У нас в гостях был художник-живописец, дипломат Российской Академии Художеств, член Творческого союз профессиональных художников Игорь Сушенок.
Мы говорили с нашим гостем о его творчестве, о том, как он пришел к религиозному напрвлению живописи, и что для него значит быть христианином в современном мире. Игорь рассказал, что повлияло на его решение стать художником, и как изменилась его жизнь с принятием такого решения. Наш собеседник поделился, насколько трудно для него изображать на своих картинах Христа, и чем религиозная живопись отличается, по его мнению, от иконописи.
Ведущие: Игорь Цуканов, Кира Лаврентьева
И. Цуканов
— Добрый вечер, дорогие друзья! Это «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У микрофона моя коллега Кира Лаврентьева...
К. Лаврентьева
— Добрый вечер!
И. Цуканов
— Меня зовут Игорь Цуканов. И, как обычно по воскресеньям, мы говорим на тему «Христианин и общество». И вот сегодня у нас в гостях очень интересный собеседник — Игорь Сушенок, художник, живописец, дипломант Российской Академии художеств, член профессионального творческого союза художников России — все правильно, да?
И. Сушенок
— Да.
И. Цуканов
— Добрый вечер! Я хотел бы начать вот с какого вопроса. Вы, если я не ошибаюсь, родом из Брянской области, да?
И. Сушенок
— Да.
И. Цуканов
— А учились вы в Академии Ильи Глазунова, Ильи Сергеевича Глазунова в Москве?
И. Сушенок
— Да, да.
И. Цуканов
— Получается, что вы учиться приехали в Москву?
И. Сушенок
— Да.
И. Цуканов
— Это было связано именно с вашим желанием заниматься творчеством, или это получилось как-то вот иначе — то, что вы приехали в Москву и, фактически, стали москвичом? Как это получилось?
И. Сушенок
— Всем добрый вечер! Дело все в том, что с раннего возраста, еще во втором классе, мои родители обнаружили способности к рисованию. Когда я нарисовал портрет Циолковского карандашом, и отец побежал хвастаться этим портретом, и у меня брат-близнец, мы оба рисовали, и родители поняли, что мы — какие-то вот одаренные дети. И с этого все началось. И в этом уже раннем возрасте, уже где-то там в душе, в душонке детской зародилось, что я художник. А дальше что? Дальше уже школа, и все это сопровождалось там и стенгазетами, и потом, когда мы более осознанно стали заниматься с братом рисованием, на нас уже влияла эпоха Возрождения, то есть это были различные журналы, в том числе «Огонек» известный, журнал «В мире прекрасного». И когда уже подходили к армии, тут уже, ну, армия — никуда не денешься. Мы служили, когда пришли, я уже не мог, меня уже распирало, я понимал, что надо куда-то уезжать. А чтобы уехать учиться... У меня же не было за плечами ни училища художественного, то есть такой подготовки... Мы об этом еще позже чуть-чуть поговорим, так как я сам более 15 лет преподавал. И чтобы уехать учиться и поступить в высшее учебное художественное заведение, нужно было уже профессиональную иметь подготовку, чтобы пройти просмотр, потом экзамены, ну, все этапы вот эти. И я уехал сначала в Питер, а в Питере познакомился со студентами, которые копировали в Эрмитаже, и это оказались студенты Института Сурикова, мастерской портрета Ильи Сергеевича Глазунова. С этого все и началось. То есть я когда с ними стал общаться, это были совершенно другие люди, не пролетарского, так скажем, менталитета. Вот это меня так зацепило. Потому что всю школу я проспал, история мне была неинтересна, потому что, в лучшем случае, все начиналось с эпохи Петра Первого, а до этого — ну, как будто бы ядерный взрыв, потом из обезьяны человек, и больше ничего на Руси не существовало. Мне было скучно, и я с тройки на двойки, с тройки на четверку еле перебился, и как бы я уснул... проспал. И, так сказать, моя голова, мой компьютер — он был пустой, в общем-то. И когда я познакомился со студентами, и когда услышал, что есть добро и зло, кто такой Достоевский, ну вот все пошло от Глазунова. И вот тут я стал заполнять все свои пустоты вот этим вот. И, естественно — ну, это я уже... я не буду рассказывать, как я потом в Москву попал, это совершенно ни к чему. И пять лет я проработал в Москве, в ЖЭКе, и потом уже поступил. Хотя поступал перед этим в Суриковский три раза, я не поступил, кстати, вместе с Рыженко Павлом покойным проходил просмотр. И тоже, кстати, он не прошел, что мне было очень любопытно, потому что он закончил МСХШ — среднюю художественную школу, и как его не допустили, я до сих пор не понимаю. Может, скандальный диплом или что-то, мать в слезах вся там... Вот. И я успокоился и думаю: ну если такой художник не прошел, так чего мне тут бояться? Я из деревни приехал... Но, тем не менее, все складывалось так, как складывалось, очень хорошо, и в конце концов я поступил, и потом уже другая жизнь.
И. Цуканов
— Угу. То есть вы себя с детства, в общем-то... ну, понимали, чем вы будете заниматься, да? Не было какого-то периода метаний, таких сомнений?
И. Сушенок
— Нет, никаких метаний нет. Это, наверное, все-таки как балет, как консерватория — это что-то нечто другое. То есть мы люди странные. И люди такого направления искусства. Очень странные люди. Нормальные мы, ненормальные, я не знаю. У нас в душе всегда живет... Вот что бы ни было, кем бы я ни работал, какую бы я профессию ни получал... До армии, кстати говоря, я приобрел профессию тракториста, ну потому что какая была... и шофера одновременно. Я не хотел идти в 10-й, мы пошли просто с братом банально в ПТУ — дурака провалять, получить права, потом в армию. Так все как бы и произошло, ну как бы легкий путь такой вот искали. Да и родители говорили: «А что, вот вы рисуете, мальчики, а что, а на хлеб-то чем вы будете зарабатывать?» То есть вот так вот люди простые советские, русские думали. Вот. И не понимали, что можно стать художником, там, какие-то деньги потом зарабатывать и творческий путь. Потому что это периферия.
И. Цуканов
— Вот, собственно, вопрос такой меркантильный, я его хотел задать чуть позже, но тогда сейчас спрошу. Вообще, в современной России на что художник, вообще говоря, живет? Потому что, ну, госзаказа нет уже давно, а, так сказать, торговать плодами творчества, как... Ну, там, я не знаю, актер — он может играть спектакли много раз, музыкант может концерты давать и каждый раз что-то получать. Вы пишете картину один раз. И либо ее приобретают в какую-то коллекцию частную или в музей, но если приобретают, то это тоже происходит один раз. И тут вот выбор — либо уходить в какое-то изготовление такого рыночного товара, в ремесленничество как бы в плохом смысле слове, вот либо как? Вот как сейчас вообще существовать художнику?
И. Сушенок
— Первое — это... Этот вопрос во все времена, во все эпохи всегда существовал. Но в советский период были художественные комбинаты, к которым, так сказать, были прикреплены союзы художников, там распределялись деньги, заказы, все. Потом все, естественно, рухнуло в 1990-м — все, ничего не существует. И начался такой свободный в начале 90-х рынок. Я только поступил, я еще ничего не понимал, что происходит, потому что я поступил в 1990-м году, Союз только развалился, я на первом курсе. Мне надо учиться, я хочу учиться. Мы в Эрмитаже копируем. И я думаю: ну вот все хорошо. Думаю: и дальше все так будет, я вот получу диплом, потом какие-то заказы, там, все... А оказалось, нет — все постепенно все хуже, хуже и хуже. Сначала, до 1993 где-то года, до войны был рынок сбыта. То есть покупали через галереи Москвы в Турцию, там, в Европу — ну, там, в пределах 100 долларов, но нам, студентам-то это нормальные были денежки, все. А потом резко — раз! — и кислород был перекрыт, и потом вообще перекрыт. На сегодняшний день — да, конечно, те люди и художники, которые, там, на виду, на плаву, которые, там... Ну это единицы, которых мы знаем, которые какие-то могут заказы, кто-то умеет церковь расписать — те какую-то денежку имеют. Основная масса вся художников — у них беда, это нищие люди. Они живут за счет того, что работает жена или, там, мама работает, подкармливает. То есть рынка сбыта нет, государственных заказов нет, ничего нет. Но я хочу сказать, что это вина не государства, не правительства совершенно. Я уже об этом тысячу раз думал. Дело все в том, что сегодня, когда все в цифре, когда человек смотрит телевизор, извините, 4К-8К (вы знаете, что это такое), изображение, где там 16,9 миллиона пикселей, а там восемь, кратно больше, то глаз человека уже привык к качественному изображению. Искусство сегодня требует такого же качественного изображения. То есть здесь нужна полностью вот такая как бы образовательная реформа в этом направлении, не сразу. Поэтому требовать... Ну кто купит у тебя какую-то мазню, грубо говоря, если даже у человека есть деньги? И если я каждый день смотрю, извините меня, какую-нибудь, там, плазму или какой-то шикарный телевизор с хорошим изображением и тот же компьютер, каждый ребенок сидит в смартфоне... Поэтому сегодняшнее искусство должно быть очень высоким и качественным. Это первое. Это относится к вопросу «как?». И второй вопрос, конечно — что ты хочешь изобразить?
К. Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У нас в гостях художник, живописец Игорь Михайлович Сушенок — дипломант Российской Академии художеств, член профессионального творческого Союза художников России. У микрофона Игорь Цуканов и я, Кира Лаврентьева. Игорь Михайлович, как изменилась ваша жизнь, когда вы действительно с головой ушли в творчество, ушли в художественное искусство? Потому что мы с вами говорили о том, что у вас и диплом тракториста есть, и вы работали много где, и тут вы попадаете в полностью такую творческую, очень тонкую, очень тонко настроенную, как скрипка Страдивари, среду, где нужно быть очень таким уточненным человеком без кожи. Насколько сильно изменилась ваша жизнь?
И. Сушенок
— Моя жизнь...
К. Лаврентьева
— Внутренняя жизнь, я имею в виду, да.
И. Сушенок
— Моя жизнь, особенно духовная, она наполнялась и менялась постепенно, понемножку. Во-первых, я был всегда окружен друзьями, такими, ну, творческими достаточно людьми. Мой друг близкий и друг детства — это поэт Николай Мельников, с которым я с 16 лет был знаком, который на Мантулинской у меня долго жил и который ко мне артистов разных приводил. И мы прожили, пережили все вот эти 90-е патриотические времена, вот эти все разговоры... Тяжелое время вот это все было. И не надо забывать, что я все-таки считаю себя художником и учеником Ильи Сергеевича Глазунова. Что он для нас сделал? Конечно же, ну что я буду сейчас о ремесле рассказывать? Этот человек вложил в нас мировоззрение. Мировоззрение — русское православное мировоззрение. Вот это самое главное. И если бы я этого не получил, я бы был таким обычным художником, который вот заканчивает институт в Суриковском, там, Строгановку... Я и не знал бы. Ну, я бы, может быть, и ремесленник и хороший получился, а что рисовать и по какому направлению идти, вот тут-то проблема бы была большая, понимаете? Но, видите ли, я же не так просто пришел и к религиозной-то живописи. Для того, чтобы просто взять Евангелие, что... Ну, студентам, нам задание давал Глазунов, и мы делали композиции на евангельские сюжеты. Ну, прочитаешь, там, поверхностно... Какую-то тему нам дали, просто мы сделали и все. А мы же не могли проникнуться, ну, тем более, у нас и другие предметы были. Рисовали, а серьезно так не понимали, что это вообще такое. И вообще что такое жизнь. Вот я живу — что это вообще? И что конечная цель — это смерть. Это нужно было понимать. А если конечная — смерть, а есть ли там что-то? И вот эти все вопросы — они постепенно-постепенно уже с моим взрослением обретали такой как бы серьезный вопрос. Ну, становился такой серьезный вопрос. И в какой-то момент... в какой-то момент я понял, что надо заниматься... Вот ну я хочу, меня тянет на евангельские сюжеты. Вот хочу картины писать.
И не просто. В душе у меня еще вот что-то такое сидело. Мне очень нравятся античные времена — вот эта вот эпоха, быт, костюмы, архитектура, археология, история — все, что с этим связано. И когда я стал сопоставлять, читая Евангелие, эти все вещи, я стал вдруг видеть, какой этот мир интересный. То есть какой-то город, там, например, изучаешь — Эфес, допустим, и сразу понимаешь, а что там было, а вообще... То есть с головой погряз в эти вещи, короче.
И. Цуканов
— И это было именно следствием того, что вы учились у Ильи Сергеевича? Да? То есть...
