Темой этой программы стал разговор о задачах перед будущими пастырями и о тех сложностях, с которыми им приходится сталкиваться, а также о помощи людям в крайней нужде и поддержке нуждающихся в лечении детей.
На вопросы Константина Мацана отвечали:
- ректор Курской духовной семинарии архимандрит Симеон (Томачинский);
- председатель учебного комитета РПЦ протоиерей Максим Козлов;
- преподаватель Сретенской духовной семинарии иеромонах Андроник (Пантак);
- помощник председателя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению дьякон Игорь Куликов;
- руководитель фонда «Страна Детям» Наталья Иванова.
Отец Симеон говорил о новом поколении будущих пастырей, об их приоритетах, и о тех задачах, которые стоят перед ними на сегодняшний день, а также о том, какие изменения произошли в этой среде за последние 20 лет. Наш собеседник ответил, какими главными качествами и умениями должен обладать священник, и почему семинаристу важно сочетать учебу с практикой живого общения и деятельности за пределами стен семинарии.
Отец Максим поделился, как менялся потрет семинариста за последние 30 лет на фоне изменений в жизни Церкви, а также объяснил, почему до поступления в духовную семинарию будущему священнику предпочтительно получить высшее образование. Разговор шел о феномене сословного духовенства: наш собеседник ответил, часто ли среди поступающих можно встретить абитуриента из семьи священника, и в чем могут скрываться опасности такого наследственного священства.
Отец Андроник говорил о миссионерских задачах, которые стоят перед священниками, и о ключевых ошибках в деле миссионерской проповеди. Также разговор шел о том, как и чем отличаются студенты семинарий от студентов светских ВУЗов.
Отец Игорь рассказал о поддержке все возрастающего вследствие карантина количества нуждающихся людей, и о том, как можно им помочь, в том числе через сайт «Милосердие.ру», где в настоящее время ведется сбор средств на покупку продуктов и предметов первой необходимости для тех, кто оказался в состоянии крайней нужды.
Наталья объяснила, какие изменения произошли в работе фондов на фоне карантина, и как они адаптируются к новым условиям. Наша собеседница поделилась, какая помощь требуется сейчас подопечным её фонда «Страна Детям», и как можно её оказать.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. С вами Константин Мацан. Эту программу мы записываем не в студии светлого радио, а дистанционно. И в отличие от обычного нашего формата, от часового интервью, мы записали несколько бесед с разными людьми. Начну с одного личного воспоминания. В середине нулевых годов мне довелось участвовать в съёмках одной телепередачи, где среди гостей были студенты духовной семинарии — молодые ребята, будущие священники. Для большинства других участников съёмок знакомство с этими ребятами оказалось необычным опытом. Все ожидали, что семинаристы должны быть замкнутыми, нелюдимыми, хмурыми, постниками с опущенными в пол глазами, быть резко настороженными по отношению ко всем, что называется, простым человеческим радостям. Многие всерьёз полагали, что в семинарию люди уходят ввиду несчастной любви: не сложились отношения с девушкой, и молодой человек чуть ли не на зло ей, в качестве протеста против грешного мира добровольно заточает себя в церковное учебное заведение. Такое стереотипное представление, в чём-то даже карикатурное. Каково же было удивление участников той телепередачи, когда один из семинаристов вскользь упомянул, что у них в семинарии есть футбольная команда. И вообще семинаристы оказались, что называется, нормальными ребятами, и ничто человеческое, в хорошем, здоровом смысле слова, им было не чуждо. Но, с другой стороны, человек, который выбирает для себя путь будущего священства, в каком-то смысле всё же оказывается не от мира сего, в каком-то смысле всё же являет инаковость по отношению к сверстникам. Если школьник готовится учиться на филолога и математика, это вроде как не требует дополнительного обоснования. А вот когда молодой человек поступает в семинарию, это, как правило, вызывает мысленный вопрос: а почему он совершает именно такой выбор? О грядущем поколении священников, о будущих пастырях, сегодняшних семинаристах и семинариях мы поговорим в нашей программе. И начнём с размышлений архимандрита Симеона (Томачинского), ректора Курской духовной семинарии.
— Отец Симеон, вы уже несколько лет так или иначе наблюдаете за студентами, вчерашними школьниками, которые приходят получать духовное образование в Курскую духовную семинарию, наблюдаете непосредственно как ректор. До этого наверняка наблюдали за студентами Сретенской духовной семинарии как преподаватель, и вообще вы знакомы с этой средой. Вот как вам кажется, как меняются поколенческие приоритеты: чем сегодняшние будущие священники не похожи на семинаристов 10 или 20 лет назад?
Архим. Симеон (Томачинский)
— Да, вопрос очень интересный, важный. Действительно, я уже с 2008 года вначале
преподавал в Сретенской семинарии, потом в Московской духовной академии, и вот
уже больше пяти лет в Курской духовной семинарии я и ректор, и преподаватель.
Вообще, в целом у меня очень позитивные впечатления, это милость Божия, просто
благословение такое от Бога — работать в этой сфере. Потому что когда видишь
молодых, увлечённых, верующих, по-настоящему горящих людей, которые понимают
все сложности сегодняшнего времени, все проблемы, но они готовы посвятить себя
служению Богу. И это, конечно, потрясающе. И мы, конечно, от них обогащаемся.
Мне кажется, что они намного лучше нас, более старшего поколения, по крайней
мере я говорю про себя, какой-то своей искренностью, глубиной какой-то,
отзывчивостью. Поэтому в целом, если так обобщить, у меня самые положительные
впечатления, я рад за нашу молодёжь и что Господь благословляет нас вообще
такими людьми, что будущие священники у нас готовы себя посвятить не ради хлеба
куса, а ради Иисуса, ради действительно помощи людям. Они сами это говорят,
говорят искренне — это не просто слова.
К. Мацан
— Вы сказали, что они лучше, чем вы, чем ваше поколение — вы так это чувствуете. А вот поподробнее расскажите, чем лучше? Может быть, какие-то черты, необходимые священнику, сформировались в них просто по факту воспитания? Что, допустим, вам в вашем священстве давалось трудом, каким-то самовзнуздыванием, может быть, с этим это связано? Вот как вы здесь размышляете, чем они лучше?
Архим. Симеон (Томачинский)
— Нет, конечно, надо признать, что они, может быть, ещё не готовы вполне для
священства, всё-таки мы говорим о семинаристах — это длинный путь, это не то,
что уже прям на выходе, вручая диплом, мы говорим, что человек абсолютно уже
готов к пастырству. Ещё неизвестно, всякое бывает в жизни, и бывает, что
человек подаёт такие надежды большие, огромные и такой талантливый, искренний,
а потом раз, раз и куда всё делось? А бывает, что наоборот. Я часто повторяю и
обмениваюсь опытом с другим ректором, что порой из хулиганов самые лучшие
священники получаются. Поэтому здесь нельзя как-то какое-то единое правило
вывести. Но лучше они в том, что, может быть, просто в силу своей молодости,
каких-то особенностей времени они более свободные, более открытые люди, в
чём-то, конечно, более чистые. Я не готов, честно говоря, рационально это
разложить по полочкам — это какое-то больше, может быть, такое эмоциональное
впечатление, хотя оно не сиюминутное. Ещё раз повторю, что в наше время ведь не
было такого негатива, такой грязи, которая выливается на Церковь сейчас,
«благодаря» социальным сетям и прочим средствам коммуникации, мы имеем ушат
грязи, выливаемой в целом на Церковь и на конкретные институции. Поэтому
сегодня, чтобы человеку прийти в храм, прийти к служению Церкви, ему надо
преодолеть очень много препятствий. Я всегда говорю, что те, кто к нам
поступают в семинарию, уже прошли свой такой внутренний конкурс — сопротивления
среде, общественному мнению, внутренним сомнениям. Всё-таки в наше время, когда
мы шли в монастырь или в семинарию, какие-то у нас были более идеалистические
представления о Церкви, о священниках — это было всё-таки после советской
эпохи. Она была тоже, конечно, гонима и травима, в том числе в средствах
массовой информации, но это именно воспринималось как такое освобождение от
советских оков, от такой насильственной коммунизации. И в этом смысле, конечно,
некоторая эйфория присутствовала. То есть нам, может быть, в чём-то было проще
войти в эту живую струю Церкви. А сегодня, в такое более лукавое время, когда
тебе нужно со всем этим негативом, который льётся со всех сторон на конкретных
священников, архиереев и в целом на Церковь, как её презрительно называют
Московской Патриархии, сквозь зубы. Вот чтобы всё это преодолеть отношение,
человеку надо как-то быть уже очень даже рассудительным, уметь себя держать
выше этого. Мне кажется, если бы мы в наше время такое слышали, читали, ещё
неизвестно, вступили бы мы на этот путь — я про себя, по крайней мере, говорю.
К. Мацан
— А вот вы сказали, что они более свободные, более открытые. А в чём, как вам кажется, священник должен быть свободен и открыт? Как эти качества должны или могут преломиться в их будущем священстве? В чём они должны проявиться и какие плоды принести?
Архим. Симеон (Томачинский)
— Мне кажется, в первую очередь в том, чтобы священник понимал, всегда помнил о
том, что свобода — это высший дар Бога человеку. Собственно, человек себя и
проявляет как человек только в своём свободном выборе, в своём свободном
действии. Поэтому ни в коем случае нельзя властвовать над людьми, какое-то
насилие, в том числе и духовное, нравственное оказывать на человека. Уважать
его свободу даже в его заблуждениях, даже в его ошибках, потому что мы сами
тоже заблуждались, ошибались, грешили и падали, вставали и возвращались. То
есть это же Господь терпит и, как любящий Отец, нас вразумляет, ведёт. Значит,
и священник должен уметь так же... он должен уважать свободу и в себе, и в
других — вот одно из главных его качеств. Если он будет уважать в себе и
уважать свободу других, ценить чужое мнение — пожалуйста, можно с ним не
соглашаться, можно спорить, можно его не принимать, но его уважать мы должны, и
выбор человека. Даже выбор, который, может быть, трагический, может быть,
страшный, но в этом и проявляется такая сущность Богоподобия человека, что дар
свободы у него есть, и как он им распорядится, только от него зависит. В этом
смысле, мне кажется, и в семинариях тоже должны на это какое-то особое внимание
обращать.
К. Мацан
— Вы сказали, что семинаристы, которые к вам поступают, абитуриенты, будущие семинаристы, в каком-то смысле уже прошли свой конкурс и приняли решение в сопротивление информационной среде поступать в семинарию. А насколько ваши студенты так чувствуют, на эту тему рефлексируют, этим делятся? И что вы с ними в этом смысле обсуждаете, как, если угодно, не побояться открыто заявить о своей принадлежности к Церкви и о желании быть священником в условиях такой информационной среды? Где черпать силы? Как они для себя на этот вопрос отвечают?
Архим. Симеон (Томачинский)
— Может быть, они так остро это и не чувствуют, и не озвучивают, что и
правильно, потому что было бы странно, если бы они приходили в семинарию и
говорили: «Я преодолел таки препоны, все мне мешали, но я такой молодец».
Конечно, они так это не выражают. Собственно, и мы это редко прямо говорим, но,
конечно, мы постоянно обсуждаем информационную среду, и как с ней работать, как
в ней жить, и на уровне каких-то отдельных, извините, кейсов, каких-то
сложностей, с которыми сталкивается и церковная повестка, и текущая ситуация.
Но с тем, чтобы они у нас в семинарии не прятались, как в какой-то раковине.
Ведь у нас, скажем, в Курской семинарии, и меня даже это удивляет, ребята очень
активно, конечно, до всех этих ограничений, связанных с вирусом, участвовали на
самых разных площадках города и области. Участвовали в разных научных светских
конференциях города и посещали, сами причём, дома престарелых, больницы,
детские дома. Порой я уже постфактум узнаю, что они ездили какой-то концерт
давали, встречались с детьми, в школах как-то договаривались, помимо
педагогической практики, которая и так у нас, само собой, есть. Но ещё они
как-то сами находят интересные площадки, какие-то культурные события
происходят. Например, такая очень интересная вещь, как Славянское содружество
здесь ежегодно летом проходит, там собираются около 500 студентов, самых
лучших, со всей страны, в том числе наши семинаристы обязательно участвуют. Там
очень интересные интеллектуальные, творческие площадки, спортивные мероприятия.
И наши ребята участвуют — это такая проповедь, которая, может быть, сильнее
каких-то слов. Сверстники видят, что они такие же вроде ребята, но они
какие-то, может быть, более целеустремлённые, более цельные такие, верующие —
не какие-то маргиналы. Просто ребята следуют своим убеждениям, живут по ним, в
то же время такие современные, активные, весёлые — вот замечательно.
Естественно, при этом общении, при этих знакомствах, при этих, может быть,
дискуссиях происходят какие-то диспуты, какие-то встречи непосредственно с
миром, которому потом, собственно, проповедуют — вот что он из себя
представляет. Конечно, вот этот опыт совершенно бесценный, мне кажется, живой
опыт. И они сразу видят, собственно, к чему вот эти знания, учёба, которой они
занимаются. Да вот сразу, пожалуйста, расскажи о своей вере — то, что ты учил
на догматике, теперь это надо простым языком рассказать, доступным людям. Здесь
и гомилетика — проповедь, только не церковная, а такая, более в этой обстановке
свободная и так далее. То есть когда осуществляется учёба и такого рода живая
практика, не формализированная, а именно в естественном таком течении
жизненном, мне кажется, результат очень хороший получается.
К. Мацан
— Это был архимандрит Симеон (Томачинский), ректор Курской духовной семинарии.
К. Мацан
— Это «Светлый вечер» на радио «Вера». Мы продолжаем наш разговор о современных православных семинариях. Как менялся портрет студента-семинариста за последние 30 лет, на фоне изменений жизни Церкви? Насколько сегодня уместно говорить о возрождении феномена сословного духовенства, наследственного священства? Об этом в нашей программе размышляет протоиерей Максим Козлов, председатель Учебного комитета Русской Православной Церкви.
Прот. Максим Козлов
— За время моей работы в духовных школах, которая началась в
1985 году, уже как-то очень давно, я бы сказал, что три главных этапа по
учащимся я могу определить. Первый — это тот конец советского времени с 1985
года до, может быть, конца 80-х годов, когда у нас было три семинарии, две
академии — только одно до 88-го года. И первый период после — это, в основном,
были люди в возрасте, среди них фактически не было вчерашних школьников, потому
что в советское время нельзя было пойти в семинарию, не отслужив армию. Среди
них почти не было людей с высшим образованием, потому что к тому были внешние препятствия.
Немногие из них имели в целом хороший уровень образования — таковых было
меньшинство. И очень большое было учащихся с Украины, в том числе из областей
Западной Украины. Это были, в основном, люди, не столько, может быть,
тяготевшие к образованию, сколько стремившиеся к священнослужению: в силу
семейной традиции — дети священников тогда составляли значительный сегмент; в
силу внутренней убеждённости — из семей верующих людей; в силу того, что они в
сознательном возрасте пришли к вере и это был их выбор. В любом случае, для
абсолютного большинства учащихся семинарии это был сознательный
мировоззренческий выбор — уход в духовную школу и стремление посвятить себя
Церкви. Но это был, несомненно, положительный момент. В качестве отрицательного
— выработавшаяся некоторая аллергия к знанию как таковому, чуть выходившему за
пределы, непосредственно связанного со знанием Священного Писания, с основами
вероучения и даже больше литургической практики. Потому что знание часто
ассоциировалось с атеистичностью. Советская школа, и средняя, и высшая,
вырабатывала вот такую реакцию детей из верующих семей, что расширительное
познание — это непременно ещё и атеистическая идеологичность с этим связана.
Второй этап — это люди, которые пришли с момента, условно называемого
перестройкой церковно-государственных отношений, с самого конца 80-х и в первую
половину 90-х годов. Это многие из тех, кто хотел, но не имел возможности
раньше поступить. Это тоже часто были люди не очень молодые, именно тогда был
очень высок процент людей с высшим образованием, которое до того были лишены
такой возможности. Были те, кто для себя открыл мир Церкви на пороге 80-х и
90-х годов, и они устремились к ней со всей горячностью натуры. Тогда же
одновременно стали появляться и молодые ребята, потому что препятствия для
поступления сразу после школы были сняты — в семинарии стало возможно поступить
сразу после средней школы. Я вспоминаю эти годы как очень вдохновляющие, с
точки зрения преподавательской деятельности. Это была очень яркая среда, которая
дала многих поныне служащих и заметных священнослужителей нашей Церкви, и
архиереев, и священников, немало сделавших за эти годы. Но, с другой стороны,
она была, конечно, и идеологически очень разнородной, и была определённая часть
аудитории, часть студентов, для которых христианство было неким преломлением их
общественно-политических взглядов, которые, скорее, искали не себя, своего
места в Церкви, а как бы Церковь подстроить под собственные будущие жизненные,
в том числе общественно-политические, устремления. И таковых мы тоже сейчас
знаем — тех, кто тогда пришёл в Церковь по такого рода побуждениям, и теперь
находится с ней часто в очень диссонирующих взаимоотношениях, в том числе из
тех, кто учился в те годы. Их, может быть, не так много, но шума от них бывает
немало.
И потом постепенно все, кто хотел из старшего поколения, проучились, кто хотел из выпускников вузов поступить — поступили. И большинство учащихся у нас сейчас составляют вчерашние школьники. Это, с одной стороны, хорошо, потому что они много дров в своей жизни не успели наломать, по счастью, и, перемещаясь из школы в духовную школу, каких-то бед и болячек века сего могут избежать. С другой стороны, поступление в семинарию сейчас не является таким решительным шагом для молодого человека, как это было сколько-то лет назад. Равно и отчисление из семинарии не является какой-то такой проблемой, которую попереживает молодой человек и куда-нибудь дальше пойдёт определяться. Параллельно возникает проблема, что отсутствие более взрослого состава учащихся, в том числе с вузовским образованием, несколько понижает общую такую планку для студенческого коллектива. В идеале мне бы виделась норма, когда бы студенты духовной школы сначала получали бы приличное гуманитарное, хотя не обязательно гуманитарное, но светское образование, а потом шли бы в духовную школу. Но будучи реалистом, я не могу сказать, что это сейчас возможно. Мы не можем прямо сейчас так перестроить систему духовного образования, чтобы сказать, что вы сначала получите бакалавриат, философский, филологический, исторический, а потом идите в духовную школу. Мы пока такого рода наполняемости приходов клириками не достигли, чтобы настолько сделать такую паузу в пересменке поколений, которая при этом неизбежно произойдёт. Но всё же мне по отношению к нынешним студентам хотелось бы, чтобы увеличивалось количество людей, которые бы до поступления в семинарию получили приличное высшее образование. Оно сейчас меньше времени занимает, оно сейчас почти для всех выпускников школы, для огромного процента является фактически продолжением средней школы. Во многих случаях нынешние бакалавриаты и перестали быть высшей школой в собственном смысле слова — это такого рода просто ещё одна ступень получаемого молодым человеком образования. Теперь, когда в провинции часто принимают по ЕГЭ, он даже и экзаменов-то не сдавал, чтобы быть туда принятым, а просто из одной аудитории стал ходить в другую. И вот это в мечтах — чтобы количество так обучившихся добавилось. Они бы и выходили из стен семинарии не такими молодыми и более готовыми к рукоположению, к служению на приходах. Эта проблема с юным возрастом выпускников у нас сейчас, конечно, есть.
К. Мацан
— Вы сказали, что сегодня поступление в семинарию в меньшей степени является решительным шагом для молодых людей, чем это было, может быть, когда-то раньше. А при этом звучит мнение, что именно сегодня в агрессивной информационной среде, которая окружает Церковь, молодому человеку тяжелее принять решение о том, чтобы поступить, быть в будущем священником, или дерзать надеяться быть в будущем священником, и тем самым ясно, открыто, чётко проассоциировать себя с Русской Православной Церковью. Такая проблема от общественного мнения. Насколько вы её видите?
Прот. Максим Козлов
— Мне кажется, в каком-то смысле я даже бы отнёсся к ней для подбора кадров, как фактору, может быть, не столь даже отрицательному. Потому что когда на определённом хронологическом промежутке, как мы видим, не очень долгом, Церковь как бы всем нравилась, это создавало иллюзию, что это вот такой род социального устройства, не служение, а профессия, с какими-то признаками стабильности и социально-общественной одобряемости со стороны мира. А, в общем-то, мы должны помнить, что если бы вы были от мира, то мир вас бы любил; но поскольку вы не от мира, то мир вас будет ненавидеть. И что по отношению к духу века сего Христианство всегда антитетично, просто иногда бывают периоды, когда это в форме явных гонений, иногда в формах скрытого благоприятствования, иногда в форме такого общественного, конечно, не остракизма сегодня, но такой некой двусмысленности, уже не безусловного поощрения такого выбора жизненного пути. И в этом смысле, да, это заставляет, может быть, уж совсем посторонних людей или внутренне неустойчивых остановиться даже не на пороге, а перед порогом. Думаю, что это как раз в каком-то смысле неплохо для наших духовных школ. Но обращу внимание... конечно, не знаю, как пройдёт вступительная кампания в этом году, потому что она будет исключительной, в силу всем понятных последствий эпидемии. Но если не говорить про этот год, то, несмотря на достаточно агрессивную информационную среду, у нас в последние годы стабильное количество абитуриентов духовной школы — чуть больше, чуть меньше на те или иные ступени. Есть, скажем, постоянно очень востребованные, с достаточно высоким конкурсом — это иконописные школы. Там у нас количество абитуриентов — несколько человек на место в ведущие иконописные школы. То же можно сказать о ведущих регентских школах, где тоже есть возможность производить достаточно тщательный отбор. Я бы так не сказал про бакалавриат и абсолютное большинство пастырских факультетов семинарий, где, скорее, речь идёт об определении из числа абитуриентов тех, кто может быть зачислен по знаниям, нравственному уровню и общей жизненной адекватности. Но вот это общее суммарное количество последние пять-семь лет стабильно. У нас нет в целом по системе духовного образования отката в количестве абитуриентов.
К. Мацан
— Как обстоит дело, скажем так, с сословным духовенством? Каков процент тех, кто поступает, будучи воспитанным в семье священника и желая в этой связи продолжать такое семейное дело?
Прот. Максим Козлов
— В своё время, когда в 40-е годы возрождались духовные школы, Патриарх Алексий I, сравнивая старую школу, дореволюционную, то, что мы от неё берём, и новую, как позитивный признак новой отметил, что она будет не сословна и что она будет строиться не по принципу продолжения родового служения или нахождения в каком-то социальном статусе, а на основании свободного выбора тех, кто в неё будет приходить. Собственно, так и было все минувшие десятилетия и так есть и сейчас. Невозможно представить, чтобы кого-нибудь посылали в семинарию насильно. Да, с другой стороны верно, что не так много детей священников, которые идут в семинарии. Значит, мы, современные священники, часто оказываемся не теми, кто зажигает собственных детей к служению в Церкви. Эта проблема есть. Но большую проблему я сейчас вижу в другом. Я вижу, что у нас на сегодня есть очевидный разрыв между так называемыми православными гимназиями и лицеями и духовными школами. Конечно, православные гимназии, лицеи и школы — это не подготовительные учебные заведения к семинариям, никто об этом не говорит. Их выпускники не обязаны идти в семинарии — мальчики на священников, а девочки на регентов и иконописцев, с одной стороны. Но когда, с другой стороны, есть в городе православная гимназия, которая за все годы своего существования не дала ни одного или одного-двух выпускников, которые пошли в том же городе находящуюся семинарию, это всё признак не самой правильной атмосферы.
К. Мацан
— На вопрос сословного духовенства можно и с другой стороны посмотреть. Есть люди, которые считают, что и хорошо, чтобы не было такой сословности, что ситуация, когда сын поступает в семинарию просто потому, что видел папин пример и как-то естественно тоже быть священником, эта ситуация менее желательная, чем ситуация, когда человек не из священнической семьи просто по зову сердца, по какому-то такому горящему вдохновению идёт в семинарию. Что вы об этом думаете?
Прот. Максим Козлов
— Ну, не знаю. Мы же говорим в каком-то положительном смысле, когда это возникает, что это учительская династия или династия врачей. Да, когда, видя бессонный ночи, переживания, необходимость оторваться от семейного стола отца-хирурга, сын тем не менее выбирает эту профессию, то это по большому счёту правильно и хорошо. И мы как-то радуемся, когда такие примеры есть.
К. Мацан
— Это был протоиерей Максим Козлов, председатель Учебного комитета Русской Православной Церкви. Напомню, что вы слушаете «Светлый вечер» на радио «Вера». Мы вернёмся через несколько минут, не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». С вами Константин Мацан. Эту программу мы записываем не в студии светлого радио, а дистанционно. И в отличие от обычного нашего формата, от часового интервью, мы записали несколько бесед с разными людьми. И говорим мы сегодня о грядущем поколении священников, о будущих пастырях — о сегодняшних семинаристах и семинариях. И наш следующий собеседник — иеромонах Андроник (Пантак), преподаватель Сретенской духовной семинарии.
— Отец Андроник, не раз уже замечено, что перед священниками, будущими священниками, стоит такая задача миссионерская во многом. И в этом смысле всегда, как кажется, хорошо, когда, допустим, вот эти молодые люди как-то выходят в свет, общаются со сверстниками. И сверстники видят, что будущие священники — это, грубо говоря, такие же хорошие, нормальные, обычные ребята, они не какие-то чудики, они адекватные, с ними есть о чём поговорить и так далее и тому подобное. Это часто звучит такая мысль. С другой стороны, звучит и противоположная мысль, что христианин должен в чём-то являть инаковость по отношению к миру. Если неверующий человек смотрит на молодого верующего человека, допустим, семинариста, будущего священника, и думает: «А, он такой же, как я, между нами нет разницы. То есть я неверующий, а он верующий, но у обоих всё хорошо. И зачем мне тогда, неверующему, быть верующим, если всё то же самое в этом человеке?» Вот что вы об этом думаете?
Иером. Андроник (Пантак)
— Здесь, мне кажется, тоже надо понимать, что студенты выходят из определённой среды. И, конечно, если они будут совершенно такими же, как и люди, которые не знают Христа, это будет странно. Как раз у нас со студентами есть предмет «Миссионерская практика». И я с ними говорю, что есть две крайности, две больших ошибки: первая — это как бы снисходить к людям с высоты своего божественного Олимпа и являть им праведность, что вы такие все тут духовно непросвещённые, мы вам сейчас расскажем, как жить; а вторая — это пытаться подстраиваться под людей, говоря им, что, да ладно, мы такие же, как вы, и пытаться всячески стать своим. В принципе, любое притворство нехорошо, но, конечно, в христианине люди хотят видеть определённую принципиальность. И эта принципиальность, конечно, будет касаться не конкретного стиля музыки, которую ты слушаешь, не каких-то предпочтений фильмов или чего-то ещё, но это касается в первую очередь нравственности. И давайте будем честными, давайте не будем идеализировать студентов семинарии: всякое бывает, бывают разные ребята. То есть бывают люди, которые приходят из какой-то среды, такой достаточно светской, и потом возвращаются и действительно общаются с ребятами, и те видят, что их знакомые меняются, причём меняются в какую-то такую лучшую сторону — не в таком казённом смысле лучшую, что они какие-то правила выполняют, а что они именно действительно развиваются, глубоко развиваются как личности. И ребят это интересует, которые с ними общаются. Но бывает, и такое встречается время от времени, что студенты, даже учась ещё в семинарии, всё равно пытаются как-то жить какой-то очень светской жизнью. То есть бывают такие случаи, я знаю, не в одной семинарии, когда некоторые студенты могут и в ночной клуб бегать. Конечно, если такое происходит, то люди не видят в семинаристе этой принципиальности, не видят этого стержня. А вот как раз в Евангелии от Иоанна мы читаем, что Господь говорит: «Если Меня любите, соблюдите Мои заповеди». Вот в греческом тексте немножко другая форма построения фразы. Он говорит: «Если Меня любите, то соблюдёте Мои заповеди». И вот люди и церковные, и которые особенно вне Церкви, как раз судят о том, любим ли мы своего Бога, любим ли мы Христа, как раз по нашей принципиальности в исполнении, в первую очередь, заповедей. То есть, конечно, в этом смысле студенты семинарии должны отличаться, иначе это будет как-то странно. Но в остальном нет необходимости подчёркнуто как-то отделяться от своего круга общения, потому что он не тем христианин, что он соответствует какой-то там культуре — восстанавливает древности, фольклор любит и так далее, — а тем, что действительно исполняет заповеди Христа.
К. Мацан
— А когда в ход идёт аргумент от этики, от нравственности, я всегда несколько так смущаюсь, в том смысле, что мы подразумеваем таким потенциальным собеседником вот этого семинариста такого распущенного человека. Вот один так плохо себя ведёт, а на этом фоне семинарист являет более-менее норму: он не бегает в ночной клуб и так далее. Но ведь я могу себе вообразить человека из какой-то приличной семьи, который просто в силу воспитания не интересуется какими-то совсем уже такими низкими, дурными вещами. Он просто нормальный человек, обычный, с хорошим воспитанием и так далее, но неверующий. А что такому человек может явить его собеседник — верующий миссионер?
Иером. Андроник (Пантак)
— Во-первых, конечно, вопрос нравственности очень обсуждаемый, потому что я и на своём опыте знаю, и на опыте наших ребят, что в молодой аудитории нецерковной всегда очень остро заходит тема про любовь и особенно про плотские отношения, причём в процессе общения. Это и в колледжах, это и в вузах даже, то есть это ребята, которые получают разное совершенно образование, которые выходцы из разных семей. И очень остро эта тема стоит, она очень живо обсуждается, как впоследствии выясняется практически всегда, потому что большая часть курса на опыте всё знает и как бы хочет разобраться в этой сфере. То есть сказать, что нельзя быть склонным подразумевать, что есть некоторая скученность в людях, которые с Христом не живут, — ну, нельзя этого исключать, потому что всё равно есть это в какой-то степени. Но при этом опять же, сколько мы ни ездим к молодым ребятам общаться светским, я всё время поражаюсь, насколько много людей ищущих, насколько много людей действительно честных. «Искренних» — это, может быть, не то слово, но таких честных людей, действительно принципиальных в каких-то вещах, и живо интересующихся миром, в том числе духовной жизнью. Их много. У нас, вообще, очень интересная история: когда мы приезжаем в колледж, чаще всего, когда говорят, что это самая сложная группа, это очень сложные ребята, начинаешь с ними общаться и оказывается, что это самые интересующиеся группы, это самые заинтересованные люди в общении на духовную тему. Я вообще не очень люблю эту историю, когда студент семинарии сталкивается с внешними, он должен проповедовать некой своею нравственностью. Да нет, есть определённый какой-то образ жизни. И очень важно, помимо того, что ты соответствуешь моральному облику христианина, очень хорошо самому понимать свою веру. Вот как раз у нас эта практика, когда мы ездим общаться со светскими ребятами, она некоторых студентов очень пугает. Вот каждый год, когда приходят новые ребята, новый курс у меня, я всегда вижу около половины курса испуганных громадных глаз. Потому что они понимают, что им надо идти к живым людям и общаться с ними. И это не те люди, которые тебе за то, что ты в длинной чёрной юбке, готовы простить какие-то неточности, проблемы, непонимание и так далее. То есть они тебя спросят: «Ты в это веришь? Почему? Ты так живёшь? Почему?» И это осмысление важно самому студенту. И тогда с ним будет интересно общаться и очень нравственному человеку, и человеку, который ведёт достаточно разгульный образ жизни, но тоже интересуется какими-то вопросами, связанными с жизнью духовной.
К. Мацан
— Сегодня у нескольких собеседников я слышал такую мысль, что говорят, что современным молодым, которые собираются поступать в семинарию и надеются, наверное, в будущем стать священниками, приходится преодолевать, если угодно, сопротивление информационной среды. Среды достаточно агрессивной, в которой в адрес Церкви формируется отношение зачастую негативное, может быть, основанное на искажённых фактах, ложных фактах или вовсе стереотипах, но так или иначе негативное. И в этой ситуации поступать в семинарию и сказать: «Да, я не просто верующий, я ассоциирую себя напрямую с Русской Православной Церковью», — это, как замечают сами же преподаватели, в каком-то смысле такой шаг, выражающий решимость. Вот насколько вы это видите в современных молодых людях, насколько вы с этим согласны?
Иером. Андроник (Пантак)
— Честно, я, может быть, с кем-то не соглашусь в суждениях, но я среди молодёжи не вижу вот этого реального отторжения, когда они сталкиваются с реальными церковными людьми. То есть у них есть отторжение Церкви как института — это да. Но когда они сталкиваются с церковным человеком и им с ним интересно, я не вижу этой проблемы, честно говоря, настолько остро среди молодых людей — что вот ты поступишь в семинарию, и к тебе там будут плохо относиться. Навряд ли, наоборот, будет интересно. И вот эти все стереотипы, которые сейчас о Церкви есть, это даже, с какой-то стороны, хорошо. Потому что, как апостол Иоанн Богослов писал в Апокалипсисе, что хорошо, если ты холоден или горяч, но если ты будешь тёпл, ни холоден, ни горяч, то извергну тебя из уст Моих. То есть лучше, чтобы человек был негативно настроен, чем не настроен никак. И в силу вот этой негативной повестки, опять же у наших ребят с любой аудиторией случается разговор. И он становится интересным, потому что ты показываешь немножко другую сторону церковной жизни. И они действительно интересуются, потому что есть новостная повестка, и они негативную интерпретацию жизни Церкви знают, а тут ребята как бы предлагают им просто другой взгляд. И зачастую это, конечно, и неожиданно для светских людей, и действительно заинтересовывает. Поэтому, мне кажется, честно говоря, из общения со студентами, из какого-то своего опыта, из опыта общения с разными совершенно людьми, я не вижу, что поступление в семинарию сейчас — это такой акт исповедничества. Что от тебя отвернутся друзья, знакомые, покажут на тебя пальцем, да нет, наоборот, людям интересно. То есть: «Чего ты в семинарии? Странно, интересно. А чего ты туда вообще поступил? А чего там вообще, как там живут? А чего тебя туда понесло?» — и так далее. Наоборот, это лишний повод для разговора, для глубокого диалога, мне кажется.
К. Мацан
— Это был иеромонах Андроник (Пантак), преподаватель Сретенской духовной семинарии.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Мы продолжаем наш разговор. Один из наших собеседников сказал, что видит, как молодые люди хотят быть священниками ради Иисуса, а не ради хлеба куса. И особенно последние информационные поводы дают понять, что служение священника, мягко говоря, не обещает никакой финансовой стабильности. В наших прошлых программах мы уже обращались к этой проблеме: в виду ограничений на посещение храмов верующими в ситуации карантина, сильно сократились пожертвования, и в тяжёлом положении оказались в том числе и сами священнические семьи. Я не случайно сказал «в том числе», в связи с эпидемией коронавируса, во многих епархиях Русской Православной Церкви, как в России, так и в других странах, отмечается увеличение количества нуждающихся людей. Среди обратившихся за срочной помощью в церковные социальные проекты — многодетные семьи, в которых родители потеряли работу, одинокие матери с детьми, пожилые и люди с инвалидностью. В связи с этим на сайте miloserdie.ru открыт сбор средств на покупку продуктов и предметов первой необходимости для людей, которые оказались в состоянии крайней нужды. Подробнее об этом рассказывает диакон Игорь Куликов, помощник председателя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению.
Диак. Игорь Куликов
— Как известно, уже третий месяц продолжаются повсеместные карантины, в связи с пандемией коронавирусной инфекции. Русская Православная Церковь охватывает очень много стран, не только Россию, но и ближайшее Зарубежье, в том числе и дальнее Зарубежье. И практически все страны, на территории которых распространяется каноническая зона ответственности Русской Православной Церкви, так или иначе от карантинных мер пострадали — где-то больше, где-то меньше. Практически везде увеличилось количество нуждающихся людей. Даже в тех регионах и в тех странах, где количество заболеваний не такое большое, всё равно введён карантин, и это очень сильно повлияло на жизнь обычных людей. Очень многие люди лишаются сейчас работы, очень многим приходится уходить в неоплачиваемые отпуска. Где-то какие-то курортные зоны, курортные страны — там, в то время, когда люди зарабатывали себе хлеб, можно сказать, на весь год, чтобы кормить свои семьи, сейчас, когда туристический сезон, в том числе и на юге России, и в странах Юго-Восточной Азии, когда курортный сезон не был открыт и туристы не приехали, людям стало нечего есть буквально. И последствия этого будут ещё сказываться очень долго, потому что когда люди зарабатывали деньги на целый год, можно сказать, жизни, теперь непонятно, как они будут жить в ближайшее время. Поэтому так или иначе самый уязвимый, что ли, класс людей, люди, которые больше всего в любом случае нуждались: многодетные семьи, одинокие люди, люди, у которых и так был не очень большой достаток — сейчас в этих условиях стали нуждаться намного больше. Социальные отделы епархий Русской Православной Церкви всегда помогали нуждающимся людям, но сейчас в последнее время количество нуждающихся увеличилось в несколько раз, в некоторых регионах даже в десятки раз. При том, что всегда социальные отделы епархий и церковные службы милосердия помогали в основном из пожертвованных средств: из средств, которые жертвовали прихожане, из средств, которые жертвовали благотворители.
Понятное дело, что сейчас, когда многим людям становится жить сложнее, первое, от чего люди отказываются, как правило, это от пожертвований на благотворительность. Поэтому средств, на которые раньше социальные отделы и службы милосердия кормили нуждающихся людей, помогали в их самых острых нуждах, не стало. Всё, что было накоплено раньше, практически роздано, а количество нуждающихся людей, обращающихся за помощью, растёт. Собственно, сейчас стал вопрос достаточно остро в некоторых регионах, когда люди приходят, люди просят, люди звонят, люди говорят о своей беде, что очень многим буквально нечего есть. А помочь им практически уже нечем. Поэтому мы призываем всех людей, у кого есть хоть какая-то возможность, поддержать вот этот сбор средств. Средства, которые будут собраны, пойдут на поддержку самых остро нуждающихся людей, будут распределены в те регионы, в те епархии, где ситуация хуже всего, где средств на помощь нет совсем, но количество нуждающихся растёт с каждым днём.
Проще всего отправить СМС на короткий номер: 3443 — со словом «еда» и суммой пожертвования. Например: «еда 300», тогда 300 рублей с вашего счёта перейдёт на сбор для нуждающихся. Также можно перейти на сайт miloserdie.ru, и там есть один из сборов — именно сбор на нуждающихся людей в регионах, сбор им на продукты. На сайте Синодального отдела diaconia.ru тоже есть баннер по этому сбору. Наверное, проще всего действительно отправить СМС на номер 3443 со словом «еда» и суммой пожертвования. Слова «еда» на русском языке, не важно какими буквами, большими или маленькими, главное: «еда», пробел и сумма.
К. Мацан
— Это был диакон Игорь Куликов, помощник председателя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению. Короткий номер для пожертвований, ещё раз повторим: 3443, со словом «еда», пробел и сумма перевода. Например: «еда 300». Эта тема заставляет задуматься над ещё одним аспектом текущей ситуации: когда всё внимание общества и СМИ справедливо приковано к борьбе с коронавирусом, несколько в тени остаются другие проблемы, другие заболевания, которые, к сожалению, никуда не делись, которые по-прежнему, а может быть, даже острее, чем раньше, требуют быстрых действий. В то же время фонды, которые пытаются откликаться на просьбы, не связанные с коронавирусом, тоже поставлены в непростые условия: налицо сокращение числа пожертвований. Как можно адаптироваться к этой новой ситуации? Об этом мы поговорили с Натальей Ивановой, руководителем фонда «Страна — детям».
Н. Иванова
— Мы, конечно, почувствовали на себе изменения в работе,
которые нам принёс коронавирус. С точки зрения заявок на помощь, то мы
столкнулись с несколькими заявками, которые непосредственно связаны, может
быть, не самим коронавирусом, но с тем, что иногда помощь получить становится
сложнее. У нас есть несколько заявок, когда родители потеряли работу и нужны
были лекарства детям — заболевания, не связанные с коронавирусом. И была заявка
о срочной операции, мы её выполнили. Это было в разгар коронавируса, вводились
ограничения, государственные клиники в Москве перепрофилировались под
коронавирус — такая самая жара. Сейчас все усилия общества сконцентрированы на
борьбу с коронавирусом и с его последствиями: с тем, чтобы помочь людям,
которые заболевают, чтобы поддержать больницы, в которых не хватает средств
индивидуальной защиты, чтобы помочь людям, которые страдают от того, что их
родственники попали в больницы и так далее. Врачам оказывается поддержка. В
связи с этим немножко переполнено информационное пространство на тему именно
коронавируса, в то время как другие заболевания как были, так и есть, и там
тоже нужна помощь. Это хорошо и правильно, что сейчас идёт такая консолидация
общества вокруг единой проблемы, самой насущной, связанной с коронавирусом. Тем
не менее, нам, фондам, которые специализируются на различных заболеваниях,
очень сложно в этот период вести работу с пожертвователями относительно других
заболеваний.
Надо сказать, что вся надежда в данной ситуации у нас и у многих других фондов
на регулярные пожертвования. Сейчас страдает очень сильно малый бизнес,
индивидуальные предприниматели, люди работу теряют. Все фонды, которые очень
сильно зависели от небольших пожертвований, например, небольших компаний, им
сейчас будет очень-очень тяжело развиваться. Фонды, у которых была такая
относительная подушка безопасности из большого числа платежей физических лиц,
даже небольших, будут себя чувствовать относительно спокойно, потому что именно
регулярные платежи дают возможность чувствовать этот запас безопасности. В
марте этого года наш фонд был принят на площадку «Нужна помощь». Это очень
интересный портал, который продвигает как раз разные благотворительные
инициативы, и у них выходят интересные акции с известными людьми. И была одна
такая акция «Рубль в день», которая принесла огромную пользу большому
количеству фондов. Суть заключается в том, что, поддерживая благотворительность
на постоянной основе, — рубль в день, 30 рублей в месяц, кто-то может больше, —
мы делаем очень много для людей, которые обращаются в благотворительные фонды.
Потому что в независимости от кризисов эти небольшие суммы остаются у фондов в
запасе и они регулярны. Мы знаем, как фонды, что в этом месяце нам придёт
определённая сумма, в следующем придёт, и мы можем планировать помощь. Приходит
заявка, и мы точно знаем, что в следующем месяце мы справимся с двумя-тремя
заявками на такую-то сумму — и это очень важно. То есть когда человек делает
спонтанные пожертвования, это очень хорошо, но сейчас, когда эфир, например,
переполнен коронавирусом, очень тяжело попасть и рассказать о других
заболеваниях, о том, что нужна помощь фондам и по другому профилю, по другим
заболеваниям или по другим проблемам.
И вот если бы поддержка была у большинства фондов именно в виде регулярных
пожертвований, вопрос их выживания не стоял бы так остро, как он сейчас,
возможно, у многих стоит. Нам иногда кажется, когда влиятельные, знаменитые
люди выступают и обращаются с телеэкрана или по радио, или в социальных сетях,
нам кажется, что собираются очень большие суммы, и мы надеемся, что кто-то
другой пожертвует и откликнется на призыв. И срабатывает какая-то
психологическая ловушка, феномен, что люди надеются, в итоге ставят лайк и
проходят мимо, в общем-то, основной идеи обращения: подписаться, например, на
регулярные сто или десять рублей в пользу какого-то фонда. Вот это нужно иметь
в виду. Это не повод думать, что всё хорошо, что из-за того, что сейчас все
включились информационно в эту волну благотворительности, значит везде помощь
пришла. Было бы очень здорово, если бы каждый человек, кто может и кто вообще
разделяет идеи благотворительности, выбрал бы себе несколько фондов, которым он
доверяет. Например, есть у него 500 рублей, которые он мог бы в месяц тратить
на благотворительность, и разделил бы эту сумму, грубо говоря, на сто рублей и
жертвовал бы в разные фонды. Если бы так сделали все, у нас бы огромный пласт
социальных проблем в нашей стране был бы решён.
Я хотела бы рассказать о последней заявке, которая у нас есть. Дело в том, что это заявка из разряда очень срочных, на которую нужны большие ресурсы. Это собирается ребёнку, которого зовут Зарина, это девочка из Севастополя. У неё спинальная мышечная атрофия первого типа, ей нужно очень-очень дорогое лекарство. То есть это как раз тот случай, когда нужна консолидация общества вокруг одного заболевания — собрать огромную сумму. И нужна поддержка и артистов, и простых людей, и меценатов и так далее, чтобы собрать 155 миллионов рублей — это только на лекарства, не говоря про накладные и другие расходы. Вот нам очень нужна поддержка, если могут радиослушатели радио «Вера» поддержать нас, отправив на номер 3434 слово «Зарина», то эти пожертвования пойдут именно в пользу этой девочки. Ситуация очень срочная, девчонка семи месяцев. Она, к сожалению, не получает «Спинраза» — это обычное такое лекарство, зарегистрированное в России. Из-за того, что она не получает этого лечения, очень сильно ухудшается состояние. Это дорогое лекарство называется «Золгенсма», оно может применяться для детей в возрасте до двух лет. Но в данном случае у Зариночки нет времени до двух лет, потому что она не получала другую терапию. И этот укол жизни нужен буквально в течение месяца, если не сказать нескольких недель.
К. Мацан
— Это была Наталья Иванова, руководитель фонда «Страна — детям». Подробнее информацию о возможности помочь девочке Зарине ищите на сайте фонда «Страна — детям». На этом мы заканчиваем наш сегодняшний разговор. Это был «Светлый вечер». С вами был Константин Мацан. До свидания, берегите себя.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер