В нашей студии был клирик московского храма Сорока Севастийских мучеников, главный редактор молодежного портала Naslednick.online протоиерей Максим Первозванский.
Разговор шел о смыслах и особенностях богослужения в воскресный день, о праздниках в честь обретения мощей преподобного Серафима Саровского и Почаевской иконы Божией Матери, о памяти святых преподобного Симеона, Христа ради юродивого, и его спостника Иоанна, пророка Илии и равноапостольной Марии Магдалины, а также об Успении праведной Анны, матери Пресвятой Богородицы. Отец Максим разъяснил воскресный евангельский отрывок об исцелении Иисусом Христом расслабленного.
М. Борисова
— Добрый вечер, дорогие друзья. С вами Марина Борисова. В эфире программа «Седмица», в которой мы каждую неделю по субботам говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели. И сегодня со мной в студии клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский.
Протоиерей Максим
— Здравствуйте.
М. Борисова
— С его помощью мы постараемся разобраться, что ждет нас в церкви завтра, в шестое воскресенье после Пятидесятницы, и на наступающей седмице. Ну как всегда, для начала обратимся к тем отрывкам из Апостольских Посланий и Евангелия, которые мы услышим завтра в храме на литургии, чтобы разобраться, какой смысл вкладывает Церковь в завтрашнее воскресное богослужение. Мы услышим завтра отрывок из Послания апостола Павла к Римлянам, из 12-й главы, стихи с 6-го по 14-й. И звучит этот отрывок так: «И как, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то, имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры; имеешь ли служение, пребывай в служении; учитель ли, — в учении; увещатель ли, увещевай; раздаватель ли, раздавай в простоте; начальник ли, начальствуй с усердием; благотворитель ли, благотвори с радушием. Любовь да будет непритворна». И дальше о том, что надо быть братолюбивыми, не ослабевать в усердии, пламенеть духом, служить Господу и, под конец, благословлять гонителей. Вот такой набор пожеланий апостола Павла.
Протоиерей Максим
— Ну прямо универсальное указание, как нам жить: в простоте занимайся тем делом, которое дал тебе Господь, пламеней в любви и молись за врагов. Вот мне кажется, если этот отрывок вот так взять, отдельно посмотреть — это, наверное, то самое нравственное учение христианства, которое каждому из нас должно быть преподано и которому мы должны следовать.
М. Борисова
— Ну мне кажется, здесь важно то, что каждое дело может быть во славу Божию. То есть неважно, что тебе дано. То есть ты можешь быть начальником — вот я зацепилась за то, что если тебе дано начальствовать, то ты начальствуй. Но начальствуй не просто как такой держиморда, а начальствуй во славу Божию. Не очень понимаю, правда, как.
Протоиерей Максим
— Да. Наверное, это вы зацепились, потому что это самое сложное и непонятное: как быть начальником христианину? Потому что начальник — это всегда принуждение, за тем редким исключением, когда начальник является таким харизматичным начальником, и за ним идут, его слушаются и выполняют его предписания, потому что верят, что это исходит от Самого Господа, и что сам человек в своем начальстве служит Богу. Это самое сложное, в том числе в нашей церковной жизни. Дело даже не в том, добрый ты начальник или злой, а вот это вот начальствовать вот не просто милостью Божией, да, вот. А настоящий христианский начальник — это, по сути дела, такой «христос» с маленькой буквы — то есть тот, кто не милостью Божией правит или распоряжается, а тот как бы, от которого исходят повеления Божии. А у нас каждый начальник хочет представить себя именно руководящим от лица Бога, но при этом, к сожалению, свою волю проталкивает. Но здесь, мне кажется, здесь вообще этот отрывок, тут начальники как бы стоят они в ряду, и он скорее о зависти. Потому что очень просто сказано: ты не смотри на то, чем занимается другой, служи Богу тем даром, который есть у тебя. Если ты имеешь возможность благотворить — вовсе тебе не обязательно стремиться быть проповедником. Если ты проповедуешь — вовсе не обязательно стремиться быть увещевателем там и так далее. То есть вот есть у тебя какой-то дар, ты можешь им служить Богу и Церкви — служи себе спокойно, не смотри по сторонам. И вот то о чем говорится дальше — «духом пламенейте» — самое сложное. И в конце практическое указание, что благословляйте тех, кто вас обижает, благословляйте, а не проклинайте — это, мне кажется, тоже необыкновенно важно.
М. Борисова
— Ну это почти никогда не получается.
Протоиерей Максим
— Сложно, сложно. Но если себе этот отрывок повесить на стенку в те моменты, когда у тебя появляются какие-то конкретные гонители. И что такое «благословляйте» и что такое «проклинайте»? Для нас это такие почти абстрактные слова. Что такое проклятие? Проклятие — это отправление человека, пожелание ему ада, а благословение — это пожелание ему встречи с Богом. И поэтому это как раз очень религиозное действие — благословение и проклятие. Помните, как Моисей от Бога услышал слова: жизнь и смерть предложил Я тебе, благословение и проклятие: избери жизнь, чтобы жил ты и потомство твое после тебя. Вот поэтому очень важно, чтобы мы в отношении себя и в отношении других людей избрали именно благословение, чтобы в самых трудных ситуациях, какие бы они нам в жизни ни попадались, мы желали самым злейшим наших противникам и гонителям встречи не с диаволом, а с Богом. А Бог разберется с каждым.
М. Борисова
— Ну это просто очень высокая планка. Почему я так говорю, потому что очень хорошо запомнила, на всю жизнь запало стихотворение, которое приписывается одной из великих княжон, в те времена, когда они были уже в Ипатьевском доме. Там есть четверостишие, в этом стихотворении:
И у преддверия могилы
Всели в сердца Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов.
Вот это очень правильная характеристика, это нечеловеческие силы.
Протоиерей Максим
— Да, да, согласен.
М. Борисова
— То есть это можно только просить у Бога, чтобы Он дал возможность помолиться за того, кого хочется очень сильно...
Протоиерей Максим
— Ну вообще если хоть немножечко богословие сейчас к нашему разговору подключить, то мы должны помнить, что все что у нас есть, получено нами от Бога. И если мы приписываем себе те или иные добродетели, мы, конечно, погрешаем против Христа. И главный возглас Божественной литургии: «Твоя от Твоих Тебе приносим за всех и за вся», — как раз и напоминает нам каждый раз, что все что у нас есть — и сама наша жизнь, и сами наши способности, чувства, эмоции, воля, таланты — все дано нам от Бога, и не надо приписывать их себе, а за все надо благодарить.
М. Борисова
— Обратимся теперь к отрывку из Евангелия от Матфея, из 9-й главы стихи с 1-го по 8-й. Это тоже достаточно известный отрывок из Евангелия, известный многим православных христианам, в особенности тем, кто старается жить церковной жизнью, поскольку очень часто по разным поводам звучит в церкви, звучит в проповедях — это история о исцелении Спасителем расслабленного, которого принесли к Нему его друзья, принесли на постели. «И, видя Иисус веру их, сказал расслабленному: дерзай, чадо! прощаются тебе грехи твои». И естественно, как всегда, к Нему придрались, сказали, что это за странные тут...
М. Борисова
— Ну Его прямо в богохульстве обвинили: кто может прощать грехи? Только Бог.
Протоиерей Максим
— Ну дальше Господь говорит: «Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, — тогда говорит расслабленному: встань, возьми постель твою, и иди в дом твой. И он встал, взял постель свою и пошел в дом свой». Вот в этой истории, которую во многих толкованиях мы читали, слышали, сами размышляли, мне кажется, есть один смысловой нюанс, который редко предлагается для размышления: вот то, что Господь исцелил этого расслабленного по вере тех людей, которые его принесли.
Протоиерей Максим
— Да, это важный момент. Он как раз является для нас основанием того, насколько все мы связаны между собой, насколько важно, это такое утешение для тех, кто молится за своих путевых или непутевых, больных или здоровых близких — вот что по вере вас может быть исцелен и прощен и получить помощь человек, который, может быть, в этот момент сам ни о чем и не просит. Вот что все мы вместе тело Христово и уды отчасти, как говорит апостол Павел, и болеет ли один член, болеет все тело, и наоборот, выздоравливает ли один член, радуется все тело — это о той связи мистической, духовной и буквально физической, которая есть между нами и Богом. Очень утешительный отрывок, что Господь, видя веру их — отсюда тоже интересный такой вывод. Каждый раз, когда и со сколькими священниками я ни разговаривал, они все свидетельствуют удивительный факт, что человек приходит, просит, например, помолиться, а потом приходит и благодарит: спасибо, батюшка, вы мне так помогли. А я думаю, говорит такой батюшка, и забыл вообще про него или помянул вскользь. Но по вере самого человека просящего, допустим, священника о молитвах и происходит, и получает он просимое.
М. Борисова
— Ну на самом деле это загадочная история, как наши молитвы о ближних сказываются. Потому что очень много, вот если внимательно оглянуться вокруг себя, очень много примеров, когда вот эта совместная молитва о ком-то, даже незнакомом, просто попросили — вот у кого-то предположим, заболел там из родных или близких и вот просят молитв. И если несколько человек относятся к этому ответственно и начинают молиться — я имею в виду не просто там однажды «спаси, Господи» или что-то, а ну хотя бы там, я не знаю, прочитать кафизму о здравии, или еще что-то такое, на себя какое-то правило наложить...
Протоиерей Максим
— Это именно так работает, а с другой стороны, остается куча вопросов, на которые у меня, например, так и не ответов. Неужели наша молитва может сделать Бога добрее, чем Он есть без молитвы? Он ведь и так знает самое лучшее, что является благом для того или иного человека. Почему оттого, что кто-то тот или другой помолился, Бог вдруг меняет Свое решение об этом человеке? Для меня здесь нет окончательных ответов. И мне кажется, это вот такая тайна молитвы и нашего взаимодействия с Богом так и останется до конца неразгаданной загадкой.
М. Борисова
— Но молиться-то надо.
Протоиерей Максим
— Бог ведь есть любовь. Он и так любит нас той любовью, которой мы даже представить не можем. Зачем Ему еще что-то добавлять к Его любви для того, чтобы вот, допустим, дать человеку исцеление, неужели без этой молитвы Он не мог дать исцеления? Почему Ему потребовалась наша молитва, ведь Он не имеет нужны ни в чем, мы ничем не можем дополнить бесконечный океан Его любви, но почему-то это работает. Почему я говорю, что здесь вопросов оказывается больше, чем ответов.
М. Борисова
— Это хорошо, значит, есть еще куда стремиться
Протоиерей Максим
— Над чем думать, да.
М. Борисова
— А вот упорство книжников, которые по всему Евангелию, вот сколько они ни видят чудес, совершаемых Спасителем — и народ-то радуется, и исцеленные радуются, но вот хочется сказать: ну неужели такие тупые? Ну все же на твоих глазах происходит, почему же не убеждает раз за разом?
