Нашим собеседником был настоятель храма апостолов Петра и Павла в городе Шилке Забайкальского края протоиерей Александр Тылькевич.
Мы говорили с нашим гостем об особенностях его миссии в самых отдалённых уголках Забайкалья, куда невозможно добраться по суше.
Фильмы отца Александра «Дорога к небу» и «Путь» можно увидеть на YouTube канале радио Вера:
1) Фильм «Дорога к небу»:
2) Фильм «Путь»:
Ведущий: Алексей Пичугин
А. Пичугин
Дорогие друзья, здравствуйте, «Светлый вечер» на светлом радио, меня зовут Алексей Пичугин, я рад вас приветствовать. Я с удовольствием представляю своего собеседника, ближайший час эту часть «Светлого вечера» вместе с вами и вместе с нами проведет протоиерей Александр Тылькевич, настоятель Петропавловского храма в городе Шилка в Забайкалье и благочинный Шилкинского округа. Отец Александр, здравствуйте, добрый вечер.
о. Александр
— Добрый вечер.
А. Пичугин
— Я хотел бы сразу нашим слушателям сказать, что, как всегда, в этот день по пятницам мы выкладываем на нашем ютуб-канале интересные фильмы, о которых мы хотели бы в программе «Светлый вечер» рассказать и предложить вам посмотреть, это, во-первых, фильм «Дорога к небу», в этот раз мы сразу два фильма выкладываем, сегодня это «Дорога к небу» и сегодня это фильм «Путь», оба фильма снял наш собеседник, Александр Тылькевич, и мы сегодня будем говорить и о фильмах, и об их героях, и о служении отца Александра, и о жизни в целом, надеюсь, будет интересно. Итак, о чем же эти фильмы: «Дорога к небу» и фильм «Путь»?
о. Александр
— Оба эти фильма, они о Забайкалье, о северах Забайкальского края, о людях Забайкальского края и о тех функциях, которые выполняет наш миссионерский социальный отдел в тех регионах, куда добраться можно либо по воздуху, либо по замерзшим рекам, либо на гусеничных вездеходах, либо сплавом по рекам, как мы иногда делаем летом. Речь идет о поселке Усть-Ка́ренга, он стоит на реке Вити́м, река Витим — это Угрюм-река наша, на которой добывают нефрит, золото. О Витиме говорят иногда так: «Витим ошибок не прощает», очень суровая река, несмотря на то, что она дает людям возможность жить и существовать, начиная с того, что там водится рыба, заканчивая тем, что там есть золото, но сама по себе река такая, что спасатели, когда выезжают на очередное спасение кого-нибудь из пропавших, они говорят, что мы приезжаем только ради утешения родственников, потому что Витим еще никого не возвращал. В этих суровых местах когда-то давно в бегстве, в попытке бегства от советской власти ушли несколько семей и основали поселок в устье реки, называется он Усть-Каренга, добраться дотуда по-нормальному было невозможно и поэтому их на некоторое время оставили в покое и там, оттуда никто не пострадал, и когда уже более-менее адекватная власть установилась, их все-таки там нашли. И вот получилось так, что мне посчастливилось быть первым священником в истории человечества, который вступил на эту землю. После того, как мы дотуда доехали, а расстояние от последней точки географической, где заканчивается дорога — 200 километров, после того, как мы туда доехали, завязался какой-то процесс общения, мы начали туда приезжать и те 150 человек, которые там проживали, они выразили желание сначала покреститься, потом еще какие-то мероприятия и как-то мы раз к разу и причем, знаете, что интересно было: когда мы первый раз доехали дотуда, мы крестили в школе, у них до четвертого класса школа, это такое помещение, где учатся все дети в одном классе, и учитель до четвертого класса просто разным детям дает разные задания, вот в такой школе мы крестили, служили литургию. У нас был храм на колесах, мы оттуда сняли, иконостас повесили, служили литургию, но вот когда мы уезжали, женщины сказали: «Батюшка, а вы не могли бы недельки через две еще раз приехать»? Ну что такое недельки через две еще раз приехать: это туда-обратно надо добраться, а дорога 200 километров по замерзшей реке это тоже я вам скажу, не фонтан.
А. Пичугин
— А в летнее время туда как-то можно добраться, кроме как на вертолете, по реке, еще как-то?
о. Александр
— Да, в этом году мы осуществили сплав, у нас было пять лодок, на пяти лодках мы спустились по реке Витим от Романовки, это тоже около 450-ти километров, спустились, доставили гуманитарный груз, отслужили все положенные службы, осуществили работу медика, к сожалению большому, женщины-медики, которые с нами ходили зимой, сказали: интересное, конечно, путешествие, но зимой было в два раза легче, потому что летом экспедиция очень опасная. Витим есть Витим, там десять километров сплошных порогов, когда мы эти десять километров проходили, мало того, что это было очень опасно технически, в этот момент еще опустилась стена воды, в которой ни аппаратура не могла работать, и люди очень переживали, что, не приведи Господи, придется груз побросать и без груза уходить, а он нам был очень нужен и людям на северах.
А. Пичугин
— Я так понимаю, что связи в Усть-Каренге, кроме спутникового телефона тоже нет никакой?