И. Сушенок
— Не только, не только. Здесь много факторов, которые... И это, конечно. Тут и знакомство с батюшкой Ильей Ноздриным, здесь и какие-то вот вещи происходили лично со мной, о которых я не могу, в жизни, которые меня вот к вере приводили и в тупик буквально ставили, что касалось моих каких-то вот личных переживаний. Это все было, это все было.
И. Цуканов
— Скажите, пожалуйста, если можно... Ну, конечно, очень интересно и то, как вы познакомились с батюшкой Илием, как вы узнали, что есть такой старец, и как вы стали с ним общаться... Ну, может быть, давайте сначала, если можно, вот такой вопрос.
И. Сушенок
— Я об этом уже как бы рассказывал... Здесь история достаточно банальная, может быть. В 2003 году, еще когда был 14-й корпус Московского Кремля, у меня там проходила выставка. И я выставил графику, среди которой висело три иллюстрации к поэме Мельникова «Русский крест». И я, по-моему, 10 дней... Я ведь каждый день туда приезжал просто — ну, может быть, кто-то пройдет, там, и нужно было на выставке на этой как бы дежурить. И в один из дней просто подходит ко мне какой-то человек молодой — оказалось, из охраны президента, и говорит: «А это что, к иллюстрации Мельникова „Русский крест“?» Я говорю: «Да». — «А вы откуда эту поэму-то знаете?» Я говорю: «Как я откуда знаю, если поэт, который написал, это мой просто друг, мы друзья». — «Да вы что говорите такое?» — это охранник говорит. Я говорю: «А в чем дело?» — «Да вы знаете, тут есть старец в Оптиной Пустыни, мы его давно ищем. И мы думали, что это вообще поэму написал тоже старец, и что ему много лет, какая мудрая поэма, и с этого, в общем-то, все и началось». Я говорю: «Нет, это мой ровесник, даже на два года меня младше». И я даю телефон Мельникова.
И тут все начинается. Этот телефон — этот охранник с Вадимом Цыгановым знаком, ну, и тут все по накатанной. И потом вечером я даю Николаю телефон, а он мне говорит: «Слушай, ты какую-т чепуха говоришь, это все вот какие-то вот фантазии... фэнтези какое-то. Я говорю: «Слушай, ну я тебе даю телефон, ты им звони, вот дали»... И на следующий день он говорит: «Все, я вот с Вадимом уже еду в Оптину Пустынь». Вот отсюда все началось.
А потом уже что было? Потом уже я с Николаем поехал, уже Николай меня познакомил с батюшкой. Вот вся история.
И. Цуканов
— Интересно как! А я слышал как ровно наоборот, что это вы познакомили Николая Мельникова с отцом Илием и показывает происходящее...
И. Сушенок
— Ну потому что это через выставку. Там подошли ко мне, а потом уже он меня привез. Поэтому здесь вот такая путаница может быть. Но это уже не важно.
И. Цуканов
— Ну и с тех пор как раз ваше общение с батюшкой Илием тоже завязалось, да?
И. Сушенок
— Да, завязалось. Сначала мы часто ездили, а потом я стал все реже и реже, реже и реже, потому что я почувствовал, что я буду своей глупостью какой-то... Вот чем больше я читал, изучал, слушал, тем больше я понимал, что ехать к старцу вообще нужно за советом каким-то. А сколько раз было — я к нему приезжаю, у мен ямного вопросов, как только я к батюшке подхожу, а у меня в голове сразу все ответы — бах! И я стою и не знаю, что сказать. Это мистика, или как это назвать, я не знаю. А потом я понял, что действительно да, тут вот Господь тебе сразу дает что-то вот... Сразу все понимаешь. И я перестал как бы... Да, иногда по какому-то случаю, по делу, или кого-то привезти... А просто так — я прекратил эти поездки. Потому что у меня и работы сейчас много, и просто вот нет такой возможности.
И. Цуканов
— Ну, вы написали два портрета или больше, может быть. Так вот, то, что можно найти в Интернете, два портрета отца Илия есть точно. Наверное, больше.
И. Сушенок
— Да, по-моему, я графический портрет один-то сделал... Знаете, вообще, я много писал. У меня пару, наверное, купили люди — ну, так, за небольшие деньги... И, может быть, и зря, наверное. А графически я нарисовал — да, такой есть портрет, мне захотелось просто вот сделать. И, знаете, я к батюшке с этим вопросом подходит: «Батюшка, можно, я нарисую? Ну мне как бы аудиенция такая нужна». И еще в начале знакомства нашего. И он, такой, постоял, подумал и потом говорит: «Мое дело — пустыня. Зачем портрет?» И, знаете, меня это вот как отрезало, и я сразу я как-то застеснялся. Все, думаю. Я еще не понимал его, что, ну, я так в лоб подошел — зачем? И потом я уже фотографировал цифровой камерой, так, из-под полы, можно сказать, специально даже не целился, какие-то вот эти самые... А потом, значит, вот откуда я нарисовал батюшку, просто уже мой брат знакомил батюшку Илия с Ильей Сергеевичем Глазуновым — это уже как бы наше было как бы такое желание... желание Ильи Сергеевича, но через нас как бы... И он его много фотографировал, с Глазуновым, и вот из этого материала я нарисовал. Потому что я не люблю рисовать из каких-то фотографий, вот я хочу... Я говорю: «Саш, если ты куда-то в пространство фотографию забросил, я с нее рисовать не буду. Дай мне такую, которую никто не знает». Я думаю, что больше поэтому... Ну, может быть, это я неправ... Не знаю.
К. Лаврентьева
— Игорь Михайлович, в ваших картинах действительно очень много глубины. Очень много глубины, патриотизма, когда дело касается каких-то пейзажей Брянска, который вы писали, леса, русской зимы, и все это действительно меня глубоко тронуло за душу. Я думаю, что каждого человека, который откроет даже в Интернете ваши работы и посмотрит какие-то несколько буквально разных картин, он удивится и приобщится вот к этой тонкости вашей душевной и вот к этому удивительному искусству. Но о чем хочу спросить: ведь в какой-то момент вы перешли к евангельским сюжетам.
И. Сушенок
— Да.
К. Лаврентьева
— И, насколько я понимаю, вы ездили в Иерусалим, и не один раз, чтобы все это прочувствовать, пропустить через себя. И рождались эти сюжеты (ну, и не может быть, наверняка, иначе, для верующего человека — особенно) рождались эти сюжеты мучительно и не один год. И то, что мы сейчас видим, это плоды многолетних трудов и, я думаю, очень серьезных каких-то душевных трудов. Игорь Михайлович, ну человек ведь не может не меняться, когда это пишет. Он же не может не перерождаться, и порой это иногда бывает очень больно, вот это перерождение внутреннее. Невозможно прикасаться к этому, просто писать и никак самому не трансформироваться, говоря таким обыденным языком. Что для вас был этот переход на новую ступень искусства? Не побоюсь этих высокопарных слов, но, по сути дела, так и есть.
И. Сушенок
— Это переход самый важный в моей жизни. Дело все в том, что одновременно с приходом Евангелия мне стали открываться технические вещи — то есть как исполнять это все. Я вам больше скажу — что более 10 лет я и мой брат, мы работаем над тем, что... Ну как бы мы немножко... ну, я боюсь, такое слово громкое... расшифровали, что ли, скажем так, секреты или не секреты, просто технологии XVII — XVIII веков. Даже XVI, начиная с братьев ван Эйков, там. И все это началось постепенно. Потому что вот то, что в Интернете... Кстати, последние работы кто-то вычистил мои из Яндекса, и остались только те, которые в монастырях — «Вход в Иерусалим», «Хождение по водам», а современные работы, которые я в новой технологии исполняю, это с 2017 года, буквально недавно. Практически, их нигде и нет. То есть их надо еще на какие-то платформы искать, выставлять, и, в общем, чтобы люди видели. Кроме как Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), Фейсбук (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), ну, чего там — несколько десятков людей, там, посмотрят и все. Так вот эта технология, когда просто люди смотрят, и они просто приходят в шоковое состояние, это все неслучайно. Дело все в том, что я преподавал достаточно долго в центре образования московском. И так получилось, что я в 1999, наверное, году... после выставки в Манеже меня пригласили в Марьино. Глава управы вот этого района, Марьино, посетив мою выставку, когда много же людей было... «Мы тебе дадим мастерскую, но с условием, что ты будешь преподавать». А я ни сном, ни духом — зачем мне эти ученики, и что это? А у сменяя еще произошел такой слом в жизни — я развелся, у меня на душе так плохо, сын, 10 лет, остался, квартиру разменивать — в общем, такое вот все свалилось... И я согласился, дал согласие. И когда я сделал набор и ко мне в класс зашли вот эти дети, 10-12 лет, я глянул — у меня прямо чуть слезы из глаз... В каждом из этих детей я видел сына просто, понимаете? И я понял, что это не просто так. И стал потихоньку-потихоньку преподавать, и потом так втянулся... И это меня реабилитировало. Мало того — реабилитировало, я потихоньку стал заниматься и раскапывать программы, стал копать вообще все, что возможно. Ну, в частности, меня почему-то заинтересовали программы американские, потому что они поглощают все буквально, со всего мира, и хорошее, и плохое. Они всё... Это люди, которые, народ, который концептуален. И у них только одних томов несколько — например, в Академии художеств десятки томов по рисунку, по живописи, чего у нас нет. То есть там концептуальный подход. Есть галереи, где там Рубенсом завешаны целые стены, потому что это все было продано в Америку, включая наш Эрмитаж в эпоху революции. В общем, весь мир туда съехался. Ну, не важно. И они эту концепцию разработали. Когда я стал это все раскапывать, оказалось, что это концепция Павла Петровича Чистякова, нашего прекрасного педагога дореволюционного. Просто они это все концептуально по полочкам разложили и написали... Ой, слишком я далеко, наверное, уже ухожу. Ну, в общем, я стал применять эти все вещи, и у меня на ура все пошло. Дети стали учиться рисовать, и они стали понимать...
Вот. Потом происходит второй момент. Второй момент: мой брат-близнец Александр — он же закончил журфак МГУ, но у них было отделение, их всего два человека было, это было отделение фотожурналистики. То есть и журналист, и фотожурналист. И он впервые защищал диплом по второму фотошопу тогда еще. То есть я в Академии диплом защищал, а он там в 1997-м, позже, защищался. Вот. Ну, защитил и защитил, на пятерку, все. И потом, когда я уже в Марьино преподавал, а я чувствую — какая-то немножко даже деградация в живописи шла... Ну, чем дальше от Академии — ты один, ни подпитки ни какой-то, а один. И он ко мне приходит и начинает какие-то вещи о природе света рассказывать. Я говорю: «Ну-ка, ну-ка, давай-ка, начинай меня учить». И что вы думаете? 10 лет я у него обучался фотографическому редактору. То есть он мне дал книги, там, Дэна Маргулиса, и я понял, что без вот этого современного подхода, без понимания, как солнечные лучики воздействуют на планету, на предметы, на поглощение, на модель РГБ, там, не буду сейчас все это рассказывать, я все это изучил, что это грамота, это просто грамота для художника. Что не как ты, там, мазочек красиво положил или штришочек наложил — нет, это не надо, это в каждом есть, и ну да, есть какие-то вещи, как, там, краску размешать. Но в основном — как ты видишь и как видит глаз человека, как ты понимаешь вот это. Я стал на уровне физики все это изучать. На уровне физики.
И. Цуканов
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У микрофона моя коллега Кира Лаврентьева, я — Игорь Цуканов, и напоминаю, что сегодня у нас в гостях Игорь Сушенок, российский художник, живописец, ученик Ильи Сергеевича Глазунова, дипломант Российской Академии художеств. И мы вернемся в студию через несколько секунд, пожалуйста, не переключайтесь.
К. Лаврентьева
— Добрый воскресный вечер, уважаемые радиослушатели! У нас в гостях художник-живописец Игорь Михайлович Сушенок, дипломант Российской Академии художеств, член профессионального творческого Союза художников России и ученик Ильи Глазунова, позволю себе добавить. Игорь Михайлович, какую сейчас вы для себя видите главную задачу в вашем творчестве именно как христианин?
И. Сушенок
— Основная моя задача... Я пишу картины сейчас... Ну, как бы у меня сейчас одна картина стоит на даче — на евангельский сюжет. Я не буду говорить, тема... Ну, я никому не показываю, так как и технологии... Это очень закрыто вообще для художников и для обывателей. Но моя задача — изобразить... Написать картину историческую, во-первых, это история, все, что связано вот с этим временем, с этой эпохой и с этими событиями. Но так написать в современном нашем сегодняшнем понимании, чтобы это зацепило нервы и струны сегодняшнего зрителя вот этого, который привык уже смотреть вот эти 4К все вещи, 8К — ну чтоб он глянул, посмотрел, сказал: «Да, действительно, вот это меня впечатляет», а потом уже стал думать, а что же на этой картине, а кто вот этот персонаж, а кто вот этот. Потому что если сейчас просто банально намазать... Ну, иллюстрация — и иллюстрация, посмотрел — и... «Ну, хороший цвет, поехали дальше... Ну, Евангелие — и все...» Нет! Нетушки! Надо цапануть зрителя! Сегодняшнего человека, современного — цапануть!