Протоиерей Максим
— Нет, совсем не тупые. Наоборот, слишком умные. Вот именно в этом и состоит проблема, что во многих знаниях многие печали, говорит апостол Павел, и это действительно неслучайно. Вот вы знаете, вот это мы живем в удивительное время, когда у нас есть шанс, что-то в этом вопросе изменится. Мы же, наши мозги так устроены, что мы для того, чтобы понять, мы строим какую-то модель, мы строим какую-то теорию, мы строим какую-то схему. Причем это во всем, от науки до обычной нашей бытовой жизни, мы должны это как-то описать. А ведь на самом деле это есть модель, схема, некий образец переводится на греческий язык словом «идол», или по-славянски «кумир». А у нас есть заповедь: не сотвори себе кумира и никакого изображения. Так вот эти люди, книжники, они что-то прочитали, они принадлежали к великой ветхозаветной традиции понимания Бога и Его завета с человеком, но это была схема. И все, что выходило за пределы схемы или за пределы модели, воспринималось буквально как богохульство. Точно также как вы, ну вот хотите, эксперимент проведите: зайдите в православный храм и перекреститесь по-старообрядчески, или по-католически, или войдите в него без платка, или еще какое-нибудь абсолютно внешнее, ритуальное, обрядовое правило нарушьте. Ну если еще в столичных храмах на вас не набросятся сразу с кулаками, то в провинции — запросто. Причем чем более духовным будет это место, чем больше там будет ревностных христиан, тем с большей агрессией скорее всего вы столкнетесь. А почему я говорю, что в наше время у нас есть какая-то, пусть призрачная, но возможность, что все это порушится наконец, когда мы понимаем, насколько ограничены все наши модели. Вот мы сейчас, например, живем в эпоху коронавирусного вакцинированного противостояния даже в среде, допустим, нашей православной. И каждая из сторон построила абсолютно логически несокрушимую, законченную версию происходящего. Они логически безупречны, на каждой стороне есть куча выдающихся там, образованнейших людей, которые гнут именно свою линию. И мы видим, что все эти модели ограничены по определению. Что невозможно, что мы живем в мире, когда одной какой-то схемой, одной моделью описать действительность просто принципиально невозможно. И возникает некоторое все-таки представление о том, что Бог, Он как-то не связан моделями, что Он как-то имеет право на прямое действие, что Он может помочь кому угодно, что может исцелить и простить грехи не потому, что ты прочитал акафист, не потому что ты правильно крестишься, не потому что ты выполняешь какую-то свою часть договора или завета, а просто потому, что Он Бог, Он тебя любит.
М. Борисова
— Напоминаю нашим радиослушателям, сегодня, как всегда по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица», в студии Марина Борисова. И со мной в студии клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. И мы, как всегда по субботам, говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. Вот начинается август, замечательный такой вот месяц, полный праздников, роскошества природного, роскошества церковных служб. Начинается он с дня памяти самого такого теплого, сердечно любимого русскими православными людьми, не русскими тоже, святого Серафима Саровского — день обретения его мощей, день его прославления. И вот ну я думаю, что нет смысла пересказывать житие преподобного Серафима, потому что, наверное, уже нет ни одного православного...
Протоиерей Максим
— По крайней мере слушателя радио «Вера» точно.
М. Борисова
— Хотя бы как-то, в общем приближении не знал всю эту замечательную историю. Тем более что описана она многократно в разных источниках. И самым замечательным источником для всех нас является книга, составленная святым Серафимом (Чичаговым), «Летопись Серафимо-Дивеевской обители». Но мне кажется, что сам праздник обретения мощей, он очень созвучен нам всем, потому что мы пережили второе обретение мощей, казалось бы, уже навсегда утраченных попранных, поруганных. И вообще все, что происходило с памятью преподобного Серафима в XX веке и в начале XXI, это какое-то такое сугубое чудо, мне кажется. Потому что вот начинали сбываться пророчества преподобного Серафима, которые на протяжении ста лет никому даже толковать не приходило в голову.
Протоиерей Максим
— Непонятно было, да.
М. Борисова
— Каким образом вообще все это могло быть в стране, где буквально в асфальт закатывалось все, что касалось Русской Православной Церкви. А уж как поглумились там в Сарове и в Дивееве. И вдруг, несмотря ни на что, ниоткуда, как вообще все, что происходило на сломе 80-х и 90-х годов с Церковью, вот это обретение, этот колоссальный крестный ход, которые транслировали по телевидению, вообще все это, одна неимоверность на другой неимоверности. Все что связано с именем преподобного Серафима, мне кажется...
Протоиерей Максим
— Мне тоже удалось поучаствовать, я прикладывался к мощам преподобного Серафима и в Богоявленском соборе, где тогда пребывали его мощи. Вообще это, конечно, удивительный просто период в жизни Церкви, когда благодать, такое ощущение, что переливалась через край раки преподобного Серафима и других святых, которых, вспомню Александра Свирского, и вспомним общий такой религиозный духовный подъем, и даже непонятно, что было ответом на что. Мне кажется, что скорее общий религиозный духовный подъем послужил тому, что Господь явил вновь Свои чудеса и через обретение, второе уже обретение мощей преподобного Серафима.
М. Борисова
— Но удивительно то, что он, этот святой, как бы стоит на пороге страшного XX века, страшного для Русской Церкви, и он же благословляет выход из этого ужасного периода — вот и в начале, и на выходе.
Протоиерей Максим
— Да, напомню, конечно, нашим радиослушателям, что с именем последнего государя страстотерпца Николая II было связано прославление Серафима Саровского, обретение его мощей. И что несмотря на то, что рассмотрение вопросов канонизации к 1903 году длилось уже не первый год, именно участие государя сыграло свою решающую роль.
М. Борисова
— Хотя и многих смутило, поскольку это было совершенно неканонично, вмешательство монаршей особы.
Протоиерей Максим
— Ну как неканонично. С одной стороны, да, неканонично, а с другой стороны, мы видим, что императоры созывают Вселенские соборы. И государь ведь не заставил никого канонизировать Серафима Саровского, он просто еще раз обратил внимание, что называется, подтолкнул. Я бы это назвал светским языком — волшебный пинок, который очень помог, итак очевидный всем — вспомним, что даже противники канонизации, ну или по крайней мере сиюминутной канонизации, не сомневались в святости саровского старца, по-моему, ни у кого сомнений в его святости не было вообще. И поскольку просто мы-то с вами тоже живем в удивительную эпоху, когда чуть ли не каждый Архиерейский собор канонизирует новых и новых святых. А напомню, что в послепетровские времена, вот в эти два века XVIII–XIX, канонизаций случились вообще единицы.
М. Борисова
— Двенадцать.
Протоиерей Максим
— Да, вот двенадцать канонизаций за двести лет. И поэтому это просто не было, я бы так сказал, обычным делом, и страшно было как-то вот к этому приступать, и как всегда в таких случаях, это все затягивалось, бюрократизировалось. Вы же знаете, да, лучшее правило бюрократа: не делать то, чего можно не делать. И что торопиться-то, куда там, бумага должна вылежаться. Поэтому тут как раз вмешательство государя сыграло свою такую очень благоприятную роль. И если бы он просто взял и где-нибудь на, не знаю, там на заседании Государственной думы объявил преподобного Серафима святым — это было бы вторжение в прерогативу Церкви, а так всего лишь подтолкнул.
М. Борисова
— Ну и получается, что...
Протоиерей Максим
— И сам непосредственно поучаствовал. Мы даже можем себе представить в любую эпоху, какую хочешь, если когда первое лицо в государстве, даже если это не государь император, а генеральный секретарь, представим себе там: я не знаю, Леонид Ильич Брежнев или там Никита Сергеевич Хрущев, обратился бы в Священный синод рассмотреть вопрос о канонизации, не знаю, Серафима (Чичагова) на тот момент — я думаю, Синод с радостью бы откликнулся и поторопился эту канонизацию провести. Надо понимать, что мы не являемся, и это имеет свои как положительные, так и отрицательные стороны, все-таки взаимодействие с обществом, с государством является давней традицией Православной Церкви.
М. Борисова
— Ну если исходить из того, что каждый святой человек особенный, странноватый для обывателя, то самый странный святой — это юродивый.
Протоиерей Максим
— Да уж.
М. Борисова
— И вот 3 августа у нас память преподобного Симеона, Христа ради юродивого, и Иоанна. А вообще история двух друзей, которые в VI веке, начитавшись Евангелия и вдохновившись паломничеством по святым местам, потом приняли монашеский постриг и долго жили в пустыне.
Протоиерей Максим
— Сколько там, по-моему, не одно десятилетие даже они прожили, да?
М. Борисова
— Да почти 30 лет они прожили в пустыне. А потом Симеон решил, что пора с людьми поделиться, но вот не пошел ни пророчествовать, ни проповедовать, а принял на себя вот этот странный подвиг. И мне кажется, что мы до сих пор не понимаем, что это такое. Ну то есть у нас есть блаженная Ксения Петербургская, блаженная Матрона Московская, Василий Блаженный — то есть мы как-то слово «блаженный» произносим с пиететом.
Протоиерей Максим
— Славянское же слово, церковное, красивое.
М. Борисова
— Но вот реально понять, что такое юродивый: юродивый — это бомж, который очень странно выглядит и очень странно себя ведет. И мы не понимаем, зачем он это делает, и почему. Даже тогда, когда он что-то делает явно такое, во благо, и мы готовы ему сказать спасибо, он тут же нас или обругает или сделает какую-то экстравагантную выходку, которая кроме раздражения ничего у нас не вызовет. Вот что это за странный подвиг и зачем он вообще?
Протоиерей Максим
— Ну вообще мы же знаем, что в разные эпохи, в разные времена и в разные годы Господь являет разные виды святости. Мы-то с вами живем в очень благоприятное время для проповеди, начиная там с 90-х годов уж по крайней мере. Но я, несмотря на то что человек нестарый, с удивлением обнаруживаю для себя, уже неоднократно я это вижу, когда те или иные слова, которые допустим 20 или 30 лет назад были удивительно какими-то глубокими, искренними, вдохновительными, вдохновляли многих, а потом они повторяются в разных ситуациях, они как бы замыливаются и они перестают иметь вот такое прямое действие — когда ты встречаешься с каким-то явлением Бога в этом мире через слово, через проповедь, через человека, а потом это перестает работать. Мне кажется, что блаженные появляются тогда, когда требуются, когда другие формы встречи с Богом оказываются какими-то дискредитированы. Когда слово священника, слово архиерея перестает восприниматься как слово Божие. Тогда, когда другие формы проповеди, организации духовной жизни перестают вдохновлять, перестают работать, воспринимается как формализм, как шаблон, воспринимаются как фарисейство. Требуется что-то экстраординарное, требуется какой-то новый канал прямого выхода Бога на человека. И таким каналом, таким человеком как раз часто и становятся юродивые. И причем я сталкивался с юродивыми в этой жизни, и помню до сих пор: в 90-е те же самые годы сидел у нас на выходе из метро «Таганская» дядя Боря, делал деревянные крестики, нес какую-то пургу. Но сколько через него я раздавал эти крестики, можно было что-то пожертвовать, до сих пор этот крестик дома один хранится. Иногда вдруг что-то такое скажет — и ты понимаешь, что это Господь через него тебе говорит. И это тебе не какие-то правильные, гладкие слова на радио «Вера» — я не желаю дискредитировать то, чем мы с вами сейчас занимаемся, но понимаю, что вот это работа у нас такая: вести программу «Седмица», рассказывать людям о Евангелии, ну дело такое. А тут человек сидит, понимаешь, жертвует всем. Он жертвует всем. Как вы правильно сказали, он, по сути дела, бомж в той или иной форме, он не вписывается в общепринятые схемы. И поэтому, когда ты вдруг сталкиваешься с тем, что через этого человека вдруг тебе что-то говорит Бог, у тебя не остается сомнений, что это он не по долгу службы говорит, а что это Бог через него тебе говорит.
М. Борисова
— Главное услышать.
Протоиерей Максим
— Да, главное услышать.
М. Борисова
— Не пройти мимо.
Протоиерей Максим
— Главное услышать. Ну это ведь вспомним там историю Серафима Саровского и генерала, который приехал его обличать — ничего он не хотел там от него услышать, хотел лишний раз утвердиться в неверии. А тут наоборот, обратная ситуация. Когда ты можешь выйти от такого человека обращенным, и это требует действительно либо какого-то такого особого затворнического образа жизни. Либо, вот если ты живешь в городе, то такая, знаете, системная история, она убивает очень часто все живое. Для того чтобы поработать, например, священником на кладбище — ты точно будешь либо святым, либо приобретешь синдром гробовщика, станешь просто человеком, который механически что-то такое там отпевает, у тебя десять отпеваний в день, когда ты уже не реагируешь. Я работал в свое время там в ожоговом центре, когда ты перестаешь реагировать на человеческую боль, когда ты совершенно спокойно ко всем этим вещам относишься. Многие вещи замыливаются, и требуется какое-то вот сверх обыкновенного вторжение Бога в нашу жизнь. Юродивые, конечно, такими людьми являются.
