«Традиция поминовения усопших в пасхальные дни в советское время». Алексей Светозарский

У нас в гостях был профессор Московской Духовной Академии, заведующий кафедрой Церковной истории, преподаватель и профессор Сретенской Духовной семинарии Алексей Светозарский.

Мы говорили о традиции поминовения усопших и празднования Радоницы в пасхальные дни в дореволюционное и в советское время.

Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова.

---

А. Пичугин

— Здравствуйте, дорогие слушатели. «Светлый вечер» на светлом радио, всё ещё в удаленном формате, начинается и продолжается. И мы потихоньку возвращаемся к нашим традиционным форматам программ. Вот сегодня с удовольствием хочу вам сообщить о том, что наша программа об истории Церкви в советский период, тоже в удалённом режиме, не обещаем, что она будет выходить в это время каждую неделю, но вот сегодня, слава Богу, выходит. Христос Воскресе.

К. Толоконникова

— Воистину Воскресе!

А. Пичугин

— Такая у нас пасхальная неделя замечательная, несмотря на все перипетии мировые мы здесь все вместе собираемся. Программа, напомню, наша совместная с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Директор музея — Ксения Толоконникова —

К. Толоконникова

— Добрый вечер. Христос Воскресе!

А. Пичугин

— Воистину Воскресе. И представляем нашего гостя, так хорошо уже, надеюсь, знакомого нашим постоянным слушателям — профессора Московской духовной академии, заведующего кафедрой церковной истории Духовной академии, преподавателя и профессора Сретенской семинарии Алексея Константиновича Светозарского. Алексей Константинович, здравствуйте.

А. Светозарский

— Христос Воскресе. Добрый вечер.

А. Пичугин

— Воистину Воскресе. Здравствуйте.

К. Толоконникова

— Да, вот в какое-то странное время мы сейчас живём. И странная такая в этом году Пасха. Но тем не менее карантин карантином, и мы все его с большей или меньшей тщательностью, по возможности, все эти меры выполняем, но тем не менее церковный календарь идёт своим чередом. И мы сегодня хотели поговорить о Радонице, а именно о том, как справлялось, так сказать, с поминовением усопших в эти постпасхальные дни народное благочестие в советском Союзе. Я сразу скажу, что незадолго до этой записи, буквально сегодня, я позвонила своей бабушке, которая хорошо помнит жизнь в деревне в последние годы войны и в послевоенное время. Так вот, она мне сказала, что и речи не могло идти о том, чтобы посещать храмы и кладбища на Радоницу. Ходили в храм и на кладбище только на Пасху. Потому что, естественно, вторник — Радоница это всегда вторник, это всегда рабочий день, — а посещение церкви и кладбище, естественно, не могло для колхозника считаться уважительной причиной для того, чтобы не выйти на поля или в какой-нибудь скотный двор. Алексей Константинович, что вы нам скажите об этом?

А. Светозарский

— Я бы хотел сначала перевести вопрос в теоретическую плоскость, потому что вот сейчас на фоне такой общей некоторой ситуации разного рода раздаются суждения о том, что ходить на Пасху на кладбище нельзя, что это грех. Если позволите, я попробую разобрать эти постулаты для начала.

К. Толоконникова

— Простите, перебью вас. Очень интересный такой момент: очень часто приходится слышать, что обычай посещать кладбища на Пасху сложился-де в советское время.

А. Пичугин

— Нет. А мы даже в нашей программе — я не помню, когда и с кем — обсуждали, что обычай гораздо более старый.

К. Толоконникова

— Да-да, вскользь мы уже об этом говорили. Давайте вернёмся к этому вопросу.

А. Светозарский

— Давайте сначала из области теории. Сегодня говорят о том, что не следует посещать могилы близких в этот день, потому что это праздник жизни и победы над смертью. А тут смерть: человек приходит на кладбище, видит могилы, и у неё какие-то особые переживания. Но ведь в этот день мы «смерти празднуем умерщвление». Какая тут смерть может быть, какие мёртвые? Здесь есть только усопшие и те, кто почил до светлого дня Воскресения.

К. Толоконникова

— До радостного утра.

А. Светозарский

— Да, до радостного утра. Я много посмотрел сайтов, объясняющих этот вопрос. Дальше такое положение озвучивается: Церковь сообщает верующим на Пасху радостное настроение и отделяет его от грусти, которая сопряжена с поминовением усопших. Я так полагаю, что Церковь на самом деле просто разделяет общее и частное. И конечно, по преимуществу верующий, регулярно посещающий храм человек все свои душевные силы отдаёт переживаниям, связанным со Страстной седмицей, стоянием у Голгофы и затем сопереживанием Воскресения. Если какие-то дни поминовения недавно скончавшегося человека попадают на Пасху — 9-й, 40-й день, — то их просто переносят. И я предлагаю обратиться к труду человека, которого можно считать абсолютно компетентным в этом вопросе, священноисповедника Афанасия (Сахарова), епископа, канонизированного святителя, автора труда о поминовении усопших по уставу Православной Церкви.

А. Пичугин

— И надо сказать, что ещё автора огромного количества литургических церковных трудов, один из самых авторитетных литургистов прошлого века.

А. Светозарский

— Да, его компетентность была отмечена в период даже его учёбы, затем его работа на Поместном Соборе Русской Православной Церкви, или когда тогда говорили Православной Российской Церкви, 1917-18 года в Богослужебной комиссии, составление им в соавторстве службы всем святым в земле Российской просиявшим, и уже после вот этих 20 лет лагерей и тюрем он работал над реформой богослужения применительно к современным условиям. Его задачей было не допускать вот такого пренебрежительного отношения, небрежного отношения, калечения церковных последований, связанных с конкретными обстоятельствами времени. И вот он разрабатывал некий идеальный приходской устав для нашего времени. Его мысли по этому поводу сочетают и идеал, и реальность. Вот он пишет, прямое цитирование: «Церковный устав не знает пасхальной панихиды. Естественное для живых желание помянуть на Пасхе своих дорогих усопших не имеет препятствий, так как поминовение во время Литургии не возбраняется и на Пасху. Не встречает также препятствия и естественное желание навестить родную могилку и похристосоваться с дорогим почившим». И дальше он говорит о том, что христосование с усопшим должно быть действительно таким вот действительно радостным пасхальным приветствием, а не заупокойным молением, которое всегда направлено, как-то настроено на грустный лад. Следует прийти на могилу, пропеть «Христос Воскресе», положить красное яичко и не поддаваться грустным чувствам, которые действительно в этот день неуместны как личные чувства.

А. Пичугин

— Очень многие, кстати, сейчас бы про красное яичко тоже сказали бы: «Это как же так?» Хотя, мне кажется, в этом нет ничего такого — только проявление любви. Но у нас уже тоже в последнее годы принято считать все эти яички, шоколадки и всё прочее на могилах проявлением какого-то вопиющего средневекового мракобесия.

К. Толоконникова

— Лёша, вот если говорить о деревенском благочестии, там это не языческая история. Оставляли вот эти скромные снеди пасхальные, потому что много никто оставить не мог, для того, чтобы нищий мог подойти к этой могилке, взять вот это яйцо, съесть его и помянуть того, кто под этим крестом покоится. Вот такое к этому было отношение, понимаешь.

А. Светозарский

— Я согласен. Тот же святитель Афанасий обращает наш взор вглубь веков и вспоминает мать блаженного Августина, которая в дни поминовений усопших устраивала трапезу для нищих. Да, это вот такой хлеб бедных, который оставлялся на могилах. Если уже вспоминать историю всё-таки более близкую к нам, то вот два издателя, Иван Дмитриевич Сытин и Суворин, пришли на могилу Чехова, положили яичко и помянули его добрым словом — это известный случай. Это было принято в разных слоях населения, не только в деревенском благочестии.

А. Пичугин

— Я как раз встречался с такими проявлениями, когда в 90-е, в начале 2000-х в сёла приезжали священники из городов, с образованием городским, в первую очередь городские жители, незнакомые ни с какими деревенскими традициями, и очень сильно боролись с проявлениями как хорошими, например, такими, про что сейчас вы говорите, так и с какими-то достаточно тёмными. Один мой знакомый, приехавший из Москвы в деревню, активно боролся с приношением на кладбища еды.

К. Толоконникова

— Это ещё, видимо, связано не с тем, что те люди, о которых ты говоришь, были городскими жителями. И я примерно себе представляю этих людей и этот круг. А дело ещё в том, что они были, как правило, священниками в первом поколении. И некоторые вещи именно поэтому их пугали, они бы не пугали их, если бы их отцы и деды сослужили бы в храмах, и они бы к этому как-то более спокойно относились, я думаю.

А. Пичугин

— Это да, это да. Ну тут, кстати, надо нам, к сожалению, с сожалением констатировать — мы ещё ни разу не сказали, хотя должны были напомнить, что мы говорим сегодня о Радонице, о традициях советского времени отмечания её, тогда как в ближайшую Радоницу, к сожалению, на кладбища никто не попадёт, поскольку кладбища у нас закрыты из-за карантина.

К. Толоконникова

— Да. И это очень горько.

А. Светозарский

— Да, усопшие на карантине, понятно, уж простите. Я позволю себе продолжить относительно воззрений святителя Афанасия (Сахарова). По его мнению, на кладбище может присутствовать священник прямо в первый день Пасхи. Что он должен делать? Вот святитель Афанасий пишет о том, что он должен делать то же самое, что он совершает в домах прихожан. Это ещё те времена, когда батюшки ходили по домам — это 40-е, 50-е годы, которые застал владыка уже после своего освобождения. Жил он в провинциальных Петушках Владимирской области, видимо, там всё это практиковались. И вот батюшки, посещая могилы, должны так же совершить пасхальные песнопения...

К. Толоконникова

— Речь идёт о самом дне Пасхи?

А. Светозарский

— Да, первый день Пасхи. Итак, святитель Афанасий пишет о том, что следует делать священнослужителю, если он пришёл на кладбище на могилы усопших по просьбе прихожан в самый первый день Пасхи. Он это допускает, это отражает, видимо, реалии 40-х, 50-х годов, когда владыка уже после тюрем и лагерей проживал в провинциальных Петушках Владимирской области. Он говорит то, что обычно делает батюшка в домах прихожан в первый день Пасхи, когда бывает такой ход со святынею по домам, по крайней мере в те времена это было распространено, ещё люди принимают батюшку, поют пасхальные песнопения. Он говорит, что то же самое...

К. Толоконникова

— Простите, я вас перебью. Разве после 1949 года это всё не было запрещено?

А. Светозарский

— А где как. Были циркуляры только в церковной ограде. Но знаете, у нас ведь строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения, поэтому...

А. Пичугин

— Да, я знаю священников, которые в 60-е, 70-е годы ходили так по прихожанам.

А. Светозарский

— Да, это ещё зависело от дерзновения священника, от настроя паствы, поэтому это было. Хотя официально — да, конечно, были эти циркуляры воспрещающие, но трудно такие проявления религиозного чувства воспретить. И вот он говорит, что придя на могилку пойте пасхальные песнопения, возглашайте ектению о здравии предстоящих, пришедших помянуть своего усопшего, и заупокойную ектению, но ни в коем случае не с печальным пением «Господи, помилуй», а с пением «красным» — таким радостным, пасхальным, мажорным, а не минорным. При этом в другом месте он говорит, что на Пасху уходит на задний план не только поминовение усопших, но и поминовение живых. Всё-таки в центре нашего такого духовного воззрения события Воскресения Христова и сплошное ликование — вот у него такой взгляд.

А. Пичугин

— Итак, я напомню, что в гостях у светлого радио сегодня Алексей Светозарский, профессор Московской духовной академии, заведующий кафедрой церковной истории Духовной академии. И программа наша совместная с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди».

К. Толоконникова

— Таким образом подытожим: святитель Афанасий допускает поминовение усопших на Пасху на кладбище, то есть не поминовение, а посещение усопших с радостной вестью о Воскресении Христовом. Но в то же время он не одобряет любых частных прошений в этот период.

А. Светозарский

— Да, именно так. Видите, здесь сочетание такой высокой теории и реальной практики, я думаю.

А. Пичугин

— Но эта высокая теория так и осталась высокой теорией, поскольку очень мало, я так понимаю, из наследия святителя Афанасия было принято церковной практикой, я уж не буду говорить о канонах каких-то, но именно вот в практику вошло очень немногое, к сожалению.

А. Светозарский

— Да, в конце жизни он переживал разочарование от того, что его разумные предложения были просто положены под сукно, если не в корзину, не дай Бог. Это было, да.

К. Толоконникова

— А какова же всё-таки была практика? Я довольно много переработала материалов за эти годы, но как-то с посещением кладбищ не очень что выяснилось, потому что везде всё было по-разному, с одной стороны. А с другой стороны, это какая-то всё-таки очень прикровенная тема. И единственное, что мне удалось понять, что власти в общем закрывали глаза на то, что происходило на кладбищах в пасхальные и послепасхальные дни.

А. Светозарский

— Да, я соглашусь с этим. Вопрос такой очень сложный. Я думаю, что сначала мы, может быть, обратимся к истории: вот какие были основания для того, чтобы люди посещали могилы усопших прямо в первый день Пасхи. Давайте возьмём Москву, но это любой город с древней историей тоже сюда подпадает, где люди жили в пределах своего прихода. Приход совпадал с территорией слободы. Люди селились по профессиональному признаку или по признаку своего отношения к налоговой политике. «Слобода» — от слова «свободный», там освобождённые, привилегированные люди там, освобождённые от некоторых каких-то повинностей, их было много в государстве. И они рождались, жили и умирали в пределах своего прихода. Возле каждого храма был погост приходский, даже в городе, я уже не говорю о сёлах. Поэтому естественно, что по завершению богослужения — служилась Пасхальная Заутреня, потом был расход — обязательно небольшой перерыв, что одно богослужение не наплывало на другое...

А. Пичугин

— А Литургия уже утром.

А. Светозарский

— Она не утром, это минут 40, может быть, час.

А. Пичугин

— А, иногда и сейчас так делают: пока все христосоваются, пока готовят храм.

А. Светозарский

— Да. Скажем, у тех же старообрядцев это обычная практика, насколько мне там доводилось наблюдать. Ну люди — куда им пойти? Они шли к родным могилкам. Здесь все рядом вот эти такие семейные крестьянские некрополи, все знают, кто тут похоронен. И соответственно они на этих могилках пребывали, естественно, может быть, там пели пасхальные песнопения, христосовались, или после Литургии, уже освятив яства пасхальные, шли туда, клали эти самые яички. Потом система стала разрушаться, причём не только в городе, но и в селе. В XVIII веке — опять же у нас карантинная тема — чума и вынос кладбищ на городские заставы. Вот, собственно, наши старейшие кладбища живут с тех пор, существуют.

А. Пичугин

— Ваганьковское кладбище тому самый явный пример.

А. Светозарский

— Ваганьковское, Калитниковское, Преображенское, Рогожское, то есть все эти кладбища, которые мы считаем нашими старинными исконными московскими, их основали в период этой московской чумы, пик которой пришёлся на сентябрь 1771 года. И потом так оно и осталось, в соответствии с санитарными требованиями.

А. Пичугин

— Остальные кладбища археологи находят.

А. Светозарский

— Находят, конечно. Собственно говоря, их закрыли, но не упразднили, какое-то время они существовали, и там эти памятники были, которые потом употребляли в церковные строения, потом притч, местные батюшки, эти кладбища застраивали своими домами и по документам «обеляли», как тогда говорили. Митрополит Платон (Левшин) с этим боролся. У каждого московского храма в черте Садового кольца есть некрополь, не отмеченный никакими памятными знаками.

А. Пичугин

— Да, конечно.

А. Светозарский

— Видите, традиция нарушилась, в силу того, что локально эти места поминовения усопших были отделены и вынесены за городскую черту.

А. Пичугин

— Я вас перебью, простите, пожалуйста. А Санитарный устав — что это такое?

А. Светозарский

— Это документ, который определяет устройство  мест захоронения. Он возник в XIX веке, там всё было расписано, что кладбище должно иметь ограду, должно быть огорожено рвом. И то, что оно находится вне города — это был очень важный момент. И в сёлах тоже: погосты вокруг храмов заполняются, с течением времени основывают новые кладбища — где-то в районе выгонов, за околицей. Поэтому эта традиция не могла существовать непрерывно, потому что приходит новое поколение. И в этот первый день Пасхи как-то уже не очень удобно пойти, особенно для благочестивых людей, которые хотят попасть на Пасхальную Вечерню великую. В городах это особенно ярко чувствовалось, особенно ощутимо.

А. Пичугин

— Мы столкнулись к советскому времени уже с новой реальностью, когда традиции церковные были нарушены, в том числе многие забыты. А было нечто другое: появились именно советские традиции, которые сейчас мы уже считаем устоявшимися и именно церковными. Вот давайте о них немножко поговорим.

А. Светозарский

— Давайте. На момент предреволюционный мы имеем традицию посещения могил родственников без  заупокойных молитвословий в первый день Пасхи. Возьмём наш Сергиев Посад, где я провожу значительную часть времени своего. Прямо при входе, недалеко от вокзала, сейчас там такой сквер, было Вознесенское кладбище. Ну конечно, люди шли туда. Потом, было более отдалённое Кокуевское кладбище — тоже можно, но скорее всего, это отнесут ко дню Радоницы, к этому вторнику второй седмицы по Пасхе. Давайте вспомним Шмелёва: как правило, у него такой идеальный образ нарисован московского благочестия, подробный. У него есть глава «Радоница», как они объезжают кладбища, даже бывают на Преображенке, потому что предки были старой веры. Всё, это время свернулось, и далеко ли ездить или близко ходить — уже во вторник рабочий день. Ну, могли бабушки наши, они все приходили в храм, поминали, ездили на кладбище, но какого-то массового посещения не было. Произошло наложение этих дней — пасхальной радости и поминовения усопших — в силу изменений в сознании, я думаю, не только по каким-то внешним причинам. Вот удивительно, что Пасха советского времени — это не только бабушкин кулич, красные яички, такой вот элемент фольклорный какой-то, этнографический, — нет, это всё же, на мой взгляд, та самая основная идея, на которой мы стоим, краеугольный камень нашей веры: вера в Воскресение, которая на каком-то подсознательном уровне сохранялась и в других поколениях. И в этом отношении я эту традицию рассматриваю как положительную.

К. Толоконникова

— Посещение кладбища в самый день Пасхи?

А. Светозарский

— Да.

К. Толоконникова

— Интересно, что мы говорили об этом, но сейчас как никогда уместно об этом вспомнить — так называемых кладбищенских маршрутах автобусов. Ведь это же на Пасху было организовано властями. И с какого года примерно это всё организовывалось?

А. Светозарский

— На моей памяти было. И этот кладбищенский акцент празднования Пасхи, как мне кажется, такое негласное, также, как и продажа куличей в наших булочных именно в предпасхальные дни...

А. Пичугин

— Кекс «Весенний».

А. Светозарский

— Да. Вот это, скорее, конец 70-х, начало 80-х.

К. Толоконникова

— Ведь кто-то же за этими датами ещё следил.

А. Светозарский

— Конечно. И может быть, вот здесь как раз можно усматривать желание направить саму идею праздника вот в такое поминальное русло.

А. Пичугин

— Мне казалось, что автобусы — это уже перестроечная традиция и начало 90-х.

А. Светозарский

— Нет, было. О них так не объявляли по телевидению, но все знали, что от такой-то станции метро до такого-то уже отдалённого кладбища — они все дальше и дальше были от города — будут маршруты и будет масса людей. Это было такое некое неформальное действо. Но я скажу, что церковные люди воздерживались от участия в этих действиях. В храмах, прямо как сейчас вижу, канун закрывали плотной тканью такой.

А. Пичугин

— И на Радоницу открывали.

А. Светозарский

— А на Радоницу открывали, да.

А. Пичугин

— Мы прервёмся буквально на минуту и вновь вернёмся к нашей беседе в таком дистанционном, удалённом формате. Программа наша совместная с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова — директор музея. Заведующий кафедрой церковной истории, профессор Московской духовной академии Алексей Светозарский, Алексей Константинович также профессор и преподаватель Сретенской духовной семинарии. Я — Алексей Пичугин. Через минуту снова здесь.

А. Пичугин

— Напомню, что вы слушаете совместную программу радио «Вера» и музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова — директор музея. Профессор, заведующий кафедрой церковной истории Московской духовной академии, профессор и преподаватель Сретенской семинарии Алексей Светозарский у нас здесь вместе с нами в нашей беседе. И мы говорим о традициях отмечать Радоницу. Поговорили, естественно, о дореволюционных традициях, и сейчас говорим о традициях советского времени, о традициях не просто отмечать Радоницу, но и вообще в пасхальные дни вспоминать усопших.

А. Светозарский

— Да, я думаю, что это вполне естественный момент, продолжая уже некую высказанную мысль, — вот эта идея единения живых и умерших, и желание вот этой пасхальной радостью поделиться. Хотя, конечно, она трансформировалась и на мировоззренческом уровне. Это превратилось в некий такой семейный поход: верующая бабушка, её сын, который не хочет огорчать мамашу... Напомню, что до недавнего времени «мамаша» — это ласковое, так же, как и «папаша» и в церковной среде, и в духовной. Вспомним чеховского архиерея, который радуется мысленно тому, что мамаша приехала. И вся эта семья, такая разношёрстная, отправляется на кладбище, там поминает усопших, устроив предварительно такой пасхальный субботник. Опять же, как правило, коммунистический субботник тоже совпадал с пасхальным или предпасхальным периодом — да, кстати. И потом вся садятся за трапезу. Я думаю, что неприятие этих походов связано с этими моментами.

К. Толоконникова

— Да-да, я тоже об этом думала, да.

А. Светозарский

— Потому что, если уж говорить, что люди церковные посещали могилки близких — это естественно, скажем, для матери, потерявшей сына. Мне известен случай: один очень уважаемый московский протоиерей, уже почивший, потерял сына. Сыну было 30 лет, это была такая надежда семьи, очень талантливый, но неудачно сделанная операция — в результате он скончался. И я с ним говорил: «Батюшка, ну а как вот на Пасху? У нас нет такой традиции». Он говорит: «А чего такого? Я отслужил, поехал на это кладбище, положил яичко, с сыном похристосовался, никаких там панихид...» — ну вот такой был у него момент. Поэтому люди приходили, в том числе церковные, на Вербное, как правило, убирались на могилах, чтобы могила имела такой вот... Я думаю, что многие обращали внимание, посещая даже на Радоницу могилы своих родных, что много вербочек вокруг. Вот люди приходят, убираются, и как знак такой, знамение грядущей победы над смертью, оставляют вот эти вербы. А в советской традиции ещё ёлочки наряжали — это уже совсем советская...

А. Пичугин

— Это в другой период — это важное уточнение. Но знаете, очень интересно, что вкладывали люди в советское время — следующее поколение, родившихся в 30-е годы, то есть уже такое достаточно атеистическое, — когда приходили на кладбище на Пасху или в пасхальные дни и тоже что-то несли? Но при этом без всякого религиозного подтекста, без христосования, без вербочек, без яичек. Вот что эти люди вкладывали в свою?..

К. Толоконникова

— Кстати, совершенно какие-то языческие признаки тризны такой возродились: выливали рюмку водки  на могилу, например. Кто-то сталкивался с этим?

А. Пичугин

— Я прошу прощения, я тут хотел вспомнить. Оно, конечно, языческое, но, например, у сербов в церковной традиции очень сильно укоренённое. Я как-то раз наблюдал в сербской церкви, как в одну из родительских суббот священник служит панихиду, за ним ходит толпа народу. Вот он, видимо, в храме отслужил, вышел в такое церковное кладбище и от могилы к могиле переходит, возглашает «вечную память», потом ему протягивают бутылку вина. Я думаю: «Какая хорошая традиция: тут батюшка всех и каждого помянет ещё». А нет: он брал бутылку, выливал половину на могилу и бросал туда ладан. Это вот, видите, тоже и у наших братьев-сербов укоренено.

А. Светозарский

— У них там много чего есть. Не будем... Я думаю, что это явление такого же порядка, это вот такой некий комплиментарный жест в сторону (неразб.), который иначе не поймёт. И если мы начнём копать все те обычаи, которые связаны с самым таким архаичным пластом народного сознания, связанным со смертью, с поминовением, мы там много чего можем найти.

К. Толоконникова

— Как ничто другое смерть окружена разнообразными ритуалами, которые, в общем, люди стараются соблюсти с максимальной точностью. Если мы посмотрим на советскую статистику совершения Таинств...

А. Пичугин

— Она опубликована, кстати?

К. Толоконникова

— Что-то опубликовано, да. И я помню, что мы эту статистику отчасти использовали в наших выставках, и сейчас она у нас есть в музее. И если мы посмотрим на эту статистику, то увидим, что столько-то крещений совершается, столько-то венчаний — венчаний меньше всего, — но отпеваний больше всего совершается. То есть даже нецерковная семья, повинуясь наказу усопших родительницы или родителя, или бабушки, или дедушки, старается всё-таки человека отпеть.

А. Пичугин

— Есть, кстати, хорошая статья на эту тему у Надежды Беляковой, сотрудницы Института всеобщей истории Академии наук, которая занимается как раз проблематикой такого не народного, а именно скорее статистики совершения Таинств, треб, обрядов в советские годы.

К. Толоконникова

— Это такая очень показательная вещь. А у меня ещё такой вопрос, я у бабушки об этом честно спрашивала, но на мне ничего не сумела ответить. Во многих семьях, практически во всех, были те, кто погиб на войне. И меня в связи с этим заинтересовало: естественно, что церковное поминовение совершалось — воина Николая, воина Михаила, например, и так далее, — а вот становились ли эти деревенские памятники погибшим односельчанам какими-то центрами притяжения в эти пасхальные и  послепасхальные дни. Вы знаете, что во многих сёлах есть такие памятники. Вот это любопытно мне было бы знать. Есть какие-то у нас сведения?

А. Светозарский

— Есть какие-то. Ну да, поминовение совершалось в основном в храме, не только поминали мужчин-воинов, но и мне попадались записки с женскими именами: о поминовении воина Раисы, воина Клавдии. И эти женские имена, конечно, свидетельствуют о масштабах трагедии, которую пережил наш народ, когда и женщины довольно массово участвовали в обороне страны и погибали. И вот это поминовение наше такое продолжительное в воскресные дни сейчас мало где практикуется, а я-то помню старых протоиереев — там минут 10 батюшка поминал — это вот со времени войны.

А. Пичугин

— Даже я помню. Мне кажется, это закончилось где-то к середине нулевых. Потому что я в начале 2000-х помню эти 10-20-минутные поминания записок старыми священниками, где очень много было... там ещё Чеченская война тогда, естественно, там непонятно, кто конкретно имеется в виду, но вот воинских имён было очень много.

К. Толоконникова.

— В провинции и сейчас сохранилась эта традиция таких длительных поминовений вслух. Это для прихожан считается чуть ли не важнейшей частью богослужения.

А. Светозарский

— Да, важнейшей частью, но при этом совершенно не предусмотренной церковным уставом. Опять же поминают в субботу утром, но по реалиям нового времени суббота — день такой хозяйственный или день отдыха, и на Всенощную-то не все приходили. Видите, опять время спрессовалось. Святитель Афанасий протестует против того, чтобы в воскресенье поминать усопших — есть особый день. Но особый день как-то не всегда был задействован. А что касается таких публичных поминовений — я допускаю, потому что служились молебны на полях. Это первые послевоенные годы, когда вот это всё было относительно свободно. Причём служили, как мы знаем по документам, по отчётам тех же уполномоченных Совета по делам Русской Православной Церкви — тогда так эта организация называлась, потом это Совет по делам религии, — председатель колхоза просил, батюшка служил в засуху молебен, люди выходили. То есть здесь был какой-то момент реставрации.

А. Пичугин

— Но это тоже было в определённые какие-то времена, потому что хрущёвская кампания активно с этим боролась.

А. Светозарский

— Нет-нет, с этим уже покончили в конце 40-х, начале 50-х, хотя, может быть, где-то ещё молились. Но это как-то входило в общий контекст: школа, похожая на дореволюционную, армия, вознесённая на такой пьедестал, армия-победительница, в армии было быть престижно не только офицером, но даже и рядовым, по крайней мере так говорила такая официальная наша идеология, пропаганда. Ну и каким-то образом в это вписывалась Церковь, и были вот эти публичные моления.

А. Пичугин

— Владимир Солоухин, в 1956 году написавший книжку «Владимирские просёлки», замечательный такой своеобразный путеводитель по Владимирской области, а книжка повествует о том, как они с женой и товарищем, впоследствии знаменитым на весь мир художником Сергеем Куприяновым, путешествовали по Владимирской области пешком. И вот встретили они где-то старушку, которая шла в Мстёру, в Богоявленский приход просить о прекращении дождя. Они над ней посмеялись, говорят: «Куда ж ты, мать, идёшь?» Она говорит: «Вот я недавно ходила просила о дожде — начало лета же какое засушливое было. Вот дождь-то и пошёл сразу, как я сходила. А вот теперь меня из родного колхоза обратно гонят, чтобы помолилась о прекращении дождя», — но они резюмируют, что дождь не прекратился до самой поздней осени.

А. Светозарский

— Я могу из какого-то своего опыта, из того, чему я был очевидцем — если мы возьмём Церковный календарь на 1980 год, он посвящён юбилею Куликовской битвы, прекрасный совершенно календарь. Там же фотографии, вот мне достался бракованный экземпляр, который реализовали в одном из приходов за весьма приличные деньги, но, видимо, не бракованных не было, я с удовольствием и с радостью купил. Там были сведения о Православных Поместных Церквях, которые открывали для меня, в общем, новый такой мир современного Православия. И там были фотографии, там был владыка Питирим (Нечаев), напомню, что он возглавлял Издательский отдел. Он был сфотографирован 9 мая на фоне памятника неподалёку от Волоколамска. И там так очень грамотно была отрезана звезда, символ Красной армии, который этот памятник обозначала и украшала, дабы, как я потом выяснил, кое-кто на Западе не подумал, что советский митрополит молиться на звезду.

А. Пичугин

— Это разъезд Дубосеково, скорее всего.

А. Светозарский

— Нет, там есть разъезд Дубосеково, но, по-моему, это памятник сапёрам — он там есть тоже.

А. Пичугин

— Может быть. Я знаю, что сейчас возмущаются многие священники, не публично, конечно, а в кулуарах, что, когда приходится совершать поминовение 9 мая или просто приезжают в какую-нибудь деревню служить панихиду, они совершаются возле советских обелисков, где звезда и нет никаких икон. И вот есть такое подспудное возмущение тому, что приходится...

А. Светозарский

— Алексей, это очень надуманное и книжное. Привези батюшка с собой икону, положи на аналой и помяни погибших за родину. Мне не нравятся эти разговоры вокруг вечного огня — это гражданский мемориал. Погибали не только православные, вы пришли туда помолиться за своих — поставьте аналой, икону, крест, никакой проблемы.

К. Толоконникова

— Мне кажется тоже, в этих возмущениях очень много искусственного.

А. Светозарский

— Да, это надо просто принимать, как есть, и молиться. Я вижу кадры, которые видел в детстве, как сейчас перед собой — это захоронение неизвестного солдата. Посмотрите эти кадры, посмотрите на эти лица — эти матери, ещё не старые, эти мужики, у которых чуть-чуть седеют виски, им по сорок, они провожают этого солдата — брата, сына.

А. Пичугин

— Да, а матерям под 70, даже меньше.

А. Светозарский

— Да меньше, ну что вы.

А. Пичугин

— Я напомню, что сегодня мы беседуем на радио «Вера» с Алексеем Светозарским, профессором, заведующим кафедрой церковной истории Московской духовной академии. Есть книжка, она называется «Жизнеописание хорька», Петра Алешковского, где он вспоминает советское поминовение на Пасху — это середина 80-х годов, перед Перестройкой или в Перестройку, может быть, где-то вот так между. Главный герой оказывается в маленьком городе случайно на кладбище, он не очень понимает, что происходит, но вот 9 мая или около той даты, и сотни-сотни старушек, которые собираются на кладбище, приходит священник, служит панихиду.

К. Толоконникова

— Моя знакомая, уроженка Молдавии, даже Гагаузии, рассказывала, что для неё эти пасхальные посещения кладбищ, когда она была ребёнком, это первая половина 80-х годов, были вообще счастливейшим временем. Потому что жители Гагаузии религиозны, но своеобразно, народным образом. И на кладбище шло развесёлое пасхальное гулянье. И пока взрослые предавались своим радостям, дети носились между могил и радовались по-своему. Их все привечали, все угощали куличами, пасхами, яйцами, какими-то конфетами. И она вспоминает, что это было очень и очень весело. Может быть, с другой стороны, пасхальное поминовение и должно быть таким?

А. Светозарский

— Если не заложен такой момент языческий: нам весело, и вам там тоже должно быть весело. Уж простите, это я так уже резонёрствую. На самом деле я хотел сказать несколько о другом: ведь кладбище — одно из последних прибежищ советского некоммунистического человека.

К. Толоконникова

— Вот-вот!

А. Светозарский

— Это территория свободы, это там, где стоят кресты. Это там, где в 30-е годы собирались те ещё верующие, которых потом по групповым делам арестовывали. Москва — это, конечно, могила отца Валентина Амфитеатрова...

А. Пичугин

— На Немецком кладбище...

А. Светозарский

— Да. Могила преподобного Аристоклия на Даниловском кладбище. Это места, где появлялись батюшки непонятно какой юрисдикции, но которые там ещё что-то горячо проповедовали или уже просто служили панихиды. То есть такая тяга к каким-то неформальным проявлениям религиозности, конечно, всегда была и реализовывалась на этих кладбищах.

К. Толоконникова

— Кладбище, вот эта граница между миром мёртвых и миром живых, в 20-30-е годы на неё всё-таки покушались вот эти активные безбожники у станка. Потому что много нам известно историй о разрушенных приходских кладбищах, монастырских кладбищах и так далее. Но уже в более позднее время, в послевоенное время, мы мало очень знаем вот таких беспричинных разрушений кладбищ. Да, разрушали кладбища, например, на окраинах Москвы, когда строили новые микрорайоны или прокладывали эстакады, но вот так чтобы в деревне просто взяли разрушили ни с чего кладбище и сделали там футбольное поле — это немыслимо.

А. Светозарский

— Нет. Могли разрушить храм, осквернить...

А. Пичугин

— Я знаю из последних лет, когда крупные колхозы, или как они сейчас называются — сельскопроизводственные комбинаты, распихивали деревенские кладбища под посевы. Вот на моих глазах в Ивановской области такая история произошла недавно.

А. Светозарский

— Но это уже такой прагматизм. Всё-таки советский период в определённый момент был более идеалистическим. Вот эта любовь к отеческим гробам всё-таки имела место быть. 20-30-е годы — да. У нас исчезли огромные городские кладбища: Дорогомиловское, Семёновское военное кладбище отчасти, Братское военное кладбище, Лазаревское, старейшее московское кладбище — они были уничтожены часто под надуманными предлогами. Потому что кладбище несёт в себе определённый культурный код, простите за избитое, несёт историческую память, кроме всего прочего, одни надписи чего стоят с перечислением и сословий, и заслуг, и орденов, и просто каких-то... Собственно говоря, самое главное-то — цитаты из Священного Писания, эти горящие лампады. Конечно, не могло это не раздражать, поэтому была объявлена настоящая война кладбищам.

К. Толоконникова

— Алексей Константинович, а в вашей семье в вашем детстве как происходили посещения кладбищ в эти ли дни или в какие-то другие? Что вы запомнили и брали ли вас вообще ребёнком на кладбище?

А. Светозарский

— Брали! Совсем маленьким — нет. Это уже был такой удел старших — это вот бабушки, тётушки, бабушкины сёстры, это их такая была функция.

К. Толоконникова

— Как и во многих семьях, кстати, женщины старшего поколения предстояли за весь род: как за усопших, так и за живых.

А. Светозарский

— Да. Когда их не стало, пошли родители. Ну как пошли? 1 мая — на демонстрацию не ходили, дни свободные, спокойные, и они отправлялись на Калитниковское, посещали могилки. Никогда не было никаких трапез, никаких не то что распитий, но и поеданий — это было не принято, но, видимо, это была такая семейная традиция.

К. Толоконникова

— А молебное пение какое-то совершалось, какое-то поминовение мирянским чином?

А. Светозарский

— Нет, это надо было быть совсем уж какими-то благочестивыми людьми церковными. Нет, это просто была такая добрая традиция. Заходили в храм, ставили свечку, как правило службы уже не было, но храм был открыт — вот что интересно. При всём при том, что по Москве храмы закрывали между службами, вот там храм всегда был открыт.

К. Толоконникова

— Это не касалось кладбищенских храмов, я думаю.

А. Светозарский

— Может быть, каких-то не касалось, потому что у меня нет такого опыта, чтобы я посещал какие-то другие храмы. И вот примета того времени, которая сейчас уже почти совсем отошла в прошлое — это бумажные цветы. Они имели двоякое употребление: это бумажный цветочек в кулич и в пасху на момент освящения; и также это цветочки для посещения кладбищ, потому что в наших широтах, особенно в те времена, встретить какие-то живые цветы было невозможно. Но вот в семье тоже почему-то отрицалась традиция этих бумажных цветочков, всегда старались какие-то живые, или просто на могиле, скажем, сажали ландыши — был такой цветок поминовения.

А. Пичугин

— Надо нам будет как-нибудь обязательно поговорить о традициях: откуда вообще пошли бумажные цветы, оклады из фольги...

К. Толоконникова

— Целлулоидные. Ну, от бедности всё, от бедности.

А. Пичугин

— Оно вроде бы как всё понятно, но есть какие-то, наверное, интересные, с этим связанные традиции, приметы времени. Надеюсь, что как-нибудь у нас будет возможность об этом поговорить.

А. Светозарский

— Самое интересное, что даже была там своя индустрия. Вот у моей одноклассницы бабушка работала в какой-то прикладбищенской конторе, и она делала вот эти вот цветы.

К. Толоконникова

— То есть у них там была какая-то артель.

А. Светозарский

— Да, вполне официальная. И просто везде продавались, и каждый считал нужным... и на рынках продавались эти цветочки.

К. Толоконникова

— И возле непосредственно входов на кладбища продавались, и были какие-то невероятных расцветок, такие вырви глаз пластмассовые цветы.

А. Светозарский

— Я помню, что бумажные были понежнее, но это был такой тоже знак приближающейся Пасхи обязательно. Патриарх Алексий I порицал этот обычай и призывал к тому, чтобы по крайней мере в храмовом пространстве никаких вот этих искусственных моментов не было. Если хотите, ставьте живые цветы — это было очень модно. В храмах в кадках стояли фикусы, я не знаю, что ещё, какие были...

К. Толоконникова

— Я хорошо это помню. И до сих пор в провинциальных храмах стоят эти цветы в кадках, вплоть до столетника, извините, до алоэ — я могу даже фотографии прислать. И выглядит это очень трогательно.

А. Пичугин

— У меня знакомый священник, тоже со знаниями такими советского быта, как-то мы шли с ним по улице вечером, было уже темно, загорались огоньки. Он мне показывает: «Вот видишь — стоит фикус. Это значит, что это дом старый, старая столярка в окнах. Вот это старая коммунальная квартира, и фикусы эти ещё с тех самых пор стоят».

К. Толоконникова

— И у нас стоит с тех самых пор фикус. По-моему, этот фикус, который стоит у нас в музее, ему уже лет 50, не меньше.

А. Светозарский

— Берегите его, Ксения Андреевна.

А. Пичугин

— Ну что ж, мы будем уже заканчивать нашу программу. Спасибо вам большое. Спасибо, что нашли возможность присоединиться к нам в таком удалённом режиме. Я напомню, что это наша совместная программа музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова — директор музея. Алексей Константинович Светозарский — профессор Московской духовной академии, заведующий кафедрой церковной истории Духовной академии, один из основателей музея, председатель Учёного совета — правильно, так называется?

А. Светозарский

— Это уже совсем все титулы. Спасибо.

А. Пичугин

— Ну да, такая общемузейная программа у нас, но очень интересная. Спасибо большое. Я — Алексей Пичугин. Мы прощаемся: до новых встреч, всего хорошего, до свидания.

К. Толоконникова

— Спасибо всем. Христос Воскресе!

А. Пичугин

— Воистину Воскресе.

А. Светозарский

— Воистину Воскресе!