Наш гость — писатель, кандидат богословия, клирик Николо-Угрешской семинарии священник Валерий Духанин.
Мы говорили об истории, значении и смысле праздника Преображения Господня. Отец Валерий поделился, в чем состоит особенная важность этого праздника, и почему, по его словам, без преображения нет христианства. Наш гость объяснил, что суть не в самом преображении, а в пути к нему, и этот путь указан в Евангелии.
Ведущий: Александр Ананьев
А.Ананьев:
- Есть темы, на которые мы говорим каждый год – практически, в одно и то же время. Но, сколько бы мы о них ни говорили, мы снова и снова к ним возвращаемся, чтобы понять их лучше. И есть темы, которые понять до конца, пожалуй, что невозможно.
Ну, как бабочка, например, не может понять, как пользоваться пультом от телевизора, так и мы – не в силах своим человеческим несовершенным мозгом понять полностью… ну… например… что такое Преображение Господне.
Что это такое? Какое это имеет отношение к нам, людям, которые живут две тысячи лет спустя. Вот, об этом сегодня мы и постараемся поговорить.
Сегодня здесь, в светлой студии радио «Вера» – и какое же это счастье находиться здесь, на Андреевской набережной, в нашей студии, со священником Валерием Духаниным, клириком Николо-Угрешской духовной семинарии, кандидатом Богословия, автором нескольких десятков, наверное, книг – да, отец Валерий? Добрый вечер!
О.Валерий:
- Добрый вечер, дорогой Александр, и дорогие наши радиослушатели!
Честно говоря, так, специально, не считал… ну, сколько-то, там, десятков есть, конечно. Но дело же не в этом. Не в этом суть. Они же могут быть какие-то – толстые, какие-то – тонкие, по объёму… да и, вообще, надо не на это смотреть.
А.Ананьев:
- Ну, просто в следующий раз я буду говорить: автор нескольких десятков книг, некоторые из которых – тонкие.
О.Валерий:
- Ну… можно и так… да…
А.Ананьев:
- Скажите, пожалуйста… Я хочу начать с, может быть, несколько отдалённого вопроса.
Что значит «быть в фаворе»? Просто, до недавних пор, я считал, что «быть в фаворе» – это от английского «favorite». То есть, быть любимчиком, быть избранным, в каком-то смысле. Но, однако, когда я крестился – а это случилось относительно недавно – и начал разбираться в событиях Евангельских, в значениях Евангельских, какие-то, казалось бы, привычные слова начали приобретать какой-то сакральный смысл.
Например, я недавно узнал, что слово «образование» имеет напрямую отношение к Богу – потому, что образование есть стремление хотя бы приблизиться, развиться до образа и подобия. А, например… ну… там не мало… слово «совесть», например – точно так же с этим словом.
А – «быть в фаворе»? Это значит быть избранным на той самой горе Фавор, и увидеть своими глазами фаворский свет? Или я это надумываю?
О.Валерий:
- Вы прекрасно, конечно, говорите. Но я бы сказал так, что лучше восходить на Фавор, нежели восходить на Олимп. Понимаете?
Обычно-то люди, как раз, ищут славы Олимпа. То есть, достичь каких-то… вот таких… видимых результатов, там… ну… или творческих… в какой-то деятельности, в спортивных достижениях. Создать имидж, который будет блистать таким блеском, поражающим всех вокруг – такую иллюминацию создавать… иллюминацию некоей славы, сияния некоего – ореол славы. И этот вот олимпийский ореол славы – он и затмевает умы людей.
Но, по большому счёту, это всё очень быстро лопается, как какой-то мыльный пузырь. Ну, прожил человек… и потом, зачастую, пройдя вот этот путь, они сами понимают, что, может быть, не там-то созидали. Потому, что внутри что-то болит, и чего-то не хватает самого главного.
А Фавор, на самом деле, это – свет, верно. Причём, я бы вот на что бы указал. Мы же знаем, что событие Преображения – оно, на самом деле, излагается очень прикровенно. Всего лишь одно такое упоминание. Хотя, три евангелиста повествуют – три синоптика, сам евангелист Иоанн – один из свидетелей – он, кстати, умалчивает об этом. Только в первой главе своего Евангелия, он упоминает: «Мы видели славу Его, как славу Единородного от Отца», – то есть, он где-то проговаривается, что он тоже свидетель вот этой славы.
Но суть-то – в чём? В том, что главное свидетельство Евангелия – Бог есть Свет, и Бог есть Любовь. И, на самом деле, подлинная любовь – она всегда выражается, как свет.
Вот, даже если брать какой-то простой такой, земной, аспект. Вот, скажем, полюбили друг друга парень и девушка. И когда они любят, действительно, друг друга, то любимый человек – он как в свете сияет, он выделяется из среды всех остальных людей в каком-то особом сиянии. Потому, что любовь – она проливает некий свет, и когда у тебя в сердце любовь, то у тебя в сердце тоже есть свет. Не какой-то мрак, да? Вот, если нет любви, то это – мрак. И внутри всё угасает, и тяжело от этого жить, и не знаешь, куда деться… А любовь – сразу она всё освещает. И тот, кого ты любишь – она его тоже освещает в особом свете. Поэтому, это – тоже отражение Божией любви, как Божиего света.
И вот эта вот тайна – она, может быть, и приоткрыта, на самом деле, на горе Фавор, где ученикам было, как Пётр говорил: «Хорошо нам здесь быть!» – то есть, он чувствует самым сердцем, что здесь есть что-то такое, что он не находит больше нигде, и это – именно Божия любовь. Потому, что Божия благодать – не надо думать, что это просто… как… ну… некая энергия, которая… там… грешников – поразит, что это некая сила, которая тебя наделит чудотворными какими-то способностями, и так далее. А Божия благодать – это, прежде всего, проявление Божией любви. И люди, стяжавшие Божию благодать – это те, кто именно пребывают в Божией любви, и, поэтому, сами святые – они тоже… ну… любовь у них, как бы, через край. То есть, она не просто где-то в сердце – она через край преизливается.
И, поэтому, возвращаясь к Вашему вопросу, на самом деле, Фавор, восхождение на Фавор – это и есть приобщение любви. Божией любви. Как Вы сказали – свет… она, действительно, как свет сияет через твоё сердце, и в жизни твоей проявляется.
А.Ананьев:
- Я ехал сейчас на нашу встречу, отец Валерий, и думал о том, что наш язык несовершенен. И вот в каком свете, опять же.
Есть слово «свет», и оно нас смущает. Потому, что у нас есть, как у людей, живущих в миру, чёткое понимание, что такое свет. Луч от фонарика, или – ты включил свет, и свет загорелся в комнате, или, как в фантастически фильмах – там, такой, мрак… и такой луч света из земли в небо – и раздвигаются облака. Это – наше понимание того, что такое свет.
Но здесь-то, по-моему, совсем другой свет. И то, что он называется словом «свет» – это попытка объяснить, но не передать суть.
При этом, есть слово «священник», «святость». Может быть… я, вот, ехал, и… так… осторожно думаю: «Дай-ка, я спрошу отца Валерия об этом… может быть, вот, то, что мы называем словом «свет», называть словом «свят»?»
О.Валерий:
- Для меня лично, это, как раз, вот, синонимы – «свят» и «свет». Вот, когда… помните… у пророка Исайи… серафимы… ему дано было видение, и он созерцает серафимов, окружающих Божий Престол, и они воспевают: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!» – и вот эти вот слова – они в Литургию нашу включены…
А.Ананьев:
- Секунду… я сразу перебью. А есть такое существительное – «свят»?
О.Валерий:
- Нет, «свят» – это, наверное…
А.Ананьев:
- … краткая форма прилагательного, да?
О.Валерий:
- Да… как некое… вот… наречие… краткая форма прилагательного… но это – однокоренные… ну… может быть, в духовном смысле «однокоренные», один духовный корень у этих слов. И мы понимаем, что… и в этом видении… ведь, сами серафимы, они – светоносные ангельские силы, и Божий Престол – он весь тоже источает свет, и святость – она немыслима без света, в принципе. Но это, именно, конечно, другое понятие света. Потому, что… вообще, вот, если так сказать, то есть три вида света – три вида.
Есть свет наш физический – то есть, то Солнце, которое освещает Землю, и без этого ничто не может существовать. На самом деле, в этом тоже… знаете… тоже… такое вот… это – тоже Божие проявление, на самом деле. Для чистого человека – для него природа тоже может быть иконой чего-то Божьего, и Солнце – тоже образом Божиим, в правильном смысле. Если, конечно, забыть это, то люди тогда начнут поклоняться самому Солнцу. А, в чистом смысле, Солнце – это только образ Божий.
Но… вот… без этого света невозможна биологическая жизнь никакая. И люди могут где-то скопировать физический такой свет, и не только люди. Мы знаем, что… это вопрос очень важный… Вы упомянули про свет – это не всегда имеется в виду одно и то же, потому, что и падший ангел – диавол – он тоже может, где-то, создавать свою иллюминацию, чтобы прельстить человека. Ну… как некоторые говорят из святых отцов, он просто отражает блики своего будущего адского пламени, в котором он будет гореть. А, может быть, на самом деле, он тоже, всего лишь на всего, некий физический свет производит – ну, как свет электрический. Если он подаёт кому-то какие-то экстрасенсорные способности, так же – и здесь. Почему бы – нет? Но это… понимаете… этот свет – он всецело физический, и он к нашему спасению не имеет никакого отношения.
Есть свет… я скажу так… свет душевный, который… Вот, скажем, когда учёный, допустим, с помощью своих длительных учёных трудов, приходит к открытию какой-то истины – вот, он восклицает: «Эврика! Нашёл!» – он как бы проливает тоже свет на какую-то истину, которую он открыл. Почему мы и говорим тоже, что наука, знание – это тоже некое просвещение. Вот, именно в таком смысле просвещение, что оно даёт свет уму нашему. Не мрак каких-то заблуждений, суеверий, предрассудков, а… такая… нормальная наука, человеческая. Вообще, безразлично даже к религии. Просто, вот – нормальная наука, изучение, культура, и так далее. Это тоже – то, что несёт свет.
И, на уровне душевном, свет, как я и говорил, это, конечно же, любовь людей друг к другу. Это – наш тварный свет, так скажем, но он – более высокого уровня, нежели свет физический. Это – свет, который мы призваны являть друг другу в добрых делах… подсказывая в чём-то друг другу, чтобы другой не споткнулся где-то там, по жизни, а мы ему подсказали – и тоже, как бы, пролили свет на правильный жизненный выбор.
А есть свет совершенно иной – Божий свет, нетварный, про который мы и говорим. И вот это – совершенно что-то такое…
А.Ананьев:
- Это – тот свет, который увидели апостолы.
О.Валерий:
- Да, совершенно верно. Это, в каком-то смысле… понимаете… это, вот, как… такая… С одной стороны, это – как колыбель человека. Когда, вот, младенец – он и в руках мамы, и в колыбельке, где его нянчит мама… вот, она обнимает его со всех сторон, и ему там хорошо, прекрасно. Вот, так… ну… мамина любовь… как бы… она предваряет младенца, понимаете? Вначале есть тот, кто любит тебя, и потом появляется, уже как некий плод этой любви, ребёнок. И – то же самое и здесь. Вначале есть Божия любовь, а потом уже появляется плод этой любви – человек, и Господь в Раю его обнимал со всех сторон этим светом, и он, как в колыбельке, в Раю был окутан этим светом.
Потом, конечно, мы поспешили, так сказать, выкарабкаться из этой колыбели, понабили себе шишек. Но вот – на Фаворе, как раз, нам и приоткрыт этот свет Божией любви, который неизреченен, и без которого, в общем-то, полного счастья нет.
А.Ананьев:
- Отец Валерий, «неизреченен» значит – «загадочен и невидим»? Невидим, как и всё, что… Божественное…
О.Валерий:
- Ну, бывает так, что – что-то мы встречаем, а выразить это своим словом человеческим настолько трудно – это уже приземлённо, это какие-то идут такие – образы, сравнения… вот, как в том же Евангелии говорится, что «просияло лицо Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет», где-то там ещё, в одном из Евангелий – «как снег» – тоже такая… ну… снег – мы понимаем, он тоже, будучи чистым, отражает именно свет, солнечный свет. То есть, это – образ земной. Но, в полноте, нашим словом человеческим мы не можем это выразить, мы не можем это высказать.