М. Борисова
— В эфире радио «Вера» программа «Седмица». С вами Марина Борисова и клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Мы ненадолго прервемся, вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.
М. Борисова
— Еще раз здравствуйте, дорогие друзья, в эфире наша еженедельная субботняя программа «Седмица». С вами Марина Борисова и клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. И, как всегда по субботам, мы говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей седмицы. Неделя эта вообще богата праздниками: 1 августа память Серафима Саровского, 2 августа это...
Протоиерей Максим
— Ильин день.
М. Борисова
— Да, Ильин день.
Протоиерей Максим
— Десантники, фонтаны.
М. Борисова
— Десантники, фонтаны, да, в общем, всем знакомый хорошо праздник. Но мне кажется, что далеко не всем, к сожалению. Потому что большинство из нас, православных христиан нового, как сказать, призыва, XXI века, мы люди довольно невежественные в Ветхом Завете, путаемся и в персонажах, и в историях. Тем более что история пророка Илии изложена в 3-й и 4-й Книге Царств — я не думаю, что все наши радиослушатели хорошо помнят содержание этих библейских книг. Мне кажется, что надо бы напомнить, может быть, нашим радиослушателям, чем же изначально так дорог православному сердцу именно пророк Илия.
Протоиерей Максим
— Своей ревностью в борьбе, фактически в единоличном противостоянии тому самому культу Ваала и Астарты, к которому склонялись правители Израильские. Напомню, что вообще Книги Царств, точно также как предваряющие их Книги Судей полны примерами отступления народа Израильского от служения истинному Богу и склонения его на службу иным богам. Вот эта история царя Ахава и царицы Иезавели, которые склонились на служение Ваалу. А Ваал — это поклонение солнцу, это достаточно жестокий, впрямую сатанинский культ, вот Ваалу приносились в том числе и человеческие жертвы. И напомню этот удивительный проникновенный эпизод, когда Илия плачет Богу и говорит: один я остался, — то есть когда, по сути дела, он действительно в одиночку. Бог его там утешает, говорит: нет-нет, ты не один, там есть и другие. Но вот это ощущение того, что ты один, и то, что он сумел в одиночку — вспомним его это знаменитое противостояние сотням жрецов, которые там, и он один — это, конечно, необыкновенный пример и мужества, и преданности Богу, и веры в Бога. И поэтому, конечно, это Илия пророк неслучайно покровитель воздушно-десантных войск. Не только потому, что он там на колеснице. Знаете, можно я расскажу один удивительной пример из новейшей истории?
М. Борисова
— Конечно.
Протоиерей Максим
— Один мой знакомый, бывший десантник, поехал как раз в начале августа, конце июля поехал в Крым. А это было сразу после присоединения Крыма — 15-й что ли год или 16-й. И там поехал один с маленькой дочкой. И там попался в руки к продолжающим находиться там украинским националистам. В том месте, где он находился, оказалась достаточно большая компания, которая просто его избили, довольно жестоко. А он один, с маленькой дочкой. Хозяин гостиницы выгнал его из дома, и он оказался в ночной Ялте. Оказалось, что это был Ильин день. Взмолился Илии пророку: Илия пророк, помоги! И не потому, что даже он был десантником, а просто так совпало. И, представляете, он встретил в Ялте комбата своего, с которым он служил 20 лет назад в молдавском Болграде. И комбат свистнул, подтянули еще троих, и они втроем пришли и этих пятнадцать украинских националистов, наваляли им по самое не могу. И вот эту историю, когда мне вживую рассказывал, я понимал, что представьте себе: встретить в Ялте — а он сам москвич, — комбата, с которым не виделся 20 лет. Вот по молитвам Илии пророку. Не случайно они ему молятся, и он им помогает. Поэтому, когда я сейчас уже смотрю на все купания в фонтанах, я понимаю и думаю: молодцы ребята, чтут Илию пророка.
М. Борисова
— На самом деле Илию пророка вообще на Руси всегда чтили. И на самом деле очень трогательны вот эти вот, оставшиеся еще в литературе XIX века, разговоры о том, что вот знал я сельского батюшку, он на Ильин день, когда шел молиться о дожде в поле, всегда брал с собой зонтик.
Протоиерей Максим
— Да, слушайте, у меня есть тоже еще один пример, прямо непосредственно, теперь уже мирный и не про десантников. Помню, по-моему, это был 2002 год, соответственно, уже почти 20 лет назад, тогда была сильная засуха, горела Шатура. И наш сельский батюшка, вот подмосковный, под Воскресенском, отец Евгений, призвал народ на молитву Илии пророку. И как раз все пришли, помолились, и был дождь, все промочило как следует, но засуха продолжалась. И через неделю или через две, он опять говорит: приходите опять. А дело было так, что вот на воскресной службе: приходите сегодня вечером, на вечерней службе будем молиться. И второй раз пришло человек пять. Первый раз откликнулись — и был дождь. А второй раз пришло человек пять. И опять-таки помолились — а там так молитва, с крестным ходом вокруг храма, с иконой Илии пророка — все как положено. Набежали тучи, упало несколько капель, а настоящий дождь не пошел. Но тучи были. Я помню, как отец Евгений сказал: ну вот, как помолились. Первый раз помолились как следует и получили настоящий дождь, а второй раз вот поленились местные жители как следует прийти, вот ну и получили несколько капель.
М. Борисова
— А почему все-таки пророк Илия связывается с этим самым дождем?
