У нас в гостях был руководитель молодежного отдела Московской городской епархии протоиерей Кирилл Сладков.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и священству, а также о том, как поездка в Иверский монастырь на Святой Горе Афон помогла принять ему одно из важнейших в его жизни решений.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Кира Лаврентьева...
К. Лаврентьева
— Добрый вечер.
К. Мацан
— И Константин Мацан. А в гостях у нас сегодня протоиерей Кирилл Сладков, руководитель молодежного отдела Московской городской епархии. Добрый вечер.
Протоиерей Кирилл
— Здравствуйте, Кира. Здравствуйте, Константин.
К. Мацан
— В этих беседах мы разговариваем со священником о его пути к вере и в вере. Вот обычно пастыря спрашивают о советах, о рекомендациях для духовной жизни, о каких-то аспектах церковной жизни — я думаю, что так или иначе и таких тем мы будем касаться. Но таким стержнем этих разговоров, которые мы с Кирой здесь ведем, является путь человека к вере и в вере и та цепочка событий, которая приводит человека к служению у алтаря. К этому выбору вот именно этого служения, этой ну не профессии, этого рода занятий — что это для человека, какие испытания на этом пути есть, какие сомнения приходится преодолевать тому, кто посвящает себя служению Богу именно как священник — вот об этом мы хотим сегодня поговорить. И я бы вот с чего начал. Путь к вере и в вере, как правило, у человека это путь пошаговый, он состоит из этапов, из одного открытия за другим. И эти этапы складываются потом, в итоге, в этот путь. Вот если говорить о главных этапах пути к вере и в вере в вашей жизни, что бы вы выделили?
Протоиерей Кирилл
— Вообще мой путь к вере и вере был очень плавный и последовательный, и при этом я бы назвал его очень промыслительным. Вот сейчас, оглядываясь на все эти прожитые годы, будучи членом Церкви, я вижу, как Господь любящей Своей рукой вел меня, постепенно приближая и погружая в тайны Его богооткровения, Его веры. И но при этом я не могу сказать, что я уже достиг чего-то, потому что, наверное, путь веры это путь, и будет путь всей моей жизни, и Бога я для себя открываю вместе с тем, как открываю утром глаза. А этапы — я думаю, что это первый этап, когда Господь меня призвал в подростковом возрасте. Это было очень, на мой взгляд, интересный момент, момент, когда, с одной стороны, Господь стучался в мою жизнь, но при этом, даже несмотря на то, что в тот момент мне было десять лет, мне была дарована полная свобода выбора — пойти вслед за этим зовом или нет.
К. Мацан
— А что это был за зов? Вот как десятилетний мальчик ощущает зов Бога?
Протоиерей Кирилл
— Я оценил это именно так спустя время. В тот момент я просто жил, просто следовал, наверное, зову сердца, своим желаниям. И вот сейчас я, наверное, это только понимаю. Но это был только первый этап. Второй этап — это этап, наверное, моего становления и обучения в семинарии. И совершенно особый, интересный, наполненный различными событиями этап жизни — это период моего уже священнического служения. А призыв тот, который я услышал, это раздался, когда мы, как многие советские люди, в самом начале, точнее в самом конце XX века, в самом начале 90-х годов пошли освящать куличи в храм вместе с моей мамой. Я был обычным мальчиком, школьником, мама —воспитателем детского сада. И в церковь мы, наверное, и пошли тогда впервые, следуя общей такой традиции или даже, может быть, моде. И кто помнит эти времена, помнит, что очень много было людей, храмов было крайне мало, и большие стояли очереди, сотни людей стояли со своими корзинками, снедями, которые принесли к освящению. И где-то в уголочке маленький мальчик, почти под столом или чуть выше еще тогда стоял вместе со своей мамой, со своей корзинкой, яичками. И священник, проходя и обходя эти сотни, прошел и мимо нас. А вот студент духовного училища, которое недавно открылось в городе, в котором я рос, почему-то остановился, посмотрел на нас и спросил у моей мамы: а не желает ли ваш сын ходить в воскресную школу? А моя мама, посмотрев на меня, спросила: желаешь? И я сказал: да, я хотел бы пойти в воскресную школу. Но если вы думаете, что именно с этого момента все началось — нет. Будет еще, как минимум, два испытания, которые мне предстоит будет преодолеть, буквально спустя несколько дней.
К. Мацан
— Так. А можете рассказать?
Протоиерей Кирилл
— Вы знаете, как часто бывает: приходит какой-то эмоциональный подъем, что-то понравилось, ну просто внутренне подтолкнуло сказать и принять то или иное решение. Я сказал: да. А прошло несколько дней и, казалось бы, вот уже вот тебе и сомнения, вот и обстоятельства, и уже такой решимости нет. Так случилось ранним утром в воскресный день, когда я должен был впервые в своей жизни сознательно пойти в церковь. И, конечно же, отучившись пять дней в школе, в воскресный день меньше всего утром мне хотелось пойти в храм. Но мама, которая при этом не собиралась идти в храм, разбудила меня и сказала: но ты же пообещал, ты же сказал, что ты придешь, тебя будут там ждать — ну так и иди. И мне ничего не оставалась делать, как одеться и самостоятельно пойти в церковь. Но при этом я не знал, не помнил точно, куда конкретно меня пригласили, поэтому я оказался не в той церкви.
К. Мацан
— Так...