о. Александр
— Связь в администрации, если к администрации подойти, то там есть телефон, как у нас раньше висели такие телефонные аппараты, такие телефоны есть и там, можно талончик купить и позвонить. На самом деле, такой спутниковый телефон, он соединяется, какая-то связь есть, звонить они все-таки оттуда умудряются, но это, опять же, насколько это дешево или дорого, я, честно говоря, не знаю, я этой связью не пользуюсь, но последняя связь, которая была у нас с большой землей, в этом году отменили самолеты, в связи с новым законодательством антитеррористическая подготовка полос не соответствовала новому законодательству, для того, чтобы в Забайкалье это устранить, нужно 232 миллиона было, и наши руководители не нашли ничего лучше, чем просто отменить все рейсы на севера, благодаря этому решению уже погибли первые люди: в прошлом месяце люди, которые должны быть лететь на самолете, им пришлось найти лодку и лодкой пытаться сплавиться по Ка́ренге, через семьдесят километров они наткнулись на порог, лодка была пробита, один через два дня нашелся полуживой, а второго до сих пор ищут. К сожалению большому, ни одна из спасательных служб туда не выехала, я вам уже сказал, почему — потому что там найти практически невозможно человека, вот только надеяться на то, что молитвами родственников где-то его можно будет потом найти и хотя бы погребсти.
А. Пичугин
— Просто похоронить, да. А скажите, пожалуйста, я уже впечатлился сейчас, пока мы с вами говорим, на карте Усть-Каренга мне пришлось достаточно долго скролить карту, чтобы, уменьшая масштаб, найти соседние населенные пункты, но при этом, вот я смотрю картинки Усть-Каренги в интернете, и там даже какие-то автомобили есть, и транспорт, и у вас в фильме, кстати говоря, тоже мелькает какой-то транспорт, мотоциклы, автомобили, как-то же туда они попадают?
о. Александр
— Да, там есть автомобили. Раньше Усть-Каренга жила при советской власти в принципе неплохо, потому что там был и зверосовхоз, там и оленей разводили, пушнину добывали, рядом Средний Калар, там был и нефрит, золото, было чем жить, было на что жить и та схема, которая существует, она поддерживалась, завозили северным завозом — это была такая традиция называется «северный завоз», формировали колонну наливников и туда по замерзшей реке отправляли колонну, там ее разливали по бочкам, по цистернам, по емкостям и в течение того периода, когда к нам вообще нельзя было попасть, вот этим топливом пользовались и по зиме так и автомобили доставляли, можно было приобрести себе какой-то транспорт и по зиме в принципе по замерзшей реке можно было доставить.
А. Пичугин
— Там на этом транспорте вообще далеко можно уехать?
о. Александр
— Нет они ездят только по своей деревне, там дорог-то нет, подвезти воду, подвезти дрова, до леса доехать, сено подвезти, какие-то такие локальные вопросы решают, а на самом деле, как такового, транспорта там нет. Но зимой умудряются даже, если хорошо замерзнет река, что такое хорошо: дело в том, что там бывали такие места порожистые, если они плохо замерзают, там практически проехать невозможно, приходится по берегу четыре километра идти, это часа три-четыре, можете представить, какая скорость, это очень сложно, поэтому классический автомобиль легковой, он туда не доходит, но тем не менее если вдруг, например, как прошлой зимой хорошо встала река, она была полноводная, много раз перекипела, что значит кипит: когда большие морозы около сорока наступают, начинает лед лопаться и на поверхность выступает вода, эта вода замерзает и когда она понемножку выступает, замерзает, получается такое ровное пространство и по нему, как по асфальту можно ехать. Но это идеальная ситуация и когда она возникает, в принципе даже какие-то легковые автомобили туда умудряются добраться, но это чревато, вот два года назад папа с дочкой возвращались, к сожалению, в пустолед провалились, а когда провалились в пустолед — ну что, ночь на носу, решили переночевать в машине и не выключили автомобиль, а ночью подул ветер и в выхлопную трубу отправил дым в обратную сторону и угарные газы через салон проникли внутрь, и утром мужики проезжали мимо — они так и рассчитывали, что утром пойдет вахтовка, и вахтовка их обязательно выдернет, ну вот утром, когда приехали, машина была в рабочем состоянии, все было внутри тепло, они были тепленькие, но, к сожалению, они задохнулись.
А. Пичугин
— А что такое пустолед?
о. Александр
— Пустолед — это когда сверху лед замерзает, а внизу лед уходит, получается такая корочка, которая выглядит, как лед, а на самом деле на нее наезжаешь и проваливаешься туда. Если клиренс у автомобиля большой, если мы вот идем, у нас вездеходы, они сделаны из старой русской техники, один походный храм у нас сделан из ЗИЛа-131-го, второй из ГАЗ-66-го и третий тоже из ГАЗ-66, в принципе, клиренс высокий и помню, что в один из походов, вот кстати в тот поход, когда мы снимали фильм «Путь», мы под лед уходили шесть раз, но так как мы не ходим в одного, мы друг друга потихонечку вытаскивали, там в принципе провалиться далеко некуда, максимум провалиться — это только по башню, дальше башни не проваливаются, ну и вытаскивают друг друга или успевали вовремя выскочить, тоже такое бывает, если опытный водитель, если по газам не дал, не успел задний включить, можешь сам выкарабкаться, но бывает и так, что мы когда проходили до Ча́ры, нам все пальцем у виска крутили, сказали: «куда вылезете, лед еще слабый», но за нами колонна, которая пошла в надежде, что если мы проскочили, то и они проскочат, они один из «Уралов» утопили и с тремя «Уралами» вернулись обратно, сложности в передвижении очень большие и поэтому те основные задачи, которые мы там пытаемся решать — это задачи, связанные, во-первых, с доставкой гуманитарного груза, там проживают люди, которым, к сожалению большому, не хочу ругаться на действующую власть, но тем не менее они живут очень тяжело, если картошку можно вырастить в огороде...
А. Пичугин
— Можно сказать, что о них забыли.
о. Александр
— Да, их настолько позабыли, что те социальные слои населения, там у нас живет мамочка с тремя детьми, представляете, без мужика, как жить без мужика в тайге? И дров надо, и воды надо, надо рыбы наловить, надо зверя поймать, это же очень хлопотно, все это обычно делают мужчины, но без мужика живет и поэтому мы стараемся там мешочек муки, мешочек сахара, все мешочками везем туда. Живут люди старенькие, несмотря на то, что с большой земли привозят им пенсию, магазин у них работает два раза в неделю, на два-три часа открывается магазин, какие-то продукты там тоже по зиме, либо консервы, по зиме завозят, вездеходами забрасывают, но это все очень дорого. Я вам больше скажу, если там умудришься купить бензин, то литр его будет стоит не меньше 60-65 рублей.
А. Пичугин
— Дорого, но к сожалению, если посмотреть, сколько стоит он у нас на заправках, так уже выше 50-ти.
о. Александр
— Да, но значит, там еще больше, это я говорю про цены, когда у нас был еще 40, у нас, в Шилке.
А. Пичугин
— Ну да, значит, там еще дороже.
А. Пичугин
— Я напомню, дорогие слушатели, что сегодня мы общаемся с протоиереем Александром Тылькевичем, настоятелем Петропавловского храма города Шилка в Забайкалье и благочинным Шилкинского округа. Мы говорим о фильмах, вообще мы говорим не о фильмах, конечно, сейчас, скорее о жизни в отдаленных местах Забайкалья, куда отец Александр приезжает, привозит гуманитарную помощь, служит, это места, куда просто так не добраться, дорог нет, поселок Усть-Каренга, о котором мы говорили первые 15 минут программы, он попал в два фильма, которые мы с удовольствием вам представляем, два фильма отца Александра, один: «Дорога к небу», второй фильм «Путь», они на нашем ютуб-канале радио «Вера», вы можете зайти на сайт «radiovera.ru» или непосредственно в ютуб, набрать там радио «Вера» и найдете эти фильмы, очень рекомендуем вам их посмотреть. А как, отец Александр, вообще отдаленные места Забайкалья появились в вашей жизни?
о. Александр
— Получилось это таким образом: к нам периодически приезжает кто-нибудь из северян покреститься, поисповедоваться, причаститься, есть какое-то понимание в некоторых регионах об этих таинствах, и они приезжают, но передвижение по нашим регионам, где морозы 45, 50 это норма зимой, минимальная температура, которую я в своей жизни помню это было 63 градуса, минуса. Передвижения здесь очень затруднены, дело в том, что везти детей в такой мороз: неизвестно, как машина заведется, неизвестно, как она там у храма простоит, что потом делать, как ее расталкивать, тепла нет, это, конечно, большие хлопоты, поэтому все люди стараются как-то организовать свою духовную жизнь таким образом, чтобы рядышком была либо молельная комната, либо небольшая часовня или храм, чтобы можно было священника пригласить с соседней деревни и он приехал, послужил литургию и спокойно поехал обратно, вот таким образом у нас начали появляться храмы. Первый это был храм в поселке Верши́но-Дарасу́нский, он у нас возник после того, как там сгорела шахта, погибло 22 шахтера, и на этом месте мы построили с Божьей помощью храм в честь Казанской Божией Матери и великомученицы Варвары, покровительницы шахтеров. Потом пошли дальше, дальше на 50 километров был поселок Усугли́, тоже появился небольшой храмик. Дальше появился в поселке Тунгокоче́н, в этом поселке женщина, которая всю жизнь ездила в Читу, Чита от Тунгокочена находится в 450-ти километрах, вот она периодически ездила туда в храм на исповедь и причастие, она один раз в небе увидела крест, причем не одна она, а полдеревни вышло и смотрело на этот крест, когда видение растворилось, у нее в голове возникла такая мысль: а вдруг это какой-то знак? Она позвонила и спросила: батюшка, вот такое явление было, не могли бы вы к нам приехать? Мы когда приехали, пообщались с ней, сначала тоже возникли небольшие помещения, в которых, сначала у нее дома начали крестить, людей принимать, потом до школы добрались, а когда уже община стала такая большая, что возникла необходимость строительства храма, то принято было решение, поставили крестик и восемь лет люди по бревнышкам потихонечку строили свой Крестовоздвиженский храм, это была крайняя точка, куда можно было доехать на автомобиле, и то поселок Тунгокочен, он уже граничил с тем местом, где нужно было заезжать на борт грузового автомобиля и тебя переправляли по Каренге на другую сторону, такая форма переправы существовала, но потом лет через восемь построили мост и кратчайшая конечная точка, она не изменилась, дальше Тунгокочена дорог нет. Но жизнь этой точкой не заканчивается, мы знали, что дальше идет Усть-Каренга, дальше идет Юмурче́н, дальше идет Красный Яр, Средний Кала́р и другие поселки, в которых тоже живут люди, но которые не имеют возможности приехать туда, вот и было принято решение попробовать пробиться туда. Первый год мы попробовали пробиться на ГАЗ-66, не с первого раза это получилось, но со второго раза мы туда все-таки добрались.
А. Пичугин
— Даже на «шишиге» не с первого раза получилось, просто в представлении людей сугубо гражданских, которые с военной техникой как-то не взаимодействуют: «шишига» — это, конечно, самый крутой автомобиль для покорения бездорожья, понятно, что дальше идут уже профессиональные вездеходы, но в таком бытовом смысле, конечно, «шишига», ЗИЛ-131, ЗИЛ-157 это хорошие...
о. Александр
— Да, ходоки они хорошие, но бывают такие условия, что даже такие вездеходы и то большие сложности испытывают в прохождении тех регионов, о которых мы сейчас рассказываем. Но вот со второго раза получилось пробиться, и когда мы приехали на Каренгу, мы увидели, что народ там проживающий, совершенно необычный, он отличался от всех тех поселков, которые мы посещали, знаете, такой какой-то своей непосредственностью и детскостью, может быть, это связано с тем, что у них нет интернета, у них телевизор 25 часов в сутки не работает, они как-то землей больше живут, чем информацией и поэтому я видел их спокойные лица, их невозмутимые сердца...Начал уже рассказывать, была такая смешная ситуация, когда мы первый раз покрестили и обратно уезжать, женщины подошли и спросили: «Батюшка, не могли бы вы через две недели подъехать?» Я говорю: «А почему через две недели? — Ну вот у нас такая жизнь, что мужики все наши в лесу, а через две недели они вернутся, и вот они тоже хотели бы покреститься, но у нас такая особенность есть этого возвращения...» Я говорю: «Какая особенность? — Ну, когда мужики возвращаются с леса, они начинают пить». Я говорю: «Давайте сделаем так, я очень постараюсь вернуться еще раз через две недели, тем более лед еще будет стоять, но при одном условии: крестить буду только трезвых. — Ну хорошо». На том попрощались, разъехались, у меня не получилось через две, я добрался только через три недели и вот я приехал, женщины подошли и говорят: «Батюшка, мужики из леса вышли и ждут вас, не пьют».
А. Пичугин
— И действительно не пили?
о. Александр
— Да, они действительно не пили, все кто пришел, у нас там не получается такая схема огласительных бесед ,как мы проводим у себя в Шилке, у нас там более-менее налажена структура, схема, тематика, а здесь у каждого человека очень разные способности, кто-то три класса образования, кто-то среднее образование, кто-то, может, училище закончил, с высшим образованием бывают люди, но для меня лично, как для священника, показателем того, что люди готовятся, являлась даже та десятилетиями сложившаяся традиция пить, когда выходишь из леса, если они от нее воздержались и пришли ко мне, вечером у нас все равно была огласительная беседа, мы с ними собрались, поговорили о крещении, о молитве, о храме, поговорили и до утра разошлись, они вечером были трезвые и утром были трезвые, и я видел, что они не с бодуна, они нарушили ради Таинства свою традицию, в будущем у них много кто отказался от алкоголя, от какого-то антисоциального такого поведения благодаря храму, но тогда у нас храма еще там не было и вообще возникновение там храма я считаю небольшим чудом, потому что в свое время каренгинцы, ближайший храм от Каренги это было село Тунгокочен, 200 километров от них по жуткой дороге, по которой, детей возят в школу, например, вертолетами или вездеходами, но одно дело ради детей заказать вездеход на двадцать человек и вывезти разом, а другое дело самому в храм съездить, сами понимаете, не наездишься, и люди даже ради того, чтобы 200 километров от них была церковь, они собирали какие-то пожертвования небольшие и отправляли в Тунгокочен небольшие копеечки, которые по дворам собирали для тунгокоченского храма.
А. Пичугин
— То есть когда вы туда впервые приехали, для них в общем и целом церковь не была каким-то таким белым пятном, пустым звуком, они не просто представляли, но некоторые из них даже бывали на службах, пусть редко, пусть один-два раза в год, но бывали.
о. Александр
— Да, у них какое-то понятие было, тем более, что телевизоры-то все-таки работают у людей и по телевизору иногда и церкви, и священников показывали, но кроме нас туда еще и сектанты когда-то умудрялись приезжать, потому что сектанты очень интересовались этим местом, там рядом находится полигон, куда стреляют все ракеты со всей России, поэтому я думаю, что сектанты не только миссионерский интерес имели, но чисто военные какие-то вопросы там решали через своих адептов, но тем не менее понятие у них какое-то было, даже понятие правильной и неправильной церкви тоже было, но священников они никогда живых не видели, это точно, только по телевизору, либо где-то в других городах. И когда вот это мне рассказали в Тунгокочене, я об этом рассказал на радио в Москве и в Москве появился человек, дай Бог ему здоровья, раб Божий Александр, он позвонил мне и сказал: «Давай поможем им построить храм». Ну я понимал, что построить храм в Каренге просто нереально, было принято решение собрать его у нас в Шилке, мы его собрали по бревнышкам, потом раскатали до последнего бревнышка, погрузили на четыре камаза и четырьмя камазами вывезли туда, до Каренги. Зимой мы установили «чопики», такие колонны из леса, выстроили там храм, а летом зимой завезенным цементом сделали бетон и подлили уже стоящий храм бетоном и поэтому у нас храм там стоит на таком хорошем бетонном основании, и когда все видят в Каренге бетон и храм, они вообще просто не понимают, как это могло произойти и появиться, я считаю, что это просто такое чудо, и Господь нам дал возможность вывезти и дал людей, и дал средства, и даже тот путь, по которому мы доставляли, несмотря на то, что вездеходы постоянно проваливались, камазы вот эти, сайгаки, они проваливались и приходилось их вытаскивать, они тяжелее, чем наши «шишиги» и тяжелее, чем 131-е, приходилось их вытаскивать, выпиливать из льдов, но тем не менее хам был доставлен, задача была выполнена, и я считаю, что на сегодняшний день люди, которые имеют возможность по воскресеньям приходить в храм и молиться, несмотря на то, что температура, как смирительная рубашка, если на улице минус 40, то у нас в храме минус 20, но все равно это уже большое достижение.
А. Пичугин
— Мы прервемся буквально на минуту, я напомню, что очень интересный разговор у нас с вами сегодня с отцом Александром Тылькевичем, протоиереем и настоятелем Петропавловского храма города Шилка в Забайкалье и благочинным Шилкинского округа. Мы говорим об отдаленных местах Забайкальского края, где бывает отец Александр, где он строит храмы, где он общается с людьми, мы с удовольствием представляем два фильма: «Дорога к небу» и фильм «Путь», где вы можете своими глазами посмотреть те места, про которые мы сегодня говорим, фильмы эти размещены на нашем ютуб-канале радио «Вера», можете найти их на сайте «radiovera.ru» или в ютубе, набрав в поиске «радио «Вера». Мы буквально через минуту к нашему разговору вернемся, никуда не уходите.
А. Пичугин
— Возвращаемся к разговору нашему на светлом радио, сегодня, я напомню, мы беседуем с протоиреем Александром Тылькевичем, настоятелем Петропавловского храма города Шилка в Забайкалье, благочинным Шилкинского округа, отец Александр интереснейше рассказывает про отдаленные места Забайкалья, где ему приходится бывать, про людей, которые там живут, про природу, про суровые края, два фильма об этом есть: «Дорога к небу» и «Путь», эти фильмы вы можете посмотреть на ютуб-канале радио «Вера», зайдя на ютуб и там вбить в поиске радио «Вера» или на сайте «radiovera.ru», там вы найдете все нужные ссылки, посмотрите обязательно эти фильмы, они стоят того. Вообще, отец Александр, как в вашей жизни появились вот эти места? Вы служите в Шилке, Шилка это тоже не ближний край, даже от Читы, я посмотрел, это порядка 200 километров, вы говорите, Усть-Каренга, там до дороги 200 километров, а у вас от Шилки до Читы 200 километров почти.
о. Александр
— Да, и была такая босяцкая песня: «Нам Шилка и Нерчинск не страшен теперь», вот Шилка это то, что нам теперь не страшно. В Шилке стоит Петропавловский храм, ему уже около 130 лет, храм древний, несмотря на то, что его закрывали и использовали и как спортзал, и как музей, и как мастерские, и чего только из него не вытворяли, но он перешел в конце концов в храм, мы его восстановили и уже около 30-35 лет в нем совершаются богослужения и с 35 лет, 22 года я в нем являюсь настоятелем, но так как я являюсь священником не только одного храма, но еще всех храмов всех территорий, которые расположены от нас вверх по карте аж до самой Чары, а от Чары до нас тысяча километров, то все промежуточное автоматически входит в сферу нашего бытия, и так мы посчитали, что в нашем окормлении находятся двадцать стационарных храмов, стоящих или строящихся и два походных храма: Александра Невского и Святителя Николая, и все это приходится окормлять. Я понимаю, что когда вы спрашиваете: батюшка, как вы все успеваете? Я сразу говорю: ничего мы на самом деле не успеваем, в нашей епархии уже год нет архиерея и на то количество храмов, которое у нас есть в Нерчинской епархии, у нас всего 11 священников, поэтому сложности есть, но тем не менее это не критическая ситуация, как умеем, сколько времени хватает, столько и тратим. Обычно мы нашу деятельность организуем и называем это «экспедиция», собираем, вот, например, мы сейчас готовимся к зимней экспедиции, будет она совершена в феврале, в конце февраля, когда уже лед встанет крепко и реки откипят, мы готовимся к очередной экспедиции, пойдет у нас три колесных вездехода и два гусеничных, мы собираемся около четырех тонн гуманитарной помощи с собой брать, это продукты, медикаменты, оборудование, очень надеемся взять с собой медиков, потому что там медицины вообще никакой нет и к нашим медикам, с которыми мы приезжаем, выстраиваются не только больные, но даже здоровые, когда спрашиваем: вы здоровы, зачем вы туда стоите? Они говорят: ну, на всякий случай. Я в конце концов понял, что: у нас медик замечательный, она, кстати, москвичка, Елена, она не столько их лечит, сколько их умеет слушать, для нашей современной медицины очень такое нечасто случающееся явление. И медицина, гуманитарная помощь, естественно, богослужения, литургия, крещение, соборование, которые нужны людям, если нужно, то и какие-то панихидные, отпевания, все такое, все, что связано с храмом. Изначально мы, конечно, себе не ставили целью строить там храмы, храмы там появились уже благодаря тому, что этого хотели люди, но изначально мы руководствовались желанием помочь тем регионам, которые нуждались в этой помощи. У нас был такой миссионер — Макарий Глухарев, он когда приходил на отдаленные территории, где не было священства, он начинал организовывать жизнь, строил школы, начинал давать людям образование, начинал помогать им какими-то инженерными средствами, а потом возникали вопросы и ведь ответы на эти вопросы приводили людей к Богу, вот примерно такая схема у нас поддерживалась и благодаря этому на северах уже на сегодняшний день пять храмов построено, шестой стоит на перевале, семь, восемь, девять — девять храмов сейчас стоит только на северах и вправо и влево от нас, еще строится пять храмов, они находятся в заложенном состоянии, стены стоят, куполов пока нет, но тем не менее по мере возможности каждый поселок пытается обеспечить свою территорию вот этим сияющим крестом, чтобы было место, где, как говорится, «главу подклонити».
А. Пичугин
— А как вообще в вашей жизни появилась Шилка, вы же не всю жизнь там живете, в какой-то момент вы там оказались, я думаю, что это было достаточно суровый и новый опыт для вас.
о. Александр
— Если брать начало, то я вообще родился в Ташкенте и до 14-ти лет жил там.
А. Пичугин
— А я там жил когда-то.
о. Александр
— Да? Я на ТТЗ около греческого городка жил.
А. Пичугин
— Нет, это был ученый городок, научный городок.
о. Александр
— Да, там рядышком учились мои мама с папой. Четыре поколения наших родственников прожили там, но когда начался БАМ, мои родители захотели поехать на БАМ. Так я попал в поселок Куанда, где было золотое звено, которое строило, «Узбамстрой», там на БАМе я закончил школу и оттуда ушел в армию, после армии вернулся и работал в органах, отслужил двенадцать с половиной лет в органах, дослужился до начальника штаба УВД станции Новая Чара и потом так получилось, что встретил владыку Евстафия и после определенных процессов, после которых нельзя было не поверить в Бога, у нас состоялся с ним разговор, он меня спросил: не надоело ли мне воевать? Я сказал, что не надоело, потому что это моя работа, я выбрал ее не просто так. Он сказал: «Мне кажется, что послужил государству, надо послужить и Богу». Я ему сказал, что меня нельзя даже близко ставить в священники, потому что во мне нет ни одного достоинства и ни одного качества, которое делало бы меня хотя бы похожим на священника, он подошел ко мне близко-близко и сказал на ухо: «Я тебе по секрету скажу: во мне тоже». Так мы познакомились с владыкой Евстафием, и через год я уже учился на пастырских курсах города Читы. Когда я их закончил, был рукоположен в дьяконы, через тридцать дней в священники, вот такого новобранца, новоиспеченного меня, с указом отправили в город Шилка, причем когда благочинный отправлял, он мне сказал: «Пять попов сожрали, ты шестой». С таким напутствием я поехал в Шилку.
А. Пичугин
— Приехали туда и встретили людей, которые были не то, чтобы намерены вас сожрать, по крайней мере посматривали с аппетитом.
о. Александр
— Знаете, до сих пор пытаюсь встретить, на самом деле милейшие люди, прекрасные люди, великие помощники, великие труженики, очень терпеливые, несмотря на все мои немощи, несмотря на то, что я часто отсутствую в храме, приходится ездить по северам и везде, где угодно, вот они меня терпят, любят, ждут и я очень признателен им за молитву. Я, наверное, единственный священник в забайкальском храме, кто 22 года служит на одном месте и никуда не переводится, может, еще благодаря тому, что у нас много детей, нас трудно перевести куда-то, хотя не знаю, у протопопа, моего кума, тоже много детей, но несмотря на это, его собрали и спокойненько отправили на Север.
о. Александр
— Другой бы на вашем месте служил бы и служил, никуда не ездил, 22, 32 года, сколько Бог отпустит, так вот на одном месте, но ведь вам почему-то захотелось ездить по северам, общаться с людьми, крестить их, проповедовать, в конце концов помогать просто по-человечески.
о. Александр
— Мне на самом деле очень трудно отказать людям, когда они просят, если люди звонят мне, говорят: «Батюшка, приезжайте, у нас куча проблем, нам самим не вырваться, нам надо детей покрестить, надо самим покреститься, надо то-то», поэтому легче найти способ и средства доехать, чем отказать, это очень сложно людям говорить: простите, я не смогу. Более того, настолько народ уже, как-то мы с ними свыклись, даже пропал человек, потерялся, они в первую очередь звонят и спрашивают: батюшка, что мы будем делать, пропал человек? Я им говорю, что надо в администрацию, то-то и то-то, в органы обратиться, но они почему-то в первую очередь ко мне обращаются, потому что, я не знаю даже почему-то, какая-то у нас с ними связь такая, уже не столько духовная, сколько житейская образовалась.
А. Пичугин
— Они, я чувствую, вам могут позвонить в любое время дня и ночи?
о. Александр
— Да, если у них, конечно, есть связь, это удовольствие нерегулярное.
А. Пичугин
— А, ну да, это то, с чего мы начинали.
А. Пичугин
— Я напомню, друзья, что сегодня в программе «Светлый вечер» протоиерей Александр Тылькевич, настоятель Петропавловского храма города Шилка в Забайкалье, благочинный Шилкинского округа. Я думаю самое время поговорить о фильмах «Дорога к небу» и «Путь», что это за фильмы все-таки? Мы начинали с вопроса, что это за фильмы, но, — и очень хорошо, что так получилось, — ушли в разговор про то, что это за места, а вот что за фильмы, как вы их снимали и чем один от другого отличается, мы еще не говорили.
о. Александр
— Ну, в принципе, мы и говорили о том, о чем фильмы. На самом деле все, что мы там снимали, в нашем Забайкалье, в моем любимом Забайкалье, это все разные стороны одного и того же бытия. Первый фильм, он о храме, о месте, о том, как строился храм, а второй храм о людях. Вот фильм «Путь» это фильм о движении, а фильм «Дорога к небу» это как каренгинцы строили свой храм, как молились за то, чтобы там храм стоял и о тех людях, которые своей верой, представьте, на сегодняшний день считается нерентабельным строить церковь, если народонаселение поселка или пункта меньше десяти тысяч человек, если из этой статистики исходить, то ни одного храма у нас бы там не было, но вопреки всей этой статистике народ сам по себе хотел. И я помню фразу одного некрещеного человека, не атеиста, но просто некрещеного человека, который тоже был участником этого строительства, тоже носил с нами бревна, тоже их складывал, помогал активно, и вот когда снимался сюжет этот, он в интервью произнес такую удивительную фразу, которая меня утвердила в этой мысли, более того, которая дала возможность мне размышлять о нашем севере с возможностью дальнейшего строительства в таких поселках церквей и часовен, он сказал: «Всю жизнь прожил в Каренге, но только вчера понял, что у нашего поселка появилась душа» — вот это для человека некрещеного мысль очень интересная, на самом деле какая-то такая конечная и начальная точка была поставлена храмом: конечная точка бездушного существования и начальная точка движения вверх. На сегодняшний день храм Всех сибирских святых стоит на Каренге, причем он стоит не просто оплотом православия того региона, а на самом деле даже географически удачно встал, и если раньше мы могли проскочить поселок просто по реке, когда устаешь, 200 километров мы идем часов 10-12, если эти 10-12 часов вправо-влево рулить, постоянно проваливаться то под лед и постоянно вылазить, то в конце дня утомляемость очень высокая и поэтому мы несколько раз просто проскакивали от усталости и когда упирались в Витим, нам приходилось возвращаться, а тут уже никак не проскочишь, потому что в черном небе всегда блеснет наш купол, поэтому мы очень любим свой храм и считаем, что если не Божий промысел, никогда бы в жизни его бы там не было, а так как Господь так решил, то мы в руках Божиих оказались в нужное время в нужном месте, поэтому там появился такой замечательный храм.
А. Пичугин
— А теперь как часто получается туда добираться и всегда ли ездите вы или это могут быть какие-то другие священники? Усть-Каренга, я так понимаю, все равно относится к вашему благочинию, хотя она в двухстах километрах от дороги, а от вашего города, я так понимаю, что еще дальше.
о. Александр
— Да, я скажу, что в нашем благочинии я один.
А. Пичугин
— А, то есть вы сам себе благочинный?
о. Александр
— Да, сам читаю, сам пою, сам кадило подаю. Я когда приезжаю в Москву к своим друзьям в отпуск и служу у них в храмах, я иногда смиряю дьякона, потому что у нас же нет дьяконов, мы только на картинке видели дьяконов и иногда вместо дьякона что-нибудь нет-нет, да вставишь, они уже так снисходительно ко мне относятся, говорят: «ну ладно, батюшка, все нормально, не переживай», я каждый раз извиняюсь. Но на самом деле там не очень много священников и поэтому приезжать туда получается раза три-четыре в год, вот, например, в этом году мы умудрились приехать туда три раза и вот сейчас, если Господь управит и живы будем, то я сейчас приеду и постараюсь еще раз проскочить туда и обратно, это где-то недельки полторы-две у меня должно обойтись, если, конечно, не похолодает сильно.
А. Пичугин
— Еще одна важная тема, на которую нельзя с вами не поговорить, понятно, что этому надо посвятить отдельную программу, я надеюсь, мы это сделаем, у вас в «Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» написано в профиле: «Хобби: дети и все, что с ними связано». И тут же речь идет не только о ваших родных детях, а еще и о том, что в принципе вы занимаетесь детьми, вот у нас остается буквально десять минут, даже меньше, вот об этом расскажите пожалуйста.
о. Александр
— Я счастливый дед, у меня сегодня родилась шестая внучка.
А. Пичугин
— Мы вас поздравляем и наши слушатели тоже, конечно.
о. Александр
— Мне моя дочка Танька принесла маленькую внучку Алиночку, очень люблю своих внучат, даже мне мои дети иногда: «Папа, ты же нам это не разрешал!» Я говорю: «Вот дедушками станете и потом поговорим». На самом деле, в нашей семье воспиталось двенадцать детей, двое нами рожденные, остальные, когда спрашивают: батюшка, это все ваши? Я думаю, что это все наши, никакой из них не является не нашим и поэтому при всех трудностях воспитания приемных детей я считаю, что все дети наши, какие бы коллизии, какие бы проблемы не возникали в этом процессе, они не перестанут быть моими и до конца жизни они будут, и их дети тоже. Кроме того, у нас есть своя казачья школа, в которой воспитываются и дети-сироты, и дети из социальных низких слоев населения, и просто казачата, которые приезжают со всего Забайкалья. Эта школа возникла на месте умирающей мирсановской школы, которую хотели закрыть, там оставалось 56 учеников, мы упросили ее в этом году не закрывать, организовали там казачью школу и сейчас у нас там 120 человек обучается, 50 человек стоят в очереди, потому что у нас казарма кончилась и мы, к сожалению, не всех желающих можем разместить. У нас, на самом деле, при моем понимании не очень высокого уровня образования у нас очень высокий уровень дисциплины и все наши четыре выпуска казачат ушли либо в армию, либо в военные училища. Мальчишки хорошие, но мы сразу в начале обучения обговаривали с родителями вопросы, что в нашей школе запрещены сотовые телефоны и если нужно поговорить с родителями, то вечером выдается телефон на процесс общения, доложить маме, что все нормально, живой, здоровый, для удовлетворения своих каких-то там учебных вопросов существуют другие источники: книги, компьютеры и все, с этим связанное. Кроме тех предметов, которые дает государственное образование, у нас еще своя конюшня, 12 коней, у нас учатся дети работать с оружием, стрелять, луки, арбалеты, пневматическое оружие, зарницы организовываем рядышком, все, что связано с жизнью казака, с жизнью на селе мы там пытаемся организовать по принципу моего ротного, мне ротный говорил, что солдат без работы — потенциальный преступник, я думаю, что ребенок без внимания — это потенциальный хулиган, вот мы так пытаемся устроить жизнь и быт наших детей, чтобы свободного времени не было, благодаря этому все, что связано вокруг с детьми, с лошадьми, с походами, с экспедициями, вот каждую экспедицию с нами ходят два-три казачонка обязательно и причем это не самые лучшие, не самые отличники, а, как правило, директор пытается дать самых заслуживших, я говорю: нет, мне давай самую рвань, самую хулигань, чем хуже, тем лучше.
А. Пичугин
— Бывало, что не справлялись?
о. Александр
— Нет. Что значит: «не справлялись»?
А. Пичугин
— Ну, вы говорите: давайте нам самых тяжелых, самых сложных, вот дали самых сложных, а вы с кем-то не справились.
о. Александр
— Знаете, чтобы попасть в экспедицию, это нужно очень сильно постараться, не то, чтобы стать самым плохим, а на самом деле, люди, которые попали в экспедицию, они считаются в школе счастливчиками, поэтому уходит туда Вовчики, возвращаются Владимиры, уходят Темки и возвращаются Артемии. Когда ребенок, мальчишка попадает в ситуацию, где капризничать не перед кем, выпендриваться не перед кем, когда кормить тебя из ложечки не будут и если ты не хочешь кушать, тебя просто не заставляют, но в следующий раз ты покушаешь только через полдня, в этих условиях он начинает действовать и жить совершенно по другим правилам, до неузнаваемости меняется человек, когда попадает в ситуацию критическую, а в те походы, куда мы ходим, я считаю, что это на грани человеческих сил, поэтому всегда приходится работать через силу, через себя, и таскать вещи, и таскать оборудование, и помогать и докторам, женщинам, и помогать местному населению, и спать не на мягкой постельке, а в палатках и в спальниках, ну и вездеходы вытаскивать иногда из болота и из всяких рек. Детям в принципе хватает и мы никогда к ним не относимся, как к детям, они все становятся для нас полноправными членами экспедиции, настоящими мужиками, казаками и людьми, которые способны решать боевые задачи. Я вот вспомнил, ситуация у меня была, когда у нас был крестный ход вокруг Читы, это тоже такой фильм есть у нас на канале, может быть, когда-нибудь мы и на нашем канале его покажем, это замечательный фильм про конный поход вокруг Читы, участвовали читинские казаки и шилкинские казаки мирсановской казачьей школы, когда мы с мальчишками своими готовились, я сказал: не дай Господь опозорите меня перед читинцами — все, на конюшню ни ногой, будете в своей школе сидеть, полы мыть, а на конюшню не придете. Они настолько были перепуганы вот этим, что вели себя не просто как солдаты, представляете: в пять часов утра просыпаемся, а у нас кони уже готовы, наши кадеты всех коней вычистят и заседлают, приготовят, напоят, мы уже выходим к готовым коням, я просто радуюсь, что у меня такие мальчишки. Более того, в прошлом году приехал мальчишка на лето, звонит, говорит: «Бать, я можно у тебя поживу на конюшне?» А у нас конюшня, просто так называем «конюшня», на самом деле после того, как у нас дом сгорел в этом году, все планы переместились на конюшню, дети надо мной хохочут, говорят: ты единственный в Забайкалье профессор, который живет на конюшне, как Диоген. На самом деле, в конюшне у нас есть класс и в этом классе я коечку поставил, я там проживаю, мои дети в походных храмах живут и житье, которое там организовано, оно дает возможность нашим детям, которые приезжают на лето, даже тем, которые раньше учились, они могут приехать у нас хоть на сеновале, хоть в походном храме, хоть в каком-то из помещений взять и просто пожить. Я говорю: «Ну конечно, Саш, давай, приезжай, поживи». Приезжает Саша, и вот я утром просыпаюсь в пять часов выгонять коней, просыпаюсь на выгон коней, смотрю — а Сашка уже стоит, коней чистит, а я вспоминаю и думаю: три года назад он пришел в школу, его воспитывала одна мама, он был изнеженный, он был такой капризный, думаю: ну вот можно было бы тебе всечь, я бы тебе всек с удовольствием, такое желание было, сейчас смотрю на него и думаю: все-таки здоровский мальчишка получился, я бы с ним пошел в разведку. Вообще я за всех своих мальчишек могу сказать, что с каждым из них в отдельности я бы, конечно, пошел в разведку, это, наверное, многого стоит.
А. Пичугин
— Спасибо, отец Александр, о детях я надеюсь, что мы еще с вами подробно как-нибудь поговорим, тут мы кратко, за десять минут. Я напомню, что в основном мы сегодня говорили об удаленных местах Забайкалья, это места, куда отец Александр, наш собеседник сегодняшний, ездит, где он общается с людьми, помогает им, служит. Протоиерей Александр Тылькевич, настоятель Петропавловского храма города Шилка в Забайкалье, благочинный Шилкинского округа, и мы еще раз напоминаем, что есть фильмы: «Дорога к небу» и фильм «Путь», которые мы выкладываем на своем ютуб-канале радио «Вера», посмотрите их, там как раз про те места, про Усть-Каренгу, про отдаленные места Забайкалья, куда отцу Александру удается добираться, это все очень интересно. Спасибо вам большое за этот разговор, прощаемся с вами, до новых встреч, всего доброго и до свидания.
о. Александр
— Спаси Христос, с Богом.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!