Протоиерей Максим
— Ну вспомните, что именно по молитвам Илии пророка небо было заключено ни много ни мало на три с половиной года, и не было в Израиле ни капли дождя. То есть неслучайно поэтому в народном сознании — понятно, что это Господь заключает или растворяет небо, но по молитвам Илии пророка. Имел он такое дерзновение и такую власть, данную ему от Бога, заключать небо или, наоборот, посылать дождь. Это, конечно, впечатляет.
М. Борисова
— Ну впечатляет и то, что именно он был на горе Преображения.
Протоиерей Максим
— Да. Именно поэтому два боговидца Ветхого Завета — Моисей, который так и называется: Боговидец Моисей, который удостоился видения славы Божией, и Илия пророк, который тоже на горе Хорив — и это одно из величайших откровений Ветхого Завета, когда... Я сейчас не могу процитировать точно, но смысл в том, что когда Господь явился Илии пророку сначала — и вот буря, но не в буре Господь, и вот землетрясение, трус — и не в трусе, не в землетрясении Господь. И вот глас хлада тонка и тамо Господь. Вот это откровение, что Бог — это не Бог бури и землетрясения, это Бог — глас хлада тонка — то есть милующий и любящий нас Бог. Что даже вот эти проявления, та же засуха и все остальные, это проявление милости и любви Божией по отношению к нам. Это, конечно, такое вот протоевангелие почти.
М. Борисова
— Ну именно с пророком Илией связано сложное очень для понимания вознесение в теле.
Протоиерей Максим
— Да, еще одна тема, тоже такая она, нельзя сказать, что это прямо богословски проработанная в православии тема, но на уровне такого предания. Илия пророк, поскольку он был вознесен на небо в огненной колеснице телесно, то те два проповедника Апокалипсиса, которые будут в последние времена, в приход антихриста, обличать антихриста и будут убиты в Иерусалиме, они в церковном сознании однозначно ассоциируются с Енохом и Илией. Напомню, допотопный праведник Енох, о нем так написано: и не стало его, потому что Бог переселил его, — то есть вот он тоже был телесно взят к Богу. А поскольку никто из людей смерти избежать не сможет, они должны умереть. И поэтому Господь вновь вернет их на землю во времена антихриста, где они будут убиты антихристом и все-таки не лишатся общей участи человека, смерти. То есть вот со времен Адама каждый из нас смерти избежать не может. Даже такие люди, как Илия и Енох, которые телесно были взяты на небо, минуя смерть.
М. Борисова
— У нас телесно на небо была взята только Божия Матерь еще.
Протоиерей Максим
— Это другая история. С точки зрения церковного самосознания Матерь Божия умерла, но Она воскресла. То есть это единственный человек, который уже перешел за грань Страшного суда и всеобщего воскресения мертвых. И Ее нынешнее телесное бытие — это бытие в воскресшем теле. В отличие от Илии и Еноха, которые все-таки не перешли эту грань смерти и воскресения, это им еще только предстоит.
М. Борисова
— Ну вот удивительно такое теплое отношение к пророку Илии именно у нас, в частности, в Москве, где...
Протоиерей Максим
— Часто горит Шатура, вот и требуются дожди. Сейчас, уже в это наше знойное лето, ну уже опять, с одной стороны, лето — это, слава Богу, и даже не юг ехать не хочется. А с другой стороны, конечно, когда ты понимаешь, как быстро мелеют колодцы, реки, и насколько мы оказываемся зависимы все-таки, даже не занимаясь как-нибудь серьезно сельским хозяйством, как бы насколько мы зависим от капризов природы. И, соответственно, Илия пророк оказывается необыкновенно близок земледельцу, страдающему и живущему в зоне рискованного земледелия.
М. Борисова
— Ну с земледельцем-то понятно. А в той же Москве — мало того, что улица Ильинка, Ильинский храм, крестный ход, который возобновился вот уже на нашей памяти, в начале двухтысячных годов, традиция в Ильин день служить молебен и совершать крестный ход.
Протоиерей Максим
— Это мне кажется, уже больше связано с тем, что Илию пророка назначили...
М. Борисова
— Главным покровителем.
Протоиерей Максим
— Главным покровителем десантников. И, соответственно, именно так оно, в содружестве. Ведь напомню, что тот же Ильинский храм, он является главным храмом десантных войск. То есть это тоже очень хорошая тема — вот я совершенно без всякого сарказма об этом говорю, наоборот. И в этом смысле возрождение и почитание. Обычный горожанин, мне кажется, никак себя не ассоциирующий с сельским хозяйством или с десантными войсками, уже не особенно почитает Илию пророка. Так, по привычке. Ну и в ожидании, конечно, того самого, о чем вы говорили, того, что он еще придет и будет проповедовать, и обличать.
М. Борисова
— Я с вами не соглашусь. Мой личный опыт подсказывает, что это не совсем так. Потому что я прихожанка храма Илии пророка в Обыденском переулке. Храм удивительный в том плане, что он один из немногих московских храмов, который никогда не закрывался, из-за этого из разрушаемых окрестных храмов в него сносились всевозможные святыни.
Протоиерей Максим
— Да.
М. Борисова
— И он в непосредственной близости от храма Христа Спасителя. И он удивительный, и икона...
Протоиерей Максим
— Нет, я вовсе не пытаюсь каким-то образом уменьшить значение и любовь народа к Илии пророку.
М. Борисова
— И сколько чудотворных икон Илии пророка.
Протоиерей Максим
— Слушайте, у нас в храме две иконы Илии пророка.
М. Борисова
— Вот. А вы говорите.
Протоиерей Максим
— Две. Причем таких, знаете, размером полтора на метр — то есть больших храмовых икон, древних, не современных. Одна в алтаре, а другая в храме прямо висит. И в межсезонье, когда она начинает потрескивать, люди так вздрагивают и думают: что-то Илия пророк сердится...
М. Борисова
— И что, уже пора.
Протоиерей Максим
— Что-то надо каяться срочно в грехах.
М. Борисова
— Напоминаю нашим радиослушателям, сегодня, как всегда по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица». С вами Марина Борисова. И со мной в студии клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. И, как всегда по субботам, мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. Ну на этой неделе у нас еще очень много поводов для радости: 4 августа у нас память равноапостольной Марии Магдалины, 7 августа у нас Успение праведной Анны, матери Пресвятой Богородицы, 5 августа —праздник в честь Почаевской иконы Божией Матери. Просто вот август такой месяц удивительный в церковном календаре, он как бы завершает церковный год, и он просто весь из праздников соткан, такой, как бисером выткан. И даже не знаешь, об всем хочется хотя бы чуть-чуть поговорить. Вот как можно не поговорить о равноапостольной Марии Магдалине. И это же вообще уникальная совершенно, уникальная святая во всем сонме православных святых. Во-первых, потому что единственная женщина-ученик. Ну да простят меня феминистки, но иначе не назовешь, потому что именно не ученица, а ученик. Как бывает женщина-поэт, как вот Марина Цветаева, так Мария Магдалина ученик Христа.
Протоиерей Максим
— Ну действительно, и с ее образом связано множество разных, до сих пор этот образ Марии Магдалины волнует людей, даже далеких от Церкви. Напомню, что куча всяких, даже и богохульных идей с ней связывается, и фильмы снимаются непонятные. То есть это действительно очень сильный и мощный образ женщины, которая последовала за Христом, которая была непосредственно Его ученицей. И на западе, даже мы знаем, что этот образ соединился с образом кающейся грешницы.
М. Борисова
— Ну там вообще все понамешали в одно, потому что... не разобраться, что к чему.
Протоиерей Максим
— Да и для нас это тоже интересно. История про пасхальное яйцо, которое связано с образом Марии Магдалины. И несмотря на чрезвычайно традиционное и консервативное общество, когда женщина, в общем, никуда особенно не допускалась и ее мнение не учитывалось, мы видим, что Мария Магдалина своей любовью к Спасителю, своей ревностью к вере и проповеди получила наименование равноапостольной.
М. Борисова
— Ну она не просто наименование получила, она же, по-моему, единственная из всех женщин, которые следовали, имела дар учительства. Ну по крайней мере она могла пророчествовать.
Протоиерей Максим
— Да, поэтому она была названа равноапостольной. И она вместе с евангелистом и любимым учеником, Иоанном, приняла на себя попечение дальнейшее о Матери Божией. И мы видим, что она не осталась дома, мы видим ее то в Риме, то в Эфесе...
М. Борисова
— Ну она в Эфесе и общину вместе с Иоанном Богословом создавала.
Протоиерей Максим
— Да, то есть она действительно подняла на себя настоящие апостольские труды. И это уникальный момент. Мы знаем, конечно, равноапостольных жен, это и, конечно, Нина, просветительница Иверии, чуть более в поздние времена. Но вот этот образ женщины-проповедницы необыкновенно редок и поэтому впечатляющ для людей того времени, да и сейчас тоже.
М. Борисова
— Ну и тем более среди тех, кто следовал за Христом, были же жены-мироносицы, но одна только она таким даром...
Протоиерей Максим
— Да, у женщин есть именно свое женское служение, о чем часто любят говорить антифеминисты, о том, что вот они должны там это служение...
М. Борисова
— Ну были диаконисы, там всегда что-то находилось для женщин, которые хотели чего-то большего, кроме как просто быть хорошими женами.
Протоиерей Максим
— Ну уж апостольское-то служение для женщин точно открыто со времен Марии Магдалины.
М. Борисова
— Ну тяжелая это ноша, совершенно неподъемная, мне кажется.
Протоиерей Максим
— Конечно. Это гораздо менее естественный путь для женщины, чем для мужчины. Потому что все-таки женщина больше оказывается зависима и завязана на семье, на детях. И точно также для нее гораздо более естественно, что называется, не идти куда-то и проповедовать, а заниматься чем-то здесь и сейчас.
М. Борисова
— А у нас на этой неделе праздник, который такой, как бы предварительно, у нас в августе праздник Матери Божией, а тут праздник Успения праведной Анны, матери Пресвятой Богородицы — 7 августа. Вот почему важно для памяти православного человека, ведь много в Евангелии людей, которые так или иначе были связаны с земной жизнью Пресвятой Девы, но вот такое внимательное следование за жизненным путем Ее матери — мне кажется, здесь есть о чем сказать.
Протоиерей Максим
— Знаете, у меня даже дома есть икона, привезенная из Греции, такая простая бумажная икона, на фанерке, где обычно такая иконография Богородичная, только вместо Богородицы праведная Анна, а вместо Спасителя маленькая Пресвятая Богородица. То есть на первый взгляд, это редкая икона, и когда ее первый раз видишь, не понимаешь, что здесь не так: потому что вместо Младенца Спасителя там девочка какая-то, значит, с нимбом. Но лишний раз это напоминает нам, что все идет от родителей, что все идет от семьи. Напоминаю, что и в Евангелии это начинается со слов, с родословия Господа нашего Иисуса Христа (в Евангелии от Луки родословию уделяется достаточно большое место), что мать играет ключевую роль в жизни ребенка. И поэтому для меня оказывается совершенно естественным такое пристальное внимание и почитание родителей Богородицы. И Иоаким и Анна люди совершенно незаурядные. И, несмотря на то что непосредственно в Евангелии о них ничего не сказано, церковное Предание поминает Богоотцов Иоакима и Анну на каждом отпусте, после каждого богослужения — литургии буди ли это, утреннее или вечернее, мы всегда, священник, выходя на амвон, поминает святых дня, святых храма и заканчивает: «святых и праведных Богоотец Иоакима и Анны и всех святых помилует и спасет нас, яко благ и Человеколюбец». Потому что это были последние простые люди перед рождением Спасителя, потому что Сам Господь был зачат от Духа Святого. И несмотря на то, что католическая церковь проповедует догмат о непорочном зачатии Марии Девы, то есть без участия Иоакима, что сама Анна точно таким же сверхъестественным образом от Духа Свята зачала Пресвятую Богородицу, в Православной Церкви такое мнение является неприемлемым. Мы верим в то, что Пресвятая Дева была зачата естественным образом, хотя и от престарелых родителей, проживших свою жизнь и полной чашей вкусивших скорбей и людского осуждения, поскольку неплодство или бесчадие являлось таким для ветхозаветного человека знаком проклятия, что Бог от тебя отвернулся, получивших долгожданную девочку свою в преклонных уже летах, посвятивших ее Богу. Мы знаем, что и Иоаким после рождения Богородицы достаточно быстро ушел в мир иной, а как раз праведная Анна какое-то время жила с Пресвятой Богородицей потом при храме.
М. Борисова
— Это тоже очень важно как раз, чтобы понять, насколько все взаимосвязано, что это не просто функции, что вот родился у тебя святой ребенок — замечательно, дальше его Господь ведет по жизни. Ведешь все равно его ты.
Протоиерей Максим
— Ну да. Точно также как говорят, что гении рождаются пятьдесят в поколении, уровня Эйнштейна и Ньютона, также и святые, я думаю, рождается не в меньшем количестве, уровня Серафима Саровского. Но дай Бог, если один на век. И мне кажется, что здесь роль родителей, конечно, невозможно переоценить, она является решающей.
М. Борисова
— Ну это утешительно для наших прихожан, у которых в особенности много маленьких детей. И 5 августа у нас праздник в честь Почаевской иконы Божией Матери. Мне хотелось об этой иконе немножко подробнее поговорить, потому что все, что связано с Украиной, тем более с Западной Украиной, для нас сейчас достаточно болезненная тема. Ну и вообще Почаевская Лавра — это такое странное место, где все время что-то такое очень знаковое происходило на протяжении истории, по крайней мере там последних там пары веков. Сколько раз она переходила из рук там, из одной конфессии в другую. Причем, как ни странно, при всех сложностях взаимоотношений православных и греко-католиков на Западной Украине, там, несмотря на то что она много лет была под властью греко-католиков, они не только ее никак не разрушали, наоборот, они всячески ее приукрашали и старались ее оберегать. Но что там с ними, с давними временами, мне-то хочется вспомнить Почаев уже приближенный к нашим временам — хрущевская оттепель так называемая. Ну то есть она, может быть, кому-то и оттепель, но Церкви она помнится совсем другим. И как раз вот одно из таких знаковых мест для гонения того времени была именно Почаевская Лавра, потому что на нее ополчились ну просто со всех сторон.
Протоиерей Максим
— Ну потому что, вы знаете, я последние, может быть, годы, в силу такой закрытости, оторванности, может быть, темы от нашей российской действительности, не следил за этим. Но и в 90-е, и в нулевые Почаев был местом, где реально и старцы живые жили, притом не один, не два, их было много — то есть это такое особое явление такого православного духа. Поэтому, конечно, если ты себе живешь там, крестишь, отпеваешь, горя не знаешь, копеечку свою зарабатываешь, ты не так опасен для властей, как место, которое действительно и является таким, ну по сути дела, что у нас оставалось — это была до поры до времени, там Лавра была закрыта, была Глинская пустынь, да, куда старцы там делись, на Кавказ, была Почаевская лавра. Почаевская лавра действительно была таким духовным центром. Причем именно в силу исторических причин, позднего присоединения Западной Украины к Советскому Союзу, и все-таки определенных в этой связи, с тем, что такое указание до поры до времени действовало, что Украину, все-таки каток гонений по Украине прошелся в гораздо меньшей степени, чем по России. И опять-таки тут национализм сыграл свою роль, что вот не надо будить. То есть вот так не разрушали. Поэтому Почаев это удивительное место. То что мы сейчас лишены возможности там оказаться, это, мне кажется, такая колоссальная потеря для православного русского человека.
М. Борисова
— Ну мне-то удивительно всегда было, что сколько раз ни пытались ее закрыть в разных эпохах, и разные гонители, и по разным совершенно причинам, ни разу это не получалось.
Протоиерей Максим
— И дай Бог, не получится.
Протоиерей Максим
— И ведь в 90-е годы тоже попытки были ее отбить, выгнать оттуда православных. И вот сколько дней длится вся вот вокруг нее круговерть, она каким-то удивительным образом держится. И вот почитаемая Почаевская икона, поскольку она хранительница этой обители. Все это вкупе вызывает удивление и вот ну благоговение что ли.
Протоиерей Максим
— Благоговение и укрепление на самом деле нашей веры. Потому что мы видим, насколько Господь близок и действует здесь и сейчас. И, как вы совершенно справедливо сказали, мы сейчас находимся на таком этапе церковного года, наполненного самыми разными смыслами, празднованиями, и мы видим и Серафим Саровский, и Илия пророк, и Почаевская икона Матери Божией здесь, и другие праздники. И церковный год завершается, лето... Лето — ведь это же не просто сезон, да, это год, с точки зрения церковного летоисчисления, летописи. И очень хочется пожелать и себе, и всем нашим радиослушателям, чтобы мы не просто расслаблялись на курортах или пляжах, или даже наших речках местных, или не трудились в огородах, знаете, а помнили о едином на потребу. Как сейчас помню: в деревне залезаю на колокольню местного храма, позвонить ко всенощному бдению. Звонишь, видишь все это громадное село — люди поднимаются, разгибают свои спины и крестятся на колокольню, и обратно обращаются к своим сезонным огородным работам. Не забывать за нашими трудами, необходимыми совершенно, по домашнему хозяйству, о едином на потребу, о том, что Господь очень близок и любит нас всех.
М. Борисова
— Спасибо огромное за эту беседу. В эфире была программа «Седмица». С вами были Марина Борисова и клирик храма Сорока мучеников Севастийских в Спасской слободе, протоиерей Максим Первозванский. Слушайте нас каждую субботу. До свидания, до новых встреч.
Протоиерей Максим
— Храни вас всех Господь.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!