в храм, наверное, в первый раз на исповедь попала перед венчанием. Была беременная — несколько раз заходила. И так, когда вот где-то иду, вижу храм, хочется зайти — я заходила просто. А МЧС — это, конечно, история про то, что в окопах атеистов не было. И там, наверное, ко мне пришла уже осознанная вера. И мне всегда, знаете, что вот мне, наверное, помогало, мне было всегда спокойно за тех людей, которых не стало. Потому что я понимала, что они в том самом лучшем мире, они уже дома. Но мне всегда безумно жалко было их близких. Потому что это разрывающее горе, которое ты видишь, когда люди просто не могут вообще ни осознать, ни принять, вот там хотелось помочь. Я помню автобус, который разбился с паломниками. Они ехали из Великих Лук, в Киево-Печерскую лавру съездили и уже возвращались назад ночью. И в этом ДТП много людей погибло, и тогда как раз говорили, что они исповедовались и причастились перед поездкой. То есть это была ночь, люди спали в автобусе. Несколько человек погибших лежали со светлыми улыбками на лицах.
И я помню, мы заходим с сыном опознавать маму, но я её уже видела — мы сначала сами находим людей. Я её видела, она лежит спокойно, и на её лице такая очень светлая улыбка. Мы с ним заходим, он смотрит на неё, конечно, он заходил в ужасе, просто весь сжавшись от ужаса, потому что сейчас будет смотреть на свою мёртвую мать. И вот первое, что он увидел прям так с порога, это улыбка. И он застыл, он смотрел на неё несколько секунд, потом повернулся ко мне и говорит: «Она что — улыбается?» Я говорю: «Да, она улыбается». Он говорит: «А так бывает?» Так бывает и это не первый случай. И вот, например, теракт в аэропорту «Домодедово», я зашла туда, где были уже погибшие. Они их отвезли в морг, и я зашла и первого, кого увидела, это мужчину молодого, который лежал с улыбкой на лице. А за ним лежал дедушка. Это был дедушка возраста 80+. У меня была первая мысль, что человек прошёл войну, остался жив и погиб здесь, встречая своего сына. И почему-то, знаете, мелочи больше всего пробивают.
Я помню, он лежит и так вот рукой держит свою шапку, треух классический, и тоже улыбается. Я смотрю на них и думаю: наверное, вы успели в последний момент увидеть тех, кого вы ждали, вот этих дорогих людей. Но тут можно ещё объяснить улыбки. Но вот у людей, которые спали и ехали, которые внезапно погибли, причём это тяжёлая смерть со множеством повреждений, вот эти улыбки на лицах я могу объяснить только именно тем, что человек увидел уже вот тот самый свой дом и улыбнулся, как мы улыбаемся либо на прощание, либо уже видя тех, кто там встречает. Поэтому для меня это тоже прямое доказательство наличия души — это улыбки на лицах тех, кто погиб, причём именно не тихо умер в своей постели, а погиб, тяжело, с травмами в каких-то катастрофах, а на их лицах улыбки.
Т. Ларсен:
— Я сейчас подумала, может быть, у кого-то из наших слушателей возникнет тоже такая мысль: а они вас не тревожат по ночам или по жизни? Вот эти все встреченные и те, кого вы провожали, то огромное количество людей, которых вы видели уже лишёнными души и жизни. Они не преследуют вас?
Л. Пыжьянова:
— Нет. Вы знаете, мне несколько раз только снились дети из хосписа.
Т. Ларсен:
— Но вы с ними были в личном контакте, да?
Л. Пыжьянова:
— Да. А вот эти нет, никогда. Но мне когда-то приснился сон — как раз ярославская трагедия, погибшая команда хоккейная. Я вижу во сне женщину, у которой погиб муж, мы с ней тогда действительно как-то очень сблизились. Очень красивая, молодая, беременная — как раз вот они с мужем ждали мальчика, который должен был родиться. Она приехала одна из последних на опознание, а там оставалось уже те, кого нельзя было опознать, потому что были очень сильные повреждения, и один мужчина совершенно целый. Ну вот лицо абсолютно неповреждённое и сам практически неповреждённый. И я, когда увидела эту женщину, прямо взмолилась: Господи, пусть вот это будет её муж, вот пусть она его увидит! И это оказался он действительно. Там сначала ходил брат на опознание, друг, и она очень просила. Они не разрешали, они прям вот категорически...
В. Рулинский:
— Но она беременная. Конечно, такой стресс.