К. Лаврентьева
— И зайдя, ну я зашел в православный храм, но там, где я спросил: а где вот, меня в воскресную школу позвали? Мне сказали: мальчик, ну нет здесь, ты, наверное, не туда пришел. И я вернулся домой. Прошла еще неделя. И еще через неделю ситуация повторилась. Мама сказала: ты обещал — иди. И я опять пошел. Было две церкви, поэтому я пошел в другую. И придя, я уже нашел то место, куда меня звали, нашел воскресную школу, и так начался мой путь в храме.
К. Лаврентьева
— Ваш путь в храме. Это такая длинная история, наверняка она со взлетами и падениями. А как протекало ваше становление в вере в переходный возраст, в юношеские годы, в годы молодые, когда молодой человек определяется со своими будущим жизненным путем? Я думаю, у вас же не было выбора между монашеством, например, и женитьбой. Вот как проходили вот эти вот важные кризисные, может быть, по-хорошему, да, моменты, когда человек может, теоретически может колебаться в своих убеждениях?
Протоиерей Кирилл
— Вы знаете, наверное, очень часто мне самому приходится рассуждать о подростковом кризисе, о периоде этом, когда ребенок начинает что-то искать или скорее протестовать против чего-то. Но я неслучайно начал сегодняшний рассказ с того, что на протяжении всего этого времени это был мой выбор. И мне не было против чего протестовать. И в моей жизни не было такого периода, когда я не хотел бы пойти в церковь. И я бы даже более того сказал. Вы, Кира, сказали, что, возможно, передо мной не стоял момент выбора монашества или женитьбы — да вот как раз наоборот. Вплоть до, по-моему, 18–19 лет я только и делал что готовился к принятию монашеского пострига. Первой книгой, которую мне подарили в воскресной школе, было жизнеописание мучениц, которых мы недавно праздновали — Веры, Надежды, Любови и матери их Софии. На меня очень глубокое произвело впечатление это жизнеописание детей, ребят, которые были моего возраста, о том, как они были стойки в вере. И продолжая ходить в воскресную школу, мне монахини — я ходил при женском монастыре — рассказывали и об ангельском мире, и о каких-то аскетических опытах жизни святых. И вы знаете, через буквально некоторое время я, вместе со своей мамой, конечно, не нашел ничего лучшего, как все каникулы школьные проводить в разных монастырях, куда уезжал и нес совершенно различные послушания. Поэтому к восемнадцати годам в моей копилке был уже опыт полупрофессионального ведения огороднических хозяйств, я уже умел ездить верхом, запрягать лошадей, работал отбойным молотком, профессионально собирал ягоды в лесу. Умел почти профессионально мыть посуду с помощью горчицы и ну, соответственно, воды и так далее, чистил картошку. В общем, много чему научился.
К. Лаврентьева
— Ну явно вы не за этим ездили в монастырь — для того, чтобы научиться чистить картошку или заниматься огородническими работами. Что вы искали все эти годы в разных монастырях?
Протоиерей Кирилл
— Верно. Вопрос богоискания и богопознания все время меня сопровождал. Причем вот это богопознание я открывал различными способами. Например, помню, в один из моих приездов, пребывание в горячо мной любимом Иоанно-Богословском монастыре, я как раз тогда читал Достоевского «Братьев Карамазовых», и вот помню то яркое впечатление, сильное впечатление, которое на меня тогда произвело. Поэтому я, Кира, всегда задавал себе вопрос о Боге, о том, какой Он, как Он может жить или действовать в моей жизни, и как я должен откликнуться на Его призыв. Я помню, очень много сокрушался над тем, что вот мне Бог, я хотел бы быть профессором или иметь какую-то ученую степень, но чувствовал, что не хватает мне, может быть, каких-то знаний, усидчивости и так далее. Я просил Бога и говорил: Господи, ну почему же, я стремлюсь к этому. И Бог давал мне ответы, Бог помогал мне познавать себя. И на огороде, и занимаясь там уборкой или подготовкой лошадей, через труд, через эти моменты через многие Бог Себя открывал мне постоянно и продолжает делать это сейчас. И потом, когда я поступил в семинарию и закончил ее, и был оставлен преподавателем и с большой радостью 15 лет преподавал библейскую историю Ветхого и Нового Завета, я каждый год вместе со студентами заново прочитывал Священное Писание и многое для себя открывал. Ну и продолжаю сейчас открывать.
К. Мацан
— Вообще любопытно, когда ребенок, ну или не ребенок, подросток помышляет о монашестве, о Церкви, в то время как сверстники другие помышляют о карьере звезды в рок-группе, спортсмена, не знаю, космонавта, что-нибудь такое еще. Вот сегодня вы когда с молодежью общаетесь, как руководитель молодежного отдела, что вы, чем вы готовы поделиться? Ведь мы часто слышим, что в Церкви должно быть и подростку интересно. Вот интересно. А что, вам кажется, сегодня в Церкви может подростка заинтересовать? Вот в чем этот интерес может проявиться?
Протоиерей Кирилл
— Любого человека и, наверное, наипаче подростка, в первую очередь в Церкви должен интересовать Бог. Не какие-то мероприятия, даже не... даже дружба, должна стоять на втором месте. В первую очередь Церковь это Бог, и Бог в моей жизни. Любой человек, и особенно подросток, начинает задавать себе вопросы и должен задавать себе вопросы: как я живу? зачем я живу? почему я живу? чего я хочу достичь? И вот эти все-все «почему», они могут и должны находить свои ответы в храме. Но опять же, рассказывая, вспоминая о своей жизни, действительно, например, как Кира верно заметила, все мои те послушания, которые я нес, они не были самоцелью, они помогали, через эти послушания в раскрытии самого себя и приобрести определенные навыки, умения, приобрести опыт, научиться самостоятельной жизни. Я совершенно спокойно ездил уже самостоятельно, умел покупать, ну простите, в 15 лет я спокойно мог запрячь телегу, надеть хомут, и отвезти необходимое количество груза из одного места в другое. Это хороший опыт, хорошая практика, которая мне пригодилась и пригождается сегодня в жизни. Поэтому, с одной стороны, и в поисках смысла жизни, в поисках Бога и его действия в моей жизни я реализовывал и себя, и с творческой стороны, и приобретал навыки, умения, учился терпению, учился ответственности, учился держать слово, терпеть, удар нести, преодолевать себя в чем-то. Мне кажется, это очень важно для подростков, для молодежи, особенно для мужчин, для мальчиков — быть настоящим мужчиной, умеющим взять ответственность на себя.
К. Лаврентьева
— Протоиерей Кирилл Сладков, глава молодежного отдела Московской городской епархии, проводит сегодня с нами этот «Светлый вечер». Отец Кирилл, почему я с таким вниманием отнеслась к вашим рассказам о паломнических поездках в монастыри, и в том числе труднических поездках, потому что сама прожила этот период. Мне очень нравилось в подростковом, переходном возрасте ездить по монастырям, жить там, погружаться вот в эту монастырскую молитвенную жизнь. Но все же я надеялась в тайне, где-то в закромах своей души, что я встречу там обязательно какого-то своего будущего мужа, стану матушкой или благочестивой женой какого-то замечательного верующего мирянина. То есть тем не менее меня...
К. Мацан
— Так и получилось.
К. Лаврентьева
— Нет, так не получилось на самом деле, получилось много позже и совсем по-другому, Константин.
К. Мацан
— Но получилось же в итоге. Ты же стала счастливой женой добропорядочного мирянина.
К. Лаврентьева
— Христианина.
К. Мацан
— Христианина.
К. Лаврентьева
— Ты прозорлив, да, но в монастыре не получилось. Но тем не менее это колоссальный опыт для подростка, для становления духовной жизни, и он потом очень много дает в жизни, вот эти вот поездки, неофитские несколько, да, в 16–17 лет. Но монастырь, отец Кирилл, то есть для молодого человека в таком возрасте вы всерьез думали о монастыре. И в итоге вы передумали, очевидно. И как это произошло, вот это вот переход через Чермное море?
Протоиерей Кирилл
— Ну, конечно, я женат, женат уже 16 лет. И вот мы чуть ранее говорили как раз о том, что я познавал себя — познавал через труд, познавал через молитву, познавал через преодоление. И в какой-то момент я принял для себя очередное решение: я понял, что мне важно, мне интересно и мне хочется, чтобы всю свою жизнь прожить рядом с женщиной, чтобы держать на руках своих детей, чтобы водить их в школу, видеть их успехи, радости и какую-то помощь. И я понял, что это мое призвание. Вполне возможно, что спустя много-много лет, мы, может быть, и по обоюдному согласию с супругой также удалимся в монастырь, вспоминая, я как минимум, тот свой подростковый опыт. Но тем не менее все эти годы, опять же я говорю, что Господь вот вел меня за руку и продолжает вести. Я понимаю, что я в какой-то момент сделал очень правильный выбор. И еще раз подчеркну: это был свободный выбор, добровольный, осознанный — это тоже важно, без какого-то давления, без желания показать из себя что-то особенное. Но даже сам факт моей женитьбы тоже был очень интересным и тоже был очень промыслительным. Но это, если будет желание, расскажу.
К. Лаврентьева
— Желание есть.
Протоиерей Кирилл
— Я до самого поступления в семинарию и даже на первых курсах семинарии готовился стать монахом. Поэтому, готовясь к монашеству, я старался оградить и зрение, и помысел от мысли о девушках, о женщинах. Но в какой-то момент я, поняв потом, что мое сердце предрасположено и располагается к женитьбе, я стал об этом молиться. Но так как обучение в семинарии требовало большой сосредоточенности, я сказал сам себе, что вот тебе такой, Кирилл, промежуточный этап, этап твоего здесь обучения, когда ты должен сосредоточится на учебе — а мне очень нравилось учиться в семинарии, я, слава Богу, простите за нескромность, был один из лучших учеников, по высшему разряду закончил семинарию. И сказал себе: вот кода будет выпускной курс, вот тогда помолишься Господу Богу, Матери Божией, и Бог уже управит всю твою дальнейшую жизнь. Так и получилось. Я перешел на пятый курс своей семинарии и в молитве обратился: Господи, все, вот я прошу Тебя меня направить. Я очень люблю посещать Святую гору Афон. Несколько раз я там был, один из моих любимых монастырей это монастырь Иверон, где находится Иверская икона Божией Матери, Вратарница, долго молясь перед ней. Я приехал также на Афон, встал перед Иверской иконой Божией Матери и сказал: Божия Матерь, вот прошу Тебя определить, помочь мне в определении моей будущей жизни. Вернувшись с Афона, через три месяца мне звонит моя мама и говорит: сынок, заехай ко мне на минутку. Я заехал — у нее сидит девушка, также со своей мамой. И три месяца мы с девушкой, познакомились продолжили общение, и через три месяца мы поженились с ней.
К. Лаврентьева
— Какое благочестивое знакомство!
Протоиерей Кирилл
— При этом особо почитаемым образом в семье этой девушки была Иверская икона Божией Матери. И поэтому, а сейчас, спустя 15 лет нашего супружества, Господь благословил нас и первенцем, младенцем Анастасией. Поэтому это также...
К. Лаврентьева
— Мы вас поздравляем.
Протоиерей Кирилл
— Это также особая радость в нашей жизни.
К. Лаврентьева
— Да, слава Богу.
К. Мацан
— А можно я спрошу? Если этот вопрос покажется вам неуместным, то мы можем его потом...
К. Лаврентьева
— Утилизовать.
К. Мацан
— Про него позабыть. Но вы сказали: спустя 15 лет, да, первый ребенок родился. Для многих семейных пар это испытание. И речь не о том, чтобы разойтись из-за проблем, а просто о том, как это терпеть, в христианском смысле слова «терпение». Вот как в молитве Оптинских старцев мы говорим: научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. 15 лет — как это, что это за опыт такой?
Протоиерей Кирилл
— Бог не давал мне ни одного шанса усомниться в Его промысле. И поэтому на протяжении всех этих 15 лет мы, конечно, и молились, я в разные места ездил, нам привозили разные пояски там, цветочки, чего только ни привозили. При этом обращаясь к врачам, нам говорили, что все, в принципе, нет никаких противопоказаний, все вы спокойно можете стать родителями.
К. Мацан
— Так бывает нередко.
Протоиерей Кирилл
— Одним словом, мы ждали и надеялись, верили. Просто, знаете, в какой-то момент это ожидание — не вера, не надежда, а именно ожидание, наверное, перестало быть. Уже ну, Господи, ну как будет. И, помню, как сейчас этот вечер, я исполнял обязанности председателя Синодального отдела по делам молодежи, в конце рабочего дня ко мне в кабинет входит заплаканная жена — я очень перепугался, что случилось. А она сама-то перепугалась, потому что тоже уже, наверное, не ожидала. Но вот тем не менее эта радость произошла.
К. Мацан
— Знаете, если позволите, я еще спрошу здесь об одном моменте. В одном интервью друзья нашей радиостанции, которые у нас часто бывают, Антон и Виктория Макарские, рассказывали о своем вот схожем опыте, вот как много лет они ждали рождения первого ребенка. Тоже 13 лет, по-моему, рассказывали они — в интервью часто этот вопрос им задают. И их спросили: а вот сейчас, когда у вас двое детей, как вы оцениваете вот тот период ожидания? И Антон потрясающе, мне кажется, по какой-то трогательности и искренности, ответил: мы благодарны Богу, сказал он, что мы столько ждали. Потому что если бы дети появились раньше, мы бы их испортили. Вот мы еще не были готовы морально там, как-то вот психологически, духовно быть родителями, мы сами подростки. И я это просто привел как пример того, как человек, уже апостериори, оценивает для себя, в чем был для него Божий промысл. Я не имею в виду что у вас должны быть те же мысли. Но как вы для себя отвечаете, зачем все это было, это ожидание?
Протоиерей Кирилл
— Вы знаете, я, наверное, не задаю себе этот вопрос: зачем? Я не могу сказать о том, что я вот сейчас готов больше, чем был готов 10 или 15 лет назад. Жизненного опыта, безусловно, да, больше. Но и при этом история ведь не терпит сослагательного наклонения, мы не можем сейчас сказать, каким бы я был родителем там десять лет назад. Может быть, чуть другим. Но я не думаю, что я любил бы своего ребенка меньше, чем я люблю его сейчас. Поэтому, слава Богу, за то, что Господь сделал для меня в тот момент, когда Он посчитал нужным.
К. Мацан
— Говорят, отец Иоанн (Крестьянкин) очень любил выражение и ко всем с ним обращался: у Бога все бывает вовремя для тех, кто умеет ждать.
Протоиерей Кирилл
— Хорошее выражение.
К. Лаврентьева
— На самом деле это ведь очень серьезное испытание, отец Кирилл. И наверняка не мы первые у вас спрашиваем о моментах вот этого терпения, смирения, выжидания и, наверное, моментах отчаяния. И вот здесь очень хочется спросить: как человеку, который из раза в раз сталкивается с одним и тем же серьезным испытанием, отчасти, может быть, несет какой-то крест, и в какой-то момент под ним падает. Ну ему кажется, что он падает под тяжестью этого креста. Что можно сказать людям, которые вот находится на грани, что не выдержу, вот край. Особенно для женщин. Ведь на самом деле долгое ожидание ребенка это психотравматично, как сейчас модно говорить. И, конечно, я не могу не задать вам этот вопрос как, в общем-то, проходить вот эти периоды, реки временного отчаяния?
Протоиерей Кирилл
— Крайне важно, чтобы рядом с такой женщиной был любящий мужчина, который сможет ее обнять, прижать к груди и сказать, что все будет хорошо, что он рядом с ней, и что он ее всегда поддержит. Я думаю, что это пятьдесят процентов от спокойствия, внутреннего спокойствия женщины. Второй момент — мы часто думаем о том, что скажут люди вокруг. Не надо о этом думать совершенно. Если Господь дает — Он даст, если не дает по тем или иным причинам, неважно, что скажут родители, соседи, близкие, друзья и знакомые. Только вы знаете свой путь, только вы знаете свою молитву, свою душу. И тем более, что ну как бы мы ни привыкли уже к этим рассказам из Священного Писания, но у нас есть ведь и опыт Иоакима и Анны, Захарии и Елисаветы и многих других достойных людей, святых людей, которые становились родителями и в преклонных годах, и имена их детей сейчас мы все хорошо знаем. А если и не знаем, то это никак не умаляет счастливой жизни этих самых детишек. И третий момент — это важно укреплять веру. Все-таки если ты веришь в Бога, доверяешь Его промыслу о себе, то с этим и жить легче. Потому что Господь, Он всегда рядом. И вспомните опять же, Кира, то с чего я начал. Господь, несмотря на, казалось бы, вот эти 15 лет испытания, я сказал, что Он всегда вел нас за руку. И для меня не были 15 лет этим каким-то временем, периодом отчаяния или определенной безнадежности, это всегда было ощущение того, что меня держат за руку, и оно произойдет, если оно должно произойти.
К. Мацан
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в «Светлом вечере» протоиерей Кирилл Сладков, руководитель молодежного отдела Московской городской епархии. У микрофонов Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на светлом радио, уважаемые радиослушатели, еще раз приветствует вас. У нас в гостях протоиерей Кирилл Сладков, глава молодежного отдела Московской городской епархии. У микрофона мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Отец Кирилл, мы плавно и последовательно подошли к моменту вашего жизненного выбора в сторону пастырского служения. Вы можете рассказать о том и как случилось, что вы стали священнослужителем, что вы выбрали служить у престола?
Протоиерей Кирилл
— В самом раннем детстве я хотел стать врачом.
К. Лаврентьева
— Монахом, врачом. Сегодня мы еще что-нибудь узнаем. Конечно, это очень взаимосвязано.
Протоиерей Кирилл
— Нет, это как раз в момент прихода в храм. Мы с мамой думали, рассуждали, она говорила: вот у нас медицинское училище недалеко, вот все хорошо. Я говорил: да, да, да. Но вот передо мной распахнулись двери храма, вот через два года батюшка приглашает меня помогать в алтаре. И это для меня стало особым миром, миром службы, помощи при службе, чтения канона, кафизм, Апостола на церковнославянском языке. Мы очень гордились тем, что мы имеем возможность помогать при совершении богослужения. Ну и, конечно же, имея полное сердечное благорасположение к всему тому, что меня окружало, я уже через некоторое время и не помнил о своем желании стать врачом. А точнее я очень хотел стать врачом духовным. К тому периоду, в 96-м году Коломенское духовное училище становится Коломенской семинарией, я много времени проводил вместе со студентами и училища, и семинарии в дальнейшем. И поэтому, когда наступил 1999 год, время моего выпуска из школы, и я фактически даже уже не думал, куда я буду поступать, для меня это было, конечно же, это была семинария. И поэтому с большой радостью меня в нее приняли. И, вы знаете, я не очень любил учиться в школе, мне это давалось сложно, может быть, из-за моей такой особой подвижности, я что-то не успевал. Но поступив в семинарию, у меня как будто внутри что-то перещелкнуло. Я всегда любил читать, всегда любил изучать, но здесь я стал учиться, учиться, многое пришлось наверстывать, многое наверстываю и сейчас. Например, когда мы не так давно ходили вместе с молодежью в Дарвиновский музей, для того чтобы осмыслить, переосмыслить, что-то для себя открыть, я с большой радостью перечитал еще раз много литературы по биологии, исследования по этому поводу. И продолжаю сейчас фактически еще и еще вспоминать школьную программу, и очень этому рад.
К. Мацан
— А каким оказался мир священства, когда вы уже стали священником, по сравнению с тем, как вы себе это представляли? Вы были в храме, да, вы были в монастырях, вы прислуживали в алтаре, вы учились в семинарии. Но мне кажется, что все равно, когда ты сам заступаешь в какое-то служение, оно открывается с новой стороны. Вот чего вы никак не ожидали увидеть внутри вот этого священнического служения?
Протоиерей Кирилл
— Подросток или молодой человек поступает в семинарию ведь тоже не с улицы. Ему пишут, дает рекомендацию священник того прихода, при котором он проходит свою молитвенную деятельность. И поэтому как раз мой период совпал с периодом такого массового, большого церковного возрождения и реставрации храмов. Поэтому при этом вместе со мной начала воцерковляться и моя мама, которая в скором времени стала церковной старостой одного из таких возрождающихся храмов. И поэтому это тоже отдельный большой рассказ о том, как мы собирали людей, общину, как начинались богослужения, как выносился мусор тачками в респираторах, как реставрировался храм. И фактически поступали в семинарию, в то время по крайней мере, большинство ребят были как раз те самые дети, подростки или взрослые, которые выносили всю грязь из бывших заводов, фабрик, магазинов, придавая им тот облик дома Божия, который и должен был быть. И поэтому выходя уже, заканчивая семинарию, мы прекрасно знали, куда нам предстоит вернуться, какие задачи ставит перед нами Святая Церковь. И поэтому, с одной стороны, не было каких-то открытий больших для себя. С другой стороны, став настоятелем — а после окончания семинарии меня назначили настоятелем небольшого сельского прихода в Коломенском районе, который тоже требовал окончательного завершения реставрации, то ты, но ты в какой-то момент начинаешь осознавать, что теперь все эти люди, которые стоят рядом с тобой, они пришли не к какому-то отвлеченному настоятелю, которому ты привык помогать, они пришел к тебе. И ответственность за их духовную жизнь теперь лежит на тебе. И все то, что ты будешь им говорить с амвона или на исповеди, что ты будешь давать им, те советы будут оказывать влияние на их жизнь. И вот этот особенный груз ответственности, конечно, первое время вызывал внутреннюю такую сосредоточенность и содрогание. И это очень хорошо. Потому что это тоже служило определенным импульсом к дальнейшему твоему развитию, что ты закончил семинарию — и это не конец, это не результат, это только самое-самое начало. И вот это осознание того, что ты вновь вернулся к началу, и теперь перед тобой огромный, полный ответственности путь, заставило меня и продолжить обучение — я после семинарии поступил в педагогический университет, и рад тому, что мне предложили остаться преподавателем, потому что я продолжил изучать науки, продолжил совершенствоваться в этом. И при этом тот практичный опыт, который я приобрел в монастырях, помог мне в решении многих хозяйственных вопросов.
К. Лаврентьева
— Отец Кирилл. вот на самом деле становится молодой человек священнослужителем, да, и тут каждый уже сталкивается с какими-то конкретными своими тупиками. Когда к нам батюшки приходят, священники на эту программу, каждый говорит свое. Кто-то говорит, что первые годы ему было невыносимо сложно исповедовать, он этого очень боялся. Кто-то говорил, что ему невыносимо сложно видеть, как человеку он все время свое там свободное посвящал, за него молился, душу ему отдавал, а он через два месяца вернулся туда же, откуда пришел, в общем, к тем же проблемам, просто проявил какую-то слабость характера, маловерие и ушел из храма. И вот так вот туда-сюда. И священнослужителю было крайне сложно сталкиваться с какой-то вот такой вот, знаете, с таким «мартышкиным трудом» — ты трудишься, трудишься, а воз и ныне там. Ну понятно, что это не всегда, не во всех случаях, но каждому свое. Что было самое сложное для вас и что самое сложное сейчас? И есть ли какой-то здесь прогресс, регресс, какие изменения во взглядах ваших внутренних?
Протоиерей Кирилл
— Знаете, я был достаточно молод, мне было всего 23 года, когда меня рукоположили в священники. Ну я в 18 поступил в семинарию, отучился пять лет, и при завершении семинарии меня уже рукоположили в священный сан. Ну Господь даровал мне, видимо, такой талант, я всегда был очень пассионарным, всегда горел и, слава Богу, насколько я могу себя сейчас оценить, продолжаю гореть и сегодня. И поэтому я догадывался в определенной степени о том, что у людей и свои жизни, и свои сложности, и разный уровень подготовки. И то певчих нету, приходилось самому и совершать службу, и петь какие-то песнопения, благо многое помнил наизусть, а супруга читала изменяемые части, песнопения. Многие, но они почему-то никогда не вызывали ни расстройства, ни испуга. Я всегда думал, что да все это преодолимо, все можно сделать. В то время мы совершенно, у нас было свое жилье. Зарплата была, как сейчас помню, четыре тысячи рублей. Когда мы пришли, мне староста говорит: отец Кирилл (Владимир Федорович, Царство ему Небесное, был), четыре тысячи наш приход вот может тебе положить зарплату. Это было немного, средняя зарплата была в то время около десяти-двенадцати, это ну нам этого хватало. Поэтому не помню, чтобы в какой-то момент я в тот период сталкивался в жизни со сложностями. Я, наверное, столкнулся лет через десять своего священнического служения. Так получилось, что я был настоятелем, занимал различные должности в разных храмах. И вот например сейчас я, оглядываясь назад, иногда задаю себе вопрос. Вот церкви у нас уже открыты 30 лет, много издается различной литературы, есть православное телевидение, замечательное православное радио, есть все необходимые возможности и для образования, и общения. Молодежный отдел создает много различных активностей, причем не только в каком-нибудь одном месте, но на разных приходах. Но когда вновь в конце или в начале какого-либо поста подходят к тебе с вопросом, а что можно есть в пост, а можно ли мне молоко или и так далее, или задают какие-то вопросы, на которые ну вот ты уже ну сколько, миллион раз ты ответил, и вроде бы даже и приход-то тот же самый. И вот спустя все эти годы, годы, когда есть все возможности для изучения, встреч, получения информации, получения святоотеческого опыта, иногда поднимаешь глаза к небу и говоришь: ну, Господи, ну что же, почему же мы до сих пор не перешли к вопросу о следствии ипостасного соединения двух природ во Христе или о том, например, святоотеческом или исихастском опыте умной молитвы — ну такие вопросы, которые хотелось бы обсудить со многими прихожанами. Мы обсуждаем...
К. Мацан
— Ну то что вы говорите, это очень интересно. И к этому можно поставить вопрос. Мы часто тоже с Кирой этот вопрос задаем, по поводу этой известной картинки, что ожидание семинариста, что к нему будут подходить прихожане и спрашивать его о кападдокийском синтезе и так далее, а спрашивают там: батюшка, у меня голова болит, может мне маслицем лоб помазать и так далее. И вот вы об этом говорите как о чем? Как о том, что должно быть преодолено, как о ситуация недолжной, как об отрицательном результате, не знаю, этих тридцати лет, вот которые вы обозначили как свободные? Или о том, что эта ситуация вечная, и тут требуется, не знаю, смирение, священника и его терпение, что да, из года в год будут люди подходить, и это неизбежно, я должен (я сейчас фантазирую, я не священник, у меня этого опыта нет, но я фантазирую насчет психологических реакций), что я должен вот смириться и последовательно каждый раз на эти вопросы отвечать, потому что ну вот это такова моя планида, что называется. Вот как вы это оцениваете?
Протоиерей Кирилл
— Я для себя ищу методы и способы для того, чтобы преодолеть эту ситуацию. С одной стороны, она, наверное, она может быть преодолена. Возможно, из-за того, что часто приходилось менять приходы, ну относительно часто, есть при этом положительный опыт, хороший опыт. Многие миряне становились уже и миссионерами, и проповедниками. Но мне кажется, что с такой ситуацией мы не должны мириться, не должны думать, что так и должно быть. А все-таки стараться вести нашу паству к такому христианскому просвещению. При всем при этом не забывать, что образовательный компонент не то же самое, что миссионерский компонент, мировоззренческий. То есть, с одной стороны, сам факт знания тех или иных предметов или истин не дает нам умения эти истины использовать в своей жизни. А именно мировоззрение — как ты реагируешь на ту или иную ситуацию в своем мировоззрении, и определяет наш уровень христианской жизни. Поэтому вот это такая, наверное, должна быть золотая середина.
К. Мацан
— К вопросу о золотой середине. И, знаете, я поскольку спрашиваю со стороны мирянина, да, о об этом снисхождении, которого ждешь от священника. Ну если к вам подходит вот на приходе бабушка или не бабушка, кто угодно, и в очередной раз вас спрашивают о том, а что сейчас можно будет есть в пост, а что нельзя. Ну что, вы скажете: не думай об этом, думай о другом? Вы прогоните? Или все-таки к человеку снизойдете и в сотый раз будете объяснять то же самое, рассказывать.
Протоиерей Кирилл
— Константин, конечно, и в сотый, и в тысячный, и в десятитысячной будем и объяснять, и рассказывать. В данной ситуации то, о чем я говорил, это скорее к ответу на вопрос, о чем мог бы я сожалеть.
К. Мацан
— Я понял.
Протоиерей Кирилл
— А, наверное, сожалею, если так кратко обобщить, о том, что, возможно, мы, священники, за эти 30 лет недостаточно уделяли внимания и в образовательном, и в мировоззренческом компоненте и подрастающему поколению, нашей пастве. Думаю, дадим себе еще некоторое время. Потому как у нас сейчас и воскресные школы работают уже на другом уровне, при других условиях, не где-то в каморке или за шторкой в строящемся храме. И молодежная работа развивается, и миссионерские проекты. Поэтому посмотрим, что будет ждать нас впереди. Ну а мы просто должны, на мой взгляд, продолжать стараться.
К. Лаврентьева
— Протоиерей Кирилл Сладков, глава молодежного отдела Московской городской епархии проводит с нами сегодня этот «Светлый вечер». Отец Кирилл, когда ты уже в священстве много лет, вы в данном случае сколько, восемнадцать?
Протоиерей Кирилл
— Шестнадцать.
К. Лаврентьева
— Шестнадцать, уже скоро двадцать. А потом, дай Бог, тридцать и сорок. На самом деле это вопрос касается, наверное, да, любого дела, любого служения, но священнического все же в особенности: как не закоснеть в своей правильности? Ну вы понимаете, наверное, кому вопрос. Когда ты, казалось бы, знаешь ответы на все вопросы, когда, казалось бы, знаешь, с каким вопросом к тебе подойдет бабушка в начале поста и что она у тебя спросит. И ты знаешь прекрасно, какие кризисы примерно у людей молодых, у людей среднего возраста — примерно все одни и те же проблемы, все ходят по одному кругу, и как-то все вроде бы ясно и понятно. И, с другой стороны, надо сохранять живость своей веры, свою живость, и не закоснеть вот в этом, знаете, таком псевдоблагочестии, которое вообще свойственно всем нам, когда мы много лет в храме, нам уже кажется, что мы все знаем — а куда дальше? И вот здесь вопрос: как возгревать в себе вот этот живой огонь веры? Особенно когда ты служишь литургию каждую неделю, или каждый день, или через день, ты же не можешь спокойно, методично, делать это как одно и то же дело, она же каждый раз разная, это же каждый раз проживание отдельной жизни?
Протоиерей Кирилл
— Вот, Кира, вы говорите о закоснении в определенном состоянии. А я стараюсь на протяжении всей нашей программы показать, что, как мне кажется, передо мной столько много, что я так медленно иду, что мне хотелось бы бежать быстрее. И поэтому я даже, мне даже сложно рассуждать сейчас, о каком закоснении может потенциально идти речь. Потому что столько ведь надо успеть, столько, я даже с грустью вхожу домой, смотрю на свой книжный шкаф с литературой и думаю: извини меня, пожалуйста, Феодорит Кирский, или Иоанн Златоуст, или Василий Великий, ну вот мне сегодня вот эту книгу надо почитать, потому что я там с ребятами пойду туда-то, мне надо освежить именно это в памяти. И иногда мне кажется, что до трудов святителя Кирилла Александрийского я и не доберусь никогда.
К. Лаврентьева
— Нет-нет, я ни в коем случае не имела в виду, что у вас нет дела, вы почиваете на лаврах — нет, конечно. Я как раз имела в виду что за этими делами не забывать вот этот вот огонек какой-то поддерживать веры, необходимый каждому христианину.
Протоиерей Кирилл
— Ну вот видите, вы же и сами отвечаете на свой вопрос: поддерживать огонек веры. Тогда возникает следующий как бы, смежный вопрос: как огонек этот веры поддерживать? А он поддерживается, ну по большому счету, двумя способами: это Священным Писанием — не просто чтением формальным, когда мы говорим: читай Священное Писание, мы очень часто понимаем: по главе в день. Но это же совсем-совсем не так. А именно в продолжение сопереживания жизни Христу, апостолам, святым отцам. И в добрых делах, через которые, через эти добрые дела, ты и сам творчески, интеллектуально развиваешься и при этом имеешь возможность делать много-много хорошего и доброго. И, по большому счету, лично для себя отвечая на этот вопрос, я могу дать ссылку на два места Священного Писания. Первое — это 25-я глава Евангелия от Матфея, где Господь сказал хорошо всем известную притчу, слова о том, что, если ты накормил голодного — ты накормил Меня, посетил заключенного в темнице — ты посетил Меня. То есть все то, что делает православный доброволец или просто человек, он делает это не просто для себя, для общества, для Церкви, он делает это для Самого Господа Иисуса Христа. Тем самым и через это выстраивается духовная связь с нашим Богом. А второе место Священного Писания для меня очень дорого и близко еще со временем вот тех самых, когда я только был рукоположен в священники — это Послание апостола Павла к Тимофею, Первое Послание, 4-я глава, 16 стих. Я очень часто цитирую эти слова, потому что мне кажутся они в выстраивании духовной жизни очень важными: «Вникай в себя и в учение; занимайся этим постоянно: и через это спасешься ты и слушающие тебя», — сказал апостол Павел. Вникай в себя — познавай себя. Каждый вечер становясь на вечерние молитвы, Господь дает нам возможность познать себя, как минимум в последней молитве вечернего правила: «Исповедую Тебе, Господу и Богу моему...» и так далее, когда мы подводим итог нашего дня: подумай, что не получилось, проведи работу над ошибками. Сделай определенные выводы, постарайся пообещать самому себе и, конечно, Господу, что завтрашний день будет чуть больше продуктивным. Ну и то, о чем я сказал: вникай в учение — и спасешься и ты, и те кто тебя будет слушать.
К. Лаврентьева
— Среди двух способов незакоснения в вере, вы назвали чтение Евангелие, но не формальное, по главе в день. а какое должно быть чтение Евангелия спасительным для души, на ваш взгляд? Согласно вашему пастырскому опыту.
Протоиерей Кирилл
— Знаете, вот я сейчас постараюсь подобрать слова, которые бы ну нам помогли уйти от определенного стереотипа в мышлении. Потому что как только ты начинаешь говорить: тебе нужно читать Евангелие, — мы сразу подразумеваем чтение Евангелия как некий процесс без... вот читай — сам факт чтения, как сам факт процесса — и вот уже как бы хорошо. Нет, не как бы хорошо. Постарайся задать себе вопрос: Иисус Христос — Он кто? Он какое место занимает в твоей, лично твоей жизни? А вообще почему Он должен занимать какое-то место в твоей жизни, почему Иисус Христос должен влиять на принятые тобой решения? Почему нужно и необходимо Его слушать? И постарайся вот на все эти «почему» и «зачем» найти ответы в Священном Писании. И задавая себе эти свои жизненные вопросы, ты почитай это Евангелие уже через эту призму, стараясь найти ответы. Не по принципу: читай отсюда и досюда, или просто читай — как некий процесс, который сам там тебе что-то отложит в голову. А нет, а ведь много советов в Евангелии, еще больше практических советов в Посланиях и апостола Павла, и апостола Петра, и Иоанна Богослова. А вот кто же, кто у нас из мирян внимательно, осознанно, какой процент из мирян пользуются теми советами, которые есть в Священном Писании? Например, у нас есть вдовицы, вдовы. Кто, вот кто-нибудь из наших радиослушателей может вспомнить, например, о том, что апостол Павел советует вдовам, как им поступать, как им жить? Или, например, у нас, мы много говорим. Вот, наверное, я сейчас очень много говорю...
К. Мацан
— Мы вас для этого и пригасили.
К. Лаврентьева
— А у вас сейчас такое послушание.
Протоиерей Кирилл
— Да, а что, например, апостол Иаков говорит о языке, о том, кто, сколько, как надо говорить и многих-многих интересных вопросах. Многие спрашивают: а что для женщины важно, внешняя красота. внутренняя, как соблюсти этот баланс и так далее. Апостол Петр об этом рассуждает в своем Послании, в 3-й главе.
К. Лаврентьева
— Это где про плетение волос? Или о плетении волос и о целомудрии.
Протоиерей Кирилл
— Да. То есть многие советы, многие интересные вещи. Задавайте сами себе вопросы: зачем мне вера? как я верю? Ну вот чем больше «зачем» и «почему», так и стоит читать Священное Писание.
К. Мацан
— А как вы для себя формулируете, кто для вас Христос? Вот понятно, что можно сказать какими-то, знаете как, у нас на такие вопросы священники иногда отвечают, я знаю правильный ответ: это Спаситель, там Сын Божий — но вот это такой ответ из учебника, из катехизиса. А когда человек наедине с самим собой (я понимаю, что мы не можем вас просить говорить с аудиторией так же, как вы говорите наедине с самим собой), но вот что приходит на сердце, когда себя спрашиваешь: а вот кто для меня Христос? Почему так, почему я не мыслю жизни без веры в Него и без обращения к Нему, без Его присутствия?
Протоиерей Кирилл
— Вы знаете, Константин, мне сейчас вот, слушая ваш вопрос, мне приходит в голову слово: Христос для меня — реальность. Реальность, которая, я уже не мыслю себя, наверное, вне этой реальности. Я иногда, оставаясь один на один, сам с собой, просто разговариваю с Богом. Я бы не назвал это молюсь, хотя молитва — это разговор с Богом, в этом контексте, конечно, молюсь. Но иногда я Его спрашиваю: Господи, я не понимаю. Вот почему, ну помоги мне понять. И поэтому, наверное, вот если такой экспромт, так кратко сказать, то Бог для меня — это реальность. Реальность, в которой я живу.
К. Мацан
— Ну лучших слов для завершения нашего разговора не найти. Спасибо огромное за сегодняшнюю беседу. Я напомню, что сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» был протоиерей Кирилл Сладков, руководитель молодежного отдела Московской городской епархии. У микрофона были Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Спасибо. До свидания. До новых встреч на волнах радио «Вера».
К. Лаврентьева
— Спасибо большое. До свидания.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!