У нас в гостях была настоятельница Марфо-Мариинской Обители в Москве игумения Елисавета (Позднякова).
Мы говорили о том, какой была Марфо-Мариинская обитель при великой княгине Елисавете, какие традиции до сих пор сохраняются, и чем живет монастырь сегодня. Наша собеседница рассказала, какие социальные проекты развиваются в обители в настоящее время; кто такие «крестовые сестры», и чем они занимаются; как обитель участвует в обучении детей; а также чем примечателен сад на территории монастыря. Разговор шел о том, с какой целью великая княгиня Елисавета хотела устроить монашеский скит для сестер обители в отдалении от Москвы, как он появился, и как существует сейчас.
Пожертвовать для Марфо-Мариинской обители можно на сайте: https://www.mmom.ru/dobro/campaign/pozhertvovanie-na-restavratsiyu-hrama-v-skitu-obiteli/?utm_medium=silka_na_sayte&utm_source=radio_Vera&utm_campaign=Matushka_09.10
а также через смс на номер 7715 со словом «обитель» и суммой пожертвования: например, «обитель 200».
Ведущая: Елизавета Горская
Л. Горская
— В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», с вами Лиза Горская и мы находимся в Марфо-Мариинской обители в центре Москвы, в гостях у игумении Елисаветы. Здравствуйте, матушка.
Игум. Елисавета
— Здравствуйте.
Л. Горская
— Мы встречаемся, можно сказать, в преддверии праздника, 11 октября — день памяти великой княгини Елизаветы Федоровны, многим из вас привычно праздновать память этой святой 18 июля, но 11 октября тоже память Елизаветы Федоровны, преподобномученицы, мы сейчас об этом подробнее поговорим, это день обретения мощей?
Игум. Елисавета
— Можно, наверное, так сказать, с одной стороны, не совсем корректно так говорить, это празднование было установлено совсем недавно по инициативе Марфо-Мариинской обители, и Святейший Патриарх поддержал нашу инициативу, это день, когда останки великой княгини Елизаветы Федоровны были подняты со дна шахты. И также можно, наверное, сказать, что этот день — начало всенародного почитания великой княгини, как великой русской святой, потому что до этого никто с определенностью сказать не мог, жива ли великая княгиня или была убита большевиками.
Л. Горская
— 11 октября ее останки подняли со дна шахты в Алапаевске?
Игум. Елисавета
— Совершенно верно.
Л. Горская
— То есть получается, что праздник 11 октября установлен в каком году?
Игум. Елисавета
— Предистория этого праздника такова, что в 1982 году, когда святая преподобномученица Елисавета была прославлена в Русской Православной Церкви за рубежом, они изначально установили день ее памяти 11 октября, плюс к 18 июля, но Русской Православной Церковью когда общения не было, поэтому эта дата не была как-то отмечена, но многие приходы, почитающие святую преподобномученицу, также отмечали ее память 11 октября, и владыка Пантелеимон вместе с сестрами милосердиями Свято-Димитриевского училища каждый год 11 октября приходили сюда, в Марфо-Мариинскую обитель и служили изначально панихиду, потом уже молебен и таким образом почитали эту память, поэтому эта дата такая, неслучайная и сегодня она нас объединяет с Русской Православной Церковью за рубежом, соответственно, у нас уже объединение произошло, мы присоединились к ним.
Л. Горская
— Слава Богу, я, честно говоря, пока не стала готовиться к программе, несмотря на то, что великая княгиня Елизавета Федоровна — моя святая покровительница, думала, что всего один день памяти 18 июля, и он совпадает с днем памяти преподобного Сергия Радонежского, я думаю, любая Лиза, крещеная в честь великой княгини Елизаветы Федоровны, знает, что, сейчас таким личным поделюсь: очень часто забывают.
Игумен. Елисавета
— Да, конечно, два святых, очень значимых в Русской Церкви празднуются в один день, и я не думаю, что забывают люди, но просто люди, как правило, стоят перед выбором, куда же им поехать, поехать ли им в Троице-Сергиеву Лавру, куда сердце рвется, к преподобному Сергию или поехать к нам сюда, в Марфо-Мариинскую обитель. Надо сказать, здесь 18 июля тоже бывает довольно много людей, люди очень почитают великую княгиню, но в то же время 18 июля это самый разгар лета и многих людей просто нет в Москве и поэтому это дополнительное празднование, оно является такой радостью для тех людей, которые летом отдыхают и, наверное, не могут остаться в Москве, потому что у них есть дети, им нужно вывозить свои семьи куда-то на отдых, а 11 октября, оно собирает всех желающих в обители и опять вспоминаем и молимся нашей основательнице, великой княгине Елизавете Федоровне.
Л. Горская
— В этом году у вас тоже запланирована праздничная служба, несмотря на такие вот обстоятельства текущие...
Игум. Елисавета
— Да, обстоятельства у нас, конечно, странные в этом году и поэтому мы постоянно корректируем свои планы, мы думали, что, возможно, все-таки, не будет такого роста заболевших, поэтому у нас была какая-то программа небольшая, соответственно, с соблюдением всех правил безопасности, но сейчас и даже эту небольшую программу нам пришлось немножко сократить, вернее, не немножко, а очень сильно, но служба остается, опять же, на службе, может быть, к неудовольствию каких-то людей будут соблюдаться все правила безопасности, то есть расстановка в храме четко по разметке, остальные люди будут стоять на улице, но на улице есть озвучка, слышно все очень хорошо, и я надеюсь, если будет хорошая погода, то для людей это будет удовольствие — постоять на улице и послушать богослужение.
Л. Горская
— Розы еще будут увести, не планируете их обрезать к этому моменту?
Игум. Елисавета
— Нет, розы у нас обычно каждый год цветут до ноября, если, конечно, не будет каких-то морозов, но думаю, до 11 октября их не будет.
Л. Горская
— Очень красивые розы, отмечу для тех, кто вдруг не был еще в Марфо-Мариинской обители, я думаю, таких людей мало, сюда, конечно, обязательно нужно хотя бы раз в жизни попасть тем, кто в других городах живет, если будете в Москве — обязательно загляните, здесь, помимо того, что это святое место и очень важное для памяти великой святой, здесь очень-очень красиво и потрясающие цветники. У нас же еще одно торжественное и радостное событие в этом году: весной, в апреле мы отмечали 110-летний юбилей настоятельства великой княгини Елизаветы здесь, в Марфо-Мариинской обители и давайте поговорим об этом и том, как преподобномученица великая княгиня Елизавета видела устройство обители, как она это видела и какая обитель сейчас, спустя 110 лет.
Игум. Елисавета
— Да, 10 апреля 1910 года великая княгиня была возведена в сан настоятельницы, в то время епископом Трифоном (Туркестановым), накануне, 9 апреля она и еще 16 сестер были посвящены в чин крестовых сестер, я думаю, это такое знаковое событие, можно сказать, это начало жизни обители и Елизавета Федоровна к этому долго шла и, как она сама писала в письме государю императору, что идея такого служения, она зародилась в ней задолго до гибели великого князя Сергея Александровича и после его гибели все мы знаем, что эта обитель посвящена его памяти, она просто реализовалась, эта идея, и это такой последний промежуток, отрезок жизни великой княгини Елизаветы Федоровны, последняя такая лесенка на Голгофу, поэтому, наверное, для нас так важен этот период и мы его сейчас изучаем, рассматриваем со всех сторон, а когда пристально рассматриваем жизнь святых, мы, конечно, всегда не перестаешь удивляться красоте их жизни, красоте души великой княгини. Что хотела Елизавета Федоровна — наверное, мы все примерно знаем, как это было реализовано, какой была обитель, здесь было много социальных проектов и Елизавета Федоровна старалась быть очень чуткой к тому, что происходило вовне, в чем нуждались люди и старалась в этом помогать, и все мы знаем, что Елизавета Федоровна никогда не придумывала каких-то искусственных проектов, она старалась реагировать на те вызовы, которые были в тот момент в обществе, потому что все мы знаем, что государство, каким бы гуманным и отзывчивым оно не было, очень сложно реагировать быстро и своевременно на какие-то изменения в обществе...
Л. Горская
— И точно.
Игум. Елисавета
— Да, и точно, а такие вот организации, как Марфо-Мариинская обитель, какие-то другие организации, занимающиеся такого рода благотворительностью, им это намного проще, они сами находятся среди народа, они видят эти проблемы и могут начать на них реагировать, а потом уже это выходит на какой-то общегосударственный уровень, если проблема именно общегосударственная, но иногда бывают проблемы, особенно в Москве, которые типичны только для большого мегаполиса, в который стекается много людей, поэтому Елизавета Федоровна, она была в этом смысле очень чуткой. Но что же она хотела здесь: статус сестер Марфо-Мариинской обители очень волновал Елизавету Федоровну, волновал, потому что она боялась, что после ее смерти обитель превратится либо в монастырь, либо просто в какую-то общину сестер милосердия и ей этого очень не хотелось, монастырская жизнь, монашеская была ей очень близка, но в то же время при изучении, при выборе статуса для сестер она изучала и монашество, в том числе, и пришла к выводу, возможно, под влиянием убеждений архиепископа Никона Рождественского на монашеском съезде, идеологом которого он являлся, присутствовала Елизавета Федоровна и, я думаю, она прониклась его мыслями и поэтому она считала, что сестры монашествующие не должны выходить на служение ближним в мир, но при этом она очень любила монашество и очень хотела, чтобы ее сестры, потрудившись какое-то время на поприще милосердия, могли удалиться в некий скит, для которого, надо сказать, она купила землю еще в 1908 году, даже до официального открытия обители, то есть эта идея, она была у нее изначально. То, что многие сейчас говорят, что якобы Елизавета Федоровна не любила монашество и поэтому таким образом она с ним боролась, хотела утвердить диаконисс, чтобы не было монахинь — это неправда, это совершенно неправда, Елизавета Федоровна с большим благоговением и любовью относилась к монашеству и радовалась за его чистоту и поэтому ей хотелось утвердить особый статус сестер Марфо-Мариинской обители, она хотела, чтобы по началу своего пути они принимали сан крестовых сестер, то есть чтобы сначала они были сестрами милосердия, но это, опять же, были не просто сестры милосердия, как в то время в разных общинах, а чтобы эти сестры все-таки жили по-монашески, образ жизни должен был быть монашеским, но при этом они должны были помогать ближним. Эти сестры жили здесь, они жили по уставу общежительного монастыря, они молились в храме, то есть они ходили на службы, у них были общие трапезы, то есть все составляющие такой вот жизни общежительного монастыря присутствуют. Но в то же время эти сестры, это был такой подготовительный этап к тому, чтобы в какой-то момент отойти от этого служения и удалиться в скит, где можно будет спокойно уже предаться монашескому деланию вдали от мирской суеты и уже более целенаправленно готовить свою душу ко встрече со Христом, это вот была такая главная идея великой княгини.
Л. Горская
— Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», и мы с вами находимся в самом сердце, в центре Москвы в Марфо-Мариинской обители, в гостях у игумении Елисаветы. Матушка, скажите, а удалось ли великой княгине Елизавете реализовать свой этот замысел о обители, о статусе (статус — современное слово, очень сложно подобрать), о жизни сестер, которые должны в своем статусе подвизаться в городе, готовя себя к монашеской жизни в уединенном скиту, уже, я так понимаю, вдали от этих послушаний, связанных с постоянным общением, с постоянным погружением в мирскую жизнь?
Игум. Елисавета
— Да, Елизавета Федоровна сама это признавала, она несколько раз в своей жизни меняла свое завещание и вот в последнем своем завещании, датированном, если я не ошибаюсь, 1914 годом, она пишет о том, что моя обитель готова, что она такая, какой она хочет ее видеть, но она очень переживала о том, что этот статус никак не утвержден и, начиная с 1911 года она была в постоянной переписке со Святейшим Синодом и состоялось несколько заседаний Святейшего Синода, которые рассматривали просьбу Елизаветы Федоровны об утверждении вот этого особого статуса, но этого утверждения так и не последовало. Окончательное решение было таким, что члены Святейшего Синода не нашли возможным утвердить этот особый статус, потому как он был совсем новым все-таки для Русской Церкви, может быть, не совсем новый, но в таком сочетании он встречался впервые и тогда было принято решение отложить вопрос до созыва Поместного Собора Русской Православной Церкви и там уже на одной из комиссий рассмотреть восстановление чина диаконисс в том виде, в каком он присутствовал в древней Церкви. Но на Поместном Соборе этот вопрос был рассмотрен, и члены комиссии пришли к выводу о необходимости восстановления этого чина, но до утверждения президиумом Собора дело так и не дошло, Собор этот был, как мы знаем, разогнан и поэтому эта тема, она так и осталась неутвержденной, но по факту Марфо-Мариинская обитель к 1918 году существовала в том виде, в каком хотела видеть ее Елизавета Федоровна, единственный нереализованный замысел был как раз в создании вот этого скита, Елизавета Федоровна купила землю под него где-то недалеко от нынешнего Архангельского, где-то в пяти километрах, но до создания скита у нее руки не дошли и вот в этом же самом последнем завещании она пишет о том, что если я не успею его создать, то мои последовательницы обязательно должны будут это сделать, поэтому, конечно, мы для себя это тоже восприняли, как такое завещание.
Л. Горская
— В 28-м году была закрыта обитель, какова судьба скита, земли этой, было ли там что-то построено, есть ли там храм?
Игум. Елисавета
— Мы даже не знаем, где находилась эта земля, мы просто знаем из описания, что она находилась в пяти не то километрах, не то верстах от Архангельского, ну понятно, что Зинаида Николаевна Юсупова была близкой подругой великой княгини, поэтому, видимо, как-то было все это подобрано, обитель фактически, конечно, закрылась в 1925 году на рубеже 25-го-26-го, это время, когда были разогнаны сестры, это время, когда всех их сослали в разные места, а до 28-го года служил храм, то есть храм был открыт до 28-го года, но фактически обитель к тому времени уже не существовала.
Л. Горская
— А как же сейчас продолжать это дело, если даже неизвестно, где была земля, которую Елизавета Федоровна приобрела для скита?
Игум. Елисавета
— Я думаю, что, наверное, это не так принципиально, где была эта земля и вообще что с ней произошло, потому что мы понимаем, чего хотела Елизавета Федоровна и, наверное, правильно было бы говорить именно о реализации вот этой идеи, этого принципа, что, собственно говоря, и произошло еще задолго до меня здесь, при первой настоятельнице Марфо-Мариинской обители монахини Елизавете Крючковой, тогда была приобретена земля в Волокаламском районе, такая там есть деревня, Ка́менки называется, вот в этой деревне там храм такой старинный XVII века, и вот там, в этом месте сегодня и находится монашеский скит обители, где живут сестры, живут более строгой жизнью по более строгому уставу, там нет никакой социальной деятельности, их задача именно такое молитвенное делание.
Л. Горская
— Расскажите, пожалуйста, про храм XVII века, который находится в Каменках, где действует скит и про скит тоже расскажите, если можно сказать, на какой он стадии: он только создан, он развивается, он строится или там уже состоявшийся скит?
Игум. Елисавета
— Как я уже сказала, это подворье, оно было приобретено еще в начале 90-х и поэтому принадлежит нам уже довольно давно и там всегда была жизнь сугубо монашеская, сегодня оно уже находится в таком оформленном состоянии, потому что там есть свой устав, по которому сестры уже живут, то есть это уже сложившееся такое подворье, сложившаяся такая жизнь, там живет обычно немного сестер, до десяти человек, эти сестры очень тесно связаны с сестрами Марфо-Мариинской обители, то есть московской обители, они сюда часто приезжают на общие сестринские беседы, на общие сестринские службы, которые еженедельно проводятся у нас, но тем не менее они живут там так, уединенно.
Л. Горская
— Крестовые сестры, о них тоже приходится часто слышать, когда речь идет о Марфо-Мариинской обители 100-летней давности, расскажите, пожалуйста, подробнее об этом.
Игумен. Елисавета
— Да, это название такое, возможно нетрадиционное для России и не очень привычное для нашего слуха, но крестовыми эти сестры назывались, потому что при посвящении на них надевались деревянные кресты с изображением Покрова Пресвятой Богородицы, вот такие же, как у великой княгини Елизаветы Федоровны, но отличие было в том, что сестры носили их на ленточках атласных, а сама великая княгиня на деревянной цепочке. Елизавета Федоровна считала важным, чтобы в обители сестры получали некое посвящение, она считала, что это как-то придаст им сил, придаст какую-то, наверное, официальность тому положению, в котором они находятся и многие считают, что посвящение происходило на время для того, чтобы сестры потрудились здесь и потом могли со спокойной душой уйти из обители, но это не так, в приложенной к уставу обители объяснительной записке говорится о том, что первоначально сестры давали обеты на один год или на три года, или даже на шесть лет, но эти сроки, они являлись подготовительными для принятия пожизненного обета и имели своей целью, во-первых, подготовку сестры для новой жизни, чтобы ее переход был как можно более мягким, об этом тоже думала великая княгиня, чтобы обещание, данное сразу на всю жизнь без собственного, хотя бы краткого опыта в новой жизни тяжелым камнем не ложилось на человека, ослабляя его энергию, это вот почти цитата. И во-вторых, этими сроками, тоже здесь практичность Елизаветы Федоровны прослеживается, обеспечивалась некоторая стабильность работы, поскольку обитель может в течение данного срока рассчитывать на помощь сестры, а в-третьих, за это время сестра проходила профессиональную подготовку и других оснований для назначений сроков обета устав обители не предполагал, несомненно, что сестра могла покинуть обитель после истечения срока своего обещания, но все-таки основной целью принесения обета на определенный срок было не временное служение сестры в обители, а дополнительное испытание перед произнесением пожизненных обетов.
Л. Горская
— Я напомню, что мы находимся в Марфо-Мариинской обители в гостях у игумении Елисаветы в ее кабинете, здесь замечательные часы с боем и всякие другие приятные звуки, которые, я надеюсь, помогут нашим слушателям хотя бы частично коснуться вот этой удивительной атмосферы обители. Оформившаяся жизнь в скиту, сколько там сестер, сколько сестер здесь в разном статусе, мы так интересно с вами говорили про это видение, такое удивительное и продуманное представление великой княгини о том, как вообще должно это устройство выглядеть. И сколько всего сестер сейчас?
Игумен. Елисавета
— Сейчас у нас сестер где-то, наверное, чуть больше сорока, человек десять обычно живут в Каменках, но просто почему говорю так примерно — потому что сестры у нас периодически мигрируют туда-сюда, поэтому человек десять обычно живет в Каменках и тридцать, соответственно, здесь, в обители, еще у нас есть одно небольшое подворье, там еще живет одна сестра, а так где-то сорок с небольшим.
Л. Горская
— В Каменках, там храм и хозяйство или только храм?
Игум. Елисавета
— Там храм и несколько корпусов сестринских, корпусами их, конечно, назвать сложно, это такие маленькие домики деревянные, в которых живут сестры, а такая доминанта места — это, конечно, храм, он находится на таком пригорочке, его видно издалека, белый храм, он построен в разное время, то есть четверик, вот он как раз XVII века, а трапезная часть была пристроена уже гораздо позже, в XIX веке, видимо, село было очень большим и поэтому храм довольно большой среди сельских.
Л. Горская
— А сейчас что с селом?
Игум. Елисавета
— А сейчас села не существует, там есть некоторое количество домов, но подавляющее большинство из них используется именно как дачные, там даже воду отключают зимой, как в дачных массивах.
Л. Горская
— А как же вы там живете?
Игумен. Елисавета
— У нас есть своя скважина просто.
Л. Горская
— И тепло есть, отопление?
Игумен. Елисавета
— Отопление там электрическое и печное, дровами печку топим, там у нас каминчик есть, очень все уютно.
Л. Горская
— А в храме тепло?
Игум. Елисавета
— В храме тепло, отапливается как раз электричеством, но храм сейчас находится на стадии реставрации, храм, на самом деле, он на себе перенес все трудности как советского периода, так и постсоветского, в советский период его полностью практически разрушили, а потом уже в 90-е годы люди из самых благих целей пытались его как-то восстановить, как-то его сохранить, но зачастую это приводило к обратным последствиям и вот уже больше десяти лет идет реставрация и внешне он уже выглядит хорошо, но при этом проблемы решены не все и сегодня проводятся очередные исследования по сохранению этого храма, так как после очередной реставрации пошли трещины по потолку и мы вообще переживали, что этот храм расколется у нас пополам, но сейчас вот исследования ведутся, мы подходим к следующему этапу и слава богу, нас обнадеживают, что он точно не развалится и будет сделан проект, по которому можно будет уже думать о восстановлении интерьера храма.
Л. Горская
— Но этим всем тоже вы занимаетесь?
Игум. Елисавета
— Ну да, конечно.
Л. Горская
— Ну, может быть, Министерство культуры...
Игум. Елисавета
— Нет, Министерство культуры несомненно, оно курирует эту деятельность, более того, Министерство культуры неоднократно выделяло нам средства на реставрацию этого храма, мы участвуем во всех возможных конкурсах, но, к сожалению, так как храм находится все-таки в Подмосковье, это довольно сложно, но Министерство культуры, конечно, всегда, когда можно, идет нам навстречу и большая часть работ, которые сегодня выполнены по храму, они выполнены именно на средства Министерства культуры.
Л. Горская
— А вообще можно приехать, посмотреть храм, скит открыт для посетителей, для паломников?
Игум. Елисавета
— Нет, он у нас не открыт, но по договоренности можно приехать посмотреть, потому что храм в дневное время закрыт, это такое обособленное подворье, но если люди приезжают, хотят посмотреть, там висит объявление с телефоном, по которому можно позвонить и сестры придут, откроют храм и все покажут, но жизнь сестер на подворье, она уединенная, мы стараемся особо в эту жизнь никого не пускать, понятно, что иногда бывает, что кто-то к нам приезжает, какие-то девушки, которые, может быть, хотят монашества или просто хотят пожить в такой монастырской атмосфере, туда мы их принимаем, у нас там, на самом деле, очень мало места, там сестры живут очень-очень тесно, но если у нас есть возможность, то мы их принимаем, они могут там пожить, но для постоянного посещения, как, например, территория Марфо-Мариинской обители, территория подворья закрыта.
Л. Горская
— Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», оставайтесь с нами, мы вернемся буквально через минуту.
Л. Горская
— В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», с вами Лиза Горская, мы находимся в Марфо-Мариинской обители в гостях у игумении Елисаветы и сейчас, в преддверии празднования памяти великой княгини 11 октября, когда здесь, в обители, будет большой праздник в соответствии с требованиями времени, вспоминаем то, какой сама княгиня, сама преподобномученица великая княгиня Елизавета Федоровна видела жизнь обители и ее деятельность. И матушка, я хотела спросить, вот вы говорили о том, что Елизавета Федоровна, она не выдумывала ничего теоретического, не связанного с жизнью, все, что она делала, это было ответом на боль, на запросы, как сейчас говорят, реальности и нужды людей сейчас, общества сейчас актуальны. Какие проекты из тех, что создала Елизавета Федоровна живы и актуальны до сих пор и следуете ли вы сейчас этому принципу, возникают ли у вас новые проекты, которые нужны обществу и актуальны теперь, спустя 110 лет?
Игум. Елисавета
— Да, конечно, мы во всем стараемся придерживаться этого принципа и вообще мы стараемся во всем придерживаться тех заветов, которые были нам оставлены великой княгиней Елизаветой Федоровной. Понятно, что прошло уже больше ста лет с того времени, но основные принципы, которые закладывала великая княгиня в эту обитель, они и сегодня актуальны. Понятно, что мы не можем, наверное, говорить о возобновлении всех тех проектов, которые у нее были, другое время, другие потребности, иногда некоторым энтузиастам, которые начинают обвинять нас в том, что мы не восстанавливаем все, что делала Елизавета Федоровна, я их спрашиваю: если вы мне найдете хотя бы десять человек неграмотных девушек, мы обязательно будем их учить грамоте, но таких нет, поэтому сегодня у нас другие проблемы в обществе. Да, нам хотелось бы, сложно сказать, насколько у нас это получается, но нам очень хотелось бы быть такими же чуткими, как великая княгиня и также чутко реагировать на ту боль, которая появляется в обществе, и иногда мы сами стоим перед выбором, то есть мы понимаем, что какой-то наш проект на момент его создания был актуальным и этого никто не делал, это в самом деле была большая проблема, а сегодня, по прошествии нескольких лет это уже не такая острая проблема, ей занимаются другие организации, как НКО, так и государственные структуры и мы встаем перед выбором, закрывать проект или нет и, как правило, склоняемся либо к тому, что проект нужно закрывать, либо к тому, что проекту нужно дать свободу, чтобы он жил уже собственной жизнью, не связанной с обителью, а обитель должна идти дальше и продолжать реагировать на то, что происходит в нашем обществе. На сегодняшний момент вот так вот из тех проектов, которые как-то сочетаются с тем, что делала великая княгиня это, наверное, наш детский дом, в котором на сегодняшний день воспитываются детки с синдромом Дауна, в основном, у Елизаветы Федоровны тоже был детский дом, но он был, конечно, совсем другого свойства и там воспитывали девочек-служанок, то есть их готовили к тому, чтобы они были служанками и очень интересно сравнивать то время с нынешним: сегодня у наших детей столько всяких взрослых, которые их опекают, воспитывают, кормят, поят, убирают, психологи, педагоги, логопеды, в общем, очень много, а в то время на двадцать человек девочек была одна сестра, и она их воспитывала, девочки сами просыпались в шесть часов, убирали свои кроватки, потом завтракали, сами уже и готовили этот завтрак, то есть воспитание было таким очень строгим, но вот детский дом у нас, конечно, существует. Потом, у нас существует Елизаветинская гимназия, это, конечно же, не та гимназия, но выполняет она те же самые функции и сегодня там учится порядка 180 детей, мы всегда очень рады присутствию этих детей в нашей жизни, мы очень скучаем по ним, когда они уходят, как теперь у нас принято, на самоизоляцию, и вот со следующей недели опять наша школа уходит, ну как и все, собственно говоря, московские школы на две недели каникул, но эта школа является нашим утешением, потому что эти вот детки с горящими глазами, они вносят в нашу жизнь много радости. По пятницам у нас служится гимназическая литургия, когда приходят дети, они подпевают на службе, они все исповедуются во время этой службы, очень трогательно, когда они все вместе поют «Верую», у меня каждый раз слезы наворачиваются, когда дети, особенно у нас так их ставят на службе, что младшие классы стоят впереди, а старшие чуть позади, и поэтому слышны эти детские, совсем юные голоса первоклашек, когда они очень бодро и жизнеутверждающе поют «Верую».
