У нас в гостях был клирик храма святого Иоанна Воина на Якиманке священник Антоний Смирнов.
Мы говорили о смысле и значении выноса креста для поклонения во всех храмах в течение Крестопоклонной недели и об истории такой традиции. Отец Антоний ответил на вопросы: почему мы поклоняемся по сути орудию смерти Христа; может ли отсутствие страданий и испытаний в жизни человека говорить об удалении Бога; что значит «отвергнуть себя» и для чего это нужно; а также к какому верному средству стоит обращаться в тяжелых и безвыходных ситуациях? Наш гость поделился, что главное — это доверие Богу и несение креста с благодарностью, так как он приносит душе пользу и спасение.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
– Добрый вечер, дорогие друзья. Как обычно по понедельникам, скромный, а местами и не очень скромный, неофит Александр Ананьев начинает задавать свои вопросы неофита тем удивительным людям, которые решаются на них ответить. Начну несколько издалека. Эфирная студия радио «Вера» находится в одном из красивейших мест Москвы, как мне кажется. На границе Нескучного сада и парка Горького, на прекрасной по своей красоте Андреевской набережной. И, как выясняется, регулярно по этой набережной, в компании своих молодых учеников, студентов, друзей, единомышленников пробегает красивый молодой человек, который при ближайшем рассмотрении оказывается прекрасным, мудрым молодым священником, клириком храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке. Антоний Смирнов. Добрый вечер, отец Антоний.
Иерей Антоний
– Добрый вечер, друзья.
А. Ананьев
– Как же так вышло, вот неожиданно, между прочим. Священника можно представить везде: помогающего страждущим, выслушивающего исповедь, проводящего службы, но бегающего по набережной – это... Понимаете, да, меня?
Иерей Антоний
– Я понимаю. Очень необычно.
А. Ананьев
– Необычно и здорово.
Иерей Антоний
– Ну и хорошо, что я бегаю не в подряснике с крестом, а все-таки в спортивной форме, и поэтому сложно понять, что это батюшка. Но в силу того, что наш приход очень древний, наш храм начала XVIII века, и с того времени не закрывался, в том числе и в советский период он тоже не закрывался. И многие люди, которые в советское время ходили в наш храм молодыми людьми, продолжают сейчас, уже в пожилом возрасте, среднепожилого возраста, ходить в наш храм. И в основном – ну это не только наш храм, но и другие храмы тоже, – в принципе можно увидеть, что молодежи мало, к сожалению, тем более в нашем храме, и нужно как-то эту молодежь объединять. Но объединять просто под эгидой богослужения, толкования Евангелия – это сложно, не всегда это будет интересно, нужно что-то еще, помимо этого. Вот в силу того, что в моей жизни было много спорта, профессиональный спорт, и папа мой был профессиональным спортсменом и тренером детским футбольным, я решил как бы свои какие-то навыки, таланты использовать в работе с молодежью, чтобы им тоже было интересно, чтобы помимо общения на тему веры, помимо того, что мы воспитываем свою душу, и тренировали свое тело.
А. Ананьев
– Вообще удивительно. Видимо, Господь мне так по темечку стукает: мол, Александр, забыл совсем спорт. Буквально неделю назад вот здесь, на вашем же месте, сидел замечательный священник, духовник Олимпийской сборной России, мы с ним прекрасно поговорили, в том числе и о спорте. И вот еще недавно мне казалось, что спорт и православие это две разные вселенные, у которых нет точек соприкосновения. Ну потому что спорт, он вообще про другое. Мне казалось, что в спорте столько гордыни, по крайней мере конечная-то цель в спорте: быть лучше, чем твой сосед, встать на ступеньку выше, чем твой сосед, и чтобы все это увидели, еще медаль надеть. А ради вот этого достижения вот этого результата тебе нужно многим пожертвовать, и ради вот такой, по сути низкой цели, да, то есть в утеху твоей гордыни пожертвовать...
Иерей Антоний
– С точки зрения Евангелия.
А. Ананьев
– Да, с точки зрения Евангелия. И вот я как раз хотел вас буквально коротко спросить, мне просто давно хотелось это спросить у вас, поскольку вы молодой, но опытный и вот в спорте понимаете гораздо больше, чем я, и уж тем более гораздо больше, чем я понимаете в Священном Писании и в сути православия. Нет ли здесь противоречия? Я даже не спрашиваю, рекомендуете ли вы или нет заниматься спортом. Понятно, что вы за то, что в здоровом теле все-таки дух здоровее. Но нет ли противоречия там? Или все зависит от того, как заниматься спортом, куда бежать, с кем бежать и для чего?
Иерей Антоний
– Все зависит от подхода, от отношения человека к тому делу, которым он занимается. Конечно, мы должны разделять профессиональный спорт и любительский спорт, физкультуру от спорта высших достижений – это совсем разные тоже вещи. И в профессиональном спорте, конечно, уже намного сложнее. Даже будучи ты и христианин, и знаешь, как правильно относиться, там это сложнее выполнить и как бы правильно использовать профессиональную свою деятельность для своей христианской жизни, скажем так. Но возможно. Тем более в командном виде спорта. Потому что в моей жизни был командный вид спорта и там свою гордыньку можно, в принципе, не так сильно развивать.
А. Ананьев
– Тоже своего рода служение, получается, ближнему.
Иерей Антоний
– Ну поддержка своего напарника – где-то за него отработать, где-то подставить плечо, где-то помочь. Ты работаешь не на себя, а на целую команду и так далее, то есть есть за что можно зацепиться. Но в то же время везде, понимаете, можно не только в спорте, но на любом месте, в любой деятельности можно неправильно к ней относиться и использовать ее во вред вебе. Я убежден в этом.
А. Ананьев
– К разговору о неправильном или правильном отношении. Давайте копнем чуть глубже в суть спорта и веры. У меня однажды было большое смущение, когда кто-то из моих друзей сказал мне вещь, которая мне показалась сначала обидной, а потом тревожной. Он мне сказал: слушай, ты используешь православие, веру, чтобы измениться и стать лучше. То есть вот прозвучало именно «используешь», потому что для тебя это какой-то институт. И сначала я так напрягся, думаю: ну нельзя же использовать православие, нельзя использовать веру, хоть с какой-либо целью. А потом подумал, что, наверное, может быть, в этом и есть какое-то зерно правды. Потому что я, действительно, с целью там стать лучше и достичь в конечном итоге хотя бы права подойти к той двери, которая, открывшись, приведет меня в Царствие Небесное, вот получить вот это право. И в этом смысле тот Великий пост, посредине которого мы сейчас находимся, и, если вот так вот рассматривать, это получается, как интенсивная тренировка. Я вот специально использую слово «тренировка», потому что у меня был опыт: я по полгода ходил в тренажерный зал, я очень быстро приходил в какую-то форму, которая мне самому нравилась. Потом через полгода я бросал успешно это дело и, спустя довольно короткое время, опять возвращался в предыдущую форму, а может быть, и еще хуже. И ведь вера – это тоже неспроста там есть духовные упражнения, духовные тренировки, а Великий пост, получается, это какой-то такой интенсив.
Иерей Антоний
– Отвечу на первый пока вот вопрос и мысль: а можно ли использовать веру для своего совершенства? Конечно же, можно и, в принципе, в основе православия, мы с вами знаем, что лежит такой подход, так называемая синергия – сотрудничество Бога и человека. То есть мы понимаем, что вера – это не просто, что ты один себя совершенствуешь, что ты одинок и сам себя делаешь лучше. Нет, ты так не можешь сделать. Ты совершенно пустой без Бога. В Евангелии Христос говорит, что без Меня не можете делать ничего. Ну ничего в отношении вечной жизни, положительного, да, что принесет тебе пользу. Поэтому, конечно же, с помощью Божией, с помощью тех инструментов, которые нам подарил Господь, это я так называю, скажем так, таинства и молитва, и пост, и все остальное, с помощью этого мы приближаемся к Богу. А в отношении того, что Великий пост является для нас тренировкой – это очень тоже хорошая мысль, это хорошее сравнение. Ну по крайней мере для меня. И причем перед Великим постом я в проповеди прихожанам об этом говорил, что как у спортсменов, в обязательном порядке в течение года бывает два-три сбора спортивных перед соревнованиями, для того чтобы на соревнованиях они достигли высоких результатов, без сборов невозможно этого достичь. Усиленные тренировки, по два-три раза в день, постоянный режим, постоянное правильное питание и так далее – и это все приводит к хорошим результатам. Так же и у христианина на самом деле. Так же и у спортсменов есть перед соревнованиями разминка. Перед, например, футбольным матчем обязательно выходят футболисты на поле и за 15 минут делают разминку, чтобы не получить травму. Также и перед Великим постом у нас есть подготовительные недели.
А. Ананьев
– Понемножку разогреваемся.
А. Ананьев
– Да, разогреваемся, разминка, и вот вступили именно в Великий пост, в такой вот сбор, духовный сбор.
А. Ананьев
– Что меня смутило в этом. Я боюсь, признаюсь вам как священнику, что вот всей своей там душой, всеми мыслями, всеми поступками, ну я стараюсь по крайней мере, я в веру погружаюсь все глубже, знаете, для чего все-таки – вот чего я боюсь, – чтобы стать лучше здесь, в земной жизни. То есть как бы вдруг (я вот это осознал совсем недавно, буквально месяц назад), как бы вдруг не получилось так, что моя цель, если быть совсем с собой честным, не заключалась в том, чтобы стать хорошим человеком при жизни. Ну если упрощенно: избавить себя от гордыньки, избавить себя от целого ряда грехов, которые в конечном роде отравляют мою жизнь и жизнь окружающих, стать достойным отцом, стать достойным мужем. И вот как избежать отношения к вере как (простите меня за сравнение) к интенсивному курсу личностного роста? Ведь конечная цель-то другая. Конечная цель – приблизиться к Богу. И в этот краткий, по сути, ведь очень мимолетный, краткий путь земной жизни успеть приблизиться к Богу настолько, чтобы переступив эту черту, быть рядом с Ним.
Иерей Антоний
– Так бывает, когда мы забываем о главной цели жизни христианина – любовь к Богу и приближение к Нему максимально, да, уже здесь, при жизни. То же самое бывает и в отношении к посту. То есть если человек забывает о главной цели поста, пост превращается в диету. То есть он просто худеет, поправляет свое здоровье.
А. Ананьев
– Ну или не худеет, потому что одни углеводы, между прочим.
Иерей Антоний
– Да, или не худеет. Но, по крайней мере, он задумывает похудеть перед постом, хочет это сделать.
А. Ананьев
– Ну да, есть такое. Вот там сзади, в мозгу вертится какая-то мыслишка, очень мерзкая: вот, похудею, буду лучше, все меня будут уважать, и я сам к себе буду относиться немножко иначе.
Иерей Антоний
– Поэтому если иметь правильную цель, как в жизни христианской, если ты это делаешь ради того, чтобы достигнуть вечной жизни, чтобы быть ближе ко Христу, чтобы побольше очистить себя от грехов, которые мешают нам приблизиться ко Христу, тогда все твое делание христианское не превращается к такому потребительскому действию в твоей жизни. Вот и все.
А. Ананьев
– «Вопросы неофита» на светлом радио сегодня продолжаю задавать я, Александр Ананьев. Сегодня у меня в гостях клирик храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке, священник Антоний Смирнов. Простите меня, дорогой отец Антоний и слушатели, за то, что я пока еще не озвучил тему. Мне просто давно хотелось с вами встретиться здесь, в студии радио «Вера», и поговорить вообще очень о многом хочется. Но в первую очередь сегодня хочется поговорить вот о чем. Вчера, в воскресенье, во всех православных храмах в центр храма был вынесен крест для поклонения, и он будет стоять там всю эту неделю, которая называется Крестопоклонной. Мне, как неофиту, во-первых, очень хочется понять смысл и значение, во-первых, этого действия, а во-вторых, этой недели. У меня очень приблизительное понимание того, что это такое. Я хочу спросить у вас.
Иерей Антоний
– Ну, наверное, нужно начать с чисто исторического момента. В истории Церкви был такой период, когда Крест Христов из Иерусалима украли – были войны, это был VI–VII век, – и при императоре Ираклии этот Крест вернули. Животворящий Крест – это великая святыня для всего христианского мира.
А. Ананьев
– Тот самый Крест, который император Константин руками своей матери, царицы Елены, которая отправилась на Святую Землю, дабы отыскать тот самый Крест, на котором претерпел Свои земные страдания Спаситель.
Иерей Антоний
– Да, все правильно. И потом уже в VII веке, а точнее 614 год, персидский царь Хосрой II осадил и взял Иерусалим и забрал крест. Была очень длительная война потом уже. И через 26 лет император Ираклий I побеждает и возвращает Крест в Иерусалим. И с того времени, конечно же, возвращение такой великой святыни не могло никак не отразиться в церковной жизни. И как раз это выпало на тот период марта, Великого поста. И тогда положили, что вот в середине Великого поста будет вспоминаться Крест и выноситься на середину храма для поклонения верующих.
А. Ананьев
– Знаете, я ведь по-другому это воспринимал. Я воспринимал это как напоминание нам, православным – вот я сейчас прямо ручкой по столу стучу, –что мы сейчас находимся в самой середине Великого поста. И сегодня где-то в Иерусалиме, там стучат молотки, безвестный плотник какой-то, выстругивая вот эти страшные доски, изготавливает тот самый крест, на котором уже совсем-совсем скоро будет страдать наш Спаситель. И вот он, этот крест. Я вот так воспринимал эту историю, вот что напоминание: вот, оно приближается. И я, стало быть, был неправ или отчасти неправ?
Иерей Антоний
– Отчасти. А вообще, в принципе, правы. Потому что так было во многом. В истории Церкви, например, даже в богослужении. Нынешнее богослужение, которое мы совершаем, имеет очень много каких-то исторических моментов.
А. Ананьев
– Каких?
Иерей Антоний
– Ну, например, Великий вход на литургии. Ну что мы сейчас делаем? Мы из алтаря, то есть в алтаре находится жертвенник, и из него мы выносим в храм хлеб и вино, которые в будущем, в конце литургии, станут Телом и Кровью Христовыми и опять заходим в алтарь. Раньше так не было.
А. Ананьев
– А, то есть это на каждой литургии так происходит.
Иерей Антоний
– Да. А сейчас это на каждой литургии происходит. Но раньше это было совсем по-другому. Жертвенник, который сейчас в алтаре, находился вообще в другом здании, не в храме, и так было в Софии Константинопольской, из этого помещения шло большое шествие торжественное – Великий вход. Великий вход в храм с этими Дарами, которые станут Телом и Кровью Христовыми, и тогда действительно совершался Великий вход в храм. Исторически сейчас немножко, ну совсем не так происходит. То есть, грубо говоря, хлеб и вино, они уже в алтаре сейчас находятся, мы опять их выносим из алтаря и опять заносим туда – это исторический момент, который мы не убираем, он сохраняется. И литургия для нас священна как бы, и поэтому мы Великий вход не вырезали никуда, он существует. Также и вот с Крестопоклонной седмицей, исторически это было так, как мы уже сказали. Но со временем это уже стали осмыслять как бы по-новому – богословски, нравственно и так далее, для пользы душевной. Потому что так сложилось, что именно в середине Великого поста и были эти исторические события. И в напоминание о том, что совсем скоро будет Страстная седмица, распятие Спасителя и Воскресение Христово, в середине Великого поста как бы тоже как подготовка. Иногда это объясняют, как некое отдохновение под сенью Древа Христова, которое как бы мы отдыхаем под его сенью от палящего солнца, как бы от усталости Великого поста и готовимся к Страстной седмице.
А. Ананьев
– Вот об этом мне с вами очень много надо поговорить. Для меня очень много непонятного в том, как можно отдыхать в тени такого страшного, одного из страшнейших орудий пыток, по сути. Мне в принципе понятно, наверное, почему мы поклоняемся Кресту – мы поклоняемся не тому дереву, на котором страдал Христос, мы поклоняемся в первую очередь – не в первую очередь, в единственную очередь, Христу и Его Воскресению. Но вот давайте предположим, хотя бы на мгновение, вот простите мне за неловкое сравнение, давайте предположим, что какой-то, не дай Бог, конечно, дорогой мне человек пострадал – я не знаю, попал в аварию, условно. Я его люблю, и я переживаю за него, я понимаю, что он вот прямо сильно мучился. Мне же не придет в голову как-то даже думать о том, что вот поклоняться автомобилю, который стал причиной, понимаете, о чем я говорю? Мне хочется и вот это копье страшное, которым был пронзен Христос, и вот эти гвозди, и этот крест – ну это же страшно. Хочется поцеловать и обнять Христа, но никак не то, чем Он был убит в земной жизни. Почему же так?
Иерей Антоний
– Потому что в Евангелии Христос сказал такие слова: имею власть отдать Свою жизнь, имею власть принять Свою жизнь. На протяжении всего Евангелия мы видим, что Христос намеренно и добровольно шел к этим страданиям. Он знал, что делал. Это не было каким случайным роком. И святые отцы, объясняя, в чем основной смысл жертвенного подвига Спасителя, распятия на кресте – это Его бесконечная любовь к роду человеческому. И вот мы как бы почитая, лобызая, поклоняясь перед Крестом, конечно же, почитаем именно Его жертвенный подвиг и Его бесконечную любовь к роду человеческому. То есть для нас получается, крест, который мы почитаем, символ Его бесконечной любви к нам.
А. Ананьев
– Вы сказали, отдыхать в тени Древа Жизни. Как в сознании христиан орудие пыток трансформировалось в Древо Жизни? Ведь крест называют Древом Жизни, я правильно понимаю?
Иерей Антоний
– Правильно, да.
А. Ананьев
– Для меня, вот человека неопытного, это все-таки древо смерти.
Иерей Антоний
– Потому что жертвенный подвиг Спасителя на кресте оказался искупительным подвигом. Искупление рода человеческого – Христос приносит Себя в жертву ради прощения грехов всех людей. Если бы это не совершилось, то род человеческий не имел бы доступа к вечной жизни, не имел бы доступа в Царство Небесное. И поэтому орудие смерти – крест, который был в Римской империи страшным орудием смерти, оказался для нас Древом Жизни, посредством которого мы получили и прощение грехов, и доступ к Отцу Небесному через жертвенный подвиг Спасителя.
А. Ананьев
– Об этом и многом другом мы продолжим разговор с моим сегодняшним гостем, клириком храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке, священником Антонием Смирновым. Так что не отходите далеко, через минуту продолжим.
А. Ананьев
– «Вопросы неофита» на светлом радио. Я Александр Ананьев. Сегодня у меня в гостях клирик храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке, священник Антоний Смирнов. Добрый вечер еще раз, отец Антоний.
Иерей Антоний
– Добрый вечер.
А. Ананьев
– Да, и сегодня, вот в начале фактически Крестопоклонной недели, мы говорим о значении креста в жизни христианина, как в прямом, буквальном смысле, так и в том смысле, что у каждого из нас есть тот крест, который мы должны нести. И должны нести, я так понимаю, с благодарностью, отец Антоний.
Иерей Антоний
– Ну должны, да, с благодарностью.
А. Ананьев
– Должны с благодарностью, но не у всех получается.
Иерей Антоний
– Не всегда получается, это непросто.
А. Ананьев
– Да. Даже Христу было непросто. Я, размышляя по дороге сюда о предстоящем разговоре с вами, вдруг осознал, что ведь Христос в Гефсиманском саду, ведь Он тоже практически (поправьте меня, если я не прав), Он практически предался унынию, Он затосковал. И просил апостолов бодрствовать с Ним, потому что Ему было, Ему нужна была эта поддержка, Ему было тяжело вот там одному, Его все оставили.
Иерей Антоний
– Мы, конечно, не можем сказать, что Христос предался унынию. Мы можем сказать, что Он пребывал в страшной борьбе. Его человеческая природа, конечно же, содрогалась и страшилась. Потому что изначально сотворенная Богом природа человеческая не предназначена для смерти, для страданий, а для вечной жизни и блаженства. И поэтому Христос, как Богочеловек чистейший, Он не мог не претерпевать эти страдания, но Он боролся и, конечно же, Своей Божественной властью победил это испытание.
А. Ананьев
– Но то что Ему было плохо, вот я просто пытаюсь представить хотя бы полпроцента Его переживаний по этому поводу, Его человеческих абсолютно переживаний, и у меня все равно не получается. Я предполагаю, что той радости и благодарности, которую, по идее, должен испытывать каждый из нас, неся тот тяжелый крест, который Господь дает нам всем, в той или иной степени, кому-то больше, кому-то меньше, кому-то неизмеримо больше, в Нем не было этой радости и благодарности, Он очень сильно переживал.
Иерей Антоний
– Ну вот как раз через Гефсиманию мы понимаем, что в жизни каждого христианина не бывает такого простого исполнения этого завета Христова: «Возьми крест свой и следуй за Мной», – это очень сложно, это тяжело. И мы видим на примере Спасителя. И да, действительно, мы должны стараться благодарить Бога и со смирением принимать крест, который Он на нас возлагает. Но это благодарение, дай Бог, возникает через определенное страдание, муки, но не в самом начале точно. Тебе нужно сначала это пережить, осознать, принять, а потом уже прийти к тому, что тебе это действительно помогает в твоей духовной жизни, ты через это приближаешься к Богу и за это уже благодаришь.
А. Ананьев
– Даже если тебе приходится прожить тяжелейшие минуты, когда из тебя невольно вырывается крик: «Господи, почему Ты меня оставил»?
Иерей Антоний
– Да. Начальный период каких-то страданий, испытаний, он простой, не тяжелый и не обязательно он исполнен такого принятия смиренного христианского, конечно же нет. Для этого нужно время, силы, иногда поддержка твоих близких. Иногда твое отчаяние, период отчаяния. Иногда ропот. Но христианин призван к тому, чтобы в итоге прийти к осознанию того, что Господь в нашей жизни промышляет о каждом из нас, что не просто так в жизни каждого из нас возникают какие-то трудности, и ты их можешь воспринимать как свой крест и приносить через это себе пользу и спасение своей душе.
А. Ананьев
– Сегодня разговаривал с одной своей знакомой, обсуждали с ней вот как раз тему, которую мы сейчас обсуждаем. Она сказала удивительную вещь, которая заставила меня крепко задуматься. Она говорит: ты знаешь, когда я проживала самый тяжелый период своей жизни – а там были потери, были болезни, была безработица, отсутствие денег, было тяжело, – она говорит, тогда я была ближе Богу, чем сейчас, когда у меня все ровно, когда у меня все гладко. Когда я, конечно же, благодарю Бога за то, что у меня все хорошо, что дети в порядке, что на работе все хорошо, я нужна, востребована и успешна. Но почему я дальше от Бога сейчас, по моим внутренним ощущениям, чем я была тогда? Я не смог ей ответить. Вы сможете?
Иерей Антоний
– Это действительно так. Это опыт людей, и простых людей, и почитаемых старцев. Всем известный архимандрит Иоанн (Крестьянкин) часто любит этот пример приводить, когда был в заключении. И когда он вспоминает это время, он говорит, что именно в этот период ближе всего был к нему Господь. Не тогда, когда он жил в монастыре в святом, вокруг одна святыня, вокруг богослужение, непрестанная молитва, таинства, не тогда был Бог ближе всего к нему, и он Его особенно ощущал, а тогда когда не было вокруг ни святых, ни литургии и так далее, а вокруг были зэки, вокруг были злые люди, боль, испытания, именно в этот момент Христос был рядом с ним, ближе всего. Удивительный, конечно, этот момент и сложно его познать. Но в Евангелии тоже есть момент, когда Христос говорит, что дух бодр, плоть же немощна. То есть когда страдает человеческая плоть и когда человек пребывает в какой-то скорби, его дух становится как-то чище, он просыпается, человек, что-то второстепенное, какая-то шелуха с него начинает слетать, и он понимает, что в его жизни важнее. Молитва совершенно другая. Вот в момент страданий, испытаний, скорбей совсем другая молитва. Она, скажем так, ну невольно, практически без твоих даже каких-то усилий, просто вот из сердца вопиет на небо твоя молитва в этот период. А когда все хорошо вокруг, ты прямо засыпаешь, успокаиваешься. Но Господь поэтому периодически нам в течение жизни попускает эти моменты, эти периоды, чтобы мы, как мы говорили про сборы духовные, сборы духовные бывают не только вот Церковью установлены там, Великим постом или другими постами, но и вот такими вот эпизодами жизни.
А. Ананьев
– То есть, получается, отец Антоний, без страданий никуда? Я почему спрашиваю. Может быть, вся причина в том, что мы не умеем благодарить, нету в нас, во мне – вот я сейчас про себя говорю, что да, действительно, когда у меня все хорошо, мне комфортно, я чувствую, что я крутой, у меня все хорошо, и в общем, по большей части, наверное, я имею все, потому что я сам это заслужил, у меня вот все хорошо. Вот когда мне плохо, мне одиноко, и я взываю к Богу, и Бог приходит и говорит, и помогает, и утешает. Может быть, проблема в том, что мы не умеем быть благодарными? Или это не проблема, и страдания нужны не для тех, кто не умеет благодарить?
Иерей Антоний
– Тут надо тоже вспомнить слова из Священного Писания, апостол Павел говорил, что Христовы люди это те, кто распяли свою плоть со страстями и похотями. Или в другом месте апостол Павел тоже говорил, что кто хочет жить благочестиво во Христе Иисусе, будет гоним. И вот из этих двух цитат мы можем сделать выводы о том, что, во-первых, да, действительно, если человек хочет менять свою греховную жизнь, если он хочет идти за Христом, без страданий не получится. Потому что мы все имеем греховную человеческую природу, которая очень склонна к исполнению греха, к страстям. И логически, если мы хотим от них избавиться, если мы хотим идти за Христом, если мы хотим наполнить свою душу добродетелями, придется терпеть. Но мы также в Евангелии помним, что Христос обещает за то, что кто за Ним идет, оставляя свою греховную жизнь, уже здесь, на земле, получает во много крат больше, нежели он имел до этого в своей греховной жизни – утешение благодати Святого Духа.
А. Ананьев
– Правда ли, что крест, который мы несем, каждому Господь дает по силам его? Иногда смотришь на людей, которым достается в этой жизни – на маленьких детей, на людей, на которых сваливается онкология, потеря очень важного человека – и думаешь: ну не по силам его такой крест, Не может же быть такого, чтобы вот это было, ну это невыносимо (ну в буквальном смысле в голову приходит слово «невыносимо»), это сломает. И знаете, что удивительно? И ломает. Некоторых ломает, раздавливает. И смотришь на это и не понимаешь: ну а как же крест по силам?
Иерей Антоний
– Ну мы, христиане, призваны верить в то, что Господь каждому дает крест по силам. Потому что можно много всего вспомнить – что Бог есть любовь, Бог есть Отец. Бог промышляет о каждом человеке, что каждый человек не забыт у Него. И конечно же, Он, промышляя о каждом человеке, определяет какой-то жизненный крест ему. И, конечно, мы не можем утверждать, что кому-то Господь дает не по силам. Ну это невозможно, по вероучению нашему, да, мы не можем. Но по восприятию этого, жизненному восприятию, это сложно. Так же, как сложно нам познать Боговоплощение логикой. Нам сложно познать: Бог есть Троица. Нам сложно познать, почему дети болеют, не имеющие личного греха. Так же тут нам сложно оценивать жизненные обстоятельства, кресты других людей, потому что мы не знаем глубинно каждого человека, а Господь знает нас очень глубоко. Как Создатель каждого из нас, Он знает, на что способен каждый из нас и поэтому Он и дает. Но мы также не можем со стороны оценивать, человек имел ли силы на это или нет, потому что мы его не знаем. Может быть, он действительно мог понести этот крест, но он, к сожалению, не употребил все свои возможности.
А. Ананьев
– Какие возможности? Я сейчас обращаюсь к вам, ну как человек, у которого там тоже может случиться что-то тяжелое, и я хочу знать обо всех возможностях, которые я могу употребить, чтобы вынести, чтобы пронести, чтобы не сломаться. Ну вот, к примеру, святитель Игнатий (Брянчанинов), вот я выписал, говорил о том, что «крест дотоле тягостен, доколе он пребывает крестом твоим. Когда же он преобразится в Крест Христов, то получает необыкновенную легкость». И я вот долго думал над этой фразой: когда же он преобразится в крест Христов. Как он преображается? Ну вот случилась у тебя в жизни беда. Вот как эту беду преобразить не в твой личный крест, который тебе надо тащить на кровавых коленях, а в Крест Христов?
Иерей Антоний
– Это бывает тогда, когда человек уже изначально свою жизнь воспринимает как несение и креста своего и как следование за Христом. То есть человек, который услышал призыв Христов: иди за Мной, следуй за Мной и возьми крест свой, – и все вот эти испытания, которые на него выпадают, он воспринимает как Богом данные ему испытания, для его спасения, тогда вот его жизненный крест и преображается в Крест Христов. Но не всегда бывает так, что человек изначально воспринимает жизнь свою именно как несение креста и следование за Христом. Бывает чаще всего наоборот: когда возникают у него трудности жизненные, только тогда он начинает уже приходить к Богу, что-то осмысливать, осознавать, и уже христианскую веру актуализировать в своей жизни, после этого. Но вот лично мне в моей жизни, когда были какие-то испытания, сложные какие-то периоды в жизни, когда ты начинаешь воспринимать все эти трудности, не выходя как бы за рамки своего «я», скажем так...
А. Ананьев
– Не выходя за рамки своего «я». Пытаюсь понять.
Иерей Антоний
– Ну то есть ты пытаешься эту глобальную жизненную твою проблему решить сам. Решить сам и начинаешь искать проблему в самом себе, начинаешь самостоятельно пытаться его решить.
А. Ананьев
– Но, по-моему, это честно. Если с тобой что-то случилось, ты, как человек ответственный, конечно же, ищешь причину в себе – я сейчас просто пытаюсь рассуждать. Если со мной случилась беда – ну значит, я несу за это ответственность. Даже если, на первый взгляд, грузовик сам вылетел.
Иерей Антоний
– Это все правильно. Но если мы хотим сделать так, чтобы наш крест стал Христовым крестом, чтобы Ему было легче его нести, чтобы он стал более легким, тогда ты начинаешь выходить за рамки самостоятельного решения этой проблемы и ты призываешь силу Божию, ты актуализируешь веру, ты начинаешь надеяться на Бога. Ты стараешься увидеть в своей жизни Его промысл о себе. Ты понимаешь, что Господь для чего-то тебе это попустил в твоей жизни. Ты осознаешь со временем, что Господь именно в этот период, тяжелейший период, Он рядом с тобой. Это не сразу, это нелегко, но если человек обращается к Богу, если он постарается именно так повести себя, по-христиански воспринять все эти трудности, тогда действительно его крест жизненный преображается в Христов Крест, и ему становится легче, правда, действительно. Это опытно люди на себе ощущают. И потом, когда ты вспоминаешь это период и думаешь: как бы я вообще без Бога это все пронес бы? Сложно себе это представить. Потому что даже с упованием на Бога, с ощущением Его близости, с укреплением благодатью Божией, все равно было очень сложно.
А. Ананьев
– Все равно тяжело.
Иерей Антоний
– Да.
А. Ананьев
– Клирик храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке, священник Антоний Смирнов, сегодня на «Светлом вечере» отвечает на вопросы неофита. И ну вот то, о чем сейчас мы говорим с отцом Антонием, он вместе с матушкой Ольгой пережил, переживает сейчас и будет переживать всю жизнь. У них семейные обстоятельства таковы, что им гораздо, в сотни раз сложнее, чем, допустим, мне как отцу, может быть, вам как родителям. Расскажете просто вот о своих, даже не столько, я понимаю, что вы сейчас об этом рассказываете, а о том, что вам помогает и помогло. Не о том, что вот трудно и делает жизнь труднее, а о том, что помогает и помогло. Тем, кому нужна поддержка.
Иерей Антоний
– Нужно рассказать в двух словах, о чем...
А. Ананьев
– Да, в двух словах о том, что вам помогает, как вам это помогает. Вот если человек вдруг оказался в ситуации, которая для него кажется безвыходной – в глазах темно, ощущение такое, что жизнь закончилась, и крест вообще не по силам.
Иерей Антоний
– Как бы ни банально это звучало, помогает, конечно, молитва. И, как я уж говорил, в такие периоды молитва, она, независимо от тебя, она из твоего сердца рождается, если ты веришь в Бога, если ты к Нему близок, и если ты Ему доверяешь. Ну конечно же, помогают нести крест, сложные обстоятельствах жизни близкие люди. Когда ты одинок – мне сложно это представить. Когда есть жена, когда есть муж, и они друг друга поддерживают, и они имеют общее упование, общую веру во Христа, намного легче. Сразу же, когда у нас родились недоношенные дети, были при смерти, в реанимации лежали, конечно, в первую очередь я пришел к матушке и обнял ее, утешил ее, поддержал ее, попросил ее не переживать. Также она взаимно тоже меня поддерживала. Поэтому этот тяжелейший период, он был подкреплен вот поддержкой друг друга – это очень важно.
А. Ананьев
– Говорят, сострадание – это не попытка утешить, потому что любым утешением ты пытаешься убедить человека в том, что причины его страданий несущественны. Не надо утешать человека. Сострадание – это другое. Сострадание – это страдание вместе, несение креста вместе. И это очень сложно. Я даже, наверное, думаю, что вот православие христианство, оно вообще основано на сострадании. То есть мы все призваны сострадать Христу, не в том смысле, что жалеть или переживать, или терзаться как бы мыслями о том, а именно вместе с Ним нести тот Крест, который вчера, в воскресенье, был вынесен в центр нашего храма.
Иерей Антоний
– Это очень важно. Потому что перед словами Христовыми о том, что мы должны идти за Ним и нести свой крест, Он говорил, что отвергнись себя. Сначала говорит: отвергнись себя, возьми крест свой и следуй за Мною. То есть то, что вы говорите про сострадание, а сострадание – это сложно.
А. Ананьев
– Это очень сложно.
Иерей Антоний
– Это сложно, потому что нужно отвергнуться от своего, ну то есть нужно начать бороться со своим эгоизмом.
А. Ананьев
– Эгоизмом? Или со всем? Со всем своим...
Иерей Антоний
– Со всем своим.
А. Ананьев
– А зачем... Вот вопрос. Господь меня любит, Он любит меня как личность. Он не любит там массу, Он лично меня, я это чувствую, я просто это знаю, у меня нет никаких сомнений в этом. И Он относится ко мне не так, как вот к человеку, который рядом со мной, Он меня любит, потому что меня знает. Ну давайте предположим, что я отвергнусь себя – я об этом много думал. Вот отвергнусь себя, я перестанут быть собой, просто перестану. Разве я буду тогда интересен Господу?
Иерей Антоний
– Очень будешь интересен Господу.
А. Ананьев
– Ну это простой пример: вот, допустим, с отношениями с мужем и женой. Жена говорит: я так люблю своего мужа, я его очень люблю, и я откажусь от всего, что мне дорого, ради него. Я любила вышивать – я не буду вышивать. Я любила ходить на танцы – я не буду ходить на танцы. Я любила готовить – я не буду готовить. Читать не буду ради него. И она так вот отбросила все, что ей было дорого, все что составляло ее личность. Хотите, я предскажу, что случится с их отношениями в таком случае? Ну она будет неинтересна мужу. Муж, как достойный человек, конечно, попытается охранить отношения. Но испытывать тот интерес к ней он уже перестанет.
Иерей Антоний
– Тут сравнение очень правильно. Потому что сейчас идет сравнение с грешным человеком и безгрешным Богом. У Бога нет изменения. И как любит Он человека, и так Он не перестанет его любить. И когда Он говорит, что ты должен себя отвернуться и последовать за Мной, взять крест, свой – через это Он как бы даже нам понять, что, сделав это, ты полюбишь Меня еще больше, что ты узнаешь Меня еще лучше. Ты почувствуешь вечную жизнь, ты почувствуешь благодать Святого Духа. Ты опытно ощутишь, что такое христианская жизнь и ты получишь те необходимые силы, чтобы донести до конца, чтобы твой крест стал Крестом Христовым, да, чтобы он преобразился и стал легче. То есть тут уже немножко нужно с другой стороны посмотреть. Не с той стороны, что будем мы интересны Богу или нет, что Бог станет нам очень интересен через несение креста. Потому что тут уже нужно подумать о терминах, что есть ты на самом деле – ты или твои страсти. Можешь ли ты соотносить именно настоящего себя и твои греховные наклонности или все-таки настоящий ты – это нечто большее и важное в глазах Бога. Может быть настоящий ты – это образ и подобие Божии, которые в тебе есть, это те добродетели, которые ты можешь в себе воспитывать, это твое правильные выборы, которые ты совершаешь в жизни, исполняя волю Божию. Может быть, вот это должно в тебе сохраниться обязательно, именно это в тебе Господь любит и хочет, чтобы ты с этим к Нему пришел и следовал за Ним. А все, что тебе мешает, греховное – гордость, тщеславие, чревоугодие – ну мы можем долго перечислять греховных страстей, которые тебе мешают быть рядом со Христом, мешают тебе ощущать себя настоящим счастливым человеком, свободным человеком от этих страстей – вот именно от этого нужно избавляться и от этого отвергаться, но сохраняя в себе твои уникальное черты характера. И с помощью Божией, Христовой, воспитывать в себе добродетели, которые тебя будут еще больше обогащать.
А. Ананьев
– Да, это высший пилотаж. Этого добиться, это понять даже трудно, а уж сделать-то еще сложнее. Наверное, последний вопрос на сегодня...
Иерей Антоний
– Для этого нам даны и сборы духовные – Великий пост. Попытаться по крайней мере что-то, вот как нам рекомендуют тоже святые отцы. Невозможно за все взяться сразу. Возьмешься за все – ничего не сделаешь. Начни вот в этот Великий пост хотя бы с малого, самого маленького, например. Ну это больше относится к молодым людям или среднего возраста – Великим постом перестань так часто смотреть в гаджеты.
А. Ананьев
– В гаджеты?
Иерей Антоний
– Да. Или в социальные сети. Вот это будет, мне кажется, очень большое доброе дело Великим постом.
А. Ананьев
– Это не работает, отец Антоний. Это не работает. Я даже объясню, почему. Я много раз пробовал. Вру, не много раз, я пробовал это позапрошлым Великим постом, вот сразу после крещения. Думаю: вот отлично. Мясо не есть, в общем-то, довольно просто, вот это все молоко, все понятно. А чего мне действительно важно, интересно и увлекательно – вот это действительно всякие социальные сети – дай, думаю, откажусь. Но по работе сообщения, ты же не можешь себя вырвать из этой жизни, ты же не монах...
Иерей Антоний
– Ну сообщения листать обязательно, это реалии современного мира.
А. Ананьев
– Да, реалии, ну то же самое и в лентах этих новостей проходит, и все, и ты понимаешь, что уже не ответить будет неправильно. И ты уже отвечаешь, и тебе уже надо сделать публикацию, ты ее делаешь. А уже сделав, ты понимаешь: да, ну вот оно как-то все уже полетело в тартарары. А в следующий пост я придумаю что-нибудь другое, кофе не буду пить, например, и оставляешь это как есть.
Иерей Антоний
– Здесь интересная тонкость в социальных сетях: если ты не прочитал это сообщение и не открыл его, то тот, кто тебе это отправил, это видит. И ты имеешь полное моральное правило не отвечать на сообщение. И тут нужно уже расставлять приоритеты, что для тебя важнее в твоей жизни: приближение ко Христу, совершенствование твоей души на какой-то период времени. Ты же не уходишь в лес, ты же, так сказать, не становишься отшельником.
А. Ананьев
– Нет ли ощущения, отец Антоний, что вот есть такие настоящие, недетские, серьезные испытания, тот крест, который попускает нам Господь, и ты его должен с честью нести, ты должен. А если вдруг у тебя как-то, ну Господь милостив, и у тебя все в порядке, ты начинаешь вот так высасывать из пальца свои собственные маленькие страдания. Ну, например, вот мне сейчас хорошо –давай я избавлю себя от Фейсбука (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) и буду мучиться, и буду там проходить это. Нет ли ощущения, что вот это мы сами какой-то изготавливаем себе маленький крест и пытаемся его тащить, и в этом есть какое-то ребячество и глупость откровенная?
Иерей Антоний
– Ну может быть, насчет социальных сетей тут можно подумать, а в принципе...
А. Ананьев
– Ну, например, вот с этим кофе моим. Ну Господь же там в Священном Писании, каноны не запрещают пить кофе. Ну я знаю, что мне плохо, без кофе я медуза какая-то стухшая. Но придумывать себе: а давай я не буду пить кофе. Ну вот любой батюшка, наверное, я не спрашивал, но батюшка, наверное, скажет: ну что же ты за дурак такой, зачем ты вот это придумываешь себе? Делай как следует, не сочиняй себе ничего.
Иерей Антоний
– Ну не могу согласиться.
А. Ананьев
– Серьезно?
Иерей Антоний
– Не могу. Потому что и в святоотеческой мысли мы встречаем, то что люди, христиане, которые добровольно себя ограничивают от чего-то в период там Великого поста, в течение своей жизни несут какие-то подвиги, в том числе и несут и какие-то скорби, страдания, их святые отцы называют добровольными мучениками. Понятно, что это, может быть, слишком высоко будет сказано, да, но наша жизнь состоит же из мелочей.
А. Ананьев
– Я вот так с вами поговорил и понимаю, что нет в нашей жизни мелочей. Все как-то, отец Антоний, важно. Все важно. И вы, конечно же, ответили на все те вопросы, которые я вам задавал. Сказать, что мне стало понятнее – наверное, я пока не решусь, но то что, может быть, мы вместе со слушателями поднялись на одну ступеньку вверх, и вдруг нам какие-то вещи стали чуть яснее, а какие-то темные углы немножко осветились – может быть, даст Бог, это так. Спасибо вам большое за этот непростой, но очень важный разговор.
Иерей Антоний
– Спасибо вам, что пригласили. И, конечно же, всем нам понятнее эта тема станет тогда, когда мы опытно постараемся, попробуем начать осознавать, что есть в нашей жизни крест от Бога и с помощью Божией начнем его маленькими шажочками нести. Опытно, может быть, мы ближе приблизимся к пониманию, что есть несение креста Христова в нашей жизни.
А. Ананьев
– Благодарю вас. Клирик храма святого мученика Иоанна Воина на Якиманке, священник Антоний Смирнов, был сегодня в гостях, отвечал на вопросы неофита. Я Александр Ананьев, радио «Вера». Слушайте нас по понедельникам в восемь часов вечера. До новых встреч.
Иерей Антоний
– До свидания.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер