В нашей студии был основатель и руководитель волонтерского проекта по сохранению деревянных храмов Севера «Общее дело», настоятель храма преподобного Серафима Саровского в Раеве протоиерей Алексей Яковлев.
Мы говорили о новом проекте «Общего Дела» — «Пасха в каждом храме», задача которого — помощь в проведении в восстановленных храмах хотя бы трех богослужений на Рождество, на Пасху и на престольный праздник. Отец Алексей поделился, что когда люди занимаются восстановлением храмов, они получают Божие благословение. Наш гость рассказал о предстоящих экспедициях, и о том, как каждый желающий может принять в них участие. Также разговор шел о судьбе священников тех храмов, которые были закрыты и разрушены в годы гонений на Церковь: как правило, это была мученическая кончина. В свете этого восстановление храмов приобретает особую значимость, как оправдание надежд тех, кто отдал за веру свою жизнь.
А. Пичугин
- Здравствуйте, дорогие слушатели, «Светлый вечер» на светлом радио, меня зовут Алексей Пичугин. Я с удовольствием представляю нашего гостя, человека, очень хорошо нашим постоянным слушателям знакомого – отец Алексей Яковлев, священник, настоятель храма преподобного Серафима Саровского в Раеве в Москве, основатель и руководитель проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Добрый вечер, отец Алексей…
о. Алексей
- Добрый вечер.
А. Пичугин
- Вдруг кто-то не знает, уж я не знаю, как по мне, мы столько в свое время говорили об «Общем деле», что наши постоянные слушатели должны быть знакомы с этим проектом. Если вдруг кто-то впервые к нам присоединился, надо, наверное, все же напомнить, что это замечательный проект, который уже не один год поддерживает деревянную архитектуру Русского Севера, причем начиналось это все с Севера, теперь уже география расширяется, я знаю, что экспедиции, а их много, их каждый год, отец Алексей, поправьте, не один десяток совершается.
о. Алексей
- Да, в прошедшем году было 67 экспедиций.
А. Пичугин
- Такие выезды происходят уже не только на Север, в Архангельскую область, в Мурманскую, но и в более близкие к Москве регионы, в Тверскую, например, так что география расширяется и «Общее дело» - это те люди, которые действительно болеют за Русский Север, за его духовное и материальное наследие, которое пока сохраняется, а я должен отметить еще раз ужасную статистику: мы ежегодно теряем десятки памятников, если пожар в храме в Ко́ндабуге был просто таким медийным явлением, то совершенно вне объективов телекамер у нас в тайге ежегодно гибнут десятки уникальных храмов. Отец Алексей на протяжении многих лет вместе со своими помощниками, а количество этих помощников постоянно растет, делает так, что эти храмы сохраняются, вот за это еще раз большое спасибо, это очень важная тема и для меня лично, просто всегда об этом прекрасный повод поговорить. Но сегодня мы хотели сделать акцент на новом проекте в рамках «Общего дела»: можно восстанавливать храмы, можно их консервировать, но у этих храмов все-таки есть назначение. Мы понимаем, что они стоят зачастую в удаленных местах, где живет мало людей, где вряд ли будет постоянный священник, который их окормляет и даже по большим праздникам вряд ли туда приедет священник, чтобы отслужить литургию. У вас есть идея, расскажите об этой идее, тем более, что она уже начала реализовываться.
о. Алексей
- Идея – совершать хотя бы три богослужения в каждом храме на Рождество, на Пасху и в день престольного праздника. Это, в принципе, осуществимо и поддержана эта идея Святейшим Патриархом Кириллом. В прошедшее Рождество мы организовали богослужение в 148-ми таких вот оставленных удаленных храмах: мы отправили для прихожан этих храмов посылки, в которых были икона Рождества Христова, свечи, последования, богослужение, которое включало и тропари, кондак, включало евангельские чтения, которые читаются в храме на Рождество, включало молитву о воссоздании храма. Отправили туда и такие небольшие сладкие подарки вместе с этими посылками и в 148-ми храмах прошли первые рождественские богослужения, причем это касалось теперь не только теперь Севера, как это было раньше, но и других областей нашего Отечества, вот через репортаж на телеканале «Спас» о проекте узнали другие…
А. Пичугин
- Екатерина Аркалова, которая к нам тоже приходила и рассказывала о том, как они туда ездили, а с Катей мы знакомы уже очень давно, конечно, очень интересно.
о. Алексей
- В этом году на Рождество впервые на Рождество прозвучали молитвы в храмах Красноярского края, в Новосибирской области, в Волгоградской области, в Воронежской, в Коми, в Ярославской области, в Ивановской, Нижегородской, Липецкой, Тамбовской и других областях.
А. Пичугин
- И здесь уже неважно, деревянный храм или каменный, на Севере он или в Воронежской области стоит разрушенный в поле.
о. Алексей
- Важно то, что это храм и в нем на праздник прозвучала молитва. Вообще храмы строились с молитвой и для молитвы и когда мы видим разрушенный храм, то, с одной стороны, берет оторопь: а что мы можем сделать? А с другой стороны, дорогу осилит идущий, и начинать нужно, безусловно, с молитвы. Приятно то, что в нашем проекте в этот раз приняли участие и миряне, и благочинные, и священники, которые с мирянами посещали эти оставленные, брошенные храмы, молились и в некоторых случаях сразу, так как это зима, на «Буранах» привозили некие строительные материалы, которыми потом, по весне будут что-то делать. Один благочинный рассказывал своему архиерею о том, что принял участие в этом проекте, на это архиерей сказал: «А почему ты со мной не поделился? Я тоже хотел бы съездить в такие полуразрушенные храмы, мне тоже там приятно служить». И это действительно так, потому что когда человек молится в таком храме, он понимает, что все те сотни людей, которые этот храм строили, которые в советский период времени сохраняли этот храм иногда ценой своей крови, своих жизней, вот все эти люди, они молятся вместе с ними.
А. Пичугин
- А есть еще и обратный прием: эти люди, которые рушили эти храмы, я не знаю, не так много их дожило до настоящего времени, но я еще помню прекрасно, когда мы начинали восстанавливать храм в Подмосковье, а достался он нам исключительно на уровне колокольни и кусков, фрагментов отдельных стен по середину окон, приходил человек, который собственноручно это все когда-то разбивал, ему было интересно, он уже по-другому на это смотрел, он вскоре умер, но он был одним из самых активных участников разрушения.
о. Алексей
- Вы знаете, слава Богу, что дожил, потому что мы тоже иногда встречаемся с подобными людьми и люди на местах рассказывают колоссальнейшее количество историй, как плохо заканчивали жизни те, кто разрушал храмы. Вот пример нашей деревни Ворзого́ры, которую в этом году посетил Святейший Патриарх, когда один-единственный человек в деревне согласился разрушать главы у храма – разрушил три, внизу стояли комсомольцы, помогали, тросами скидывали разрушаемые части на землю. Всех местных жителей выгнали в поля, в деревне находились только дети, так вот, разрушив три главки, он увидел, что у него загорелся дом, побежал забрать что-то важное из горящего дома и сгорел, не вышел из дома, и ни у кого рука не поднялась оставшиеся две главки разрушать, это помогло по ним создать проект и в настоящий момент храм отреставрирован. При том, что вся деревня была свидетелем этого события, мы в этой деревне купили дом, в котором жил мальчик, который был свидетелем того, что происходило, и он мне рассказывал, как все это было, то есть он живой свидетель, когда загорелся дом у этого человека – Желобов его звали, вот этот мальчик, позже – летчик, герой Отечественной войны, китель у этого летчика весил 15 килограмм: ордена, медали, он потом летчиком-испытателем был, вот как раз хозяин дома, в котором мы сейчас живем. Все мальчишки разбежались по крышам своих домов на случай, если отлетит горящая головешка, чтобы ее залить, потому что деревня была настолько плотная, что с дома на дом, а дома огромные, можно было перешагнуть и пожар одного дома – это угроза того, что при ветреной погода, а погода была ветреная, могло погибнуть полдеревни или вообще вся деревня.
А. Пичугин
- Так, когда мы видим в фильмах или какой-то хронике, как люди выстраиваются цепочкой, набирая ведра в реке или в колодце – это они не горящий дом тушат, это они проливают стены соседних домов, чтобы огонь туда не перекинулся, потому что потушить «хорошо» пылающий горящий дом уже невозможно никак спасти его.
о. Алексей
- И вот люди, которые скидывали колокола, потом везли на переплавку в деревню Ворзого́ры, они погибли – налетел сильный ветер и перевернул лодку, на которой все это отправлялось. И таких историй множество, вот я один мог бы рассказать порядка пяти или шести историй, которые рассказали свидетели этих историй, то есть люди заканчивали плохо, но, с другой стороны, когда храмы восстанавливаются, то наоборот, люди, которые в этом участие принимают, они получают Божие благословение, свидетельств этому также много, поэтому, конечно, встречаются люди. Вот в одной деревне, мы приехали, наша экспедиция, сказали о том, что планируют воссоздавать храм, у человека на одной руке несколько пальцев нет, он говорит - мне рассказывал командир экспедиции Никита Мелентьев, он говорит: «Этот человек, он заплакал, как плачут клоуны в цирке, когда слезы прямо выстреливают из глаз, он заплакал и говорит: этой рукой я разрушал храм, но теперь пришло время его создавать» и вот активно помогал в течение работы нашей экспедиции и дальше помогает, поддерживает, сохраняет этот храм.
А. Пичугин
- Кстати, к сожалению, мы все время говорим: эти истории произошли в 30-е, 40-е, 50-е, 60-е годы, где-то мне попадалась история, как уже такую покосившуюся деревянную церковку, не помню где, наверняка в Архангельской области где-то, а, может, в Тверской – в Тверской, кажется: просто подогнали трактор, в наше время, несколько лет назад, зацепили и обрушили ее.
о. Алексей
- Но это бывает, конечно, редко и, слава Богу, с другой стороны, просто люди перестают ассоциировать храм или часовню со святыней, потому что в их понимании это уже клуб или склад и поэтому очень важно, когда мы работаем в храме, что люди понимают, что, если люди приехали за тысячу километров в свой отпуск и работают по 14 часов, что это действительно того сто́ит, что это действительно святыня, которую стоит сохранить. И в этой связи вообще очень важно все брошенные оставленные храмы хотя бы привести в надлежащее состояние, то есть мы не можем их отреставрировать, мы не в состоянии, например, сейчас цифру в 5600 храмов оставленных таких вот, разрушенных по территории нашего Отечества находятся, мы не можем их восстановить.
А. Пичугин
-Мы в свое время считали: 5600 – это мы берем только те храмы, которые известны, которые находятся на балансе какой-либо организации, если храм был зернохранилищем у колхоза, то, если этого колхоза не существует, то и здания этого нет. Или же, например, Анор Тукаева, которую вы, отец Алексей, прекрасно знаете и которая неоднократно приходила к нам на радио, которая занимается консервацией уникального памятника, храма в Крохино́, который стоит в створе Шексны в воде, разрушается, вернее, уже сейчас не разрушается, там провели необходимые работы для того, чтобы прекратить острую фазу разрушений, они столкнулись с тем, что его не существует вообще, он не памятник, он не маяк, его просто нет. И вот таких храмов, каких просто нет – их никто не считал, они в эти 5600 и не входят, наверное.
о. Алексей
- Я думаю, что, действительно, цифра брошенных, оставленных храмов гораздо больше, просто 5600 – это те, которые посчитали, которые так или иначе думают, что, в принципе, можно восстановить.
А. Пичугин
- А уже впечатляет, 5600 – это впечатляет.
о. Алексей
- Это впечатляет, но на самом деле, я думаю, что с Божьей помощью можно и 5600, и большее количество. Дело в том, что хотя бы нужно начать, хотя бы просто порядок навести, хотя бы просто иконочку повесить, в храме помолиться, если не регулярно, то хотя бы несколько раз в году. И всегда начало, оно бывает самым сложным, потому что бывает так, что мы приезжаем в деревню и люди ходят вокруг своего храма и думают: надо что-то сделать, и вот этот процесс, он может продолжаться десятилетиями и обязательно нужно начать, потому что когда кто-то начинает, тогда уже и подключаются другие, веря, что это кому-то нужно, не только ему, но и другим. Храмы, они вообще в этом смысле людей объединяют, сплачивают, сдруживают и силы дают для жизни, силы дают для того, чтобы и в деревне оставаться и дальше как-то развиваться и прочее. И вот мы деревянные храмы – проводим противоаварийные, консервационные работы, в некоторых случаях реставрацию, а для каменных храмов важно хотя бы просто для начала навести порядок, если в храм можно войти и если нет опасности, что что-то обрушится, то, безусловно, хотя бы сделать так, чтобы он не был в состоянии мерзости запустения, но был бы храмом, пусть даже и разрушенным.
А. Пичугин
- Я напомню, что в гостях у «Светлого радио» сегодня священник Алексей Яковлев, настоятель храма преподобного Серафима Саровского в Раеве и основатель и руководитель проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Кстати, никогда мы этот вопрос не обсуждали - по поводу зайти, если не опасно, если что-то не обрушится. Я как-то очень часто бываю в заброшенных храмах во Владимирской и в Ивановской областях: заходишь туда с абсолютно спокойным сердцем, кажется, что ничего и не рухнет, хотя видишь, что на полу лежит битый кирпич и много, что, действительно, может упасть. И вот в Суздальском районе Владимирской области, а там их очень много, заброшенных церквей, какой-то проект у них был: они каждую обмотали загородительной лентой и написали: «Проход запрещен, опасно для жизни». А как вы в таком случае действуете – вот надо навести порядок, расчистить здание храма от того, что там есть: от каких-то там обрушенных конструкций, от деревьев, которые начинают расти, а с другой стороны мало ли, вот сейчас этот свод окончательно возьмет, да и рухнет.
о. Алексей
- Правильно подходить, приглашать специалистов, которые оценят степень разрушения и если нет опасности обрушения свода, то тогда приступать к работам. В нашем проекте, который мы осуществляем, прежде, чем начать работы, обязательно проводится исследование, делается проект противоаварийных работ, в некоторых случаях нам приходится даже иногда ждать, когда обрушится свод, потому что непонятно каким образом к этому своду подступиться, даже если делать какие-то работы, он может обрушиться в момент этих работ, то есть которые бы его закрепляли, и такое бывало, вот мы, например, не знали, делать или не делать один из храмов, приезжать или не приезжать, потому что опасная была ситуация и так он под вопросом и оставался. И когда на престольный праздник нам позвонили местные жители, сказали: крыша рухнула, и все, значит, можно делать проект и можно проводить консервацию этого храма. Поэтому каждый человек, в принципе, когда он стоит перед этим храмом, он сам для себя решает, войдет он в него или не войдет, это решение самого человека и он полностью несет ответственность за то, что он делает. Вот вы, когда входили в храм, вы понимали, что вы не можете не войти, это святыня, в которую хочется войти и помолиться, и перекреститься, и если там какая-нибудь бутылка лежит, разбитая или не разбитая, вот это безобразие из храма вынести, потому что по-другому никак нельзя.
А. Пичугин
- Мы литургию служили как-то раз в таком храме, зашли, долго смотрели: рухнет-не рухнет, ну, давайте на свой страх и риск.
о. Алексей
- То есть это действительно на свою ответственность, каждый человек принимает это решение и за это решение несет ответственность, поэтому обматывать храмы лентой можно, но не знаю, насколько это правильно и полезно.
А. Пичугин
- Но видите, может, там был какой-то прецедент, я не знаю, может быть, кому-то там на ногу упал кирпич, а этот кто-то или заявил, или сам к администрации какое-то отношение имел, это же такой общий был проект. Теперь уже этой ленты там, естественно, нет, она провисела-то недели три на всех этих храмах, теперь уже следа нет, но тем не менее, а таблички остались. Вернемся к вашему проекту, что очень важно: вы говорите, что вы отправляете эти посылки в разные регионы и где-то там священники принимают участие, где-то нет, а если мы берем ту самую Архангельскую область, где ядро ваших работ и там священников зачастую не бывает на многие-многие километры, и огромное количество сёл, и местные жители, они же все-таки воспитаны вне традиции, если там не было священника много лет, они не знают или совсем забыли о том, как совершать богослужение, пусть они никогда не знали, как мирянским чином совершать, но тут по наитию можно понять, но и читать по-церковнославянски эти люди не умеют, ни что читать, в каком последовании собирать тоже непонятно, вот как здесь быть?
о. Алексей
- Вот сейчас мы готовим проект «Пасха в каждом храме» и мы согласовали этот проект и со Святейшим Патриархом, получили его благословение, он разработан вместе с миссионерской комиссией при Епархиальном совете города Москвы. Одобренные тексты богослужения, которые мы предлагаем, вот таким мирским чином помолиться в храмах, в рамках комиссии миссионерского отдела по богослужению, и отправляем не только последование песнопений, которые все помещаются на два листа, но еще и отправляем два видеоролика, один видеоролик, как построиться для того, чтобы совершить крестный ход, потому что вы правильно заметили, и митрополит тогда Архангельский Даниил, он сказал, что если люди прочитают методичку, как построиться на крестный ход, они все равно не поймут, нужно снять…
А. Пичугин
- Нужно показать, конечно, визуально.
о. Алексей
- Вот буквально там 3-минутный ролик, который рассказывает, кто за кем идет, как идут, что поют, как проходят вокруг храма, с какой стороны обходят храм, как останавливаются перед Царскими вратами, как поют «Христос Воскресе», как входят в храм, как читается Огласительное слово Иоанна Златоуста – такой 3-минутный ролик, но становится все понятно. И еще порядка 7-минутный ролик – это регент поет для того, чтобы люди могли бы научиться петь, не только читать, но еще и петь пасхальные песнопения. И надо сказать, что очень успешно, потому что люди у нас все-таки, слава Богу, поющие и под руководством такого ролика они песнопения выучивают (поет) «Воскресение Твое, Христе Спасе…» и прочее или там: Христос Воскресе! Или Часы пасхальные и происходит, действительно, песнопение на Пасху, то есть Праздник ликования, радости, Праздников Праздник и Торжество из Торжеств, оно встречается вот именно таким образом. Поэтому то, что вы сказали, это действительно для простых людей, это подготовлено именно для простых людей, именно тогда, когда нет возможности приехать священнослужителю. И надо сказать, что люди, которые присылали, как это все происходило на Пасху и на Рождество, видишь, как они волнуются, как переживают за то, как сделать все правильно, но, с другой стороны, понимаешь, что их молитва - это настолько искренняя, настолько горячая молитва, потому что…
А. Пичугин
- Потому что они во многом изголодались по этому.
о. Алексей
- Может быть, их молитва, она сильнее чем если ты каждое утро, вечер молишься, а тут молитва впервые, может быть, человек приходит в храм, впервые крестится, впервые обращается к Богу, впервые празднует Пасху. То есть это и для храмов первая Пасха, с момента закрытия храма, и для этих людей часто это тоже бывает первая молитва в храме и первое такое совместное общественное богослужение. Надо сказать, что вообще через какое-то делание Господь приводит людей в храм. Вот вы говорили свой пример, что в храме Подмосковья восстанавливали колокольню…
А. Пичугин
- Весь храм восстановили давно уже, полностью восстановлен.
о. Алексей
- Колоссальнейшее количество людей пришло в церковь в 90-е годы, когда передавали храмы, церкви, разрушенные, полуразрушенные и вот как раз тогда нормальные русские мужчины собирались и помогали этому храму, помогали в строительных работах и из этого вырастали церковные общины и многие из этих мужчин, которые пришли, они стали священнослужителями, колоссальнейшее количество людей. То есть вообще для веры обязательно еще нужно какое-то материальное проявление, как, например, если мы молимся, то крестимся и кланяемся, потому что это некое видимое проявление нашей веры, также важно и участие какое-то своими руками, своим трудом в воссоздании храма, потому что это человека делает не просто верующим где-то там в душе или по форме, это человека делает верующим всем его существом, условно говоря, спиной и руками, всеми ипостасями человека.
А. Пичугин
- В основном кто те люди, которые совершают такие богослужения мирянским чином, это пожилые, старички, которые живут в этих селах или там есть и молодежь, люди средних лет?
о. Алексей
- Это люди средних лет, молодежи, как правило, нет, потому что молодежь старается уехать туда, где есть работа и прочее, но это люди средних лет и старички, в общем, все, кто живет, все на богослужение и собираются, потому что это такое по-настоящему общее дело. В некоторых случаях это люди, которые выезжают из городов, доезжают до вот такого брошенного храма, там, например, муж с супругой отправляются в такую маленькую экспедицию, но эта маленькая экспедиция – это и радость для храма, и радость для этой семьи. На радио «Вера» периодически звучат такие слова: «Их жизнь всегда подвиг», помните, когда говорят о житиях святых, у них уже нет жизнеописания…
А. Пичугин
- …у них теперь жития.
о. Алексей
- Да, так вот, очень важно, чтобы в нашей личной жизни, семейной, своей жизни был бы определенный подвиг и вот когда люди таким образом отправляются в эти храмы - безусловно, это некая составляющая подвига и вот это Рождество или Пасха для этих людей – это уже особое Рождество, особая Пасха, не такая, как обычно, какие всегда были, но это что-то особенное. И, конечно, в отношении чувств, когда ты молишься в этом храме, ты чувствуешь тех людей, которые храм этот сохраняли. Вообще, говоря о священниках, которые служили в этих храмах, можно сказать, что все эти священники последние, они были фактически мучениками, потому что, условно говоря, с 17-го года по 41-й все, кто становился священнослужителями, они знали, что их убьют или оставались священнослужителями, они знали, что это просто вопрос времени. Всех этих священнослужителей арестовывали, иногда не по одному разу, если кого-то не убили в 23-м году, то убили в 37-м. То есть все эти люди, которые жили и служили, они вот такой крест несли, при том, что, оказывается, для советской власти важно было отказаться даже не от веры, а достаточно просто было отказаться от священства, то есть если священник приходил и говорил: все, я больше не священник – ну живи, и прочее...
А. Пичугин
- А это уже более характерно, кстати, для 60-х годов, для хрущевской антирелигиозной компании, когда люди открыто выступали с заявлением о том, что они покидают Церковь, что они переходят на атеистическую работу, но тогда и священнику-то уже и физически не грозило ничего, а если мы говорим про 30-е годы, то недостаточно было заявить, что ты больше не священник, люди, снимавшие с себя сан, тоже шли в лагеря и погибали, люди, которые переходили на светскую работу, не делая громких заявлений. Я знаю историю одного священника, я был уверен всегда про него, что он в большом подмосковном храме служил, одним из последних его настоятелей, он потом работал бухгалтером на заводе и когда я про это узнал, думаю: а с другой стороны, что? Зато человек обеспечил себе все-таки жизнь и, наверное, счастливо дожил где-нибудь до 60-х годов, а потом я узнал, что его расстреляли, потому что он тайно крестил по домам детей.
о. Алексей
- Вы знаете, дело в том, что, во-первых, количество священников, которые переставали быть священниками, их было очень немного, то есть об этом митрополит Иларион свидетельствует, понятно, что до момента, когда он погиб. То есть к удивлению не только советской власти, которая думала: сейчас мы начнем репрессии – они дрогнут, но и к удивлению, и к радости Церкви оказалось, что количество верных подавляющее большинство. Вот когда-то у патриарха Кирилла спросили, есть ли люди сейчас в Церкви, которые пришли не для того, чтобы служить Богу и прочее? Он сказал: «Ну возможно, что есть. – А сколько их?» Святейший сказал: «Наверное, как и во времена Христа, приблизительно та же пропорция: один к двенадцати». То есть подавляющее количество священников остались верными своему призванию и очень много священников просто в тех храмах, в которых мы на Севере служим, они погибли.
А. Пичугин
- Нам надо прерваться буквально на минуту. Я напомню, дорогие слушатели, что сегодня в гостях у светлого радио священник Алексей Яковлев, настоятель храма преподобного Серафима Саровского в Раеве в Москве и основатель и руководитель проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Я Алексей Пичугин, через минуту встретимся на радио «Вера».
А. Пичугин
- Возвращаемся в студию светлого радио. Напомню, что сегодня здесь священник Алексей Яковлев, настоятель храма преподобного Серафима Саровского в Раеве, основатель и руководитель проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Мы говорим о судьбе священников, последние несколько минут говорили, - храмов, которые стояли, которые в 30-е годы закрывались. Что было с настоятелями?
о. Алексей
- Да, фактически все они были мучениками, то есть они знали, что, сохраняя свое священство, они рано или поздно будут уничтожены. Как правило, их не один раз арестовывали. И примеры, например, храм Владимирской иконы Божией Матери в Подпорожье…
А. Пичугин
- Логотип «Общего дела?»
о. Алексей
- Да. Последние два священника: Вифлеемский Николай Федорович, заключен в концлагерь в 30-м году, пропал без вести, Богданов Николай Ионович, расстрелян в 37-м году, притом, что несколько раз их обоих до этого арестовывали. Вот для последнего священника основанием в обвинении стало то, что он призывал людей не работать по воскресным дням, это формулировка, за то, что по факту он призывал людей в храм прийти по воскресным дням, но формулировка: призывал людей саботировать работу. Другой священник, рядышком деревня Турча́сово, прекрасный также тройник, мы нашли его награды, когда делали обмеры, награды царские, награды, которые он, очевидно, хранил в храме, прятал в храме, потому что за эти награды царские его по головке бы не погладила советская власть. Награды были вместе с документами в сберкассу, датированные 18-м годом, очевидно, в 18-м году все сбережения в сберкассе были экспроприированы, то есть они перестали быть действительными. Этот священник также был несколько раз арестован, в 37-м году расстрелян. Священник деревни Ворзого́ры, не так далеко от Подпорожья, был принужден отказаться от семьи для того, чтобы семья не стала бы семьей врагов народа и позже, по различным данным, был после полугодовой работы в милиции - он колол для них дрова, расстрелян в одной из деревень на реке Оне́га. И вот таких примеров очень много и когда вновь возобновляется богослужение в храме, то есть ощущение, что эти священники, они где-то рядом, что они ликуют, что не зря был их подвиг, они надеялись, что вновь будут совершаться службы, вновь зазвучат молитвы, вновь будут собираться люди и это оправдание их надежд. Точно также, когда мы находим спрятанные евхаристические сосуды – был такой пример недалеко от Каргополя: серебряную позолоченную чашу, дискос, потир, когда находим спрятанные иконы…
А. Пичугин
- А где вы нашли?
о. Алексей
- Это храм Смоленской иконы Божией Матери рядышком с Казаково, есть такое там место. Храм находится на кладбище, и не один раз этот храм был обворован, оттуда украли все, что только можно, все иконы, все-все-все. Как обычно, любой закрытый храм, он был покрыт слоем птичьего помета, порядка 5-7 сантиметров, которые, когда еще приезжали первые экспедиции, которые еще уборкой занимались, собирали в такие большие черные полиэтиленовые мешки для мусора. Работали девушки внутри храма, юноши перекрывали крышу алтарную, потому что упавшая сосна повредила алтарь и так как некому было заняться ремонтом, они занимались этим. И вот одна девушка, беря очередной кусок этого помета, потому что он за 70 лет слежался, такой, как войлок уже, спрессованный, они работали в респираторах, в очках, в косынках, потому что пыль страшенная просто, берет очередной кусок этого помета и понимает, что у нее в руках сверток, она говорит: «Девчонки, я что-то нашла!» Яркие лучи солнца через о́кна и она поднимает этот сверток в этот луч солнца и сверток от ветхости начинает в руках ее рассыпаться и вдруг в этом ярком луче солнца блеск золота, представляете? Вокруг такая страшенная пыль, вот такой беспорядок страшный и блеск золота – она в руках держит евхаристическую чашу объемом приблизительно полтора литра, дискос, то есть полный евхаристический набор. Последний священник храма, вероятно, он просто то, что стояло на престоле, скрыл и положил между стенкой алтаря и иконостасом. И вот, несмотря на то, что все обворовали, вот это – самое главное, не нашли.
А. Пичугин
- А вы уже послужили на нем?
о. Алексей
- Не один раз, дело в том, что когда это нашли, отвезли местному священнику, игумену Феодосию (Курицыну), батюшка не мог полчаса говорить, он настолько был ошарашен, удивлен, что фактически тот последний священник в 37-м году передал нам. И он на следующий день уже служил на этом наборе литургию, как раз на престольный праздник Смоленской иконы Божией Матери, потому что серебро, золото – это те металлы, которые не сильно подвержены коррозии, то есть золото - его просто почистили и все, и можно было служить. И вот таких примеров множество, то есть эти люди, которые жили до революции, они надеялись, а вот сейчас приходит время, когда надежды их исполняются. Вот в прошлом году у нас была общая встреча – участников экспедиции и так случайно попало, ну как случайно, что архиерей говорит: «Давайте десятого числа» и оказалось, что это день как раз Новомучеников и Исповедников Российских, как в воскресенье в феврале, десятого февраля. И место было выбрано заранее, оказалось, что это еще и место, где проходил Собор 17-го, 18-го года, как раз это был юбилей Собора, то есть 18-й год. Каждый десятый из 650-ти участников Собора причислен к лику святых, каждый десятый закончил жизнь мученически. И тоже, то есть сто лет назад они там собирались и надеялись на то, что Церковь выживет, думали, что сделать для Церкви и прочее. И вот проходит сто лет и по факту собирается 650 человек, которые приняли участие в экспедициях, которым это все нужно, дорого, для которых это все является ценностью
А. Пичугин
- Вы сказали, что 148 посылок снарядили на Рождество. Сейчас вы готовитесь к проекту такому же на Пасху. Сколько, тоже 148 или больше, больше наверняка?
о. Алексей
- Я думаю, что больше, потому что вот я призываю слушателей радио «Вера», что если вы знаете подобные храмы, оставленные, брошенные, сообщите нам на сайт «Общее дело» или позвоните по телефону 8-985-007-58-46.
А. Пичугин
- Еще раз повторите…
о. Алексей
- 8-985-007-58-46.
А. Пичугин
- А чей это телефон?
о. Алексей
- Это телефон, который специально создан под проект «Пасха в каждом храме» и скажите: мы планируем отправиться в такой-то и такой-то храм, можем быть, там на Светлой седмице, помолимся.
А. Пичугин
- Причем ведь не так важно, наверное, чтобы была толпа, даже если двое: где двое или трое соберутся…
о. Алексей
- …там Я посреди них.
А. Пичугин
- Да, и двое-трое человек вполне достаточно, чтобы такую службу мирянским чином совершить. Даже, наверное, и одного человека достаточно.
о. Алексей
- Дело в том, что если вы нам расскажете о своем намерении, то в этом случае мы отразим этот храмик на нашей карте…
А. Пичугин
- А карта доступна…
о. Алексей
- Карта доступна на сайте «Общее дело.ру». То есть у нас есть такой подраздел «Пасха в каждом храме», он на главной страничке, вверху странички вот этот проект и, заходя в этот раздел, можно посмотреть карту.
А. Пичугин
- Что-то я не вижу…
о. Алексей
- Сейчас просто прошло уже Рождество, оно опустилось вниз, сейчас мы начинаем…
А. Пичугин
- А, вы начинаете, то есть на сайте «Общее дело.ру» будет доступна карта, где будет понятна вся география вот этого проекта «Пасха в каждом храме».
о. Алексей
- Да. И если, во-первых, вы сказали, что собираетесь поехать, если кто-то еще соберется поехать в этот храм, то, с вашего разрешения, мы дадим ему ваши контакты, то есть вы сможете поехать не один. И таким образом, благодаря современным технологиям мы можем объединить разных людей, которые заинтересованы в том, чтобы в храме вновь совершалась бы молитва. И кроме того, не только объединить людей, но еще и сразу можно полезное дело сделать: у нас на сайте там же будет выложено, как сделать обмеры храма, как сделать фотофиксацию правильно, то есть это будет еще и мониторинг состояния этого храма в настоящий момент. Возможно, это будут первые фотографии этого храма, правильно сделанные с 70-х, 80-х годов, когда этим, возможно, занималось Министерство культуры, составлялись карточки храмов, были фотографии, были какие-то данные…
А. Пичугин
- Составлялись, я свидетель того, мой очень хороший близкий знакомый, друг, начальник многолетних наших экспедиций археологических, он ездил в такие экспедиции в начале 90-х годов после армии, когда они днями ходили по тайге и сверялись с реестром, какие памятники существуют, находили новые иногда, иногда те, которые числились, их уже не существовало, к сожалению, но эта работа даже в начале 90-х еще проводилась, она как-то заглохла уже к середине 90-х годов.
о. Алексей
- Вот с тех самых пор фактически данные о храмах не обновлялись, если они вообще когда-либо были и поэтому ваша фотофиксация, ваш рассказ о том, что сейчас там происходит – это будет первым, наверное, шажочком к тому, чтобы собрать информацию и подумать, что можно было бы сделать.
А. Пичугин
- Очень важно.
о. Алексей
- 13 декабря Святейший Патриарх Кирилл встречался с нами, участниками экспедиции «Общего дела», также еще с союзом реставраторов, архитекторов в храме Христа Спасителя и, обращаясь к нам, он сказал, что существует такая должность – древлехранителя, которую специально создали для того, чтобы они были нашими помощниками во всех этих вопросах возрождения тех или иных святынь. Я процитирую слова Святейшего Патриарха: «Древлехранитель – в каждой епархии он создан – это назначенный архиереем клирик или мирянин, который обязан привести в порядок всю статистику по таким объектам, дать представление церковной власти о техническом состоянии объектов и содействовать мобилизации сил и координации всех усилий, направленных на то, чтобы проводить реставрацию, собирать артефакты, достойным образом их хранить и так далее. В лице древлехранителей у нас появилась такая группа людей, на которых мы можем опираться» - слова Святейшего Патриарха – «наблюдая и координируя всю работу, связанную с реставрацией и ремонтом наших храмов».
А. Пичугин
- А вы сотрудничаете с епархиальными древлехранителями?
о. Алексей
- Да, мы сотрудничаем с епархиальными древлехранителями, вот буквально несколько дней назад принимал участие, выступал, в том числе, с этим проектом на конференции, которая проводилась владыкой Тихоном (Шевкуновым) в рамках Рождественских чтений, где были представлены 101 древлехранитель с разных епархий. И вот, собственно говоря, для них та информация, которую вы соберете о том, в каком состоянии храм, может быть, сделаете, может быть, даже и не сделаете, просто расскажете, фотофиксацию, обмеры – это будет первое, потому что понятно, что должность древлехранителя введена, они существуют, но что-то изменить они не в состоянии – это один человек, у которого фактически нет ни рук, ни ног, все эти храмы, может быть, их несколько сотен в его епархии, сохранить, так вот мы как раз и можем ему в этом помочь, а он сможет скоординировать наши усилия, наши труды в этом процессе.
А. Пичугин
- Вы говорили перед эфиром, что вот эти посылки – это все-таки ощутимая сумма: около 100 тысяч рублей?
о. Алексей
- На почту у нас ушло, на отправку. Если у кого-то есть желание помочь в реализации этого проекта – милости просим.
А. Пичугин
- Да-да, я к этому. Можно обратиться на сайт «Общее дело.ру» или на сайт, найти контакты на сайте храма Серафима Саровского в Раево: «Раево.ру». Там, я так понимаю, несложно найти все необходимые реквизиты и контакты.
о. Алексей
- Да, вот сейчас мы будем предлагать, либо в интернете можно взять информацию о том, как послужить, помолиться на Пасху: просто скачать файлы, распечатать, листочки, либо, если у кого-то нет принтера или нет мобильного телефона, то в этом случае мы для этих людей будем отправлять посылки, в которых будет икона Воскресения Христова, будут свечи, будет последование, то есть непосредственные тексты, которые нужно будет пропеть или прочитать в храме, методичка, как это все организовать. То есть что, в какой последовательности делать, будут жития того святого, в честь которого освящен храм или праздник, в честь которого освящен храм, рассказ об этом празднике из святителя Дмитрия Ростовского, условно говоря, будет икона престола этого храма, то есть здесь мы постараемся, в Москве купить, нам это проще сделать, чем, может быть, человеку в епархии.
А. Пичугин
- Ну а кто не может помочь деньгами, то может помочь комплектованием этих посылок, наверное, тоже?
о. Алексей
- Да, пожалуйста, вся информация о том, кто сможет помочь, будет на сайте «Общего дела» в разделе «Пасха в каждом храме». То есть действительно нам нужна помощь всяческая, если кто-то примет участие мы будем признательны и благодарны, потому что это действительно великое дело, когда в храме вновь начинают звучать молитвы. И кажется, что, с одной стороны, это невозможно, но, с другой стороны, нужно просто разбить на маленькие добрые дела такое большое дело, как возобновить богослужебную жизнь, пусть, может быть, не в максимальном таком объеме, но хотя бы, чтобы она появилась вновь во всех брошенных и оставленных храмах.
А. Пичугин
- Я напомню, что в гостях у светлого радио священник Алексей Яковлев, настоятель храма преподобного Серафима Саровского в Раеве и основатель и руководитель проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». У нас один год закончился, а второй уже полтора месяца, как идет, соответственно, можно какие-то итоги подвести 2019-го года, поскольку вы к нам, мы сейчас посчитали, чуть ли с весны не приходили, и все-таки поговорить о каком-то заделе уже на 20-й наступивший год, поскольку весна близко.
о. Алексей
- Да, слава Богу, что в прошедшем году количество участников экспедиций увеличилось на 150 человек и составило 750 человек, при том, что порядка ста человек, они отделились – это молодежь Сретенского монастыря, и создали свой проект, который называется «Родная земля», то есть появляются…
А. Пичугин
- …уже родственные, дружеские проекты, которые выделяются из «Общего дела», которые самостоятельно развиваются.
о. Алексей
- Очень приятно то, что существует и такой проект, который называется «Преображение», молодежное движение «Преображение», существует оно в Рыбинской епархии Ярославской области и оно создано тоже, в том числе, под влиянием нашего «Общего дела».
А. Пичугин
- Это низовой проект или епархия занимается?
о. Алексей
- Этим занимается и епархия, и просто энтузиасты, их особенность заключается в том, что там работают не взрослые люди, а дети, то есть порядка ста человек детей, они реально восстанавливают каменные храмы, причем совершенно огромную работу проводят.
А. Пичугин
- В Рыбинском районе их много…
о. Алексей
- Я вообще в шоке, потому что это настолько здорово, и ребенок, он чувствует себя настоящим человеком, он понимает, что от него это зависит, то есть это наилучшее такое трудовое воспитание. В наши экспедиции нельзя ехать детям до 18-ти лет, потому что никто из участников экспедиции «Общего дела» не будет брать ответственность, и я не разрешаю никому брать ответственность.
А. Пичугин
- А если, к примеру, с вами захочет поехать, ну, предположим, школьный учитель, который может взять на себя ответственность?
о. Алексей
- В этих случаях – пожалуйста, если едут родители, то с детьми ездят, безусловно, но так, что хочет там 16-ти летний парень поехать – нет, а в случае с движением «Преображение», его можно найти…
А. Пичугин
- Но зато теперь есть возможность направить его туда, это же не только ограничивается Ярославской областью?
о. Алексей
- Пока только в Ярославской области, в нескольких храмах.
А. Пичугин
- Я имею ввиду возможность приехать, то есть можно приехать из Москвы и принять участие, если дети захотят, и родители захотят, чтобы дети поехали?
о. Алексей
- Да, если родители захотят отправить детей, то такой формат как раз. Я очень впечатлен, так что радостно, что появляются те, кто является последователями. Очень приятно то, что сейчас в Петербурге создается филиал нашего проекта и сейчас уже там создана школа плотников, плотницкого мастерства.
А. Пичугин
- А как ваша поживает?
о. Алексей
- Да прекрасно, сейчас вот уже новый набор начинается, уже начинается обучение, не так давно закончился, 3 с половиной месяца закончили те люди, которые у нас отучились, прошли практику в Ки́жах, так что жизнь жительствует. Порядка уже трехсот плотников выпустила школа плотницкого мастерства при нашем храме. А сейчас вот уже в Петербурге рубят главку деревянную для одного из Ворзогорских храмов и это, конечно, очень радостно, потому что понятно, что из Петербурга легче, в Ленинградской области, трудиться, чем нам и координировать эту деятельность, поэтому слава Богу то, что появляются филиалы, появляются последователи. Самым важным событием прошедшего года стало посещение Святейшим Патриархом Кириллом экспедиции нашего проекта.
А. Пичугин
- А почему это очень важно?
о. Алексей
- Вы знаете, дело в том, что никто не верил, что патриарх может прилететь в Ворзого̐ры. Глава администрации Ворзо́гор рассказывал, что позвонил его коллега из другой области и говорит: «Вы чем там сейчас занимаетесь?» А он говорит: «Готовимся к встрече Святейшего патриарха». И глава соседней администрации долго смеялся, говорит: «Ну вот все, что хочешь я от тебя мог услышать, но такого я от тебя не ожидал», а это была правда, но в это не верил никто, потому что настолько это брошенная деревня, настолько далеко находящаяся, до Ворзого́р чтобы доехать, нужно проехать 250 километров большей частью по грунтовой дороге от Архангельска до Онеги, переправиться через реку…
А. Пичугин
- Я ездил, помню, да.
о. Алексей
- …и еще 25 километров по лесной дороге ехать на уазике, чтобы доехать до Ворзого́р. И, несмотря на это – поразительно: этим летом в Ворзогорах продолжал работать музей, который создали местные жители, вот этот музей, по записям посетителей посетило в июне 500 человек, а в июле 670.
А. Пичугин
- Ну что тут говорить, Русским Севером все-таки интересуются и ездят, тут очень такая двоякая история: с одной стороны, Русский Север притягивает и действительно много людей с разными целями совершенно приезжают, это и туризм, кому-то интересно посмотреть, пофотографировать, пожить, попробовать себя, но ведь практически никому из этих людей не интересна судьба и будущее вот этих храмов.
о. Алексей
- Вы знаете, 15 лет назад, когда там была моя супруга со своей подружкой…
А. Пичугин
- Художник…
о. Алексей
- Художник, да, они были, может быть, пять или шесть человек таких, заезжих, посетили эту деревню, то есть это все, просто заезжих людей чужих там не бывало, то есть то, что происходит – это происходит благодаря, ну, слава Богу, в том числе и нашим трудом. Например, с Институтом Наследия мы издали архитектурный путеводитель по деревянному зодчеству, так или иначе рассказываем о этой красоте и уникальности. И, конечно, не всем, кто приезжает и смотрит, важно, будет ли жить или не будет, но все-таки есть те люди, которым это важно, из тех, кто приезжает. С другой стороны, получается, что даже эти туристы, которые приехали, они оставили только на дорогу до Ворзогор и обратно, доехать до Ворзогор таксисты берут тысячу рублей вот на этой «буханке» и обратно тоже тысячу рублей.
А. Пичугин
- А откуда, от Онеги?
о. Алексей
- От той деревни, которая на другой стороне от Онеги находится. То есть порядка трех миллионов рублей осталось в этом, казалось бы, вообще безперспективном уголочке только за дорогу, которую отдали местным жителям, то есть так или иначе за счет туризма все-таки мы создаем рабочие места. Вот приезд Святейшего очень важен в том формате, что что-то поменялось, то есть когда ты делаешь какое-то дело, делаешь и делаешь, что-то спокойное происходит, потихонечку равномерно как-то развивается, а когда приезжает Святейший, то уже совсем другой акцент у этого дела, которое ты делаешь, появляется: появляется понимание того, что это действительно важно, нужно и что это маленькое дело способно изменять какие-то глобальные вещи. Святейший, когда приехал, он акцентировал свое внимание вообще в целом на добровольчестве, он говорил о том, что очень важно, что люди делают в наше время что-то не за деньги, не ради какого-то удовольствия, а ради самого дела, ради какой-то святыни, ради Бога.
А. Пичугин
- У нас буквально минута одна остается, как я уже сказал: грядут новые экспедиции, вот-вот весна и поэтому что для вас самое важное вот сейчас, в преддверии большого сезона?
о. Алексей
- Сейчас у нас на сайте 29 экспедиций, в которых можно принять участие, каждый может выбрать. У нас на сайте есть и такая карта, которая показывает те храмы, в которых мы не были до которых вообще в принципе можно доехать и рассказывается, как можно там побывать и что можно сделать.
А. Пичугин
- Самостоятельно?
о. Алексей
- Да, и самое важное – это, конечно, «Пасха в каждом храме», потому что если мы проведем эти богослужения, то, безусловно, что-то поменяется в целой стране и поэтому, дорогие радиослушатели, прошу принять в этом проекте, насколько это возможно, свое личное участие.
А. Пичугин
- Благодарим священника Алексея Яковлева, настоятеля храма преподобного Серафима Саровского в Раеве, основателя и руководителя проекта «Общее дело. Возрождение деревянных храмов Севера». Надеемся, отче, что чаще будете к нам приходить. Спасибо большое. Я Алексей Пичугин, прощаемся с вами, до новых встреч, до свидания.
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!