Л. Пыжьянова:
— А мы с ней разговаривали до этого несколько часов, и я понимаю, что ей действительно это очень надо. Она браслет привезла ему, который тот просил, она его купила, но не успела ему отдать. И я видела, насколько ей это важно, насколько вообще это любящая семья. Какие-то фотографии она показывала. Очень красивая пара, невероятно красивая. Я понимала, насколько это важно. И мы всё-таки вместе с ней убедили всех остальных, которые считали... ну ладно, она в горе, а я-то вообще просто безумная, ненормальная. И мы с ней пошли. И действительно это была такая их последняя встреча, просто невероятная по силе и по красоте какой-то. И после этого она вышла и говорит: «Спасибо, что вы всё-таки настояли, что вы помогли мне настоять и пройти всё это. Я до этого была как в тумане, как в кошмаре, а сейчас я всё наконец поняла. И мне было очень важно увидеть мужа и попрощаться, и держать его за руку». Прошло какое-то время и я вижу во сне её, такую же красивую, какую-то очень спокойную, улыбающуюся. Она ко мне подходит и говорит: «Мы сейчас хотим встретиться опять с моим мужем. Вот такая будет наша тоже личная встреча, мы туда никого не приглашаем, а вас я хочу пригласить. Приходите, пожалуйста». Я проснулась и думаю: что это было? Выхожу на кухню, на кухне работает телевизор, новости. И я там что-то делаю и вдруг слышу, что сегодня годовщина трагедии ярославской. Я поворачиваюсь и вижу вот эти кадры оттуда.
В. Рулинский:
— Лариса Григорьевна, вы часто хотели заплакать на этих событиях?
Л. Пыжьянова:
— На событиях три раза. Три раза, когда я не просто хотела, когда я не смогла не заплакать. Но я смогла сделать так, что этого никто не увидел. А там, на событиях, нет, вот после — да. Несколько первых лет я приезжала домой и, почему-то всегда на третий день, меня накрывала просто вот эта волна. Я не плакала, а рыдала, казалось, что я выплакиваю вообще душу из себя. А там — нет. Потому что там ты как-то настолько включён в то, что ты должен, наверное, невозможное сделать, но чтобы людям стало хоть немножко как-то даже не полегче, а потвёрже, опора бы появилась какая-то, какое-то понимание, ощущение, что мы с этим справимся, я с этим справлюсь.
Т. Ларсен:
— Это проект «Делатели» на Радио ВЕРА. Мы вернёмся к вам через минуту.
В. Рулинский:
— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. В студии Тутта Ларсен —
Т. Ларсен:
— И Василий Рулинский —
В. Рулинский:
— У нас в гостях Лариса Григорьевна Пыжьянова, психолог Елизаветинского детского хосписа, кандидат психологических наук. Лариса Григорьевна долгие годы возглавляла горячую линию МЧС России и была замдиректора службы экстренной психологической помощи МЧС. Мы говорим о самых важных событиях и минутах жизни, о тех предельных ситуациях, с которыми сталкивалась Лариса Григорьевна очень много в своей жизни. И, конечно, тяжело некоторые вещи даже осознавать. Для меня загадка, как это происходило, наверное, Господь давал силы. Конечно, прежде всего здесь милость Божия чувствуется в том, что вы вообще этим занимаетесь, помогаете этим людям. Я слышал одно из ваших интервью, вы говорили, что у вас была какая-то особая нелюбовь к отпуску, как-то вы не очень хотели в него. Расскажите, почему. И вообще про это отношение к героическим, супергеройским делам. Вот оно вам, видимо, свойственно очень сильно. Я думаю, что оно отчасти тоже связано с отпуском. Может быть, некоторые из нас думают, что они супергерои и сейчас спасут мир. Мне кажется, может быть, здесь тоже ваш совет поможет с этим тоже как-то справиться.
Л. Пыжьянова:
— О да, когда я разговариваю с подругами, и воспоминания детства, и почему то все говорят, что, как мы все, я тоже хотела быть принцессой, как мы все, я тоже хотела быть актрисой. Я никогда не хотела быть ни принцессой, ни актрисой. Я хотела быть партизаном пионером-героем. Серьёзно. В детстве я читала книги только о войне. Но сейчас я не могу ни книги читать, ни фильмы смотреть о войне, я плакать начинаю.
Т. Ларсен:
— Я тоже не могу вообще.
Л. Пыжьянова:
— А я же вообще сама из Белоруссии, поэтому вот эта история партизан — у меня директор школы был партизан. К нам ветераны приходили, я видела этих людей. Они нам рассказывали в том числе как раз вот про пионеров-героев этих, которые были в партизанском отряде. Думаю: вот достойная жизнь и судьба, у меня годы идут, пионером-героем мне не стать, что-то происходит такое. Вы знаете, вот МЧС, героизм — у нас приходили люди, причём в основном почему-то девочки, психологов в нашем центре экстренной психологической помощи около ста было на момент моего увольнения, а мужчин, наверное, пять.
Т. Ларсен:
— То есть это женская профессия.
В. Рулинский:
— Более супергеройски настроены девушки.
Л. Пыжьянова:
— Нет, знаете, это не про геройство, наверное. Потому что те, кто к нам приходили именно с историей героизма, вот за подвигом, они уходили очень быстро: год-полтора максимум. А потому что это не про подвиг. Я, в частности, смотрю на врачей тоже, восхищаюсь, думаю: Боже, вот люди какие, во-первых, мозги какие надо иметь, во-вторых, тут история спасения других людей — это же про подвиг. А это не про подвиг, это про очень тщательную, тяжёлую и трудную работу. Вот у нас примерно тоже — там не про подвиг, там про тяжёлую работу.
Т. Ларсен:
— Но вот тщательная, тяжёлая, трудная работа. Ты приходишь домой, рыдаешь. Муж, наверное...
Л. Пыжьянова:
— Нет-нет, муж этого не видел. Я всегда в ванной рыдала под душем.
Т. Ларсен:
— То есть я вот понимаю, что, например, я отведу там какую-то передачу, поговорю с человеком по душам, сама у него чему-то научусь, погреюсь от него, ему что-то дам, слушатели скажут, какой хороший разговор получился. Я испытываю удовлетворение, то есть отдачу получила. А тут трудная работа, ты рыдаешь, ещё и не всегда адекватные ведь люди оказываются, ведь бывали же случаи, когда на вас и кричали, и, наверное, отталкивали, не принимали помощь.
Л. Пыжьянова:
— Три раза за 45 чрезвычайных ситуаций я думала, что меня ударят. Я была на грани вот этого. У нас даже была такая присказка, что каждый психолог имеет право получить по лицу. И я думала, что вот сейчас моё право будет реализовано.
Т. Ларсен:
— А в чём отдача тогда? В чём вы находили смысл продолжать дальше?
Л. Пыжьянова:
— А когда начинаешь общаться с человеком и ты понимаешь, что вот он просто какой-то в руинах, а заканчиваешь и видишь, что у него глаза просветлели, что он в горе, но он не в руинах, у него вот этот свет появился в глазах и появилось... вот то, что ты в него хотел вложить эту мысль про любовь, которая вечна и которая с ним останется, несмотря на то, что телесно нет того, кого он любит, и что он сможет с этим справиться и жить дальше. Вот эти моменты, знаете, это когда ты благодать получаешь. Разговаривая с людьми неверующими, это же у них — докажи, — я говорю, что если ты один раз почувствовал этот какой-то прямой контакт с Богом, то ты просто уже это знаешь. Вот действительно какое-то ощущение благодати идёт.
В. Рулинский:
— Оно появлялось всегда, когда вы утешали?
Л. Пыжьянова:
— Нет, не всегда, это прям такие штучные моменты, причём иногда совершенно неожиданные, абсолютно не в тех каких-то, куда ты вложился весь. Бывало, что прям раз — и ты видишь, что у человека в глазах свет появился. И думаешь: слава Тебе, Господи.
Т. Ларсен:
— Я, когда читала вашу книгу «Разделяя боль», где вы как раз рассказываете об этом опыте помощи людям и вообще о том, как пережить горе, как помочь человеку с потерей пережить горе, меня поразили там две вещи, которые вы описали. Первое — это то, что горе конечно. И если ты к нему относишься как к процессу, у которого есть начало и конец, то тогда достаточно высок шанс того, что ты сможешь его пережить и жить дальше. И второе — это то, что нет никакого единого рецепта или шаблона, или схемы, по которой ты работаешь с человеком. То есть вроде бы, когда говоришь о детской психологии, как правильно общаться с ребёнком — надо сесть на корточки, чтобы быть глаза в глаза, надо задавать ему вопросы о его чувствах, чтобы он их осознал. То есть там всё равно есть какие-то общие алгоритмы. А в работе с человеком в горе они не работают. Получается, каждый раз приходится импровизировать?
Л. Пыжьянова:
— Каждый раз приходится не импровизировать, а очень быстро пытаться понять, что именно этому человеку вот сейчас важно услышать. И так же, как перед ребёнком надо глаза в глаза, так и перед взрослым надо, конечно, глаза в глаза. И, как с ребёнком, присесть рядышком и, может быть, посмотреть снизу вверх — это когда важно, чтобы человек заплакал, а он не плачет. Вот ты с ним раз — вот эту позицию детско-материнскую, когда ребёнок ушибся, расстроился и сидит на стульчике и рыдает, а мама рядом присаживается на корточки и так по руке его: «Ну что ты, мой маленький? Ну, расскажи мне, что с тобой случилось». И всё, и человек плачет на раз. Просто он оказывается в этом детском каком-то состоянии.
Т. Ларсен:
— А это важно, чтобы он туда вернулся?
Л. Пыжьянова:
— Бывает очень важно, чтобы человек начал плакать, потому что слёзы, которые не могут выйти, они же рвут изнутри. И человек хочет, но не может. Это настолько такой блок сильный, такой какой-то внутренний спазм стоит, что ты понимаешь, что человек прямо дрожит, и слёзы, и всё, а заплакать не может. И надо дать ему эту возможность, потому что слёзы нам же даны во очищение души, в утешение и в облегчение. Их надо выпустить и станет легче. А ещё, когда ты пришёл к человеку, когда ты с ним вошёл в общение, вторая, наверное, заповедь самая главная: ты не думай о том, как тебе в этот момент плохо, страшно, ты думай о том, как ему вот сейчас и что ты можешь сделать, чтобы ему стало лучше. И, как вы говорите, да, работа такая, что врагу не пожелаешь, нам примерно все об этом и говорили: как вы там можете работать? — это же ужас ужасный. Я говорю: знаете, нет, это не ужас ужасный вообще, потому что после работы в МЧС, даже во время, у меня изменилось отношение к людям, я стала очень уважать людей. До этого у меня не было такого отношения к людям. Я как-то думала, что Господь сотворил мир прекрасным, совершенным. Всё в этом мире совершенно: любой цветочек, веточка, даже засыхающее дерево какое-то прекрасно в своём... и животные. И вот только как-то, прости меня, Господи, человек не очень удался.
В. Рулинский:
— Есть вопросы к человеку.
Л. Пыжьянова:
— Да, к человеку есть вопросы. А тут я поняла, что всё-таки действительно, вот как у Антония Сурожского: как относиться к человеку? Смотри на человека, как на древнюю икону руки великого мастера, по которой прошлось и время, и люди. И вот там уже чёрная доска потрескавшаяся и ничего не видно, но только вдруг промелькнёт кусочек лика или руки, или что-то, и вот по этому кусочку ты понимаешь, какой великий мастер работал, и что там на самом деле было и что повреждено. И вот на тех же чрезвычайных ситуациях в каждом абсолютно человеке, и в тех, кто оказался в этой ситуации, кто пострадал, и те, кто там работает, и те, кто приехал помогать как волонтёр, просто привёз что-то, принёс — вот в каждом буквально человеке эти проблески красоты Божьей. Даже тот, кто тебя хотел в этот момент размазать — я думала, что из меня сделают фреску на стене храма, храм как раз был не расписан, — на меня двигался мужчина, рядом с которым я себя почувствовала Дюймовочкой. Он был огромный, он шёл на меня, я подумала, что всё, сейчас фреска и будет тут из меня.
Т. Ларсен:
— И что его остановило?
Л. Пыжьянова:
— Слова, которые мне Господь дал. Потому что я не знала, что сказать. Это было прощание в храме с погибшими, и храм был открыт только для родственников.
В. Рулинский:
— А что это была за чрезвычайная ситуация?
Л. Пыжьянова:
— Это был как раз самолёт. И там прощались, но там было немного погибших, которые были в открытых гробах, все остальные были в закрытых. А люди очень просили: откройте, пожалуйста, чтобы хотя бы мы могли прикоснуться. И у меня были там как раз в помощь двое пожарных для того, чтобы снимать крышки тяжёлые деревянные, давать возможность прощаться, закрывать. И я подходила к каждой семье, и мы обсуждали, сколько времени может быть на прощание, потому что там полный храм был, чтобы смогли все попрощаться. И там как раз молодой очень мальчик лежал, и вокруг него вся семья сидела, в основном женщины, они прощались, плакали. Он такой, знаете, лежал совершенно как живой. И там 15 минут, и 20, и полчаса прошло, а уже скоро должна начаться служба, и там ещё у нас есть... И я к ним подхожу, спрашиваю: «Можем мы уже закрыть?» Они попросили ещё чуть-чуть. Ну хорошо, отошли. Ещё одновременно там, там открываем. А я фактически одна была в ту ночь. И я не могла одновременно как-то со всеми там быть рядом. И мне важно было, чтобы, действительно, там, где прощание быть мне. И я подхожу опять туда, и они говорят, что, да, уже можно. И мы закрываем, я отхожу, и вдруг мне в спину голос на весь храм, просто как громовержец: «Стоять! Ты куда пошла?» И я понимаю, что в Божьем храме ночью только мне могут так кричать в спину. Я поворачиваюсь и вижу, что на меня движется огромный мужчина, просто огромный. И он на меня идёт так, что я начинаю медленно отступать. Он был недоволен тем, что закрыли?
Л. Пыжьянова:
— И я упираюсь просто в колонну. Он надо мной нависает и говорит: «Ты, вообще, кто такая? Ты чего тут распоряжаешься? Ты кто? Ну-ка быстро открыла гроб! И он будет открыт столько, сколько надо, и мы будем сидеть здесь столько, сколько надо». Я понимаю: а что я могу сказать на это? И я открываю рот, не зная, что сказать, потому что в его глазах было столько ненависти ко мне в тот момент, столько какой-то боли и всего. И я говорю: «Вы меня простите, потому что действительно ваш брат здесь лежит как живой, и вокруг него сидят его мама и тёти, и бабушка, прощаются. И вам хочется быть с ним и смотреть на него, но рядом лежат те, кого не могут увидеть их ни мамы, ни жёны, ни сёстры, просто потому, что их уже нельзя увидеть, потому что там можно только прикасаться к мешку, который там лежит и закрыт красивыми вот этими покрывалами. Им больно. И давайте, наверное, сделаем так, что они при жизни были одной командой, и пусть они и после смерти будут одной командой, пусть все будут в одних условиях: закрытые все — значит, закрытые все». И вот в этот момент у него глаза просветлели. Он мне говорит: «Я понял. Дайте нам ещё пять минут». Я говорю: «Конечно, да». И потом на следующий день, когда было прощание на стадионе, он меня нашёл, подошёл и говорит: «Вы можете как раз возле моей семьи побольше быть? Я понимаю, что у вас тут много всех, и всё. Но, пожалуйста, можно вы будете, по возможности, рядом с нами?» Я сказала, что, конечно, да. Но вот эти слова как раз именно тогда пришли свыше, потому что я просто открыла рот, не зная, что ему сказать, но я понимала, что надо.
В. Рулинский:
— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА. В студии Василий Рулинский...
Т. Ларсен:
— Тутта Ларсен.
В. Рулинский:
— И у нас в гостях Лариса Григорьевна Пыжьянова, психолог Елизаветинского детского хосписа, кандидат психологических наук, а долгие годы Лариса Григорьевна возглавляла горячую линию МЧС и работала в службе экстренной психологической помощи МЧС России. Лариса Григорьевна, вот я начал эту тему, связанную с ощущением какой-то особой миссии, которое часто бывает у тех людей, кто помогает другим. И они часто забывают про себя, и начинается то, что называют выгоранием. Часто человек даже не может остановиться, он совсем не обращает внимания на своё внутреннее состояние. Насколько вам это знакомо, как с этим быть? И, может быть, вы дадите какие-то рекомендации тем людям, которые, грубо говоря, про себя совсем забыли, погрузившись в проблемы других?
Л. Пыжьянова:
— Да вы уже хороший вопрос про отпуска задали. Я, в самом деле, первые годы работала и не понимала: зачем отпуск, как с такой работы можно уходить в отпуск, зачем в целом он нужен? А дальше у меня пошла связка, что я еду в отпуск и что-то случается. Прямо в первый день моего отпуска Осетия — все в Осетию, — а я, как тыловая крыса, извините, в Тунис. И вместо отдыха я включаю сразу в номере телевизор и начинаю смотреть, где же там наши. И подруга страшно ругается и говорит, что больше никуда не поедет со мной — отстань от телевизора, мы приехали на море. А я понимаю, что я там должна находиться. Улетаю в отпуск, и случается «Булгария», Саяно-Шушенская ГЭС — как раз вот те крупные катастрофы, где я не была за эти годы, это как раз отпуска. Я возвращаюсь из отпуска, второй или третий день, и какая-то катастрофа. Когда я улетела на юбилей подруги, случилась египетская как раз авиакатастрофа. Я вернулась через день и полетела в Питер. Мне уже тогда директор сказал, что перестанет отпускать в отпуск, в конце концов: пощади страну, так нельзя! И для меня выгорание — это потеря смысла работы своей. Когда ты начинаешь думать: а зачем всё это? Как в хосписе: что бы я ни делала, а дети всё равно умрут. Или чрезвычайные ситуации, когда уже все погибли. Знаете, когда я получала свои первые награды, у меня было очень двойственное чувство. Я не понимала, за что меня награждают. Вот если бы я поймала этот самолёт и все бы остались живы, тогда понятно. А так меня награждают за что? И какие-то вот эти вещи, моменты рабочие, когда можно обесценить то, что ты делаешь. У меня обесценивания нет, у меня никогда его не было. У меня всегда была история про то, что здесь точно я делаю то, что поможет. Хотя до сих пор опять же, особенно в хосписе, я думаю: что я даю этим людям? Вот они мне дают бесконечно многое. Они мне дают как раз вот это видение своей души, видение вот этого очевидного присутствия Бога здесь, рядом среди нас. И меня создали все эти люди, все их истории, не все, но многие, они прям стали частью меня. Они меня, наверное, не тревожат, потому что они часть меня.
Т. Ларсен:
— А как вы оказались вообще в детском хосписе? Ведь это всё-таки немножечко другой род деятельности. Там ты оказываешься в острой ситуации, ты, грубо говоря, первый перелом души как-то зафиксировал, а дальше люди уже занимаются со своим горем так, как как они это выбирают. А в хосписе ты имеешь дело... кажется, что это какое-то такое очень растянутое во времени горе. То есть люди знают, что ребёнок уходит, тем более детский ещё хоспис — это просто в кубе трагическое какое-то место. И это какое-то такое затянувшееся прощание, такое хроническое горе, хроническое прощание. И вам пришлось, вообще, как психологу перестраиваться?
Л. Пыжьянова:
— Спасибо, Таня, за вопрос. Насколько я люблю с вами общаться — я сначала сижу и заслушиваюсь просто красотой речи, а потом уже начинаю смысл... Вот про перелом души зафиксированный — это же надо так. Наверное, да, действительно я была вот этим скоровспомощником. Да, на чрезвычайных ситуациях ты зафиксировал этот перелом души, и дальше человек срастается сам. Ты ему только рассказываешь про то, что он срастётся и как он будет срастаться, где ему будет больно, где будет плохо, и какие-то даёшь опоры вот эти. А хоспис — это я морковка, меня рассадили и посадили туда, это вообще не было моим выбором. Я помню, что 2 октября мне позвонила моя бывшая коллега по МЧС, это в тот момент, когда я готовилась и выбирала себе школу флористики, уволившись из МЧС, в конце августа выбрала и собиралась быть флористом-дизайнером.
Т. Ларсен:
— Да, казалось бы, отдала МЧС 10 лет, уже можно как-то и для себя пожить.
Л. Пыжьянова:
— Да, вспомнить про свою профессию. Она мне звонит и говорит: ты знаешь, была сейчас на собеседовании в такой организации — я туда не пойду, но это точно для тебя место. Я говорю: а куда? Она говорит: детский хоспис. Я говорю: «Леночка, Господь с тобой, но точно нет». Я с полной убежденностью сказала, что точно нет, а потом как-то в течение нескольких дней всем, и мужу, и сыну, и всем друзьям и знакомым рассказала про это предложение и сказала, что это то место, куда я точно не пойду, и все со мной согласились, что точно нет. А потом я почти каждый вечер стала заходить на сайт и смотреть. Открою, посмотрю, ужаснусь и думаю: нет, только не это. А потом пошла к своему духовнику, и он говорит: «Вы знаете, я тоже не готов вам сказать, потому что вы ушли с такой тяжёлой работы. Не готов благословить, думайте». И потом я стала к Господу напрямую приставать: Господи, скажи, дай мне однозначный знак, чтобы я точно знала да или нет, пожалуйста, я не знаю, пожалуйста, скажи мне. Молюсь, молюсь, вот такая примерно погода, когда стояла в храме, и вдруг такой луч света на икону — раз. Посмотрела в окно — солнышко вышло, конечно, совпадение. Хожу, мрак на улице — нет, не убедило меня это. У меня всегда есть, куда поехать, если что я еду в Сергиев Посад. Иду к Сергию Радонежскому, опять говорю: скажи мне, пожалуйста, однозначно, чтобы я уже не сомневалась. А уже прошло полгода, как я сомневаюсь, с того момента.
В. Рулинский:
— Серьёзно уже так сомневаетесь.
Л. Пыжьянова:
— Да, уже серьёзно сомневаюсь. И говорю: скажи мне нет или да. Поплакала там у мощей, постояла, выхожу — ничего не поняла. Хотя всегда мне помогает, всегда я там чётко получаю ответы, а тут не получила, ну, значит, нет. Села в автобус ехать назад, и тут мне звонит знакомая, с которой мы, наверное, раз в несколько лет как-то созваниваемся: «Привет. Ты где?» Я говорю, что еду из Сергиева Посада. Она говорит: «Здорово. А я тебе хотела работу предложить». А ей так радостно говорю: «Ой, говори, а то мне тут предложили работу, но я никак не могу понять, но, скорее, нет. Я очень сомневаюсь». Она говорит: «Соглашайся там. А у меня для тебя просто такая подработка, скорее». Самое интересное, что больше она мне не перезванивала, никакой подработки у меня с ней не случилось.
В. Рулинский:
— То есть это действительно какой-то ответ был, да?
Л. Пыжьянова:
— Это был прямой ответ — соглашайся. И я согласилась. И вот так я там и оказалась, в общем-то.
Т. Ларсен:
— Пришлось как-то перестраиваться?
Л. Пыжьянова:
— Полностью. Во-первых, когда я пришла, до меня не было психолога в Московской области. Это была программа именно Московской области — «Дом с маяком» — его там не было. В Москве психологи очно работали в семьях, а тут, пожалуйста, вся Московская область. Мне говорят: мы не знаем, как здесь, вот как организуете, так и будете работать.
Т. Ларсен:
— Это выездной паллиатив, да?
Л. Пыжьянова:
— Да, выездной. Но, будьте любезны, с первого дня четыре консультации онлайн. А я такая: а как-то познакомиться с историями, со всем? — ну, будете одновременно и знакомиться. И вот я звоню... Наверное, первые полгода я молилась перед каждым звонком, я не знала, что говорить человеку. Причём мне сначала дали семьи умерших детей, потому что там же тоже у нас программа сопровождения — звоните. И я понимаю, что мне надо сейчас звонить в семью, где умер ребёнок, а что им говорить — я совершенно не понимаю и не знаю, и никто меня этому не учил. И что с этим делать? Я помолилась, говорю: Господи, помоги. И всё, Господь помог, и вот так вот и помогает до сих пор. Потому что у меня, правда, сейчас какое-то очень благодатное место — мой кабинет. А прямо по коридорчику — вход в малый храм. И я с утра помолюсь в Елизаветинском хосписе, и перед каждым сложным разговором, и уходя помолюсь. И только тем и живу, потому что я не знаю, вообще, как иначе я бы с этим справлялась. И это удивительно, опять же, вот как на чрезвычайных ситуациях, так и здесь. Вот вы говорите, что люди в горе живут, на самом деле люди просто живут.
У нас сейчас была семья, они из Донецка, там муж с 14-го года воюет. Обычный человек, он не военный, просто в 14-м году пришёл домой и сказал, что пойдёт, не может не пойти. И пошёл, и воюет. А в семье две девочки. Младшая ещё до войны родилась, вторая уже дитя войны. У них у одной и у второй синдромы такие сложные. То есть девочка старшая ещё ходит, так немножко разговаривает, а младшая — нет, она колясочный ребёнок. Мама такая вся, знаете, хрупкая такая, маленькая — старшая дочь в два раза больше её по всем параметрам, пятнадцатилетняя. И первая мысль: Господи, как же вам тяжело? А муж ей сказал, что вот сейчас прям уезжаете. И они уехали сюда — она с двумя этими девочками. Поскольку они обе с паллиативным статусом, то мы их взяли через фонд. 21 день — социальная передышка, а дальше им надо здесь где-то искать пункты временного размещения или где-то искать съёмное жильё. И вот когда их видишь, то первая реакция: Господи, как же вам тяжело, как же вы справляетесь? Вот эти сумки, две девчонки, и никого больше здесь нет, ни родственников, никого. И её совершенно искреннее изумление: у меня два ангела рядом, почему мне может быть трудно? А девчонки спят плохо, и она не спит, и такие, в общем, беспокойные всякие: «Рядом со мной два ангела. И мне Господь помогает».
В. Рулинский:
— Я вспоминаю историю, которую вы как-то рассказали, она меня тоже очень тронула. Как вы говорили ребёнку о том, что ему осталось совсем немного, и про то, как он вас пожалел. Мне будет, наверное, не просто ещё раз услышать эту историю, поэтому я не прошу её рассказать. Но, наверное, вот это ощущение... не все так мужественно относятся к этому факту, что очень скоро умрёт их близкий человек, ребёнок. Наверное, здесь самое сложное — вот что сказать в этих условиях, как сказать самому ребёнку. Может быть, родителям даже, наверное, проще да?
Л. Пыжьянова:
— Ой нет, вы знаете, родителей безумно жалко, потому что, опять же, там не всегда спокойно за детей. Потому что эти дети — это правда, дети, которые живут безгрешно. Они никому зла не причинили...
Т. Ларсен:
— Сразу в рай.
Л. Пыжьянова:
— Да, они чистые, светлые души, им действительно сразу в рай. А вот родители, наверное, какое-то время всё-таки они в аду и на земле живут, и потом им надо через этот ад пройти, чтобы до рая дойти. Потому что нельзя смерть ребёнка, его тяжёлую болезнь просто философски воспринимать, что мой чистый, светлый ребёнок пойдёт в рай, и буду я этому радоваться. Это горе, и, вы знаете, я женщина, я мать, и для меня нет ничего страшнее болезни и смерти ребёнка. Вот это самое страшное, что может быть — детское страдание. Понятно, что любой родитель скажет: «Бери меня, Господь, мои руки, ноги, голову, меня руби, но ребёнка не тронь». Это всегда, конечно, это других вариантов нет. А ты ничего не можешь, ты стоишь свидетелем этого страдания. Но что ты можешь? Ты можешь любить и быть рядом. И вот эти мамы, папы — у нас как-то сейчас пап прибавилось. Я смотрю на этих мужчин... умирал парень у нас буквально вот сейчас — онкология, он умирал тяжело, долго. И с ним был папа. И я уже говорила, что, может быть, приедет мама, может быть, всё-таки смену? Их два подряд умерло, и с каждым был папа, с одним и со вторым. И они оба говорили: нет-нет, жене тяжело, она плачет, ей плохо, она не выдержит, я выдержу, я буду. И один папа, которому вообще было 29 лет, это вот фактически мальчик. Но он настолько мужественный, он настолько... я даже не знаю, как это назвать. Вот когда он просто до последнего момента остаётся рядом со своим ребёнком, не вторым страдающим, а вот тем самым отцом, который рядом со своим сыном. И он прям живёт вместе с ним до конца, там и общение, и жизнь, и всё. Вот рядом с тобой умирает твой ребенок, а ты продолжаешь жить с ним вот так, как эта жизнь идёт, во всей полноте этой жизни.
И там в самом деле Господь рядом. И в общем, смотришь и думаешь, что, да, дети знают о своей смерти, они ещё настолько близки к Богу, что для них это очевидно, что они умирают. И главный врач наш всегда тоже разговаривает очень много с родителями и с детьми. Когда она есть, мне там делать нечего, потому что она абсолютно работает с ними и как врач и как психолог. И она тоже всегда говорит, что вот поговорила сейчас с ребёнком — конечно, он всё понимает, он всё знает. И она всё понимает и всё знает, и родители знают и понимают, и всё равно говорят, что надеются на чудо, до последнего надеются на чудо — вдруг чудо случится. Конечно, пока жив человек, ты до последнего надеешься на это чудо. И многие мои знакомые говорят: слушай, а как родители веру сохраняют? Вот они же молятся, они же просят, а ребёнок всё равно умирает. Как они сохраняют веру? Я даже не знаю, что ответить на этот вопрос, потому что для меня очевидно, что без веры они просто сойдут с ума. Они вот передают всё-таки ребёнка из рук в руки — вот от себя Богу. И этим держатся дальше и дальше. Вот это история про жить и соответствовать, чтобы встретиться там со своим ребёнком.
Т. Ларсен:
— Да, и хочу ещё раз напомнить нашим слушателям в конце нашей беседы о том, что есть ещё один прекрасный инструмент, чтобы держаться, это книжка, которую Лариса написала и выпустила. Книжка называется «Разделяя боль» — она короткая, она очень прикладная. Это невероятно важная книга, которая должна быть в каждом доме. Купите её себе, подарите её близким, потому что это книга о том, как пережить то, с чем, хотим мы этого или нет, каждый из нас так или иначе в жизни сталкивается, или столкнулся, или столкнётся. И это книжка о том, как помочь себе, как помочь близкому, как помочь ребёнку пережить горе. И, в конечном итоге, поверьте, это книжка о любви и о вечной жизни. Она просто невероятно светлая и читать её очень полезно. Спасибо огромное. Лариса Пыжьянова. Это был проект «Делатели» на Радио ВЕРА.
Л. Пыжьянова:
— Спасибо вам.
В. Рулинский:
— Спасибо. Встретимся через неделю, до свидания.
Все выпуски программы Делатели