К. Лаврентьева
— То есть это и есть реалистическая живопись?
И. Сушенок
— Знаете, в чем дело? Да, есть реалистическая... Это очень растяжимое понятие — реалистическая живопись. И вот с того момента, как я стал, и мой брат, выставлять вот в нойо технологии Фейсбука (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) и в Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) вот эти наши работы, вы знаете, ни одного пасквиля и плохог8о... То есть и художники смотрят... Ну кто-то... Лайки, конечно, в основном, обыватель ставит, но иногда и художники. Но чтобы какая-то грязь или критика — мы пока вот не замечали такого. То есть, видать, цепляем. И потом, как мне одна художница, профессор, женщина сказала, что «да вас все отслеживают и все смотрят, просто не все ставят, а так, — говорит, — вы на виду, на самом деле-то». Я думаю: ну надо же! Ну а почему тогда известных людей по тысяче этих лайков ставят? Ну, извините, что я так говорю...
К. Лаврентьева
— Конечно, а как?
И. Сушенок
— Потому что сейчас выставок-то персональных нет, соцсети все-таки. Поэтому моя задача — я полностью поглощен, я просто фанатик сейчас вот этой эпохи. Потому... Ну я не хочу сейчас тоже... Деталь есть... Я просто скажу, что история — это плюс еще детализация. То есть это настолько вот... ну, вплоть... начиная не просто от архитектуры и ландшафта, а заканчивая костюмом или кольцом, там, или чем-то таким вот... мелочью какой-то такой, там, чепухой — это все надо изучать. И чтобы ты... картина была наполнена настолько детализированно... Чтобы детализировать это, надо гладкий холст, это нужно очень тщательно все прорисовать, чтобы человек, который смотрел историю, и чтобы он долго стоял. Не просто, вот знаете, импрессионистический такой вот момент, вспышка — ты глянул, посмотрел и дальше пошел. И, кстати говоря, знаете, мне очень сильно помог еще в этом одновременно, когда я прочитал толкование «Евангелия от Марка» Василия Кинешемского, святителя. И, кстати, батюшка эту книгу подарил. То я вообще, значит, был шокирован, потому что, ну, может быть, кто-то читает какое-то свое... Но я, как художник, я когда дошел до того места, где Василий Кинешемский пишет о том, что... он приводит пример, как Иванов работал над «Явлением Христа народу» и как он изучал материал вот этот глубоко, а потом он говорит: «Вот представьте себе, что»... Ну, самое главное сейчас, что Кинешемский написал... Он пишет, буквально дословно: «Художник, который быстро, с порывом написал картину, там, или этюд, его задача какая была в этот момент? Он быстро-быстро хочет нарисовать, потом быстренько он удовлетворяется этим, и моментально наступает разочарование». И когда я вот это прочитал у Кинешемского, я: «Боже мой! Это какой-то человек-гений просто! Как он эти вещи вообще?»... Я художник, я об этом думал, но я не мог выразить то, что я нашел у Кинешемского Василия. Оказывается, нужно то, что ты рисуешь, особенно историю, осознанно, детализированно, не спеша, нужно все осмысленно делать. Нужно все изучать, буквально как вот... я не знаю, как будто это научная работа, как будто это проект какой-то, не просто так. И я сейчас вот картину свою проектом называю. И, да пусть меня многие художники простят, может быть, я нисколько сейчас ревностно ни к кому и не отношусь, и не хочу никого ни критиковать... Могут меня считать... Я просто занимаюсь историей, и, если хотите, исторической реконструкцией, я бы так сказал. И больше как бы не претендую ни на какие звания вот после этого. Раньше я отрекся от званий — там, жена: «Тебе надо заслуженного, там, переслуженного, народного-международного», там, все вот это... Всё... Было такое желание — не получилось, потому что это на Новую(?) площадь — пакет целых томов какие-то тетеньки рассматривают, которые в этом, извините, мало чего... И зачем мне эта профанация? Я не хочу, понимаете? Я успокоился. Ну, может быть, придет. Придет — хорошо, нет — это... То есть... Но если бы мне сказали: «Вот тебе звание сейчас, медаль какая-то, медалька, но мы у тебя отбираем всю вот эту технологию или руки тебе отрубаем топором», я бы сказал: «Нет, ребята, извините, мне ничего не надо, кроме того, что я сейчас имею, и то счастье, вот которое я сейчас имею, и то, чем я пользуюсь, и те знания, которые я приобрел за вот эти десятилетия, мне больше ничего не надо».
И. Цуканов
— Игорь Михайлович, вот вы сказали, что задача — зацепить человека, который смотрит на полотно. А зацепить — вот зачем, для чего это нужно? Какой дальше должен путь проделать этот человек? Вот как вы себе это представляете?
И. Сушенок
— Во вы меня зацепили теперь! Зачем зацепить? Что бы я ни написал на картине... Ну давайте так рассуждать — что ну да, пускай мне даже банально вот нравится историческая тема, но я остановился на религии, в частности, христианской религии, потому что я христианин и к этому шел долго. А зацепить... А чем зацепить? Если я художник, я рисую, я же должен как-то зрителя чем-то цеплять, у меня должен быть какой-то нерв, я должен?.. С чем я вообще в вечность уйду, в историю, что я оставлю? Я должен что-то совестливо делать, с усердием, именно с совестью, не обманывая себя. А если ты будешь делать не обманывая себя, с совестью, это огромный труд. Вот этот реализм — это агромадный труд. И если я это сделаю и еще я зацепил людей, то это слава Богу. Потому что — ну а чем тогда Пушкин цеплял или, там, кто-то другой? Или художников, там, русских наших — а зачем они все это делали?
Вы знаете, вообще, вот, конечно, на тему религии — я как бы и в богословие пытался, и лекций много различных, и доходило до каких-то даже крайностей. Потом на место мозг у меня опять вставал, думал: «А может, я зря этим вообще и занимаюсь?» Но другого-то выхода не вижу. Не вижу другого выхода. Потому что... Мне даже неинтересно. Вы знаете, вот кто-то любит русскую историю — кокошники, там, костюмы, там, эпоху Грозного, эпоху, там, Петра Первого и все. Вот люди рисуют. А мне вот — вот меня не тянет, вот не хочу, вот и все. Меня тянет вот именно на вот эти времена — начало вот этого тысячелетия. Это, наверное, то ли моя внутренняя природа такая... Я даже объяснить не могу.
К. Лаврентьева
— Как живет художник, Игорь Михайлович? Вот для меня сфера художественная искусства — она такая довольно закрытая, несмотря на то, что мы тоже творческие люди, мы как-то все-таки так или иначе относимся к разряду творческих профессий. Но, тем не менее, художественное искусство — это такая закрытая очень среда для избранных, да? — я не побоюсь этого слова. И как видит мир художник? Он ведь, наверняка, видит людей немножко по-другому. Я посмотрела ваши картины, и во всех картинах, где вы пишете людей, видна их суть. Ты не видишь человека, и ты его не знал, но тебе достаточно взглянуть на картину, и можно безошибочно сказать главные черты характера человека. Как это, во-первых, удается передать? Я понимаю, что это талант, я понимаю, что это определенные технологии, но прежде, чем это написать, ты должен его увидеть. И вот это видение человека — оно открывается сразу, как только вы его вот увидели, да, и поняли самые главные его какие-то внутренние черты, которые, возможно, он даже скрывает от окружающих? Либо нужно пообщаться, нужно в него проникнуть, нужно на него настроиться, и после этого вы тогда сядете и напишете его портрет?
И. Сушенок
— Ну здесь все, наверное, сразу, включая и ремесло.
К. Лаврентьева
— Ведь это уже прозорливый человек — художник, получается.
И. Сушенок
— Одновременно. Ну, наверное, в какой-то мере надо быть и психологом. Я еще повторяюсь, что я преподавал очень долго, и преподавал в дополнительном образовании, набирал детей. И мне как психологу многих реабилитировать просто приходилось детей. Ну это отдельный разговор, там, и все такое. Потому что там приходили люди, у которых по геометрии тройка, там, двойка, а через два месяца у них пять, потому что я когда начинал вот это векторное построение объяснять, 3D-модель, то они эти формулы щелкали как семечки, потому что, как учитель наш учит, просто формулы по геометрии — он, допустим, записывает, а то, что это трехмерная модель, об этом никто понятия не имеет, что это нарисовано, а потом уже наложены туда цифры и обозначения, и все такое. Так вот разрывы есть у нас, но это уже тема образования, не буду касаться. Поэтому здесь, конечно, вот этот опты преподавательский — он тоже большую роль сыграл в моей жизни. То есть это было...
К. Лаврентьева
— Но это ремесло. Эта геометрия — это ремесло...
И. Сушенок
— Нет, я имею в виду общение с детьми. Общение с детьми как... Извините, что вас перебиваю. Общение с детьми — как просто... Каждый ребенок — он как взрослый. И когда... Я вам еще такой момент скажу, что когда абитуриент или тот же ребенок, который приходит ко мне рисовать учиться, или абитуриент приходит поступать, или студент, который поступил на первый курс, вот здесь главный момент — он пришел туда, в этот мир, он пришел по доброй воле, его никто палкой... Он пришел по своему и таланту, и внутреннему хотению. И если его начинать учить, издеваясь над ним, вы на всю жизнь можете его ранить душу, убить его, расстрелять просто душу этого человека. А почему эти моменты я все... как бы проникся этими моментами? Потому что я сам поступил уже взрослым, не имея до этого никакого образования. И всегда ставил вопрос: а почему я должен поступить на первый курс института, уже научась... научиться надо профессионально рисовать, а потом еще дуракавалянием пять лет, а потом еще шестой целый курс диплом, и выйти, и кому ты с этим дипломом нужен? Я же иду на машине ездить — меня научили, я сел и поехал. Я не умею. Так и тут — я, когда с этой целью стал... задался этой целью, создал свою программу и себе такую установку поставил: научить любого желающего. Вундеркинд, само собой, научится. И вот эту программу я когда себе поставил, она... Ну, у меня много учеников за границей, в том числе. То есть без проблем. То есть это все, что касается вот этого вопроса. Я уже забыл, какой вопрос...
К. Лаврентьева
— Вопрос был как раз о понимании сути человека, с которым вы общаетесь.
И. Сушенок
— А, сути характера, там, человека...
К. Лаврентьева
— Да, да.
И. Сушенок
— Ну здесь... Мне просто еще с детства нравились портреты, я любил это рисовать, и мне нравились портреты эпохи Возрождения, Рубенс очень... Рубенса любил, психологические портреты... Ну, здесь, знаете, вот это художник этот сидит — ты рождаешься. Это... Это невозможно объяснить. Ну как я могу рассказать это все? Я не знаю.
К. Лаврентьева
— Игорь Михайлович, а вы любите общаться с людьми?
И. Сушенок
— Ну я вообще болтун по природе, и со мной общаться... Ну, сейчас все меньше.
И. Цуканов
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера». Сегодня у нас в гостях Игорь Сушенок, художник, живописец, дипломант Российской Академии художеств, ученик Ильи Сергеевича Глазунова. И мастер, ну, если можно так сказать, религиозной живописи. Я как раз хотел бы, Игорь Михайлович, сейчас спросить вас об этом. Вот у вас есть такое полотно — «Спас — Золотые Власы». Есть икона «Спас — Золотые Власы», есть у вас полотно. Оно такое поразительное. Там очень необычный образ Христа — ну, как мне кажется, — такой очень русский как бы...
К. Лаврентьева
— Да, есть такое.
И. Цуканов
— Русское лицо. Но оно какое-то очень глубокое... И вообще мне сразу, когда я увидел эту картину, вспомнилась такая вещь, что, вообще говоря, Христа очень трудно рисовать, изображать, потому что Он человек, но Он не только человек. И как раз вот то, о чем Кира спрашивала, что вот как вы можете увидеть образ человека, проникнуть в человека, когда вы с ним, например, общаетесь и вам потом хочется его изобразить, и вы понимаете, что в нем надо изобразить. Вот что изобразить во Христе — это же вопрос огромный, и отчасти поэтому существует иконопись. Н вот религиозная живопись — она всегда как бы под вопросом оказывается. То есть иконопись — это понятно, это вот некий существует канон иконописный, всегда примерно понятно, как изображать Спасителя, как изображать святых. А вот если мы отходим от канона и пытаемся изобразить Его живописными средствами, Христа, это сразу огромный вопрос: вот как это сделать? Вот как вам это удалось? У вас что-то получилось, что-то вот очень такое глубокое и интересное. Вот было бы для вас это?..
И. Сушенок
— Спасибо, конечно, за такой комплимент! Это первая, можно сказать, моя такая вот работа. Но, вы знаете, я стесняюсь и боюсь себя, и не надо называть религиозным художником таким уж. Нет, я просто взял вот эту историю всю. Я не хочу...
И. Цуканов
— Ну, тут можно слова оставить в стороне. Тут суть вопроса в том, что...
И. Сушенок
— Это очень опасные какие-то такие вот вещи, поэтому я, как профессионал, я делаю то, что я умею. Вот этот «Спас — Золотые Власа», вот у меня было желание вот Спасителя... Я хотел, не знал, с чего начинать, еще и таких картин больших у меня не было... Хотел рисовать. Ведь рисовал я Его просто вот... это мое фэнтези, и никто ж не позировал. Я просто взял... Это вообще банально было — бумага, наклеенная на доску, и я стал карандашом рисовать и сангиной. Потом лаком закрепил, потом стал маслом сверху писать. И это мучительно просто было. Потому что то один образ — там вот в миллиметры какие-то уходишь, влево-вправо, особенно когда глаза пишешь, там, или нос, и вот эти миллиметры решали... Образ — то он карикатурный получается, то какой-то смешной, то какой-то нелепый. И вот пока вот эту золотую середину ты накопаешь, найдешь... А ведь слои накладываются, накладываются, накладываются... Весь изнервничаешься, ночами не спишь, мучаешься. Потом — что сзади изобразить. И начинаешь немножко копаться уже и в истории вот в этой всей. И потихоньку, мучительно-мучительно, в общем-то, шаг за шагом, и потом твоя душа начинает говорить: «Ну вот, вроде, где-то ты приблизился. Вот пора остановиться. Все, если немножко — испорчу». Потому что вот «Спас — Золотые Власа» делал, потом, вроде, «вот один глаз немножко не туда, потом вот он слишком грустный, а вот печальный какой-то, русский, вот у него уныние — хочу, чтобы он был и печальный, но уныния не было!» И вот это. А здесь же, понимаете, там веки, ресницы, там сотые доли миллиметров решают вот эту тему вот этой психологии. Поэтому, конечно, когда иконописец пишет, там есть свои каноны и технологии, все понятно, потому что это с Византией, там все ясно, это шаблон как бы такой вот. А здесь большая ответственность. Большая ответственность. Я рисую карикатуру, а потом сам по себе реализм — он требует вот такой самоотдачи. И он требует такой самокритики, что ли, большой.
К. Лаврентьева
— Игорь Михайлович, заговорили об иконописи, и не могу не спросить... такой вопрос задать. Смотрите, раньше в монастырях, и эта традиция продолжалась много веков, люди готовились к написанию иконы очень серьезно, монахи: сорок дней поста, освящались краски, освящалась вода, освящались полотна, помещение, в которое пишется икона, читается Иисусова молитва. То есть бесконечно, пока идет написание образа, идет прямо такой аскетически тяжелый труд. Сейчас, как я понимаю, немножко упростилась, в принципе, подготовка, ее как таковой нет. Потому что сейчас иконописцев очень много, и, в общем-то. это уже не проблема — расписывать храм. Уже Андреев Рублевых как таковых — их, ну, в общем, не сыщешь днем с огнем, да? Но, тем не менее, насколько вы считаете уместным подготовку некую духовную к написанию какого-то евангельского сюжета или образа?
И. Сушенок
— Вы знаете, здесь крайностей не должно быть, все должно быть соразмерно, как и везде. Здесь ведь очень важно понимать, что есть внешняя сторона, а есть еще душа человеческая, которая скрыта от внешнего мира, что там происходит, у этого художника. И не надо забывать, что та плеяда художников-иконописцев, которая работала в ту эпоху, она совершенно жила в другой совершенно среде. И мы сегодня... и сегодняшние художники — они в другой среде живут. Им замыкаться надо. Они выходят вот в этот мир, в этот Интернет, везде. Откуда мы знаем? Поэтому здесь не индивидуально нужно говорить: «Вот такой-то, такой-то иконописец», а просто, понимаете, может быть, кто-то там на коленях ночами стоит, а внешне этого не показывает, мы этого не знаем. И я вам не расскажу эти тайны, что у меня происходит, потому что это не...
К. Лаврентьева
— Нет, вы знаете, я не с этой целью спросила, задала этот вопрос — не чтобы, конечно же, залезть вам в душу, совершенно нет. Я хотела спросить ваше мнение, прежде всего, как преподавателя о том, нужна ли человеку какая-то подготовка — как, знаете, какой-то пост или какая-то минимальная подготовка, чтобы написать образ Господа, Пресвятой Богородицы, святых. Как вы считаете, уместна ли она, нужна ли она?
И. Сушенок
— Обязательно! Конечно, уместна! И люди, которые приходят...
К. Лаврентьева
— Грубо говоря, не с сигаретой писать, да, образ? Вот я о чем говорю.
И. Сушенок
— Да нет, ну есть, наверное, и такие — в советское время были, которые реставраторы, вот так вот, с сигаретой, я видел...
К. Лаврентьева
— Реставраторы, да, да.
И. Сушенок
— Ну, это не иконописцы, это...
К. Лаврентьева
— Это без осуждения, я просто...
И. Сушенок
— Это люди — как врачи, можно как угодно их, там, называть...
К. Лаврентьева
— Да, да, конечно, да.
И. Сушенок
— А те люди, которые действительно творческие — я там несколько, там, знал человек, которые, там... они все в этой живописи иконописной... Они в этом... У них своей мир... Да, конечно, у них все это... Эти традиции они сохраняют, эти люди. Есть. Это все индивидуально очень.
К. Лаврентьева
— Игорь Михайлович, когда я вам несколько минут (назад) задала вопрос о том, нравится ли вам общаться с людьми, я вот что имела в виду. Ведь для творческого человека действительно очень тяжело, наверняка, выходить в мир. И насколько вам как христианину, художнику, тонко настроенному человеку, легко или тяжело жить в светском современном мире?
И. Сушенок
— Знаете, я сейчас очень даже... ну, не то, что обрадовался, а как-то успокоился, когда вот эта пандемия наступила. Ну, для кого как. Конечно, да, это... Я с апреля месяца уехал на дачу. Там у меня небольшая мастерская, и я ушел в затвор. То есть, ну, там, жена с дочерью приезжают — там, у нее когда-то дистанционка была, там, у жены и у дочери, они там жили. Потом они уезжают, и я там один с котом оставался. И я ушел в пустыню, что называется. То есть я ставлю аудиокнигу... Я два или три раза только Ветхий Завет прослушал. Потому что я читать не могу сейчас — я рисую часами, иногда только на еду отвлекаешься и слушаешь, в основном, Библию. Ну, естественно, Новый Завет, там, я уже гонял сотни раз, чуть ли не наизусть все четыре Евангелия, включая «Апостол», потому что я иногда анализирую, делаю заметки, и на стоп-паузе я потом записываю, анализирую, потому что мне исторические некоторые моменты... я вообще расшифровываю, и до сих пор открываются. Потому что невозможно один, или два, или три раза прочитать Новый Завет. И там бесконечно можно читать, и каждый раз я когда слушаю и анализирую все, каждый кусок анализирую, каждую главу, и каждый раз чего-то открывается мне. Причем, при этом я еще и картину пишу как бы. Поэтому я когда ушел вот в этот затвор, это вот совершенно другая... Когда от телевизора от этого отошел. Если Интернет — да, хорошая вещь, но я только нужную для себя информацию, слава Богу, потому что вот для себя, например, открыл лекции — там, Яна Чехановец есть такая, профессор израильского... Иерусалимского университета, археолог, историк, женщина. Я когда услышал ее лекции, «вот это, думаю, профессионал». Потому что это не просто вот банально она чего-то рассказывает... Она свои вот эти раскопки... Она начинает, там... И я столько у нее узнал вещей интересных... Потом стал анализировать это все вообще с евангельскими какими-то деталями, и все настолько стало совпадать, и я уже вот в этом весь погряз. И когда я, например, приезжаю в Москву на несколько дней, сюда, и окунаюсь в этот мир, конечно, немножко даже странным все кажется — вот это все вокруг. Нет, я не хочу не осудить... Мне тяжело становится, я не понимаю многих вещей. Я начинаю, там... Вот пообщавшись с дочерью, вот она у меня сейчас в 11-м классе, они там с мамой уже вовсю напрягаются — там, какой институт, там, значит, какие эти самые... какие-то доклады... Все это — да, хорошо, но хорошо, что еще как бы моя дочь — она еще в среде вот в такой живет... Хотя я вам скажу, что оттенок пролетарской школы — он существует во всех... Вот я по себе, как преподаватель, знаю, он в любой школе московской существует. Потому что ну нельзя резко, конечно, ни в религию детей... это не получится ничего. Ни ты Евангелие не откроешь. Это только воспитывание... воспитывать детей надо, чтобы показывать, что есть добро, что есть зло, что такое хорошо, что такое плохо. Это и есть вот мировоззрение пока, на вот этом этапе. Если мы вот этому научим... Потому что в Евангелии именно об этом только и говорится. Это вот эта вот нравственная вот эта вот линия, которая там продо... ну, есть, в Евангелии. И лоб в лоб это никому не расскажешь и за уши не притянешь, не вобьешь. Потому что вот, например, дочь моя, значит, тут на днях разговор у меня с ней — она... Да, там хороший молодой историк в школе, там, прекрасно там все. Но основная мысль какая — вот если бы не было революции, мы бы все были рабами. Да елки-палки! Ну ты же со мной живешь-то сколько лет! И это все убивается в школах, понимаете? Вот что, на мой взгляд... Вот это... Ну, это никак не искоренимо. Причем, таких преподавателей... Причем, он молодец... Ладно б, там, уже я знаю, там, учителя, которые, там, советской, там, закалки еще. Пусть профессионал. Но у всех все равно какой-то вот менталитет сохранился... сохранился менталитет. Почему я? Да, я измененный человек, потому что я учился у Глазунова. Мы жили в другой совершенно среде. И я еще говорил, что я пришел пустым. Пустым. И я впитал от него, как губка, все, от Глазунова. Мы все там, кто хотел, то есть мы людьми стали с такой... с монархической такой вот закалкой, что ли. С мировоззрением монархическим, христианским.
К. Лаврентьева
— Мне кажется, вы сейчас очень важную мысль озвучили, Игорь Михайлович, о том, что крайне важно и нам самим, и нашим детям не мыслить шаблонами и не слышать где-то какие-то фразы, и не транслировать их потом в своей жизни как азы и основополагающие азы для себя и своих детей. Убереги нас Господь от шаблонов, особенно ошибочных, особенно еретических, да? И спасибо огромное за этот разговор, огромное спасибо за ваши труды! Порекомендуем нашим радиослушателям от души посмотреть работы в Интернете Игоря Михайловича Сушенка и вашего брата Александра.
И. Сушенок
— Александра.
К. Лаврентьева
— Да, уважаемые радиослушатели...
И. Сушенок
— А может быть, и на какую-то персональную выставку сходить.
К. Лаврентьева
— Да, рекомендуем от всей души.
И. Сушенок
— Даст Бог, когда-нибудь случится...
И. Цуканов
— Мы обязательно пригласим... И вас...
К. Лаврентьева
— На вашей странице в Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) эта информация может быть, да? В Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)?
И. Сушенок
— Конечно, да, везде будет.
К. Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели. В этом часе с нами был Игорь Михайлович Сушенок, художник-живописец, дипломант Российской Академии художеств, член профессионального творческого Союза художников России. С вами были Игорь Цуканов и я, Кира Лаврентьева. Мы прощаемся с вами до следующего воскресенья. Всего доброго и до свидания!
И. Цуканов
— Доброго вечера всем! Вам большое спасибо!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (07.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 4 зач., II, 14-21
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Библия — книга, которая содержит в себе множество таинственных пророчеств. Исполняются ли какие-то из них в настоящий момент? Ответ на этот вопрос находим в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
14 Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и возгласил им: мужи Иудейские, и все живущие в Иерусалиме! сие да будет вам известно, и внимайте словам моим:
15 они не пьяны, как вы думаете, ибо теперь третий час дня;
16 но это есть предреченное пророком Иоилем:
17 И будет в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваши сновидениями вразумляемы будут.
18 И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать.
19 И покажу чудеса на небе вверху и знамения на земле внизу, кровь и огонь и курение дыма.
20 Солнце превратится во тьму, и луна - в кровь, прежде нежели наступит день Господень, великий и славный.
21 И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
«День Господень» — выражение, которое часто встречается в писаниях древнееврейских пророков. Оно указывает на период человеческой истории, когда Бог проявит Себя в ней с максимальной силой. Это отразится как на человеке, так и на всём окружающем мире. Особенно яркие предсказания на эту тему содержатся у пророка Иоиля. По его словам, люди исполнятся Духа Божия. У них появятся особые духовные дарования, самым ярким из которых является дар пророчества. Приближение этого удивительного преображения будут сопровождаться чудесами и знамениями, а также необычными природными явлениями, которые по описанию сродни катаклизмам.
Апостол Пётр, который прекрасно знает Писания древних пророков, уверен, что всё сказанное свершилось. Обращаясь к жителям Иерусалима, он утверждает, что пророчество Иоиля напрямую касается проповеди Христа. Это и был период, когда «день Господень» начал вступать в свою силу. Как и говорил Иоиль, Спаситель совершал чудеса и знамения на небе и на земле. На Голгофе пролилась Его кровь. Солнце покрыла тьма. Однако в полную силу этот день развернулся в момент Пятидесятницы. Дух Божий сошёл на апостолов. В их лице Церковь и всё человечество получили особые дары Божественной благодати. И самым очевидным из них стал пророческий дар. Пророческий в самом широком смысле этого слова. Ученики Христовы исполнились божественной силы и мудрости. У них появилась особая духовная интуиция и проницательность, ощущение непрестанного присутствия Творца. Иными словами, они стали видеть, что есть воля Божия, не своим умом, но ощущать её своим сердцем.
Этот новый опыт воодушевил апостолов, наполнил их веселием и радостью. Те тревоги и беспокойства, которые тяготили их до этого момента, внезапно исчезли. Они находились в состоянии необыкновенного внутреннего подъёма. Испытывали невероятную лёгкость. Эта перемена сразу стала очевидна всем окружающим. Самые равнодушные и скептически настроенные из них даже предположили, что они «напились сладкого вина». Так непринуждённо и беззаботно было их поведение.
Всё описанное касается не только того времени, когда христианство только зарождалось. «День Господень» — та реальность, в которой живёт Церковь до сих пор. Дух Божий до сих пор наполняет сердце тех, кто, как говорит апостол Пётр, «призывает имя Господне». То есть тех, кто старается во всех своих делах искать волю Бога, исполнять Евангельские заповеди, приносить пользу окружающим людям. Если мы проводим свой день с этими мыслями, то, чем бы мы ни занимались, наша жизнь превращается в служение Богу. А потому, несмотря на все тяготы, трудности и препятствия, она становится наполненной, осмысленной, полноценной.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Празднование Пасхи». Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем)
У нас в гостях был руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии иеромонах Макарий (Маркиш).
Разговор шел о церковных традициях, связанных с встречей и празднованием Пасхи.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником вас, слушатели радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Со мной в студии дорогой друг светлого радио — иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Добрый вечер, отец Макарий. Христос Воскресе! С праздником вас.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, дорогие друзья, дорогой Александр. Слава Богу, мы пришли к
этому замечательному времени.
А. Ананьев
— И вот то, что сегодня праздник — это главное. А то, что это «Вопросы неофита», уже немножко отходит на второй план. И у меня сразу вот к вам какой вопрос: вот в период поста я, как неофит, — а по большому счёту это был первый прожитый, прочувствованный, по крайней мере я старался, я знал зачем я делаю и что я делаю, — вот во время пост я знал, что делать, я знал, как поступать, чего не делать. А вот сейчас, когда праздник наступил, вот пуговицы расстёгиваются, все стараются себя больше не контролировать, приходит радость, но я, как неофит, не знаю что делать! Это, знаете, как на свободу отпустили, а что делать — не сказали.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вы теперь посмотрите на себя, неофит. Вот представьте себе: был ребёнок под
контролем родителей или, может быть, школьной администрации. А теперь он вырос,
получил аттестат зрелости и выходит действительно в каком-то смысле на свободу,
но это не значит, что стало хуже — стало лучше, потому что то, чему он
научился, он теперь реализует в своей нормальной жизни. И вот это ваше
соображение, что вы не знали, что делать — всё-таки это не очень
фундаментальное соображение. Да, Великим постом традиционно накладываются
разные грани, ограничения — их больше, они более заметные, они большую роль
играют в жизни человека. Но жизнь та же самая и Христос Тот же Самый, и вера
наша та же самая. И очень заметно — вот у иеромонаха Серафима (Роуза) в книжке,
которую я переводил, она вышла довольно давно уже, называлась «Американский
проповедник для русского народа» — кажется, вот такое немножко эпатажное
название, там заметки будущего иеромонаха Серафима, он ещё не был иеромонахом,
он писал в местную газету англоязычную
в Сан-Франциско. И вот одна из них о Великом посте, а другая — о пасхальной
поре, о пасхальном периоде. И вот он там цитирует кого-то из христианских
авторов, что период праздников налагает большую ответственность на человека.
А. Ананьев
— Вот я чувствовал, что всё не так просто!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну, оно вообще не очень просто, но и огорчаться тут не за что.
А. Ананьев
— Какую ответственность, отец Макарий?
Иером. Макарий (Маркиш)
— За своё поведение, за свои действия, за соблюдение нравственных норм — что-то
совершенно очевидное и лежащее на поверхности. Могу вам привести пример,
по-моему, даже когда-то рассказывал о нём в эфире, из моей переписки с разными
людьми: женщина пишет, что её муж несдержан на язык, мягко выражаясь, и
священник ему пригрозил, что Великим постом надо обязательно быть сдержанным,
ничего такого не произносить, и он слушался. И вот эта женщина пишет: «Сейчас
наступила Пасха, и муж снова стал ругаться. Вот расскажите, где это сказано,
что когда Пасха, то снова можно ругаться?»
А. Ананьев
— Нигде такого не сказано!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот именно. Вот вам типичнейший, простейший пример.
А. Ананьев
— Вообще вот эта вольность, которую приписывают минимум Светлой седмице, вот этой праздничной, счастливой, она же вообще не вяжется с моим неофитским представлением о христианских православных догматах. Ведь в Православии всё строго, посмотрите на себя: вы — строгий человек.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну я не строгий. Вот вы сказали, что вольность не вяжется, а я бы немножко
перевернул и смело бы сказал, что невольность — вот она не вяжется.
А. Ананьев
— Вот это хорошо!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И дисциплина поста — дисциплина в правильном смысле, то есть учение о посте —
участие в богослужениях, ограничение в питании, в поведении. Это тоже наша
вольность. Скажем, я студент, я прихожу в аудиторию, там веду себя подходящим
образом, не потому, что я невольник, а потому, что я вольно пришёл учиться и
должен участвовать в учебном процессе так, как это заведено. Вот то же самое и
в Церкви.
А. Ананьев
— Вот сегодня с самого утра я ловил себя на том, что рядом с радостью, рядом с счастьем, рядом со светом я испытываю какую-то растерянность. Это нормально или нет?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если бы вы были правящим архиереем, там можно было заботиться о
растерянности: что это я растерялся, когда у меня столько всяких дел? А что вам
растерянность? Понимаете, наши эмоции, наши переживания, наши чувства сердечные
какие-то нам не подконтрольны — они нами не должны управлять, и мы ими не
управляем. Они существуют и существуют — это то, что в обыденном языке
называется «настроением». Вот правильно, да?
А. Ананьев
— Вот у меня накануне было ощущение, что вот начнётся Светлая седмица...
Иером. Макарий (Маркиш)
— И что?
А. Ананьев
— А сейчас сижу, молчу, улыбаюсь и не знаю, что делать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что? У вас есть работа, у вас есть семья, у вас ведь множество всяких дел
добрых. У вас есть молитвенная жизнь — если есть свободный час или полтора, или
два, то пасхальные богослужения замечательные проходят, которые (вы, наверное,
это знали или не знаете ещё) повторяют по существу чин пасхальной Литургии,
пасхальной Утрени, пасхальная Вечерня очень красивая. Иными словами, дело
найдётся каждому.
А. Ананьев
— Я вот, кстати, прочитал по поводу богослужений вот в эту Светлую седмицу, что хорошо бы и нужно православному посетить все богослужения и причащаться каждый день, потому что это особенное время.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Особенное время — хорошо, я согласен, особенные богослужения. Как мы говорим
особенное время? — служба по особенному чину. Посетить все богослужения...
слово не очень хорошее — «посетить», участие в богослужениях. Но это всё-таки
скорее прерогатива монашества, потому что человек, живущий гражданской жизнью,
работающий на производстве, или он там находится, с семьёй, с женой, с детьми,
мамой, папой и соседями и всякими другими делами — ну это будет немножко
перебор, это будет перебор — посетить все богослужения. Или будет посещение —
тоже плохо. Лучше бы участие с причащением Святых Даров — в ту меру, которую позволяют ваши остальные все дела
вашей жизни. Если человек тратит своё время...
если он лоботряс, бездельник и играет в преферанс каждый вечер с
какими-то дураками, простите меня, то вместо этого хорошо бы ему действительно
быть на богослужении. Это не только в пасхальную седмицу, но и в любую другую.
А. Ананьев
— Просто очень хочется ничего не пропустить, очень хочется, чтобы ничто не прошло мимо.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, это немножко перебор. В Церкви каждый день праздник, церковные богослужения
все уникальные, любого периода: и триодного периода, и минейного периода, и
Триоди постной, и Триоди Цветной, и праздники, большие, средние, малые — всё
это уникально, всё это действительно человеку даётся, даруется для нашего
духовного возрастания, духовной пользы, но
принимать их надо умеренно.
А. Ананьев
— Прислушиваясь к своим ощущениям, я как-то заранее решил, что обязательно у отца Макария спрошу о его первой осознанной Пасхе.
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, дорогой Александр! Уже даже трудно и вспомнить. Я могу вам исповедоваться
в том, что это было ещё до того, как я стал православным, до моего принятия крещения. Крещение я принял уже в возрасте уже почти 32
лет в Зарубежной Церкви, когда из России уехал. А пасхальные дни я помню ещё с
советских времён.
А. Ананьев
— И для вас это была прямо настоящая Пасха.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как вот «настоящая»? Она была, я теперь это понимаю. Тогда это было какое-то приближение, приобщение,
какое-то робкое касание. И потом это как-то постепенно вошло в жизнь. Могу
рассказать вам, дорогие друзья, вот у нас радио-формат, но могу рассказать
короткую историю про Пасху. Примерно с тех времён, с момента моего вхождения в
Церковь, в моём сознании возник такой сценарий некоего фильма, который был бы построен
на музыке, на песнях, которые составляли интерес моих юных лет, и потом как эти
песнопения заменились совершенно иными песнопениями, на фоне некоторого
видеоряда, в котором ключевую позицию заняла бы Пасха. И мне было много лет, кстати, я был программистом,
кем я только не работал, до тех пор, пока вдруг недавно, пару лет назад, я не
осознал, что сценарий-то мой, идея осталась в голове, а техника дошла уже до такого состояния, что можно
теперь не сходя со стула это реализовать, что я и сделал. И получился небольшой
фильм, минут семь, что ли, который называется «Набросок», по аллюзии с
известным стихотворением Бродского. Можно его найти, если кто желает, на моём
сайте «Священникотвечает.рф» (http://www.convent.mrezha.ru)
— там есть раздел с видео, где его можно найти. И там действительно некоторые
фотоснимки, я их выбрал из интернета, вот они немножко напоминают, служат
отражением о моих воспоминаниях о пасхальных днях, которые были для меня
существенными.
А. Ананьев
— Я обязательно посмотрю, спасибо большое. «Священникотвечает» - одним словом, там в разделе видео.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, там будет ссылочка на видео наверху. И там много всяких фильмов, и в том
числе и этот.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я думаю, что такой шанс упускать не стоит, и вы обязательно загляните. Кстати, и к нашему разговору всегда вернуться, зайдя на наш сайт https://radiovera.ru. Я вспоминаю Пасху прошлого года, мы тогда с ещё будущей женой дважды, да по-моему, три раза забирались на колокольню храма святителя Николая в Кузнецах звонить в колокола. И для меня это было открытием. Она, помню, в понедельник сказала: «А ты знаешь, что можно?» — «Да ладно?!» — и как мальчишка просто, как школьник пошёл забираться на колокольню. Откуда взялась такая традиция?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Трудно сказать. Один из таких вопросов, который всерьёз нужно рассматривать
историкам.
А. Ананьев
— Возвестить всему миру о своей радости?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Колокольный звон сам по себе — вещь очень интересная, непростая. И разные
звоны, и разные уставы о звонах существуют. Мало того, колокол, который нам так
хорошо знаком, в общем-то, это изобретение... изобретение, не знаю уже каких
времён — в Китае колокола были уже в Бронзовом веке, — но вошёл он в русскую
жизнь сравнительно недавно. Если мы посмотрим церковный Устав как он
существует, взятый из практики средиземноморских монастырей, — колоколов-то там
нет, там так называемые клепала. Их кто-то, может быть, видел — это такие доски
или металлические брусья, которые дают достаточно резкий и отнюдь не столь
музыкальный звук, как мы привыкли. А колокол
вошёл в русскую жизнь в веке семнадцатом, никак не раньше, и вошёл музыкально.
Боюсь соврать, говоря совсем простым языком, но думаю, что я не совру , что
именно колокольная музыка — это особенность русской культуры. Поскольку за
рубежом я смотрел — звонниц как таковых я не видел, это обычно один или два
больших колокола, которые дают такой резкий, ритмичный звон. Разные колокола
могут разный звон давать, но мелодия колокольная — я думаю, что это специфика
если не русская, то славянская.
А. Ананьев
— А вот эта традиция, что в Светлую седмицу каждый может подняться на колокольню — это только в Православии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Если мы возьмём протестантскую какую-нибудь кирху, где тоже может быть
колокол или римо-католический костёл, то там и звонаря-то, в общем-то, не
будет. Там есть колесо некоторое, к которому привязан колокол — это колесо
приводится в движение, может быть, механизмом каким-то. А уж в последнее-то
время и вообще электронная система, которая красиво может воспроизвести что-то,
но всё-таки уже не совсем то.
А. Ананьев
— Признайтесь — забираетесь на колокольню на Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, кажется, в прошлом году я звонил тоже, но больше уже не сам, уже с
кем-то, каких-то там детей, подростков приведёшь, гостям что-нибудь покажешь. А
сам уже — как-то немножко всё сходит...
А. Ананьев
— Но это радость.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Но раньше, когда я жил в монастыре, вот в монастырской жизни — у нас
действительно там колокольня, куда надо было залезать, забираться. И конечно,
там уж это было как-то особенно в почёте.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Христос Воскресе, дорогие друзья! Христос Воскресе, дорогой отец Макарий! Скажите, пожалуйста, мне вот что: вот такое приветствие уместно ли, ведь Пасха была вчера? И на Пасху обычно говорят «Христос Воскресе». Я знаю, что вопрос неофитский, заранее просил у вас прощения.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не надо тут просить прощения. У каждого праздника есть своё попразднство —
продолжение праздника. У Пасхи, как самого великого праздника, это попразднство
сорок дней, вплоть до Вознесения. И обычай, который существует и многими
сохраняется — вплоть до Вознесения приветствовать друг друга «Христос
Воскресе!» А люди, мало знакомые с церковной
жизнью, немножко удивляются, когда месяц спустя слышат это приветствие.
А. Ананьев
— Вот мне сейчас супруга говорила, что Серафим Саровский круглый год приветствовал так людей, которые к нему приходили.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Совершенно верно. Вот вам разговор о вольности или невольности. Ну, как
хочешь, так и приветствуй — он же говорит доброе дело. Тем более каждое
воскресенье церковного периода мы торжествуем Воскресение Христово. Насколько я
понимаю, только в русском языке вот этот первый день недели по субботе
называется «воскресеньем». В других языках другие названия , а у нас —
«воскресенье».
А. Ананьев
— Правда ли?.. я вот это осознал тоже на днях буквально, по-моему, даже прочитал — в последнее время приходится много читать, чтобы всё понять. Правда ли, что в каждом воскресенье есть частичка Пасхи, а в каждой среде и пятнице есть частичка Великого поста?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну... правильно. Может быть, надо уточнить немножко: каждый воскресный день —
это день празднования Воскресения Христова, как только что мы поняли, а среда и
пятница — действительно, в Октоихе это праздники, события, посвящённые Кресту
Господню. Тропарь дня среды и пятницы: «Спаси, Боже, люди Твоя и благослови
достояние Твое» — тропарь Кресту.
А. Ананьев
— В пасхальную ночь на службе обратил внимание в очередной раз: есть традиция — и это, уж простите мне это вольное и даже неприличное слово...
Иером. Макарий (Маркиш)
— А что вы просите прощения?
А. Ананьев
— Ой, да я... Это вольное слово «шоу» — потому что это действительно красиво, это так красиво, что дух захватывает. Во время этой пасхальной ночи священники несколько раз переодеваются. И там так всё стремительно, там так всё быстро, там так всё красиво.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, есть такой обычай.
А. Ананьев
— И вот они в облачениях разных цветов. И ты только видел их в одно цвете — они уже в другом, потом в третьем. Что значит эта традиция с переодеваниями и откуда она тоже взялась?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, верно. Боюсь говорить, откуда взялась. Надо прежде всего понять, где она
распространена, и тогда можно будет изучать, откуда она взялась. Я не знаю, где
она распространена. Я видел и сам как-то даже участвовал в такой пасхальной
службе, когда нам алтарники быстренько-быстренько меняли эти фелони и
епитрахили. А другая сторона — скажем, где я служу, в Иванове, там мы не
переоблачаемся, там нет возможности такой, ни места, никак не расположишься, и
потому что мы не успеваем...
А. Ананьев
— То есть это тоже к разговору о той вольности и невольности.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Это обычай. Вот друзья мои, общее соображение, которое мы как-то уже
упоминали, по-моему, о том, что есть догмат — нечто базовое; есть канон — нечто
предписанное; и есть обычай — нечто, вошедшее в употребление. И дальше
четвёртый уровень ещё будет суеверием — чего не должно быть. Но это всё
постепенный такой переход: из догмата в канон, из канона в обычай, а обычай
потом становится более или менее распространён. Например, приветствие «Христос
Воскресе!» — очень распространённый обычай. Вот вы спрашивали меня о Пасхе, я
помню, что в 2000-м году мне довелось Пасху встречать в городе Иерусалиме. И
это было удивительное впечатление, когда я шёл потом утром по городу и
встречавшиеся люди, греки, арабы, все говорили6 «Христос Анести!» Конечно, это
запомнилось. По крайней мере я уже понял, что обычай этот общепризнан. А менять
цвета облачений — по обстановке. Вот какая тут символика — это тоже надо
ухватить, дорогие друзья, тоже не все это легко понимают.
А. Ананьев
— Сколько вообще цветов в этой палитре? Знаю, что есть белый, чёрный, жёлтый, зелёный...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный, кстати, не очень характерный. Я думаю, что чёрного не будет на Пасху.
А основные богослужебные цвета: белый и красный — пасхальные; голубой —
богородичный; зелёный — преподобнический; и золотой — просто обычный такой,
праздничный; ну и фиолетовый ещё может быть.
А. Ананьев
— То есть чёрный, который был во время Великого поста...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чёрный и сиреневый... сиреневый, может быть, тоже пойдёт как цвет. Чёрный — я
просто не помню, что бы был...
А. Ананьев
— И у каждого цвета есть свой смысл.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Я хотел сказать, что в смене цветов есть смысл, поскольку, друзья мои, вот
этот взгляд, оценку обычая... как мы говорим, обычая — нечто практическое, что
входит в жизнь, очень сильно зависит от практических условий. Догматы веры и
факты веры, будем говорить, они одинаковы, а обычаи очень разные и зависят от
технических средств. В частности, вот вспомните ветхозаветную историю про
Иосифа Прекрасного — Иосиф и его братья. У Томаса Манна есть роман целый, а в
Книге Бытия весь её конец посвящён именно этому. Иосифа его отец Иаков очень
любил, видимо, больше, чем братьев, они ему завидовали. И основное, что
подвигло этих братьев к тому, что они этого бедного Иосифа схватили и прождали
— это когда отец сделал или купил, я уж не знаю что там и как, сообразил для
него разноцветную одежду. Разноцветная одежда в те годы была признаком
исключительной роскоши и чего-то невиданного. По очень простой причине: эти
цвета, которые сегодня вы покупаете в магазине пигментов для тканей — это были
дикие деньги. Их где-то делали, какие-то специальные мастера занимались
набивкой вот этой краской тканей какими-то только им ведомыми секретами. Вот
подумайте об этом: сегодня мы покупаем, приходим в магазин тканей — висит
красный сатин, зелёный, в цветочек, в горошек, там какие-то картинки,
изображения — они одна цена. Вот для наших предков того времени это совершенно
немыслимо было. Чёрная наша одежда, которую мы носим, или тёмно-серая была —
простая одежда простых людей. А красная — уже либо повод для зависти, либо
нечто царское или сверхбогатого человека.
А. Ананьев
— Статусная вещь.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот такого статуса, которого у нас автомобилем «Мерседес» не добьёшься. И
смена этих облачений в традиционном восприятии — нечто очень соответствующее
великому празднику.
А. Ананьев
— Я вспоминаю с огромной радостью минувший Великий пост, потому что впервые в жизни я с амвона, по благословению батюшки нашего храма, читал во время Стояния Марии Египетской её житие. Это было такое счастье! Мне благословили надеть стихарь, и несмотря на то, что вот вы говорите, что ткань современная, мне казалось, что там такая вечность в каждой ниточке этого стихаря и это настолько особенное одеяние.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно. Это наше восприятие факта облачения. А я говорю о внешнем
восприятии: входит человек, который незнаком с церковной жизнью — что у
архиерея на голове митра, там стразы у него сверкают, тут у него сакос надет с
изображением — на него это не производит никакого впечатления, он включит
телевизор, он увидит каких-то дешёвых модниц, точно такими же финтифлюшками
украшенных. А для наших предков такое торжественное, драгоценное облачение было
фактом редкостнейшим — если он ходил всю жизнь в одном армяке каком-нибудь
домотканом.
А. Ананьев
— Это очень важное замечание, потому что я понимаю, что не все осознают вот этот исторический контекст вот этих одеяний, вот этих украшений. Ещё двести лет назад отношение к ним было совсем другое.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Правильно, совершенно верно. И поэтому для предков это было само по себе
впечатление от факта богатого облачения, а для наших современников и для нас —
это наш якорь, укоренённость в прошлом, в этой древней церковной жизни.
А. Ананьев
— Ну и тот же ладан стоил совсем других денег.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Абсолютно верно! Я припоминаю то ли у Плутарха, то ли у Светония: один
молодой царевич Македонии, по имени Александр, ваш тёзка, во время
богослужения, церемонии, понятно, что не христианской, клал на жертвенник этот
ладан. А его папа, царь Филипп, говорит: «Ты смотри, слишком не расщедряйся, ты
ещё пока не властелин Азии!» Вот когда он стал властелином Азии, уже стало
можно класть больше ладана.
А. Ананьев
— Вопрос, скорее, практический: мы внутренне как-то расстегнули, как я уже сказал, все пуговицы, освободились, почувствовали вольность. Но ведь есть что-то, чего на Пасху делать нельзя, вот в эти сорок дней.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Грешить нельзя! Ни в эти дни, ни в другие.
А. Ананьев
— Ну, грешить вообще нельзя, но есть какие-то каноны, по которым вот этого делать на Пасху не стоит?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не знаю. Не стоит так тут упираться в этом направлении. Грешить нельзя ни в
пост, ни в мясоед — это совершенно ясно. А дальше — что церковный Устав. Вот
говорят, что нельзя земные поклоны, нельзя коленопреклонения, нельзя ещё что-то
такое — всё на благоусмотрение. Понимаете, личная молитва, личная религиозная
практика остаётся всегда личной, а церковная движется церковным Уставом — что
там можно, что там нельзя. Есть Устав совершения служб периода Цветной Триоди,
всё совершается определённым образом, и что-то можно, что-то нельзя. А когда
люди пытаются какие-то фрагментики церковного, богослужебного Устава
перекладывать себе на свою жизнь, проецировать — это очень всё даже опасно,
потому что они тем самым сходят с магистральной линии такого христианского
благочестия. Кто-то вам скажет, что нельзя поститься, например. А вот как? Вот
ты ешь эти яйца, и всё. Вот у меня уже с печенью проблемы — нет, надо есть. Ну,
глупость очевидная.
А. Ананьев
— Я рад, что вы заговорили о кулинарной стороне этого светлого праздника: яйца, куличи, пасха, которую накануне готовили — буквально сутки я видел сам, как перетирали через мелкое сито этот творожок. Это безумно сложно, это настоящее искусство. Вот об этом я предлагаю поговорить с вами ровно через минуту.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера», в этот большой праздничный день. Меня зовут Александр Ананьев — я неофит. Но сегодня это абсолютно не важно — у меня в гостях иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Христос Воскресе, отец Макарий!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе!
А. Ананьев
— Какое счастье, что вы здесь, спасибо вам большое!
Иером. Макарий (Маркиш)
— И вам спасибо за приглашение.
А. Ананьев
— И как я обещал, мы переходим к кулинарной стороне вопроса, если вы мне позволите это сделать.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, разумеется.
А. Ананьев
— Во-первых, что вам больше всего нравится? Вот я лично буду откровенен: я весь пост скучал по холодным, свежеочищенным яйцам — это настолько для меня какое-то счастье. Это было первое, что я вкусил после Великого поста. А вот вам что нравится?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вы знаете, я покаюсь тоже — у нас говорят в Церкви, что покаяние тайное,
исповедь тайная, но иногда можно сделать исключение. За долгие годы, уже 20
лет, по существу, монастырской жизни и 10 лет до этого ещё такой
самостоятельной, как-то мои кулинарные интересы увяли. Вот ешь, что дают. Я
ведь сам себе не готовлю — я прихожу в трапезную либо семинарии, либо епархии,
Епархиального управления, и там замечательные угощения. И я благодарю поваров и
Господа, и ем, что дают. А когда был пост, я приходил и там угощения были, и
тоже благодарил поваров и Господа, и ел, что дают. Вспоминается один маленький
ребёночек, про которого мне рассказывали, который сидел и с огромным трудом ел
манную кашу — не знаю, что они там едят, эти дети. И кто-то из старших говорит:
«Видишь, в тебя уже не лезет, наверное, оставь...» На что ребёнок в ответ
посмотрел в глаза этому взрослому и говорит: «А у других-то ведь этого нет».
А. Ананьев
— Какой молодец, какой чудесный ребёнок. Правильное воспитание. Кстати, сейчас вы сказали это, а я вспомнил, что мне, по-моему, воспитательница в детском саду — какое-то туманное воспоминание из глубокого детства — говорила: «Дети в Африке голодают, а ты не доел!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, между прочим, точное соображение — не доел. Но взрослым, вообще-то,
надлежит умеривать — не свои аппетиты, а аппетиты детей, и не кормить их насильно.
А. Ананьев
— Откровенно говоря, я ещё тогда, в пятилетнем возрасте, не находил логики в её словах: ну что, если я доем, неужели от этого детям в Африке станет легче?
Иером. Макарий (Маркиш)
— У взрослого человека эта логика есть, и я сам, и люди вокруг меня — нам
как-то неудобно оставлять. Будем говорить проще, что это неуважительно по
отношению к хозяевам. Если хозяйка накладывает мне так много, я говорю: «Не
надо так много!» — «Батюшка, если вы не доедите — оставьте». Я говорю:
«Простите, я не могу на это пойти. Я вас очень ценю, я знаю, как вы вкусно
готовите, я просто не удержусь, я съем слишком много, это вредно, так что
давайте мне чуть-чуть поменьше».
А. Ананьев
— Глядя на внешнюю сторону этого праздника: на эти богато украшенные куличи, с любовью раскрашенные яйца, на эти фигурные пасхи, на всё на это — я смотрю и где-то внутренне у меня начинает скрестись какой-то червячок сомнения: а не грешим ли мы, превращая всё это, смещая акцент в сторону кухни, в сторону еды. Как в Великом посте, когда мы начинаем рассуждать: да, а креветки можно, а мидии можно, а вот рыбу? А какую рыбу? А вот если поросёнок плавает, является ли он морским гадом? То же самое и здесь. Нет ли перекоса в нашем отношении к еде? Потому что такое впечатление, что всё в конечном итоге, особенно если люди не воцерковлённые, но радостные, они начинают просто готовить, есть и считать своим долгом дарить друг другу эти яички, эти куличи, эти пасхи. Это, конечно, мило, но нет ли в этом какого-то перекоса?
Иером. Макарий (Маркиш)
— На дорогах перекос есть, уклон. Знаете, едешь по шоссе, а там знак
«Осторожно, скользкая дорога!» Вот точно так вот. Сама по себе дорога — это
дорога... причём здесь что нас поддерживает и вдохновляет? Люди делают это друг
ради друга — эти хозяйки и хозяева не себе пузо накалачивают, а угощают друг
друга. И это всё в целом правильно, но, конечно, опасность перекоса есть. И я
расскажу вам историю, которая звучит комично, а на самом деле она далеко не
комична. В монастыре опять, я не помню, в какой год, но день я прекрасно помню
— это был сам день Пасхи, пасхальное воскресенье, когда люди спят, в общем-то.
И стучат мне в дверь кельи, какой-то человек пришёл, спрашивает священника. Моя
келья была самая близкая к воротам, я выхожу — время, допустим, часов 10 утра.
Какой-то гражданин или господин в хорошем настроении говорит «Христос
Воскресе!» и начинает мне задавать кулинарные вопросы об изготовлении сырной
пасхи, что-то такое — такие серьёзные вопросы технологические. И я говорю: «Вы
знаете, я не специалист, я не повар. Куличи когда-то я пёк давным-давно, а
сырную эту пасху никогда не делал, так что извините, ничем вам помочь не могу.
Но вот праздник Пасхи, хотелось бы как-то вас поздравить. Вот у меня есть
Евангелие, давайте я вам подарю эту книгу просто». Он на меня смотрит с таким
видом и говорит: «А Евангелие — это что такое?» Я не стал сильно падать
навзничь от удивления, но смеха-то мало. Если он сырной пасхой был очень
заинтересован, а что такое Евангелие даже и не капельки не поинтересовался. Вот
так. И вот это, видите, вот вам демонстрация уклона, ухода. Похожий уход
бывает, когда на праздник Богоявления воду освящают: все эти люди идут за
водой, а всё остальное им по барабану. Ну и Пасха... к сожалению, это такие
признаки нашей религиозной слабости.
А. Ананьев
— У меня, в общем, таких вопросов не было, но теперь, благодаря моей жене есть. А вот у моей жены есть такой вопрос, и он для неё стоит очень остро, если бы мы жили в деревне, такого вопроса не было, а мы живём в большом городе, в центре, и такой вопрос стоит остро: остаётся вот эта бумага от куличей, остаются упаковочки от пасхи, остаётся скорлупа от яиц, пакетики, в которых могут быть крошки. И для неё вот эти пакетики, вот эта скорлупа, вот эти бумажные упаковочки становятся если не святыней, то она к ним очень-очень бережно относится.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Там могут быть и какие-то изображения икон...
А. Ананьев
— Да-да, безусловно. И для неё это очень важно. Она говорит, что это нужно сжечь, это нельзя просто выбросить. А где ты можешь чего-то сжечь в центре Москвы? Пожалуй, нигде — это надо дожидаться, пока кто-нибудь поедет в деревню. Во-первых, верно ли это отношение? А во-вторых, что мы ей посоветуем в этой ситуации?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Знаете, вы рассказывали, а если акцент сейчас правильно поставить, то всё
становится на свои места. Вы сказали, что это для неё — вот у неё такое
чувство. Неразумно было бы сказать ей: «Да брось, да это суеверия,
предрассудки...» — не нужно. Это тот же самый обычай, только её индивидуальный
и её индивидуальное переживание. Практическое отношение к делу такое,
безотносительно даже к Пасхе, к чему бы то ни было, очень разумный подход в
любом христианском доме: вот у вас есть помойное ведро, а рядом с ним вешайте
либо полиэтиленовый пакет, либо какой-то ящичек, куда вы складываете то, что вы
не хотите смешивать с общей помойкой — туда складываете, можно это дело
прессовать как-то, оно там накапливается. Потом какой-то момент наступит,
чего-то с этим сделаете: куда-то вынесете, сожжёте или вывезите, или что-то
захотите сделать. Во всяком случае, вам это не будет неприятно. При этом туда,
в этот второй пакет — вы получите, например, письмо от какого-то своего
близкого родственника и вы тоже не хотите бросать его вместе с тухлыми яйцами,
и вы тоже положите его в тот мешочек. Вот примерно так процесс и идёт, я, во
всяком случае, сам так поступал — мне тоже кто-то об этом рассказал разумном
подходе к делу, чтобы здесь не было фанатизма. Некоторые берут... опять-таки я
начну с того, что это их личное чувство, не стоит их за это укорять, но вот
есть газета, где сказано, как люди идут крестным ходом, есть фотография, как
они несут какие-нибудь хоругви или иконы. И вот он берёт ножницы и вырезывает
эту икону из газеты. Газета издаётся тиражом 50 тысяч экземпляров — как-то
немножко странно, что он вырезает. Но личное какое-то...
А. Ананьев
— Но всё равно кольнёт сердце, и вот чтобы не кольнуло...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот у него кольнёт, мы не будем его укорять. И хочешь не смешивать — не
смешивай, сложи отдельно.
А. Ананьев
— Я это очень хорошо понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И так жене и посоветуйте: возьмите мешок большой и туда всё это дело
складывайте.
А. Ананьев
— Ну да, она так и делает: у нас есть специальное место, где хранится всё это. И я, помню, говорил: «На Вербное воскресенье, смотри, у всех вербы, давай мы тоже пойдём вербу освятим!» Она говорит: «Я боюсь, потому что её потом выбрасывать нельзя, её надо будет хранить, а нам хранить уже негде».
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот хранить ничего не надо. Можете своей супруге сказать, что хранить не надо
ничего. Если ты не хочешь выбросить и у тебя нет возможности это как-то сделать
разумным образом, аккуратно эту вербу сомни, положи в тот же самый пакет —
будет момент, ты её сожжёшь или закопаешь. Бывает иногда, что люди просфоры из
церкви приносят и нет чтобы сразу съесть, они как-то к ним относятся так
благоговейно, что они через три-четыре дня превращаются в сухарь.
А. Ананьев
— Поделюсь друзья советом: если их хранить в холодильнике, то они не портятся, они не засыхают очень долгое время. Они потом очень легко режутся. И в течение недели они спокойно...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Верно, но лучше съесть их сразу, также и яйца пасхальные. Ну а тут уже
начинаются соображения здоровья — они тоже в холодильнике лежат, я помню, что
их хранил их тоже долго.
А. Ананьев
— Ещё один неофитский практический вопрос: можно ли дарить дорогим сердцу людям неосвящённые яйца и куличи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Почему бы и нет? Слово «освящённые» тоже здесь немножко двусмысленное — как
будто им придаётся некое качество. А если вы послушаете эту молитву на
благословение яиц и хлебов, то это всего-навсего молитва о людях, которые будут
эти продукты потреблять. Ну хорошо — вот помолились. От того, что на этот кулич
попала капелька святой воды, а на другой, который вы дома оставили, никаких
принципиальных воздействий, принципиальных изменений не произошло.
А. Ананьев
— Получатся, что они не отличаются.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Не должны. Рассуждать о каком-то новом качестве этих продуктов было бы
богословски неправильно. Если бы вы вообще не стали их благословлять, освящать,
сказали бы, что а зачем это нужно, я и так их съем — это было бы несколько
неразумно, потому что вы тем самым сами себя отделяете от церковного обихода,
от церковной жизни.
А. Ананьев
— Вы долгое время прожили в Соединённых Штатах Америки и там тоже, конечно, праздновали Пасху.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Было дело, да.
А. Ананьев
— Я так понимаю, что речь идёт о Восточном побережье США.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, это город Бостон, русская церковь.
А. Ананьев
— Вот в православной общине этого города так же отмечают Пасху?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, конечно, очень похоже. Это понятно, почему: потому что специфика этого
церковного строя была, и вероятно остаётся для людей, уехавших за границу, той
связью с Россией, которой они так дорожат. И если у нас, на территории самой
Великороссии или Украины, Белоруссии, это обычай всеобщий,
самовоспроизводящийся, то там он с особенною силою, подчёркнуто реализуется, в
том числе и в миссионерских приходах.
А. Ананьев
— А не заимствуются какие-то милые обычаи из Западной культуры? Допустим, родители переехали в Штаты, допустим, 15 лет назад, а ребёночку шесть лет, и он всю жизнь прожил в Штатах. И он-то знает, что на Пасху ищут и собирают вот эти спрятанные яички.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Чего-то я не припоминаю. Единственное, что там бывало — какая-то смесь
традиций разных православных народов, православных, но разных. Что-то от греков
там они брали, какие-то угощения греческие я помню. У греков принято есть
баранину на Пасху. У нас это как-то не вопрос, мясная пища может быть. Мы,
кстати сказать, не приносим в храм мясную пищу, хотя иногда возможно, когда
приходишь благословлять эти пасхальные угощения, там, раз — кусок ветчины
лежит, не скажешь же уносить. Но это не очень у нас принято, а у греков
принято. Ну вот такие вещи. А воздействие Западного, совсем не православного
образа поведения, как-то я не припоминаю. Может быть, это именно связано было с
тем, что русские особенно ревностно, особенно Зарубежная Церковь наша, которая
с тех пор опять вошла в состав Русской Церкви, ведь это очень существенно —
Поместных Православных Церквей немало, и разных, как это сказать, отделений от
русского Православия тоже немало: Православная Церковь Америки,
Западноевропейский экзархат — они не воссоединились с Русской Церковью. А
Зарубежная Церковь всё время заявляла о том, что это часть Русской Церкви,
которая ожидает своего момента воссоединения. И этот момент настал.
А. Ананьев
— Отец Макарий, я вам так благодарен, что вы сегодня здесь, в студии. С вами светло и свободно — во то слово, которое у меня в голове — просто свободно, и это какое-то счастье.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Полиция у вас тут бывает или что у вас тут бывает?
А. Ананьев
— Нет, но всё равно как-то внутренне ты у себя выстраиваешь какие-то границы, заборчики, чтобы вот... И тут приходит отец Макарий, и как-то так выдыхаешь, думаешь: «Господи, слава Тебе! Как же хорошо!»
Иером. Макарий (Маркиш)
— Мне кажется, что для радио «Вера» это нормально.
А. Ананьев
— Да. Вот во время Великого поста, особенно в Страстную седмицу, которая не относится к Великому посту — для меня это было открытием, я даже не знал об этом ещё год назад.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну да, понимаете, литургически она не относится, и то строй литургический
очень близок. А с точки зрения прихожан это практически одно и то же.
А. Ананьев
— Да а вот что касается Светлой седмицы, которая начинается сегодня. В Великом посте каждый день буквально под завязку, под самую макушку наполнен смыслами, значениями, особенными службами, особенными событиями. И ты с огромной важностью и с огромным уважением и любовью относишься к каждому дню и пытаешься всё про него понять, узнать и почувствовать. Что касается значения каждого дня Светлой седмицы?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот эти значения дня отражены... Почему возникают эти значения? Они
отображены в двух богослужебных книгах. Первая называется «Триодь постная», а
вторая «Триодь цветная». «Триодь» означает трипеснецы, то есть эти
богослужебные книги содержат каноны, в которых три или четыре песни, в отличие
от обычных восьми. Светлая седмица более-менее единообразна, ну под конец там
праздник Живоносного источника так называемый в честь великого чуда, связанного
с Пресвятой Богородицей, а остальные дни единообразны — это повторение или
реактуализация самого пасхального торжества. А дальше раскрываем Цветную Триодь
и видим, что каждая неделя, каждый воскресный день Цветной Триоди посвящён
какому-то событию, связанному с Евангелием. Читается Евангелие от Иоанна
читается до праздника Святой Троицы. И там будет у вас Неделя о Фоме — уверение
апостола Фомы; Неделя жён-мироносиц; Неделя о расслабленном и так далее. Вот
никакой тайны тут нет, и люди, которые следят за богослужением, за богослужебным
строем, конечно, это всё воспринимают совершенно естественно. Плюс там будут
праздники уже минейные, то есть неподвижные, в конце концов — праздник
Вознесения Христова.
А. Ананьев
— То есть я резюмирую для себя, что в эти семь дней наполненность смыслами сменяется наполненностью радостью и светом.
Иером. Макарий (Маркиш)
— И смысл никуда не уходит, просто пасхальное торжество, Воскресение Христово
продолжается. Вообще, всё это сорок дней, но сорок дней со своими
особенностями, а интенсивность попразднства или, будем говорить, влияние
пасхально-литургического обычая, пасхально-литургического строя на дни
попразднства со временем убывает. Если в первую седмицу это влияние очень
сильное, в основном это просто повторение пасхальной службы, то в остальные дни
до Вознесения — ну что, цвет облачения будет красный, как правило, поётся три
раза «Воскресение Христово видевше», приветствие «Христос Воскресе», начало
богослужения пасхальное: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его...» — тут
литургика — дело неисчерпаемое. Приходите в храм, дорогие слушатели, и сами
убедитесь.
А. Ананьев
— Вы слушаете светлое радио, радио «Вера». Меня зовут Александр Ананьев. Я не хочу даже говорить, что мы обсуждаем, мы празднуем вместе с иеромонахом Макарием (Маркишем) праздник Светлой Пасхи. И у меня под завязку вот этого часового разговора вопрос к вам будет на самом деле серьёзный. Вот в Пасху все люди в храме радостные, счастливые. Но потом проходит день, и работу никто не отменял — сегодня понедельник, завтра вторник. И у нас опять идёт вот эта круговерть — понедельник, вторник, дом, работа, дом, пробки. И у многих радость, которую они ждали весь год, улетучивается. Это не моя придумка, я об этом действительно читал — радость улетучивается. И возникает какой-то синдром, даже не то чтобы страх, растерять эту радость. Вот я хочу вас спросить: как можно сохранить в себе вот эту пасхальную радость? Это очень важно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да, важный действительно вопрос и не простой. Это вопрос подвига всей
христианской жизни. И пожалуй, ответ должен быть всё тот же самый — о нашей
зависимости, точнее независимости, от разных эмоциональных наших состояний. Да,
мы переживаем утрату подъёма этой радости. Безусловно, где есть подъём, там
должен быть и спуск. Если бы люди всё время шли на подъём, они бы стали бы,
наверное, какими-то летучими ангелами и сразу бы улетели от земли. А раз это не
так, то вслед за подъёмом обязательно должен идти спуск, вслед за периодом
нагнетания эмоционального обязательно будет период эмоционального спада. Я вам,
дорогие друзья, могу порекомендовать замечательную книгу английского
христианского писателя Клайва Льюиса под названием «Письма из преисподней», был
и другой перевод, но я его не могу рекомендовать — он плохой. Вы можете найти
на том же самом сайте «Священникотвечает.рф» «Письмо №8». У каждого письма есть
своё название в переводе... я забыл, какое название у восьмого... вспомнил —
«Маятник»! Аналогия понятна: с разными периодами — плюс-минус, подъём-спад. И
вот там персонаж этой переписки неплохо как раз раскрывает вот эту особенность
человеческого бытия. Всегда будут спады, всегда будут минусы вслед за плюсами.
И несмотря на то, что пишет из преисподней «товарищ», в общем-то чисто
по-христиански и очень трезво описывает вот эту диалектику человеческой
личности, человеческого жизненного пути.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое. Я читал «Письма Баламута» и «Расторжение брака», а вот о «Письмах из преисподней» я, откровенно говоря, слышу впервые. Я с огромным удовольствием, конечно, её прочитаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну вот «Баламут»-то... И там в послесловии к этому же самому материалу
объяснено, какие у меня именно претензии к этому несчастному «Баламуту».
А. Ананьев
— А есть претензии?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Есть претензии.
А. Ананьев
— Я знаю, куда я направлюсь сразу после нашего разговора: с удовольствием на сайт «Священникотвечает.рф». Конечно, хочется и рекомендуется каждый день причащаться. Мы в начале программы говорили, что посещать каждый день — это будет лишком много, и если душа просит...
Иером. Макарий (Маркиш)
— Ну как можно... есть же пенсионеры...
А. Ананьев
— Однако Причастие, насколько я знаю, поправьте меня, если это не так, требует подготовки и поста. Как можно поститься в Светлую седмицу после Пасхи?
Иером. Макарий (Маркиш)
— Дело в том что говорить, что требует подготовки и поста — здесь не совсем
верное противопоставление, не совсем верная конъюнкция. Пост может представлять
собой часть подготовки, а подготовка диктуется, с одной стороны,
индивидуальными условиями, а с другой стороны — и периодом просто церковного
календаря. Значит, в период пасхальный, послепасхальный вполне естественно, что
священник даст вам совет, рекомендацию эту подготовку уменьшить, сделать менее
напряжённой, менее длительной, быть может.
А. Ананьев
— Вы обратили внимание? Это я опять пытаюсь вернуть вас к разговору о том, чего в Пасху и в Светлую седмицу делать нельзя.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Самое простое — вот подойти к священнику, в большинстве московских храмов
несколько священников, в большинстве больших храмов, и скажите: «Батюшка, есть
возможность у меня причаститься несколько раз. Вот что вы мне подскажете — как
мне подготовиться?» Скорее всего, священник вам даст совет — эта подготовка к
Причастию будет...
А. Ананьев
— К духовнику?
Иером. Макарий (Маркиш)
— А духовник и есть священник, который принимает вашу исповедь.
А. Ананьев
— У меня к вам большая просьба: вот сейчас люди, которые нас слушают, хотят тоже какое-то наставление получить от вас. Я вот сейчас смотрю на вас и понимаю, что я вам тихонько завидую, я объясню, почему. Со всей нашей суетой, со всеми нашими делами очень хочется прочувствовать и быть ближе к Господу. И тут понимаешь, что вот уж, наверное, кому хорошо, так это отцу Макарию.
Иером. Макарий (Маркиш)
— А вот тут я поправлю, потому что Бог-то один — людей очень много, а Бог один.
Строить такую конструкцию, что если человек надел на себя подрясник и крест, то
он, значит, тем самым куда-то забрался — это ошибка, так не нужно рассуждать,
это не верно. Каждому человеку Господь открывает дорогу к Себе Своим, быть
может, путём. Аналогия такая может быть географическая: вот гора высокая, и
люди стоят по периферии, по периметру этой горы. И у каждого там какая-то
тропиночка есть. Направление одно и то же, не надо думать, что они куда-то в
разные стороны лезут — это на одной и той же вершине. Но у каждого будет свой
жизненный путь. И совет, вот эта рекомендация, если можно так выразиться — вы
идите своим путём. Не смотрите по сторонам налево, направо у кого там чего — на
чужом дворе трава всегда будет зеленее расти и розы красивее, и всё остальное,
— а вы вот свой путь держите: семейный, трудовой, молитвенный, служебный, какой
угодно.
А. Ананьев
— Я помню свои размышления, думаю: «Вот бросить всё хотя бы на неделю и уехать в Оптину пустынь или в Троице-Сергиеву лавру. И вот там-то уж точно меня ничего не будет отвлекать».
Иером. Макарий (Маркиш)
— О, Боже мой! Можно коротенькую притчу, да? Она у меня в книжке есть.
А. Ананьев
— Конечно.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Монах один жил в монастыре — очень благочестивый, самый благочестивый во всём
монастыре. И они там ему не давали покоя, монахи-соседи с ним неправильно
обходились, не понимали его. Он сказал: «Всё, я ухожу», — и ушёл из монастыря.
Нашёл прекрасное место в одиночестве, там всё есть, избушку можно поставить,
всё великолепно — так обрадовался. Пошёл, кувшинчик взял набрать воды к речке.
Набрал, поднялся, и вода случайно разлилась. Он огорчился, снова пошёл, набрал,
опять поставил, поставил косо, она опять взяла и разлилась. Он уже так сильно
напрягся, конечно, думает, что же за безобразие какое, может быть, знак какой.
Пошёл, снова набрал и куда-то его понёс, споткнулся и вся вода разлилась. Он
как ногой даст по кувшину — кувшин вдребезги разбился. Он постоял над кувшином,
подумал и пошёл обратно в монастырь к своим этим самым несовершенным собратьям.
Вот вам, пожалуйста, всё тут как в капле воды отражается.
А. Ананьев
— Какая красота. Надо будет обязательно запомнить. Последний вопрос на сегодня — время, к сожалению, подходит к концу. Сегодня понедельник, и я знаю, что, ввиду работы или каких-то обстоятельств, среди наших слушателей есть те, кто не смог посетить пасхальную службу. Ведь Светлая седмица — это возможность прожить ещё раз эту службу.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Вот о чём мы с вами говорили: каждое утро и каждый вечер... может быть, не во
всех храмах, но, как правило, в большом числе храмов, если не сказать, что в
большинстве, каждый вечер и каждое утро совершается чин пасхального
богослужения — милости просим.
А. Ананьев
— Такой — сокращённый, я так понимаю.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Он немножко другой, там крестный ход совершается потом — после Литургии
пасхальной. Пасхальной полунощницы там нет. А так очень близкая она: и Утреня,
ну, Вечерня особым чином. Соответственно, и Литургия, а Литургия всегда одна и
та же.
А. Ананьев
— Дорогие друзья, я был бы очень счастлив, если бы мне удалось сегодня с помощью моего дорогого гостя поделиться с вами частичкой радости, света и, самое главное, вот этим ощущением абсолютной, настоящей светлой свободы, которую в моих глазах буквально олицетворяет сегодня иеромонах Макарий (Маркиш), наш дорогой гость, руководитель епархиального Отдела по взаимодействию Церкви с обществом и СМИ Иваново-Вознесенской епархии. Отец Макарий смотрит на меня так хмуро как-то. Ему не нравятся длинные эти регалии все.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Да ладно, не в этом дело. На добром слове спасибо.
А. Ананьев
— Спасибо вам огромное! Христос Воскресе!
Иером. Макарий (Маркиш)
— Воистину Воскресе, друзья. Продолжайте ваш добрый христианский путь. Спаси,
Господи.
А. Ананьев
— Я — Александр Ананьев. С праздником вас, до новых встреч.
Иером. Макарий (Маркиш)
— Спасибо.
Все выпуски программы Светлый вечер