
У нас в гостях был клирик храма святого Иоанна Воина на Якиманке священник Антоний Смирнов.
Мы говорили о смысле и значении выноса креста для поклонения во всех храмах в течение Крестопоклонной недели и об истории такой традиции. Отец Антоний ответил на вопросы: почему мы поклоняемся по сути орудию смерти Христа; может ли отсутствие страданий и испытаний в жизни человека говорить об удалении Бога; что значит «отвергнуть себя» и для чего это нужно; а также к какому верному средству стоит обращаться в тяжелых и безвыходных ситуациях? Наш гость поделился, что главное — это доверие Богу и несение креста с благодарностью, так как он приносит душе пользу и спасение.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
– Добрый вечер, дорогие друзья. Как обычно по понедельникам, скромный, а местами и не очень скромный, неофит Александр Ананьев начинает задавать свои вопросы неофита тем удивительным людям, которые решаются на них ответить. Начну несколько издалека. Эфирная студия радио «Вера» находится в одном из красивейших мест Москвы, как мне кажется. На границе Нескучного сада и парка Горького, на прекрасной по своей красоте Андреевской набережной. И, как выясняется, регулярно по этой набережной, в компании своих молодых учеников, студентов, друзей, единомышленников пробегает красивый молодой человек, который при ближайшем рассмотрении оказывается прекрасным, мудрым молодым священником, клириком храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке. Антоний Смирнов. Добрый вечер, отец Антоний.
Иерей Антоний
– Добрый вечер, друзья.
А. Ананьев
– Как же так вышло, вот неожиданно, между прочим. Священника можно представить везде: помогающего страждущим, выслушивающего исповедь, проводящего службы, но бегающего по набережной – это... Понимаете, да, меня?
Иерей Антоний
– Я понимаю. Очень необычно.
А. Ананьев
– Необычно и здорово.
Иерей Антоний
– Ну и хорошо, что я бегаю не в подряснике с крестом, а все-таки в спортивной форме, и поэтому сложно понять, что это батюшка. Но в силу того, что наш приход очень древний, наш храм начала XVIII века, и с того времени не закрывался, в том числе и в советский период он тоже не закрывался. И многие люди, которые в советское время ходили в наш храм молодыми людьми, продолжают сейчас, уже в пожилом возрасте, среднепожилого возраста, ходить в наш храм. И в основном – ну это не только наш храм, но и другие храмы тоже, – в принципе можно увидеть, что молодежи мало, к сожалению, тем более в нашем храме, и нужно как-то эту молодежь объединять. Но объединять просто под эгидой богослужения, толкования Евангелия – это сложно, не всегда это будет интересно, нужно что-то еще, помимо этого. Вот в силу того, что в моей жизни было много спорта, профессиональный спорт, и папа мой был профессиональным спортсменом и тренером детским футбольным, я решил как бы свои какие-то навыки, таланты использовать в работе с молодежью, чтобы им тоже было интересно, чтобы помимо общения на тему веры, помимо того, что мы воспитываем свою душу, и тренировали свое тело.
А. Ананьев
– Вообще удивительно. Видимо, Господь мне так по темечку стукает: мол, Александр, забыл совсем спорт. Буквально неделю назад вот здесь, на вашем же месте, сидел замечательный священник, духовник Олимпийской сборной России, мы с ним прекрасно поговорили, в том числе и о спорте. И вот еще недавно мне казалось, что спорт и православие это две разные вселенные, у которых нет точек соприкосновения. Ну потому что спорт, он вообще про другое. Мне казалось, что в спорте столько гордыни, по крайней мере конечная-то цель в спорте: быть лучше, чем твой сосед, встать на ступеньку выше, чем твой сосед, и чтобы все это увидели, еще медаль надеть. А ради вот этого достижения вот этого результата тебе нужно многим пожертвовать, и ради вот такой, по сути низкой цели, да, то есть в утеху твоей гордыни пожертвовать...
Иерей Антоний
– С точки зрения Евангелия.
А. Ананьев
– Да, с точки зрения Евангелия. И вот я как раз хотел вас буквально коротко спросить, мне просто давно хотелось это спросить у вас, поскольку вы молодой, но опытный и вот в спорте понимаете гораздо больше, чем я, и уж тем более гораздо больше, чем я понимаете в Священном Писании и в сути православия. Нет ли здесь противоречия? Я даже не спрашиваю, рекомендуете ли вы или нет заниматься спортом. Понятно, что вы за то, что в здоровом теле все-таки дух здоровее. Но нет ли противоречия там? Или все зависит от того, как заниматься спортом, куда бежать, с кем бежать и для чего?
Иерей Антоний
– Все зависит от подхода, от отношения человека к тому делу, которым он занимается. Конечно, мы должны разделять профессиональный спорт и любительский спорт, физкультуру от спорта высших достижений – это совсем разные тоже вещи. И в профессиональном спорте, конечно, уже намного сложнее. Даже будучи ты и христианин, и знаешь, как правильно относиться, там это сложнее выполнить и как бы правильно использовать профессиональную свою деятельность для своей христианской жизни, скажем так. Но возможно. Тем более в командном виде спорта. Потому что в моей жизни был командный вид спорта и там свою гордыньку можно, в принципе, не так сильно развивать.
А. Ананьев
– Тоже своего рода служение, получается, ближнему.
Иерей Антоний
– Ну поддержка своего напарника – где-то за него отработать, где-то подставить плечо, где-то помочь. Ты работаешь не на себя, а на целую команду и так далее, то есть есть за что можно зацепиться. Но в то же время везде, понимаете, можно не только в спорте, но на любом месте, в любой деятельности можно неправильно к ней относиться и использовать ее во вред вебе. Я убежден в этом.
А. Ананьев
– К разговору о неправильном или правильном отношении. Давайте копнем чуть глубже в суть спорта и веры. У меня однажды было большое смущение, когда кто-то из моих друзей сказал мне вещь, которая мне показалась сначала обидной, а потом тревожной. Он мне сказал: слушай, ты используешь православие, веру, чтобы измениться и стать лучше. То есть вот прозвучало именно «используешь», потому что для тебя это какой-то институт. И сначала я так напрягся, думаю: ну нельзя же использовать православие, нельзя использовать веру, хоть с какой-либо целью. А потом подумал, что, наверное, может быть, в этом и есть какое-то зерно правды. Потому что я, действительно, с целью там стать лучше и достичь в конечном итоге хотя бы права подойти к той двери, которая, открывшись, приведет меня в Царствие Небесное, вот получить вот это право. И в этом смысле тот Великий пост, посредине которого мы сейчас находимся, и, если вот так вот рассматривать, это получается, как интенсивная тренировка. Я вот специально использую слово «тренировка», потому что у меня был опыт: я по полгода ходил в тренажерный зал, я очень быстро приходил в какую-то форму, которая мне самому нравилась. Потом через полгода я бросал успешно это дело и, спустя довольно короткое время, опять возвращался в предыдущую форму, а может быть, и еще хуже. И ведь вера – это тоже неспроста там есть духовные упражнения, духовные тренировки, а Великий пост, получается, это какой-то такой интенсив.
Иерей Антоний
– Отвечу на первый пока вот вопрос и мысль: а можно ли использовать веру для своего совершенства? Конечно же, можно и, в принципе, в основе православия, мы с вами знаем, что лежит такой подход, так называемая синергия – сотрудничество Бога и человека. То есть мы понимаем, что вера – это не просто, что ты один себя совершенствуешь, что ты одинок и сам себя делаешь лучше. Нет, ты так не можешь сделать. Ты совершенно пустой без Бога. В Евангелии Христос говорит, что без Меня не можете делать ничего. Ну ничего в отношении вечной жизни, положительного, да, что принесет тебе пользу. Поэтому, конечно же, с помощью Божией, с помощью тех инструментов, которые нам подарил Господь, это я так называю, скажем так, таинства и молитва, и пост, и все остальное, с помощью этого мы приближаемся к Богу. А в отношении того, что Великий пост является для нас тренировкой – это очень тоже хорошая мысль, это хорошее сравнение. Ну по крайней мере для меня. И причем перед Великим постом я в проповеди прихожанам об этом говорил, что как у спортсменов, в обязательном порядке в течение года бывает два-три сбора спортивных перед соревнованиями, для того чтобы на соревнованиях они достигли высоких результатов, без сборов невозможно этого достичь. Усиленные тренировки, по два-три раза в день, постоянный режим, постоянное правильное питание и так далее – и это все приводит к хорошим результатам. Так же и у христианина на самом деле. Так же и у спортсменов есть перед соревнованиями разминка. Перед, например, футбольным матчем обязательно выходят футболисты на поле и за 15 минут делают разминку, чтобы не получить травму. Также и перед Великим постом у нас есть подготовительные недели.
А. Ананьев
– Понемножку разогреваемся.
А. Ананьев
– Да, разогреваемся, разминка, и вот вступили именно в Великий пост, в такой вот сбор, духовный сбор.
А. Ананьев
– Что меня смутило в этом. Я боюсь, признаюсь вам как священнику, что вот всей своей там душой, всеми мыслями, всеми поступками, ну я стараюсь по крайней мере, я в веру погружаюсь все глубже, знаете, для чего все-таки – вот чего я боюсь, – чтобы стать лучше здесь, в земной жизни. То есть как бы вдруг (я вот это осознал совсем недавно, буквально месяц назад), как бы вдруг не получилось так, что моя цель, если быть совсем с собой честным, не заключалась в том, чтобы стать хорошим человеком при жизни. Ну если упрощенно: избавить себя от гордыньки, избавить себя от целого ряда грехов, которые в конечном роде отравляют мою жизнь и жизнь окружающих, стать достойным отцом, стать достойным мужем. И вот как избежать отношения к вере как (простите меня за сравнение) к интенсивному курсу личностного роста? Ведь конечная цель-то другая. Конечная цель – приблизиться к Богу. И в этот краткий, по сути, ведь очень мимолетный, краткий путь земной жизни успеть приблизиться к Богу настолько, чтобы переступив эту черту, быть рядом с Ним.
