У нас в студии были настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин и шеф-редактор портала «Иисус» Максим Калинин.
Мы говорили о воскресенье, в которое вспоминается Положение честного Пояса Пресвятой Богородицы, о церковном новолетии, а также о других важных церковных датах предстоящей недели.
М. Борисова
— Добрый вечер, дорогие друзья! С вами Марина Борисова. В эфире программа «Седмица», наш совместный проект с православным Интернет-порталом «Иисус», и со мной в студии шеф-редактор этого портала Максим Калинин.
М. Калинин
— Добрый вечер!
М. Борисова
— В нашей программе мы каждую неделю по субботам говорим о смысле и особенностях богослужения наступающего воскресенья предстоящей седмицы, и сегодня у нас в гостях настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин.
Священник С. Колотвин
— Добрый вечер, дорогие друзья.
М. Борисова
— И с его помощью мы постараемся разобраться в том, что ждет нас на богослужении завтра, в 14-е воскресенье после Пятидесятницы, и на предстоящей неделе. Как всегда, мы стараемся понять смысл предстоящего воскресенья по тем апостольским и евангельским чтениям, которые мы услышим завтра за литургией. И вот завтра будет читаться отрывок из «Второго послания к коринфянам» апостола Павла. Мне кажется, для того, чтобы был более предметен наш разговор... А там речь идет о том, что апостол подчеркивает мысль, что он и хочет прийти к коринфянам для того, чтобы, как он выражается, «споспешествовать радости вашей». И дальше он говорит, что «я рассудил сам в себе не приходить к вам опять с огорчением». И дальше: «Ибо я во всех вас уверен, что моя радость есть радость для вас всех». Вот для того, чтобы понять, почему он так подчеркивает все время именно эту мысль, что он не хочет приходить с огорчением, а хочет приходить с радостью, мне кажется, Максим, было бы справедливым напомнить сам контекст написания этого послания.
М. Калинин
— Да, в самом деле, Послание к коринфянам, наверное, особенное. Оба Послания к коринфянам выделяются на фоне других Посланий апостола Павла сочетание возвышенного богословия, возвышенного, ну, я бы сказал, мистического опыта, опыта переживаний единства во Христе, и при этом решения практических совершенно задач. То есть, с одной стороны, в Послании к коринфянам апостол Павел обсуждает сбор пожертвований в Иерусалиме (это было грандиозное начинание, которое апостол Павел осуществил на всех землях, во всех областях, где он проповедовал христианство. То есть, как бы сейчас сказали, это такой первый опыт файндрайзинга, да? (Смеется.) И он об этом пишет подробно коринфянам. И, вместе с тем, он затрагивает там и дисциплинарные вещи, о которых даже не очень приятно читать в тексте Священного Писания. Я помню свой студенческий опыт, когда, читая отцов Александрийской школы, которые в Священном Писании видели, в первую очередь, возвышенную богословскую символику. Я взялся как раз за Второе послание к коринфянам. Я подумал: ну как же, вот столько здесь таких бытовых моментов, а еще в Первом послании и дисциплинарный момент, когда он обсуждает грех кровосмешения, имевший место в общине. «Где же здесь возвышенное богословие?» То есть так я споткнулся на этом. Но, правда, такой же соблазн стоял и перед блаженным Иеронимом, как он вспоминал, что вот он, будучи воспитан на возвышенной литературе, не сразу понял направленность Священного Писания. Так что я немного свое чувство вины успокоил вот за такие подобные мысли. Так вот, апостол Павел, обращаясь к коринфской пастве, говорит о том, что среди коринфских христиан имел место тяжкий грех, когда некий человек сожительствовал вместе с женой своего отца. И он страшные слова говорит, что «должен его предать сатане во измождение плоти». Ну, то есть это отдельная тема для разговора, связанная с вопросом о том, что такое анафема, когда человек, дошедший до крайней степени вероотступничества или греха, предается на волю Божию, а в данном случае он предается, оставляется наедине со своим грехом, чтобы он понял, что такое богооставленность. И вот апостол Павел настолько резко сказал об этом, взяв на себя роль духовного отца и судии, что во Втором послании к коринфянам он считает нужным уврачевать это впечатление и напоминает коринфянам о радости, с одной стороны, и говорит о том, что, может быть, его присутствие в данный момент не было бы им полезно, но им должно как бы пережить эту ситуацию и встретить апостола Павла уже с ощущением того, что они выросли над собой, что эту ситуацию они преодолели. Это, опять же, важный урок, как мы и в прошлой передаче говорили — что в раннехристианских общинах были, случались и тяжкие проблемы, которым даже мы сейчас могли бы удивиться. И, при всем этом, мы справедливо считаем ранних христиан образцами для нас. И снова, и снова это повод для нас задуматься, что не можем мы, не должны опускать руки, хоть с какими-то трудностями сталкиваемся или сталкиваемся с примерами разделений и противостояний, как отец Стахий в прошлый раз об этом ярко говорил. А мы, глядя на то, как древняя Церковь преодолевала какие-то проблемы и нравственные, и вероучительные, должны брать на вооружение этот пример и не бояться — расти, становиться лучше, понимать, что Бог все равно ждет того, что мы станем другими людьми.
М. Борисова
— Можно и сказать, что отрывок из Евангелия от Матфея из ХХII главы — достаточно знакомый православным христианам сюжет о брачном пире, на который званые не пришли, а пришли случайные люди, которых собрали уже у отчаявшегося хозяина слуги по каким-то большим дорогам. Вот отрывок, фраза из которого «много званых — мало избранных» знают даже те, кто не верует и никогда Евангелие не открывал. Так вот, насколько можно говорить, что два эти отрывка из апостольского послания и притча о брачном пире — насколько они об одном и том же?
Священник С. Колотвин
— В принципе, надо понимать, что нету никакого дополнительного благовестия апостолов — что вот Христос там чего-то начал, а апостолы — вот что Христос, не было ему времени, они дорассказали. Апостолы — они откликаются на то, как проповедано ими Евангелие, еще не записанное на тот момент, как оно применяется в жизни людей, какие вот эти заповеди возвышенные Спасителя, как они сталкиваются с суровой реальностью греховной, о которой Максим вот тоже сказал и поделился даже некоторым опытом переживания вот этой разницы. На самом деле, этот опыт переживания, я думаю, был не только у Максима и не только у блаженного Иеронима Стридонского, но все-таки что он был и у самого апостола Павла, потому что и апостол Павел, прежде всего, переживал. Переживал, и потом он думает: «Как вот из моего переживания показать, что христианство — это религия радости?» Вот в этой притче, собственно, дается ответ. Можно сказать, когда апостол Павел обращается к своей пастве, обращается ко всем нам, он постоянно напоминает: Евангелие — это благая весть, благая! Это действительно про радость. И вот эта притча, хотя она какая-то, ну, вроде, невеселая, на самом деле, она тоже про радость. Но про ту радость, которую невозможно навязать насильно. Ту радость, которую ты можешь, только если ты согласился, преодолел некоторые трудности, преодолел сложности, поверил Господу, что Господь тебе даст большую радость, чем предложил лукавый, который смущает и уводит куда-то в сторону, то ты в проигрыше не останешься. И поэтому мы, открывая вот эту притчу, всегда... В любой воскресный день это полезно — сравнивать апостольское и евангельское чтение и искать их некоторую связь. Связь, потому что эта связь действительно есть. И там, и там говорится о радости. Но можно сказать: если апостол Павел — он заканчивает, наоборот: «Вот, что-то, может быть, горькое проповедовал, я хочу, чтобы все-таки радость была», а здесь вот, в евангельской притче, вроде, наоборот, стартуется с радостного события, а потом заканчивается грустным. Нет, на самом деле, то, что были призваны люди, которые там, ну, можно сказать, без определенного места жительства на брачный пир важного человека, — ну это же настоящий хеппи-энд! И нам-то, конечно... Мы, по своей гордости, себя все-таки отождествляем с теми людьми, у которых есть, там, загородная недвижимость, у которых есть, там, воловьих сил какие-то «джипы» или еще что-то, а на самом деле вполне мы себя по духовному, по смирению должны отождествлять как раз с теми, кого Христос нашел. И поэтому апостол Павел тоже, когда вот он обращается и говорит: «Да, я вам радость принес», он говорит: «Я принес радость, что Христос вас все равно любит, что, несмотря на то, что у вас тут в общине коринфской творятся вообще вещи, от которых волосы дыбом, все равно Господь за ваши грехи уже пострадал, и он вас ждет в Царствии Небесном. Главное — чтобы вы не сопротивлялись Его призыву». Поэтому и для нас тоже из этих двух чтений тоже очевидный ответ: да, мы недостойные, да, мы слабые, но Господь все равно нас любит, Господь все равно нас ждет.
М. Борисова
— Но есть вот у меня вопрос. Завершается этот отрывок такими словами: царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду, и говорит ему: «Друг, как ты вошел сюда не в брачной одежде?» Он же молчал. Тогда сказал царь слугам: «Связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте его во тьму внешнюю, и там будет плач и скрежет зубов, ибо много званых, а мало избранных». Но ведь когда на этот брачный пир были созваны случайные люди, трудно предположить, что они заранее заготовили брачную одежду. Ведь говорится о том, что там были и добрые, и злые, и вообще кто попался в этот момент на глазах слугам, приглашавшим на пир. Вот что это за преступление человека, который оказался в этой компании без брачной одежды? Им что, раздавали ее на входе, или он не захотел ее брать, когда другие брали? В чем его преступление?
Священник С. Колотвин
— Да, тут современная коронавирусная коннотация: «Не хотел брать маску, хотя ее бесплатно в храме раздают», надевать. Действительно, такая проблема сейчас есть: то, что, вроде, вот, на халяву даже бери, а нет, человек не хочет. Ну, на самом деле, это, конечно, некоторая разрядка в той ситуации, шутка. А конечно, в 99 процентах случаев все мы услышим, батюшка скажет на проповеди: «Вот человек плохо подготовился к причастию, пришел без подготовки, с какими-то со своими грехами, со старой жизнью, и вот он там причастился в осуждении». Но я бы хотел, признавая, что вот, действительно, это основное толкование, это правда нам такое страшное предупреждение: ты пришел, ты причащаешься — насколько ты соответствуешь? Я бы хотел уточнить именно вот это соответствие с тем, что я говорил в принципе о вот этих двух — апостольском и евангельском чтении, о радости. То, что ты, если уже пришел ко Христу, то тебе нужна радость не изображаемая, а настоящая. То есть если ты ходишь и занимаешься самовнушением: «Ой, я и по-евангельски живу, я радостен, я радостен», убедить себя, ну, потому что батюшка говорит: «Ой, Евангелие — благая весть», а у тебя этой радости нету, то не надо ее изображать, а надо искать причину: что мне препятствует? Возможно, просто витамина D не хватает, и покапать его надо, и, в принципе, уже настроение восстановится. А возможно, что у меня какие-то проблемы, которые я еще не преодолел, внешние. А что куда более страшно — возможно, что вот эта брачная одежда — это не внешнее, а как раз внутреннее состояние: какой-то грех мне мешает, несмотря на то, что я с Богом, несмотря, что внутри Церкви. Радостью этого мира, созданного Господом, и в котором Господь вот такой виноградничек Церкви оградил, наслаждаться. Поэтому здесь для нас очень опасно, вот уже в нашем таком XXI веке, некоторое такое «православие light», что вот взять и какой-нибудь психологический прием — можно использовать? Да конечно, можно. Что взять какую-то, ну, даже, там, например, аскетическую практику: «Ой, я вот попостился, и такая легкость! То я, там, бургерами наедался, а теперь вот я на легком салатике, и такая у меня воздушность, и прямо у меня душа летает!» — можно себя, увы, обмануть. Ты обманул себя, и тебе действительно кажется: «Ой, какой я стал молодец!» Вот есть замечательный рассказ «Птичка» у Чехова. И как раз там женщина думала, что она, как птичка, порхает и приносит радость. Вот с монахами поговорила, там, с батюшками, и вот она какая-то... такое легкое, воздушное создание, а потом ей один вот действительно итог: было сказано, что «нет, на самом деле, ты всех отяжеляешь, ты приходишь, ты сбиваешь с молитвенного настроя, ты говоришь о каких-то там банальных вещах, тяжелых, и просто все тебя из смирения терпят». И она вот в это не верит. И точно так же и нам порой кажется, что вот мы ходим в храм, и мы вот так поменялись, и вот мы такие стали православные, и можно в этом заблуждении прожить всю жизнь. И что, уже когда... Если бы человек не вошел на брачный пир, а снаружи бы озаботился, проблему можно было решить. А уж когда он очутился на брачном пире в небрачной одежде — уже все, Господь его, можно сказать, наказывает больше, чем тех, кого не позвал. Точнее, тех, кого Он позвал, но кто не пришел. Поэтому и нам все-таки очень важно постоянно, после вот, прочитав эту притчу, соизмерять: действительно ли у меня радость настоящая, не призрачная? Потому что если мы спохватимся на Страшном суде решением этого вопроса, будет уже малость поздно.
М. Борисова
— Напомню нашим радиослушателям: сегодня, как всегда по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица». Со мной в студии Максим Калинин, шеф-редактор православного Интернет-портала «Иисус», и настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин. И мы говорим об особенностях богослужения наступающего воскресенья и предстоящей недели.
Следующая неделя у нас очень знаменательная, потому что начинается она 13 сентября с последнего дня церковного года. День этот посвящен Пресвятой Богородице, положению Ее честного пояса, Пресвятой Богородицы. Праздник с довольно таким труднопонимаемым названием, но, в общем, вполне объяснимым исторически, поскольку речь идет о предании, по которому сама Пресвятая Богородица до своего успения отдала апостолу Фоме свою ризу и свой пояс, и потом эти реликвии были обретены, и, путешествуя по разным христианским странам, некоторые частицы из них достигли и благословенного града Москвы, и в храме Пророка Ильи в Обыденском переулке можно приложиться к этой святыне. Она там хранится в дарохранительнице. Но следующий день, 14-е сентября, это день, в которого все начинается. Все начинается заново, это начало нового церковного года, начало индикта. Вот для начала хотелось бы понять, что такое индикт, почему это слово так утвердилось в церковном обиходе.
М. Калинин
— Ну, само слово это — латинского происхождения, хотя мы вот его знаем в греко-славянском варианте. «Indiction» по-латински... «indictio», «indictionis» — это «провозглашение», и отсюда — налогообложение, и отсюда стали называть со времен императора Октавиана 15-летний цикл, после прежде всего осуществлялась переоценка имений. То есть изначально это слово связано, ну, скажем так, с календарем налогообложения. Но для нас это слово уже употребляется в расширительном смысле, как указывающее в принципе на календарь, на календарный цикл.
М. Борисова
— Праздник новолетия... Почему вообще так важен именно... важна эта точка отсчета, важен праздник новолетия? Ведь, собственно, он был установлен еще на Первом Вселенском соборе в 325 году в Никее. Почему прямо с начала создания Церкви святые отцы обратили внимание на важность именно этого?
М. Калинин
— Ну, вообще даже, ну, если говорить о христианском календаре, то истоки его, хотя и не всегда восстановимые достоверно, уходят корнями в самое первое поколение христиан. Вообще то, что касается христианского календаря, я посоветовал бы громадную обстоятельную книгу Павла Владимировича Кузенкова «Христианские хронологические системы». То есть это самое полное исследование на русском языке, ну, и одно из наиболее подробных исследований на эту тему в мире. Вот если говорить о календаре, то я бы хотел заострить внимание на двух моментах. Первый момент — ну и, в общем-то, об этом можно довольно часто услышать в проповеди, — о том, что календарь — это тоже своего рода икона. Что это способ организовать время, способ организовать нашу жизнь, который позволил бы в повседневную ткань нашей жизни вплести воспоминания о священных событиях. Поэтому есть циклы библейских чтений, есть воспоминания о святых и событиях определенных. Опять же, церковный год включает в себя несколько циклов, в том числе великопостный пасхальный цикл, в который специально происходят воспоминания о Страстях Христовых. То есть календарь позволяет нашу бытовую повседневность, нашу бытовую рутину сделать частью воспоминаний о священной истории. А через наши дела, через наше молитвенное участие в этом воспоминании мы преодолеваем эту границу. То есть наша повседневность становится частью священной истории. Вот в этом — самый возвышенный смысл календаря, который в нашей жизни, мне кажется, легко осуществим. То есть если даже мы не можем ходить на богослужения, то знание календаря позволяет нам жить в этом же ритме — в ритме церковного литургического года.
М. Борисова
— Тут я позволю себе процитировать протоиерея Димитрия Смирнова. Он в одной из своих проповедей, мне кажется, очень удачно это сформулировал: «Православное богослужение, — пишет он, — устроено так, что одна часть его все время остается неизменной, а другая меняется, и полностью, досконально богослужебный круг повторяется раз в 500 с лишним лет. Поэтому никто, даже если он всю свою жизнь ежедневно, утром и вечером, ходит в храм, не может дважды попасть на одну и ту же службу. Каждая служба уникальна. И при внимательном созерцании эта разница видна, хотя, на первый взгляд, все, вроде, похоже. Каждый праздник, который мы пропустили, есть невозвратная потеря, потому что любой день в православном богослужении имеет великое назидание и свои особенности. Он имеет свое чтение, свой тропарь, свою духовную окраску».
М. Калинин
— И вот еще говорят часто о том, что христианство... что религия Ветхого Завета и Нового Завета — это «религия прямой линии», что есть момент творения мира, есть момент окончания мира, момент Суда, эсхатологический момент. А в мифологическом сознании время циклично. Там неслучайно, скажем, в аккадском языке прошлое, прежнее — это «панум», это слово, образованное от глагола, означающего «обращаться, смотреть», то есть прошлое — это то, куда ты смотришь лицом, а будущее — это то, к чему ты повернут спиной. Но вот при этом, несмотря на то, что в Священном Писании иное понимание времени, у нас все равно остается потребность в том, чтобы вот это движение по прямой как-то замыкать время от времени для того, чтобы переоценивать, что мы прожили, к чему мы пришли и как двигаться дальше. И вот здесь я хотел бы ко второй мысли прийти. Мне кажется, что идея индиктиона как даты переоценки стоимости имений — она актуальна и для христианской жизни, потому что Новый год — это переоценка нашей жизни. Мы завершили некую вот... прошли некий отрезок на этом пути, и мы подводим итог и, в то же время, как бы начинаем все заново. Это тоже очень древнее представление, которое в разных мифологических концепциях присутствует, но ведь для нас оно актуально. Скажем, в той же Месопотамии Новый год был не праздником, а он был почти что днем траура, потому что Новый год воспринимался как не день... ну, это даже был не день — он в течение недели праздновался, он воспринимался как период перезагрузки, когда боги заново переустанавливали мир, когда заново надевались облачения на царя. И боги могли не одобрить продолжение правления этого правителя. То есть там даже был ритуал, например, когда жрец ударял царя плеткой, и если царь заплакал от этого, слезы потекли — знак хороший, слезы не потекли — знак плохой. То есть для народа и для царя было страшно (хотя там, может быть, понятно, что могла быть какая-то договоренность со жрецом, и это было все ритуализировано), тем не менее, было страшно, что Новый год не продолжится, что боги не переустановят мир заново. И вот для христианина, мне кажется, это мысль очень полезная — в том плане, что он переоценивает свою жизнь нравственно и просит Бога помочь ему начать все с чистого листа. И в Ветхом Завете с его линейным представлением об истории праздник труб, который в последующей традиции был назван Рош ха-Шана — «начало года», — он открывает десять дней раскаяния, предшествующих дню искупления, дню очищения (Йом-Кипур). То есть, опять же, для ветхозаветной картины мира день новолетия означал раскаяние. И вот, мне кажется, эта мысль — полезная для того, чтобы встретить церковное новолетие. Мы встречаем заново новый год нашей жизни, и мы призваны к тому, чтобы все переоценить, как это имело место и в Римском империи в случае с индиктом. Ну, или как Златоуст говорит: «Откуда у вас представление, что как Новый год встретишь, так его и проведешь?» То есть в Антиохии в конце IV века тоже было такое представление о Новом годе. Но Златоуст говорит: «Ну пусть даже так! Ну давайте встретим его в молитвенном расположении духа!» То есть Златоуст тоже предлагал своим слушателям, которые ориентировались на какие-то языческие предрассудки, воспринять Новый год как событие перезагрузки, переустановки нашей жизни.
М. Борисова
— В эфире Светлого радио программа «Седмица», в студии Марина Борисова, Максим Калинин, шеф-редактор православного Интернет-портала «Иисус», и наш гость, настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин. Мы ненадолго прервемся и вернемся к вам буквально через минуту. Не переключайтесь.
Еще раз здравствуйте, дорогие друзья! В эфире наша еженедельная субботняя программа «Седмица» — наш совместный проект с православным Интернет-порталом «Иисус». В студии Марина Борисова, шеф-редактор портала «Иисус» Максим Калинин и наш гость, настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин. И мы обсуждаем смысл и особенности богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. Вот на предстоящей неделе у нас есть повод подумать, почему на Руси так почитали юродивых и так почитали и продолжают почитать чудотворные иконы, особенно Пресвятой Богородицы. Мы будем отмечать память юродивого блаженного Иоанна Волосатого 16 сентября, и будем праздновать праздник в честь Иконы Божьей Матери «Неопалимая купина» 17 сентября. По поводу юродивых иногда, бывает, доводится слышать такое мнение, что это чисто российское пристрастие. Вот для русского православия любовь к юродивым — это особенная отличительная черта. Но вообще-то, если подумать, то византийское православие очень почитало блаженных. И в византийском пантеоне святых как раз блаженных вполне хватает. Это вот на Киевской Руси ни одного блаженного не было канонизировано. Так что мостик между Византией и Московской Русью проглядывается. Насколько он оправдан? (Смеется.)
Священник С. Колотвин
— Да, параллельно не было — пока в Византии есть юродивые, зачем на Руси? А вот Византия пала — как раз потихонечку у нас и начинают юродивые проявляться. Но, конечно, это уже такая небольшая натяжка. Очень важно, что не просто юродивые. Если мы посмотрим, святые именуются «Христа ради юродивый». То есть не просто... Ну, юродивый — это ж уже, можно сказать, такой эвфемизм. То есть тот, кто, ну, родился, ну такой спрос — человек не совсем в себе. А тут человек — нет, вот он... Недаром крещение — это второе рождение, когда ты меняешь жизнь, и Дух Святой тебя поменял, и ты в ответ тоже сам меняешься, то есть не противоречишь Духу Святому, не вступаешь в противоборство с ним, не цепляешься за старое, а что-то новое. И вот эти люди — они рождаются для Христа в служении совершенно необычно. Необычно, но которые позволяют достучаться. Проблема жития святых юродивых — она такая же, как и проблемы жития большинства святых — что обрастает самыми неимоверными и неправдоподобными деталями и, самое главное, которые ну не имеют, вроде, никакого значения как примеры для пути спасения души. Тут нужно все-таки подходить обстоятельно, потому что из чего-то можно вывести примеры, правду сказать: «Ой, человек юродивый, и тут мы просто не очень понимаем глубину», а где-то мы смотрим на жития святых юродивых... Причем, в русских житиях святых все-таки очень мало каких-то таких деталей, и даже какие-то приемы и стандартные истории, которые перекочевали из достаточно богатой литературы, которая не очень сильно сохранилась, но в которой, видимо, была более богатая традиция, описывающая юродивых византийского периода с их различными диалогами, их различными поступками, то нет, вот если мы посмотрим на византийских юродивых, то действительно некоторые вещи — ну, они там чуть ли не магический характер носят, некоторые вещи — они, ну правда... не видно в них никакой духовной пользы, потому что Господь говорит: «Древо познается по плодам». Поэтому человек, который смущается, что есть юродивые, он не должен переживать и думать: «Ой, я недостойный христианин, я не могу понять этот чин святых». Возможно, ты смущаешься не юродивыми, а смущаешься какими-то элементами литературными, где автор для яркого эффекта взял и что-то досочинил, причем, не обязательно лично автор, а просто вот такая народная молва пересказала, и сложилась некоторая сказочка, которая никак не мешает настоящему подвигу юродивого вводить в Царство Небесное и свою душу и помогать душе своих современников, и нам тоже помогать в Царство Небесное (нрзб.).
М. Борисова
— Но наши русские юродивые очень... по крайней мере, первые... очень странные. Вот они не совпадают с этой такой «открыточной» картинкой, что ли. Дело в том, что первым юродивым на Руси был Прокопий Устюжский, который был немцем. Немцем — в том плане, что какой-то купец из западных стран... То есть ясно человек образованный. Ну, иначе просто он не мог бы заниматься своей профессией. Блаженный Иоанн Ростовский, похоже, тоже был не совсем русичем — по крайней мере, по преданию, у него хранилась пергаментная Псалтирь на латыни, которую он все время читал. То есть такого плана люди, попав в абсолютно чуждые для них условия жизни, вдруг принимали вот этот сугубый подвиг полного отказа от социума. То есть человек, который выходит за пределы человеческого сообщества, живет, как бы попирая все установленные в этом сообществе на данный период нормы. Понять это совершенно, мне кажется, невозможно, логика тут бессильна. Как подходить?.. Как это можно вообще применить к себе? Ну вот смотришь ты — да, ты видишь какой-то необъяснимый феномен. И что?
М. Калинин
— Ну вот отцы Церкви часто писали о явлении потрясения. Вот даже Василий Великий в «Беседах на псалмы», когда истолковывал фразу «стрясет Господь пустыню Каддийскую», считал, что это то потрясение, с которого начинается человеческая святость, потому что он слово «Каддийский» соотносил с древрееврейским «кадош» — «святой». И вот насчет потрясения — действительно, подвиг юродства вызывает у нас шок, потрясение, которое дает нам возможность что-то переосмыслить. И в этом плане я хотел бы добавить, что не только сугубо русский или вот, как вы показали, не только русский, но и выходящий за его пределы феномен юродства, но у него есть и библейские истоки. Вот если уж я сегодня упоминал про свои «травмы детства» в связи с Священным Писанием, вспомню еще одну свою ситуацию как раз шока и потрясения, когда я читал IV главу «Книги пророка Иезекииля». И там... Ну, сначала там начинается с описания введения Иезекииля возвышенного, а потом Бог ему говорит: «Сын человеческий, возьми себе кирпич и начертай на нем город Иерусалим, и устрой против него осаду». Дальше говорит, что «пророк должен на левом боку лежать 390 дней — напротив кирпича, вокруг которого он с помощью разных подручных материалов сынициировал эту осаду». А дальше Бог ему говорит: «Пеки лепешки себе на кале человеческом, потому что народ твой в плену будет есть нечистый хлеб». Тут уже Иезекииль не выдержал, говорит: «Господи, я ничего нечистого никогда не ел!» И Бог ему дает позволение печь лепешки на навозе. То есть ну чем это не юродство? И можно представить, как людей это шокировало! А Иезекииль еще и был священнослужителем. Как это все выглядело? А задача была как раз — вызвать это потрясение, чтобы люди вот не просто слышали некие слова о том, что дальше их постигнет вавилонский плен, а о том, чтобы они видели, как человек изображает на себе самом их будущее, чтобы они задумались и покаялись. И вот смысл юродства уже христианского, смысл русского юродства, греческого — как раз в том, чтобы нестандартным поведением заставить людей задуматься, а все ли они правильно делают. Вот. Ну, или, как говорил отец Максим Первозванский замечательно на одной из наших встреч, что когда уже кажется, что везде, кругом благочестие, когда уже все нужные слова сказаны, и люди уже воспринимают даже слова проповеди как какой-то хрестоматийный глянец, как все привычное, юродивый своей резкой формой проповеди доносит до сердца слова Евангелия, когда они уже кажутся привычными и не воспринимаются как бы всерьез. Так что в этом смысле юродивый вызывает потрясение. А потрясение — я думаю, это чувство каждому из нас знакомо. И в этом смысле подвиг юродства мы можем применить к себе. Если мы сами не можем быть юродивыми... Хотя тоже есть чему поучиться. Когда нам стыдно за что-нибудь перед людьми, мы думаем: «А что люди подумают?», можно вспомнить про юродивых, наверное, и задуматься, что ну уж они-то тем более этого не боялись. Но вот опыт потрясения — это опыт, который каждый из нас к себе применить может действительно.
М. Борисова
— Символика житий юродивых — это, конечно, безбрежное море, но вот символика наших икон, особо почитаемых, мне кажется, тоже безбрежное море, в котором мы постоянно тонем, потому что принимаем за аксиому какое-то одно классическое толкование. Вот, мне кажется, это в огромной степени касается чудотворной иконы «Неопалимая купина», которую мы будем праздновать на этой неделе. Мы привыкли, что этот образ обычно отсылает к библейскому повествованию о том, как недалеко от Синая, близ горы Хорев пророку Моисею, пасшему овец, в горящем кусте явился Господь, и вот, по многочисленным толкованиям, изображение на иконе «Неопалимая купина» восходит к этому библейскому повествованию и, соответственно, с переносом символа на евангельские образы Богородицы и Христа. Но только ли это толкование?.. Дело в том, что это очень сложное изображение, в нем очень много символов. И если ограничиться только таким пониманием, все остальное остается за кадром. Мне кажется, что неплохо было бы немножко поговорить о вот этой сложной символике этой иконы.
М. Калинин
— Но вот, кстати, мы уже упомянули про Иезекииля и про его великое видение. И вот как раз символика иконы «Неопалимая купина» связана с первой главой «Книги Иезекииля», где описываются херувимы, явление славы Божией на херувимах, но не таких херувимах, к которым мы привыкли в храмах, особенно в храмах уже несущих на себе роспись академическую так называемую, когда херувимы изображаются в виде деток и детских голов с крылышками, а это страшные огненные существа с большим количеством очей и в облике как раз льва, тельца, орла и человека. И эта символика видения Иезекииля, которая была окружена веками трепетом, вот смысл этого видения был в христианской традиции перенесен на евангелистов. И, например, уже священномученик Ириней Леонский в конце II века считал, что эти животные символизируют четыре Евангелия. Как раз ему нужно было в споре с еретиками, гностиками доказывать, что канонических Евангелий только четыре, и он говорил как раз, что человек, лев, телец и орел — это символы евангелистов. И на иконе «Неопалимая купина» изображаются эти символы. А, и, кстати, они же в «Апокалипсисе Иоанна» тоже представлены. Кажется, святой Ириней как раз к Апокалипсису обращался в первую очередь. То есть мы видим символы евангелистов, которые восходят еще к описанию видений Иезекииля. И каждый из этих образов о какой-то стороне Евангелия рассказывает.
М. Борисова
— А что означает изображение Богородицы, помещенное в условно восьмиконечную звезду, образованную двумя четырехугольниками — зеленым и красным?
М. Калинин
— Ну, это, насколько я понимаю, попытка передать видение Моисея, когда один четырехугольник символизирует огонь, а другой — куст, который горел и не сгорал. Ну, а сам этот образ, как вы сказали, с очень раннего времени стал интерпретироваться отцами Церкви как относящийся к боговоплощению. То есть как огонь не смог уничтожить куст, так и Бог, огонь божества не уничтожил человеческую природу, а оставил целостной человеческую природу и во Христе, и оставил целостной, неповрежденной Божью Матерь, в которую вселилось Божество. Вот этот образ, который снова и снова повторяется в богородичных песнопениях, он отражен и в иконе.
М. Борисова
— Отец Стахий, почему так важно для православного сознания почитание и чудотворных богородичных икон, и всех реликвий, связанных с Матерью Божьей, включая Ризу Богородицы, Пояс Богородицы?
Священник С. Колотвин
— А вот тут для нас очень важно провести некоторую границу. Потому что порой человек даже заходит в храм, и ему неудобно, что он не ко всем иконам приложился, или что он прикладывается периодически только вот к Владимирской, Казанской и «Прибавление ума», а к такому-то набору богородичных икон не идет. Любая честь, которую мы воздаем образу, восходит к первообразу. Это вот догматическое учение, сформулированное, зафиксированное на Седьмом Вселенском соборе. Оно имеет значение не для связи только с какими-то святыми как с посредниками и уж, тем более, с Богородицей как с посредницей, а это учение, которое имеет прямое отношение к воплощению Христа. Собственно, все Вселенские соборы — они обсуждали вопрос именно боговоплощения, как Господь воплотился и как это сказывается на возможности нашей контактировать с Богом и через этот контакт, через это взаимодействие наследовать спасение. И поэтому, поскольку еще человек создан по образу и подобию Божию, и, в том числе, раз Бог — творец, то тоже он творит, то люди будут бесконечно писать иконы, иконы будут все время чуть-чуть разные, и, в то же время, как вот благочестивая такая вставка повествования о любой иконе, это было «эта икона была написана евангелистом Лукой», что вот мы сразу думаем, что евангелист Лука, даже когда ж он там Евангелие написал, с утра до вечера только иконами занимался. Нет, это имелось в виду, конечно, что отсылка к тому, что вот эту икону... она передает Богородицу — так ее, как видел... апостолы, так ее видел сам Господь наш Иисус Христос Своими земными очами. А дальше? А дальше, поскольку задача иконы — упростить, напомнить нам о том, что воплощение Бога реально, о том, что с Богом можно соединиться, и уж, тем более, когда мы столько икон Богородицы имеем, что Богородица с Богом вот сейчас уже соединилась, и рука тления не коснулась, да, вот эта кивота Божья Божьей Матери, то для нас каждый раз, когда мы смотрим на ту или иную икону, тоже это прежде должно быть помощью нам. Поэтому если мы подходим к иконе... И вот теперь мы к «Неопалимой купине» подходим, и только мы сразу забываем: «Ой, надо переслушать передачу, что какой символ значит, и нам тяжело молиться», то можно спокойно об этом забыть. Если, наоборот, ты встал перед иконой, и ты не чувствуешь уже какого-то былого благоговения, то можно, наоборот, помочь себе разумом в чем-то разобраться. То есть каждый для себя некоторый находит путь общения. Главное при этом — избежать вот настоящих языческих склонностей, из-за которых, собственно, иконоборчество исторически возникло. Как мы помним, сама по себе никакая реликвия не охраняет. Вот Риза Богородицы, Пояс Богородицы хранились во Влахернах. Собор, который вот, вроде, защитил от нашествия авар, славян и так далее, но веками этого собора не было, он не сохранился. Сейчас стоит... Вот я служил как раз незадолго до ухода в раскол Константинопольской церкви, довелось в паломнической поездке быть во Влахернах. Это маленький скромный храмик, возведенный в XIX веке, который ничего не напоминает о том былом величии. И как Господь может святыню взять и забрать из недостойного места, потому что... Вот в Грузии, в Зугдиди тоже служил в прошлом году, как раз на праздник. Тогда празднуется, вот эта риза достается, переносится из музея. Но то, что она раз в году переносится из музея, тоже нам напоминание, что даже кажется — ой, святыня ушла из Константинополя в другую страну... Все равно — безбожное время, и святыня отнимается от народа Божия. Поэтому и нам надо радоваться, когда мы приходим к любой иконе, когда мы приходим к иконе, в том числе, которая дома или которая даже у нас, может, там в записной книжке с собой где-то хранится. Надо помнить, что мы по-любому сможем общаться с Пресвятой Богородицей, и не нужно думать, что Пресвятая Богородица будет нас сохранять, потому что у нас какая-то иконка в храме, дома или с собой есть, а только потому, что она нас любит, насколько мы любим ее Божественного Сына.
М. Борисова
— Напоминаю нашим радиослушателям: сегодня, как всегда по субботам, в эфире радио «Вера» программа «Седмица». Со мной в студии Максим Калинин, шеф-редактор православного Интернет-портала «Иисус», и настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин. И мы говорим об особенностях и смысле богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. Предстоящую неделю завершает очень такой праздник с интересным названием — «Чудо архангела Михаила в Хонех». Я думаю, что очень мало кто вот так сразу сможет объяснить, чему, собственно, этот праздник посвящен и что это за чудо такое. Но тут мне хотелось бы понять, что важнее — разобраться в предании или понять вообще смысл и значение самого архангела Михаила, в особенности для нашего русского православия. Потому что так уж сложилось исторически, что на Руси из всего сонма святых лишь не так много было признано сердечно всеми. И наравне со святителем Николаем в каждой русской деревне был либо придел, либо храм, посвященный архангелу Михаилу. Вот в чем такой важный для нас смысл именно этого архангела?
Священник С. Колотвин
— Тут, более того, все-таки важен смысл именно этого праздника. Потому что когда мы празднуем Собор архангела Михаила, ну, во-первых, это вообще некоторый Собор «Заодно все небесные силы бесплотные». То есть вот как, ну, например, празднуем Собор радонежских святых или Собор московских святителей. Но нам все равно приятно отдельно праздновать память, например, святителя Алексия, митрополита Московского, и, конечно, куда больше там, может быть, почтения, внимания к этот день к такому святому? Святителя Иону — в другой день, святителя Петра — в третий день. Что вот эту возможность нам Церковь дает: хочешь попраздновать отдельно память архангела Михаила? Вот она. Кроме того, в отличие от святых... Вот мы вспоминали тоже память святых, и для нас было важно, что вот святой в такой-то момент нашего временного мира, который... индикт за индиктом сменяется, и вот святой в этих условиях действует, и мы можем спустя множество тоже индиктов какой-то пример взять. А архангел Михаил — он вне нашего вот такого материального времени, вне течения и вне нашего материального пространства пребывает. И как нам его опыт применить для спасения души? Потому что мы же почитаем святых не автономно, как каких-то там маленьких божков, а мы почитаем как тех людей, которые смогли проделать путь ко Христу или, в ситуации с ангелами, сохранить путь пребывания со Христом, и мы из этого пытаемся тоже себе какой-то пример поставить. И видим, видим, что вот проявление просто заботы... Потому что это одно из многочисленных чудес. Вот, может быть, мы не празднуем память какого-то чуда, какого-то отдельного святого, потому что, ну, замечательно, много чудес было, почему отдельно нужно? А здесь просто вот ангел, который пребывает вне скорби этого мира, который от Бога не отступил, и ему чужд грех, ему чужды страдания, он непрестанно Бога воспевает и в радости пребывает, но он все равно приходит и чужую боль, чужое беспокойство, чужую слабость защищает.
М. Борисова
— Я просто хочу в двух словах напомнить, собственно, само предание нашим радиослушателям. Речь идет о событии, которое произошло в IV веке во Фригии, где неблагочестивые жители решили уничтожить храм, посвященный Михаилу Архангелу, вместе с пономарем, который, собственно, обслуживал этот храм. Ну, попросту затопить его решили. И архангел Михаил своей силой разделил идущий уже на храм поток на две части и увел их в расщелину, которая образовалась благодаря его удару о скалу. Вот, собственно, в двух словах сюжет...
Священник С. Колотвин
— Да. Поэтому тут еще, конечно, можно этот праздник не только как покровителя оросительных систем или гидроэнергетиков праздновать, но я бы в этот праздник каждому православному христианину бы посоветовал уделить внимание, что все-таки такому важному церковному служению — вот пономарство, алтарничество, как сейчас чаще говорят, что вот человек, который просто помогает в алтаре, что это тоже служение важное, что это тоже служение, которому нужно соответствовать. Что если ты к этому служению призван оказался в алтаре во время богослужения, то уже, хоть ты и не священнослужитель, с тебя спрос особый. Что если ты берешь и ходишь в храм и тоже видишь: «Ой, батюшка, батюшка», все ему внимание, а вот, ну, алтарник — это просто кто-то со свечкой вышел, а потом пол помыл, это что-то такое незначительное, то то, что ты на архангела Михаила, получается, не похож. Потому что архангел Михаил — не то, что какой-то там епископ, подвижник, монах, не то, что, там, какой-то пастырь, проповедник, ему пришел на помощь. А пришел на помощь правда человек, который просто заботился о своем храме, который наводил порядок. Еще надо понимать, что пономарство — это не только вот что забота об алтаре. Скажете: ну да, где алтарь, а где мы? Это и праздник каждого человека, который правда заботится о своем приходе — не просто: «Ой, я тут кинул денежку в ящик, и поэтому вы мне тут предоставьте, чтобы был тут чистый пол, чтобы подсвечники чистые»... Всегда каждый христианин, который считает, что он член какой-то общины, должен вспомнить: «Когда я последний раз мыл окно в храме? Когда я последний раз чистил подсвечник?» Не во время службы, чтобы скучно не было, параллельно что-то натирать, а вот когда ты действительно посвятил не только какой-то процент своего бюджета семейного, а когда ты посвятил реальные силы о том, чтобы в храме позаботиться. Поэтому тоже, если, дорогие радиослушатели, вы хотите, чтобы архангел Михаил вам помогал, то можно воспользоваться опытом Церкви. И просто возьмите и помогайте храму — просто своими руками. Это очень полезно для смирения. Я тоже знаю даже пример людей, которые большой спонсорской деятельностью занимаются, но для них очень важно, что они пришли и, там, даже какое-то кадило почистили. Не просто прошлись со свечкой. Может быть, наоборот, им это не нужно — и так они внимание в течение своей жизни, в течение недели испытывают. А вот что взял, да, там... Ну, может быть, для них тяжелее уже, там, как-то пол помыть, может быть, с кадилом справиться. А есть те, кто и пол моет. И так далее. То есть нам, когда мы берем и заботимся о своем доме, в этом нет ничего постыдного — что ты взял и дома у себя пол вымыл. Точно так же и должно нас только возвышать и приближать ко Христу, Который ноги своим ученикам умывал, когда мы приходим и о храме заботимся буквально своими руками. Да, пришел, видишь — дорожка у храма не расчищена, и думаешь: «О, где же там наши дворники из Средней Азии, где же господа мусульмане, чего же они там не почистили?» Это твой храм. Это не они должны заботиться. Идешь, спрашиваешь: «Где лопата? Как почистить?» Да? Я просто вспоминаю — вот у нас был благочинный, еще пред-предыдущий батюшка. У него сердце остановилось... Он чистил снег после службы. Еще 50 лет не было. Да, понятное дело тоже — Господь призвал. Но это тоже и одновременно некоторый укор, что никого, кроме батюшки московского (это не сельский храм, где две-три бабушки, это московский храм), не было почистить... Понятно, для него это и в удовольствие, может быть, было. Но тоже это и некоторый знак. Поэтому тоже: ангелы — они служебные духи, говорит апостол Павел, посылаемые службу исполнять, волю Божию. Если мы хотим опыт ангелов воспринять, как с Богом быть и от Него не отступать, послужи Богу. Послужи Богу вот чем-то таким простым, и это обязательно тебе поможет — вот такие простые какие-то вещи в твоей духовной жизни.
М. Калинин
— И вот, кстати, в Ветхом Завете ангелы часто сопутствуют как раз человеку в момент его служения, когда человеку трудно. Ну, и для отцов Церкви ангелы — это часто вт духи служебные, которые людей подбадривают в чем-то. И, например, вот есть история в «Книге Иисуса Навина», когда как раз израильтяне перешли через Иордан, перестала падать манна, то есть они поняли, что закончился период странствия и закончился период особого покровительства как бы им чудесного со стороны Бога, когда, как сказано во Второзаконии, «ваша одежда не износилась, и вы не испытывали ни в чем нужды». И вот они уже едят произведения местной земли, они уже живут на ней, а впереди — Иерихон, укрепленный город с многометровыми стенами. И совершенно непонятно, как своими силами его можно захватить, как можно исполнить заповедь о том, чтобы эту землю занять. То есть в тот момент, когда Иисус Навин как предводитель народа должен был испытывать тяжелые сомнения, когда от него требовалось мужество, в этот момент к нему приходит некто, который потом говорит про себя, что он — предводитель Воинства Господня. И просит Иисуса Навина снять обувь, потому что место, на котором он стоит, священно. То есть предводитель Воинства Господня, и традиция отождествляет его с архангелом Михаилом, пришел, чтобы приободрить человека. То есть опять: не чтобы сделать вместо него что-то, а чтобы в ответ на решимость и храбрость перед неким делом, которое, казалось бы, превосходит твои усилия, прийти и дать бодрость, возвестить, что Бог тебя не оставит.
Священник С. Колотвин
— Для нас сокровище вот этой предстоящей седмицы духовной — это возможность, прежде всего, приблизиться ко Христу. Надо помнить, что вот и слово Божие, и память святого, и память архангела, и какие-то реликвии, которые Церковь для нас сохранила или которые, наоборот, были утеряны, это возможность только сделаться ближе к Богу. Но ничто из этого нас не приблизит, если, конечно, сами мы не будем свою душу менять и поступать с любовью к Богу и ближнему. Апостол Павел беспокоится, чтобы у нас было радостное христианство. Но все-таки нам надо стараться не только радость себе принести — это мы на программе разобрали, получили некоторое знание, теперь знаем, вот сейчас мы такие будем радостные и счастливые христиане, но ивсе-таки чтобы эта радость шла к окружающим, и, как Господь сказал, «по тому узнают, что вы мои ученицы, что любовь имеете между собой».
М. Борисова
— Спасибо огромное за эту беседу. В эфире была еженедельная субботняя программа «Седмица» — совместный проект радио «Вера» и православного Интернет-портала «Иисус». В студии были Марина Борисова, шеф-редактор портала «Иисус» Максим Калинин и наш гость, настоятель храма Воздвижения Креста Господня в Митино священник Стахий Колотвин. Слушайте нас каждую субботу. До свидания.
Священник С. Колотвин
— До свидания.
М. Калинин
— Всего вам доброго!
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!