У нас в гостях был настоятель Свято-Георгиевской церкви города Кишинева протоиерей Николай Флоринский.
Отец Николай рассказал о своем пути к вере и священству, а также о том, что изменилось в его мировосприятии и служении по сравнению с началом пути.
К. Мацан
- «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья, в студии Кира Лаврентьева.
К. Лаврентьева
- Добрый вечер.
К. Мацан
- И я, Константин Мацан, у нас сегодня в гостях протоиерей Николай Флоринский – настоятель Свято-Георгиевской церкви в городе Кишиневе. Здравствуйте.
о. Николай
- Здравствуйте.
К. Мацан
- Вот гость из Молдавии или Молдовы – как вы говорите, как правильно?
о. Николай
- Мы говорим Молдавия, а официально – это Молдова, а еще хочу поприветствовать ваше замечательное радио «Вера», оно действительно светлое, которое любят во всех уголках мира.
К. Мацан
- Спасибо за это трепетное, радостное такое вступление. Я, когда готовился к программе, прочитал, что было время, не знаю, до сих пор ли это так, что ваш храм в Кишиневе был единственным, где служили по-церковнославянски, а проповеди говорили по-русски, до сих пор так?
о. Николай
- Да.
К. Мацан
- А в остальных храмах на каком служат?
о. Николай
- В остальных храмах богослужение совершается на молдавском языке или на румынском, сейчас принято говорить, что у нас румынский язык, а не молдавский. И вот некая часть населения относит себя к истинным молдаванам, а другие к румынам.
К. Мацан
- Там же есть церковь Московского Патриархата, есть церковь Румынская
о. Николай
- Да, Бессарабская митрополия.
К. Мацан
- И там, и там служат преимущественно на этом румынском, молдавском?
о. Николай
- Конечно.
К. Мацан
- Даже в церквях Московского Патриархата?
о. Николай
- Конечно, на национальном языке и во всех селах, а у нас более 1400 приходов, за редким исключением, на севере Молдовии в Приднестровье совершается богослужение на церковно-славянском языке, остальные на молдавском.
К. Мацан
- Вы с какими-то сталкиваетесь трудностями в связи с тем, что вы такой, единственный представитель русского языка в этих краях?
о. Николай
- Вы знаете, в церковной среде нет, нет. У нас замечательный митрополит, который не просто лояльно, а с любовью относится к Русской Православной Церкви и является членом Священного Синода Московского Патриархата. И поэтому, когда мы обратились 30 лет назад о том, чтобы открыть русскоязычный храм, владыка митрополит тогда был только епископ молодой на нашей кафедре, с любовью откликнулся на наше пожелание. Но есть маленькая предистория, что не так все было гладко: если митрополит нынешний отнесся тогда благосклонно, то подтолкнуть к открытию храма нас заставили некоторые неприятные моменты, как то: в кафедральном соборе, где единственный храм, в котором совершалось богослужение «фифти-фифти» на молдавском и на церковно-славянском - перестали служить на церковно-славянском с 89-го, с 88-го года прошлого столетия. Вы помните, начался парад суверенитетов республик, провозглашение национализма, национальных идей и вот те священники, которые, заканчивая ленинградские и одесские духовные семинарии, перестали исповедовать русскоязычных прихожан.
К. Мацан
- Даже так?
о. Николай
- Даже так, один батюшка, например, сказал одной схимонахине Александре: «Сколько лет живешь в Молдавии? – Пятнадцать. – Не знаешь языка, я тебя не буду исповедовать». И вот она в слезах ушла, не исповедавшись и не причастившись, то есть были со стороны не только площади, но и люди из числа духовенства, которые забыли о своем предназначении христианском, поддались голосу площади и своим таким националистическим чувствам. Вот с тех пор с 89-го года я предпринял конкретные действия с собрания двадцатки, писали письма Горбачеву, в ООН, Председателю Правительства и всем во все организации. И вот когда совсем недавно я прочел свое это обращение-письмо – я сам испугался, какое оно было дерзкое, революционное (смех) видно, те года, на всех накопилось, подействовало и такой был взрыв эмоций.
К. Мацан
- Давайте обратимся к той теме, к которой мы обычно с Кирой в этих беседах обращаемся: мы говорим со священником о его пути к вере, в вере и о принятии священства, о том, какие события привели к этому важнейшему решению. Вы из священнического рода, если так можно сказать, у вас были в роду предки-священники, правильно я понимаю?
о. Николай
- Предки были, по бабушкиной линии, по материнской бабушкиной линии ее брат был игуменом в монастыре и, естественно, до этого тоже были предки из духовенства.
К. Мацан
- Но это как-то определило ваш путь в вере, к вере?
о. Николай
- Нет, нет. Я воспитывался в светской семье, бабушка была верующая, полуграмотная, каждый вечер она зажигала лампадочку и читала «Символ веры» и другие молитвы, которые знала наизусть. В Великом посту с мамой меня с братом водили на причастие в церковь, потом бабушка умерла и получилось так, что в 11 лет я остался один с братом в доме, отец уехал в дальнюю командировку на Север, мама попала с тяжелым недугом в больницу и мы как бы так на все лето оставались сами себе хозяевами. Брат поступил в художественную школу, забрал документы с общеобразовательной, а я в это время познакомился с моим соседом, недалеко от польского кладбища жил-был иеромонах Гавриил, который окончил свою жизнь на Святой Горе Афон, а тогда это был дьякон Георгий Сербанек, Георгий Степанович.
К. Мацан
- А это где вы тогда жили?
о. Николай
- В городе Кишиневе. В центре города, застроенного большими домами, небольшая такая деревенька с кладбищем польским, и там, на склоне горы этот отец Георгий доил козу, меня это очень впечатлило, заинтересовался. Подоив козу, он предложил мне стаканчик молока, пригласил в гости, нагрузил яблоками, мы с ним разговорились и вот уже через 2-3 дня я переехал к нему в дом жить, потому что родителей не было. А дом у него был – маленький монастырь, у него дом рушился, бедный-бедный дом, отваливались куски глинобитные от его саманных стен, в доме была времянка и в доме была самая настоящая богадельня: он приютил нескольких студентов, которые жили у него совершенно бесплатно, один бомж, который прекрасно пел, но не хватало ему немножечко разума, добрый был человек такой, другой Лев – бомж и одна старушка, которую выгнали дети из-за того, что она любила выпить, из деревни, просила подаяние у кафедрального собора, он ее забрал к себе. Вот она нам готовила по вечерам борщ, мы собирались за общей трапезой, разливали борщ, под колокольчиком вставали на молитву, читали молитву, ложились спать, в шесть утра вставали и с отцом Георгием все лето я так вот провел в соборе, помогая ему чистить кадильницу, гладить ковры, стелить дорожки, когда приезжал архиерей и так далее, и тому подобное. Так было до самой осени, до 1-го сентября, когда уже мои родители пришли в дом, я познакомил их с отцом Георгием, и он стал не просто моим духовником, а духовником всей нашей семьи, на все праздники до самого своего отбытия на Святую Гору Афон в 1976 году, когда он принял уже и монашество с именем Гавриил, и сан иеромонаха, отбыл вместе с отцом Арсением, регентом Одесского монастыря Успенского, отбыли на Святую Гору Афон. И вот до 76-го года мы постоянно были вместе, постоянно он меня воспитывал и другой дороги, как в храм, я не знал. Прежде, чем идти, скажем, в школу, которая была недалеко от кафедрального собора, я вместе с ним приходил, топили печку, тогда еще не было парового отопления и после этого, забирая портфель со склада, с угля, шел в школу, где быстренько делал уроки и должен был успеть к вечернему богослужению. Мне тогда было 11 лет.
К. Мацан
- Интерес такой к жизни монаха, к жизни создаваемого им домашнего монастыря и богадельни что вызывало в мальчике 11-летнем? Какой-то был запрос? На что запрос?
о. Николай
- Знаете, это была моя жизнь, я себя там настолько уютно чувствовал, с Богом, в любви этих добрых дел, конечно, была и строгость, были и наказания, где-то что-то разбил, что-то такое, но я себя чувствовал там дома, вот это мой дом, больше я никуда не хочу, никакие танцы, никакие развлечения, ничего меня не интересовало, кроме церкви, ничего. И не надо забывать, что в то время был замечательный клир в соборе, я был книгодержцем в 12 лет у архиепископа Варфоломея (Гондаровского), он потом уехал в Ташкент и умер уже в Орле. Это советское время: когда открывались Царские врата, он меня прятал за печку, когда закрывались, я выходил, держал ему книгу, он читал вечерние молитвы, но это, конечно, только в алтаре, стихарь, конечно, мне в то время не давали, не положено было. И вот я еще раз хочу сказать, что я настолько себя уютно чувствовал, потому что после, как мы выходили из храма, почти в 10 часов, мы не просто выходили, мы целый час стояли и слушали его проповеди: он рассказывал нам, там была схимонахиня, одна женщина-свешни́ца, которая продавала свечи, я, маленький пацанчик – мы обходили любимые наши иконы, потому что все невозможно, много их было, клали земные поклоны, он нам что-то рассказывал, никаких же книг, ничего не было, только из уст в уста мы получали эту радость о Духе Святом, о Боге.
К. Лаврентьева
- Отец Николай, это горение таким и оставалось в переходном возрасте, в юношеском возрасте?
о. Николай
- Да.
К. Лаврентьева
- То есть оно не уменьшалось?
о. Николай
- Не уменьшалось, я уже перед армией был официально иподьякон, уже у архиепископа Ионафана и когда служил в армии, мне присылали с Одесской Духовной семинарии, с ректората поздравления, приглашали, чтобы я честно служил, потом шел учиться в семинарию и в армии знали и относились очень по-доброму к моему пожеланию. И замполит, например, говорил следующие слова, и он приглашал меня в линейную милицию, говорит: «Пойдем, будешь учиться на юрфаке, где Ленин учился – я служил в Казани - Останешься здесь работать, квартиру получишь» я говорю: «Нет, вы знаете мою дорогу, вы знаете желание моего сердца», и поэтому никаких вопросов у меня никогда не было, то есть я другой дороги, кроме церкви, не знал.
К. Мацан
- Сказали вы, что к вам так лояльно относились – а это в те времена было, наверное, не очень ожидаемо?
о. Николай
- Вы знаете, да, наверное, так, просто один раз я пошел после «учебки» – «учебка» была в Горьком, а после «учебки» со старшиной, как сейчас помню: сержант Пивень, пошли мы в город, первый мой был отпуск, увольнительная. Я пошел в отпуск, говорю: «Ты извини, но я должен пойти в храм». Тогда это был Никольский собор кафедральным собором, я поставил свечки, помолился, познакомился с батюшкой, потом с владыкой Пантелеимоном Казанским. И когда мы вернулись, он доложил, что я хожу в церковь молиться. Меня вызывает замполит, меня вызывает командир роты, собралось такое представительное собрание, а я не был никаким комсомольцем, никем. И начинают с огромных слов мне внушать: «Как тебе не стыдно! Советская власть тебя кормит-поит, а ты к попам бегаешь!» - «Так, я говорю, товарищи, успокоились, с кем вы разговариваете? Вы знаете, кто я?» Так на абордаж взял, достал письма из семинарии на официальных бланках, говорю: «Вам что, не доложили, кто я? Плохо работают у вас КГБ и прочие службы, если вы до сих пор не знаете. Каким тоном вы со мной разговариваете, общаетесь?» Минута молчания, вот настоящая минута молчания, белый замполит листает бумажки, перекладывает, не знает, что: «Ну, вы идите, мы потом с вами поговорим, пообщаемся». На этом строгость советской власти по отношению ко мне закончилась.
К. Мацан
- То есть это было для них такой реакцией, что неким официальным таким документом от Церкви, они как-то верили, они их боялись, они их почитали…
о. Николай
- Да, боялись, что я, наверное, какой-то особый тип с протекциями, со всеми делами, что если я куда-то на них напишу или пожалуюсь, или кому-то позвоню, то могут быть неприятности – на всякий случай решили оставить меня в покое.
К. Лаврентьева
- «Светлый вечер» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели, у нас в гостях протоиерей Николай Флоринский – настоятель Свято-Георгиевской церкви города Кишинева. У микрофона мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Отец Николай, а как дальше складывался вот этот ваш путь священнический уже?
о. Николай
- Легко и хорошо: я, как и говорится, в 16 лет получил уже стихарь, прислуживал в соборе, был иподьяконом у архиепископа Ионафана с моим другом – отцом Павлом Борщевским, который тоже настоятель в Кишиневе в другом храме, мы с ним дружим более сорока лет. Нас забрали в армию, мы не поступали в семинарию специально, чтобы потом, говорят, забирают в стройбат, мы пошли, отслужили в советской армии, вернулись и владыка посоветовал мне поступить (еще год почти был впереди, я демобилизовался осенью) поступить алтарником в кафедральный собор, где я был принят и проработал до поступления в Московскую духовную семинарию. В 81-м году мы с отцом Павлом, моим другом, поступили в Московскую духовную семинарию, которую закончили в 85-м, затем были отправлены обратно на приход и в следующем году поступил в Московскую духовную академию, которую закончил со степенью кандидата богословия за сочинение «Жизнь и деятельность митрополита Гавриила (Бэнуле́ску- Бодо́ни)», нынче прославленного святого, Кишиневского митрополита.
К. Мацан
- Когда вы уже погрузились полноценно, как вы сказали, в церковную жизнь, когда церковь уже стала равна жизни в каком-то смысле – приходилось ли потом возвращаться мыслями, что вы из священнического рода, что есть у вас предки-священники? Как-то эта информация заиграла новыми красками, какая-то, если угодно, духовная связь обрелась с прежними поколениями?
о. Николай
- К сожалению, нет. Я очень мало что знал о своих предках, очень мало, из рассказов бабушки, и восстановить это практически было невозможно, потому что на территории Молдовы, вы знаете, она на границе, переходила из рук в руки, румыны забирали, когда уходили в 44-м году из Молдавии, забрали все документы, архивы, Советская власть многое посжигала, храмы закрывали и никакой информации нельзя было найти. Но не в этом дело, дело все в том, что я всегда радовался тому, что я принадлежу православной церкви, были предки или не были предки – духовенство, это для меня роли не играло, потому что кроме тех предков, которые, конечно, бесспорно, являются молитвенниками и мои родители – верующие люди, я на смертном одре причащал своего отца и маму причащал в больнице на смертном одре и я рад, что все мои близкие, все живут с Богом – это самое главное и дай Бог, будут жить.
К. Лаврентьева
- Отец Николай, ну когда вы уже вошли в мир церкви, когда вы уже стали священником, а не мальчиком, который помогает в алтаре и чистит подсвечники, убирает храм, при всей романтизации всего этого, я это глубоко понимаю, потому что это вообще такой мир ты открываешь для себя, когда ты приходишь именно в детстве к Богу – это совершенно потрясающий опыт, и он потом тебя держит всю жизнь.
о. Николай
- Знаете, да. Я хочу такой один момент сказать: когда меня рукоположили в дьяконы, я очень хорошо знал богослужение, потому что с архиереем иподьякон ни одной службы и мы все тонкости знали. Когда меня рукоположили в дьяконы, мне пришлось в академическом храме впервые читать Евангелие и я, когда зашел в храм после чтения Евангелия, инспектор меня отругал, отругал за то, что я очень хорошо прочел Евангелие. Он говорит: «Ты борзый, ты читаешь, как будто ты уже 50 лет протодьяконом. У тебя должен голос дрожать, ты должен то-то, то-то».
К. Лаврентьева
- То есть этот мир для вас был очень знаком и гармоничен, близкий.
о. Николай
- Конечно, я очень опечалился, потому что я не хотел быть бо́рзым, но так оно получилось.
К. Мацан
- А вам сейчас кажется вот этот комментарий инспектора – это что, это такая правильная, верная попытка воспитания смирения в молодом студенте или все-таки не должен был инспектор так себя вести?
К. Лаврентьева
- По-моему, тут слабость человеческая просто.
о. Николай
- Я не знаю, дело все в том, что в семинарию приходили разные люди, и вот, например, у нас был один человек, у нас же комнаты были большие, по 20, по 30 человек спали мы под царскими чертогами, и один парень написал сочинение, и его вызывает ректор и говорит: «Почему написали такое сочинение?» И когда он вернулся обратно, мы его спрашиваем в подвале, в классе, где мы спали в спальнях: «Ну что тебе сказал ректор?» Он говорит: «Ректор признал мое сочинение не ортодоксальным. – Хорошо, а что у тебя еще спросил ректор? – Ректор спросил: «А на кого вы сюда вообще пришли учиться?» Я ему сказал: «На церковного старосту» (смех) – не на священника, а на церковного старосту. То есть у человека были определенные пожелания, кем ему быть после семинарии, иметь образование. Понятно, что этот человек был несколько чужд всему церковному духу, читал он так, когда…
К. Мацан
- Тут надо, наверное, еще пояснить, что в те времена церковный староста – это бывал человек, в общем-то, противопоставляющий себя всему приходу…
о. Николай
- Да, и владеющий деньгами церковными.
К. Мацан
- Да, то есть это не часть прихода, не такой вот в нашем понимании староста, как человек-активист такой, которому поручают быть таким старостой, это представитель другой стороны, скорее
о. Николай
- Такое око власти было, скорее.
К. Мацан
- Тогда вся ситуация по-другому поворачивается.
о. Николай
- Да, поэтому с этим батюшкой-инспектором у нас были потом замечательнейшие отношения, он очень духовный человек, мы просто с ним сдружились, и я ходил к нему и на исповедь, и вообще общался по разным вопросам, а он мне потом как-то сказал, что: «Ты знаешь, я боюсь за всех, чтобы священство не стало работой для выпускников»
К. Лаврентьева
- Вот об этом я и хотела спросить, я прошу прощения, еще начинала задавать этот вопрос. Когда вы были маленьким – понятен ваш восторг. Когда вы погрузились в жизнь Церкви именно уже стороны священнического, пастырского пути – это ведь совершенно иное, наверняка. Что открылось вам, может быть, болезненного, может быть, неприятного? Ведь не бывает, чтобы было все прямо настолько идеально, мы все равно должны что-то принимать и с чем-то смиряться.
о. Николай
- Да, конечно.
К. Лаврентьева
- Было ли что-то, что вам очень тяжело давалось, было ли что-то, что вы никак не могли понять и принять? То есть какая-то такая внутренняя сторона церковной жизни, которая вам была неведома доселе?
о. Николай
- Тяжелый вопрос для меня, потому что, конечно, горькие моменты были. Например, когда я рукоположился и служил в академическом храме, нас посылали в священном сане в Ярославскую епархию куда-то и вот мы, которые стремились всегда служить, любили службу, богослужение, почему-то тех не посылали на приходы, тот же инспектор приходил, говорил: «Пишите, пожалуйста, прошение, кто на Пасхальную ночь, вот где нет богослужений, хочет пойти послужить в деревню, то-то, то-то, и: я, я!» Знает, как: кто на стройку: я, кто туда: я! Вот рвалась душа, хотелось, но нас почему-то не послали туда, а потом, когда приехали те батюшки, которые были с Западной Украины и у них мы их спрашивали: «Ребята, вы же униаты, чего вы носите бороду?» - подкалывали их, советское время, говорят: «Борода – це только до поезда, а потом мы сбриваем и становимся родными униатами» и их послали туда, и потом они приезжают, и мы: «Ну расскажи, ты сам служил священником, ну как, что, что?» И они рассказывают, говорят: «Ну что, встретили нас на полустаночке в лодочке, отвезли до храма, приютила какая-то бабушка, в Великую Пятницу пожарила яичницу, потому что ничего другого есть у нее не было, только яйца были, на службе она сама пела, было ровно два человека, холод, храм неотапливаемый, так пропели им Пасху и вернулись». А я приехал из Молдавии, где очень много верующих людей, где служба, радость, люди ждут каждое слово проповеди. Я, может, так и подумал: «Господи, как бы я пережил этот опыт», но Господь меня чего-то до него не допустил, до этого опыта, я не знаю, как, я бы сломался, потому что, я помню, когда я приехал священником, служил в кафедральном соборе, владыка меня оставил и я шел в храм на Пасху в рясе, в облачении, я все переживал: вот закончится молодежь…я неправильно переживал, потому что мы все под Богом, но душа болела: вот уйдет молодежь, на прошлой неделе уполномоченный позвонил архиерею сказал: «Если этот молодой поп еще раз в городе пойдет в рясе с крестом - я его на кресте повешу». А для меня это наоборот было такое чувство: «ну давай, вешай меня - горел: я не боюсь тебя, давай!» Я боялся за другое – чтобы люди не перестали ходить, чтобы другие храмы не закрывались. Я помню те моменты, когда было сильное землетрясение в Кишиневе и власти, уполномоченный решили закрыть один храм, вот сейчас 76-й год, потому что, говорит, он в аварийном состоянии, может разрушиться – это была страшная катастрофа для всех нас: для архиерея, для священников, для иподьяконов молодых. Но когда меня рукоположили, я ведь не думал, что меня оставит владыка в соборе, в городе, у меня близко не было таких мыслей. У меня и моего друга было одно-единственное желание: когда отправят нас в любую, самую глухую деревню, отслужить литургию, из просфорочки вынуть имена самому, помолиться за всех усопших и живых. Для меня это была идея фикс, только этого я желал, только этого: отслужить литургию, хотя бы одну в жизни, вынуть и помолиться за всех близких, живых и мертвых. Но Господь судил по-другому, я остался в соборе, потом сменился архиерей. Новый архиерей назначил меня ключарем кафедрального собора. Потом бывали разные житейские истории.
К. Мацан
- Вернемся к ним после небольшой паузы. Напомню: сегодня в «Светлом вечере» с нами и с вами протоиерей Николай Флоринский – настоятель Свято-Георгиевской церкви города Кишинева. В студии Кира Лаврентьева, я – Константин Мацан, мы вернемся к вам буквально через минуту.
К. Лаврентьева
- Еще раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели, «Светлый вечер» на светлом радио приветствует вас. Сегодня у нас в гостях протоиерей Николай Флоринский – настоятель Георгиевской церкви города Кишинева. У микрофона мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева.
К. Мацан
- Вы сейчас сказали, что готовы были ехать в любую деревню, у вас была одна мечта, как я понимаю, мечта еще до рукоположения: просто хотя бы один раз в жизни самому совершить литургию, как священнику – это был такой предел желаний, но вас оставили в кафедральном соборе в городе Кишиневе, в крупном центральном приходе, это был такой, своего рода Промысел. Я почему-то вспоминаю историю одного своего знакомого священника, который рассказывал, что он всегда мечтал быть простым сельским батюшкой, вот таким, чтобы с утра проснуться первым, расчистить лопатой дорогу к храму от снега, зажечь свечки, чтобы там был сельский такой приход – а его распределили в Казанский собор на Красной площади в Москве, вот смиряют человека. Насколько вам, вообще насколько священнику тяжело или не тяжело принимать такой Промысел о себе, что нужно, чтобы принимать его безропотно?
о. Николай
- Знаете, если говорить о себе, то, конечно, я с радостью воспринял это назначение, потому что там был дорогой моему сердцу архиерей святой жизни, настоятель, который дал мне характеристику, дьякона́, священники, а самое главное, приход, в котором меня знали с детства, любили меня, я их любил, но получилось так, что я познал сельскую жизнь, скажем так, отправлен был из ключарей кафедрального собора в село, на границу, куда я не мог приехать, потому что это село находилось между Советским Союзом и Румынией и чтобы попасть в этот регион, необходимо было пройти какие-то проверки и получить удостоверение в течение 10-ти дней. В это время у меня было очень интересное положение: я ушел с квартиры, пособирал денежек и купил такой домик-развалюшку, и остался весь в долгах, и получилось так, что матушку я взял, женился, из Сергиева Посада, привез ее в Кишинев, родилась у нас дочка, приехала ее бабушка и получилось так, что у нас в доме не осталось ни куска хлеба, ни копейки денег и только огромные долги, там тысячи и тысячи за дом. И я пошел к своему другу, который служил в одном из городских храмов у своего тестя, которого тоже потом отправили на приход, попросил у него 10 рублей, одолжить, он мне дал 10 рублей и один такой большой калач – в Молдавии выпекают калачи на свадьбу, на крещение, это был хлебушек, который я принес домой и у меня подступил такой ком в горло оттого, что я сегодня нахожусь в таком положении, что куска хлеба не имею ни семье, ни родителям дать. И с благодарностью, конечно, ушел, с благодарностью этому человеку и к Богу, что никого не оставляет, и поехал потом на приход. Дали мне это удостоверение, которое позволяет проехать до границы. И вот когда я уже уехал, а они остались, проели эти 10 рублей, съели этот хлеб, бабушка матушкина говорит: «Пойди еще раз к отцу Павлу, попроси у него еще что-нибудь нам на прожитие». И вот когда я уже вернулся, после первой службы, после второй, как-то так стали на ноги, и так было, в шесть утра начиналась служба в деревне, вставал утром: ага, здесь Румыния, что там творится, в этой стороне, петухи поют на молдавской, на советской территории, ну все, пора идти служить. Молдавские приходы имеют свою особенность: там богослужения совершаются на молдавском языке, и я все мог совершать, все богослужения, и литургию, венчание, все, единственное - мне было очень тяжело читать, как русскоязычному, огласительные молитвы на крещение и я их читал по-русски, подошла ко мне зам.старосты, дедушка Никита был староста хороший, а она такая, тоже хорошая женщина и говорит: «А здесь молдавский приход, вы должны полностью все читать по-молдавски». Я говорю: «Вы простите, у меня не совсем это получается вот здесь. Я вам дам совет». Она говорит: «Какой?» Я говорю: «Напишите, пожалуйста, коллективное письмо архиерею, что я не справляюсь с обязанностями, чтобы меня отсюда убрали и останутся или дадут батюшку (я вторым там был), который будет у вас служить и на молдавском языке. Ну не справляюсь, значит, чего я должен, так сказать, вам приносить неудобство?» Она выслушала, ничего не сказала, на следующий день постучалась ко мне, я там жил при старушке церковной, принесла мне такую огромную кастрюлю с куриным супом и сказала: «Батюшка, прости, мы тебя любим, ты хороший священник, прости, что я тебе такое вчера сказала». Ну, я ее, конечно, поблагодарил, но сказал: «Я не шутил, если на самом деле так все плохо – пишите, меня уберут отсюда без проблем». Ну и потом я уже сам пытался перейти на другой приход, очень бедный, в селе, украинский приход, в котором было четыре части населения: первое – баптисты с очень сильной общиной, которая никогда не закрывалась, иеговисты, коммунисты и православные. И получалось так, что храм только открыли год до меня и мне его полностью пришлось восстанавливать: я пристроил пономарку, построил церковный дом, но уже не приходилось мне там больше служить, потому что я параллельно стал открывать русскоязычный храм в Кишиневе, с 89-го года. У нас был замечательный журналист – Федор Чащин, его в Москве многие знаю, он написал историю «Тайна Белой Криницы», близко общался со старообрядцами и у него дома было несколько старинных икон, которые он привез с Белой Криницы, в частности, перед иконой Казанской Божией Матери 4-го ноября 89-го года через месяц будет 30 лет, как мы совершили молебен Божией Матери, чтобы Господь и Божия Матерь помогли нам открыть русскоязычный приход в городе Кишиневе, потому что в то время все богослужения велись исключительно на молдавском языке. И с Божией помощью 1-го апреля 90-го года, как шутка, нам вручили ключи музейные сотрудники, мы получили храм, в совершенно запущенном состоянии, с ржавой крышей, пробитыми стеклами, с туалетом в алтаре. Это было хранилище Министерства культуры, до этого была автомастерская, вот 31 год храм простоял в запустении, с выбитыми стеклами, без решеток, без отопления, без ничего, без забора вокруг, рядом со школой. И в этом году, 19 мая мы праздновали 200-летие нашего храма. В следующем году будем праздновать 30-летие его открытия, в новейшей истории, и на нашем юбилее 200-летия храма прибыл наш митрополит владыка Владимир, который в начале с самой первой службы в открытом храме совершил, будучи епископом молодым, архиепископ Савва Тираспольский и епископ Иоанн, викарий Кишиневской епархии, также присутствовал посол России с супругой, и мы в очень тесных отношениях с посольством Российской Федерации в городе Кишиневе, посол был у нас на службе и на Пасху – Васнецов Олег Владимирович, родственник знаменитого художника Васнецова, вот у нас такие сейчас добрые связи.
К. Мацан
- А есть какие-то особенности, помимо языка у молдавского православия по сравнению с русским православием? Вот традиции какие-то, которые вам ценны, до́роги?
о. Николай
- Традиции, бесспорно, есть, например, молдавские традиции очень богаты, одна из них, когда приехал к нам митрополит Серапион после Владимира - он человек был такой, немножечко резковатый: «Что это у вас за традиции? – на панихидах вовремя «Вечной памяти» люди поднимают и трясут стол
К. Мацан
- Какой стол?
о. Николай
- С приношениями, там, где хлеб, коливо, яблоки, как везде приношения.
К. Лаврентьева
- То, что потом уйдет на поминальный стол?
о. Николай
- Да, это поминальный стол, приношения: «Что, говорит, вы трясете стол?» Вызывает настоятеля собора отца Мину и говорит: «Объясни мне, если ты завтра не объяснишь – прекращаем все эти обряды, обычаи». А у нас преподаватель был – Плешенец, по литургике, Михаил Степанович, Закарпатский, и такой, добрейшей души человек, и он нас учил в семинарии тому, что если какой-то обряд более сорока лет – это уже обычай, и его не надо искоренять: «Не приходите, молодые, не суйтесь, а то по носу получите. Ну и отец Мина нашелся: взял Священное Писание, Библию, приносит митрополиту Серапиону и показывает: «Вот, видите, в Священном Писании люди, когда приносили жертву Богу, они ее поднимали и трясли, и Господь эту жертву принял». Он говорит: «Ну ладно, годится» (смех), ну это одна из таких традиций. На панихидах, на молебнах очень любят украшать стол, не только приношения приносят за упокой, но и за здравие в молдавских храмах: фрукты, овощи, обязательно полотенце, в полотенце завернутая свечечка, дают священнику на помин, вот такие традиции, любят украшать молдаване паникадила тоже такие специальные, вышитые платочки носовые, с крестиками и вешать на паникадила.
К. Мацан
- А я слышал, что, не знаю, насколько это верно, может быть, это какая-то ошибка, что вот в этой молдавской традиции есть какое-то особенное отношение, особенное понимание того, кто такие крестные: человека когда крестят, у него может оказаться очень много крестных одновременно, вот все, кто пришли
о. Николай
- До сорока человек.
К. Мацан
- Действительно?
о. Николай
- Да.
К. Мацан
- А как это канонически обосновано, так можно?
о. Николай
- Это не канонически, это финансово обосновано, это чем больше кумовьев, тем больше денег собирают, ларчик открывается просто.
К. Мацан
- Ну а крестные родители, вот восприемники, их все равно у человека двое?
о. Николай
- Есть главные, да: первый и второй, а остальные записанные, так называемые, которые приносят прибыль в фонд молодой семьи.
К. Мацан
- Здорово. И это прямо действительно работает во всех семьях?
о. Николай
- Конечно. Более того, там не спрячешься: когда за столом наступает время давать деньги, главные нанаши́ вот эти, кумэ́тры – они дают самую большую сумму или раньше давали какую-то вещь: холодильник, телевизор или диван-кровать, как и на свадьбе раньше, а уже остальные говорят: «Вот, я даю 100 евро, а от Бога больше», а другие говорят: «А у меня только 80, от Бога больше», другая говорит: «А я даю 200» и ты уже там сидишь рядом, думаешь: «Как-то стыдно дать меньше, надо дать» (смех)
К. Мацан
- Аукцион немножко напоминает.
о. Николай
- Да-да, духовный аукцион такой, духом там не пахнет, но духами – да.
К. Мацан
- Протоиерей Николай Флоринский – настоятель Свято-Георгиевской церкви города Кишинева сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».
К. Лаврентьева
- Отец Николай, сколько вы лет уже в священстве?
о. Николай
- 36 будет в 20-м году.
К. Лаврентьева
- Вы помните свои первые годы служения или можете ли вы сравнить себя того и себя сейчас, себя в настоящее время?
о. Николай
- Да, конечно.
К. Лаврентьева
- Есть ли разница между этими людьми?
о. Николай
-Есть, есть, большая разница.
К. Лаврентьева
- Что изменилось?
о. Николай
- Знаете, много что меняется: тогда было полностью безрассудное горение, вот с головой, потом приверженность канонам: этого нельзя, этого нельзя, а потом появилось отношение к людям другое, понятно, что каноны есть, но у человека такое горе, он пришел к тебе в церковь, чтобы ты утешил его, а канон запрещает. И очень долго надо разговаривать…с человеком не остается времени сейчас разговаривать, этого времени все меньше и меньше. Я вот разговариваю, сам себя сравниваю, что на приходе, где я служил в этом украинском селе полтора года, если так можно сказать – я был идеальный священник. В каком смысле: поссорились две партии, не ходила одна бабушка из-за псаломщика, я приходил, ее уговаривал, говорил: «Ты молитвы читаешь? – Да. – А «Отче наш?» - Да. – «И остави нам долги наши? – Да. Я говорю: Ну, твоя молитва доходит только до потолка, а не до Бога, потому что ты врешь ему, ты не прощаешь человека». Я 3-4 раза к ней по пять километров ходил уговаривал, просил. У нас была замечательная община, мы собирались после литургии за стол, кто что принесет, обедали, общались, у меня было три проповеди за одну литургию. Горение было, я был настоящим священником.
К. Лаврентьева
- После Евангелия?
о. Николай
- Нет, сначала, как входил в храм.
К. Лаврентьева
- Перед службой?
о. Николай
- Да, читал входные молитвы, поворачивался к народу, кто уже пришел и говорил. Говорил просто нравственные какие-то проповеди, старался недолго. Вторая - после Евангелия и третья – после литургии, по святым, то есть я всегда готовился жития святых рассказать людям, никаких же еще книг не было, только 90-й год, 89-й, ничего нет, вот и проповеди, много народу у меня было. У меня, если я пришел на вечерню, было 5 человек, то уходил – было на вечерне 30-35, а когда я пришел на литургию, было 20-25, уходил – было 130-150 человек. Меня знали, делали даже ставки: вот свадьба у субботников, родственные переплетения: пойдет отец Николай на свадьбу к ним или не пойдет? Ставили ставки, кто на стакан вина, кто на стакан горилки. Ну я сижу и думаю, и там бабуля, соседка: «Батюшка, так вы пойдете или не пойдете? Они вас ждут», то есть как бы другой веры и что будет. У меня был выбор, конечно, думаешь: пойдешь – осудят, не пойдешь – тоже осудят, скажут: где твоя христианская любовь? Я брал калач, шел до свадебных торжеств, в рясе, с крестом, поздравлял молодых, перекрестил их священническим благословением, сказал: «Желаю счастья вам» и собирался уходить – нет, меня поймали, посадили за стол: «Нет, вы должны покушать. – Спасибо», покушал, свадьба была без меня, никто не осудил
К. Лаврентьева
- Соломоново решение.
о. Николай
- Я не знаю, как-то так оно приходило, да. А уже когда пришел, открыл храм в городе, уже пропала та духовная работа, надо было бегать, искать известку, камень, железо, у тебя машина, я должен был привезти церковную утварь, я должен был достать. Мы год не получали зарплату, мы питались пожертвованиями тех людей, которые приходили на энтузиазме, приносили и кормили нас. И вот пошли такие искушения всякие и потом, конечно же, уже с возрастом немножечко остываешь, уже силы не те, уже сделал бы то, а радуюсь тому, что я ввел по молодости какие-то такие вещи, когда были силы, энергия, а сейчас я от них не могу отступить, я бы уже, может быть, сейчас бы и отступил, но уже все, не могу, я ввел.
К. Лаврентьева
- В этой вашей возрастной амплитуде или системе координат, ее можно по-разному назвать, где наступает момент, когда сил уже явно меньше? В каком возрасте наступает этот момент, наступил он у вас когда?
о. Николай
- У всех по-разному, но после 50-ти так я стал ощущать такие упадочки.
К. Мацан
- Но это вообще-то такое ответственное суждение самому себе, что «я охладеваю». Речь идет именно о какой-то активности социальной, такой священнической, приходской или околоприходской – это одно. Или же речь идет о каком-то внутреннем чувстве веры, упования, призвания?
о. Николай
- Нет, вы знаете, я сейчас так жажду, жду свой черед литургии, как в молодости не ждал, правда. Мой батюшка-друг говорит: «Так, я настоятель, у меня четыре священника, вот в стороне, там в полуподвальчике пускай служат, я возглавляю все воскресные службы». У нас тоже четыре священника вместе со мной, я так не могу, каждый, кто заступает на свой ряд – он должен заступать воскресенье-субботу, для него тоже радость послужить, священнику при полном храме, сказать, подготовиться к проповеди, при хорошем пении хора. Я вот с нетерпением жду свою череду, но, правда, все двунадесятые и великие праздники - все мои (смех), тут уже соборно служим, праздник соборный, все служим вместе. Я жажду послужить. Я не знаю, сколько мне осталось, потому что возраст берет и силы угасают, не знаю сколько, я дорожу каждой службой, правду говорю, дорожу, для меня это очень важно.
К. Мацан
- А что вы чувствуете по отношению к предстоянию святыне? Трепет юности, который иногда священники характеризуют, как такой священный страх – к нему можно привыкнуть?
о. Николай
- Да, можно.
К. Мацан
- А это плохо?
о. Николай
- Плохо.
К. Мацан
- А вы с этим сталкиваетесь?
о. Николай
- Я столкнулся с этим в своей жизни, как я говорю, когда жажду послужить, когда стал клириком кафедрального собора, где ежедневно совершается литургия, было советское время, было даже такое поощрение, настоятель ходил: «Ну что вы затягиваете литургию, давай быстрей-быстрей!» Подходит к тебе: «Ты молодец, за час уложился! А ты чего так долго тянешь?!» И она превращалась действительно в какую-то такую работу, иногда схватывался, а иногда втягивался в это и вот когда уже ушел на приход, когда стал самостоятельно чувствовать и отвечать за людей, не настоятель за тебя отвечал и там поощрял или не поощрял и ты охладевал, уже, действительно, появился какой-то механизм тогда – да, да, я по себе чувствовал, ощущал, это плохо. Я понимаю, что это плохо, но со мной такое было. А когда я пришел на приход и знал, что я должен построить службу так, чтобы люди приходили, чтобы они могли молиться вместе со мной. Вы знаете, бывают такие моменты, когда, действительно, забываешь: этот, этот тебя ждет, туда надо, туда, быстро-быстро. И мне рассказали одну историю про патриарха Павла Сербского, я лично с ним знаком: мы соорудили такую экспедицию, поехали к нему в Сербию, нас четыре священника поехали в Белгород на машине, причем это была страшная авантюра, мы набрали подарков…
К. Мацан
- В Белград вы имеете ввиду, да?
о. Николай
- В Белград, в Сербию, да. Набрали подарков, я Святейшему патриарху резную икону Казанской Божией Матери подарил, мы поехали – без виз, проехали всю Румынию, тогда Румынию можно было молдаванам проехать, подъезжаем к Сербской границе, а нас не пропускают, говорят: «Ваши визы. – Какие визы, вы что? Мы же православные, мы же в Сербию едем! – Да вы что, идите, вы что, с ума сошли, мы вас не пустим, визы! Езжайте в Бухарест, в нашем посольстве откройте визы. – Да вы что, с ума сошли, мы же к патриарху – вот письмо от владыки, мы в гости!» Короче, мы два часа стояли на таможне, начали громко молиться – нас взяли, пропустили без виз (смех)
К. Мацан
- Вы просто не подумали о визах или вы на такую авантюру решились?
о. Николай
- Нет-нет, как-то что-то мы…
К. Мацан
- Забыли просто?
о. Николай
- Да, не подумали, думали, что на месте договоримся, пустят.
К. Мацан
- Свои люди, через границу, ну подумаешь
о. Николай
- Ну да, пропустили. И вот Святейший принял нас, Павел, и он показал нам музей, мы вместе с ним ходили на литургию, пригласил на обед. Но я что хотел сказать, о другом, какие до сих пор его слова меня вдохновляют, бывает закрутишься, завертишься, даже на службе кто-то что-то спросит и у меня постоянно всплывают его слова - он служил как-то в Москве, в одном храме, этот иеромонах потом мне передал и суета, как везде в алтаре, когда архиерейская служба, тем более Патриаршая, несколько архиереев служат, иподьяконы бегают, батюшек шугают – они же самые главные в алтаре (я по себе знаю, когда был иподьяконом, мы - самые главные), сшибают батюшек, ни молитвы: а ты где, ты откуда приехал, а как у тебя дела – как-то вот остывает. И вот патриарх Сербский, когда увидел эту суету – Павел сказал, говорит: «Оставьте все, давайте помолимся» - вот эти два слова: «давайте помолимся», у нас драгоценное время побыть в алтаре за литургией, давайте помолимся. Иногда тоже закрутишься, потом вспомнишь слова: «оставьте все, давайте помолимся»
К. Мацан
- Потрясающе.
о. Николай
- Больше ничего не надо: оставьте все на литургии.
К. Лаврентьева
- Отец Николай, если бы у вас была возможность сейчас обратиться к себе, 30-летнему молодому священнику, что бы вы ему посоветовали?
о. Николай
- Многие спрашивают: а что вы хотели бы изменить в своей жизни? – Ни одного дня, ни одной секунды, ни одной минуты. И советовать ничего не хотел бы ему. Все, что испил – испил свой личный опыт, испил свою радость, испил свою горечь, все, что Господь уготовал, я старался быть на своем месте, старался, не знаю, судить будет Бог, но старался не быть никому соблазном, хотя соблазн – он был, потому что я человек вспыльчивый, вроде как нормально, но бывает вспылить, сказать что-то. Вот, может быть, попросить прощения у тех, кого соблазнил своей этой вспыльчивостью в жизни, вот это может быть.
К. Мацан
- Спасибо огромное за эту беседу. Протоиерей Николай Флоринский рассказывал нам сегодня о своем пути к вере, в вере и о пути к священству и в священстве. Отец Николай - настоятель Свято-Георгиевской церкви города Кишинева. В студии была Кира Лаврентьева, я Константин Мацан, до свидания.
К. Лаврентьева
- Всего вам доброго.
Святой праведный Иоанн Кронштадтский и его мать
«Маминька — святыня моя, она для меня выше, дороже, любезнее всех людей на земле; она — первая после Бога», — писал о своей матери, Феодоре Власьевне Сергиевой, святой праведный Иоанн Кронштадтский.
Будущий подвижник и чудотворец, родился 31 октября 1829 года в селе Сура Архангельской губернии. У псаломщика Ильи Михайловича Сергиева и его супруги Феодоры он был первым и долгожданным ребёнком. Мальчик появился на свет таким слабым, что родители, опасаясь за его жизнь, решили сразу же, не откладывая, окрестить малыша. Мальчика нарекли Иваном. После Таинства Крещения ребёнок вдруг порозовел, глазки его заблестели, он безмятежно улыбнулся и с тех пор пошёл на поправку.
Феодора Власьевна не отходила от сына. Укачивая маленького Ваню, она пела ему протяжные северные колыбельные и духовные стихи. А потом молилась — и Ваня засыпал под её тихий шёпот. Едва научившись ходить, Ваня всюду по пятам следовал за матерью. По утрам, крепко ухватившись за её сильную руку, он шагал в храм на Литургию. Дома, пока мама стряпала обед, тихонько сидел рядом и наблюдал, как проворно и ловко она замешивает тесто для пирогов и варит густые, ароматные щи. А когда за окнами темнело, мать зажигала масляную лампу, открывала большую, старинную книгу — Четьи-Минеи — и вслух читала жития святых. Слова выговаривала медленно, по слогам, — грамоте Феодора Власьевна обучалась недолго. И всё же именно она стала первой учительницей Вани. Когда пришло время, отец купил сыну азбуку, а мать усадила Ваню за стол и стала показывать буквы. «Долго не давалась мне эта мудрость, — вспоминал позже в своей автобиографии отец Иоанн. — Но, приученный матерью к молитве, я горячо молился Богу, чтобы Он дал мне разум. И точно пелена спала с моего ума, и я стал хорошо понимать учение».
Мать очень хотела, чтобы её сын получил хорошее образование. Когда однажды Иван обмолвился, что желал бы стать священником, Феодора Власьевна пообещала сделать всё, чтобы его мечта осуществилась. Стараниями матери, которая каждую копейку откладывала на обучение сына, в 1851 году Иван, окончив в Архангельске училище и семинарию, поступил в Петербургскую духовную академию. Именно туда пришло письмо от Феодоры Власьевны с печальным известием — скончался отец, Илья Михайлович. Потеряв кормильца, мать впала в крайнюю нужду. Чтобы поддержать её, Иван решил бросить учёбу и пойти работать. Об этом он и написал матери, а в ответ получил от неё строгий запрет покидать Академию. Ослушаться маму Иван не смел. А вскоре весьма кстати подвернулась подработка — в свободное от учёбы время Ваня стал переписывать документы. И весь свой заработок отправлял матери.
После принятия священного сана Иван, а теперь — отец Иоанн — стал служить в Андреевском соборе города Кронштадта. Вскоре о мудром, милосердном батюшке заговорили не только в Кронштадте, но и в Петербурге, а потом и по всей России. За советами и духовной поддержкой к нему обращался император Николай II. А для своей матери отец Иоанн по-прежнему оставался всё тем же любящим и послушным сыном. Он часто ездил навещать её в Архангельскую губернию. Несколько раз Феодора Власьевна приезжала к нему в Кронштадт. Об этих визитах отец Иоанн позже будет вспоминать в дневниках: «Её кроткие слова: здравствуй, дитятко, благослови, дитятко, — останутся у меня навсегда в памяти сердечной». В этих же дневниках оставит святой праведный Иоанн Кронштадтский и другие свидетельства о своей бесконечной любви к матери. На одной из страниц он напишет: «Не за красоту, не за ум, и даже не за доброе сердце, кротость и смирение уважаю и люблю я мать свою, а потому единственно, что она — моя Мать».
Все выпуски программы Семейные истории с Туттой Ларсен
«Благодарение Богу»
Вчера маме сделали операцию. Она, слава Богу, прошла успешно. Операция была достаточно сложная, и мы с папой и сестрой усердно молились о её успехе. В храме подали записки о здравии мамы и заказали специальный молебен, он так и называется «Чин молебного пения пред хирургическим действием». В молитве молебна я запомнила слова, в которых священник просит Бога укрепить руку хирурга.
И сегодня утром, когда мама уже могла поговорить со мной по телефону, она хвалила врача и его ювелирную работу. Мамин голос был слабым, но радостным. Она уже пошла на поправку.
И мне подумалось, что в случае какой-то нужды мы долго и усердно просим Господа о помощи. А получив просимое, спасибо Ему говорим как-то по-быстрому, коротко, наспех. А ведь благодарить Бога надо так же усердно, как и просить. Я позвала папу и сестру. Перед семейными иконами мы встали на молитву благодарить и прославлять Бога за Его милость к нашей семье.
Все выпуски программы Утро в прозе
6 мая. О тайной вере святой Мученицы Александры Римской
Сегодня 6 мая. День памяти Мученицы Александры Римской.
О тайной вере святой, — протоиерей Михаил Самохин.