Л. Горская
— Это получается, больше ста человек детей?
Игум. Елисавета
— Около 180-ти.
Л. Горская
— То есть почти 200, если округлять согласно правилам математики?
Игум. Елисавета
— Да.
Л. Горская
— Удивительно, надо будет, когда будет такая возможность обязательно посмотреть. Это обычные дети из московских семей?
Игум. Елисавета
Да.
Л. Горская
— И в гимназии у вас все классы?
Игум. Елисавета
— 11 классов, да, у нас просто не по одному классу, то есть старшие классы, там не очень много детей, потому что был этот кризис, а младшие классы, они уже сейчас много детей, и они набираются изначально не по одному, потом уже уходят как-то, они могут сформироваться в один класс.
Л. Горская
— Сколько получается, в среднем человек в классе у вас?
Игум. Елисавета
— Ну, наверное, где-то класса до шестого, там человек по 25, а дальше уже меньше, потому что те годы было довольно немного детей и, опять же, кто-то уходит, поэтому так где-то.
Л. Горская
— Давайте, может быть, подробнее поговорим о том, какие болевые точки общества сегодня и какие новые проекты, может быть, возникают сейчас или запланированы у вас, как вы вообще реагируете на изменения современности?
Игум. Елисавета
— Сегодня у нас продолжают функционировать те проекты, которые уже общеизвестны, сейчас думаем о закрытии нашего респиса — это такое отделение, которое на протяжении почти десяти лет оказывало помощь неизлечимо больным детям, они могли приехать в обитель и здесь находиться какое-то время под присмотром врачей, медицинских сестер, медицинского персонала, но так как сейчас в Москве довольно много уже учреждений такого типа, и они это делают очень хорошо, то мы подумали, что наш небольшой респис на шесть коек, наверное, уже сейчас не так актуален. Как и, может быть, я уже когда-то говорила, мы до сих пор еще не смогли создать хорошую качественную патронажную службу при Марфо-Мариинской обители, она существует у нас в некотором объеме, но нам кажется, этого недостаточно и хочется ее как-то расширить, потому что это сейчас на протяжении уже многих лет очень актуальная проблема. Да, сейчас существует много довольно таких богаделен и домов престарелых, как государственных, так и частных, но, к сожалению, есть люди, которые не могут попасть ни туда, ни туда, и они остаются наедине со своей старостью, наедине со своей болезнью, со своей бедой и поток этих людей, он, конечно, не заканчивается, то есть нам звонят постоянно, конечно, если люди готовы заплатить за частные услуги или есть возможность оформить человека в какое-то учреждение государственное, люди это делают, но многие люди не хотят уезжать из своих квартир и поэтому это сейчас очень острая проблема, и она до сих пор перед нами стоит.
Л. Горская
— А с какими проблемами они сталкиваются, они больны, они дезориентированы, им не на что есть, какие проблемы у стариков?
Игум. Елисавета
— Они старые, больные либо, может быть, они не настолько пожилые, но они страдают тяжелыми заболеваниями, которые не позволяют им, например, выйти из дома, самостоятельно себя обслужить, пожилые люди зачастую очень боятся умереть в одиночестве, очень боятся каких-то мошенников и надо сказать, что не безосновательно боятся, поэтому им нужна прежде всего, конечно, помощь такая по уборке, по готовке, но часто им нужна просто помощь по сопровождению, чтобы с ними рядом были люди, чтобы им звонили, чтобы с ними разговаривали, чтобы ими интересовались, и это очень важно, очень многие люди приходят к нам именно вот за этим, очень страшно быть одному в этом огромном городе в своей квартире, когда к тебе никто не придет на помощь, поэтому я считаю, что это такая вот сейчас, все еще актуальная проблема.
Л. Горская
— Почему вы сказали, что у вас не получается в полном объеме развить эту службу?
Игум. Елисавета
— Мы не можем найти руководителя, если так, по-честному, все-таки любая служба, она создается под руководителя и вот сколько времени мы пытаемся это сделать, но я в этом вижу только единственное, что, наверное, пока нет на это воли Божией, потому что когда воля Божия есть, оно все само собой складывается, ну вот пока как-то так, не получается у нас найти руководителя, а когда он найдется, я надеюсь, что тогда все оно как-то и сложится. Из других проблем: ну вот сейчас переезжает наш детский садик, как мы его называем — центр адаптации детей с детским церебральным параличом, он переезжает у нас в новое здание и на базе этого центра еще реализуется несколько проектов. И вот сегодня мы узнали о такой нужде в обществе, о которой мы, честно говоря, даже сами никогда не слышали — что, оказывается, существуют детки у мам, которые в свое время попали в кризисную ситуацию, либо остались без документов, либо они остались на улице по какой-то причине и потом они вынуждены жить в многочисленных уже сегодня домах для мамы, но потом их выпускают обратно в жизнь, они находят себе какое-то место жительства, за ними, понятно, присматривают, как-то помогают им устроиться в этой жизни, но для того, чтобы устроиться, нужно начать работать, нужно начать себя обеспечивать, а куда деть ребенка, если женщина и не прописана толком нигде, и с документами, может быть, у нее не все еще хорошо, и вот этих детей довольно много, то есть только на сопровождение нашей службы это не относится к Марфо-Мариинской обители, ну вот она относится к проектам православной службы «Милосердие» и только на их попечении сейчас находятся более пятисот семей вот такого рода. И вот эти детки, они, конечно, очень нуждаются в детских садах, чтобы мама могла где-то оставить ребенка, потому что это здоровый ребенок, как правило, чтобы работать, чтобы начать обеспечивать себя саму и своего ребенка и встать на ноги и поэтому даже у этих детей нашлось такое название: «невидимые дети», но это в самом деле так получается, и мы поэтому сейчас думаем о том, чтобы сделать тоже какой-то такой садик именно для этих детей и помочь тем самым кризисным мамам встать на ноги и начать новую жизнь.
Л. Горская
— Вы сказали: это, как правило, здоровые дети, а у меня почему-то в голове такая мысль сразу: пока здоровые, потому что, к сожалению, масса примеров, когда у кризисных мам в подобной ситуации не хватает сил встать на ноги, действительно, без детского сада и так далее и дальше, к сожалению, образ жизни может меняться и это может сказываться на ребенке.
Игум. Елисавета
— Да, вы совершенно правы, и потом мы будем сами тыкать в них пальцем и говорить, что вот, она не смогла, а не она не смогла, да, она не может, она слабая женщина, она беззащитна, мы не оказали ей помощи, и это самое страшное. Вообще, мне кажется, самое страшное — это человеческое равнодушие.
Л. Горская
— А как вы видите вот эти детские сады в идеале?
Игум. Елисавета
— Нет, я сейчас говорю не о каких-то грандиозных планах и детских садах, мы думаем сейчас об открытии одной или двух групп на базе нашего садика для детей с детским церебральным параличом, у нас там есть некоторые ограничения в здании, то есть не во всех помещениях могут находиться дети с детским церебральным параличом, ограниченные в движении и поэтому мы подумали, что было бы идеально, если бы мы взяли вот этих деток и сформировали из них несколько групп и тем самым нам сейчас не надо было искать еще какие-то здания, что-то под них делать, то есть мы можем их открыть прямо на базе нашего детского сада.
Л. Горская
— Но не для пятисот человек?
Игум. Елисавета
— Нет, конечно, сейчас речь идет о максимум 16-ти детишках в один день.
Л. Горская
— Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер, и мы с вами в Марфо-Мариинской обители в Москве беседуем с игуменией Елисаветой. Матушка, я хотела спросить, а есть ли у вас такие проекты, которые задумывала еще великая княгиня Елизавета Федоровна, но не успела их реализовать?
Игум. Елисавета
— Думаю, что кроме нашего подворья, наверное, другого я ничего вспомнить не могу.
Л. Горская
— Это основное?
Игум. Елисавета
— Ну просто подворье — это не проект, это структурное подразделение, которое Елисавета Федоровна считала очень важным именно в контексте жизни сестер обители. А по проектам — ну, тут сложно, очень много времени прошло, если раньше все-таки не было такого глобального разрыва даже через столетие, может быть, то сегодня через десять лет уже все проблемы поменялись и очень сложно проводить какие-то параллели.
Л. Горская
— К вопросу о параллелях: расскажите, пожалуйста, о выставке «К тихой гавани твоей», которая открывается на днях.
Игум. Елисавета
— Да, к 11 октября мы хотели приурочить открытие выставки работ замечательной художницы Татьяны Годовальниковой, эта выставка называется «К тихой гавани твоей», на ней будут представлены морские пейзажи художницы, но для каждого христианина тема моря связана глубоко с духовными аспектами, все мы знаем такие выражения, как «житейское море» и глубоко почитаемый в нашей обители святой — святитель Игнатий Брянчанинов очень много говорит на эту тему, очень глубоко ее раскрывает в своих работах, и поэтому мы решили совместить показ работ Татьяны Годовальниковой с творениями святителя Игнатия Брянчанинова, чтобы эта выставка подчеркнула важность, осмысление того, что не все так просто в жизни и то, что Господь нам дает, что мы любуемся этим морем прекрасным, что все это должно нам напоминать о нашей Небесной Отчизне и о том, что вся наша жизнь, она не просто так, «чтобы мы мучились», как некоторые говорят, а что вся наша жизнь, каждый ее день ведет нас к нашему спасению, ведет нас ко Христу, и мы должны всегда об этом помнить и как бы сильно не качало, как бы тяжело нам не было, как бы нам не казалось, что мы утопаем — Христос всегда рядом, Он всегда готов нам протянуть свою руку и это важно всегда помнить.
Л. Горская
— Тем более, что многие в этом году не имели возможности посмотреть на настоящее море.
Игум. Елисавета
— Да, в том числе.
Л. Горская
— ...печально сказала я.
Игум. Елисавета
— Татьяна — замечательный художник, у нее удивительные живые пейзажи, она очень тонко умеет работать со светом и поэтому мы очень рады, что она согласилась представить свои картины, приурочив это к дню памяти великой княгини.
Л. Горская
— Если вдруг кто-то забыл — мы находимся в Марфо-Мариинской обители в кабинете игумении Елисаветы, у нас тут бьют часы, с улицы слышно, как радостные дети играют, не видно и не слышно запаха, но я вам расскажу, что цветут потрясающие розы, удивительные, опытный взгляд сразу поймет, что они куплены не по случаю, а тщательно подбирались и, суда по всему, у оригинатора в питомнике заказывались, так они обильно цветут. Кто у вас занимается садом? Задам я свой личный вопрос.
Игум. Елисавета
— У нас есть садовницы замечательные, которые все свое время проводят в саду, есть немного добровольцев, которые тоже приходят, помогают, спасибо им большое, но многие люди приходят и говорят: а как можно поучаствовать в жизни вашего сада? И мы с радостью принимаем всегда эту помощь.
Л. Горская
— Это же тоже часть наследия великой княгини?
Игум. Елисавета
— Несомненно, этот сад, да, это часть наследия великой княгини, сейчас, он, конечно, немножечко у нас одичал, но у нас есть планы по его воссозданию и, может быть, даже приведению в более оригинальный вид, в более близкий к началу XX века, к тому, что было при великой княгине Елизавете Федоровне, то есть такой сад-модерн, что очень любила великая княгиня.
Л. Горская
— Мне просто не хватает фантазии представить, как это может быть еще более красиво, а сад-модерн — это звучит потрясающе.
Игум. Елисавета
— Ну, это как-то звучит, может быть, не очень грамотно, но да, сад в стиле модерн и есть замечательные специалисты у нас, которые этим занимаются, мы уже их приглашали и консультировались, как нам это сделать, они рассказали много совершенно замечательных вещей, о которых я даже не додумывалась, о тех растениях, которые в то время высаживали в садах, как сады формировались, то есть, конечно, раньше была такая культура садов, особенно она была близка великой княгине Елизавете Федоровне, она же выросла...
Л. Горская
— Конечно, с ее английскими корнями.
Игум. Елисавета
— Конечно, да, поэтому я тоже очень загорелась этой идеей и мне хочется, чтобы люди, которые приходят в наш сад, они ощущали там эту атмосферу, которая была там, возможно, при нашей основательнице.
Л. Горская
— Мне кажется, что она уже ощущается.
Игум. Елисавета
— Ну, это сейчас зависит просто от благого расположения людей.
Л. Горская
— Я не устаю повторять, что здесь прекрасно и очень красиво и те, кто 11 октября, вот буквально на днях придет к вам на праздник 11 октября — день памяти великой княгини Елизаветы, день поднятия ее мощей со дна шахты, могут посмотреть и на сад.
Игум. Елисавета
— Да, конечно, и мы будем очень рады всем, кто захочет в этот день к нам прийти. Конечно, сейчас обстоятельства у нас такие, тревожные, но если вдруг кто-то захочет прийти к нам на праздник, мы будем все очень рады, несмотря на то, что постараемся беречь друг друга и соблюдать все меры безопасности, предписанные нам врачами, мы будем просить всех пришедших находиться на территории в масках и в храме, наверное, смогут разместиться наиболее пожилые и больные люди, но думаю, что остальным доставит большое удовольствие слушать службу на улице, у нас очень красиво, у нас сейчас золотая осень, священники обязательно выйдут причащать на улицу, поэтому все, кто захочет прийти и разделить с нами эту радость, мы будем рады видеть.
Л. Горская
— И на всякий случай захватите зонтики.
Игум. Елисавета
— Ну это да, когда берешь зонтик — значит, дождя не будет.
Л. Горская
— Это точно. Спасибо большое, я напоминаю, что в эфире радио «Вера» была программа «Светлый вечер», и Лиза Горская провела ее для вас в гостях в кабинете у игумении Елисаветы в центре Москвы, в Марфо-Мариинской обители. Всего доброго.
Игум. Елисавета
— До свидания.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!