Иерей Антоний
– Так бывает, когда мы забываем о главной цели жизни христианина – любовь к Богу и приближение к Нему максимально, да, уже здесь, при жизни. То же самое бывает и в отношении к посту. То есть если человек забывает о главной цели поста, пост превращается в диету. То есть он просто худеет, поправляет свое здоровье.
А. Ананьев
– Ну или не худеет, потому что одни углеводы, между прочим.
Иерей Антоний
– Да, или не худеет. Но, по крайней мере, он задумывает похудеть перед постом, хочет это сделать.
А. Ананьев
– Ну да, есть такое. Вот там сзади, в мозгу вертится какая-то мыслишка, очень мерзкая: вот, похудею, буду лучше, все меня будут уважать, и я сам к себе буду относиться немножко иначе.
Иерей Антоний
– Поэтому если иметь правильную цель, как в жизни христианской, если ты это делаешь ради того, чтобы достигнуть вечной жизни, чтобы быть ближе ко Христу, чтобы побольше очистить себя от грехов, которые мешают нам приблизиться ко Христу, тогда все твое делание христианское не превращается к такому потребительскому действию в твоей жизни. Вот и все.
А. Ананьев
– «Вопросы неофита» на светлом радио сегодня продолжаю задавать я, Александр Ананьев. Сегодня у меня в гостях клирик храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке, священник Антоний Смирнов. Простите меня, дорогой отец Антоний и слушатели, за то, что я пока еще не озвучил тему. Мне просто давно хотелось с вами встретиться здесь, в студии радио «Вера», и поговорить вообще очень о многом хочется. Но в первую очередь сегодня хочется поговорить вот о чем. Вчера, в воскресенье, во всех православных храмах в центр храма был вынесен крест для поклонения, и он будет стоять там всю эту неделю, которая называется Крестопоклонной. Мне, как неофиту, во-первых, очень хочется понять смысл и значение, во-первых, этого действия, а во-вторых, этой недели. У меня очень приблизительное понимание того, что это такое. Я хочу спросить у вас.
Иерей Антоний
– Ну, наверное, нужно начать с чисто исторического момента. В истории Церкви был такой период, когда Крест Христов из Иерусалима украли – были войны, это был VI–VII век, – и при императоре Ираклии этот Крест вернули. Животворящий Крест – это великая святыня для всего христианского мира.
А. Ананьев
– Тот самый Крест, который император Константин руками своей матери, царицы Елены, которая отправилась на Святую Землю, дабы отыскать тот самый Крест, на котором претерпел Свои земные страдания Спаситель.
Иерей Антоний
– Да, все правильно. И потом уже в VII веке, а точнее 614 год, персидский царь Хосрой II осадил и взял Иерусалим и забрал крест. Была очень длительная война потом уже. И через 26 лет император Ираклий I побеждает и возвращает Крест в Иерусалим. И с того времени, конечно же, возвращение такой великой святыни не могло никак не отразиться в церковной жизни. И как раз это выпало на тот период марта, Великого поста. И тогда положили, что вот в середине Великого поста будет вспоминаться Крест и выноситься на середину храма для поклонения верующих.
А. Ананьев
– Знаете, я ведь по-другому это воспринимал. Я воспринимал это как напоминание нам, православным – вот я сейчас прямо ручкой по столу стучу, –что мы сейчас находимся в самой середине Великого поста. И сегодня где-то в Иерусалиме, там стучат молотки, безвестный плотник какой-то, выстругивая вот эти страшные доски, изготавливает тот самый крест, на котором уже совсем-совсем скоро будет страдать наш Спаситель. И вот он, этот крест. Я вот так воспринимал эту историю, вот что напоминание: вот, оно приближается. И я, стало быть, был неправ или отчасти неправ?
Иерей Антоний
– Отчасти. А вообще, в принципе, правы. Потому что так было во многом. В истории Церкви, например, даже в богослужении. Нынешнее богослужение, которое мы совершаем, имеет очень много каких-то исторических моментов.
А. Ананьев
– Каких?
Иерей Антоний
– Ну, например, Великий вход на литургии. Ну что мы сейчас делаем? Мы из алтаря, то есть в алтаре находится жертвенник, и из него мы выносим в храм хлеб и вино, которые в будущем, в конце литургии, станут Телом и Кровью Христовыми и опять заходим в алтарь. Раньше так не было.
А. Ананьев
– А, то есть это на каждой литургии так происходит.
Иерей Антоний
– Да. А сейчас это на каждой литургии происходит. Но раньше это было совсем по-другому. Жертвенник, который сейчас в алтаре, находился вообще в другом здании, не в храме, и так было в Софии Константинопольской, из этого помещения шло большое шествие торжественное – Великий вход. Великий вход в храм с этими Дарами, которые станут Телом и Кровью Христовыми, и тогда действительно совершался Великий вход в храм. Исторически сейчас немножко, ну совсем не так происходит. То есть, грубо говоря, хлеб и вино, они уже в алтаре сейчас находятся, мы опять их выносим из алтаря и опять заносим туда – это исторический момент, который мы не убираем, он сохраняется. И литургия для нас священна как бы, и поэтому мы Великий вход не вырезали никуда, он существует. Также и вот с Крестопоклонной седмицей, исторически это было так, как мы уже сказали. Но со временем это уже стали осмыслять как бы по-новому – богословски, нравственно и так далее, для пользы душевной. Потому что так сложилось, что именно в середине Великого поста и были эти исторические события. И в напоминание о том, что совсем скоро будет Страстная седмица, распятие Спасителя и Воскресение Христово, в середине Великого поста как бы тоже как подготовка. Иногда это объясняют, как некое отдохновение под сенью Древа Христова, которое как бы мы отдыхаем под его сенью от палящего солнца, как бы от усталости Великого поста и готовимся к Страстной седмице.
А. Ананьев
– Вот об этом мне с вами очень много надо поговорить. Для меня очень много непонятного в том, как можно отдыхать в тени такого страшного, одного из страшнейших орудий пыток, по сути. Мне в принципе понятно, наверное, почему мы поклоняемся Кресту – мы поклоняемся не тому дереву, на котором страдал Христос, мы поклоняемся в первую очередь – не в первую очередь, в единственную очередь, Христу и Его Воскресению. Но вот давайте предположим, хотя бы на мгновение, вот простите мне за неловкое сравнение, давайте предположим, что какой-то, не дай Бог, конечно, дорогой мне человек пострадал – я не знаю, попал в аварию, условно. Я его люблю, и я переживаю за него, я понимаю, что он вот прямо сильно мучился. Мне же не придет в голову как-то даже думать о том, что вот поклоняться автомобилю, который стал причиной, понимаете, о чем я говорю? Мне хочется и вот это копье страшное, которым был пронзен Христос, и вот эти гвозди, и этот крест – ну это же страшно. Хочется поцеловать и обнять Христа, но никак не то, чем Он был убит в земной жизни. Почему же так?
Иерей Антоний
– Потому что в Евангелии Христос сказал такие слова: имею власть отдать Свою жизнь, имею власть принять Свою жизнь. На протяжении всего Евангелия мы видим, что Христос намеренно и добровольно шел к этим страданиям. Он знал, что делал. Это не было каким случайным роком. И святые отцы, объясняя, в чем основной смысл жертвенного подвига Спасителя, распятия на кресте – это Его бесконечная любовь к роду человеческому. И вот мы как бы почитая, лобызая, поклоняясь перед Крестом, конечно же, почитаем именно Его жертвенный подвиг и Его бесконечную любовь к роду человеческому. То есть для нас получается, крест, который мы почитаем, символ Его бесконечной любви к нам.
А. Ананьев
– Вы сказали, отдыхать в тени Древа Жизни. Как в сознании христиан орудие пыток трансформировалось в Древо Жизни? Ведь крест называют Древом Жизни, я правильно понимаю?
Иерей Антоний
– Правильно, да.
А. Ананьев
– Для меня, вот человека неопытного, это все-таки древо смерти.
Иерей Антоний
– Потому что жертвенный подвиг Спасителя на кресте оказался искупительным подвигом. Искупление рода человеческого – Христос приносит Себя в жертву ради прощения грехов всех людей. Если бы это не совершилось, то род человеческий не имел бы доступа к вечной жизни, не имел бы доступа в Царство Небесное. И поэтому орудие смерти – крест, который был в Римской империи страшным орудием смерти, оказался для нас Древом Жизни, посредством которого мы получили и прощение грехов, и доступ к Отцу Небесному через жертвенный подвиг Спасителя.
А. Ананьев
– Об этом и многом другом мы продолжим разговор с моим сегодняшним гостем, клириком храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке, священником Антонием Смирновым. Так что не отходите далеко, через минуту продолжим.
А. Ананьев
– «Вопросы неофита» на светлом радио. Я Александр Ананьев. Сегодня у меня в гостях клирик храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке, священник Антоний Смирнов. Добрый вечер еще раз, отец Антоний.
Иерей Антоний
– Добрый вечер.
А. Ананьев
– Да, и сегодня, вот в начале фактически Крестопоклонной недели, мы говорим о значении креста в жизни христианина, как в прямом, буквальном смысле, так и в том смысле, что у каждого из нас есть тот крест, который мы должны нести. И должны нести, я так понимаю, с благодарностью, отец Антоний.
Иерей Антоний
– Ну должны, да, с благодарностью.
А. Ананьев
– Должны с благодарностью, но не у всех получается.
Иерей Антоний
– Не всегда получается, это непросто.
А. Ананьев
– Да. Даже Христу было непросто. Я, размышляя по дороге сюда о предстоящем разговоре с вами, вдруг осознал, что ведь Христос в Гефсиманском саду, ведь Он тоже практически (поправьте меня, если я не прав), Он практически предался унынию, Он затосковал. И просил апостолов бодрствовать с Ним, потому что Ему было, Ему нужна была эта поддержка, Ему было тяжело вот там одному, Его все оставили.
Иерей Антоний
– Мы, конечно, не можем сказать, что Христос предался унынию. Мы можем сказать, что Он пребывал в страшной борьбе. Его человеческая природа, конечно же, содрогалась и страшилась. Потому что изначально сотворенная Богом природа человеческая не предназначена для смерти, для страданий, а для вечной жизни и блаженства. И поэтому Христос, как Богочеловек чистейший, Он не мог не претерпевать эти страдания, но Он боролся и, конечно же, Своей Божественной властью победил это испытание.
А. Ананьев
– Но то что Ему было плохо, вот я просто пытаюсь представить хотя бы полпроцента Его переживаний по этому поводу, Его человеческих абсолютно переживаний, и у меня все равно не получается. Я предполагаю, что той радости и благодарности, которую, по идее, должен испытывать каждый из нас, неся тот тяжелый крест, который Господь дает нам всем, в той или иной степени, кому-то больше, кому-то меньше, кому-то неизмеримо больше, в Нем не было этой радости и благодарности, Он очень сильно переживал.
Иерей Антоний
– Ну вот как раз через Гефсиманию мы понимаем, что в жизни каждого христианина не бывает такого простого исполнения этого завета Христова: «Возьми крест свой и следуй за Мной», – это очень сложно, это тяжело. И мы видим на примере Спасителя. И да, действительно, мы должны стараться благодарить Бога и со смирением принимать крест, который Он на нас возлагает. Но это благодарение, дай Бог, возникает через определенное страдание, муки, но не в самом начале точно. Тебе нужно сначала это пережить, осознать, принять, а потом уже прийти к тому, что тебе это действительно помогает в твоей духовной жизни, ты через это приближаешься к Богу и за это уже благодаришь.
А. Ананьев
– Даже если тебе приходится прожить тяжелейшие минуты, когда из тебя невольно вырывается крик: «Господи, почему Ты меня оставил»?
Иерей Антоний
– Да. Начальный период каких-то страданий, испытаний, он простой, не тяжелый и не обязательно он исполнен такого принятия смиренного христианского, конечно же нет. Для этого нужно время, силы, иногда поддержка твоих близких. Иногда твое отчаяние, период отчаяния. Иногда ропот. Но христианин призван к тому, чтобы в итоге прийти к осознанию того, что Господь в нашей жизни промышляет о каждом из нас, что не просто так в жизни каждого из нас возникают какие-то трудности, и ты их можешь воспринимать как свой крест и приносить через это себе пользу и спасение своей душе.
А. Ананьев
– Сегодня разговаривал с одной своей знакомой, обсуждали с ней вот как раз тему, которую мы сейчас обсуждаем. Она сказала удивительную вещь, которая заставила меня крепко задуматься. Она говорит: ты знаешь, когда я проживала самый тяжелый период своей жизни – а там были потери, были болезни, была безработица, отсутствие денег, было тяжело, – она говорит, тогда я была ближе Богу, чем сейчас, когда у меня все ровно, когда у меня все гладко. Когда я, конечно же, благодарю Бога за то, что у меня все хорошо, что дети в порядке, что на работе все хорошо, я нужна, востребована и успешна. Но почему я дальше от Бога сейчас, по моим внутренним ощущениям, чем я была тогда? Я не смог ей ответить. Вы сможете?
Иерей Антоний
– Это действительно так. Это опыт людей, и простых людей, и почитаемых старцев. Всем известный архимандрит Иоанн (Крестьянкин) часто любит этот пример приводить, когда был в заключении. И когда он вспоминает это время, он говорит, что именно в этот период ближе всего был к нему Господь. Не тогда, когда он жил в монастыре в святом, вокруг одна святыня, вокруг богослужение, непрестанная молитва, таинства, не тогда был Бог ближе всего к нему, и он Его особенно ощущал, а тогда когда не было вокруг ни святых, ни литургии и так далее, а вокруг были зэки, вокруг были злые люди, боль, испытания, именно в этот момент Христос был рядом с ним, ближе всего. Удивительный, конечно, этот момент и сложно его познать. Но в Евангелии тоже есть момент, когда Христос говорит, что дух бодр, плоть же немощна. То есть когда страдает человеческая плоть и когда человек пребывает в какой-то скорби, его дух становится как-то чище, он просыпается, человек, что-то второстепенное, какая-то шелуха с него начинает слетать, и он понимает, что в его жизни важнее. Молитва совершенно другая. Вот в момент страданий, испытаний, скорбей совсем другая молитва. Она, скажем так, ну невольно, практически без твоих даже каких-то усилий, просто вот из сердца вопиет на небо твоя молитва в этот период. А когда все хорошо вокруг, ты прямо засыпаешь, успокаиваешься. Но Господь поэтому периодически нам в течение жизни попускает эти моменты, эти периоды, чтобы мы, как мы говорили про сборы духовные, сборы духовные бывают не только вот Церковью установлены там, Великим постом или другими постами, но и вот такими вот эпизодами жизни.
А. Ананьев
– То есть, получается, отец Антоний, без страданий никуда? Я почему спрашиваю. Может быть, вся причина в том, что мы не умеем благодарить, нету в нас, во мне – вот я сейчас про себя говорю, что да, действительно, когда у меня все хорошо, мне комфортно, я чувствую, что я крутой, у меня все хорошо, и в общем, по большей части, наверное, я имею все, потому что я сам это заслужил, у меня вот все хорошо. Вот когда мне плохо, мне одиноко, и я взываю к Богу, и Бог приходит и говорит, и помогает, и утешает. Может быть, проблема в том, что мы не умеем быть благодарными? Или это не проблема, и страдания нужны не для тех, кто не умеет благодарить?
Иерей Антоний
– Тут надо тоже вспомнить слова из Священного Писания, апостол Павел говорил, что Христовы люди это те, кто распяли свою плоть со страстями и похотями. Или в другом месте апостол Павел тоже говорил, что кто хочет жить благочестиво во Христе Иисусе, будет гоним. И вот из этих двух цитат мы можем сделать выводы о том, что, во-первых, да, действительно, если человек хочет менять свою греховную жизнь, если он хочет идти за Христом, без страданий не получится. Потому что мы все имеем греховную человеческую природу, которая очень склонна к исполнению греха, к страстям. И логически, если мы хотим от них избавиться, если мы хотим идти за Христом, если мы хотим наполнить свою душу добродетелями, придется терпеть. Но мы также в Евангелии помним, что Христос обещает за то, что кто за Ним идет, оставляя свою греховную жизнь, уже здесь, на земле, получает во много крат больше, нежели он имел до этого в своей греховной жизни – утешение благодати Святого Духа.
А. Ананьев
– Правда ли, что крест, который мы несем, каждому Господь дает по силам его? Иногда смотришь на людей, которым достается в этой жизни – на маленьких детей, на людей, на которых сваливается онкология, потеря очень важного человека – и думаешь: ну не по силам его такой крест, Не может же быть такого, чтобы вот это было, ну это невыносимо (ну в буквальном смысле в голову приходит слово «невыносимо»), это сломает. И знаете, что удивительно? И ломает. Некоторых ломает, раздавливает. И смотришь на это и не понимаешь: ну а как же крест по силам?
Иерей Антоний
– Ну мы, христиане, призваны верить в то, что Господь каждому дает крест по силам. Потому что можно много всего вспомнить – что Бог есть любовь, Бог есть Отец. Бог промышляет о каждом человеке, что каждый человек не забыт у Него. И конечно же, Он, промышляя о каждом человеке, определяет какой-то жизненный крест ему. И, конечно, мы не можем утверждать, что кому-то Господь дает не по силам. Ну это невозможно, по вероучению нашему, да, мы не можем. Но по восприятию этого, жизненному восприятию, это сложно. Так же, как сложно нам познать Боговоплощение логикой. Нам сложно познать: Бог есть Троица. Нам сложно познать, почему дети болеют, не имеющие личного греха. Так же тут нам сложно оценивать жизненные обстоятельства, кресты других людей, потому что мы не знаем глубинно каждого человека, а Господь знает нас очень глубоко. Как Создатель каждого из нас, Он знает, на что способен каждый из нас и поэтому Он и дает. Но мы также не можем со стороны оценивать, человек имел ли силы на это или нет, потому что мы его не знаем. Может быть, он действительно мог понести этот крест, но он, к сожалению, не употребил все свои возможности.
А. Ананьев
– Какие возможности? Я сейчас обращаюсь к вам, ну как человек, у которого там тоже может случиться что-то тяжелое, и я хочу знать обо всех возможностях, которые я могу употребить, чтобы вынести, чтобы пронести, чтобы не сломаться. Ну вот, к примеру, святитель Игнатий (Брянчанинов), вот я выписал, говорил о том, что «крест дотоле тягостен, доколе он пребывает крестом твоим. Когда же он преобразится в Крест Христов, то получает необыкновенную легкость». И я вот долго думал над этой фразой: когда же он преобразится в крест Христов. Как он преображается? Ну вот случилась у тебя в жизни беда. Вот как эту беду преобразить не в твой личный крест, который тебе надо тащить на кровавых коленях, а в Крест Христов?
Иерей Антоний
– Это бывает тогда, когда человек уже изначально свою жизнь воспринимает как несение и креста своего и как следование за Христом. То есть человек, который услышал призыв Христов: иди за Мной, следуй за Мной и возьми крест свой, – и все вот эти испытания, которые на него выпадают, он воспринимает как Богом данные ему испытания, для его спасения, тогда вот его жизненный крест и преображается в Крест Христов. Но не всегда бывает так, что человек изначально воспринимает жизнь свою именно как несение креста и следование за Христом. Бывает чаще всего наоборот: когда возникают у него трудности жизненные, только тогда он начинает уже приходить к Богу, что-то осмысливать, осознавать, и уже христианскую веру актуализировать в своей жизни, после этого. Но вот лично мне в моей жизни, когда были какие-то испытания, сложные какие-то периоды в жизни, когда ты начинаешь воспринимать все эти трудности, не выходя как бы за рамки своего «я», скажем так...
А. Ананьев
– Не выходя за рамки своего «я». Пытаюсь понять.
Иерей Антоний
– Ну то есть ты пытаешься эту глобальную жизненную твою проблему решить сам. Решить сам и начинаешь искать проблему в самом себе, начинаешь самостоятельно пытаться его решить.
А. Ананьев
– Но, по-моему, это честно. Если с тобой что-то случилось, ты, как человек ответственный, конечно же, ищешь причину в себе – я сейчас просто пытаюсь рассуждать. Если со мной случилась беда – ну значит, я несу за это ответственность. Даже если, на первый взгляд, грузовик сам вылетел.
Иерей Антоний
– Это все правильно. Но если мы хотим сделать так, чтобы наш крест стал Христовым крестом, чтобы Ему было легче его нести, чтобы он стал более легким, тогда ты начинаешь выходить за рамки самостоятельного решения этой проблемы и ты призываешь силу Божию, ты актуализируешь веру, ты начинаешь надеяться на Бога. Ты стараешься увидеть в своей жизни Его промысл о себе. Ты понимаешь, что Господь для чего-то тебе это попустил в твоей жизни. Ты осознаешь со временем, что Господь именно в этот период, тяжелейший период, Он рядом с тобой. Это не сразу, это нелегко, но если человек обращается к Богу, если он постарается именно так повести себя, по-христиански воспринять все эти трудности, тогда действительно его крест жизненный преображается в Христов Крест, и ему становится легче, правда, действительно. Это опытно люди на себе ощущают. И потом, когда ты вспоминаешь это период и думаешь: как бы я вообще без Бога это все пронес бы? Сложно себе это представить. Потому что даже с упованием на Бога, с ощущением Его близости, с укреплением благодатью Божией, все равно было очень сложно.
А. Ананьев
– Все равно тяжело.
Иерей Антоний
– Да.
А. Ананьев
– Клирик храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке, священник Антоний Смирнов, сегодня на «Светлом вечере» отвечает на вопросы неофита. И ну вот то, о чем сейчас мы говорим с отцом Антонием, он вместе с матушкой Ольгой пережил, переживает сейчас и будет переживать всю жизнь. У них семейные обстоятельства таковы, что им гораздо, в сотни раз сложнее, чем, допустим, мне как отцу, может быть, вам как родителям. Расскажете просто вот о своих, даже не столько, я понимаю, что вы сейчас об этом рассказываете, а о том, что вам помогает и помогло. Не о том, что вот трудно и делает жизнь труднее, а о том, что помогает и помогло. Тем, кому нужна поддержка.
Иерей Антоний
– Нужно рассказать в двух словах, о чем...
А. Ананьев
– Да, в двух словах о том, что вам помогает, как вам это помогает. Вот если человек вдруг оказался в ситуации, которая для него кажется безвыходной – в глазах темно, ощущение такое, что жизнь закончилась, и крест вообще не по силам.
Иерей Антоний
– Как бы ни банально это звучало, помогает, конечно, молитва. И, как я уж говорил, в такие периоды молитва, она, независимо от тебя, она из твоего сердца рождается, если ты веришь в Бога, если ты к Нему близок, и если ты Ему доверяешь. Ну конечно же, помогают нести крест, сложные обстоятельствах жизни близкие люди. Когда ты одинок – мне сложно это представить. Когда есть жена, когда есть муж, и они друг друга поддерживают, и они имеют общее упование, общую веру во Христа, намного легче. Сразу же, когда у нас родились недоношенные дети, были при смерти, в реанимации лежали, конечно, в первую очередь я пришел к матушке и обнял ее, утешил ее, поддержал ее, попросил ее не переживать. Также она взаимно тоже меня поддерживала. Поэтому этот тяжелейший период, он был подкреплен вот поддержкой друг друга – это очень важно.
А. Ананьев
– Говорят, сострадание – это не попытка утешить, потому что любым утешением ты пытаешься убедить человека в том, что причины его страданий несущественны. Не надо утешать человека. Сострадание – это другое. Сострадание – это страдание вместе, несение креста вместе. И это очень сложно. Я даже, наверное, думаю, что вот православие христианство, оно вообще основано на сострадании. То есть мы все призваны сострадать Христу, не в том смысле, что жалеть или переживать, или терзаться как бы мыслями о том, а именно вместе с Ним нести тот Крест, который вчера, в воскресенье, был вынесен в центр нашего храма.
Иерей Антоний
– Это очень важно. Потому что перед словами Христовыми о том, что мы должны идти за Ним и нести свой крест, Он говорил, что отвергнись себя. Сначала говорит: отвергнись себя, возьми крест свой и следуй за Мною. То есть то, что вы говорите про сострадание, а сострадание – это сложно.
А. Ананьев
– Это очень сложно.
Иерей Антоний
– Это сложно, потому что нужно отвергнуться от своего, ну то есть нужно начать бороться со своим эгоизмом.
А. Ананьев
– Эгоизмом? Или со всем? Со всем своим...
Иерей Антоний
– Со всем своим.
А. Ананьев
– А зачем... Вот вопрос. Господь меня любит, Он любит меня как личность. Он не любит там массу, Он лично меня, я это чувствую, я просто это знаю, у меня нет никаких сомнений в этом. И Он относится ко мне не так, как вот к человеку, который рядом со мной, Он меня любит, потому что меня знает. Ну давайте предположим, что я отвергнусь себя – я об этом много думал. Вот отвергнусь себя, я перестанут быть собой, просто перестану. Разве я буду тогда интересен Господу?
Иерей Антоний
– Очень будешь интересен Господу.
А. Ананьев
– Ну это простой пример: вот, допустим, с отношениями с мужем и женой. Жена говорит: я так люблю своего мужа, я его очень люблю, и я откажусь от всего, что мне дорого, ради него. Я любила вышивать – я не буду вышивать. Я любила ходить на танцы – я не буду ходить на танцы. Я любила готовить – я не буду готовить. Читать не буду ради него. И она так вот отбросила все, что ей было дорого, все что составляло ее личность. Хотите, я предскажу, что случится с их отношениями в таком случае? Ну она будет неинтересна мужу. Муж, как достойный человек, конечно, попытается охранить отношения. Но испытывать тот интерес к ней он уже перестанет.
Иерей Антоний
– Тут сравнение очень правильно. Потому что сейчас идет сравнение с грешным человеком и безгрешным Богом. У Бога нет изменения. И как любит Он человека, и так Он не перестанет его любить. И когда Он говорит, что ты должен себя отвернуться и последовать за Мной, взять крест, свой – через это Он как бы даже нам понять, что, сделав это, ты полюбишь Меня еще больше, что ты узнаешь Меня еще лучше. Ты почувствуешь вечную жизнь, ты почувствуешь благодать Святого Духа. Ты опытно ощутишь, что такое христианская жизнь и ты получишь те необходимые силы, чтобы донести до конца, чтобы твой крест стал Крестом Христовым, да, чтобы он преобразился и стал легче. То есть тут уже немножко нужно с другой стороны посмотреть. Не с той стороны, что будем мы интересны Богу или нет, что Бог станет нам очень интересен через несение креста. Потому что тут уже нужно подумать о терминах, что есть ты на самом деле – ты или твои страсти. Можешь ли ты соотносить именно настоящего себя и твои греховные наклонности или все-таки настоящий ты – это нечто большее и важное в глазах Бога. Может быть настоящий ты – это образ и подобие Божии, которые в тебе есть, это те добродетели, которые ты можешь в себе воспитывать, это твое правильные выборы, которые ты совершаешь в жизни, исполняя волю Божию. Может быть, вот это должно в тебе сохраниться обязательно, именно это в тебе Господь любит и хочет, чтобы ты с этим к Нему пришел и следовал за Ним. А все, что тебе мешает, греховное – гордость, тщеславие, чревоугодие – ну мы можем долго перечислять греховных страстей, которые тебе мешают быть рядом со Христом, мешают тебе ощущать себя настоящим счастливым человеком, свободным человеком от этих страстей – вот именно от этого нужно избавляться и от этого отвергаться, но сохраняя в себе твои уникальное черты характера. И с помощью Божией, Христовой, воспитывать в себе добродетели, которые тебя будут еще больше обогащать.
А. Ананьев
– Да, это высший пилотаж. Этого добиться, это понять даже трудно, а уж сделать-то еще сложнее. Наверное, последний вопрос на сегодня...
Иерей Антоний
– Для этого нам даны и сборы духовные – Великий пост. Попытаться по крайней мере что-то, вот как нам рекомендуют тоже святые отцы. Невозможно за все взяться сразу. Возьмешься за все – ничего не сделаешь. Начни вот в этот Великий пост хотя бы с малого, самого маленького, например. Ну это больше относится к молодым людям или среднего возраста – Великим постом перестань так часто смотреть в гаджеты.
А. Ананьев
– В гаджеты?
Иерей Антоний
– Да. Или в социальные сети. Вот это будет, мне кажется, очень большое доброе дело Великим постом.
А. Ананьев
– Это не работает, отец Антоний. Это не работает. Я даже объясню, почему. Я много раз пробовал. Вру, не много раз, я пробовал это позапрошлым Великим постом, вот сразу после крещения. Думаю: вот отлично. Мясо не есть, в общем-то, довольно просто, вот это все молоко, все понятно. А чего мне действительно важно, интересно и увлекательно – вот это действительно всякие социальные сети – дай, думаю, откажусь. Но по работе сообщения, ты же не можешь себя вырвать из этой жизни, ты же не монах...
Иерей Антоний
– Ну сообщения листать обязательно, это реалии современного мира.
А. Ананьев
– Да, реалии, ну то же самое и в лентах этих новостей проходит, и все, и ты понимаешь, что уже не ответить будет неправильно. И ты уже отвечаешь, и тебе уже надо сделать публикацию, ты ее делаешь. А уже сделав, ты понимаешь: да, ну вот оно как-то все уже полетело в тартарары. А в следующий пост я придумаю что-нибудь другое, кофе не буду пить, например, и оставляешь это как есть.
Иерей Антоний
– Здесь интересная тонкость в социальных сетях: если ты не прочитал это сообщение и не открыл его, то тот, кто тебе это отправил, это видит. И ты имеешь полное моральное правило не отвечать на сообщение. И тут нужно уже расставлять приоритеты, что для тебя важнее в твоей жизни: приближение ко Христу, совершенствование твоей души на какой-то период времени. Ты же не уходишь в лес, ты же, так сказать, не становишься отшельником.
А. Ананьев
– Нет ли ощущения, отец Антоний, что вот есть такие настоящие, недетские, серьезные испытания, тот крест, который попускает нам Господь, и ты его должен с честью нести, ты должен. А если вдруг у тебя как-то, ну Господь милостив, и у тебя все в порядке, ты начинаешь вот так высасывать из пальца свои собственные маленькие страдания. Ну, например, вот мне сейчас хорошо –давай я избавлю себя от Фейсбука (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) и буду мучиться, и буду там проходить это. Нет ли ощущения, что вот это мы сами какой-то изготавливаем себе маленький крест и пытаемся его тащить, и в этом есть какое-то ребячество и глупость откровенная?
Иерей Антоний
– Ну может быть, насчет социальных сетей тут можно подумать, а в принципе...
А. Ананьев
– Ну, например, вот с этим кофе моим. Ну Господь же там в Священном Писании, каноны не запрещают пить кофе. Ну я знаю, что мне плохо, без кофе я медуза какая-то стухшая. Но придумывать себе: а давай я не буду пить кофе. Ну вот любой батюшка, наверное, я не спрашивал, но батюшка, наверное, скажет: ну что же ты за дурак такой, зачем ты вот это придумываешь себе? Делай как следует, не сочиняй себе ничего.
Иерей Антоний
– Ну не могу согласиться.
А. Ананьев
– Серьезно?
Иерей Антоний
– Не могу. Потому что и в святоотеческой мысли мы встречаем, то что люди, христиане, которые добровольно себя ограничивают от чего-то в период там Великого поста, в течение своей жизни несут какие-то подвиги, в том числе и несут и какие-то скорби, страдания, их святые отцы называют добровольными мучениками. Понятно, что это, может быть, слишком высоко будет сказано, да, но наша жизнь состоит же из мелочей.
А. Ананьев
– Я вот так с вами поговорил и понимаю, что нет в нашей жизни мелочей. Все как-то, отец Антоний, важно. Все важно. И вы, конечно же, ответили на все те вопросы, которые я вам задавал. Сказать, что мне стало понятнее – наверное, я пока не решусь, но то что, может быть, мы вместе со слушателями поднялись на одну ступеньку вверх, и вдруг нам какие-то вещи стали чуть яснее, а какие-то темные углы немножко осветились – может быть, даст Бог, это так. Спасибо вам большое за этот непростой, но очень важный разговор.
Иерей Антоний
– Спасибо вам, что пригласили. И, конечно же, всем нам понятнее эта тема станет тогда, когда мы опытно постараемся, попробуем начать осознавать, что есть в нашей жизни крест от Бога и с помощью Божией начнем его маленькими шажочками нести. Опытно, может быть, мы ближе приблизимся к пониманию, что есть несение креста Христова в нашей жизни.
А. Ананьев
– Благодарю вас. Клирик храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке, священник Антоний Смирнов, был сегодня в гостях, отвечал на вопросы неофита. Я Александр Ананьев, радио «Вера». Слушайте нас по понедельникам в восемь часов вечера. До новых встреч.
Иерей Антоний
– До свидания.
«Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
Гостем программы «Исторический час» был кандидат исторических наук Глеб Елисеев.
Разговор шел о судьбе удивительного святого, почти нашего современника, святителя Иоанна Шанхайского, о том, как складывался его путь к церковному служению, как вместе со многими соотечественниками оказался в вынужденной эмиграции после гражданской войны в России, как, благодаря его трудам, удалось договориться о принятии русских беженцев в США и Австралии, и как в святителе Иоанне удивительным образом объединились подвиг юродства и епископское служение в Китае, Европе и США.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
«Путь иконописца». Александр Чашкин
Гостем программы «Вечер воскресенья» был художник-иконописец Александр Чашкин.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о приходе к иконописи после встречи с архимандритом Зиноном, а также о том, почему церковное искусство стало значимой частью его жизни.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. Как всегда, в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. Сегодня у нас удивительный гость в студии Светлого радио, Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников, расписывал более 15-ти храмов в России и за рубежом. Наверное, проще сказать, что не расписывал Александр Иванович.
Александр Чашкин
— Руководил росписью, скажем так.
Кира Лаврентьева
— Да, да, да. Все известные монастыри, храмы, скажем так, большинство известных храмов и монастырей, так или иначе, все равно связаны с рукой Александра Ивановича. Даже сербский монастырь Дайбабе известный и в США и везде.
Александр Чашкин
— Кафедральный собор Американской Православной Церкви.
Кира Лаврентьева
— Здравствуйте, Александр Иванович. А то я вас представляю-представляю.
Александр Чашкин
— Здравствуйте.
Кира Лаврентьева
— Да, дорогие друзья, Иверская часовня на Красной площади, храм Георгия Победоносца на Поклонной горе, кафедральный собор в Самаре. Много-много можно перечислять, и в интернете всё это есть. Я думаю, вы уже поняли, гость у нас сегодня незаурядный, это мягко скажем, а вообще, конечно, крайне интересный. Александр Иванович, традиции нашей программы предполагают спрашивать о пути к вере, в вере и жизни с верой. Но я вас еще хотела бы спросить и о пути к иконописному искусству, потому что чем вы только не занимались. Вы сами говорите, что учились в Суриковском институте, окончили оперную студию при Центральном Доме работников искусств, пели на клиросе, так собственно и начал прокладываться ваш путь к вере. Расскажите, пожалуйста, как вы стали верующим человеком, я думаю, это как-то с иконописью очень связано.
Александр Чашкин
— Я начну с того, что я родился в семье, которая никакого отношения не имела к вере, к христианству, к православию. Более того, отец у меня был известным коневодом, родился я фактически в Киргизии на берегах озера Иссык-Куль. Там отец мой создавал породу, которую начали создавать еще до революции. Дочь генерал-губернатора Семиречья, Пьянкова со своим мужем поручиком прочитали статью Пржевальского, что самое красивое место на земле — это озеро Иссык-Куль. Хотя Пржевальский, как известно, был путешественником и объездил очень много стран и земель. И они возмечтали именно там создавать новую породу лошадей, которая объединяла в себе киргизскую лошадку, которая по горам хорошо ездила, донскую лошадь, которая была самая выносливая в мире лошадь, и чистокровную английскую лошадь, которая была по экстерьеру и по скорости самой быстрой, самой красивой в мире, ибо произведена она была от ахалтекинцев, от древней лошади, на которой еще ездил по преданию Макендонский, Буцефал его жеребец был. И я там родился. Поэтому я никакого отношения к иконам не имел. В 15 лет мы переехали в Рязанскую область, отца пригласили во Всесоюзный институт коневодства работать, продолжать работу селекционную на счет лошадей. Рядом было село Константиново известное, где родился Сергей Есенин. Моя первая профессия была — я объезжал лошадей, в течение очень многих лет я работал наездником, это называется правильно конюх-берейтор, занимался конным спортом. Казалось бы, моя судьба сама мне велела продолжать дело отца, быть коневодом, заниматься лошадьми. Но получилось так, что я работал на ипподроме, объезжал лошадей, работал в отделении чистокровных лошадей Рязанского конного завода. В это время я рисовал пейзажики. Однажды я в обществе взял и что-то спел. Мне сказал один человек, бас, который когда-то учился в консерватории: ты что, сумасшедший с таким голосом ты занимаешься лошадьми? И отвел меня к солистке Большого театра Масловой, как сейчас помню, народной артистке Советского Союза. Она меня приняла в школу при Большом театре. Была такая школа-студия, где был ректором сам Козловский, который прослушал меня, тут же меня приняли без всяких экзаменов. Я проучился там почти 4 года. Более того я учился у солистки Ла Скала в прошлом, такая была Нина Леонова-Бинесович, знаменитое драматическое сопрано. Я решил, что, наверное, буду оперным певцом. Я безумно любил Карузо, Марио Ланца, слушал пластинки этих великих теноров-итальянцев. Сам мечтал, давал концерты, пел по-итальянски неаполитанские песни. Меня даже называли итальянец из Химки Ховрино, тогда кто-то меня обозвал. И получилось так, что меня направили в консерваторию, а мне было уже больше 28 лет, а туда принимали на дневное отделение только до 28 лет. А на вечернее принимали только москвичей, у меня тогда не было прописки и, короче говоря, я в консерваторию прошел по экзаменам, но меня не приняли. И я пошел работать, кто-то мне посоветовал: иди в церковный хор, может быть, тебя возьмут певчим. Через каких-то знакомых я попал на Сокол, храм Всех Святых, меня прослушал регент Чуенков знаменитый, тоже известный регент был. Меня приняли туда, и я стал петь в храме. Что из меня оперного певца не вышло, я несколько подрасстроился, достаточно сильно. Но, смирившись, стал петь в церковном хоре, и потом подумал, что это, может быть, моя судьба. Но дальше произошло какое-то чудо невероятное, как я считаю. Чудо, которое говорит о том, что не всегда мы делаем то, что хотим. Это нужно нашей судьбе, говорят, что прокладывается сверху судьба человека, то есть Богом. А человек уже должен сам решать, ему дана свобода воли. У нас на Соколе работала монашка Вера уставщицей, которая меня как-то отвела, сказала, что у нее дома живет знаменитый старец Сампсон Сиверс, так называемый.
Кира Лаврентьева
— Ничего себе.
Александр Чашкин
— Говорит: пойдем, я тебя познакомлю. Я говорю: нет, Вера, что ты, такой старец знаменитый, зачем я ему нужен? — Нет, ну, пойдем все-таки. Он уже старенький, ты будешь рад знакомству с ним. В общем, так получилось, что я к нему попал, к Сиверсу. Он, что интересно, спросил: ты чем занимаешься? Я говорю: да вот, работаю на ипподроме, пою в храме, оперного певца из меня не получилось, очень доволен, что попал не в герои оперы, Каварадосси, Канио «Паяцы», а пою церковные вещи. Так, работаю на ипподроме, объезжаю лошадей, пишу пейзажики, говорю. Но параллельно, когда я работал на ипподроме и начал писать пейзажики, мне надо было у кого-то учиться. В Суриковский институт я тогда мечтал только поступить, но моя мечта до реальной не воплотилась. Поэтому я просто познакомился с художником Зюзиным, который был очень интересный человек и художник. Он сказал мне тогда, только из армии я вернулся: Сашулька, зачем тебе Суриковский институт? Вот есть такой маэстро, метр московской богемы Василий Яковлевич Ситников, пойдешь к нему, десять академий закончишь, великий рисовальщик. Я подумал, почему не сходить. Он отвел меня к этому Ситникову, который сейчас очень известный человек, у него картины во многих музеях, в частности несколько картин в музее Гуггенхайма находятся в Америке. В общем, я попал к нему в ученики, показал пейзажики, он говорит: мне это очень нравится — и стал параллельно учиться у него, у этого Ситникова, живописи, рисунку.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера Воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Вот, вы попали к Ситникову?
Александр Чашкин
— Да. И вот у Ситникова брали уроки большие серьезные художники, которые давно закончили Суриковский институт, даже преподаватели у него брали уроки. В частности, как сейчас помню, Александр Иконников преподавал в Суриковском институте. Я ему как-то сказал, что отец страшно переживает, что я не учусь в Суриковском, а продолжаю работать, объезжать лошадей. По сути дела, конеберейтором, моя была профессия. Берейтор это наездник, объездчик лошадей. Мне Иконников сказал: а давай, я тебя возьму, у тебя такой уровень, что я тебя возьму. Формально сдашь экзамены, а я тебя возьму в Суриковский институт на вечернее отделение. Только не говори Ситникову, не говори Зюзину, никому не говори, и ты потихонечку закончишь. И я там проучился 4 года, закончил Суриковский институт, эти вечерние классы, как они назывались. Я возвращаюсь к тому, когда я попал к Сиверсу, он меня спросил, чем занимаешься? Я говорю: вот, я учился в Суриковском, работаю на ипподроме, пою в храме. И он, обращаясь к Вере, не ко мне, а к Вере, это удивительно было, сказал: Вера, ты знаешь, что Александр будет писать иконы? Отведи его к Зинону. Я удивился, говорю: батюшка, во-первых, я не собираюсь иконы писать, потому что иконы пишут святые, с моей точки зрения, и потом кто такой Зинон, я не знаю, не слышал. Он тут же сказал: Ну, Зинон это современный Рублев. Это мне сказал батюшка и подтвердила Вера. Вера, ты его не слушай, что он там не будет, он будет иконы писать, отведи его к Зинону. Кстати, я, перебивая себя, могу сказать, что я встречал несколько даже священников. Одного профессора психиатрии, в Яме он настоятель — Ям такое место под Москвой — который был профессором медицины, у которого была своя клиника и который тоже пришел к Сиверсу, тот сказал: ты будешь священником. Он сказал: что вы, батюшка, я же профессор, занимаюсь психиатрией. — Нет, ты будешь. И он через два года стал священником. К сожалению, я забыл, как его зовут, не важно. Я очень удивился, что к какому-то Зинону, который есть современный Рублев, меня должны отвести. Я думаю, ладно, сказал и сказал батюшка. Мы поговорили, распрощались, я благословился и ушел. А потом по истечении где-то месяца она мне предлагала... Тогда возрождался Даниловский монастырь, там работал этот самый Зинон. Несколько раз она всё пыталась меня привести, я всё отговаривался, потом как-то мы с ней куда-то шли, она говорит: а давай всё же зайдем в Даниловский монастырь. Я говорю: ну, давай, раз уж мы проходим мимо, давай зайдем. Мы зашли. Она сказала: я к Зинону, если можно его вызвать. Я, потом работая с Зиноном много лет, знал, что он никогда не выходил к женщинам, даже не спрашивал, монашка это, не монашка, просто он ни к кому не выходил, потому что столько желающих было его увидеть. А здесь он вышел и спросил меня, в том числе, вы зачем пришли? А я говорю: я хотел бы помогать как-то, если можно вам помочь в росписи монастыря, в работе над восстановлением Даниловского монастыря. Он говорит: хорошо, приходите завтра, я вам найду какую-нибудь работу. На следующий день я пришел в Даниловский монастырь. И здесь произошло еще некое чудо. Когда я зашел в храм Семи Вселенских Соборов, в котором Зинон работал над иконостасом, я увидел, как он работает. Он писал икону. И я, когда увидел, как он работает, и вообще его в работе увидел первый раз, я понял, что передо мной действительно гениальный иконописец, и до сих пор так считаю, и не только я, а в мире очень многие так считают. Более того, наперед забегая, могу сказать, что когда я руководил росписью кафедрального Никольского собора Американской Православной Церкви в Вашингтоне, то меня познакомили с отцом Федором Куфусом, который на то время — это около 30-ти лет назад было, 27 лет назад — был ведущим, считался самым дорогим и самым известным греческим иконописцем современным. Меня познакомили, я с ним сразу подружился. В том числе надо было сказать комплимент. Сначала я посмотрел на его работу, он расписывал храм, по-моему, Архангела Михаила у Потапова в Зарубежной церкви. Я посмотрел, мне очень понравилось, я ему сказал: отец Федор, по-видимому, два самых выдающихся современных иконописца, это вы и Зинон. Он на меня посмотрел внимательно и сказал такую фразу: ты знаешь, Александр, ты ничего не понимаешь в иконах, если ты сравниваешь, с Зиноном никого нельзя сравнить в современной иконописи, и даже меня, — он поднял палец кверху — даже меня нельзя сравнить с ним. Он, конечно, самый выдающийся художник современности. Дальше произошло вот это чудо, когда я стал работать с ним над восстановлением. Я растирал краски, полгода или год не говорил, что я занимался живописью, и смотрел, как он работает, и это было для меня самой высшей школой, конечно. А дальше он уехал в Псково-Печерский монастырь, я поехал за ним, пробыл у него где-то полгода-год, и наезжал к нему время от времени. В это время я уже поступил в Софринские мастерские иконописные, где я проработал несколько лет. Я уже подумывал, как бы мне не остаться совсем в Псково-Печерском монастыре, я был типа послушника, имел такую аккредитацию в виде послушника. Кстати, вторым послушником у Зинона был тогда нынешний митрополит Тихон, а тогда он был просто для меня Гоша.
Кира Лаврентьева
— Да, были эти времена.
Александр Чашкин
— Это были те времена, когда мы вместе с ним были, а потом он перешел к Крестьянкину. А меня вдруг однажды вызывает наместник, сейчас он митрополит Коломенский в Подмосковье, тогда был наместником Псково-Печерского монастыря отец Павел, тогда еще Павел, и говорит: тебя призывает зачем-то патриарх. А я говорю: зачем? — Ну вот, вроде, об Америке какая-то речь идет. Теперь расскажу, как я попал в Америку, также интересный рассказ. Когда я работал в Софринских мастерских, первый храм, росписью которого я руководил, был знаменитый, очень известный храм в Кочаках, родовой храм семьи Льва Николаевича Толстого, где похоронены все его предки, дети почти все, кроме него самого, конечно. Как известно, он похоронен не около храма, а около дома. Известно, да?
Кира Лаврентьева
— Ну да.
Александр Чашкин
— Когда закончили роспись этого храм — сейчас, кстати, об этом фильм пытаются создать, как я расписывал больше 30-ти лет назад его — вдруг приехала американская делегация. В составе Американской делегации был настоятель кафедрального собора Американской Православной Церкви отец Дмитрий Григорьев, это очень известный знаменитый автор многих классических трудов о Достоевском, он специалист по Достоевскому, классические труды многие принадлежат именно ему. И владыка Василий (Родзянко) всем известный, который был епископом Вашингтонским на то время. Ну и еще несколько человек было. Они ездили по России, чтобы найти русского художника, который бы расписал кафедральный собор Американской Православной Церкви. Это связано с тем, что им хотелось, чтобы именно русский расписал. И второе, может быть, материально, с греками разговор более серьезный в смысле материальном. Короче, им понравилась моя роспись, и они меня пригласили, к Алексею II пришли, говорят: вот, мы хотим Чашкина, чтобы он руководил росписью кафедрального собора. В течение полгода, тогда я приехал из Псково-Печерского монастыря в Москву, меня вызвал патриарх Алексей II, сказал: ты поедешь в Америку расписывать собор. Я уже рассказывал, что отец Павел, наместник, сказал, что я тебя не благословляю в Америку ехать. Я говорю: что делать, раз патриарх вызывает, съезжу. Если меня утвердят, то мир посмотрю. — Нет, я тебя не благословляю. Кстати говоря, через месяц он приехал, уже епископом Нью-Йоркским стал. Значит такое, говорит, послушание. Я говорю, ну, что же, вы вроде не собирались, владыка. А он сказал: ну, знаешь, все-таки послушание, послушание. Так получилось, что я там проработал три года, расписывая кафедральный собор. Для меня это был подарок судьбы невероятный, конечно. Дело даже не в Америке, а в том, что... Это длинный разговор отдельный, коротко скажу. Я там пообщался с потомками русских эмигрантов, которых изгнали еще большевики в 20-х годах. Допустим, тот же Григорьев был сын генерал-губернатора Архангельска. Тот же владыка Василий был внук председателя Государственной Думы. Толстой Владимир Сергеевич, староста храма, который был прямой потомок Алексея Михайловича Толстого, Милославский. Там были такие потомки древних даже русских родов, эмигранты. Я бы так сказал, что это были подлинные патриоты России. Они не считали, что сами уехали, они достаточно негативно относились к тем, кто уезжал сам, их же родителей, дедов изгнали большевики фактически, они любили Россию, были подлинными патриотами России. Поэтому я был в обществе, как попал среди какой-то элиты русской, которую лишили родины. Я был счастлив там находиться три года, счастлив был работать там. Конечный итог — я могу сказать, в газете «Вашингтон пост» было написано, что из Москвы приехала группа русских иконописцев во главе с Александром Ивановичем Чашкиным, которые превратили кафедральный собор в жемчужину мировой живописи, была такая фраза в газете «Вашингтон пост». Так что я вернулся, Алексей II был очень доволен, наградил меня орденом Владимира III степени.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в студии Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы очень скоро к вам вернемся. Пожалуйста, оставайтесь с нами.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, меня зовут Кира Лаврентьева. Я с радостью напоминаю вам, что у нас сегодня знаменательный гость Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Огромное количество храмов, монастырей расписывал Александр Иванович в России и за рубежом. Об этом мы сегодня говорим, говорим о богословии иконы, говорим о пути Александра Ивановича к вере и к иконописи. Все это, конечно, интересно, и часа нам явно уже не хватает, я вижу. Александр Иванович мы с вами остановились на росписи храма в Америке. Пожалуйста, расскажите, как там дальше всё продолжалось, как всё развивалось.
Александр Чашкин
— По приезде из Америки я был главным иконописцем предприятия Софрино, фактически был главным иконописцем Московской патриархии. Дальше было много интересного, в том числе, я познакомился с совершенно потрясающим человеком, которого уже канонизировали как местного святого. Я думаю, что когда-нибудь его канонизируют не только как местного. Так же возвращаюсь к Родзянко, епископу Вашингтонскому, я даже думаю, что его когда-нибудь канонизируют, потому что многие, в том числе и я, общаясь с ним, поняли, какой это удивительный человек, совершенно бескорыстный. Более того, он еще не признанный миром богослов. Он написал совершенно потрясающую книгу «Теория распада вселенной и вера отцов», где выдвинул идею, с точки зрения современных астрономов и богословов она кажется совершенно безумной, а именно теорию о создании мира. Он прочитал у Василия Великого, своего святого, что наш мир, когда галактики разбегаются, это осколки Вселенной, которые разлетаются во все стороны, летят в тартарары, но когда-нибудь они будут назад. В индийской философии похожее есть. Во всяком случае, он говорил, что это не создание мира, по его гипотезе. А создание мира — это был райский совершенно мир в другом измерении, который через грехопадение взорвался и стал разбегаться во все стороны неизвестно куда. Короче говоря, на первой взгляд совершено безумная идея, но он ее вычитал у Василия Великого. Я говорю, что владыка Василий был выдающимся богословом, которого еще мир не оценил, а как человек он был совершенно удивительный. Есть такая книга «Тайны святых», где говорится о том, что такое святой человек. Это человек, который полон некой энергии любви, энергетики любви. Я в свое время познакомился и исповедовался у Кирилла, а Кирилл это человек, который был духовником Алексея II, духовником лавры был.
Кира Лаврентьева
— Архимандрит Кирилл (Павлов).
Александр Чашкин
— Да, Павлов. И вот, я случайно попал к нему на исповедь, даже не хотел исповедоваться, хотел сбежать. Он говорит: э, куда собрался, ну-ка иди сюда. Проговорив с ним 15 минут, я не хотел от него уходить. Настолько это был удивительный человек, настолько он меня обаял этой энергией любви, что мне просто хотелось около него быть все время. То же самое чувство у меня было к владыке Василию. Отец Дмитрий Григорьев тоже был такой же человек. Короче говоря, слава Тебе, Господи, я познакомился со многими... То же Сампсон, который мне такую невероятную идею... Я заканчиваю уже о своем пути, я думаю сказать, я не собирался никогда иконы писать, как из моего рассказа следует, он меня направил на этот путь и только через много десятилетий я понял, что меня Господь вел этим путем, а я еще и сопротивлялся. И каждый раз было то, что Господь меня приводил к моей профессии, единственной, которой я сейчас занимаюсь, и без нее уже не мыслю ни своей жизни, ни своего будущего, ни своего прошлого. И всё это увидел во мне этот старец Сампсон. Еще один старец, я считаю, что вопрос канонизации только вопрос времени — это отец Авель Рязанский.
Кира Лаврентьева
— Вы его называли своим духовником?
Александр Чашкин
— Он для меня был как отец родной. Я его знал в течение почти 25-ти лет. Я не знаю, может быть, отношения мне напоминают отношения Зосимы и Алеши Карамазова. Я к нему приходил всегда, я даже не мог его назвать духовным отцом, он был просто очень близкий, родной человек, с которым я готов был общаться бесконечно долго и много, даже более того, он однажды меня призвал и сказал: Сашенька, дорогой, вот через полгода я умру. — Да, что вы, батюшка, да живите. — Нет, Сашенька, ты уж помолчи, пойдем, я тебе покажу, где будет моя усыпальница. Был небольшой храм-часовня Серафима Саровского, а отец Авель был в схиме именно Серафим. Мне показал, над могилкой такое напишешь, здесь царская семья, а он особо почитал царскую семью. Сказал, где что написать, и ровно через полгода он умер действительно. И я расписал эту часовню в Иоанно-Богословском Рязанском монастыре. Эта часовня в честь Серафима Саровского стала усыпальницей этого великого старца, который около 15 лет жил на Афоне и 11 лет был игуменом — по-нашему настоятель, у них игумен — Пантелеимонова монастыря Афонского. Еще один случай расскажу, где Америка меня тоже привела, и на этом я свою судьбу закончу. Однажды некий человек, который был вице-премьером Украины, еще дружественной нам когда-то давно, лет 15 назад, Лунёв, он был министром угольной промышленности, выдающийся специалист горного дела, решили с братом сделать собор в Святогорском монастыре Донецкой области. Это, кстати, родина моих предков со стороны отца, там рядом село было, где отец родился. И они искали тоже художника. И вот он случайно совершенно, мне аукнулась та же Америка, я так уже для смеха рассказываю, однажды выбирал художника, не разбирался в иконах, смотрел фотографии. И вдруг наткнулся на фотографии, где я стою вместе с Ваном Клиберном, как известно, был великий пианист, один из величайших пианистов 20-го века, сказал: а это кто? Это же Ван Клиберн? — Да, Ван Клиберн. — А это кто? — А это иконописец Чашкин. Не будет же Ван Клиберн, скажем так, с нехорошим человеком фотографироваться, там другое слово обозначил, не очень приличное. Вот, его беру. Благодаря Вану Клиберну, я попал, руководил росписью собора в Святогорском монастыре. Я почему их вспомнил, Лунёвых, светлых людей, двух братьев, Сергея Георгиевича и Владимира Георгиевича, которые построили этот великолепный собор, который я считал моей самой лучшей работой, я его расписывал в течение двух где-то лет, ездил туда. К сожалению, год назад его разбомбили. Не полностью, он остался, но очень сильно разбомбили. А это был потрясающий собор. Украинская Церковь даже наградила меня высшим орденом украинским — орденом Нестора Летописца I степени за роспись этого собора. Ну, а потом пошло туда, куда уже пошло, и этот собор теперь не знаю, восстановят когда-нибудь или нет. Но Лунев говорит: дай Бог, война закончится, поедем восстанавливать. Я про свою судьбу всё рассказал.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Александр Иванович, можно много вас спрашивать, потому что действительно интересно. Десять жизней в одной как-то уместилось у вас удивительным образом. Хочется спросить про богословие иконы.
Александр Чашкин
— Давайте.
Кира Лаврентьева
— Ваши мысли по поводу иконописного искусства узнать.
Александр Чашкин
— Это вопрос очень злободневный и правильный. В Москве сейчас восстанавливается чуть ли ни 300 храмов, и этот вопрос очень злободневный. Здесь какой-то спор между академическими художниками, которые, скажем, закончили Суриковский институт или закончили академию Глазунова, они претендуют на роспись многих храмов, более того, расписывают. В частности, когда я приехал из Америки, меня призвал Алексей II и сказал: Александр Иванович, как мы будем храм расписывать Христа Спасителя? Тогда он уже был готов, но еще готовился к росписи. Я ему сказал: ваше святейшество, если мы будем пытаться повторить то, что было, во-первых, художника уровня Семирадского, Репина, Сурикова, Крамского, Васнецова сейчас нет. И я ему напомнил, что Васнецов, когда расписывал в Киеве собор известный, после росписи собора, которую все очень хвалили, сказал такую вещь удивительную. Он сказал, что все мы, современные художники, мечтая о славе Дионисиев и Рублевых, к сожалению, шли совершенно не тем путем. То есть то, что мы сделали, это не церковное искусство. Поэтому надо возвращаться к подлинному каноническому церковному иконописному искусству, а не расписывать в академической манере храмы. В чем тут дело? Известен такой философ и богослов, как Павел Флоренский, он написал гениальную совершенно книгу, которая называется «Иконостас», всем советую ее почитать, чтобы понять, в чем разница между иконописным искусством и академическим искусством.
Кира Лаврентьева
— Вы написали отца Павла без нимба в одном из храмов американских, в благодарность ему за эту книгу.
Александр Чашкин
— Да, да, я там... Я тут же прокомментирую немножко. В храме в Америке табличка была, что храм посвящен жертвам русской революции. И когда надо было расписать заднюю стенку, я предложил сделать роспись, в которой отразить жертвы революции. То есть канонизированных уже святых и тех, которых не канонизировали еще, но которых, может быть, канонизируют или нет, но они пали, были жертвами революции. В частности, разговор идет о Павле Флоренском. Он, безусловно, по всем категориям был мученик, то есть той самой жертвой революции, потому что его до сих пор трудно... По одним сведениям его расстреляли в 38-м году, по другим в 43-м. Но, во всяком случае, это был выдающийся совершенно богослов, выдающийся философ. По какому случаю его не канонизировали? Кто-то сказал, что в его богословских рассуждениях клубок нераспустившейся ереси, еще что-то сказано было. Многие люди, большинство было за канонизацию Павла Флоренского, а его все-таки не канонизировали. Я его почитаю особенно и даже считаю его святым. Тогда не была еще канонизирована царская семья именно нашей патриархией Московской, а была канонизирована только зарубежной Церковью. На этом у них был большой разлад, очень много спорили, очень много ругались. После того, как Московская патриархия канонизировала царскую семью, помирились и, более того, воссоединились в какой-то мере, произошло воссоединение зарубежной и нашей патриархии, о чем мечтал владыка Василий (Родзянко), человек сам с невероятной судьбой. Если рассказать его судьбу, он участвовал в сопротивлении Югославском, он был в армии... четники, так называемые, это православное королевское войско сербское. К сожалению, когда Тито организовал уже коммунистическую армию, начал где-то в 43-м году активные боевые действия против фашистов, а до этого все бои вело именно православное это войско четников. К сожалению, Тито победил, и частично ему были приписаны все победы, а четников многих, кто участвовал в сопротивлении, именно православное войско, посадили в Югославии. Владыке Василию за то, что он был врачом в армии четников, дали 6 лет. Он просидел два года, кажется, в тюрьме коммунистической, потом его поменяли на кого-то, и он попал в Англию, и стал учеником знаменитого владыки Антония Сурожского, который его послал в Америку. Он стал епископом Сан-Францисским, а уже потом стал епископом Вашингтонским. Вот такая судьба у него была. Во всяком случае, всю войну он прошел, воевал в армии, просидел несколько лет в тюрьме. Потом был у владыки Антония послушником многие-многие года, он его сделал епископом. Короче говоря, возвращаясь к теме, я уже процитировал Васнецова, какая разница между академическим искусством, так называемым, и церковным искусством?
Кира Лаврентьева
— Да.
Александр Чашкин
— Церковное искусство изображает некое историческое событие или историческую личность. Что такое иконописный канонический подход к изображению? На иконе изображена личность уже в преображенном виде. Святой не как историческая личность, а как некая преображенная личность, которая уже находится в высших формах бытия в другом измерении. Так же как любое событие, которое происходит, исторически, допустим, Тайная вечеря происходила две тысячи лет назад в Иерусалиме. Ныне каждый год мы празднуем ее. И притом, празднуем не только то событие двухтысячелетней давности, но мы празднуем как какую-то вечную Пасху, именно Воскресение Христово, которое каждый раз на Пасху, как некое мистическое событие, которое свершилось в вечности и которое происходит постоянно в вечности. Поэтому, в сущности, молиться на не преображенный образ, а не на иконописный образ не имеет смысла, потому что на нем изображена историческая личность. Смысл христианства — именно преображение всего нашего естества, всего человечества так же, как и всего мира. Иоанн сказал в Евангелии: и да будут даны человекам новая земля и новое небо. То есть преображенная земля и преображенное небо после Второго пришествия. И все люди после Страшного Суда уже в преображенном виде в этой новой земле и новом небе будут жить совсем в другом измерении. Многие не знают такой вещи, что икона — это окно в потусторонний мир, по совершенно замечательному определению Павла Флоренского. Когда человек молится на икону, он обращается не к нарисованному образу, а к именно к первопричине. Допустим, к Спасителю, не нарисованному, а через изображение Спасителя обращается к Спасителю, Который истинно находится в Горних мирах, в высшей форме бытия, в высшем измерении. И он обращается к этому высшему Божественному образу Спасителя, а все святые, которые несут в себе образ этого Спасителя, тоже уже в преображенном виде находятся в Царствии Небесном. И мы, обращаясь к святому, обращаемся к Царству Небесному, к Горним мирам, в которых находятся эти святые. Я не говорю, что это какая-то еретическая вещь, хотя по канонам точно обозначено. Допустим, я Алексею II, когда он меня спросил, как будем расписывать храм Христа Спасителя, сказал: ваше святейшество, если пытаться повторять то, что было, то придется рисовать образ Саваофа на куполе.
Кира Лаврентьева
— Нельзя же, да? Он не канонический, запрещен Седьмым Вселенским Собором.
Александр Чашкин
— А образ Саваофа запрещен, буквально считается еретическим. Собственно, иконопись началась с того, что Господь Иисус Христос принял человеческую плоть, и мы изображаем именно Его человеческую сущность. Конечно, мы не в состоянии Его Божественность отобразить, но мы изображаем Его человеческую сущность. В том числе, запрещено изображения образа Бога Отца, потому что Бог Отец в богословском понятии абсолютно трансцендентное понятие к нашим человеческим измерениям, абсолютно невыразимое, не измеримое, и потому во всех религиях он запрещен. Между прочим, мало кто знает, что также изображение Саваофа даже в нашем каноническом понятии православия не просто запрещено, а считается еретическим по решению Четвертого Вселенского Собора.
Кира Лаврентьева
— Четвертого, а я сказала Седьмого.
Александр Чашкин
— И Седьмого Московского Собора. Повсеместно изображение Бога Отца и так называемой Новозаветной Троицы распространены именно потому, что это уже влияние католиков, влияние Запада. После известного исторического события, когда Петр I, не понимая ни православия, ни его догматов, ни его глубины богословской, философской, послал учиться художников на Запад. Они приехали, закрасили великолепные шедевры Рублева, Дионисия, Феофана Грека и стали рисовать в академическом реалистическом стиле Бога Отца, дедушку с бородой, сидящего на облаках, пупсиков таких вместо ангелов. Например, Павел Флоренский говорил: какая разница даже в изображении складок иконописного искусства и академического. Академическое искусство изображает материальные складки одежды. Иконописное искусство — это суть светозарное облачение святых. Не только лик должен быть изображен в иконописной манере, то есть преображенный образ святого, который уже находится в неком другом измерении, в Царствии Небесном, в Горних мирах, и даже складки его одежды должны быть изображены, как светозарное некое облачение, а не как материальное облачение. В этом большая разница. Икона ведет сознание современного человека от материалистического понимания мира, где, по выражению Шмемана, главный грех обозначен чуть ли не единственным — грех потребительства в самом широком смысле этого слова, когда потребительство есть главный смысл человечества. Когда главным смыслом человечества должно быть то, о чем говорит икона, то есть возвышение и преображение человека, изменение сознания. Литургия это таинство единения любви. Через это таинство и через любовь мы возвышаемся до неких Горних миров, и наше естество в некотором смысле испытывает некое преображение и некое соприкосновение с высшими Горними мирами, о чем литургия постоянно и возвещает. Именно изменение сознания, отбросим всё земное и обратимся своим взором в Царствие Небесное к Горним мирам. Поэтому, я еще раз повторяю, сейчас, я думаю, те священники, которые предлагают расписывать новые храмы, должны на это обратить серьезное внимание. Я понимаю, что у кого-то есть возможность пробить заказ на академические изображения в храме. Всё это может быть и написано хорошо, хотя повторяю, сейчас нет художников такого уровня, как тот же Васнецов или Нестеров, которые даже в изображениях академических достигали совершенной духовной высоты, очень высокой. Но тот же Васнецов говорил, что мы шли не тем путем и наша живопись не стала церковной от того, что мы писали не в той манере и, мечтая о славе Дионисия и Рублева, повторяю, мы создавали не церковное искусство. На это надо обратить особенное внимание современным и священникам и... Кстати говоря, заметьте, я был, естественно, в Греции, я был на Кипре. Что меня удивило на том же Кипре, что практически все католические храмы расписаны в иконописной манере, то есть в византийской манере. Более того, у нас многие считают, что русская иконопись должна капитально отличаться от византийской иконописи. Хотя я думаю, что все выдающиеся иконописцы, начиная с Рублева, Дионисия или совершенно замечательной Старой Ладоги, считали себя преемниками Византии, так же как считают себя преемниками, я думаю, и наши богословы, не только иконописцы. Естественно, что надо обратить на это серьезное внимание. К сожалению, есть такие примеры, когда совершенно замечательные иконописные храмы даже многие уничтожаются. Например, в Царицыно храм, который расписывал мой приятель Соколов Александр, к сожалению, его потрясающие, великолепные росписи сбили и записали просто академическими не очень высокого класса работами. Все возмущаются, но что делать, чтобы этого не повторялось? Я надеюсь.
Кира Лаврентьева
— Спасибо огромное, Александр Иванович. Дорогие друзья, в этом часе на Радио ВЕРА с нами был Александр Иванович Чашкин, художник, иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Александр Иванович, спасибо вам, что вы приоткрыли свои фрагменты жизни, это действительно очень ценно для нас и, уверена, для наших слушателей. Всего вам доброго. До свиданья.
Александр Чашкин
— До свиданья всем.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья
«Почему Бог не отвечает?»
В этом выпуске программы «Клуб частных мнений» клирик храма всех святых в земле Российской просиявших протоиерей Григорий Крыжановский, заместитель руководителя пациентской организации «Содействие больным саркомой» Александр Бочаров и педагог, блогер Яни Ролански размышляли о том, почему иногда кажется, что Бог не отвечает на молитвы и почему не всегда дает просимое. Многие слышали о чудесах, которые происходят по молитвам, как Бог помогает и в большом, и в малом, но при этом приходится сталкиваться и с тем, что Господь не дает просимое: больной не выздоравливает, проблема не решается, — ответ, как будто не приходит. Почему так бывает, как принять такую волю Божию? Об этом, в частности, и шла дискуссия в этой программе.
Ведущая: Наталия Лангаммер
Все выпуски программы Клуб частных мнений