Вот… знаете, конечно, счастливые те люди, которые встречались по жизни с благодатными такими… ну, действительно… мы знаем, что, допустим, отец Кирилл ( архимандрит Кирилл Павлов ), отец Иоанн Крестьянкин – вот, были такие люди, которые отражали в себе этот свет. Конечно, мне настолько не удалось, может быть… но, всё равно… я общался с отцом Кириллом, понимаете? Вот, у него, когда в келье, то… ну… передать это… просто, вот… невозможно! Вроде бы, он даже и не много слов произносит… он очень просто так вот… что-то простое говорит, но… то, что за этими словами, и его отношение, и… его любовь, которая из его глаз… это вот… просто, вот, что-то непередаваемое! Это, вот, именно – неизреченное! В том смысле, что своим, вот, грешным, языком передать это невозможно – ты, как будто, в Раю рядом с ним! И такая тишина, и… мир на душе у тебя, и всё сразу, вот… как-то… успокаиваются, отходят в сторону все эти проблемы. То есть, люди с чистым сердцем – они приобщаются этому свету, отражают его в себе. Но передать, изречь это – невозможно.
И, на самом деле, получается тут… я, вот, даже так думаю, что… Преображение – оно о чём нам говорит? О том, что Христианство – это религия не столько философских рассуждений, а это, всё-таки, религия… вот… какого-то реального опыта, реального жизненного какого-то, вот… делания. То, что…
Вот, как апостолы – они созерцали, да… и Спаситель, действительно, вот, реальным опытом явил им этот свет… они созерцали. Они ещё не были совершенны. Они потом ещё – кто предаст, потом покается… кто чего… как… претыкания будут. Но им даётся этот опыт, и всё Христианство – оно такое. А философские рассуждения – они уже, как бы, подстраиваются к этому, они пытаются описать этот опыт.
А.Ананьев:
- «Вопросы неофита» – это возможность мне задавать, может быть, даже, местами, детские вопросы. Ну, из серии: «Отец Валерий, а вот Вы видели когда-либо такой вот свет своими глазами?» Я хотел было задать, но Вы ответили на мой вопрос. Конечно же, какой-то отблеск этого света в глазах вот этого удивительного старца Вы видели, и я понимаю, о чём Вы говорите – наверное, я понимаю. Потому, что сам я мучаюсь от того, что… видимо, в силу своего несовершенства, я ничего подобного не видел. Но – я очень хочу, и, может быть, однажды, даст Бог, если когда-нибудь поднимусь ещё на пару ступенек вверх, мне удастся увидеть хотя бы лёгкий отблеск этого Божественного света. Это – моя самая, наверное, большая мечта.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Ананьев:
- Сегодня мы беседуем о Преображении Господнем с клириком Николо-Угрешской духовной семинарии, кандидатом Богословия, священником Валерием Духаниным, и у нас сегодня получается очень светлый разговор – так и должно быть, поскольку, он посвящён Преображению Господню.
Вот чего я не до конца понимаю, отец Валерий. Нельзя же сказать, что Спаситель… вот… во время Своего земного пути был – таким, а потом – раз, и произошла какая-то метаморфоза, и Он стал другим? Да, ну, не может же быть такого! Он же – безгрешен, Он всегда был таким, таким же – и остался.
Преобразились – кто? Преобразились апостолы, которые это видели. Преобразился их способ восприятия действительности, преобразился их разум. Но мы продолжаем говорить, что речь идёт о Преображении Господнем, но не о преображении апостолов. Почему?
О.Валерий:
- Вы почти точно описали то, что совершилось на горе Преображения.
Действительно, Спаситель – Он… как вот Он был Сын Божий, от начала с Отцом, Сущий в недре Отчем, а Бог изначально – есть Свет, и нет в Нём никакой тьмы. И как говорят об этом святые отцы, для чего и нужно было Воплощение – одна, точнее, из таких причин – что мы, по своей грешной жизни, мы не могли бы вынести вот этого светоносного сияния, и поэтому Спаситель – Он воплощается, Он приходит под завесой плоти. То есть, его Плоть - это как завеса Божества, которую она немножко прикрыла, чтобы нам легче было общаться с тем, что нам понятно. А человеку понятен – человек. И Спаситель приходит, как Человек, чтобы Его речь, и Его действия – они были понятны всем людям. И, поэтому, Он прикрывает Плотью, как некоей завесой, Своё Божество, Свою светоносную Сущность.
Но, вот, тут есть некий такой парадокс. Он, конечно, приоткрывает очи апостолам, это несомненно… то есть, Он всегда светоносен, а просто, вот, их они – они этого не видели, и Господь… как бы… эту пелену снимает с их очей – есть такая пелена. Так же, как нам, вот, не даётся видеть вокруг себя… и даже, вот, видеть своего Ангела Хранителя – он же всегда рядом с нами, понимаете?
Вот, если бы мы видели Ангела Хранителя, то мы могли бы… где-то… возгордиться, и сказать: «Ой, я… со мной всё время…!»
А.Ананьев:
- Ну, и, потом, это была бы несвобода…
О.Валерий:
- Ну, да. То есть, со мной всегда небожитель, я, вот, сейчас к нему повернусь – в буквальном смысле, – направо повернусь, и скажу: «Убереги!» – и так далее. И он будет, как ребёнка маленького, меня водить за руку. А где же тогда твоё собственное становление, если ты всю жизнь будешь вот таким ребёнком, и за тебя будет Ангел решать.
По какой-то причине, наши очи – они прикрыты, и нам не даётся видеть реалий духовного мира. Но нам не даётся, также, и видеть, скажем, бесов, которые тоже отовсюду бросают свои… подбрасывают искушения. Если бы мы их видели, мы просто пришли бы в отчаяние, понимаете? Сколько их там витает… Поэтому, Господь положил эти пределы, и, соответственно, мы тоже здесь не впадаем в это отчаяние, но нам даётся такое задание духовное, чтобы мы распознавали их помыслы, их внушения.
И – то же самое и здесь. В основном, ученики – они не видят ничего такого. Вот, только однажды им это приоткрывается. Приоткрывается – для чего? «Да, егда Тя узрят распинаема, страдание убо уразумеют вольное…» – как мы в кондаке праздника произносим. То есть, когда они увидят Тебя распинаемым, они вспомнят, что видели Тебя, явившим этот свет, и поймут, что Ты добровольно распинаешься, будучи Господом всего мира.
Вот, как, по-моему, преподобный Ефрем Сирин говорил, что Спаситель на Кресте – Он, как Человек, принимает… вот… все вот эти подношения, поругания, терпит страдания, а как Бог – Он удерживает Ангелов от наказания людей. То есть, Он – Господь над Ангелами, а Ангелы готовы тут же всех умертвить – всех Его врагов. Но Он, как Господь, удерживает Ангелов от наказания Его врагам, а как Человек – Он смиренно принимает вот эти страдания, будучи светоносным Богом в то же время.
И вот… апостолам даётся… им открываются очи, но, при этом, я… вот, в чём неточность Вашего вопроса? В том, что апостолы ещё не были преображены своим умом до конца, на самом деле. Такое бывает, что иногда Господь даёт какое-то чудо человеку – он ещё не готов его принять. Но впоследствии он это поймёт.
Допустим, из Ветхого Завета, помните – Лествица Иакова? Всем известный пример, что вот – он спасается от своего брата Исава, он идёт по пути в Хоран, по-моему, и… примерно… Вефиль, по-моему, это место, где – утомился, и ложится на камень. И потом – видит Лестницу от земли на небо ( тоже светоносную, кстати ), Ангелы Божии восходят и нисходят по ней, а наверху, соответственно, Престол Божий. И он просыпается, и он произносит… вот, кто внимательно читает... мало кто на это обращает внимание… он произносит по-детски там такие слова: «Надо же, Сам Господь на этом месте – а я и не знал!» – то есть, буквально, вот так вот, по-детски он говорит: «Сам Господь на этом месте, это место – святое, а я и не знал!» Хотя, на самом деле, Господь-то – Он везде, просто Он здесь являет ему Своё такое видение, что придёт время, и вот эти вот места – это Святая Земля, впоследствии – здесь Сам Господь и придёт, Он воплотится. Как бы по Лестнице, Он спустится на Землю, и соединит Небо и Землю.
То есть, иногда, бывает, людям даются какие-то откровения, хотя сами они, своим умом, они ещё не преобразились.
И так же – и Пётр, он… помните… он говорит: «Господи, хорошо нам здесь быть! Давай, мы сделаем три палатки: Тебе одну, одну – Моисею, одну – Илии…» – то есть, умом он ещё не может понять, и тоже, по-детски: «Нам настолько хорошо, давай, мы подольше здесь побудем, а Тебе сделаем три вещественные палатки…» – как будто это нужно! Ведь, Господу не нужны палатки, не нужны они Илии Пророку, ни Моисею. Это… такое… человеческое – глупое где-то – представление, но он выражает это детское… такое, вот… искреннее своё чувство, Пётр, а Спаситель, невзирая на это, всё равно приоткрывает ему этот свет, чтобы, впоследствии, это было уроком для всех, не взирая вот на тот уровень самого апостола Петра.
Сразу просто отмечу, что преобразились они только в день Пятидесятницы уже. И, если, до этого, тот же Пётр трепетал, боялся, прятался, то, как только произошло сошествие Святого Духа, то – вот, свет уже внутри него полностью сияет! Не просто он его снаружи, как бы, порадовал, а он уже – как источник в самом сердце, и Пётр безбоязненно проповедует. Ну, а чего бояться, если уже настолько ты с Господом, что тебя Святой Дух изнутри исполняет – то чего бояться? Ты уже – как на Небе. Поэтому, можно смело проповедовать. Ну, убьют – ну и что? Зато Вечность открыта, и я не расстанусь ни с этим миром – буду его поддерживать, следующих христиан – но я, прежде всего, на Небесах!
А.Ананьев:
- Но это понимание пришло к Петру тоже ни сразу?
О.Валерий:
- Ну, конечно, не сразу, конечно!
А.Ананьев:
- Вот, чего я тоже… много думаю над этим, но не до конца понимаю.
В каждом сюжете Евангелия есть очень много уроков для нас. И вот в этой сцене, где Пётр, Иаков и Иоанн становятся свидетелями разговора Спасителя с Моисеем и Илиёй, Господь запрещает им говорить об этом – до тех пор, пока придёт время. И я, вот, много думал – а, может быть, это тоже… как бы… урок для меня?
Ну, вот, допустим, я совершил какое-то для себя глубокое духовное открытие. Ну, бывает такое, что ты знаешь, знаешь, знаешь какой-то факт, потом – раз, и ты его узнал по-настоящему. Это для тебя – открытие.
И, может быть, вот, в этот момент, когда… а у меня же – радость, я же хочу этим поделиться, и я – что делаю? Как человек XXI века, я бегу к друзьям, пишу в фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации): «Друзья, я открыл для себя такую штуку… это – невероятно! Я хочу ею с вами поделиться…»
А, может быть, мне Господь говорит тоже: «Вот, ты открыл для себя что-то – молчи. Не пришло ещё время. Когда придёт, ты узнаешь. Но – не говори…» – может быть, действительно, это тот случай, когда свет любит тишину?
О.Валерий:
- Отлично! Просто – в самую точку Вы сказали!
Свет любит тишину. Если будет пустословие, то что же это за свет…
А.Ананьев:
- Какое ж пустословие? Я же это открыл! Я же… это же правда…
О.Валерий:
- Так, они же – наши друзья… тем более, те, кто не стали ещё нам друзьями – они же на своей волне пребывают. У них – своя… там… спешка, суета, и…
Ну, вот, я, для себя лично, открывал так… тоже, такое наблюдение… что… вот… ну, действительно, что-то Господь тебе явил такое, явное, и потом где-то ты поделился этим с другим искренне очень, чистосердечно, а для них это – ну, и что? То есть, они – как не слышат. Да? То есть, их уши не слышат, и глаза их не видят – как тоже в Евангелии про это сказано.
То есть, смысла-то нет трубить об этом вокруг себя. Ну, потому, что просто это не примут. И, когда ты выплёскиваешь это, а другие попирают, то вот это… помните, как Спаситель говорил, что… не мечите бисера вашего перед теми, которые могут попрать – так, немножко сгладим – этот бисер, потому, что потом они и посмеются, да ещё и вас могут растерзать за это.
То есть, какое-то время должно пройти, когда сам ты до конца это осмыслишь, и, осмысленное уже в полноте, оно… как бы, пазлы сложатся, и будет единая цельная картина. Вот, в чём дело.
А, вот так вот, заранее, когда только часть целого, осколочек какой-то тебе вот приоткрыт, и тут же его показывать – ну, они и скажут: «Ну, что там… какой-то осколок… он, вообще, ни к чему нам…»
А.Ананьев:
- Однако ж, тем не менее, у апостолов, их служение заключалось в том, чтобы нести вот этот свет людям, которые, может быть, не готовы, людям, которые, может быть, не готовы слышать… а я никогда не перестану удивляться тому, как апостолы приходили даже к племенам каких-то абсолютно диких людоедов.
Вот, об этом, отец Валерий, мы поговорим ровно через минуту – у нас немножко полезной информации на светлом радио, а через минуту – мы продолжим разговор, посвящённый Преображению Господню.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Ананьев:
- Добрый вечер!
Мы возвращаемся к нашему разговору сегодня – о, пожалуй, самом большом из двенадцати праздников… так это или нет, мы тоже сейчас выясним.
Мы говорим с клириком Николо-Угрешской духовной семинарии, писателем, кандидатом Богословия, священником Валерием Духаниным.
Не так давно… это, вот, как раз, одно из тех открытий, которые… вот… знаете… вот, вроде, знаешь, знаешь, знаешь, а потом – раз, и ЗНАЕШЬ, и УЗНАЛ.
Я всю жизнь знал, что есть станция метро «Преображенская»… понимаете? Она, как-то, для меня, вот… «Красносельская», «Преображенская»… там… «Комсомольская»… вот, «Преображенская» от «Комсомольской» у меня, как-то, ничем не отличалась. Тем более, что они там, практически, на одной ветке.
А тут недавно меня накрыло. Думаю: так это же станция, посвящённая, получается, Преображению Господню! Почему это… ведь, очень много событий важных, и каждое из них, наверное… а хождение по воде – разве не важно?... или ещё что-то? Почему Преображение Господне настолько важное, что Преображенских храмов – посвящённых Преображению, икон, каких-то названий – их немыслимое количество? В чём важность этого праздника? Ведь, всего три апостола увидели свет!
О.Валерий:
- Да, на самом деле, вся суть-то Христианства – она в Преображении. Если ты не преобразился, в конечном итоге… вот, пошёл ты в храм, да, а там ты остался таким же, каким был, и, мало того, таким же ты ещё начинаешь там «шикать» на других. Станешь ты пожилым человеком, и будешь говорить: «Это вот место – моё… у этого столба… на этой лавочке я с краю сижу, и все остальные – идите вон!» То есть, где же тут Христианство, если не произошло Преображения? Ты просто какую-то часть Христианства под себя приспособил…
А.Ананьев:
- Бытовую.
О.Валерий:
- … да… сделал комфортной для себя вот эту бытовую часть – и всё, а остальных отодвинул вперёд. И, значит, твоё сердце – оно не расширилось, оно сузилось, опять, замкнулось на себе, а замкнутое пространство – всегда пустое пространство, вот в чём дело. Это – элементарная физика, да? Самозамкнутое пустое пространство – там ничего нет. То есть… и ты будешь там просто метаться, биться о вот эти стены своего, закрытого для других, сердца, и никакого счастья тебе не будет. А счастье – когда сердце расширяется, и превозмогает себя – и в этом смысл Преображения.
Причём, иногда, знаете… это бывает… казалось бы, какие-то парадоксальные истории… Там, допустим… один молодой человек… он, может быть, прошёл войну где-нибудь в Чечне, ещё где-то… и наркотики, и всё… и вдруг… вот, он посадил себе здоровье – это реальная история просто, из жизни. Когда он, уже перед смертью, исповедуется, и у него текут слёзы, и в его глазах виден вот этот свет! Понимаете? Свет Преображения. Он изменился. И у него – и глубокое раскаяние, и любовь к тем, кто его ценил, к маме, к папе, к каким-то родным своим, близким… в нужный момент это происходит – преображение. А если нет преображения, то… какой смысл-то в том, что ты носишь нательный крестик, себя заявляешь христианином…?
Тайна Христианства – она вся сводится к тайне Преображения. Вот, как князь Владимир, помните, когда он вышел из купели, прозрел, и произносит: «Теперь увидел я Бога Истинного!» То есть, может быть, это даже просто такое литературное описание той внутренней его тайны, которая с ним произошла: «Теперь увидел я Бога Истинного!» До это… там… у него, помните – много жён, и жестокий был человек. А тут – он уже поменялся. Он начинает помогать неимущим, специально их даже разыскивает – тех, кто инвалиды, не могут сами заработать, и их обеспечивает продуктами. Он попытался отменить смертную казнь. Другие, правда, возмущались: «Ну, как же… ты – князь! Ты должен строго судить!» Ну, и так далее. То есть, в нём произошла вот эта перемена, и она каждый раз происходит, когда чистым сердцем человек принимает Христа. В этом – самая суть. Самая суть Христианства. Без Преображения нет Христианства, в принципе.
Вот, Вы упомянули, кстати, апостолов, и говорили, что они пошли в страны людоедов – интересная, такая, вещь, на самом деле. Вспоминаю, был даже такой апокриф «Апостол Андрей в стране антропофагов». Антропофаги – это, в переводе с греческого, людоеды. Так, вот, это, на самом деле, тоже относилось к неким народам на южных территориях будущей Руси, будущей Киевской Руси. Разные это были языческие народы – друг друга пожирали просто на просто. А апостолы – они шли, несли свет веры, и встречали их…
Кстати, в наше время… вот, я тоже… ну, конечно… иногда бывают такие жуткие истории… в конце ХХ века – то есть, совсем недавние истории-то. Страна на западе Африки… Либерия… или что-то такое, вот… там… где постоянные разборки. И вот один вождь группировки, который ещё… мало того, он и был людоедом-то, по большому счёту. И потом ему произошло, вот, действительно, такое неожиданное откровение, по подобию, как Савлу, явился Христос. И он, вопреки всему, становится не просто верующим, он посвящает себя всецело Христу. И, впоследствии, когда там разбирался Гаагский трибунал, он сам просил, чтобы его тоже судили, но его почему-то не судили. И эта история, причём, она такая вот – реально известная. Его отказались судить, потому, что… ну… он был, вот, просто игрушкой в руках более сильных политиков. А сам он даже своих прежних солдат пытался… и сейчас он живой, и он пытается наставить на истинную веру, он проповедует Евангелие… то есть – вот она, суть Преображения! Был, действительно, каким-нибудь, там, африканским жрецом, который убивал, и даже людоедом был, а тут, вдруг, становится он искренним христианином, который проповедует Евангелие. И разуму это – не понятно. Как это так? А, вот, так вот – Господь явил этот свет, и он воспринял, и преобразился.
А.Ананьев:
- Вот что сейчас для меня самое непонятное. Вы говорите – и я это хорошо понимаю, – что Господь ждёт преображения от нас. От Вас, от меня… вот… от меня – мне это больше всего непонятно.
Вот почему непонятно. Преображение Господне заключалось в том, что вот этот вот Божественный свет, коим и являлся Спаситель, покрытый… такой… завесой Человеческой сущности – ну, вот, просто чтобы не ослеп никто, буквально – она немножко приподнялась, и апостолы увидели вот этот Божественный свет… и… вот… это и называется Преображением.
Но я-то так не смогу, в любом случае! Понимаете? Моя человеческая… вот, это вот… моё человеческое «покрывало» – оно и есть, собственно, я. Под ним нет этого Божественного… Вы понимаете, о чём я говорю? То есть, я должен научиться, чтобы видеть… чтобы приблизиться к этому свету, но есть ли во мне то Божественное, что было в Спасителе? Мне сложно это объяснить, я сейчас попробую ещё…
Спаситель – это же Бог и Человек. А я – просто человек. Сколько ни снимай вот это покрывало с себя, я там тоже – человек.
О.Валерий:
- Так, это же – здорово!
А.Ананьев:
- Да, но как я смогу преобразиться-то тогда?!
О.Валерий:
- Вы знаете, у преподобного Макария Египетского есть такая мысль… да и не только у него… суть – в чём? В том, что душа человеческая – она как создана? Изначально, в душу заложено некое сродство с Богом. Душа наша – родственна Богу. Мысль покажется несколько… такой… крамольной – как это так? Одно дело – Господь, Который Предвечен, и – душа человеческая, которая…
А.Ананьев:
- … которая несовершенна…
О.Валерий:
- … да. А дело в том, что, ведь, изначально, когда Господь по Образу Своему творил человека... и вот – создаёт он человека… а человек – полноценный человек – это что такое, полноценный человек? Каким изначально его замыслил Бог, каким он был сотворён. Это – душа, тело и Святой Дух.
Вот, Адам и Ева – они не мыслили себя без Святого Духа. Помните, сказано, что «вдунул в него дыхание жизни, и стал человек душою живою…»
Святые отцы – Афанасий Великий, преподобный Серафим Саровский, и другие – они говорят, что вот это «дыхание жизни» – это есть благодать Святого Духа, которая изначально всеяна в человеческую природу. И – мы потеряли, и поэтому мы не чувствуем себя полноценными. Не потому, что нам чего-то не хватает здесь, земного. Нам не хватает именно вот этой неотмирной благодати Святого Духа. И полноценный человек – это человек, который стяжал Святого Духа.
Это я – к чему говорю? Только к тому, что… вот… кажется, что я – человек, и я всегда останусь – человек… но человек – это, понимаете, не тот, кто… там… кушает пирожки, читает газеты, ездит в метро – не в этом суть человека. Понимаете? Можно и обезьяну… там… собачку… кого угодно обучить, какой-нибудь червячок – он тоже кушает эту землю, из которой вырастает… там… и пшеница, и – что угодно. Но, понимаете, не в том суть человека, чтобы, как червячок, только покушал эту землю – и опять из себя выпустил эту землю обратно. А в человеке есть что-то небесное, понимаете? Вот, это срастворение земного и небесного. Вроде бы, есть наше материальное естество, и почти все микроэлементы… ну, не вся, конечно, таблица Менделеева, но почти вся она сосредоточена в человеке – там, кстати, и золото есть, и серебро, и ещё… ну, самые разные элементы. А есть то, что – возвышает его.
Да, мы, по своему составу, похожи на обезьяну, да. Причём, с биологического и анатомического подходов, ткани – они, во многом, даже сходны с тканями свиньи – вот, покажется парадоксальным, но это так. Но человек, всё-таки, это – не обезьяна, и не свинья. В человеке есть… и он призван к этому небесному, неотмирному началу ( изначально вот – Святой Дух ), и, поэтому, внутри есть потребность о высшем. Как, вот, помните, у Лермонтова:
«И долго на свете томилась она, желанием чудным полна,
И звуков Небес заменить не могли ей скушные песни земли».
То есть, всё, что мы встретим – это только на время, какие-то, вот, песни земные, отблески гармонии какой-то – то, что нас радует здесь. И отблески Солнца, и наши искренние отношения с близкими – это, всё же, некие отблески Рая. Они нас утешают, но полностью восполнить это может только небесная благодать Святого Духа.
А она… она нам и дана. То есть, в Преображении Господь явил это, как некое свидетельство, потом, в день Пятидесятницы Он это дал, а дальше уже – очищай своё сердце!
Поэтому, всё Евангелие – оно к чему сводится? Не к тому, что… вот… там… Преображение… вот… там… видение света – нет, а – некий путь к этому.
«Прощайте – и прощены будете». Потому, что, если не прощаем… непрощение, злопамятство – это такой мрак, такая тьма в душе! Начинаешь прощать – и, потихонечку, двери сердца открываются. То есть, света становится больше. Ты – ближе к благодати Христовой. «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут»… и всё остальное – всё, что в Евангелии. Это и есть некий… такой… путь к преображению. Поэтому, надо то говорить не о том… не столько даже о событии Преображения, сколько о пути к нему.
Поэтому, Евангелие, в основном, посвящено тому, что делать, чтобы мы достигли преображения.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
А.Ананьев:
- «Вопросы неофита» на светлом радио.
Я – Александр Ананьев. Сегодня мы беседуем о Преображении Господнем с клириком Николо-Угрешской духовной семинарии, кандидатом Богословия, священником Валерием Духаниным.
И – вот она, наверное, одна из главных мыслей нашей сегодняшней беседы: суть не в преображении, а в пути к преображению. То есть… это где-то я даже слышал, по-моему, в отношении к человеку: суть не в счастьи… смысл не в счастьи, а в стремлении к счастью.
Правильно ли я понимаю, что гора Фавор, действительно, существует, она высока, и подняться на неё – труд?
О.Валерий:
- Да, я был на Святой Земле, жил там около семи месяцев, в целом, и посетил тоже гору Фавор. Она именно – трудна при поднятии, весьма трудна.
В Евангелии мы читаем… в Евангелии же не указано название горы, что это – именно Фавор…
А.Ананьев:
- А… вот оно в чём дело…
О.Валерий:
- … да… вот в чём дело. Но там сказано, что «на гору высокую» поднялся Спаситель с тремя учениками. «На гору высокую». И, если сравнить с другими горами, то, действительно, Фавор – она подходит к этому. Ну, не только из-за этого она выбрана, как это место событий, а… мы знаем, что там царица Елена, как раз, построила… ну, насколько я помню… первый храм, в честь Преображения Господня, и, уже с того времени, по преданию, сохранялась эта вот память.
А именно – она, конечно, высока… у неё крутые, такие, склоны – так, что подняться очень тяжело. И в этом, наверное, тоже есть такой, духовный, смысл – что свет Преображения – он не для лентяев, не для тех, кто хочет, чтобы всё… так вот… комфортно давалось, а нужно потрудиться, чтобы подняться ещё вверх.
А.Ананьев:
- Кстати, о лентяях, и о «потрудиться».
Есть у меня ощущение, что апостолы имели привычку засыпать в самый ответственный момент. В этом, наверное, тоже есть какой-то урок для нас?
О.Валерий:
- Я думаю, что это, как раз – слава Богу, что это для нас написано. Потому, что мы-то – ещё намного хуже. И хорошо, что апостолы – они были… такие… нормальные люди, во многом – такие же, как мы.
А иначе, если бы они… понимаете, вот… уже жили бы, как преподобный Сергий Радонежский и преподобный Серафим Саровский, то… ну… как бы нам тогда, вот, встроиться в этот ритм жизни, если мы – чуть помолились… там… заснули, прямо уже задремали, и – такие мы лентяи по жизни своей…
А тут – мы видим реальную картину. Точно такие же люди, с такими же немощами, которые – и здесь уснули, и в Гефсиманском саду. И были даже такие случаи… вот, Спаситель только предсказывает про Свои страдания, о том, что, до Его Воскресения, Ему предстоит много пострадать… и тут же – Иаков, Иоанн и мама их подходят и говорят: «Исполни, о чём попросим Тебя! Сделай так, чтобы вот эти сыновья мои – мама говорит, – сели у Тебя по правую и по левую стороны в славе Твоей!» Да? То есть, Он только что говорил про свои страдания, а они думают, как бы, уже о славе, и о том, как сесть рядом с Ним. И в этом мы видим – обычных людей, и это, для нас, тоже некая такая вот… что ли… поддержка. Потому, что нам нужен пример людей с немощами. Вот, в чём дело.
И, в своё время, понятно, я тоже читал подробно жития святителя Димитрия Ростовского, который ориентировался на Симеона Метафраста, на других описателей житий, которые очень много собирали чудес, и, в итоге – что получалось? Что жития святых – это просто… ну… какой-то такой путь… безукоризненный, где направо и налево – какие-то чудеса, и, даже если святой страдания несёт, то и здесь он… ну, просто, вот… вообще, вот… безоговорочно выходит победителем – так, что… там… палачи падают, оружие у них затупляется, только что они причинили ему раны – и они сами собой исцеляются… там… что-то режут – вместо крови, молоко течёт. И опять он исцеляется, и они просто уже не могут, и сами просят его, чтобы он предал, наконец, Богу душу. И, в итоге – да, всё такое всепобеждающее, а нам-то – где, немощным, пример?
И, поэтому, нам нужен, зачастую, бывает такое…
А.Ананьев:
- Утешение?
О.Валерий:
- … такой… простой человеческий пример, где – страдание, немощь, но, в тоже время, есть искреннее доверие Богу, и путь ко Христу, посреди вот этих немощей. Пусть, небольшими шажочками.
И, в этом смысле, как раз, более поучительны, может быть, жития Новомучеников, тех святых, которые… уже ХХ век, да… которые не прошли вот такой длительной многовековой… где-то… правки литературной.
И, слава Богу, что Евангелие – оно, как раз, просто оно… как… документ такой. Не как, вот, какое-то легендарное сказание, которое… там… вычищали, где-то встраивали, а это – именно, как простой, такой вот, безыскусный документ, где описывается, что апостолы – простые рыбаки, у них – свои надежды, свои чаяния. Вот, они видят во Христе Мессию – они думают, что Он даст им царство, и рядом с Ним они усядутся тоже на тронах, чтобы судить 12 колен Израилевых. Он поднимается с ними на какую-то гору – а они тут уснули. Просыпаются, вот – Он уже Преобразился, и тоже ничего не могут понять… но хотят, чтобы это подольше было, чтобы эта слава осталась. Но потом они так же заснут, когда Он будет молиться перед Страданием, потом они в страхе разбегутся, но, в итоге – они, всё равно, собираются. Вот, в чём дело. Почти без потерь. И дальше, всё-таки… да, они немощны, но они со Христом – до конца. И это – пример нам, что если и мы, при своих немощах, будем со Христом до конца, то и нам Господь, в конце концов даст вот эту вот благодать Пятидесятницы, которая и преобразит уже. А на горе Фавор – это только такое свидетельство о том, что будет впоследствии.
А.Ананьев:
- Я, каждый раз, когда думаю об этом эпизоде, не могу понять – ну, как же так можно было поступить?
Вот, даже если у меня жена в воскресенье утром говорит: «Слушай, я – в храм», – кем бы я был, если бы я ей не сказал: «Дорогая, я – с тобой. Поехали, я тебя отвезу, и пойдём вместе»? Ну, как иначе? Если ты, то – и я.
А здесь – гораздо больше. Здесь – Спаситель. И Он идёт молиться, а они говорят: «Ну, о’кей, тогда мы – спать», – вот чего я не понимаю!
О.Валерий:
- Отвечу, отвечу… Они привыкли быть рядом со Христом, и всегда под Его Божественным покровом… как бы… даже материнское такое утешение – в Боге не только отцовство, но и некое есть… такое… материнская жертвенность, на самом деле. То есть, не надо думать, что Бог – это только… такое… отцовское мужество, строгое воспитание – это и, во многом, утешение, и Спаситель их жалел. Он говорил, что… помните, их упрекали: «Ну, что вы там… даже не поститесь!» – а им говорит, отвечает Спаситель, что придут дни, когда станут поститься. Когда отнимется Жених, тогда будут поститься, но сейчас – пусть они ещё… тоже, вот… побудут пока. То есть, Он их утешает, в каком-то смысле, даже как мама своих чад ещё жалеет, потому, что она понимает, что придёт время, когда она от них отнимется, и тогда они вкусят всей жёсткости жизни, и будут вспоминать вот эту нежность, вот эту заботу.
Вот, это интересная, и очень удивительная вещь, что Спаситель – Он их не наказывает за это. Он их… где-то, когда и упрекал… здесь, кстати, Он их даже и не попрекнул, на горе Фавор… например, как: «Что Вы спите и почиваете…» Он попрекал их тогда, когда пришёл самый ответственный момент перед взятием Его под стражу, потому, что им надо было уже себя сохранять, чтобы правильно себя повести в этой ситуации. А здесь – нет.
Как бывает даже… вот, подзабыл… кто-то из Оптинских старцев, когда только-только он пришёл в Оптину пустынь, послушником, то в первый же день он… там… проспал Богослужение, а ему старец говорит: «Ничего страшного… Господь – возлюбленным Своим даст сон», – процитировал Писание. То есть, Господь возлюбленным Своим даст сон, Господь Своею благодатью покрывает, и… этот сон может быть тоже – святой сон. Придёт время, когда понадобится уже… такая… бдительность, больше трезвения, строгости к себе, но, в какой-то момент, Господь милует – а они просто привыкли к этому, в то время. Но потом они же вкусили эти труды, вплоть до мученичества.
А.Ананьев:
- Я привык думать – по неофитству, быть может, – что в молитве я обращаюсь к Спасителю: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий…» – и, когда я читаю о том, что Спаситель идёт помолиться, у меня возникает вопрос: а кому молится Спаситель, в таком случае? Ну, не может же быть такого, что у Него такая труднодоступная связь с Отцом… Отец же – всегда рядом.
О.Валерий:
- Да. Вы здесь взяли такой, конечно… с одной стороны, он – очень нужный вопрос, а, с другой стороны – он… такой… сложно-догматический. И здесь – что надо вспомнить? Что Спаситель – это Сын Божий Воплотившийся. То есть, Сын Божий, который предвечно с Отцом и со Святым Духом, кстати, нераздельное и единое Божество, и, в то же время, Он – Сын Человеческий, воспринявший всё человеческое, в том числе и ум человеческий, и душевные все силы, но, при этом, в Нём нет – вот, здесь – некая… такая… тайна, и, для сознания человеческого, некий парадокс – в Нём нет отдельной человеческой личности, при том, что в Нём есть человеческий ум. Это – Личность Второй Ипостаси Святой Троицы, но, при этом, облачившаяся в наше, вот, душевно-телесное естество. А душевно-телесное естество – оно нуждается в каком-то укреплении. Тело нуждается в пище материальной, а душа нуждается в пище духовной. И Спаситель – Он, в каком-то смысле, и нам пример даёт.
Вот, Он, став Человеком, Он ум Свой всегда направляет к чему-то Божественному, к Богу Отцу. Он, будучи Сыном Божиим, как Человек – молится Богу Отцу. Вот, в чём дело.
А.Ананьев:
- Простите, я Вас перебиваю… мне очень важно это понять. Ведь, молитва – это путь самосовершенствования, в конечном итоге. Я – такой, какой есть, хочу стать лучше. Поэтому, я стараюсь выключить телевизор, радио, я остаюсь наедине с любимой иконой, я молюсь, чтобы стать лучше. А Спаситель – Он же совершенен!
О.Валерий:
- Он – совершенен. И… одна молитва – это для нас молитва, для людей, которые на самых каких-то низких ступеньках находятся, и нам нужно постоянно подыматься по этим ступенькам, чтобы приблизиться ко Господу.
Совсем другое дело… даже, вот у святых. Преподобный Серафим Саровский – он так говорил, что когда ты уже стяжал благодать Святого Духа, то это – совсем иной уровень отношений с Богом.
Вот, мы молимся: «Царю Небесный, Утешителю… прииди и вселися в ны… – говорит преподобный Серафим, – Но когда Он уже пришёл и вселился, то как же ты будешь дальше молиться «прииди и вселися в ны», если Он – уже вселился в тебя?» То есть, там молитва – это уже некое непосредственное созерцание, пребывание уже в общении с Господом.
То есть, это не ступеньки восхождения, когда, в молитве, ты отсекаешь лишние помыслы, стараешься сосредоточиться на духовном, через вот это самоотвержение, полностью растворяясь в словах молитвы, потихонечку ты восходишь к каким-то духовным смыслам, и уже потом – Господь тебе явит какой-то свет. А это – уже некое непосредственное созерцание, и у Господа это в совершенной мере… вот, как Человек Он был, да… в Нём это – некое созерцание Его ума, постоянно обращённое к Богу Отцу. То есть, это – совершенно иная молитва. Но Он специально преклоняет колени для того, чтобы и нам дать образ – что Он, будучи совершенен, всё равно пребывает в молитве. Так и вы, несовершенные, тем более должны пребывать в молитве – для вас это ступеньки вверх…
А.Ананьев:
- … а не спать!
О.Валерий:
- А не спать! Ну… поспали немножко, потом – проснулись, слава Богу! Получили прекрасный урок – увидели свет. Впоследствии – вспомнили… но, кстати, урок – не усвоили.
А.Ананьев:
- Да…
О.Валерий:
- Урок не усвоили, и, в нужный момент, опять уснули – всё равно, уснули, и усвоили уже – потом, когда Спаситель… Воскресший даже уже, укорял их за «неверствие» – всё равно никак! Вот, смотрите, сколько милости Божией – Господь никогда не отвергает человека. Сколько ты ни сомневаешься, сколько ты… там… ни хромаешь на обе ноги – всё равно, потом Он, в пятидесятый день послал Святаго Духа. И вот тут уже – да, тут, наконец, всё, к чему они готовились, оно проявилось в должной силе.
А.Ананьев:
- Отец Валерий, последние секунды нашего часа истекают, а у меня ещё много вопросов… Как апостолы узнали пророков Моисея и Илию? В чём смысл, для меня лично, Преобржения? И какое отношение яблоки имеют к этому дню?
Однако, все эти вопросы, я, видимо, задам Вам уже в следующий раз. Спасибо Вам большое!
Сегодня мы беседовали с клириком Николо-Угрешской духовной семинарии, кандидатом Богословия, писателем и священником Валерием Духаниным.
Я – Александр Ананьев.
Вернуться к этому разговору вы можете на нашем сайте radiovera.ru
Прощаемся – ровно на неделю.
До новых встреч!
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер